АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

ДОЛЖЕНСТВОВАНИЯ

До сих пор мы обсуждали в основном то, как невротик пытается актуализировать свое идеализированное Я по отношению к внешнему миру: в достижениях, в торжестве успеха, в могуществе или триумфе. Невротические пре­тензии также связаны с миром вне него: он пытается ут­вердить свои исключительные права в любое время, ког­да его уникальность заявляет право на них, и всеми спо­собами, какими только может. Его ощущение права сто­ять над необходимостями и законами позволяет ему жить в выдуманном мире, как если бы он действительно стоял над ними. И в любой момент, когда он терпит осязаемую неудачу в том, чтобы совпадать со своим идеализирован­ным Я, его претензии позволяют ему делать ответственны­ми за такие «неудачи» внешние факторы.

Теперь мы должны обсудить бегло упомянутый в пер­вой главе аспект самоактуализации, в котором фокус на­ходится внутри невротика. В отличие от Пигмалиона, который пытался превратить другого человека в творение, Реализующее его концепцию красоты, невротик принима­ется работать над формированием из себя высшего суще­ства собственного изготовления. Он держит перед своим Мысленным взором свой образ совершенства и бессозна­тельно говорит себе: «Забудь о том, каким презренным ^с°зданием ты в действительности являешься; вот каким ты °лзкен быть; и важно только то, что помогает тебе быть ^этиад идеализированным Я. Ты должен быть в состоянии ^Се Вытерпеть, все понять, любить всех, всегда быть про­дуктивным». Здесь упомянуто только несколько из этих

внутренних диктатов. Так как они неумолимы, я назвала их «тиранией долженствования».

Внутренние диктаты охватывают все, что невротик дол­жен быть в состоянии делать, кем быть, что чувствовать и знать, и табу на то, кем и каким он быть не должен. Я на­чну с того, что перечислю некоторые из них ради кратко­сти вне контекста. (Более детализированные примеры бу­дут приведены после того, как мы обсудим характеристи­ки долженствований.)

Он должен быть олицетворением честности, великоду­шия, внимательности, справедливости, достоинства, храб­рости, бескорыстия. Он должен быть совершенным любов­ником, мужем, учителем. Он должен быть в состоянии все вытерпеть, должен всех любить, должен любить своих ро­дителей, свою жену, свою страну; или: он не должен быть связан ни с чем и ни с кем, ничто не должно иметь для него значения, он никогда не должен чувствовать себя за­детым и всегда должен оставаться спокойным и ясным. Он всегда должен наслаждаться жизнью, или же должен быть выше удовольствия и наслаждения. Он должен быть спон­танным; он должен всегда контролировать свои чувства. Он должен знать, понимать и предвидеть все. Он должен быть всегда в состоянии моментально решить любую про­блему, собственную или чужую. Он должен быть в состо­янии преодолевать все свои трудности, как только видит их. Он должен никогда не уставать и не болеть. Он должен быть всегда в состоянии найти работу. Он всегда должен быть в состоянии сделать за час то, что требует два-три часа.

Этот обзор, приблизительно указывающий на размах внутренних диктатов, оставляет у нас впечатление требо­ваний к себе, которые, будучи понятными, являются одно­временно слишком сложными и слишком жесткими. Если мы скажем пациенту, что он слишком многого ожидает от себя, он часто признает это без колебаний; возможно, он сам уже осознал это. Обычно он добавит, прямо или кос­венно, что лучше ждать от себя слишком многого, чем слишком малого. Но говорить о слишком высоких требо-

ваниях к себе не означает раскрыть своеобразные черты внутренних диктатов. Они приобретают ясные очерта­ния при более близком исследовании. Они отчасти пересе­каются, так как все они вытекают из ощущаемой челове­ком необходимости стать своим идеализированным Я, и из его убежденности в том, что он может это сделать.

Что поражает нас прежде всего — это то же самое игно­рирование осуществимости, которое пронизывает все вле­чение к актуализации. Многие из этих требований таковы, что ни один человек не может их осуществить. Они откро­венно фантастичны, хотя сам человек этого не осознает. Однако он не может не признать этого, как только его ожи­дания попадут под луч критического мышления. Но такое умозрительное признание обычно немного меняет, если вообще меняет что-нибудь. Скажем, врач может ясно со­знавать, что он не в состоянии осуществлять интенсивную научную работу вдобавок к девятичасовой практике и об­ширной общественной жизни; тем не менее после безус­пешных попыток снизить ту или иную активность он про­должает действовать в том же темпе. Его требования, что­бы ограничений во времени и энергии для него не суще­ствовало, оказываются сильнее его разума. Или взять бо­лее тонкую иллюстрацию. На психоаналитическом сеан­се пациентка была удручена. Она беседовала с подругой о ее супружеских проблемах. Моя пациентка знала мужа подруги только по социальным ситуациям. Тем не менее, хотя она подвергалась психоанализу в течение нескольких лет и обладала достаточным пониманием психологических сложностей, вторгающихся в любые взаимоотношения ме­жду двумя людьми, ей представлялось, что она должна быть в состоянии сказать своей подруге, прочен или нет ее брак.

