 |
|
АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология |
Аннотация 2 страница. – Все же я думаю, что вы дали прекрасное представление, и мне бы хотелось, чтобы вы остались в группе– Все же я думаю, что вы дали прекрасное представление, и мне бы хотелось, чтобы вы остались в группе. Вид у сестры Барбары был озадаченный. – Боюсь, я не вполне понимаю… – Мы говорим о здешней любительской драматической программе, – объяснил Норман. – Подозреваю, что доктор Клейборн развил таким образом теории Морено. Как бы там ни было, он уговорил меня принять участие, и это не сработало. – Он подался вперед. – Каким образом… – Простите. Прервали его резко, и Норман нахмурился. В комнату вошел медбрат Отис, новичок, с третьего этажа. Он подошел к доктору Клейборну, и тот поднял голову. – Да, Отис? – Междугородный звонок. Спрашивают доктора Стейнера. – Доктора Стейнера нет в городе. Он вернется во вторник утром. – Я так и ответил. Но этот человек хочет поговорить с вами. Говорит, это очень важно. – Так всегда говорят, – вздохнул доктор Клейборн. – Он назвался? – Некий мистер Дрисколл. – Никогда о таком не слышал. – Говорит, продюсер с какой-то студии в Голливуде. Оттуда и звонит. Доктор Клейборн отодвинул стул. – Хорошо. Я поговорю с ним. – Он поднялся и посмотрел на сестру Барбару. – Может, хочет, чтобы мы поставили для него психодраму. – Он подошел к ней, готовясь подать ей руку. – Простите, но нам придется прервать визит. – В самом деле? – спросила сестра Барбара. – А почему я не могу дождаться вас здесь? Норман почувствовал, как напряжение возвращается к нему. Что-то подсказало ему, что лучше хранить молчание, и он сосредоточился на одной мысли. Пусть остается. Я хочу поговорить с ней. – Как вам угодно. Доктор Клейборн проследовал за Отисом к выходу мимо рядов полок. У двери он остановился и оглянулся. – Я скоро вернусь, – сказал он. Сестра Барбара улыбнулась. Норман краешком глаза наблюдал за двумя мужчинами. Доктор Клейборн что-то шепнул Отису, тот кивнул, а потом они вместе вышли в коридор. Мгновение Норман видел их темные силуэты на фоне противоположной стены коридора; потом один силуэт удалился, а другой остался. Отис остался сторожить за дверью. Какой-то слабый звук привлек внимание Нормана. Это сестра перебирала четки. Напускное спокойствие, заметил он про себя. Но она хотела остаться. Зачем? Он подался вперед. – Откуда вы знаете о психодраме, сестра? – Из лекций, которые посещала в колледже. Ее голос был тихим, его едва не заглушал перестук четок. – Понятно. Норман тоже заговорил тише: – И там же узнали обо мне? Перестук стих. Норман весь обратился в слух. Инициатива перешла к нему. Впервые за несколько лет он владел ситуацией, контролировал ее. Как это прекрасно, когда можно откинуться на стуле и наблюдать за кем-то другим, кто старается спрятать свою истинную сущность. Большая, костлявая, некрасивая женщина, скрывающаяся за образом пингвина. Совершенно неожиданно он поймал себя на размышлениях о том, что спрятано под этой одеждой, какое тело она скрывает. Теплая, пульсирующая плоть. Он мысленно очертил контуры этого тела, двигаясь от стремившихся вырваться из-под одежды, жаждавших ласки грудей до округлого живота и треугольника внизу. Сестры сбривают волосы на голове, а там? Там у нее тоже все выбрито? – Да, – сказала сестра Барбара. Норман заморгал. Она что, читает его мысли? Затем он понял, что она просто ответила на заданный вопрос. – И что же обо мне говорили? Сестра Барбара беспокойно заерзала на стуле. – Вообще-то это было примечание, всего несколько строк в одной книге. – Значит, я попал в учебники? – Извините, я не хотела вас смущать… – Тогда что же вы хотели сказать? Странно было наблюдать, как еще кто-то пытается выйти из затруднения. Все эти годы из затруднения пытался выйти