АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

МЫ ЗАХВАЧЕНЫ ПОТОКОМ

Комната, которой суждено было стать ареною этого незабываемого события,

была очаровательным будуаром, обставленным с женским вкусом, площадью

приблизительно в 14 или 16 квадратных футов. К ней примыкала, будучи от

нее отделена красным бархатным занавесом, небольшая комнатка, служившая

профессору гардеробной. Оттуда дверь вела в просторную спальню.

Занавес продолжал висеть, но для нашего эксперимента будуар и

гардеробная составляли общее помещение. Одна из дверей и оконные рамы

сплошь оклеены были полосами лакированной бумаги, так что стали в

буквальном смысле непроницаемы. Над другою дверью, которая вела в

переднюю, находилась отдушина, которую можно было открыть, потянув за

шнурок, если бы понадобилось дать доступ свежему воздуху. По углам комнаты

стояли в кадках большие лиственные растения.

- Особенно щекотливый и важный вопрос заключается в том, как нам

отделываться от излишней выдыхаемой нами углекислоты, не растрачивая

каким-нибудь образом кислорода, - сказал Челленджер и в раздумье посмотрел

на пять прислоненных к стене резервуаров с кислородом. - Будь у меня для

этих приготовлений больше времени, я мог бы сосредоточить весь свой разум

на решении этой задачи. Но как-нибудь сойдет и так. Эти растения тоже

пойдут нам на пользу. Два резервуара с кислородом подготовлены и могут в

несколько мгновений быть пущены в дело. Таким образом, мы не можем быть

застигнуты врасплох. Во всяком случае нам будет полезно не слишком

удаляться от этой комнаты: критический момент может наступить внезапно и

неожиданно.

Низкое, широкое окно выходило на балкон. Отсюда нам открывался тот же

вид, которым мы уже любовались из кабинета. Я поглядел в окно, но нигде не

заметил чего-либо необыкновенного. Передо мною мягкими извивами спускалась

дорога по холму. По ней медленно поднимались дрожки - один из тех

допотопных пережитков, которые можно найти еще только в немногих деревнях.

Внизу подальше я заметил няню, катившую перед собой детскую коляску и

ведшую рядом с собой за руку другого ребенка. Поднимавшиеся над кровлями

синеватые клубы дыма придавали широкому ландшафту отпечаток

успокоительного порядка и уютного благополучия. Нигде, ни на синем небе,

ни на залитой солнечным светом земле, не видно было признаков

надвигавшейся катастрофы. Жнецы опять появились на полях, а играющие в

гольф группами по два и по четыре человека бегали по площадкам.

В голове у меня происходило такое странное смятение, а раздраженные

нервы были так напряжены, что равнодушие этих людей показалось мне

поразительным и непостижимым.

- Люди эти, кажется, чувствуют себя превосходно, - сказал я, указывая

на площадку для гольфа.

- Играли вы когда-нибудь в гольф? - спросил лорд Джон.

- Нет, не играл.

- Ну, юноша, если вам когда-нибудь придется играть в гольф, то вы

узнаете, что настоящий игрок, раз уж он начал игру, может быть остановлен

разве что трубным гласом страшного суда. Слышите? Телефон опять зазвонил!

Время от времени пока мы завтракали и после пронзительный звон призывал

профессора к аппарату. В нескольких словах сообщал он нам потом новости,

какие узнавал. Еще никогда не приходилось слышать о таких потрясающих

событиях. С юга подкрадывалась гигантская тень, подобно чудовищной волне

уничтожения. Египет прошел через безумие и уснул. В Испании и Португалии

неистовые бои между клерикалами и анархистами стихли в безмолвии смерти.

Из Южной Америки уже не приходило никаких телеграмм. В южных частях

Северной Америки население после ужасающих битв на почве расовой вражды

вымерло от яда. Севернее, в окрестностях Мерилэнда, его действие пока еще

обнаруживалось в незначительной степени, в Канаде почти совсем не

обнаруживалось. Зато Бельгия, Голландия и Дания были одна за другою

поглощены потоком. Отчаянные крики о помощи неслись со всех сторон к

научным центрам, к знаменитым химикам и врачам, - мольбы о советах и о

спасении. Астрономов также засыпали вопросами. Но ничего уже нельзя было

сделать. Явление это было всеобщим и находилось вне пределов человеческой

науки и власти. То была смерть - безболезненная, но неотвратимая, для

старых и молодых, для больных и здоровых, для бедных и богатых, и не было

от нее спасения. Таковы были новости, которые мы узнавали из отрывочных,

отчаянных телефонных сообщений. Большие города уже знали об ожидавшей их

участи и, насколько мы могли судить, готовились к ней со смирением и

достоинством.