Я сказала ей, что она ждет от себя того, что невозмож-^Но Для кого бы то ни было, и обратила ее внимание на мно­жество вопросов, которые надо выяснить, прежде чем бу-Дет возможно иметь сколько-нибудь ясное представление ⁰ Действующих в ситуации факторах. Оказалось, что она

осознавала большинство сложностей, на которые я обрати­ла ее внимание. Но она все еще чувствовала, что должна обладать чем-то вроде шестого чувства, чтобы их все по­стичь.

Другие требования к себе могут не быть фантастичны сами по себе, и тем не менее они демонстрируют полное игнорирование условий, при которых могут осуществлять­ся. Так, многие пациенты рассчитывают моментально вы­полнить свой анализ, потому что они так умны. Но про­гресс в психоанализе мало связан с умом. Весомость рас­суждений, которой обладают эти люди, может в действи­тельности использоваться как препятствие прогрессу ана­лиза. Что важно, так это эмоциональные силы, действую­щие в пациентах, их способность быть искренними и при­нимать ответственность за себя.

Ожидание легкого успеха действует не только в отноше­нии продолжительности всего анализа, но равно и в отно­шении конкретного приобретенного понимания. Напри­мер, признание некоторых из их невротических претензий кажется им равным тому, что они их уже переросли. А то, что это требует от пациента усилий, что претензии будут продолжать существовать до тех пор, пока эмоциональная необходимость в них остается, — все это они игнорируют. Они верят, что их ум должен быть высшей движущей си­лой. Естественно, что далее неизбежно наступает последу­ющее разочарование, обескураженность. Так, учительни­ца может ожидать, что при ее опыте работы ей должно быть легко написать статью на педагогическую тему. Если слова не струятся с ее пера, она чувствует абсолютное от­вращение к себе. Она просто проигнорировала или отбро­сила такие относящиеся сюда вопросы, как: есть ли ей что сказать? Выкристаллизовались ли ее переживания в ка­кие-либо полезные формулировки? И даже если ответы на это утвердительны, статья означает еще работу по форму­лированию и выражению мыслей.

Внутренние диктаты точно так же, как политическая тирания в полицейском государстве, действуют с полный

игнорированием собственного физического состояния че­ловека — к тому, что он может чувствовать или делать в данный момент. Например, одно из сильных долженство­ваний — это долженствование никогда не чувствовать себя задетым. В качестве абсолюта (который подразумевается словом «никогда») любой нашел бы это крайне сложным. Сколько людей было или есть, которые так уверены в себе, так спокойны, чтобы никогда не чувствовать себя задеты­ми? Это может быть в лучшем случае идеал, к которому мы можем стремиться. Серьезное отношение к этому дол­жно означать настойчивую и интенсивную работу над на­шими бессознательными претензиями на защиту, над на­шей ложной гордостью — или, короче говоря, над каждым фактором в нашей личности, делающим нас уязвимыми. Но человек, чувствующий, что он никогда не должен ощу­щать себя задетым, не имеет в виду такой конкретной про­граммы. Он просто отдает себе абсолютный приказ, отри­цающий или отвергающий факт его уязвимости.

Давайте рассмотрим другое требование: я всегда должен быть понимающим, сочувствующим и полезным. Я дол­жен быть в состоянии растопить сердце преступника. Опять-таки, это не полностью фантастично. Редкие люди, такие, как священник в «Отверженных» Виктора Гюго, Достигали этой духовной силы. У меня была пациентка, Для которой фигура этого священника являлась важным символом. Она чувствовала, что должна быть подобной ^ему. Но в этот момент она не обладала ни одной из устано­вок или качеств, позволявших священнику действовать так, как он действовал, по отношению к преступнику. Вре­менами она могла поступать милосердно, потому что была Уверена, что должна быть такова, но она не чувствовала ^себя милосердной. Собственно говоря, она не чувствовала ^ни к кому ничего особого. Она постоянно боялась, как бы ^кто-нибудь не использовал ее. Всякий раз, когда она не Могла найти какой-то предмет, она думала, что его укра­ли. Поскольку она этого не осознавала, ее невроз сделал ее

эгоцентричной, ориентированной на свою собственную вы­году — которую полностью скрывал пласт компульсивного смирения и доброты. Хотела ли она в это время увидеть в себе эти сложности и работать над ними? Нет, конечно. Здесь также это был вопрос слепой отдачи приказов, кото­рые могли вести только к самообману и несправедливой самокритике.

