АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Глава 1. (Ричард Шарп и мирная передышка 1814 года)

Бернард Корнуолл

Месть стрелка Шарпа

(Ричард Шарп и мирная передышка 1814 года)

Часть первая

Пролог

Майор Ричард Шарп сделал все приготовления к собственной смерти. Его лошадь Сикоракса и французская подзорная труба отходили капитану Вильяму Фредериксону, оружие — сержанту Патрику Харперу, прочее имущество — жене Джейн. Исключая разве форму: высокие ботфорты, французские кавалерийские рейтузы и заношенную куртку 95-го стрелкового. В форме Шарп завещал себя похоронить.

— Если вас не похоронить в этих лохмотьях, — скептически заметил Фредериксон, — то их останется только сжечь.

Кожа сапог была поцарапана штыками и саблями, когда-то роскошные трофейные рейтузы полковника наполеоновской гвардии из-за обилия домотканых заплат более походили на штаны испанского крестьянина, а на зелёном мундире моль едва ли нашла бы достаточно сукна для поживы. К этому наряду Шарп питал трепетную, почти мистическую привязанность и всегда надевал его, идя в бой. Потому-то зябким мартовским утром стрелок и был облачён в обноски, приличествующие более пугалу, нежели боевому офицеру, хоть от ближайшего вражеского солдата майора отделяли многие километры.

— Куртку придётся снять. — предупредил Фредериксон, которому суеверное пристрастие друга к его ветхому облачению было близко и понятно.

— Помню. — детали Шарп всё утро прокручивал в голове. Детали того, что именовалось «прогулкой до завтрака». Невинное название с убийственным подтекстом.

Двое мужчин стояли на поросшем травой обрыве над суровыми серыми волнами Атлантики. Свинцовые валы накатывались с запада, разбиваясь о скалы внизу. Севернее обрыва виднелся французский порт Сен-Жан-де-Люз, забитый торговыми суднами и рыбацкими лодками. Внешний рейд стерегла британская флотилия: три шлюпа, два фрегата и линейный корабль «Венджинс» с бортами, расчерченными орудийными портами в шахматную клетку.

Холодный ветер пробирал до костей, но пах весной. Весна означала скорое возобновление военных действий. Император Наполеон отказался подписывать мир, так что Франции предстоит отразить натиск всей Европы, ополчившейся против неё. Англичане, испанцы и португальцы, ведомые Веллингтоном, заняли юго-запад и ударят одновременно с русскими, австрийцами и пруссаками, надвигающимися с севера.

Впрочем, майора Ричарда Шарпа война и политика в данный момент мало волновали. Пронизывающего океанского бриза, что заставил Фредериксона укрыться за стволами гнутых низкорослых сосенок, майор не замечал. Шарп думал о своей смерти. О Джейн, слава Богу, он позаботился. Документ, дающий ей право распоряжаться средствами Шарпа, был уже у неё, а средств хватало. После битвы под Витторией многие её участники разбогатели, но никто не разбогател так, как майор Ричард Шарп и сержант Патрик Харпер.

Шарп направился к Фредериксону:

— Который час?

Капитан щёлкнул крышкой часов:

— Двадцать минут седьмого.

Шарп недовольно поморщился и продолжил вышагивать. Близкий рассвет подсветило облака, но океан оставался тускл. Рыбачий баркас с высоким носом колыхался на волнах в опасной близости от прибрежных скал под Шарпом. Рыбаки вытягивали из воды тяжеленные краболовки. Возможно, думал Шарп, его убийца сегодня вечером будет наслаждаться одним из этих крабов, в то время как сам стрелок будет лежать остывший и недвижный под двумя метрами французской земли. Прогулка до завтрака.

— Чёрт бы его побрал! — в сердцах сказал Шарп, — Почему он не выбрал клинки?

— Бампфилд выбрал пистолеты. — Фредериксон раскурил короткую сигару. Дымок рваной тряпицей потянулся прочь.

— Чёрт бы его побрал.

Шарп не хотел показывать Фредериксону, что нервничает. Капитан стрелков был другом Шарпа. Наполовину немец, наполовину англичанин, он потерял на полях сражений в Испании большую часть зубов и глаз (за что подчинённые любовно кликали его «Красавчик Вильям»), и хорошо знал, как легко излишняя нервозность превращает храбреца в труса.

Шарп тоже это знал, но ничего не мог с собой поделать. Страх, неожиданный и обидный, свил в душе стрелка уютное гнёздышко. Ричард Шарп стал солдатом в шестнадцать, и за двадцать один год, минувший с той поры, познал всё: и кровавый кошмар брешей, и обмен залпами с врагом в сорока шагах, и ужас от накатывающейся кавалерийской лавы. Он дрался во Фландрии, Индии, Португалии, Испании и Франции. Он выбился из рядовых в офицеры. Он полонил вражеский штандарт и попадал в плен сам. Его разили, и он разил. Его ровесники совершенствовались в мирных ремёслах, Шарп достиг высшего мастерства в искусстве выживать. Мало кто сражался так долго. Многие годы смерть обходила его стороной. Уцелев на самых страшных полях брани, Шарп боялся, что судьба-насмешница убьёт его во время «прогулки до завтрака».

— Почему «прогулка до завтрака»? — раздражённо спросил стрелок у Фредериксона, — Что за название?

Красавчик Вильям, понимая, что вопрос риторический, от ответа воздержался.

— Нелепое название! — кричала Джейн две недели назад, — Глупое! Глупое!

«Прогулка до завтрака». Изящный эвфемизм, обозначающий дуэль поутру на лужайке, дающей достаточно пространства для клинков или пистолетов.

— Учти, Ричард, — продолжала Джейн, — не откажешься от дуэли, я уеду домой. Хочешь уничтожить себя — пожалуйста, но без меня!

— Значит, так тому и быть, — подытожил Шарп, — Потому что отказаться я не могу.

Разумность доводов Джейн была очевидна. Во-первых, Шарпа могли убить на дуэли, а вдовья участь Джейн не прельщала. Во-вторых, дуэли были строго-настрого запрещены, и, даже останься Шарп жив, с карьерой он мог распрощаться. А с карьерой мужа у Джейн были связаны далеко идущие планы, которыми она не желала поступиться ради дурацкой дуэли. Джейн, вообще, считала, что сейчас настал момент вернуться в Англию. Он — герой войны, говорила она, а герою положена награда. Разве принц-регент не удостоил Шарпа аудиенцией? Разве принц не намекнул ему, что пора майору Ричарду Шарпу добавить к имени дворянское «сэр»? Джейн хотела, чтобы муж бросил армию и забыл о дуэли. Муж же с ослиным упрямством настоял на своём, что стоило ему двух недель её надутых губок и редких, сквозь зубы оброненных, слов.

Фредериксон вновь сверился с часами:

— Полседьмого.

— Прохладно. — впервые поёжился Шарп.

— Через час, — сказал Фредериксон, — мы будем наслаждаться отбивными и гороховым пудингом.

— Вы, вероятно.

— Мы. — твёрдо повторил капитан и повернулся на грохот приближающегося экипажа.

Лошади вкатили возок с чёрным верхом на вершину пологого холма, роняя с копыт куски дёрна. Кучер натянул вожжи, и коляска замерла. Сверкая белозубой улыбкой, из неё выскочил сержант Харпер:

— Доброе утро, сэр! Свежо, а?

— Доброе утро, сержант.

— Привёз живореза, сэр. — Харпер указал на сидящего в экипаже старика, одетого в чёрное.

— Доброе утро, доктор! — поздоровался с ним Шарп.

