АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Глава тринадцатая. Похороны были назначены на следующий день, так чтобы Люси похоронили вместе с матерью.

Похороны были назначены на следующий день, так чтобы Люси похоронили вместе с матерью.

Я заметил, что Ван Хелзинк все время держался поблизости. Возможно, причиной тому был господствовавший в доме беспорядок. Никаких родственников не осталось, так что мы с Ван Хелзинком решили сами пересмотреть все бумаги, тем более что Артуру пришлось уехать на следующий день на похороны отца.

Ван Хелзинку захотелось непременно самому просмотреть бумаги Люси. Я боялся, что он как иностранец не сумеет разобраться в том, что законно и что незаконно, и спросил его, почему он настаивает на этом. Он ответил:

— Ты забываешь, что я такой же юрист, как и доктор. Но в данном случае нельзя считаться только с тем, чего требует закон. Тут, вероятно, найдутся и другие бумаги, в которые никто не должен быть посвящен.

При этом он вынул из своего бумажника записки, которые были на груди у Люси и которые она разорвала во сне.

— Если ты найдешь в бумагах что—нибудь о стряпчем миссис Вестенр, — продолжал он, — то запечатай все бумаги и сегодня же напиши ему. Я же останусь всю ночь сторожить здесь, в комнате Люси, так как хочу посмотреть, что будет. Нехорошо, если кто— нибудь чужой узнает ее мысли.

Я продолжал свою работу и вскоре нашел имя и адрес стряпчего миссис Вестенр и написал ему. Все бумаги оказались в порядке, там даже точно было указано, где хоронить усопших. Только я запечатал письмо, как, к моему великому удивлению, вошел Ван Хелзинк, говоря:

— Не могу ли я тебе помочь, Джон? Я свободен и весь к твоим услугам.

— Ну как, нашел, что искал? — спросил я. Он ответил:

— Я не искал ничего определенного. Я нашел то, что надеялся — несколько писем, заметок и вновь начатый дневник. Вот они, но мы о них никому не скажем. Завтра я увижу нашего бедного друга, и с его согласия воспользуемся некоторыми из найденных мною данных.

Раньше чем отправиться спать, мы еще раз пошли посмотреть на Люси. Агент, право, все хорошо устроил, он превратил комнату в маленькую оранжерею. Все утопало в роскошных белых цветах, и смерть уже не производила отталкивающего впечатления. Лицо усопшей было покрыто концом покрывала. Профессор подошел и приподнял его; мы поразились той красотой, которая представилась нашим взорам. Хотя восковые свечи довольно плохо освещали комнату, все—таки было довольно светло, чтобы разглядеть, что вся прежняя прелесть вернулась к Люси и что смерть, вместо того, чтобы разрушить, восстановила всю красоту жизни до такой степени, что мне стало казаться, что Люси не умерла, а только уснула.

У профессора был очень суровый вид. Он не любил ее так как я; вполне естественно, что плакать ему было нечего. Он сказал:

— Останься здесь, до моего возвращения, — и вышел.

Вскоре он вернулся с массой цветов белого чеснока; вынул их из ящика, стоящего до сих пор нераскрытым, и рассыпал среди других цветов по всей комнате и у кровати. Затем снял с шеи маленький золотой крест, положил его на губы Люси, прикрыл ее снова покрывалом — и мы ушли.

Я как раз раздевался в своей комнате, когда Ван Хелзинк, предварительно постучав, вошел и сказал:

— Прошу тебя завтра еще до вечера принести мне пару ножей для вскрытия.

— Разве нужно будет производить вскрытие? — спросил я.

— И да, и нет. Я хочу сделать операцию, но не такую, как ты думаешь. Я сейчас расскажу тебе, в чем дело, но смотри — другим ни слова! Я хочу отрезать ей голову и вынуть сердце. Ай— ай— ай! Ты доктор — и так ошеломлен! Я видел, как ты без колебаний решался на операции, от которых отказывались другие хирурги. Да, конечно, милый друг, я должен был помнить, что ты её любил; я и не забыл этого: я решил сам делать операцию, тебе же придется лишь помогать мне. Мне хотелось бы сделать это сегодня, но ради Артура придется подождать; он освободится лишь завтра после похорон отца, и ему, наверное, захочется еще раз на нее посмотреть. Затем после того, как ее положат в гроб, мы придем сюда, когда все будут спать, отвинтим крышку гроба и сделаем операцию, а потом положим все на место, чтобы никто, кроме нас, ничего не знал.

— Но к чему это вообще—то делать? — спросил я. — Девушка умерла. К чему напрасно терзать ее бедное тело? И если мы этим не вернем ей жизни, если это не принесет никакой пользы ни ей, ни нам, ни науке, ни человечеству, то к чему же делать это? И без того все так ужасно!