В попытке объяснить поразительную слепоту должен­ствования мы вновь должны оставить немало пробелов. Многие из них, однако, понятны в силу их происхождения из поиска славы и функции переделывания себя в соб­ственное идеализированное Я. Они исходят из предпосыл­ки, что для них не должно быть и нет ничего невозмож­ного. Если это так, то логично, что нет нужды исследовать существующие условия.

Эта черта наиболее очевидна применительно к требова­ниям, адресованным к прошлому. Относительно детства невротика важно не только пролить свет на влияния, оп­ределившие течение его невроза, но и распознать его ны­нешние установки по отношению к несчастьям прошлого. Это обусловлено не столько хорошим или плохим отноше­нием к нему в прошлом, сколько его потребностями в на­стоящем. Если у него возникла, например, общая потреб­ность всегда источать нежность и свет, он будет распрос­транять на свое детство золотистую дымку. Если он загнал свои чувства в смирительную рубашку, он может чувство­вать, что действительно любит своих родителей, потому что должен их любить. А если он вообще отказывается принимать ответственность за свою жизнь, он может пере­ложить на своих родителей всю вину за свои трудности- В свою очередь, мстительность, сопровождающая эту уста­новку, может выражаться открыто или подавляться.

Наконец, он может впасть в противоположную край­ность и явно принимать ответственность за себя в абсурД" ных размерах. В этом случае он может начать полностью осознавать влияние запугивающих и ограничиваюЩИ ранних влияний. Его сознательная установка при это

вполне объективна и правдоподобна, Например, он может обращать внимание на то, что его родители не могли посту­пать иначе. Иногда пациент удивляется самому себе, по­чему он ^не испытывает никакого негодования. Одна из причин отсутствия сознательного негодования — обращен­ное в прошлое долженствование, которое нас здесь интере­сует. Хотя он осознает, что совершенного по отношению к нему было бы вполне достаточно, чтобы сломать кого-либо другого, он должен был выйти из этого невредимым. Он должен был обладать внутренней силой и мужеством, что­бы не позволить этим факторам повлиять на себя. Но раз они влияли, это доказывает, что он не был хорош сначала. Другими словами, он реалистичен до некоторого момента; он мог бы сказать: «Уверен, это была клоака лицемерия и жестокости». Но затем его зрение становится расплывча­тым: «Хотя я был беспомощен в этой атмосфере, я должен был выйти из нее как лилия из болота».

Если бы он мог принять фактическую ответственность за свою жизнь взамен такой поддельной, он бы думал ина­че. Он бы признал, что ранние влияния не могли не сфор­мировать его неблагоприятным образом. И он бы увидел, что, каким бы ни было происхождение его трудностей, они Действительно нарушили его настоящую и будущую жизнь. По этой причине он лучше собрал бы свою энергию Для преодоления их. Вместо этого все остается на полнос­тью фантастическом и бесполезном уровне его требования, чтобы эти трудности его не затронули. Когда тот же паци-^ент на более позднем этапе меняет свою позицию и воздает себе должное за то, что не был полностью раздавлен обсто­ятельствами раннего детства, — это знак прогресса.

Установка по отношению к детству — не единственная область, в которой эти ретроспективные долженствования Действуют под такой обманчивой маской ответственности

с той же самой безрезультатностью. Один человек утвер-Дает, что он должен был помогать своему другу откровен-

и критикой, другой — что он должен был вырастить

детей не невротиками. Естественно, все мы сожалеем о том, что потерпели неудачу в том или ином отношении. Но мы можем исследовать, почему мы потерпели неудачу, _й извлечь из нее уроки. Мы также должны признать, что вследствие невротических сложностей, существовавших во время «неудач», мы действительно делали максимум того, что могли в то время. Но для невротика сделать все для себя возможное — недостаточно хорошо. Каким-то чудом он должен был сделать лучше.

Сходным образом, осознание любого наличного недо. статка невыносимо для того, кто страдает от диктата дол­женствований. Какой бы ни была сложность, она должна быть быстро устранена. Как именно — может варьировать. Чем больше человек живет в воображении, тем вероятнее, что он просто сбежит в него от сложностей. Так, пациен­тка, обнаружившая в себе неудержимое влечение к тому, чтобы быть «серым кардиналом», и которая увидела, как это влечение действовало в ее жизни, к следующему дню была убеждена, что это влечение теперь стало полностью делом прошлого. Она не должна была быть одержима стремлением к власти, поэтому она и не была. После таких часто случавшихся «улучшений» мы осознали, что влече­ние к реальному контролю и влиянию было всего лишь выражением волшебной власти, которой она обладала в своем воображении.