он – но так и не вышел, и никогда не выйдет! Черт, да выходи же! Норман едва заметно улыбнулся. – Почему вы пришли сюда? Зоопарк по воскресеньям не работает? И снова она затеребила эти свои дурацкие четки. Дурацкие четки, дурацкое затруднение. Так выбрила она это дурацкое место или нет? Сестра Барбара посмотрела на него. – Я думала, мы можем поговорить. Видите ли, встретив ваше имя в той книге, я полистала подшивки газет. То, что я обнаружила, заинтересовало меня… – Заинтересовало? – Тон Нормана никак не вязался с его улыбкой. – Вы были шокированы, так ведь? Шокированы, пришли в ужас, испытали отвращение… так что же? Сестра Барбара заговорила едва ли не шепотом: – В тот момент… все сразу. Я думала о вас как о монстре, о каком-то чудовище, которое крадется с ножом в темноте. На протяжении нескольких месяцев я не могла выбросить вас из своих мыслей, из своих снов. Но в конце концов это прошло. Все изменилось. – Как? – Трудно объяснить. Но что-то произошло со мной после того, как я приняла постриг. Послушничество… размышления… исследование собственных запретных мыслей, тайных грехов. Это что-то вроде психоанализа, наверное. – Психиатрия не верит в грех. – Но она признает ответственность. Как и моя вера. Со временем я пришла к пониманию истины. Вы ведь не осознавали того, что делаете, – так как же можно считать вас ответственным за случившееся? Это я согрешила, поторопившись осудить вас, не попытавшись понять. И когда я узнала о нашем визите сюда, то поняла, что должна встретиться с вами, хотя бы для того, чтобы покаяться. – Вы хотите, чтобы я простил вас? – Норман покачал головой. – Будьте честны. Вас привело сюда любопытство. Вы пришли, чтобы посмотреть на чудовище, так ведь? Что ж, взгляните внимательнее и скажите, что я собой представляю. Сестра Барбара подняла глаза и долго смотрела на него в свете флюоресцентной лампы. – Я вижу седеющие волосы, морщины на лбу, приметы страдания. Не того, которое вы причинили другим, а того, которое доставили себе. Вы не чудовище, – добавила она, – а всего лишь человек. – Весьма лестно. – Что вы хотите этим сказать? – Еще никто не говорил мне, что я человек, – ответил Норман. – Даже моя собственная мать. Она думала, я слабый, женоподобный. А дети, когда мы играли в мяч, обзывали меня неженкой… Его голос поник. – В мяч? – Сестра Барбара вновь пристально посмотрела на него. – Прошу вас, расскажите мне. Я хочу знать. Хочет знать! Она действительно хочет знать! Норман вновь обрел дар речи: – Я был болезненным ребенком. Носил очки с толстыми стеклами, только несколько лет назад перестал. И никогда ни во что не умел играть. После уроков мы играли на площадке в бейсбол, мальчики постарше были капитанами. Они по очереди выбирали себе помощников. Я всегда был последним в списке… – Он умолк. – Нет, вам этого не понять. Сестра Барбара продолжала смотреть на него, но теперь уже не столь пристально. Она кивнула, ее взгляд стал мягче. – То же самое было со мной, – сказала она. – С вами? – Да. – Она с улыбкой глядела на четки, перебирая их левой рукой. – Видите ли… Я левша. Девушки тоже играют в бейсбол. Я хорошо подавала мяч. Меня выбирали первой. – Но это же полная противоположность того, что происходило со мной. – Противоположность, но по сути то же самое. – Сестра Барбара вздохнула. – С вами обращались как с неженкой, а со мной – как с сорванцом. То, что я была первой, задевало меня так же, как вас – то, что вы были последним. Воздух вокруг был плотный, липкий. В окно с улицы заползали сумеречные тени и сгущались вокруг круга света, лившегося из лампы. – Может, это было лишь частью моей проблемы, – сказал Норман. – Вы знаете, что со мной произошло: я переодевался женщиной. Вам повезло. Вы, во всяком случае, избежали потери своей индивидуальности, потери