Тот не ответил, только ещё больше насупил седые брови. На коленях его покоился кожаный саквояж с инструментами: зондами, скальпелями, струбцинами. Ни один британский врач, флотский ли, армейский, не хотел оказаться замешанным в скользкое, отчётливо пахнущее трибуналом дельце, поэтому Харперу по поручению Фредериксона пришлось ни свет, ни заря поднимать с постели почтенного французского эскулапа.

— Нализался ночью, сэр. — подмигнул командиру Харпер, чья зелёная куртка была не менее затрёпана, чем у Шарпа или красавчика Вильяма.

— Кто нализался? Доктор?

— Нет, сэр. Капитан Бампфилд. Всю ночь пьянствовал в таверне. — Харпер издал пренебрежительный смешок, — Сдаётся мне, сэр, что наш непотопляемый морячок при мысли о поединке с вами всякий раз даёт течь…

— Я тоже не образчик спокойствия. — возразил Шарп, — И плохо спал этой ночью.

Прошлой тоже. Мысли о предстоящей дуэли гнали сон, отравляли предчувствием неминуемой смерти, и сейчас непоколебимая вера Харпера в победу друга пришлась как нельзя кстати.

— Вы — как стёклышко, сэр, а в Бампфилда потребуется не один десяток сырых яиц влить, чтоб протрезвился. — поединок вызывал живейший интерес у Харпера, не сомневавшегося в том, что Шарп отправит моряка к праотцам.

Шарп о вызове не жалел. Бампфилд заслуживал смерти. Капитан командовал флотилией, бросившей якорь на рейде Сен-Жан-де-Люз. Несколько недель назад Бампфилд получил задание захватить французский прибрежный форт. Шарп, возглавивший десант, захватил укрепление и двинулся вглубь страны перерезать дорогу снабжения. Оттеснённый обратно в форт Тес-де-Буш, обложенный там бригадой французского генерала Кальве, Шарп обнаружил, что Бампфилда и след простыл. Морская пехота и две роты стрелков оказались в ловушке. Только чудом Господним, всегдашней удачей стрелков да вмешательством американского капера[1]можно объяснить то, что Шарпу всё же удалось спасти своих бойцов. Не всех. Многие остались бездыханными там, в форте. Не остыв после схватки с Кальве, Шарп, не откладывая в долгий ящик, послал чёртову Бампфилду картель[2].

— Я бы предпочёл драться холодным оружием.

— Холодное, горячее… Какая разница, сэр? — беспечно произнёс Харпер.

— Мне есть разница.

— В любом случае, он — труп, сэр.

— Сильно запаздывающий труп. — уточнил Фредериксон, дыша в иззябшие ладони. Покосившись на Шарпа и, решив, наверно, лишний раз его не трогать, капитан осведомился у ирландца, готова ли к маршу рота.

— Хоть сейчас, сэр.

— Хорошо.

Сразу после поединка рота Фредериксона, первая рота 60-го стрелкового, должна была выступать на восток, чтобы соединиться с армией. Харпер шёл с ними, ибо новый командир Собственного принца Уэльского Добровольческого, прибыв в полк, назначил своих майоров и своего полкового старшину, оставив ирландца и Шарпа ни с чем. Харпера тут же прибрал к рукам Фредериксон, а за Шарпа ухватился генерал-майор Нэн. Седой шотландец получил, наконец, под начало бригаду, усилил её ротой Фредериксона, и предложил Шарпу должность своего начальника штаба.

— Я же не штабист! — протестовал стрелок.

— А я не родился генералом. — с усмешкой отвечал Нэн.

— Мне надо посоветоваться с женой. — почти сдался Шарп.

Он вернулся на съёмную квартиру. Недели не прошло с памятной ссоры, вызванной решимостью Шарпа биться на дуэли, и новый разговор был не легче предыдущего. Джейн плакала. Она всё так же настаивала на возвращении в Англию, указывая, что с заключением мира цены на недвижимость взлетят вверх. Гораздо разумнее приехать сейчас и подыскать в Лондоне подходящий дом. Шарпу Лондон не нравился: душный, грязный и чересчур людный. Жить в столице он не желал. По его мнению, коль уж покупать дом, то где-нибудь в сельской тиши. Лучше в Дорсете. Почему в Дорсете, стрелок едва ли смог бы внятно объяснить. Просто когда-то слышанные чьи-то рассказы укоренились в голове, с годами отлившись в представление о Дорсете, как о райском уголке.

В конце концов, устав от взаимных упрёков, супруги пришли к компромиссу. Джейн едет домой и присматривается к домам в Дорсете. Шарп соглашается на предложение генерал-майора Нэна.

— Зачем, Ричард? — вопрошала сквозь слёзы Джейн, — Ты же сам признавался: тебя преследует навязчивый страх быть убитым в следующей же схватке? Зачем же искушать фортуну?

Шарп и сам не знал толком «зачем». Лавры штабиста его не привлекали. Перспектива сражаться, ещё год назад горячившая кровь, теперь наполняла душу такой тоской, что, хоть в петлю… Впрочем, знал. В бригаде Нэна служили его друзья — сам генерал, Фредериксон, Харпер. Слишком многих друзей у Шарпа отняла война, слишком мало их осталось. Брось он их перед концом долгой войны, стрелок никогда бы себе этого не простил.

Но сначала он прикончит тухлого флотского. Или погибнет.

— Засёк бездельников! — довольно провозгласил Фредериксон.

Трое всадников в шляпах с плюмажами и синих морских плащах мчались по тракту из города. Шарп напряг зрение, опасаясь увидеть за моряками профосов[3], спешащих воспрепятствовать поединку и арестовать дуэлянтов. Дуэль была секретом, но секретом Полишинеля, и за две недели Шарпу успели пожелать удачи две трети офицеров гарнизона. Слава Богу, профосы, по видимому, предпочли закрыть на поединок глаза.

Конники въехали на холм и спешились метрах в пятидесяти от стрелков. Один остался с лошадьми, второй принялся беспокойно расхаживать взад-вперёд, третий порысил к противникам.

Фредериксон, как секундант Шарпа, пошёл ему навстречу:

— Доброе утро, лейтенант!

— Доброе утро, сэр. — секундантом Бампфилда был лейтенант с «Вэнджинса», Форд. Он крепко сжимал плоский деревянный футляр, — Прошу прощения, мы задержались.

— Приехали, и то дело. — Фредериксон взглянул в сторону мерящего шагами жухлую траву Бампфилда, — Позвольте спросить, лейтенант, возможно ли примирение сторон?

На дежурный вопрос последовал дежурный ответ:

— К сожалению, нет, сэр.

— Печально. — подвёл итог Красавчик Вильям, в тоне которого печали не было ни на йоту. Рота Фредериксона понесла бессмысленные потери в Тес-де-Буш из-за трусости Бампфилда, и стрелку не терпелось полюбоваться, как ублюдку вышибут мозги.

— Начнём, лейтенант?

Фредериксон позвал Шарпа, Форд махнул Бампфилду.

Дуэлянты молча встали друг напротив друга. Бампфилд был бледен, трезв и угрюм злобной угрюмостью человека, несправедливо обвинённого в малодушии.

Форд открыл футляр и предъявил два дуэльных пистолета. Бампфилд в качестве вызванного имел право выбора оружия и остановился на длинноствольных капсюльных пистолетах французской работы. Фредериксон взвесил их в руках, проверил ударники и, достав шомпол, прощупал стволы — нет ли нарезов. Оба пистолета были гладкоствольными и, насколько позволило искусство оружейника, походили друг на друга, как две капли воды.

Доктор в коляске подался вперёд, наблюдая за приготовлениями. Его кучер, закутавшись в накидку, спустился с облучка. Харпер ждал у сосен.