Другие пытаются посредством одной лишь силы воли устранить сложность, которую они осознали. В этом отно­шении люди могут идти на удивительные вещи. Я вспоми­наю, например, двух молодых девушек, которые чувство­вали, что не должны ничего бояться. Одна из них боялась грабителей и заставляла себя спать в пустом доме до тех пор, пока страх не пройдет. Другая боялась плавать в не­прозрачной воде, опасаясь, что ее может укусить змея или рыба. И она заставляла себя переплывать кишащий аку лами залив. Обе девушки таким образом пытались сПР^а виться со своими страхами. Эти случаи вроде бы льют воду на мельницу тех, кто относится к психоанализу как к

вомодной чепухе. Разве не видно, что все, что необходи­мо, — это собраться? Но в действительности страх перед грабителями или змеями был только наиболее очевидным, явным выражением общего, более скрытого опасения. И эта распространенная скрытая тенденция осталась не зат­ронутой принятием конкретного «вызова». Она была про­сто скрыта, вытеснена глубже не затронувшим реального расстройства избавлением от симптома.

В психоанализе мы можем наблюдать, как механизм силы воли включается у людей определенных типов, как только они осознают свои слабости. Они принимают реше­ние и пытаются придерживаться бюджета, общаться с людьми, быть более настойчивыми или более снисходи­тельными. Было бы прекрасно, если бы они демонстриро­вали такой же интерес к пониманию смысла и источников своих проблем. К сожалению, как это ни печально, такой интерес отсутствует. Уже самый первый шаг, состоящий в том, чтобы увидеть всю степень конкретного нарушения, будет им не по нутру. Это, действительно, шло бы вразрез с их неистовым влечением сделать так, чтобы нарушение исчезло. Поскольку они чувствуют, что должны быть до­статочно сильными, чтобы победить нарушение с помо­щью сознательного контроля, процесс тщательного распу­тывания был бы признанием слабости и поражения. Эти искусственные усилия, конечно, раньше или позже обяза­тельно ослабнут, и затем, в лучшем случае, проблема ока­жется под чуть большим контролем. Уверенным можно быть лишь в том, что проблема загнана в подполье и про­должает действовать в более замаскированной форме. Пси­хоаналитик, естественно, должен не поощрять такие уси­лия, а анализировать их.

Большинство невротических нарушений сопротивляет-

^Ся Даже самым энергичным усилиям по контролю. Созна-

^ельные усилия просто бесполезны против депрессии, про-

^ив глубоко зашедшего паралича работы или против по-

•Чощенности грезами. Можно подумать, что это должно

быть ясно любому, кто приобрел некоторое психологичес- i кое понимание в ходе психоанализа. Но вновь мышление не проникает дальше, чем: «Я должен быть в состоянии справиться с этим». Результатом является то, что он лишь сильнее страдает от депрессий и т.п., поскольку мало того что это в любом случае болезненно, это становится еще видимым признаком отсутствия у него всемогущества. Иногда психоаналитик может ухватить этот процесс в са­мом начале и пресечь его в корне. Так, пациентка, обнару­жившая размах своих грез и увидевшая, как тонко они пронизали большинство ее действий, пришла к осознанию их вреда, — по меньшей мере к пониманию того, как они истощают ее энергию. В следующий раз она выглядела довольно виноватой и извинялась, потому что грезы про­должали существовать. Зная ее требования к себе, я пере­дала ей мое убеждение, что было бы невозможно и даже неразумно искусственно прекращать их, потому что мы можем быть уверены, что они еще выполняют важные функции в ее жизни, к пониманию которых мы должны приходить постепенно. Она почувствовала очень сильное облегчение и призналась мне, что решила прекратить гре­зить, но так как оказалась не в состоянии это сделать, то чувствовала, что я буду ею недовольна. Так ее собственные ожидания спроецировались на меня.

Многие реакции уныния, раздражительности или стра­ха, случающиеся во время анализа, являются не столько реакцией на обнаружение пациентом беспокоящей пробле­мы в себе (как склонен предполагать аналитик), сколько на его ощущение бессилия немедленно устранить их.

Таким образом, внутренние диктаты, будучи в чем-то более радикальным, нежели другие, способом сохранения идеализированного образа, подобно остальным способам, нацеливаются не на реальное изменение, а на немедлен­ное и абсолютное совершенство. Они имеют целью заста­вить несовершенство исчезнуть или выглядеть так, ко, если бы было достигнуто совершенство. Это становит

особенно ясным, если, как в последнем примере, внутрен­ние требования экстернализируются. Тогда то, чем чело­век является, и даже то, что он испытывает, становится неважным. Только то, что видно другим, вызывает силь­ное беспокойство: рукопожатие, покраснение, неловкость в общении.

Следовательно, долженствованиям не хватает мо­ральной серьезности подлинных идеалов. Люди, находя­щиеся в их власти, не стремятся, например, к приближе­нию к большей степени честности, но их влечет к дости­жению абсолютной честности, которая всегда находится почти совсем рядом за углом, или достигнута в воображе­нии.