пола. – Разве? – Сестра Барбара выпустила из рук четки. – Сестра – существо бесполое. И лишенное индивидуальности. Даже имя, данное ей при рождении, у нее отнимают. – Она улыбнулась. – Я не жалею об этом. Но, если вдуматься, вы и я внутренне очень похожи. Мы родственные души. На мгновение Норман едва не поверил ей. Он хотел поверить, хотел признать факт их сходства. Однако в круге света на полу он увидел тень – тень оконной решетки. – Есть отличие, – сказал он. – Вы пришли сюда, потому что сами так захотели. И можете уйти, когда захотите. Это называется свобода воли. – Не бывает свободной воли. – Сестра Барбара покачала головой. – Только Божья. Это Он прислал меня сюда. Я иду лишь туда, куда Он меня направляет. А вы остаетесь здесь лишь затем, чтобы служить той же Божественной цели. Она умолкла. Мертвенно-бледный свет проник в помещение. Норман принялся искать глазами его источник в неожиданно сгустившейся темноте за окном. И тут решетку сотряс гром. – Похоже, начинается гроза. – Взглянув на сестру Барбару, Норман нахмурился. – Что с вами? Ответ был слишком очевиден. В свете лампы лицо сестры было смертельно бледным. Она перебирала четки, закрыв глаза. В ее поведении не было ни упований на защиту свыше, ни мальчишеской бравады. За суровыми, почти мужскими чертами таился страх. Норман быстро поднялся и шагнул к окну. Выглянув наружу, он увидел лоскут мрачного неба над больничным двором. Еще одна молния лезвием сверкнула над парковкой; в течение нескольких секунд она мерцала ореолом над машинами и фургоном, в котором приехали сестры. Норман задернул занавески, за которыми скрылось зеленоватое свечение, и повернулся как раз в ту минуту, когда гром разразился еще одной угрозой. – Так лучше? – спросил он. – Благодарю вас. Сестра Барбара отдернула руку от четок. Что-то застучало. Четки. Он уставился на них. Вместе со звуками грома исчезла вся эта чертовщина насчет психологической интуиции, вся эта чепуха насчет воли Божьей. Она была всего лишь перепуганной женщиной, боявшейся собственной тени. Теперь тени окружили их со всех сторон. Они таились в углах, тянулись вдоль едва различимых книжных полок, уходивших в направлении двери. Взглянув еще дальше, Норман убедился, что коридор за дверью был пуст. Темный силуэт, который находился там, исчез. Причина была ему, конечно, ясна. В грозу с психами одни проблемы. Наверное, Бог послал Отиса наверх, чтобы тот присмотрел там за пациентами. Норман повернулся к сестре Барбаре, снова услышав перестук четок. – Вы уверены, что с вами все в порядке? – спросил он. – Конечно. Однако четки стучали у нее в руках, а голос дрожал. Боится грома и молнии; беззащитная женщина, только и всего. Неожиданно Норман, к своему удивлению, ощутил напряжение в паху. Он знал только один способ бороться с этим – и произнес едкие слова, которые уже жгли ему язык: – Вспомните, что вы говорили мне. Если Бог послал вас сюда, значит, и грозу тоже послал Он. Сестра Барбара посмотрела на него. Четки вибрировали в ее руках. – Нельзя говорить такие вещи. Разве вы не верите в волю Божью? Снаружи прогремел гром, и Норману показалось, что этот удар пришелся прямо по его голове и сотряс его мозг. Потом за занавесками сверкнула молния, осветившая все. Божья воля. Он молился, и его молитвы были услышаны. – Да, – ответил Норман. – Верю. Сестра Барбара поднялась. – Я, пожалуй, пойду. Сестра Кьюпертайн может забеспокоиться. – Не о чем беспокоиться, – сказал Норман. Но он говорил с самим собой. Той давней ночью, когда все началось, шел дождь. И сейчас идет. Дождь с небес. Да исполнится воля Божья. Прогрохотал гром, и проливной дождь застучал по внешней стене здания, погруженного в темноту. Однако Норман не слышал его. Он слышал лишь постукивание четок сестры Барбары, следуя за нею в полутьме между рядами полок.