Все еще видели мы внизу перед собою крестьян и спортсменов, занятых

своими делами, беспечных, как бараны под ножом резника. Это казалось

невероятным. Но откуда могли бы они это знать? Это на всех нас надвинулось

с чудовищной, исполинской быстротою.

Только что пробило три часа пополудни. В то время как мы смотрели в

окно, невидимому, распространился какой-то слух, потому что жнецы убегали

с полей, игроки в гольф скрывались в зданиях клуба: они бежали, словно

спасались от надвигающейся грозы. Мальчишки, подбирающие мячи, неслись за

ними. Несколько человек все же продолжали еще игру. Няня повернула обратно

и торопливо толкала свою коляску в гору. Я заметил, что рука у нее была

прижата ко лбу. Дрожки остановились, и усталая лошадь опустила морду до

колен. Так она, казалось, уснула.

Над нами простиралось темно-синее небо в сияющей летней красоте;

несколько легких белых облачков плыли по необъятному своду. Если роду

человеческому предопределено было сегодня умереть, то это была, во всяком

случае, красотою осиянная смерть. Впрочем, как раз эта кроткая прелесть

природы своим контрастом с надвигавшимся страшным событием сообщала всему

особенно жуткий отпечаток. Ведь жизнь, из которой так скоро и безжалостно

грозил нас вырвать рок, была такою мирной и радостной!

Я уже сказал, что телефон опять позвонил. Вдруг до меня донесся из

гостиной громовый голос Челленджера.

- Мелоун! - крикнул он. - Вас просят к аппарату.

Я быстро подбежал к телефону и узнал голос Мак-Ардла. Он вызывал меня

из Лондона.

- Это вы, мистер Мелоун? Здесь, в Лондоне, творится нечто невероятное.

Ради бога, спросите профессора Челленджера, какие предлагает он средства

спасения.

- Он ничего не может предложить, мистер, - ответил я. - Он считает

кризис всеобщим и непреложным. Мы тут немного запаслись кислородом, но это

может отсрочить для нас катастрофу только на несколько часов.

- Кислород! - испуганно крикнул он. - Уже нет времени достать кислород.

Со времени вашего отъезда редакция превратилась в настоящий сумасшедший

дом. Половина служащих теперь лишилась сознания. Я сам от усталости с

трудом могу передвигаться. Из моих окон я вижу валяющиеся на Флит-стрит

груды людских тел. Движение в городе прекратилось совершенно. Судя по

последним телеграммам, весь мир...

Его голос понизился до шепота и замер, наконец, совершенно. Спустя

мгновение, я услышал в телефон глухой удар, как если бы голова его со

стуком упала на письменный стол.

- Мистер Мак-Ардл! - крикнул я. - Мистер Мак-Ардл!

Никакого ответа. Вешая трубку, я знал, что услышал его голос в

последний раз.