Они в лучшем случае могут достичь совершенства в по­ведении, такого, как мадам By, персонаж из «Павильона женщин» Перла Бака. Это портрет женщины, которая, похоже, всегда поступает, чувствует и думает правильно. Нет нужды говорить, что внешний облик таких людей на­иболее обманчив. Они сами бывают озадачены, когда, ка­залось бы, вопреки внешне безоблачному состоянию у них развивается фобия улиц или функциональное сердечное нарушение. Как это возможно? — спрашивают они. Ведь они же в совершенстве управлялись с жизнью, были лиде­рами в своем классе, организаторами, образцовыми супру­гами и родителями. Однажды наступает ситуация, кото-Рой они не могут управлять в своей обычной манере. И, не обладая другим способом обращения с ней, они испытыва­ют нарушение равновесия. Психоаналитик, познакомив­шись с ними и с громадным напряжением, с которым они Действуют, скорее изумится, что они так долго обходились ^{ез се}рьезных нарушений.

Чем глубже мы осознаем природу долженствований,

^Тем яснее видим, что различие между ними и реальными

Моральными стандартами и идеалами является не коли-

^ественным, а качественным. Одна из величайших оши-

°^к Фрейда состояла в рассмотрении внутренних дикта-

^Ов (некоторые детали которых он разглядел и описал

как Сверх-Я) как составляющих мораль вообще. Прежде всего, их связь с моральными вопросами не слишком тес­на. Достаточно верно, что требования морального совер. шенства действительно занимают особое место среди дол­женствований по той простой причине, что моральные вопросы важны в жизни всех нас. Но мы не можем отде­лять эти особые долженствования от других, столь же на­стойчивых, которые прямо детерминированы бессозна­тельным высокомерием, от таких, как «я должен быть в состоянии выбираться из субботней послеполуденной до­рожной пробки» или «я должен уметь рисовать, обойдясь без тяжелой учебы и труда». Мы должны также помнить, что во многих требованиях явно отсутствует даже види­мость морали, среди них «я должен уметь всегда выхо­дить сухим из воды», или «я всегда должен брать верх над другими», или «я всегда должен быть в состоянии отомстить другим». Только сфокусировав внимание на целостности картины, мы можем получить правильную точку зрения на требования морального совершенства. Подобно другим долженствованиям, они проникнуты ду­хом высокомерия и нацелены на увеличение славы невро­тика и его богоподобия. В этом смысле они являются не­вротической подделкой нормальных моральных стремле­ний. Если добавить к этому подсознательную нечест­ность, обязательно участвующую в сокрытии недостат­ков, они оказываются скорее аморальным, чем мораль­ным явлением. Для переориентации пациента с вообра­жаемого мира на развитие подлинных идеалов необходи­мо ясно понимать эти различия.

Есть еще одно качество долженствований, которое отли­чает их от подлинных стандартов. Оно подразумевалось в предшествующих комментариях, но само по себе достаточ­но весомо, чтобы сказать о нем отдельно. Это их принудь тельный характер. Идеалы также обладают обязываю­щей властью над нашей жизнью. Например, если в их чи ло входит убеждение в необходимости исполнять обяза ности, которые мы признаем таковыми, то мы стараеМ

сделать все возможное для осуществления этого, несмот­ря даже на то, что это может быть сложно. Исполнение _их__это то, чего мы сами очень хотим или что мы счита­ем правильным. Это наше желание, мнение, решение. Та­ким образом, мы достигаем единства с самими собой, уси­лия такого рода дают нам свободу и силу. С другой сторо­ны, в подчинении долженствованиям примерно столько же свободы, сколько в «добровольных» взносах или оваци­ях диктатору. В обоих примерах, если мы не соответствуем ожиданиям, наступает быстрая кара. В случае внутренних диктатов это вызывает жестокие эмоциональные реакции на невыполнение — реакции, которые охватывают весь диапазон тревоги, отчаяния, самоосуждения и саморазру­шительных импульсов. Постороннему они кажутся совер­шенно не соответствующими величине того, что их вызва­ло. Но они полностью соответствуют размерам того, что они означают для индивида.

Позвольте мне привести еще одну иллюстрацию прину­дительного характера внутренних диктатов. Среди неумо­лимых долженствований одной женщины было должен­ствование уметь предвидеть все случайности. Она очень гор­дилась тем, что считала даром предвидения, и тем, что пре­дохраняла свою семью от опасностей своим предвидени­ем и благоразумием. Она разработала подробный план, что­бы уговорить своего сына подвергнуться психоанализу. Однако она потерпела неудачу, так как не учла влияния Друга своего сына, который был враждебно настроен к пси­хоанализу. Когда она поняла, что упустила этого друга в своих расчетах, у нее была просто физическая шоковая Реакция, и она чувствовала себя так, словно у нее из под ног Убрали почву. В действительности было более чем сом­нительно, что друг имел такое влияние, как она думала, и Что она в любом случае смогла бы привлечь его на помощь, еакция шока и краха возникла целиком вследствие вне­запного осознания ею того, что она должна была подумать ⁰ невд. Подобным же образом, когда женщина, которая была замечательным водителем, слегка толкнула машину впере-

ди себя и была вызвана из машины офицером полиции, у нее внезапно появилось ощущение нереальности происхо­дящего, хотя авария была минимальной, и она никогда не боялась полицейского, чувствуя себя правой.