В ответ на мои слова он положил мне на плечи руки и ласково сказал:

— Жаль, Джон, твое сердце, обливающееся кровью, и я еще больше люблю тебя за это. Если бы я мог, то взял бы на себя всю тяжесть с твоей души. Но есть вещи, которых ты не знаешь, но которые узнаешь несомненно; радуйся, что пока знаю их только я, так как они не очень приятны. Джон, дитя мое, ты мне друг уже много лет; подумай, вспомни и скажи, делал ли я что—нибудь без оснований? Возможно, я ошибаюсь, я ведь только человек, но я верю в то, что делаю. Не потому ли ты прислал за мною, когда случилось это великое горе? Ведь поэтому, не правда ли? Разве тебя не удивило, не возмутило то, что я не позволил Артуру поцеловать свою возлюбленную, отшвырнув его, несмотря на то, что она умирала? Конечно, да! А между тем, ты ведь видел, как она меня потом благодарила своим ласковым взором, своим слабым голосом, как она поцеловала мою старую, грубую руку и как меня благословляла? Да? Разве ты не слышал, как я поклялся ей исполнить ее просьбу, так что она спокойно закрыла свои глаза? Да? Так вот, у меня достаточно причин для всего, что я делаю. Ты в течение многих лет верил мне; верил тогда, когда несколько недель назад произошли странные вещи, которых ты никак не мог понять. Доверься мне еще ненадолго, Джон. Если ты не доверяешь, то придется сказать тебе то, что я думаю, а это может плохо кончиться. А если придется работать без доверия моего друга, то я буду чувствовать себя одиноким; между тем, помощь и поддержка могут мне понадобиться!

Я взял его за руку и обещал помочь…

Я, должно быть, долго и крепко спал, потому что было уже поздно, когда Ван Хелзинк разбудил меня своим приходом. Он подошел к моей кровати и сказал:

— Можешь не беспокоиться о ножах — мы не будем делать этого.

— Почему?

— Потому что, — ответил он, — слишком поздно или слишком рано. Взгляни! — показал он мне свой золотой крестик, — это было украдено ночью!

— Как украдено? — спросил я удивленно, — раз он теперь у тебя?

— А так! Я отобрал крест у недостойной служанки, обкрадывавшей и мертвых и живых. Она, конечно, будет примерно наказана, но не мною, так как она не ведала, что творила и, ничего не зная, совершила лишь кражу. Теперь нам придется подождать.

И он ушел, задав мне новую загадку и снова перепутав все мои мысли.

День прошел тоскливо; вечером пришел стряпчий, м— р Маркан. Это был талантливый и самоуверенный господин; он взял на себя все наши мелочные заботы.

Во время завтрака он рассказал нам, что миссис Вестенр уже с некоторых пор ожидала смерти из—за болезни сердца и что поэтому она привела все свои дела в полный порядок; далее он сообщил, что все состояние, за исключением имущества отца Люси, которое теперь за отсутствием прямых наследников перейдет к побочной фамильной линии, как движимое, так и недвижимое, завещано Артуру Холмвуду.

Артура ожидали к 5 часам, так что мы свободно могли успеть сходить в покойницкую. В данном случае комната вполне оправдывала свое назначение, так как там теперь лежали и мать и дочь.

Бедный Артур. Он был невероятно грустен, даже его удивительное мужество, казалось, исчезло после таких тяжких переживаний. Он, я знаю, был искренне предан своему отцу, и утратить отца, да еще в такое время, было для него тяжелым ударом. Со мной он был, как всегда, очень сердечен, а с Ван Хелзинком изысканно любезен; мне было тяжело видеть, как он страдает. Профессор также заметил это и сделал мне знак, чтобы я повел его наверх. Я так и сделал и оставил Артура у дверей комнаты, так как чувствовал, что ему хотелось побыть с ней наедине, но он взял меня под руку, повел в комнату и сипло проговорил:

— Ты также любил ее, старый друг, она мне все рассказала, и у нее не было лучшего друга, чем ты. Я не знаю, как мне благодарить тебя за все то, что ты сделал для нее, даже не могу и думать…

Тут силы ему изменили, он обнял меня, опустил голову на плечо и заплакал:

— О Джон! Джон! Что мне делать? Мне кажется, что весь смысл жизни вдруг пропал и незачем больше жить!

Я утешал его, сколько мог. В таких случаях мужчины мало нуждаются в словах. Пожатие руки, объятие, совместные тихие слезы — вот выражения чувств, дорогие мужчине. Я тихо стоял и ждал, пока он овладеет собою и подавит свои рыдания, затем ласково сказал ему:

— Пойдем, посмотрим на нее.