В тот миг, когда я сделал шаг в сторону от телефона, накатило это и на

нас. Мы были как пловцы, по плечи стоящие в воде, когда их вдруг хватает

набежавшая волна и они в нее окунаются с головою. Словно незримая рука

медленно взяла меня за горло, сжала его и мягко, но неумолимо принялась

выжимать из меня жизнь. Я чувствовал в груди невероятный гнет, голову

точно стягивал обруч, в ушах шумело, а перед глазами проносились страшные

молнии. Я, шатаясь, поплелся к перилам лестницы. В тот же миг мимо меня

ринулся Челленджер, ярясь и сопя, как раненый буйвол. Он производил

страшное впечатление своим багровым опухшим лицом, выпученными глазами и

всклокоченными волосами. Свою хрупкую жену, по-видимому лишившуюся

сознания, он нес на плече и так взбегал, спотыкаясь и шатаясь, по

лестнице. Карабкаясь и скользя, тащась вперед только благодаря своей силе

воли, он выбрался, наконец, из смертоносной атмосферы и прибыл в гавань

временного благополучия. Следуя его примеру, я тоже собрался с последними

силами. Шатаясь, падая и цепляясь за перила лестницы, я тащился вперед,

пока не упал без сознания ничком на последней ступени. Лорд Джон ухватил

меня железной рукою за воротник, и мгновением позже я лежал на ковре в

будуаре, на спине, неспособный пошевельнуться или проронить слово. Рядом

со мною лежала жена профессора, а в кресле у окна прикорнул Саммерли,

съежившись, поникнув головою почти до колен. Словно во сне видел я, как

Челленджер медленно полз по полу на четвереньках, похожий на гигантского

жука, и в следующее мгновение я услышал тихое шипенье выходящего из

резервуара кислорода. Челленджер принялся его жадно вдыхать, затягиваясь

глубоко и долго; с громким бульканьем всасывали его легкие животворящий

газ.

- Действует! - крикнул он, торжествуя. - Мое предположение

оправдывается!

Он опять стоял на ногах, прямой и сильный. Подбежал к жене с резиновым

шлангом в руках и поднес трубку к ее рту. Через несколько секунд она

простонала, зашевелилась и, наконец, приподнялась. Он бросился ко мне, я и

почувствовал, как жизненный ток снова заструился у меня по жилам. Разум

говорил мне, что это только короткая передышка, и все же, как ни

легкомысленно мы говорим обычно о цене жизни, теперь мне каждый лишний час

жизни казался бесценным. Никогда еще не испытывал я такой напряженной

чувственной радости, как при этом оживлении. Тяжесть покидала мою грудь,

обруч вокруг черепа разжимался, сладостное ощущение покоя и освобождения

овладевало мною. Я лежал и наблюдал, как Саммерли начинал приходить в себя

под влиянием живительного средства. Наконец, очнулся и лорд Джон. Он

вскочил и подал мне руку, чтобы поднять меня, а Челленджер поднял и

положил на диван свою супругу.

- О, Джордж, как я жалею, что ты меня разбудил! - сказала она, держа

его за руку. - Ворота смерти действительно затянуты великолепными,

сверкающими завесами, как ты говорил. Чуть только проходит ощущение

удушья, все становится неописуемо прекрасным и умиротворяющим. Зачем ты

меня разбудил?

- Потому что хочу вместе с тобою пуститься в путешествие. Так много лет

были мы верными спутниками друг другу! Печально было бы нам расстаться

теперь, в этот последний миг.

На мгновение мне явился незнакомый дотоле образ мягкого и нежного

Челленджера, столь отличный от того шумного, напыщенного и дерзкого

человека, который попеременно изумлял и обижал своих современников. Здесь,

осененный смертью, обнаруживался тот Челленджер, который скрывался в

глубочайших недрах этой личности, человек, которому удалось завоевать и

удержать любовь своей жены.

Вдруг его настроение переменилось, и он опять сделался энергичным

вождем.

- Я один из всех людей все это предвидел и предсказал, - сказал он, и в

его голосе звучала гордость научного триумфа. - Ну, милый мой Саммерли,

теперь, надеюсь, рассеяны ваши последние сомнения насчет исчезновения

спектральных линий, и вы, вероятно, не будете больше считать плодом

заблуждения мое письмо в "Таймсе".

В первый раз ничего не ответил наш всегда готовый к бою товарищ. Он

сидел, ловил воздух и вытягивал свои длинные конечности, словно прежде

всего хотел убедиться, действительно ли он еще пребывает в живых на этой

земле. Челленджер подошел к сосудам с кислородом, повернул кран, и громкое

шипение сменилось тихим гудением.

- Нам нужно бережно обходиться с нашим запасом, - сказал он. - Воздух в

этой комнате сильно насыщен теперь кислородом, и я думаю, что никто из нас

уже не ощущает каких-либо гнетущих симптомов. Мы можем опытным путем

установить, какое количество кислорода нужно подбавлять, чтобы

нейтрализовать действие яда. Подождем же немного.

Мы молча ждали минут пять в нервном напряжении, следя за своим

самочувствием. Как только я заметил, что обруч опять начинает стягивать

мне виски, миссис Челленджер крикнула нам с дивана, что чувствует

приближение обморока. Супруг ее опять открыл кран.