Сестре Кьюпертайн так и не представился случай посетить нового пациента в палате 418. Когда началась гроза, она находилась в палате Такера, а когда она ушла оттуда, дождь уже затихал. Она постаралась как можно быстрее пройти по заполненным людьми коридорам и периодически натыкалась на возбужденных пациентов, которые возвращались в открытые палаты в сопровождении друзей и родственников. Сновали санитары и дежурные по этажу, спеша на крики, доносившиеся из-за закрытых дверей в конце коридора. Когда она подошла к двери лифта на четвертом этаже, там уже стояла толпа, охваченная нетерпением и беспокойством. Прибыл лифт, и посетители заполнили его. Сестра Кьюпертайн попробовала было тоже втиснуться, но места в кабине уже не осталось. Дверь с резким звуком закрылась, и сестра Кьюпертайн осталась на площадке с дюжиной других неудачников. Никто из находившихся в лифте не сделал попытки уступить ей место, а оставшиеся на площадке не обратили на сестру Кьюпертайн ни малейшего внимания. Никакого нынче уважения, ни малейшего. Святая Мария, прости их. И куда только катится мир! Поджав губы, сестра Кьюпертайн вспомнила об унижениях, которым подверглась здесь. Старый мистер Такер был капризен и отверг ее предложение помолиться с ней, а в ответ на замечание употребил несколько бранных выражений. Этого, конечно, следовало ожидать от человека, находившегося в подобном состоянии. А вот поведению сестры Барбары не было оправданий; ее отказ подняться наверх был явным неповиновением. Вероятно, придется переговорить о ее поведении с матерью настоятельницей, когда они вернутся в монастырь. Гром продолжал греметь. Меж тем лифт приехал снова. На этот раз сестра Кьюпертайн вошла одной из первых. Однако это не ускорило ее передвижения; они остановились на третьем этаже, потом на втором, где еще несколько человек попытались втиснуться в кабину. Маленькую сестру Кьюпертайн бесцеремонно прижали к металлической обшивке в дальнем левом углу лифта. А когда дверь открылась на нижнем этаже, она вынуждена была ждать, пока выйдут другие. Она чувствовала, как под одеждой струится щекочущий пот, а стекла ее очков стали мутными в душном мареве переполненной кабины. Она сняла их и вытерла о рукав, и тут ее едва не сбила с ног пара, которая, спотыкаясь, спешила к выходу. Водрузив чепец на голову и опустив его на уши, сестра Кьюпертайн осмотрела холл. К этому времени возле регистратуры осталось лишь несколько человек. Сестры Барбары нигде не было видно. Сестра Кьюпертайн взглянула на часы за регистраторской стойкой. Десять минут шестого. На улице было уже темно, хоть глаз выколи, шел проливной дождь. Пресвятая Богородица, да они насквозь промокнут, пока доберутся до фургона. Где же эта девчонка? Она подошла к стойке, и регистраторша посмотрела на нее. – Чем могу вам помочь? Сестра Кьюпертайн заставила себя улыбнуться. – Я разыскиваю… Гром заглушил ее вопрос и часть ответа регистраторши. –…видела, как она выходила минуту назад. – Выходила? Вы в этом уверены? – Да, сестра. – Похоже, ей тоже передалась тревога. – Что-то случилось? – Нет, благодарю вас. Сестра Кьюпертайн повернулась и направилась к выходу. Peccavi. [15] Ложь во спасение, наверняка; регистраторше до нее и дела нет, а огорчать ее она не хотела. Но что-то определенно было не так, раз имело место столь явное непослушание. Мать настоятельница непременно должна услышать всю эту историю нынче же вечером. И когда только он закончится! А ведь ей еще предстоит долгое возвращение сквозь такую ужасную грозу. Сестра Кьюпертайн остановилась перед стеклянной дверью, глядя на бурлящий, подгоняемый ветром водный поток, падавший с неба. Темноту то и дело рассекали фары машин, быстро отъезжавших в ночь. Вспышка молнии на миг высветила очертания фургона, который по-прежнему стоял у ворот парковки. Благодарю тебя, Господи, за небольшие милости! И спасибо тебе, Господи, за то, что меня защищает моя одежда. Она открыла дверь и вышла наружу. Вода захлюпала под ее тяжелыми башмаками, а стрелы дождя забарабанили по чепцу. Когда она дошла до середины парковки, тяжелые капли заволокли стекла ее очков и она почти перестала что-либо видеть. Она сняла очки, чтобы протереть их, и тут же, споткнувшись, подвернула ногу. Острая боль пронзила лодыжку. Сестра Кьюпертайн