Форд зарядил оба пистолета под пристальным взглядом Фредериксона. Лейтенант отмерил высококачественный чёрный порох мерным колпачком. Моряка трясло, он просыпал часть пороха, и был вынужден перемерить заново. Утрамбовав горючий порошок шомполом, лейтенант обернул две пули промасленными кожаными лоскутками и всё тем же шомполом загнал их в стволы. Пули, редко соответствовавшие калибру ствола, приходилось оборачивать для плотности прилегания к стенкам дула и, следовательно, для улучшения точности. Конечно, лучшей точности можно было бы добиться, сделав в канале ствола нарезы, однако нарезное оружие считалось неспортивным.

Зарядив смертоносные игрушки, Форд извлёк оловянную коробочку с капсюлями. Каждый такой капсюль представлял собой тонкий медный кружок с запечатанной щепотью пороха внутри. Когда клюв ударника бил по облатке, порох вспыхивал, выплёвывая в запальное отверстие ствола язычок огня, воспламенявший основной заряд. Капсюльное оружие было умопомрачительно дорогим, но высокую цену искупала надёжность. Капсюльный замок был менее подвержен сырости — проклятию кремневого оружия. Форд осторожно вставил медные лепёшки в гнёзда, снял ударники с взвода и протянул оба пистолета рукоятями вперёд Фредериксону.

Одноокий стрелок оглянулся на Шарпа.

— Любой. — Коротко бросил майор.

С момента прибытия моряков это было первое слово, произнесённое Шарпом. Бампфилд удостоил соперника быстрого взгляда и вновь отвёл глаза. Дуэлянты были полной противоположностью друг друга: толстощёкий упитанный юнец Бампфилд и поджарый Шарп с обветренным лицом и острыми скулами. Шрам на левой щеке майора бесил капитана «Вэнджинса». Рубец чуть поднимал уголок рта проклятого стрелка, и Бампфилду казалось, что Шарп насмехается над ним.

Фредериксон взял правый пистолет:

— Верхнюю одежду и головные уборы, джентльмены…

Процедура Шарпу была известна, тем не менее, фраза Фредериксона застала его врасплох. Майор неловко скинул кивер и начал стягивать куртку. На правом рукаве красовалась нашивка с обтрёпанными краями — венок из дубовых листьев. Знак отличия того, кто первым ворвался в крепостную брешь. Шарп отдал куртку Фредериксону, тот вручил ему пистолет. Ветер трепал тёмные волосы майора.

У Бампфилда под плащом и сине-белым мундиром обнаружилась белая шёлковая рубашка, перетянутая кушаком в поясе белых же форменных брюк. Многие офицеры носили шёлковое исподнее, так как обрывки шёлка легче извлекались из раны. Сорочка Шарпа была полотняной.

Форд, отягощённый шляпой, плащом и мундиром Бампфилда, прочистил горло:

— Вы делаете десять шагов, джентльмены, под мой счёт… — взволнованный Форд поперхнулся и прокашлялся, — Затем поворачиваетесь друг к другу и производите по выстрелу. Обмен выстрелами будет повторён столько раз, сколько потребуется, дабы достигнуть сатисфакции.

Бампфилд переминался с ноги на ногу, неспокойно зыркая по сторонам.

— Вас устраивает ваша огневая позиция? — обратился к нему Фредериксон.

— Устраивает. — ответ последовал не сразу.

— Вас, майор?

— Вполне.

Ореховая рукоять с перекрёстной насечкой оттягивала кисть. Пистолетами Шарп пользовался редко.

— Отвернулись, джентльмены! — срывающимся голосом скомандовал Форд.

Шарп повернулся к океану. Усилившийся бриз срывал хлопья пены с верхушек волн. Глаза начали слезиться. Плохо, подумал Шарп, часто моргая. Не прицелишься.

— Можете взвести оружие. — разрешил Фредериксон.

Шарп оттянул назад курок до щелчка. Не выпадет ли капсюль? Стрелок качнул пистолет, однако медный кружок сидел в гнезде плотно.

— Десять шагов, джентльмены! — объявил Форд, — Раз. Два…

Шарп пошёл вперёд, держа пистолет чуть на излёте. Страх холодной лягушкой засел в животе. Краем глаза майор видел привалившегося к сосне Харпера.

— Семь. Восемь. — Форд перекрикивал свист ветра.

С каждым шагом Шарп приближался к краю обрыва. Французы-рыбаки достали вёсла и торопливо гребли, уводя баркас подальше от торчащих из воды скал.

— Девять. — Форд закашлялся, сглотнул и выкрикнул, — Десять!

Шарп сделал последний шажок и подставил ветру спину. Бампфилд уже вскинул пистолет. Шарпу почему-то представлялось, что моряк окажется дальше, а тот был совсем рядом. Правая рука повисла плетью, отказываясь подчиняться. Джейн, должно быть, места себе не находит от ужаса и неизвестности. Медленно Шарп навёл оружие на Бампфилда. Впрочем, самого моряка стрелок не видел. Моряк был бледным пятном, обрамлявшим хищную точку, готовую выплюнуть смерть.

И страх вдруг пропал. На смену ему пришла та спокойная уверенность, что всегда вела Шарпа в бой. Ощущение было таким привычным и уютным, что стрелок, сам того не замечая, улыбнулся.

Бампфилд нажал на спуск. Пистолет изрыгнул пуховое облачко дыма, нанизанное на вертел пламени. Кнутом щёлкнул выстрел. Пуля взвизгнула в десятке сантиметров над левым ухом Шарпа.

Целился Бампфилд Шарпу между глаз, значит, при выстреле дуло увело вправо и вверх. Скорее всего, второй пистолет страдает той же болезнью. У моряка сдали нервы, он поспешил с выстрелом, тем самым дав Шарпу подсказку, какие поправки следует сделать при прицеливании. Майор всё ещё улыбался. Погибшие в Тес-де-Буш не останутся неотомщенными.

Дым рассеивался. Бампфилд стоял к Шарпу боком и даже живот втянул, чтобы представлять собой меньшую мишень. В прорези мушки виднелась белая рубашка моряка. Шарп немного опустил оружие и сдвинул влево. Если пистолеты одинаковы, то Бампфилд получит рану в живот, столь же смертельную, сколь ранение в голову, но более болезненную. Трус будет подыхать медленно. Так же медленно, как умирали брошенные им в Тес-де-Буш стрелки.

Палец Шарпа лёг на спусковую скобу.

— Стреляйте же! — не выдержал Бампфилд. Его бил озноб, — Стреляйте, сатана вас забери!

Голос его дрожал от страха.

Улыбка Шарпа стала шире. Он обвинил моряка в трусости, и вот оно — доказательство его правоты.

— Стреляйте! — Бампфилд, казалось, сейчас разрыдается.

Шарп выстрелил.

Пистолеты, хоть и походили друг на друга, будто близнецы, характеристики имели разные. Вместо того чтобы дёрнуться вверх и вправо, ствол шатнуло, наоборот, влево, и пуля, которую Шарп намеревался всадить в брюхо Бампфилда, огненной розгой ожгла мясистые ягодицы. Моряк выгнулся вперёд, визжа, как поросёнок, уронил свой пистолет и упал на карачки. Зрелище полностью примирило Шарпа с промахом. Щегольские белые брюки Бампфилда, разорванные свинцом, напитывались кровью. Размахивая саквояжем, к причитающему по-бабьи раненому бежал доктор. Лекаря опередил Форд. Встав на колени, лейтенант бегло взглянул на рану и растерянно оповестил Бампфилда:

— Царапина, сэр…

— Он ранил меня! — простонал Бампфилд, вне себя от боли и унижения.

— Скорее, высек! — Фредериксон едва сдерживался, чтобы не расхохотаться, — Как напроказившего мальчишку высек!

Форд поднял на него глаза:

— Удовлетворение получено, сэр?