- В прежние времена, когда наука еще не стояла на таком высоком уровне,

как ныне, - сказал он, - на каждой подводной лодке команда обзаводилась

обычно белыми мышами, так как их более нежный организм скорее воспринимал

влияние вредной атмосферы, чем организм моряков. Ты, моя дорогая, должна

здесь играть роль этой белой мыши. Я опять пустил газ, и ты, наверное,

почувствуешь себя лучше.

- Да, мне стало легче.

- Может быть, мы теперь набрели как раз на надлежащий состав смеси. Как

только мы установим, на сколько времени хватает нам определенного

количества кислорода, мы будем также знать, сколько нам осталось жить. К

сожалению, мы израсходовали значительную часть первого баллона на наше

оживление.

- Не все ли равно? - спросил лорд Джон, который стоял у окна, спрятав

руки в карманы. - Если нам суждено умереть, то нет ведь смысла отдалять

смерть. Ведь не верите же вы в возможность спасения?

Челленджер, улыбаясь, покачивал головою.

- Не считаете ли вы в этом случае более достойным самому спрыгнуть в

бездну, чем ждать, чтобы тебя столкнули в нее? Если уж нам надо умереть,

то я стою за то, чтобы мы остановили газ и открыли окна.

- Конечно, - смело сказала жена профессора. - Послушай, Джордж, лорд

совершенно прав, так поступить лучше.

- Я против этого энергично возражаю, - перебил ее с раздражением

Саммерли. - Если смерть придет, мы умрем. Но предупредительность по

отношению к смерти представляется мне нелепою и ничем не оправданной

затеей.

- Что думает по этому поводу наш юный друг? - спросил Челленджер.

- Я за то, чтобы дождаться конца.

- И я решительно поддерживаю это мнение, - сказал он.

- В таком случае и я, конечно, становлюсь на его сторону, - воскликнула

его жена.

- Ну, ладно, я ведь только поставил вопрос на обсуждение, - сказал лорд

Джон. - Если вы хотите ждать кончины, то я последую вашему примеру. Это

будет, бесспорно, очень интересно. Много у меня было на веку приключений,

и я был очевидцем столь же многих сенсационных вещей, но этот конец моего

странствия земного, наверное, превзойдет все остальное.

- Если допустить, что существует посмертная жизнь... - заговорил

Челленджер.

- Смелое допущение! - воскликнул Саммерли.

Челленджер взглянул на него с немым укором.

- Итак, допуская, что посмертная жизнь существует, - повторил он весьма

учительским тоном, - никто из нас не способен сказать заранее, какая нам

представится возможность наблюдать материальный мир из так называемой

духовной сферы. Даже самому упрямому человеку, - при этом он посмотрел на

Саммерли, - должно быть ясно, что покуда мы сами состоим из материи, нам

легче всего наблюдать материальные явления и судить о них. Только потому,

что мы еще будем ждать несколько оставшихся нам часов, нам представится

возможность унести с собою в будущую жизнь ясное представление о самом

грандиозном событии из всех, какие, насколько мы знаем, совершились в мире

или во вселенной. Я считал бы нелепым поступком сократить хотя бы на

минуту столь изумительное переживание.

- Я такого же мнения, - воскликнул Саммерли.

- Принято единогласно! - сказал лорд Джон. - А знаете ли, этот бедняга,

ваш шофер, который лежит во дворе, поистине совершил сегодня свою

последнюю поездку. Не следовало ли бы нам сделать вылазку и втащить его

сюда?

- Это было бы явным сумасшествием! - закричал Саммерли.

- Вы правы, - заметил лорд. - Ему, видно, уже нельзя помочь, и даже

пусть бы мы сюда вернулись живыми, понадобилась бы непомерная трата

кислорода. Но посмотрите вы только: везде под деревьями валяются мертвые

пташки!

Мы поставили четыре стула перед широким низким окном; жена Челленджера

продолжала сидеть на диване с закрытыми глазами. Я еще помню, как у меня

было такое жуткое и странное чувство, - вероятно, под влиянием спертого,

гнетущего воздуха, которым мы дышали, - словно мы сидим в четырех креслах

партера, в первом ряду, и смотрим последнее действие мировой драмы.

