АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Глава 16. Дождь лил все сильнее, и к рассвету река вышла из берегов, она оставила хлопья белой пены на каменных арках старого моста – и

Дождь лил все сильнее, и к рассвету река вышла из берегов, она оставила хлопья белой пены на каменных арках старого моста – и, что было куда серьезнее, сорвала и унесла вниз по течению мост понтонный.

‑ Рота! – последний слог еще отдавался в воздухе, когда его перекрыли выкрики сержантов. – Смирно! Смирно стоять! Равнение вперед!

Послышалось звяканье уздечек и шпор: старшие офицеры батальона проследовали на свободное место в центре строевого прямоугольника. Каждую из двух его коротких сторон занимали три роты, оставшиеся четыре роты были выстроены по длинной стороне, лицом к деревянному треугольнику.

‑ Оружие к ноге! – снова и снова руки скользили по мокрому дереву, окованные медью приклады плюхались в навоз. Дождь косо бил в шеренги.

Сержанты промаршировали по грязи, вытянулись и отсалютовали:

‑ Рота построена, сэр!

Верховые капитаны, жалкие в своих плащах, доложились по начальству.

‑ Батальон построен для отправления наказания, сэр!

‑ Очень хорошо, майор. Вольно.

‑ Б’тальон! – голос Коллетта относило ветром и дождем. – Стоять... вольно.

Грязь конвульсивно плеснула.

Шарп, чья голова еще гудела после ночной попойки, стоял в строю вместе с легкой ротой. Раймер был смущен, но это место принадлежало Шарпу, так что даже желтое лицо Хэйксвилла не выразило эмоций, только жуткий шрам на шее сержанта запульсировал чаще. Дэниел Хэгмен, старый стрелок, перед смотром сказал Шарпу, что в роте волнения. Может, он и преувеличивал, но Шарп своими глазами видел, что люди стоят мрачные, злые но, больше всего пораженные. Единственной хорошей новостью было то, что Уиндхэм согласился сократить наказание до шестидесяти ударов: полковнику нанес визит майор Хоган, и, хотя инженер не смог убедить Уиндхэма в невиновности Харпера, ему удалось произвести впечатление послужным списком ирландца.

Батальон ждал под проливным дождем, полный холодного уныния.

‑ Б’тальон! Смирно! – новый всплеск грязи встретил появление Харпера в сопровождении двух конвоиров. Ирландец был раздет до пояса, открыв могучие мускулы рук и груди. Он шел легко, не обращая внимания на дождь и грязь, и улыбался легкой роте. Казалось, он – самый беззаботный человек на всем смотре.

Его запястья привязали к вершине треугольника, ноги раздвинули и привязали к основанию, потом сержант впихнул сложенный в несколько раз ремень Харперу между зубов, чтобы тот не прикусил язык от боли. Батальонный доктор, болезненный человечек, шмыгающий носом, наскоро осмотрел приговоренного и признал его здоровым. Вокруг пояса Харпера обвязали кожаную ленту, чтобы не отбить почки, доктор уныло кивнул Коллетту, майор обратился к Уиндхэму, и тот кивнул: «Начинайте!»

Барабанные палочки ударили в натянутую кожу. Сержант кивнул двум парням покрепче: «Раз!»

Шарп отчетливо помнил это. Его самого секли на деревенской площади в Индии, привязав к повозке, а не к треугольнику, но он помнил первый удар кожаных ремней, невыносимую боль в спине, стиснутые сквозь ремень зубы и удивление от того, что все не так плохо, как ожидалось. Он почти привык к ударам, чувствовал уверенность в себе, он даже был возмущен, когда доктор остановил град ударов, чтобы проверить, в состоянии ли он выносить порку дальше. Потом все заслонила боль: она пришла, настоящая, когда удары вспарывали кожу, а другие удары, с двух сторон, рассекали ее до тех пор, пока батальон не увидел кость в открытой ране, откуда кровь текла прямо в деревенскую дорожную пыль.

Боже! Вот это была боль!

Полк Южного Эссекса наблюдал молча. Барабаны, чьи шкуры растянулись от дождя, были почти не слышны, напоминая приглушенный стук на похоронах. При каждом ударе хлюпало, как будто плескала кровь; сержант, ответственный за наказание, выкрикивал отсчет, а на заднем плане палили французские пушки.

Барабанщики остановились. Доктор подошел поближе, поглядел на окровавленную спину Харпера и кивнул сержанту.

‑ Двадцать пять!

Дождь моментально размыл выступившую кровь.

‑ Двадцать шесть!

Шарп поглядел на Хэйксвилла: не видно ли гримасы триумфа на его лице – но сказать было трудно, оно постоянно дергалось.

‑ Двадцать семь!

Харпер повернул голову и взглянул на легкую роту. Он не двинул и пальцем под градом ударов. Выплюнув кожаный ремень, он улыбнулся им.

‑ Двадцать восемь! Сильнее!

Барабанщики ударили изо всех сил, Харпер только шире улыбнулся.

‑ Прекратить! – Коллетт двинул коня вперед. – Вставьте кляп!

Ремень снова запихнули в рот Харперу, но тот опять его выплюнул, гордо ухмыляясь под ударами. Со стороны легкой роты донесся отчетливый ропот, почти смех, и они увидели, как Харпер разговаривает с барабанщиками. Этот дьявол смеялся над поркой! Шарп знал, что ему ужасно больно, но гордость Харпера не позволяла показывать это. Он должен был выглядеть совершенно невозмутимым.