Фредериксон, отчаянно борясь с клокочущим внутри него смехом, глубоко вдохнул и выдавил сквозь зубы:

— По… получено…

Врач осмотрел пострадавшего. Пожал плечами:

— Касательное ранение кожного покрова и мышечной ткани. Кость не затронута. Пустяк. Вы — везунчик, молодой человек.

Форд перевёл, но Бампфилд не слушал. Через пелену слёз, затуманивающую взор, моряк глядел на приближающегося темноволосого стрелка. Шарп постоял над Бампфилдом, хмыкнул и, швырнув на землю дымящийся пистолет, пошёл прочь.

Пусть он и не убил труса, но за погибших в Тес-де-Буш расквитался. Пора было мириться с Джейн, ведь скоро она отбудет в Англию, а он вернётся к тому, что умел, знал и боялся больше всего на свете: к войне.

Бордо пока что принадлежал императору. Пока что. Речные причалы со складами были пусты, как и городская казна. Развалившая торговлю война давно сидела у всех в печёнках. Как следствие, всё меньше становилось тех, кто распинался в верности Наполеону, и всё больше тех, кто открыто носил белые кокарды свергнутых Бурбонов в качестве символа долгожданного мира. Впрочем, фрондёры ничем не рисковали. Гарнизон города был ничтожен: старики с инвалидами в речных фортах и полубатальон безусых сопляков при префектуре. Здоровых и сильных забрал маршал Сульт на юг, и Бордо бурлил, как горшок на огне.

Холодным мартовским утром под промозглым дождём, налетевшим с Атлантики, к городской префектуре подкатил фургон. Его груз — четыре тяжёлые клети, охранял взвод кавалеристов, подчинявшийся, как ни странно, пехотному полковнику в годах. Фургон въехал во двор магистрата, драгуны устало сутулились на измотанных грязных лошадях. Из-под касок на щёки конников ниспадали «каденетты» — косички, предмет особой гордости, знак элитного статуса.

Полковник устало сполз с седла и поплёлся к украшенному колоннами входу. Часовой взял на караул, но полковник, до крайности изнурённый дорогой, его, похоже, не заметил. С натугой распахнув тяжёлую дверь, полковник прошёл внутрь. За старшего остался сержант со щёками, словно исколотыми ножом. Он положил поперёк седла обнажённый палаш, и часовой, избегая встречаться с драгуном взглядами, с трепетом заметил на лезвии свежие зазубрины.

— Эй! Свиное рыло! — окликнул часового сержант.

— Э-э, сержант?

— Принеси воды моей лошадке.

Часовой, которому, как и всякому часовому, запрещалось покидать пост, пропустил реплику драгуна мимо ушей.

— Ты, свиное рыло, оглох? Воды, говорю, принеси!

— Мне нельзя уходи…

Солдат запнулся, потому что сержант извлёк из седельной кобуры пистолет и взвёл курок:

— Ты что-то сказал, свиное рыло?

Часовой сглотнул и, решив не искушать судьбу, побежал за водой.

Тем временем полковник отыскал в недрах здания просторный, когда-то роскошный кабинет с паркетом из самшита, мраморными панелями на стенах и лепниной на потолке. Сейчас всё это великолепие густо заросло пылью, грязью и паутиной. Горел камин, однако в комнате было холодно. Хозяин кабинета, маленький очкастый человечек, сидел за инкрустированным малахитом столом, на котором громоздились кипы бумаг вперемешку с оплывшими огарками свечей.

— Вы — Дюко? — осведомился полковник, не утруждая себя приветствием.

— Я — майор Пьер Дюко. — подтвердил тот, продолжая писать.

— Полковник Мелло. — без выражения представился офицер, открыл ташку, достал увесистый пакет и шваркнул его прямо на бумагу, над которой корпел Дюко.

Секунду майор, не поднимая головы, взирал на сургучную печать с изображением пчелы, скреплявшую конверт. Любой другой на месте Дюко запрыгал бы от радости, получив послание с личной печатью императора, майор же поморщился и, вместо того, чтобы сразу вскрыть конверт (как поступил бы на его месте любой другой), брезгливо, кончиком мизинца, отодвинул пакет в сторону, вернувшись к своей писанине. Не отрываясь от работы, он поинтересовался у гостя:

— Что бы вы подумали, полковник, о боевых талантах генерала, чьей бригаде утёрла нос банда оборванцев?

Единственное, о чём сейчас мог думать Мелло — о сочной котлете и мягкой перине. Он молчал, грея руки у камина. Дюко закончил рапорт о событиях под Тес-де-Буш, адресованный императору, отложил перо, захлопнул чернильницу и лишь тогда распечатал пакет. Внимательно прочитав оба найденных внутри листка, Дюко, согласно инструкциям, содержащимся в одном из них, бросил второй в камин:

— Вы не торопились, полковник.

Мелло бесцветно пояснил:

— На трактах пошаливают, майор. — он бледно, одним только ртом, усмехнулся. — Мерзавцам даже кавалерийский эскорт нипочём.

«Пошаливали» на дорогах дезертиры и юнцы, уклонявшиеся от призыва. Банда таких лихих ребят подстерегла фургон. Не на тех нарвались. Потеряв при нападении шестерых товарищей, включая лейтенанта, драгуны не успокоились, пока не догнали и не прикончили последнего из бандитов. Мелло им не мешал.

Дюко снял очки и протёр стёкла углом мундира:

— Груз цел?

— Цел. Во дворе, в артиллерийском фургоне. Ребят из конвоя надо покормить и напоить. Лошадей их, кстати, тоже.

Майор нахмурился, будто приземлённые вещи, вроде воды и провизии оскорбляли его парящий в патриотических эмпиреях ум:

— Конвою известно, что находится в фургоне?

— Конечно, нет.

— Догадываться могут?

— Вряд ли. Фургон как фургон. Клети как клети.

Дюко показал полковнику бумагу из пакета:

— Распоряжение отдаёт конвой под моё начало. Мне надо знать, насколько они надёжны.

Мелло плюхнулся на стул и блаженно вытянул забрызганные грязью ноги:

— Главный у них сержант Шалон, они его боятся, как огня. Насколько они надёжны? Скажу так: пронюхай они, что в клетях, я бы за их верность ломаного гроша не дал. — полковник подавил зевок, — Хотя в данный момент всё, чего они хотят — пожрать и выспаться.

— А вы, полковник?

— Я тоже не прочь пожрать и выспаться.

Дюко поджал губы:

— Я имею в виду: что вы предпримете?

— Вернусь к императору, само собой. Груз теперь — ваша головная боль, и я, уж простите, до чёртиков рад от него избавиться.

Майор водрузил на нос очки:

— Его Величество делает мне честь.

— Он верит вам. — просто сказал Мелло.

— И вам.

— Я с ним много лет.

Дюко украдкой разглядывал седовласого полковника. Болван. Быть рядом с императором много лет и дослужиться до жалкого полковника! Бывшие рядовые командовали армиями и сидели на европейских престолах, но не этот верный пёс, принеси-подай, служака без капли воображения.

— В Бордо неспокойно, — тихо произнёс Дюко, словно размышляя вслух, — Мэр списался с англичанами, призывая их придти. Глупышка полагает, что мне ничего не известно, но копии его писем — вот они, на столе.

— Так арестуйте его.

— За что? Половина города нацепила белые кокарды. Нацепили бы и остальные, да кишка тонка.

Майор встал и приблизился к окну. Дождь косо штриховал площадь Сен-Жюльен.

— За сутки с грузом здесь ничего не случится. На постой вас и ваших людей устроим. — Дюко повернулся и дружелюбно оскалился, — Буду признателен вам, полковник, если вы окажете мне любезность, согласившись отужинать со мной.