На переднем плане, прямо перед нами, расположен был дворик, где стоял

наполовину вычищенный автомобиль. Шофер Остин был на этот раз уволен

окончательно и бесповоротно. Он раскинулся на земле, и большая черная

ссадина на лбу свидетельствовала, по-видимому, о том, что он при падении

ударился головою о подножку или щит. В руке он держал трубку шланга, из

которого поливал автомобиль. В углу двора росли низкорослые платаны, и под

ними лежало несколько пушистых птичек, задравших вверх свои крохотные

лапки и производивших трогательное впечатление. Коса смерти губительно

скосила все, большое и малое. Поверх дворовой ограды мы видели дорогу,

извилисто простиравшуюся до вокзала. В конце ее лежали беспорядочной

грудой, громоздясь друг на друга, жнецы, которых мы видели раньше, когда

они убегали с поля. За ними, повыше, прислонясь головою и плечами к

откосу, лежала, няня. Она взяла на руки из коляски грудного младенца и

прижала к груди неподвижный сверточек. Рядом с нею, на краю дороги,

небольшое пятно указывало нам место, где свалился маленький мальчик. Ближе

к нам видна была мертвая лошадь, скорчившаяся между оглоблями. Похожий на

воронье пугало, старый кучер свисал с передка, с бессильно повисшими

руками. Нам ясно было видно из окна, что в коляске сидел молодой человек.

Дверцы были приоткрыты, и он сжимал в пальцах ручку их, как будто в

последний миг еще сделал попытку выскочить из коляски. На полпути к

вокзалу виднелись площадки для гольфа, усеянные, как и утром, множеством

игроков, которые теперь, однако, недвижимо раскинулись на траве и на

дорожках. В одном месте лежало восемь бездыханных тел - участники одной

команды, до конца не прекратившей игры, вперемежку с мальчиками,

подбиравшими мячи. Ни одна птица уже не парила под синим небосводом; ни

людьми, ни животными не оживлялся перед нами далекий пейзаж. Солнце,

клонясь к закату, продолжало мирным блеском озарять страну, но надо всем

воцарилось глубокое безмолвие всеобщей гибели, жертвами которой предстояло

вскоре пасть и нам. Единственным средостением между нами и участью наших

ближних было в этот миг тонкое оконное стекло, отделявшее от ядовитого

эфира наш кислород, наше единственное средство защиты. Благодаря

предусмотрительности одного-единственного ученого, нам удалось на

несколько часов укрыться посреди страшной пустыни смерти в маленьком

оазисе жизни и уберечь себя от всеобщей гибели. Но в конце концов кислород

неминуемо должен был оказаться израсходованным, и тогда предстояло и нам,

задыхаясь, лежать на этом вишнево-красном ковре будуара, и жребий всего

человеческого рода, да и всех живых организмов, нашел бы в нашей гибели, в

гибели последних смертных, свое завершение. Долгое время созерцали мы

драму вселенной в состоянии духа, слишком торжественном для слов.

- Там горит дом, - сказал Челленджер и указал на столб дыма,

поднимавшийся над деревьями. - Надо думать, что возникнет еще много

пожаров. Возможно даже, что пламя поглотит целые города, потому что многие

люди валились на пол, должно быть держа в руках свечу или что-нибудь в

этом роде. Самый этот пожар доказывает, что содержание кислорода в воздухе

продолжает быть совершенно нормальным и что причину катаклизма нужно

искать только в эфире... А! Посмотрите-ка на вершину холма Кроуборо: там

тоже, кажется, вспыхнул пожар! Это - здание гольф-клуба, если не ошибаюсь.

Слышите, бьют часы на церковной колокольне! Нашим философам было бы,

должно быть, интересно узнать, что созданные людьми механизмы пережили

своих творцов.

- О боже! - крикнул лорд Джон, вскочив от волнения - Что означает эта

туча дыма? Это поезд!