Реакция тревоги часто ускользает от внимания, так как привычные средства защиты от тревоги — это система, действующая мгновенно. Так, человек, чувствовавший, что должен быть другом, подобным святому, осознал, что был суров со своим другом вместо того, чтобы помочь ему, и ударился в тяжелый запой. Женщину, чувствовавшую обязанность всегда быть приятной и симпатичной, мягко покритиковала подруга за то, что она не пригласила на ве­черинку другую подругу. Она ощутила мимолетную трево­гу, на мгновение была близка к обмороку и отреагирова­ла на это возросшей потребностью в любви, которая была ее способом контролировать тревогу. У мужчины под дав­лением неосуществленных долженствований развилось ос­трое желание переспать с определенной женщиной. Для него сексуальность являлась средством почувствовать себя желанным и вновь восстановить понизившееся самоуваже­ние.

Таким образом, неудивительно, что долженствования обладают принудительной силой. Человек может функци­онировать довольно хорошо, пока живет в соответствии со своими внутренними диктатами. Но плавный ход его жизни может быть нарушен, если он окажется между ДВУ" мя противоречивыми долженствованиями. Например, один мужчина чувствовал, что должен быть идеальным врачом и все свое время отдавать пациентам. Но он должен был также быть идеальным мужем и уделять своей жене столько времени, сколько ей надо, чтобы быть счастливой-При осознании, что он не мог быть и тем и другим в пол­ной мере, возникала легкая тревога. Она оставалась лег­кой, потому что он тут же постарался не развязать горДй-ев узел, а разрубить его мечом, решив поселиться за горо­дом. Это подразумевало его отказ от надежд на дальнейшее

совершенствование и, таким образом, подвергало опасно­сти все его профессиональное будущее.

В конце концов дилемма была удовлетворительно раз­решена благодаря ее анализу. Но это свидетельствует о размерах отчаяния, которое может порождаться конфлик­тующими внутренними диктатами. Одна женщина едва не погибла, потому что не могла совместить бытность идеаль­ной матерью с бытностью идеальной женой, где последнее означало для нее выдерживать все трудности жизни с му­жем-алкоголиком.

Естественно, такие противоречивые долженствования делают сложным, если вообще возможным, рациональный выбор между ними, потому что противоположные требова­ния равно принудительны. Один пациент проводил бессон­ные ночи, безуспешно пытаясь решить, должен он ехать с женой в короткий отпуск или остаться в своем офисе и ра­ботать. Должен он соответствовать ожиданиям своей жены или ожиданиям работодателя? Вопрос о том, что больше хо­чет делать он сам, вообще не приходил ему на ум. А на осно­вании долженствований вопрос просто не мог быть решен.

Человек никогда не осознает ни полного влияния внут­ренней тирании, ни ее природы. Но существуют значи­тельные индивидуальные различия в установках по от­ношению к этой тирании и способах переживания ее. Они лежат между полюсами уступчивости и бунта. Хотя эле­менты таких разных установок действуют в каждом чело­веке, обычно та или иная превалирует. Предвосхищая бо­лее поздние различия, установки по отношению к внутрен­ним диктатам и способы переживания их первоначально °пределяются определенными жизненными влияниями на Человека: властью, любовью или свободой. Так как такие Различия будут обсуждаться ниже ¹, я здесь кратко укажу ^тЗДько на то, как они действуют по отношению к должен­ствованиям и табу.

См. главы 8-11.

Экспансивный тип, для которого господство в жизни является решающим, склонен идентифицировать себя со своими внутренними диктатами и, осознанно или бессоз­нательно, гордиться своими стандартами. Он не ставит под сомнение их адекватность и старается актуализиро­вать их любым путем. Он может стараться соответство­вать им в своем актуальном поведении. Он должен быть всем для всех людей, он должен все знать лучше других, он должен никогда не ошибаться, он никогда не должен ни в чем, что пытается делать, терпеть неудач — короче говоря, он должен осуществлять все, что он должен. И мысленно он действительно соответствует своим высшим стандартам. Его высокомерие может быть столь велико, что он даже не рассматривает возможность неудачи и отвергает ее, если она случается. Его властная правота так ригидна, что — субъективно — он просто никогда не ошибается.