Полковник предпочёл бы пораньше завалиться спать. Дюко настаивал, к тому же Мелло помнил, насколько ценит император этого очкастого коротыша и, в конце концов, приглашение принял.

Хозяином майор выказал себя на диво хлебосольным, и Мелло, урвавший днём пару часов для дрёмы, преисполнился благодушия и симпатии к маленькому майору, с такой гордостью рассказывающему о своей службе императору.

— Я — не солдат, как вы, полковник. — скромно говорил Дюко, — Всё, что я умею — это ссорить, пугать и вводить в заблуждение врага.

Умалчивая о неудачах, майор с удовольствием вспоминал былые успехи. Однажды ему удалось заманить на переговоры и уничтожить сразу нескольких вожаков гверильи. Повествуя об этом, Дюко ностальгически улыбался:

— Иногда я скучаю по Испании.

— Испания. — Мелло налил себе коньяка, — Сам я не был там, но о гверильясах наслышан. Не представляю, как драться с теми, кто не носит форму…

— Легко. Надо просто убивать побольше гражданских. — пожал плечами Дюко, — Чего мне по-настоящему не хватает, так это тёплого тамошнего климата.

Мелло засмеялся:

— В России вы не бывали, да?

— О, нет! — майора передёрнуло. Выглянув в окно, он предложил, — Дождь прекратился, не хотите ли покурить в саду, мой дорогой Мелло?

Офицеры вышли на раскисшую лужайку. Сигарный дым, клубясь, поднимался к ветвям груш. Полковник потчевал гостеприимного хозяина рассказами о русской кампании, заметив с коротким смешком, как хитро вёл себя император в Москве.

— Хитро? — недоумённо переспросил Дюко, — Мне кажется, полковник, с вами мало кто согласится.

— Посудите сами: из дома приходят вести о волнениях, и что же делает император? Подписывает приказ балеринам Комеди Франсез выступать без юбок и чулок!

Мелло хохотнул, пристроился к стене и расстегнул штаны. Послышалось журчание:

— Какая Россия? Какое отступление? В столице болтали только о ляжках мадемуазель Россилье! Вы не были в Париже в те дни?

— Я был в Испании.

Дюко остановился за спиной подполковника. Пока тот говорил, майор вынул из заднего кармана небольшой пистолет, осторожно взвёл курок и нацелил дуло в основание шеи гостя.

— Да-да, в Испании. — повторил он, нажав на спуск.

Свинцовый шарик размозжил полковнику позвонок, бросив жертву на орошённую ею стену. Мелло сложился набок, булькнул и затих. В воздухе таяла пороховая гарь. Дюко вывернуло.

В соседнем доме стукнула ставня, и сонный голос потребовал объяснений по поводу стрельбы в неурочный час. Дюко молчал, и ставня захлопнулась.

Труп он спрятал в куче навоза.

Ночью майор не спал. Виной тому были не угрызения совести из-за убийства Мелло. Просто смерть полковника стала Рубиконом, перейдя который, Дюко навсегда порвал со всем, что было для него свято.

С ним уже происходило нечто подобное. Когда консул Бонапарт в одночасье превратился в императора, пламенный революционер Дюко смог перестроиться, убедив себя, что по-прежнему служит идеалам революции, только воплощённым в одном, донельзя гениальном, человеке. Тогда было проще. Тогда Дюко рисковал лишь самоуважением. Теперь же, когда империя донельзя гениального человека трещала по швам, и вечные идеалы начала олицетворять страдающая под игом тирана Франция, Дюко за то, что он называл «верностью принципам», мог поплатиться шкурой.

Поутру он вызвал к себе в префектуру сержанта-драгуна. Посадив Шалона по другую сторону малахитового стола, майор протянул ему письмо императора:

— Читайте, сержант.

Шалон повертел бумагу в руках, помялся и, понимая, что обмануть очкастого не выйдет, положил её на стол:

— Не умею читать, мсье.

Дюко глядел в налитые кровью буркалы сержанта:

— Этот документ, подписанный императором, отдаёт вас в моё полное распоряжение.

— Ясно, мсье.

— Что подразумевает ваше беспрекословное подчинение мне. Так?

— Так, мсье.

Дюко поколебался и (пан или пропал!) сдёрнул с края стола газету. Сержант окаменел. Под газетой лежали две кокарды. Две розетки из белого шёлка.

Шалон, не мигая, смотрел на два круглых символа враждебных Наполеону сил, а Дюко сверлил взглядом сержанта, читая того, как открытую книгу. Сержант знал, что находится в клетях, и содержимое их вожделел исступлённо, как сам Дюко.

Шалон, наконец, оторвался от кокард и прищурился:

— Могу я спросить, где полковник Мелло, мсье?

— К сожалению, полковника свалил внезапный приступ лихорадки. Мой врач опасается за его жизнь.

— Жаль слышать, мсье. — ровно посочувствовал сержант, — Кое-кому из моих парней он нравился.

Секунду они играли в гляделки, и Дюко, покрываясь холодным потом, решил было, что ошибся в сержанте, как вдруг тот стрельнул глазами на кокарды и бесстрастно добавил:

— Ничего, погрустят-перестанут.

Майора отпустило. Они — союзники. Мысленно переводя дух, он мягко намекнул:

— Лихорадка очень заразна.

— Да, я слыхал, мсье.

— Надеюсь, болезнь пощадит ваших товарищей. Нам понадобится не меньше шести человек.

— Думаю, ваши опасения напрасны, мсье. — подлаживаясь под эзопов язык собеседника, успокоил Дюко сержант, — Большая часть парней и не чихнёт.

Сроднённые предательством, они с полуслова понимали один другого.

— Хорошо. — Дюко взял ближайшую кокарду и выжидающе взглянул на сержанта.

Тот помедлил и взял вторую. Молчаливое соглашение было заключено.

Спустя двое суток туман затянул устье Гаронны и мокрой белой взвесью прокрался на улицы Бордо, по которым девять всадников скакали к восточным воротам. Вёл их Пьер Дюко. Он был в штатском, хотя на боку болталась сабля, а за поясом торчали пистолеты. Драгуны избавились от тяжёлых касок, их седельные сумки были набиты до отказа, как и тюки, навьюченные на трёх лошадей без всадников.

Обмануть, запутать, перехитрить. Своё искусство, много лет служившее к вящей пользе императора, Дюко обратил против него. Кони простучали копытами по брусчатке тоннеля ворот и группа заговорщиков растворилась в тумане.

Глава 1

— Пэру? — хмыкнул генерал-майор Нэн, — Пэру, естественно, о вашей дуэли доложено. Могу вас утешить, между нами, конечно, в глубокую скорбь ваша выходка его не ввергла. Последнее время флот изрядно ему надоедал.

— Я ждал ареста. — признался Шарп.

— Ухлопали бы мошенника, уже куковали бы за решёткой. С одной стороны — флотским больше, флотским меньше, кто их считает? А с другой стороны — капитан корабля, всё-таки. Веллингтону было бы неудобно перед Адмиралтейством. Только вы же бездельника не убили. Учитывая, где у флотских мозги, вы ему, почитай, дружеский подзатыльник отвесили.

Генерал-майор залился смехом, а стрелок покаялся:

— Хотел убить. С прицелом ошибся.

— Что тут скажешь? Ваши ошибки умнее вас, мой крайне дорогой Шарп. — рассудил Нэн, — Не представляете, до чего же я рад видеть вас в добром здравии и на свободе! Как Джейн?

— В порядке, сэр.

Невесёлый тон Шарпа насторожил шотландца:

— Странное настроение для молодожёна.

— Устал, сэр.