Мы услышали его сопение, и вот он показался вдали, несясь, как мне

почудилось, прямо-таки с устрашающей скоростью. Откуда он мчался и как

долго был в пути, мы не могли установить. Очевидно, он только по какой-то

странной случайности до сих пор не сошел с рельс. Теперь нам суждено было

увидеть страшный конец его бега. На рельсах стоял неподвижно другой поезд,

груженный углем. Мы затаили дыхание, когда убедились, что скорый поезд

несется по тому же пути. Произошло чудовищное столкновение. Паровозы и

вагоны яростно вдвинулись друг в друга и образовали гигантскую груду

деревянных щепок и железного лома. Языки огня взметнулись над обломками,

пламя охватило всю кучу. Мы больше получаса сидели безмолвно, подавленные

страшным зрелищем.

- Бедные, бедные люди! - простонала, наконец, миссис Челленджер и

ухватилась за руку мужа.

Челленджер погладил ее, успокаивая, по руке и сказал:

- Милое дитя мое, люди, сидевшие в поезде, были живыми не больше чем

уголь, с которым они смешались, или углерод, в который теперь

превратились. Когда поезд отбыл с вокзала Виктории, он вез еще, правда,

живых людей, но уже задолго до того, как достиг своей цели, он был

наполнен одними только мертвецами.

- Во всем мире происходят, несомненно, такие же вещи, - продолжал он,

между тем как у меня в воображении проносились картины необычайных

происшествий. - Подумайте только о кораблях в открытом мэре: они ведь

будут дымить и дымить, пока не погаснут их котлы или пока они не

разобьются о подводные камни. А парусные суда - они будут продолжать

носиться по волнам с мертвым своим экипажем и наполняться водою, пока

дерево не сгниет и швы не треснут и пока они, наконец, одно за другим не

пойдут ко дну. Быть может, еще и через сто лет Атлантический океан усеян

будет старыми, покачивающимися на волнах обломками.

- А люди в шахтах! - сказал Саммерли со смехом, не говорившим о веселом

настроении. - Если по воле какого-нибудь случая когда-нибудь снова

появятся геологи на этой земле, то они будут строить забавные теории о

существовании современных нам людей в угольных слоях почвы.

- В этих вещах я мало смыслю, - заметил лорд Джон, - но думаю, что

отныне мир будет находиться в состоянии пустующего помещения, сдающегося в

наем. Если вымрет все наше человеческое поколение, то откуда же взяться

новому?

- Вначале земля была пуста и необитаема, - возразил серьезно

Челленджер. - По определенным законам, связь которых лежит за пределами

нашего знания, она заселилась. Отчего бы этому процессу не повториться?

- Мой милый Челленджер, вы не шутите?

- Не в моих привычках, коллега Саммерли, утверждать что-либо в шутку.

Ваше замечание было излишне.

Борода у него величественно поднялась, и веки опустились.

- Ладно, ладно... Вы прожили свою жизнь упрямым догматиком и хотите

остаться им до конца, - сказал Саммерли с кислой гримасой.

- А вы, коллега, были всегда совершенно лишенным фантазии спорщиком, и

нет надежды, что вы изменитесь.

- Да, уж это верно, злейшие ваши враги не упрекнут вас в недостатке

фантазии, - отпарировал Саммерли.

- Честное слово, - воскликнул лорд Джон, - это вполне соответствовало

бы вашему характеру - истратить последний глоток кислорода на то, чтобы

наговорить грубостей друг другу. Что нам до того, появятся ли снова люди

на земле, или не появятся? Нам до этого, во всяком случае, не дожить.

- Этим замечанием, сударь мой, вы доказали чрезвычайную узость

взглядов, - строго сказал Челленджер. - Истинно научный ум, - я говорю в

третьем лице, чтобы не показаться хвастливым, - идеальный научный ум

должен быть в состоянии изобрести новую отвлеченно-научную теорию даже в

тот промежуток времени, который нужен его носителю, чтобы с воздушного

шара низвергнуться на землю. Нужны мужи столь сильного закала, чтобы

покорить природу и стать пионерами истины.

- Мне что-то кажется, что на этот раз одержит верх природа, - сказал

лорд Джон, глядя в окно. - Случалось мне читать в газетах передовицы, судя

по которым вы, господа ученые, ее покорили, но мне сдается, что она опять

у вас отвоевала свою державную власть.