Мы вместе подошли к кровати, и я поднял покрывало с ее лица. Господи! Как она была хороша! С каждым часом, казалось, ее красота расцветала. Это как—то пугало и поражало меня. Что же касается Артура, то он дрожал как в лихорадке, и сомнение вкралось в его душу. Наконец, после долгого молчания, он произнес тихим шепотом:

— Джон, она действительно умерла?

Я с грустью сказал ему, что это действительно так, и продолжал убеждать его, поскольку было необходимо рассеять это ужасное сомнение. Затем я сказал, что надо проститься с нею, так как следует начинать приготовления к похоронам. Он снова вернулся к ней, взял мертвую руку и поцеловал, затем наклонился и поцеловал ее в лоб. Уходя, он окинул Люси таким же долгим, проницательным взглядом, как он это сделал, когда вошел.

Я остановил его в гостиной и сказал Ван Хелзинку, что Артур уже простился с нею; Ван Хелзинк пошел на кухню сказать агенту, чтобы он поспешил с приготовлениями. Когда Артур вышел из комнаты, я передал Ван Хелзинку, о чем меня спрашивал Артур, и он ответил:

— Это меня ничуть не удивляет — я только что сам в этом усомнился.

Мы обедали все вместе, и я заметил, что бедный Артур страшно волновался. Ван Хелзинк все время молчал; он заговорил только тогда, когда мы закурили сигары.

— Лорд, — начал он, но Артур перебил его:

— Нет, нет, только не так, ради Бога! Во всяком случае — не теперь. Простите меня, сэр; я не хотел вас обидеть, но я не могу слышать этот титул, моя рана еще слишком свежа!

Профессор очень ласково ответил:

— Я назвал вас так только потому, что я колебался, как мне обратиться к вам. Я не могу называть вас мистер, я полюбил вас, да, мой дорогой мальчик, я полюбил вас как Артура.

Артур протянул руку и горячо пожал ладонь старика.

— Называйте меня, как хотите, — сказал он. — Я надеюсь, что всегда с гордостью буду носить звание вашего друга; позвольте сказать вам, что я не нахожу слов, чтобы выразить свою благодарность за все, что вы сделали для моей бедной, дорогой Люси. Если я был резок или проявил недовольство — помните, тогда, когда вы так странно поступили, — прошу меня простить. Профессор ласково ответил ему:

— Я знаю, как трудно было вам тогда вполне довериться мне, так как чтобы поверить в необходимость такого поведения, нужно понимать; По—моему, вы даже и теперь не вполне верите мне, да и не можете, так как вам не дано еще понять, в чем дело. Но настанет время, когда вы доверитесь вполне, и когда вам все станет ясно, вы будете благодарить меня за себя, за других и за нее, за ту, которую я поклялся защищать.

— Да, конечно, сэр, — горячо заговорил Артур, — я во всем доверюсь вам. Я знаю и верю, что у вас благородная душа, вы ведь друг Джона и были ее другом. Делайте все что хотите!

— Мне хотелось бы задать вам кое—какие вопросы.

— Пожалуйста.

— Вам известно, что миссис Вестенр оставила вам все свое состояние?

— Нет! Я никогда об этом не думал.

— Так как теперь все принадлежит вам, то вы имеете право располагать всем по своему усмотрению. Мне хочется, чтобы вы разрешили мне прочесть все бумаги и письма Люси. Поверьте, это не праздное любопытство. Будьте уверены, у меня имеются для этого очень важные основания. Вот все бумаги. Я взял их раньше, чем мне стало известно, что все это ваше, для того чтобы до них не дотрагивались чужие руки, чтобы чужие взоры не проникли в ее душу. Я приберегу их, если вы ничего не имеете против; я даже вам не хотел бы их показывать; я буду их хорошенько беречь. Ни одно слово не пропадет, а когда настанет время, я верну их вам. Я прошу у вас почти невозможного, но вы это сделаете? Ведь правда? Ради Люси?

— Делайте все, что хотите, доктор. Я чувствую, что говоря таким образом, я исполняю желание Люси. Я не стану тревожить вас вопросами, пока не настанет время.

— И вы правы, — ответил профессор. — Нам всем предстоит пережить еще немало горя. Не следует падать духом, не надо быть эгоистичным, нас зовет долг, и все кончится благополучно!

Эту ночь я спал на диване в комнате Артура. Ван Хелзинк совсем не ложился. Он ходил взад и вперед, точно карауля дом, и все время следил за комнатой, где лежала в гробу Люси, осыпанная белыми цветами чеснока, запах которых смешивался в ночном воздухе с ароматом роз и лилий.

Дата добавления: 2015-09-27 | Просмотры: 426 | Нарушение авторских прав