Три дня Шарп догонял стремительно наступающую армию, ещё полдня рыскал по её левому флангу в поисках бригады Нэна. Генерал-майора он нашёл на холме над отбитым на заре бродом, через который переправлялась сейчас дивизия. На противоположном берегу виднелась улепётывающая французская кавалерия, да постреливали пушки из небольшой рощицы в полутора километрах от переправы.

— Фредериксона привели?

— Его рота у подножия холма.

— Ну, да! Куда ж вы без секунданта-то? А вдруг опять дуэль? — беззлобно фыркнул Нэн, — Насколько я понял из вашего сумрачного расположения духа, Джейн не с вами?

— Она отплыла домой два дня назад, сэр.

— Это правильно. Джейн — крайне милое создание, но армия — не место для милых созданий. Иисусе!

Восклицание относилось к французскому ядру, перелетевшему через реку и напугавшему коня шотландца. Едва не вывалившись из седла, генерал-майор успокоил животное и величественным жестом указал Шарпу на реку:

— Так и воюем, Шарп. Французы пытаются нас остановить на каждой речушке, а мы обходим их с фланга и неуклонно движемся вперёд.

Внизу терпеливо ждала очереди переправляться бригада Нэна: батальон его соотечественников-хайлендеров и два английских батальона.

— Мои обязанности в чём состоят? — деловито осведомился Шарп.

— Будь я проклят, если знаю. Вы же теперь штабист, а не я!

Навёрстывая годы корпения над картами и приказами в штабе Веллингтона, Нэн резвился, будто мальчишка, вырвавшийся из душного класса. Об одном жалел генерал-майор — больно мало осталось сражений и битв, в которых он мог бы доказать Веллингтону, насколько тот ошибся, не доверив ему полк или бригаду раньше.

— Проклятье, Ричард, война, раз-два, и закончится, а я лягушатникам и по зубам-то не треснул, как следует!

Времени на сочувствие Нэну у Шарпа не оставалось. Стрелок крутился, как белка в колесе. У начальника штаба бригады оказались короткие ночи и длинные дни, занятые решением бесконечных проблем. Работать приходилось либо в реквизированных под штаб деревенских домах, либо в сараях, а, чаще, в палатке на бивуаке, разбитом посреди чистого поля. Иногда из гула канонады на востоке Шарп заключал, что авангард британцев опять сцепился с французским арьергардом. Сам майор о битвах и не помышлял. Не хватало ни сил, ни возможностей, ибо каждая форсированная бригадой водная преграда, каждый отбитый у врага километр исчислялись в бочках и ящиках еды, оружия, боеприпасов, обеспечение которыми лежало на плечах Шарпа.

Раньше стрелок относился к штабистам с некоторой долей презрения. А как может относиться боевой офицер к отсиживающимся в тылу разгильдяям? Став одним из них, он быстро пересмотрел свою точку зрения. Штаб был мозгом и сердцем бригады, координировавшим действия отдельных подразделений, доставлявшим всё необходимое, державшим связь с высшим командованием и так далее, и так далее без конца, без края.

Типичный день Шарпа через две недели после прибытия в бригаду начался затемно с рапорта командира батареи конной артиллерии о заблудившемся где-то в живых изгородях фургоне с боеприпасами. Розыск пропавших телег не входил в обязанности начальника штаба, тем не менее, Шарп отправил на поиски адъютанта. Батарея была придана бригаде Нэна для огневой поддержки, а для огневой поддержки требуются боеприпасы.

Потом на хутор, занятый под штаб, заглянул разъезд лёгкой кавалерии Королевского Германского Легиона. Их старший, кивнув Шарпу на десяток перепуганных пленных, коротко бросил: «Мне они не нужны», и немцы ускакали, предоставив Шарпу ломать голову над тем, чем кормить французов, как охранять и где искать врача для перевязки половины из них, чьи плечи и лица были изрублены саблями германцев.

Из дивизии пришло предписание бригаде Нэна сдвинуться пятью километрами восточнее, хотя с вечера предполагалось, что бригада, наоборот, будет ждать подхода отставших на южном фланге дивизий. Шарп послал офицера известить Нэна, воспользовавшегося краткой передышкой, чтобы пострелять уток. Едва повара, писари, денщики упаковали штабное хозяйство, дивизия разразилась новым указанием, отменяющим предыдущее. Мулов пришлось разгружать, а Шарпу — рассылать гонцов по готовящимся выступать батальонам и гнать вслед первому нарочному второго, передать генерал-майору, что он может и дальше истреблять крякуш.

Троица профосов привела рядового-шотландца, укравшего у местного крестьянина гуся. Птица была мертва, хайлендер — виновен, однако Шарп не сомневался, что генерал-майор Нэн изыщет способ спасти земляка от казни за мародёрство. Безвременно почивший гусь не пропал, послужив делу укрепления дружбы между союзниками, на чём всегда так настаивал Веллингтон. Пташку Шарп распорядился поджарить на завтрак, залучив на него двух испанских офицеров, ехавших в штаб-квартиру за директивами для дивизии генерала Морилло.

Прибыл деревенский кюре, движимый беспокойством за честь прихожанок и стремящийся заручиться поддержкой британских командиров. Он упомянул о замеченных им к северо-западу от селения кавалеристах маршала Сульта. Сообщению, означавшему, что французы предприняли ни с того, ни с сего обходной манёвр, Шарп не поверил, но в дивизию донесение отправил.

После полудня, получив от командования дюжину новых приказов, Шарп засадил писарей за изготовление копий для каждого батальона и подумывал присоединиться к задержавшимся за столом испанским братьям по оружию. Тщетно. Явился главный гуртовщик-йоркширец с дурными вестями по поводу состояния выделенного бригаде скота.

— Плохи дела, сэр. — он хмуро кивнул на пасущуюся за штабом скотину.

Присланное подразделению стадо должно было служить постоянным источником свежего мяса в походе.

— Выглядят упитанными. — бодро сказал Шарп, втайне надеясь, что йоркширец делает из мухи слона.

— Упитанные-то упитанные. — поморщился гуртовщик, — Вы к их ногам присмотритесь.

Шарп наклонился к копытам ближайшей коровы. Они были сбиты. Шкура на ногах над копытами полопалась, из ран сочилась мутная жижа.

— Не следили за ними, сэр, и — результат… Вот-вот падут. Коровы — не люди, сэр, их нельзя гнать, как проклятых. — было видно, что йоркширцу искренне жаль скотину.

Шарп выпрямился:

— Все двести голов в таком виде?

— Почти, сэр. Надо забивать, сэр. Лучшей услуги им не окажешь.

Пришлось отряжать мясников, искать бочки и соль для мяса. Всю вторую половину дня воздух, пропитанный вонью пороха и крови, оглашало мычание да гром мушкетных выстрелов. По крайней мере, смрад и шум заставили, наконец, откланяться испанцев, уже основательно приложившихся к драгоценным запасам трофейного коньяка генерал-майора Нэна. Из дивизии прискакал адъютант узнать, что за пальба? Шарп завернул его обратно с официальной жалобой на интендантство, подсунувшее больной скот, хоть и был уверен, что жалобу положат под сукно.

Вечером в гостиной донельзя издёрганный Шарп встретился с Нэном. Шотландец находился в радужном расположении духа:

— Четыре пары уток! Обязательно выберитесь как-нибудь! Охота, мой дорогой Шарп, крайне бодрит! Практически как битва!

— У меня и без битв хлопот полон рот. — буркнул Шарп.

— Вы, штабисты, всегда найдёте отговорку, лишь бы не воевать. — подначил его генерал-майор, вытягивая ноги, чтобы слуга мог стащить с него заляпанные грязью сапоги, — Какие новости?

Портить Нэну настроение Шарп не захотел и о коровах умолчал:

— Единственная новость, сэр, то, что подполковник Таплоу нынче на диво тих и кроток.