- Это только временная уступка, - сказал убежденно Челленджер. - Что

значит несколько миллионов лет в бесконечном круговороте времен? Вы

видите, растительный мир остался невредим. Поглядите только на листья этих

платанов! Птицы умерли, но растения живут. Из этой растительной жизни в

стоячих водах, в прудах и болотах возникнут в определенное время

микроскопические организмы, пионеры беспредельно великой армии жизни, и

нам как раз суждено в этот миг прикрывать ее тыл. А лишь только образуется

этот низший вид живых существ, из него разовьется новый человеческий род с

такою же непреложностью, с какою из желудя должен развиться дуб. Прежний

круговорот повторится еще раз.

- Но разве яд не задушит в зародыше всякий след жизни? - спросил я.

- Возможно, что мы имеем дело всего лишь с одним слоем яда в эфире, со

своего рода вредоносным гольфстримом посреди беспредельного океана, по

которому мы плывем. Возможно также, что произойдет уравнительный процесс и

что новая жизнь разовьется путем приспособления к новым условиям. Однако

уж то обстоятельство, что сравнительно незначительного пересыщения нашей

крови кислородом достаточно для борьбы с ядом, доказывает возможность

животной жизни без каких-либо значительных органических изменений.

Дымившийся за деревьями дом ярко разгорелся. Огромные языки огня

поднимались в воздух.

- Это в самом деле ужасно, - бормотал лорд Джон, которого этот пожар,

казалось, потряс больше, чем все остальное.

- Что нам до этого в конце концов? - заметил он. - Мир мертв, сожжение

- лучший способ похорон. Для нас сократилось бы время ожидания, если бы

огонь поглотил наш дом.

- Я предвидел эту опасность и попросил жену принять против нее меры

предосторожности, - сказал Челленджер.

- Они приняты, мой милый. Но в голове у меня опять начало стучать. О

боже, какой ужасный воздух!

- Надо его опять улучшить, - сказал Челленджер и наклонился над

цилиндром с кислородом. - Сосуд почти пуст, - констатировал он. - Его

хватило почти на три с половиной часа. Теперь около восьми часов вечера.

Мы проведем ночь довольно приятно. По моему расчету, конец должен

наступить завтра утром в девять часов. Еще одним восходом солнца мы

насладимся, мы одни на всем свете!

Он подошел ко второму цилиндру и в то же время открыл на полминуты

отдушину над дверью. Когда воздух после этого заметно улучшился, а

симптомы отравления у нас усилились, он опять захлопнул отдушину.

- Впрочем, - сказал он, - не одним кислородом жив человек. Время обеда

уже прошло. Уверяю вас, господа, когда я пригласил вас в гости, чтобы

вкусить это достопримечательное, смею думать, зрелище, то надеялся, что

моя кухня поддержит свою репутацию. Теперь, однако, мы должны помочь себе

сами. Вы одобрите меня, если я откажусь от разведения огня в плите, чтобы

избегнуть бесполезного расходования нашего воздуха. Нам придется

удовольствоваться холодными мясными блюдами, хлебом и пикулями. Приготовил

я также бутылку кларета. Спасибо тебе, моя дорогая! Ты, как всегда, лучшая

из хозяек.

И вправду, нельзя было не выразить признательности миссис Челленджер,

которая с самоуважением и чувством приличия, присущими английской хозяйке,

за несколько минут накрыла стоявший посредине стол белоснежною скатертью;

затем она разложила салфетки и подала скромный ужин со всею утонченностью

современной культуры. Даже настольная электрическая лампа посреди стола и

та не была забыта. Но еще больше удивил нас собственный аппетит, который

чуть ли не граничил с прожорливостью.

- Это следствие нашего волнения, - сказал Челленджер с-тем

снисходительным видом, какой он обычно принимал в тех случаях, когда ему с

его научным умом приходилось объяснять повседневные явления. - Это

свидетельствует о молекулярной затрате, которая должна быть

компенсирована. Сильное страдание и сильная радость вызывают большой

аппетит, а не отсутствие аппетита, как нас хотят убедить романисты.

- Вероятно, среди сельского населения поэтому принято устраивать

торжественные поминальные трапезы, - заметил я.

- Совершенно верно! Наш юный друг нашел превосходную иллюстрацию для

этого явления. Разрешите вам положить еще кусок копченого языка?