вскрикнула, но вспышка боли, к счастью, миновала, и она пришла в себя. Только теперь она поняла, что очки выскользнули у нее из рук. Сестра Кьюпертайн начала беспомощно осматривать все вокруг, пытаясь в темноте найти пропажу. Очков нигде не было. Слава богу, в монастыре у нее есть еще одна пара. Лучше не тратить время попусту и поскорее укрыться от этого дождя. Она на ощупь двинулась вперед, но тут завыл ветер и принялся трепать ее намокшие рукава и юбки. Из темноты неожиданно вырвался свет и послышался шум двигателя, который заглушил вой ветра. Всмотревшись, она увидела, что фургон движется. Это еще что… уж не собралась ли сестра Барбара уехать без нее? – Погодите! – С трудом передвигаясь, сестра Кьюпертайн направилась к источнику света. – Подождите меня! Она задыхалась, когда подошла к машине. Пока она искала ручку дверцы, фургон остановился. Дверца распахнулась, и сестра забралась на сиденье. Двигатель заработал, и фургон устремился к воротам. Прежде чем они выехали на дорогу, сестра Кьюпертайн уже разразилась тирадой, о которой, она знала, ей потом придется пожалеть: – Где вы были, сестра? Почему не дождались меня в холле? Неужели у вас нет никакого уважения? Если уж вам так не терпелось уехать, вы должны были подогнать машину к входу и подобрать меня там. – Простите… Ответ ее попутчицы был заглушен новым раскатом грома. Но сестра Кьюпертайн не обратила на это внимания, поскольку еще не договорила. – Взгляните на меня – я промокла насквозь! И потеряла очки – где-то там, на парковке. Да это же… осторожно! Фургон летел с шоссе прямо на обочину, но сестра Барбара в последний момент успела повернуть руль и избежать аварии. – Пожалуйста, смотрите, куда едете… Сестра Кьюпертайн умолкла. Она вдруг поняла, что сейчас не время распекать спутницу. Опасно отвлекать водителя, да еще в такой ливень. Она умолкла и стала смотреть, как ритмично движутся «дворники», приоткрывая невидимое пространство дороги. Сестра Барбара взглянула на нее, но ничего не сказала; в темноте невозможно было судить о ее реакции. Отвернувшись, она сосредоточилась на том, чтобы удержать фургон на скользком шоссе. Дождь продолжал барабанить по крыше. Сестра Кьюпертайн смотрела вперед, с трудом различая купы деревьев, ветви, раскачивавшиеся на ветру. Впереди показалась боковая дорога, уходившая в лесистый район. Фургон замедлил движение и свернул на эту дорогу, углубившись в темноту. – Мы не туда едем! – крикнула сестра Кьюпертайн, стараясь перекричать шум грозы, но спутница не обращала на нее внимания. Фургон ехал между искривленными деревьями. – Вы что, не слышите? Мы же не туда свернули! На этот раз сестра Барбара кивнула и остановилась близ развилки двух узких дорог. Ее правая рука потянулась к ключу зажигания. Потом она подалась вперед и просунула руку между ног, к днищу фургона. На мгновение эта расплывчатая нагнувшаяся фигура напомнила сестре Кьюпертайн какую-то птицу – хищную птицу. Но лишь на мгновение. Фигура выпрямилась и повернулась к ней в тот самый миг, когда небо озарила молния. В ее свете сестра Кьюпертайн увидела искаженное лицо под чепцом, а в поднятой руке – сверкающую монтировку, которая опускалась на нее. Больше она не слышала грома.
Ну же, расшевели ее. В задней части фургона есть где разместиться. Там можно расстелить одежду, вытянуть безжизненные ноги. Может, другая – сестра Барбара – и брила то место, но у этой оно не было выбрито. Вообще-то ему нужна была та. Он захотел ее с той минуты, как пошел за ней следом по книгохранилищу, только времени не было. Не было времени даже на то, чтобы посмотреть; все нужно было делать так быстро. Эта – старая, зато теперь у него есть время, а если закрыть глаза, то и лица будет не видно. Важно почувствовать ее. Ну же, расшевели ее, вкачай в нее жизнь. Вот она, в позе матери настоятельницы… Матери? Это же кровосмешение. Но он знал, что сестра Кьюпертайн – не его мать. Или все-таки мать? С закрытыми глазами он не видел ее лица. Да расшевели же ты ее. Еще… быстрее. Мама, о Господи… Норман откатился набок и сел. Он вспотел, тяжело дышал, но, слава Богу, все закончилось. Бог прислал ему этих сестер, чтобы освободить его от греха. Невеста Христова была сейчас его невестой. Или была ею прежде. Это была древняя история. Норманнское завоевание.