Подполковник Таплоу командовал одним из двух английских батальонов бригады. Невысокого роста, он обладал взрывным и сварливым нравом, воспринимая каждый приказ сверху, как личное оскорбление. Нэна грубиян забавлял:

— Может, он и не рубаха-парень, зато не интриган. Настоящий англичанин: крайне недалёкий, упрямый, твердолобый. Как пережаренная свинина.

— Или засоленная говядина. — мстительно сказал задетый за живое англичанин Шарп, — Надеюсь, сэр, вы любите засоленную говядину, потому что её теперь у нас до чёрта.

На следующий день наступление продолжилось. Каждая деревня встречала британцев с настороженностью, быстро проходившей, когда крестьяне убеждались, что чужаки, в отличие от родной французской армии, честно расплачиваются за съестное и фураж. Среди бредущих за батальонами солдаток всё больше появлялось француженок. Люто ненавидевшие их испанки постоянно затевали с ними ссоры, доходившие порой до поножовщины. Шарп как-то ввязался в подобную драку, пинками разбросав сцепившихся представительниц «слабого» пола. Раздухарившаяся испанка, не в силах достать француженку, набросилась с ножом на Шарпа, и ему ничего не оставалось, как утихомирить её ударом приклада.

Сержант Харпер ещё перед отъездом из Сен-Жан-де-Люз предусмотрительно отправил Изабеллу и дитятю в Пасахес.

— Там ей будет лучше, сэр. — объяснил он Шарпу, — Родина всё-таки.

— Ты о ней не беспокоишься?

Вопрос ирландца удивил:

— С чего бы? Денег у неё достаточно. Лягушатники со дня на день вскинут лапки кверху, и я приеду к ней.

Харпер мог не тревожиться об Изабелле, Шарп же тосковал без Джейн. Он твердил себе, что ждать письма от неё рано, и всё равно тщательно просматривал каждый мешок с корреспонденцией, приходящий в бригаду. Иногда он ловил себя на попытках представить, где в данную минуту Джейн и что она делает. Какую усадьбу она купит? Шарпу хотелось просторный каменный дом, где он мог бы навсегда повесить на стену и тяжёлый палаш, и винтовку. Дом, куда заезжали бы боевые товарищи, с которыми у камина можно было бы за стаканчиком бренди вспомнить эти нескончаемые тягучие дни последней военной весны. Дом, в котором дети Шарпа росли бы, не ведая, как смердят свежая кровь и горелый порох.

Близость мира будоражила умы, порождая противоречивые слухи. Передавали, что Наполеон принял яд; что он разгромил русских севернее Парижа. Полковник-испанец клялся ранами Христа, будто Бони прикончили пруссаки и скормили собакам. По словам итальянца, дезертировавшего от Сульта, император сбежал в Америку, а капеллан батальона Таплоу по секрету делился со всеми желающими его слушать наиточнейшими сведениями, полученными из надёжного источника (брат его жены служил учителем танцев у бывшей любовницы принца Уэльского), о секретных переговорах корсиканца с принцем-регентом.

Некоторые верили, некоторые нет. Грядущий мир занимал всех. Британия с Францией непрерывно воевали с 1803 года. Кто из солдат помнил, какой он — мир? Они умели лишь убивать, и мир скорее пугал их, чем манил. Конец войны обещал бедность и неприкаянность. Офицеры хотя бы могли продать патенты, получив половинную плату и шанс найти себя в мирной жизни. Солдатам хуже — их частью распихают по заморским гарнизонам, частью отправят в отставку без пенсиона, обрекая на нищету и голод среди соотечественников, любой из которых знал и умел больше, чем выброшенный на улицу ветеран.

— Что с моим документом? — осведомился у Шарпа Харпер в один из вечеров.

— Получишь, я же обещал. — речь шла о свидетельстве, удостоверяющем чин-чинарём увольнение сержанта Патрика Харпера по ранению, — Делать-то что собираешься?

— Заберу Изабеллу и поеду домой. — не задумываясь, ответил ирландец.

— В Донегол?

— Ну, да.

М-да, прикинул Шарп, из Донегола до Дорсета неблизкий свет.

— Жаль, что твой Донегол так далеко от Дорсета, Патрик.

— И мне жаль, сэр.

Шарп навестил капитана Вильяма Фредериксона, чья рота разместилась на пологом холме с ветряной мельницей, у подножия которого весело журчал меж деревьев быстрый ручей. Капитан лакомился жареным поросёнком. Блюдо это Фредериксон обожал, вследствие чего ни одна хрюкающая тварь не могла чувствовать себя в безопасности в границах досягаемости цепких рук любящих своего командира стрелков. Щедро угостив Шарпа неправедно добытым мясцом, Красавчик Вильям потащил друга к шаткой лестнице наверх. За низкой дверцей открылась тесная площадка для проверки и ремонта внушительных размеров оси, к которой крепились лопасти. Моросил мелкий дождик.

— Вон они. — Фредериксон простёр ладонь на восток.

Далеко за чёрной непроглядностью леса горизонт подсвечивало тусклое зарево. Зарево множества бивуачных костров, отражённых низкими тучами. Два офицера-стрелка немо смотрели на отблеск огней французского войска.

Молчание нарушил Фредериксон:

— Расположились под Тулузой.

— Тулуза — это что? — небрежно полюбопытствовал Шарп.

— Крупный французский город. — растолковал Красавчик Вильям и беззлобно съязвил, — Достаточно крупный, чтоб о нём слышали даже распустёхи-штабисты. Под ним маршал Сульт предполагает остановить нас, если только раньше не заключат мир.

— Заключат. — Шарп принял у Фредериксона бутылку вина, — Перемирие может спасти Бони от полного краха.

— От войны всех тошнит, — капитан искоса взглянул на друга, — Мне сложно вообразить вас вне войны. Что для вас мир?

— Покой.

— В уюте и тиши дорсетского поместья? — Фредериксон знал, зачем Джейн возвратилась в Англию, — Могу спорить, уже через месяц вы волком взвоете, желая опять оказаться под этой чёртовой моросью; опять гадать, что замыслили гадские французишки и соображать, в достатке ли боеприпасов.

— А у вас в достатке? — проснулся в Шарпе начальник штаба.

— Я разжился четырьмя ящиками у фузилёров Таплоу. Без их, правда, ведома.

Подвязанные мельничные крылья скрипели под натиском ветра. Шарп обратил взор на восток:

— Крупный город?

— Весьма.

— Укреплённый?

— Полагаю, да. — Фредериксон приложился к взятой у Шарпа бутылке, — Штурм нам будет стоить кровушки.

— Штурм всегда стоит кровушки. Помните Бадахос?

— Поди забудь. — Фредериксона передёрнуло при воспоминании о кровавой бане брешей.

— Мы захватили его на Пасху. Кстати, на следующей неделе тоже Пасха.

— Пасха? — удивился капитан, — А ведь действительно.

Оба задумались. Последняя Пасха войны, а, может, последняя в жизни? Что бы ни сулил мир, от него отделяет ещё одна битва (если, конечно, французы не сдадутся в ближайшие дни). Последняя битва.

— Что будете делать, Вильям?

Увечный капитан понял Шарпа с полуслова:

— Останусь в армии. Ничего другого я не умею, а в торгаши записываться поздновато.

Добыв с помощью трутницы огонь, Фредериксон затянулся сигарой и подмигнул другу:

— Кроме того, я открыл в себе доблесть непримиримости.

— Разве это доблесть?

— А разве нет? Примирись вы со свинством Бампфилда, морячок сейчас вовсю строчил бы в Лондон доносы, вешая на вас всех собак за Тес-де-Буш. А так он задницей, — капитан хихикнул, — прочувствовал, что с вами связываться себе дороже. Непримиримость — доблесть, раз способна избавлять от лишней головной боли.