- Совсем как у дикарей, - сказал лорд Джон, поглощая свою порцию

холодной телятины. - Я присутствовал на похоронах одного вождя на реке

Арувими, во время которых дикари съели целого бегемота, весившего,

пожалуй, не меньше всего племени. В Новой Гвинее обитают некоторые

племена, у которых в обычае съедать дорогого оплакиваемого усопшего,

вероятно - из любви к порядку, чтобы убрать его с дороги. Но мне кажется,

что из всех поминальных обедов на свете наш обед - самый оригинальный.

- Мне кажется особенно странным вот что, - заметила миссис Челленджер.

- Я не могу вызвать в себе никакой скорби по ныне умершим. Мои родители

живут в Бедфорде. Я знаю наверное, что они только что умерли, и все же не

могу посреди этой всемирной катастрофы оплакивать отдельных людей, хотя бы

самых мне близких.

- А моя старуха мать в своем сельском домике в Ирландии! - сказал я. -

Я вижу ее перед собою в шали и кружевном чепце, как она лежит в своем

старом кресле у окна, откинувшись на его высокую спинку, закрыв глаза,

положив рядом с собою книгу и очки. Зачем мне оплакивать ее?

- Как я уже раньше докладывал, - возразил Челленджер, - всеобщая смерть

не так ужасна, как смерть в одиночку.

- Совершенно как на войне, - сказал лорд Джон. - Если бы здесь на полу

лежал перед вами только один мертвец, с большой дырой в черепе и

вдавленной грудной клеткой, вам жутко было бы смотреть на него. В Судане

же я видел десятки тысяч таких трупов, лежавших на спине, и это не

произвело на меня никакого особенного впечатления. В ходе истории жизнь

отдельного человека значит слишком мало, чтобы о ней беспокоиться. Когда

умирают тысячи миллионов, как это случилось сегодня, то нельзя в массе

никого особенно выделять.

- Ах, поскорей бы уж конец! - сказала печально миссис Челленджер. - О

Джордж, мне так жутко!

- Ты встретишь конец храбрее нас всех, моя женушка. Конечно, я вел себя

как старый ворчливый медведь с тобою, но ты должна принять во внимание,

что Джордж Эдуард Челленджер таков, каким его создала природа, и он не мог

вести себя иначе. Ведь ты не хотела бы другого мужа, не правда ли?

- Никого во всем мире, кроме тебя, дорогой, - сказала она и положила

руку на его бычий затылок.

Мы трое отошли к окну и, обомлев от изумления, начали созерцать

картину, которая представилась нам.

Надвинулась мгла, и мертвый мир лежал во мраке. Но на южном горизонте

простиралась огненная, багровая, довольно длинная полоса, которая то

меркла, то вспыхивала снова, начинала гореть самыми яркими красками и

опять тускнела.

- Льюис горит! - крикнул я.

- Нет, это Брайтон, - сказал Челленджер, подойдя к нам. - Вы видите,

волнистая линия гор возвышается перед заревом: значит, пожар происходит за

холмами и раскинулся, вероятно, на много миль. По-видимому, весь город в

огне.

В различных направлениях вспыхивали красные огни, а костер на рельсовом

пути продолжал пылать, ни это были только светящиеся точки по сравнению с

гигантским заревом над холмами. Какую бы об этом корреспонденцию можно

было послать в газету! Было ли когда-нибудь столько богатого материала у

журналиста и при этом так мало возможности использовать его? Самое

потрясающее зрелище - и никого, кто дивился бы ему!

Вдруг на меня нашло увлечение репортера. Если люди науки до последнего

мгновения оставались на своих постах, то и я решил не ударить перед ними в

грязь лицом и сделать то, что было в моих скромных силах. Никогда,

конечно, моей статье не суждено было найти читателя, но длинную ночь надо

было как-нибудь скоротать: я, во всяком случае, не мог сомкнуть глаз. Вот

почему в настоящее время передо мною лежит записная книжка, страницы

которой сплошь исписаны были в ту ночь и которую я держал на коленях в

неясном свете одной только электрической лампы. Будь у меня поэтический

дар, написанное мною было бы на уровне этого исключительного события. В

настоящем же виде своем эти страницы послужат ознакомлению современников

со страшными переживаниями и чувствами моими в ту трагическую ночь.

Дата добавления: 2015-09-18 | Просмотры: 346 | Нарушение авторских прав