Чем больше его засасывает воображение, тем менее не­обходимым оказывается предпринимать реальные уси­лия. Так, достаточно, что мысленно он в высшей степени бесстрашен или честен, и неважно, насколько его осаж­дают страхи или как он нечестен в действительности. Граница между «я должен» и «я есть» для него неопреде­ленна — в этом отношении она, возможно, не слишком четкая для любого из нас. Немецкий поэт Кристиан Мор-генштерн сжато выразил это в одном из своих стихотво­рений. Человек лежит в больнице со сломанной ногой после того, как на него наехал грузовик. Он читает, что на той самой улице, на которой произошел несчастный случай, проезд грузовиков запрещен, и поэтому приходит к заключению, что все переживание было только сноМ-Ибо, делает он вывод, «острый как нож»: ничто не может случиться из того, что не должно случиться. Чем больШ^е воображение человека превалирует над его рассудком, тем больше исчезает пограничная линия, и он предали⁰ ляет себя образцовым мужем, отцом, гражданином ил кем бы то ни было еще, кем он должен быть.

Уступчивый тип, которому любовь кажется решением всех проблем, подобным же образом чувствует, что его дол­женствования составляют закон, не подлежащий сомнени­ям. Но пытаясь — тревожно — соответствовать им, он большую часть времени ощущает, что жалко терпит неуда­чу в осуществлении их. На первом плане в его сознании выступает, следовательно, самокритика, чувство вины за то, что он не является высшим существом.

Доведенные до крайности, обе эти установки по отноше­нию к внутренним диктатам делают для человека слож­ным анализ самого себя. Склонность к одной крайности — к уверенности в своей правоте — может помешать ему уви­деть в себе любой изъян. А склонность к другой крайнос­ти — к слишком легкому возникновению чувства вины — влечет за собой опасность, что понимание недостатков ока­жет скорее уничтожающее, чем освобождающее влияние. Наконец, отстраненный тип, которого идея «свободы» привлекает больше какой-либо другой, наиболее из всех троих склонен бунтовать против внутренней тирании. Из-за большой важности, которую свобода — или его толко­вание ее — имеет для него, он сверхчувствителен к любому принуждению.

Он может бунтовать довольно пассивным способом. То­гда все, что, как он чувствует, он должен делать, касает­ся ли это работы, чтения книги или сексуальных отноше­ний с женой, превращается — в его сознании — в принуж­дение, вызывает осознанное или бессознательное сопротив­ление и впоследствии делает его безразличным; все, что Должно быть сделано, если и делается вообще, то делает­ся с напряжением, вызванным внутренним сопротивлени­ем. Это более активный бунт против долженствований. Он Может попытаться выбросить их все за борт и иногда впа-Дает в противоположную крайность, настаивая на том, что-Ы Делать лишь то, что ему нравится и когда нравится. Унт может принимать яростные формы и в таком случае ^сто является бунтом отчаяния. Если он не может быть Разцом набожности, целомудрия, искренности, тогда он

будет совсем «плохим», развратным, будет лгать, оскорб­лять других.

Иногда через фазу бунта может проходить человек, как правило исполняющий долженствования. Тогда бунт обычно направлен против внешних ограничений. Дж. IL Маркан мастерски описал такие временные бунты. Он по­казал нам, как легко они могут подавляться по той причи­не, что ограничивающие внешние стандарты имеют могу­щественного союзника во внутренних диктатах. Впослед­ствии индивид остается тусклым и равнодушным.

Наконец, некоторые могут проходить через чередующи­еся фазы самобичующей «доброты» и дикого протеста про­тив любых стандартов. Для наблюдающего их друга такие люди могут представлять неразрешимую загадку. Если временами они неприятно безответственны в сексуальных или финансовых делах, то в другие периоды они демонст­рируют высоко развитую моральную чувствительность. Таким образом, друг, только что отчаявшийся обнаружить у них какое-либо чувство порядочности, успокаивается относительно того, что, в конечном счете, они превосход­ные люди, но только для того, чтобы вскоре снова быть ввергнутым в тяжелые сомнения. У других людей могут наблюдаться постоянные колебания между «я должен» и «нет, я не желаю». «Я должен уплатить долг. Нет, почему это я должен?» «Я должен придерживаться диеты. Нет, я не собираюсь». Часто такие люди производят впечатление спонтанных и ошибочно принимают свои противоречивые установки по отношению к своим долженствованиям за «свобоДу».

Какова бы ни была превалирующая установка, значи­тельная часть процесса всегда экстернализуется; она пере­живается как протекающая между мной и другими. Вари­ации в этом отношении касаются конкретного аспекта, который экстернализуется, и способа, которым это осуЩ^е' ствляется. Грубо говоря, человек может прежде всего на­вязывать свои стандарты другим и выдвигать неумолимьг?

требования относительно ах совершенства. Чем больше он ощущает себя мерой всех вещей, тем больше он настаива-_еТ_но не на общем совершенстве, а на применении к не­му особых норм. Неудача других вызывает его презрение или гнев. Еще более иррационален тот факт, что его соб­ственное недовольство собой за то, что он не является в любой момент и при любых условиях тем, чем он должен быть, может быть обращено вовне. Так, например, когда он не оказывается совершенным любовником, или когда его уличают во лжи, он может разозлиться на тех, чьи ожидания он не оправдал, и выстроить обвинение против них.