Наказание закончилось, невероятная выдержка Харпера сделала его почти смехотворным.

‑ Разрежьте ремни!

Шарп видел людей, падавших на землю после двух дюжин ударов, но Харпер крепко стоял на ногах, улыбаясь и потирая затекшие руки. Доктор задал ему вопрос. Ирландец рассмеялся, отказался от предложенного одеяла, чтобы прикрыть окровавленную спину и повернулся, чтобы следовать за конвоем.

‑ Рядовой Харпер! – подался вперед Уиндхэм.

‑ Сэр? – в голосе Харпера сквозило презрение.

‑ Ты храбрый человек. Вот, ‑ Уиндхэм кинул ульстерцу золотой. На какую‑то долю секунды показалось, что Харпер может проигнорировать монету, но огромная рука взлетела, поймала ее в воздухе, а на лице засияла огромная заразительная улыбка:

‑ Спасибо, сэр.

Батальон издал тихий вздох облегчения. Уиндхэм должен был понять, даже если наказание совершилось, что высек самого популярного человека в батальоне. В строю царила враждебность, необычная враждебность. Солдаты обычно не возражают против порки – да и с чего бы? Если человек заслуживает наказания, батальон строится и смотрит за его исполнением. Но солдатам свойственно острое чувство справедливости, и Шарп, глядя на Уиндхэма, видел, что полковник почувствовал реакцию батальона. Ошибка была совершена, ее уже нельзя отменить, и обвинения нельзя снять без доказательств, но золотая монета – умный шаг. Уиндхэм, несмотря на простоватую внешность помещика‑деревенщины, оказался не так‑то прост.

Но и Хэйксвилл был хитер. Когда строй был распущен, лицо сержанта не выражало эмоций. Хэйксвилл торжествовал: Харпер был побежден, понижен в звании, рота предоставлена в его распоряжение. Оставалось добиться только одного: унижения Шарпа. И благодаря слухам, ходившим в роте, сержант знал, где это унижение совершить: в доме с двумя апельсиновыми деревьями, сразу за собором.

Шарп нашел Харпера под навесом, две женщины смазывали жиром его спину и бинтовали раны.

‑ Ну?

Харпер улыбнулся:

‑ Чертовски больно, сэр. Больше бы не выдержал, – в руке у него появилась золотая гинея. ‑ Что мне с этим делать?

‑ Потрать.

‑ Нет, ‑ ирландец уставился сквозь Шарпа в бесконечное море грязи, за серые шторы дождя. – Я сохраню ее, сэр, пока не убью ублюдка!

‑ Или пока я не убью его.

‑ Один из нас, сэр. Но давайте сделаем это побыстрее, пока не покинули этого места.

Если они вообще покинут Бадахос, подумал Шарп. Днем он водил землекопов на восток, к португальской границе. Они нашли, куда поток унес драгоценные понтоны, и сняли с них крепеж, чтобы волы могли оттащить лодки обратно. Осада постепенно тонула, как в болоте, в дожде, грязи и унынии. Бадахос казался огромным замком на скале посреди океана. Дождь заливал все пространство на юге, западе и севере, а ветер все дул, пригоняя новые дождевые тучи. Давно пора было начать атаку, но как ее начать в такую погоду? В траншеях стояла вода, брустверы смыло, из использованных для строительства огневых батарей габионов вымыло всю заполнявшую их землю, оставив бесполезный сетчатый каркас.

Все было смешано с грязью: повозки, боеприпасы, фураж, еда, мундиры, оружие, люди. Лагерь был доверху покрыт грязью, только медленно хлопала на ветру холстина навесов, а лихорадка косила людей даже эффективнее французских пушек. Время, которое французы хотели выгадать за счет атаки на параллель, они получили за счет погоды. Боевой дух упал. Первый понедельник осады был хуже всего: лило уже неделю, и весь этот день тоже лило, тьма накрыла армию – даже костер зажечь было не из чего. Не было ничего сухого, ничего теплого. Фузилер из валлийского полка сошел с ума: ночью раздались жуткие крики – это он порезал жену байонетом. Сотни людей копошились во тьме, считая, что французы предприняли ночную вылазку, а безумец бегал по лагерю, размахивая направо и налево своим оружием. Он кричал, что уже здесь и сейчас мертвецы встают из могил, чтобы поклониться ему, новому мессии. Наконец сержант загнал его в угол и, понимая, что трибуналом и поркой тут ничего не добьешься, одним ударом прикончил несчастного.

В воскресенье Шарп встретил Хогана. Майор был занят: рана полковника Флетчера не позволяла главному инженеру покинуть палатку, поэтому вся работа свалилась на Хогана. Ирландец был мрачен:

‑ Нас побеждает дождь, Ричард. Хоть бы он перестал.

Боевой дух армии был буквально сокрушен водой: они хотели ответить, хотели, чтобы их собственные пушки тоже стреляли в французов, но пушки, как и вся армия, тонули в грязи.

‑ А если нет?

‑ Тогда придется сдаться, мы проиграли.

Снаружи, в холодной ночи, дождь бил по британским позициям. Тяжелые капли падали с полога палатки Хогана, и Шарпу казалось, что они отбивают ритм поражения. Немыслимого поражения.

Дата добавления: 2015-09-18 | Просмотры: 351 | Нарушение авторских прав