Красавчик Вильям выдохнул дым и рассудительно добавил:

— В мирное время армия — не сахар, но мир — штука непрочная. Закончится одна война, начнётся другая.

— Жениться не думали?

Фредериксон ухмыльнулся:

— В ваших словах мне слышится искреннее участие приговорённого к виселице человека, который не против, чтобы его добрый друг болтался рядышком.

Шарп хмыкнул:

— Мрачновато.

— Брак всегда казался мне чем-то вроде плохого вина: поначалу и на вкус ничего, и по мозгам шибает, однако со временем всё больше горчит и отдаёт уксусом.

— Хотелось бы верить, что вы не правы.

— И мне хотелось бы. — капитан отсалютовал Шарпу полупустой ёмкостью, — В особенности, когда это касается моих друзей, столь неосмотрительно связавших чаяния о послевоенном счастье с хрупким мотыльком, имя коему — женщина.

Шарп вздохнул. Может, в штабе его ожидает письмо от Джейн?

Письма, конечно, не оказалось, и Шарп разозлился на себя за эту глупую надежду, за упрямство, за ссору, за дуэль, за всё, что грозило ложкой дёгтя подпортить бочку мёда его послевоенного бытия.

А утром бригаде пришёл приказ выдвигаться на восток. К Тулузе.

Майор Пьер Дюко обрёл в лице Шалона идеального исполнителя. Потребности сержанта были невелики: женщина в койке, мясо на столе и вино в брюхе. Но больше всего сержанту нравилось, когда решения за него принимает кто-то другой, и этому «кому-то» он готов был платить собачьей преданностью. Нужда в начальнике отнюдь не подразумевала глупости сержанта. У него было довольно здравого смысла, чтобы понимать: на свете много людей, превосходящих интеллектом сержанта Шалона, и один из них — майор Дюко. В деле предательства императора Шалон и Дюко нашли друг друга.

Девять всадников скакали от Бордо на восток. Их путь лежал севернее теснимого англичанами маршала Сульта и южнее маневрирующего под Парижем Наполеона. Дюко со спутниками держался холмов центральной Франции. Денег заговорщикам хватало и на пристойный ночлег, и на шлюх, и на провизию, и на запасных лошадей, и на гражданские шмотки вместо рваных мундиров, которые, по наблюдению Дюко, драгуны не выбросили, а, сложив, припрятали. Мундиры были их гордостью. Как «каденетты». Волос-то они тоже не стригли, и в любой момент могли заплести в привычные косицы. Обладание золотом имело и тёмную сторону. Приходилось избегать совсем уж безлюдных просёлков, где могли устроить засаду дезертиры.

Компания подобралась интернациональная. Дюко, Шалон и трое из драгун принадлежали к гордым потомкам галлов. Был саксонец — здоровенный детина с глазами цвета зимнего неба, у которого, несмотря на отсутствие двух пальцев на правой кисти, хватило бы сил свернуть человеку шею одним движением. Смуглый поляк, пятый кавалерист, отличался немногословием и угодливостью. Список завершали двое итальянцев, поступивших на службу к французам в легендарные годы, когда Наполеона звали генералом Бонапартом. Они все говорили по-французски, они доверяли Шалону, а, раз Шалон доверял Дюко, они безропотно повиновались низкорослому очкастому майору.

Недельный марш-бросок закончился на брошенном хуторе, где они и обосновались. Дюко не настаивал на скрытности, не мешая драгунам наведываться в ближайший городок, прося лишь привозить ему газеты.

— Если мы не прячемся, — хмуро поинтересовался у Шалона один из итальянцев, — то кой чёрт мы тут торчим?

Шалон и сам недоумевал, но призвал товарища к терпению:

— Майор вынюхивает, откуда ветер дует. — пояснил он.

Странные ветры дули над Францией. Странные и опасные. Спустя две недели мучительного ничегонеделания на хуторе Дюко пригласил сержанта на прогулку. Раздвигая сапогами некошеную высокую траву, они шли вдоль ручейка.

— Вы отдаёте себе отчёт, — произнёс Дюко, — что император нас никогда не простит?

Солдат всегда солдат. Прогуливаясь, сержант Шалон не выпускал из рук карабина, внимательно обшаривая взором опушку леса за ручьём:

— Какая разница, мсье? Император — везунчик, только удача — баба капризная. Рано или поздно Его Величеству прижмут хвост.

— Встречались с императором?

— Не имел удовольствия, мсье. Видел часто, но лично не довелось.

— У него по-корсикански обострённое понимание чести. Заденьте его семью, и он будет мстить вам до гробовой доски.

Шалон встревожился. В четырёх клетях, привезённых в Бордо, находилась собственность Наполеона и его семейства, а времени поразмыслить, куда она подевалась, у императора скоро будет много.

— Пусть так, мсье. Что он нам сделает из темницы?

— Император Франции, — разъяснил Дюко, — есть глава государства. Положим, его сместили, заменив другим. Королём, например. Закавыка в том, что король будет вести себя, как полномочный правопреемник императора. Относительно имущества в особенности. Мысль вам моя понятна?

— Вполне.

Два орла парили над иззубренной стеной леса, и Дюко почему-то пришёл на ум Тес-де-Буш, где его в который раз чувствительно щёлкнул по самолюбию английский стрелок. Шарп. Всякий раз, когда их пути пересекались, этот безмозглый солдафон каким-то непостижимым образом умудрялся расстроить самые изощрённые планы Дюко. Так случилось и в Тес-де-Буш, и француз порой с бессильной яростью обнаруживал, что думает не о способе оградить себя и Шалона от мести императора, а о проклятом стрелке.

Сначала Дюко, стиснув зубы, гнал Шарпа из сознания, но два дня назад тень стрелка навела очкастого майора на отличную идею. Шальную, на первый взгляд. Однако чем дольше Дюко над ней размышлял, тем больше она его захватывала. Для того чтобы идея обрела плоть, майору необходим был Шалон, его храбрость, его люди, а потому Дюко, приминая подошвами жёсткие стебли, не жалел красок в описании блестящего будущего сержанта Шалона.

— Надо будет заскочить в Париж, — предупредил Дюко, — Затем кое-где перерезать ещё пару глоток.

— Звучит не слишком опасно. — пожал плечами сержант.

— Потом мы покинем Францию и пересидим бурю за кордоном, Шалон.

— Славно, мсье.

Шалон успокоился. Точки над «и» были расставлены. Дюко ставит задачи. Сержант выполняет. На том зиждилась вселенная Шалона: дело офицеров — строить планы, дело нижних чинов — колоть и рубить, претворяя планы жизнь.

— Ваши ребята писать умеют?

— Герман, мсье. Дюжий немец.

— Понадобится написать официальный рапорт. Мой же почерк распознают. — майор нахмурился, — Как он пишет? У него же двух пальцев нет?

— Как может, так и пишет. — обиделся Шалон, — Вы спросили, я ответил.

— Ну-ну, не горячитесь, сержант.

Если саксонец пишет коряво, это даже хорошо. Правильно составленный план всегда даёт место для манёвра, позволяющего обратить себе на пользу неожиданные трудности.

Той же ночью, в слабом мерцании дешёвой свечки девять мужчин заключили джентльменское соглашение присвоить достояние родни императора. Синеглазый Герман, высунув от усердия язык, долго карябал под диктовку Дюко письмо. Значительно позже, когда драгуны храпели, майор написал рапорт касательно постигшей груз фургона судьбы.

Наутро, с бугрящимися вьюками и перемётными сумами, девять всадников направились на север. Им предстояло несколько недель рисковать, несколько месяцев таиться, зато потом…

Дата добавления: 2015-09-18 | Просмотры: 405 | Нарушение авторских прав