[16] Он едва слышно хихикал в темноте, возясь с незнакомой ему чужой одеждой, которую вновь напяливал на себя. Отличная маскировка. Он обманул сестру Кьюпертайн, он всех обманул, сумев таким образом выбраться из больницы. Впрочем, у него уже был опыт такого рода. «Весь мир – театр… И каждый не одну играет роль».[17] Он уже играл роль женщины, а теперь сыграл мужчину. Мама всегда называла его неженкой; может, думала, что он не способен на большее. Ну теперь-то ты все поняла, Мама? Матерь Божья… Его хихиканье заглушил раскат грома, тотчас вернувший его к действительности. А когда снова мелькнула молния, Норман не мог не увидеть тело, которое лежало в гротескной позе рядом с ним. Он отвел глаза и быстро натянул черную юбку, прикрыв бесстыдно обнаженные бедра. Больше ему это не нужно. Теперь надо избавиться от этого как можно скорее. Но как? Он приподнялся над сиденьем и посмотрел сквозь залитое дождем лобовое стекло. Между дорогой и деревьями тянулась узкая канава. Можно спрятать тело там, в кустах, но надолго ли? Кто-нибудь обязательно пойдет здесь и увидит его. Вот если выкопать могилу… Норман отвернулся и принялся ждать, когда очередная вспышка молнии позволит ему разглядеть что-либо еще в задней части фургона. Это там он нашел монтировку. А вот лопаты он не видел – да и глупо думать, будто в машине непременно будут возить лопату. Но ведь голыми руками такую грязь не разроешь. Норман вдруг понял, что дрожит, и не только от холода. Есть ведь другой способ. О господи, ведь есть… Он стал передвигаться в сторону кабины фургона и внезапно на что-то наткнулся. Вытянув руку, Норман нащупал железную канистру. Когда он поднимал ее, внутри что-то булькнуло. Он тщетно прищуривался, пытаясь разглядеть, что написано на канистре, но довольно быстро опознал содержимое по запаху. Бензин. Галлоновая канистра, которую возят про запас. Что ж, это подойдет. Можно сжечь тело, а заодно и фургон. Замести все следы. Великолепный выход. Ищи и обрящешь. [18] Норман стал ощупывать пол в поисках спичек. И вдруг он снова задрожал. Потому что не мог найти спичек. Нигде. Да и откуда им здесь взяться? В обыкновенных обстоятельствах спички нужны не более, чем лопата. Если, конечно, их не спрятали в бардачок… Он снова забрался на водительское место и дернул на себя небольшую прямоугольную крышку на приборной доске. Она открылась, и он увидел полку внутри. Норман начал ощупывать рукой разные предметы: пустой пакет из-под влажных салфеток для лица, дорожную карту, небольшую отвертку, документы на машину, запаянные в пластик, фаллообразный фонарик. Спичек не было. Спичек нет. Это конец. Ошеломленный, Норман сидел и слушал голоса – прерывающийся, властный, жалобный. Прерывавшийся голос был его собственным. Помогите мне… пожалуйста, кто-нибудь, помогите! Властный голос принадлежал доктору Клейборну. Успокойся. Помни, я не могу это для тебя сделать. В конце концов тебе придется научиться самому себе помогать. Жалобный голос был и не голосом вовсе, а шумом дождя, стучавшего по крыше фургона. А ведь доктор Клейборн прав. В конце концов он должен научиться сам себе помогать. Но в такой дождь лучше оставаться в фургоне. Единственное, чем он может сейчас помочь себе, – это попытаться унять дрожь. Для того, что ему предстоит сделать, понадобятся крепкие нервы и крепкие руки. Норман вспомнил, что видел в задней части фургона одеяло, которым было прикрыто запасное колесо в правом углу. Он повернулся и начал протискиваться в темноту мимо того, что лежало на полу – то ли Мамы, то ли сестры, – стараясь при этом не смотреть вниз, где собирались тени. Странно, и как он удержался от того, чтобы дотронуться до этого или хотя бы взглянуть еще раз. Однако, едва сверкнула молния, он на секунду увидел ореол вокруг ужасной головы. Матерь Божья! Зажмурившись, он потянулся к одеялу, стянул его и с лихорадочной поспешностью расстелил. Когда он снова открыл глаза, неподвижное тело было уже прикрыто. Он тщательно подоткнул одеяло с боков, потом осмотрел результаты своих усилий. Теперь и не скажешь, что там, под одеялом; никто не догадается. А если кто-то попробует… Норман нащупал монтировку там, куда прежде ее отбросил. Он снова полез к водительскому сиденью, прихватив находку с собой, и, добравшись до места, бросил ее в ногах. Теперь у него было хоть какое-то средство защиты на случай, если таковая понадобится. Но она понадобится ему, только если он не будет осторожен. Руки у него больше не дрожали, и он мог вести машину. Вот что он должен сейчас делать. Ехать, ехать подальше отсюда. Норман повернул ключ зажигания, и двигатель отозвался на его жест. Он вывел фургон задним ходом на дорогу, осторожно двигаясь между деревьями. Одно то, что он сидит за рулем, уже действовало на него успокаивающе. Власть над машиной означала, что он владеет собой. А тот, кто владеет собой, владеет будущим. Осталось лишь составить план дальнейших действий. Где-нибудь впереди попадется магазин или заправка. Там он и купит спички. Однако шансов на то, что на этой объездной дороге попадется торговое заведение, было не много. Лучше было бы выехать на главное шоссе. Норман нашел подходящее место, развернулся и поехал обратно к развилке. Дорога стала шире, и он немного расслабился. Дорога лучше, значит, лучшие возможности впереди. Так он думал, пока широким рукавом не задел руль. Он вспомнил, во что он одет, и нахмурился. В больнице этот наряд был его спасением. Никто на него и внимания не обратил, когда он пересекал заполненный людьми холл, стремясь поскорее скрыться в темноте. Но теперь одеяние выдаст его. Нечего и думать о том, чтобы остаться незамеченным, зайдя в сельскую лавку. Даже на сестру Барбару там посмотрели бы с любопытством. Визит на заправку был не менее опасным. В его сознании быстро нарисовалась картина. Дождливый воскресный вечер, машин нет, дела не идут… в лавке сидят хозяин и его юный помощник, который листает комикс и одновременно слушает радио. Услышав, как кто-то сигналит, призывая кого-нибудь из них выйти на дождь, подросток недовольно морщится. Господи помилуй, да это же монахиня! И ей нужен не бензин, а спички! Какого черта монашке понадобились спички! Тут что-то не так. Эй, папа, может, ты разберешься… Картина исчезла. Он еще раз бросил взгляд на свой рукав. Расслабься. Просто продолжай ехать и думать. Но куда? Куда он может отправиться в этом облачении? «Ступай в монастырь».[19] Это Гамлет сказал.[20] Но Гамлет был безумен. «Это путь к безумью».[21] А есть ли другой путь? Сбросить монашеское одеяние – не выход; где бы он ни появился, его нетрудно будет опознать по синей больничной одежде, которая сейчас была на нем. Нужно выбирать: либо сбежавший пациент, либо монахиня. Ему нужны спички, да, но обычный костюм необходим ему еще больше. Человека делает одежда. [22] Гром гремел, потрясал, насмехался. Глас Божий. Но Бог не стал бы смеяться над ним сейчас, после того как помог ему преодолеть столько препятствий. Господь усмотрит. [23] Господь подаст знак. И снова сверкнула молния. Всего на мгновение, однако Норман успел разглядеть сгорбленную фигуру, маячившую впереди под одиноким деревом на обочине дороги, с куском картона в руке, на котором заглавными буквами было коряво нацарапано лишь одно слово. Бог подал знак, и этот знак гласил: Фейрвейл.
Только дойдя до кабинета Стейнера и опустившись в кресло за письменным столом, доктор Адам Клейборн понял, как он устал. Это было кресло администратора, с кожаными подлокотниками и спинкой, с упругим вместительным сиденьем, рассчитанным на упругие внушительные ягодицы. Кресло того, кто всемогущ. Усталость сразу уступила место раздражению, едва он сравнил этот комфорт с грубой и дешевой фанерно-пластиковой отделкой своего маленького кабинета, выходившего в холл. Неудивительно, что он измотан, работая в две смены, в то время как Стейнер сидит здесь в своем упругом кресле и отдает распоряжения или бегает со своими раздутыми счетами на различные совещания. Клейборн вздохнул и взял трубку телефона, который уже звонил некоторое время. Хватит себя жалеть. – Алло, это доктор Клейборн. Простите, что заставил ждать. – Ничего. – В трубке звучала музыка, и кто-то на том конце провода старался говорить громче, чтобы его было слышно, – Это Марти Дрисколл, «Энтерпрайз продакшнс». Я звоню насчет картины. – Картины? – Кинокартины. Разве Стейнер вам ничего не говорил? – Боюсь, что нет. – Забавно. Я разговаривал с ним в четверг и изложил ему суть дела. Вы получили конверт? Дата добавления: 2015-08-26 | Просмотры: 351 | Нарушение авторских прав |