Он может переживать свои ожидания к себе как исхо­дящие прежде всего от других. И действительно, ожида­ют ли эти другие чего-либо или он просто думает, что они ожидают, их ожидания превращаются в требова­ния, которые должны осуществляться. В психоанализе ему представляется, что аналитик ждет от него невоз­можного. Он приписывает психоаналитику свои соб­ственные ощущения, что он всегда должен быть продук­тивным, что у него всегда должен быть сон для расска­за, он всегда должен говорить о том, что, как он думает, аналитик хочет, чтобы он обсуждал, и он должен всегда быть признателен за помощь и демонстрировать это сво­им улучшением.

Если он, таким образом, убежден, что другие чего-то ожидают или требуют от него, он, опять же, может реа­гировать двояко. Он может постараться предвосхитить и примерно предугадать их ожидания и стремиться жить соответственно им. В этом случае он обычно также пред­полагает, что они осудят его или немедленно бросят, как только он потерпит неудачу. Или, если он сверхчувстви­телен к принуждениям, он ощущает, что они навязыва-^{Ют е}му что-либо, вмешиваются в его дела, подталкивая ^ли принуждая его. Затем он горько беспокоится из-за того или даже открыто бунтует против них. Он может ³Ражать против дарения рождественских подарков,

потому что их ожидают. Он будет в своем офисе или на любом свидании чуть позже, чем ожидается. Он будет забывать о годовщинах, письмах или любых одолжени­ях, о которых его просили. Он может забыть о визите к родственникам только потому, что мать попросила его посетить их, хотя он их любит и намеревался повидать. Он будет чрезмерно реагировать на любую просьбу. Кри­тика других будет не столько страшить его, сколько воз­мущать. Его яркая и несправедливая самокритика также упорно экстернализуется. Ему, далее, кажется, что дру­гие несправедливы в своих суждениях о нем или всегда подозревают у него скрытые мотивы. Или, если его бунт более агрессивен, он будет щеголять своим открытым неповиновением и верить, что его ни.чуть не заботит, что о нем думают.

Чрезмерная реакция на просьбы — хороший ключ к распознаванию внутренних требований. Реакции, которые поражают нас самих своей несоразмерностью, могут быть особенно полезны для самоанализа. Следующая иллюстра­ция, отчасти самоанализ, может быть также полезна для демонстрации определенных выводов, которые мы можем сделать на основе самонаблюдений. Речь идет о деловом руководителе, которого я иногда встречала. Его спросили по телефону, не сможет ли он прийти на пирс и встретить приезжающего из Европы писателя-беженца. Он всегда восхищался этим писателем и встречался с ним неофици­ально во время визита в Европу. Так как его время было забито конференциями и другой работой, ему было дей­ствительно невозможно исполнить эту просьбу, особенно потому, что это могло потребовать нескольких часов озки-дания на пирсе. Как он осознал позднее, он мог отреагиро­вать двумя способами, оба из которых были бы благора­зумны. Он мог сказать, что подумает и посмотрит, сможет ли это сделать, или же он мог, выразив сожаление, отка заться и поинтересоваться, не сможет ли сделать для пи сателя что-либо другое. Вместо этого он сразу отреагир

вал раздражением и резко сказал, что слишком занят и никогда не будет никого ждать на пирсе.

Вскоре он пожалел о своем ответе, а позже постарался отыскать, где поместили писателя, чтобы помочь ему при необходимости. Он не только пожалел об инциденте, но и почувствовал себя озадаченным. Был ли он такого высоко­го мнения о писателе, как считал? Он был уверен в этом. Может, он не был таким дружелюбным и готовым прийти на помощь, каким себя считал? Если так, то не был ли он раздражен потому, что был поставлен в затруднительное положение просьбой доказать свое дружелюбие и готов­ность помогать?

Здесь он был на верном пути. Простой факт его способ­ности усомниться в искренности своего великодушия был для него немалым шагом — потому что в своем идеализи­рованном образе он был благодетелем человечества. Одна­ко это было больше, чем он мог «переварить» в тот момент. Он отверг эту возможность, вспомнив, что затем он старал­ся предложить и оказать помощь. Но, закрывая один путь в своем мышлении, он вдруг натолкнулся на другой ключ. Когда он предложил помощь, инициатива была его, а в первый раз его попросили сделать нечто. Далее он осознал, что он ощутил просьбу как несправедливое навязывание. Если бы он заранее знал о приезде писателя, он бы непре­менно рассмотрел свои собственные возможности встре­тить его на корабле. Теперь он подумал о многих подобных случаях, когда раздраженно реагировал на просьбы об одолжении, и осознал, что, очевидно, ощущал как навязы­вание и принуждение многие вещи, которые в действи­тельности были просто просьбами или предложениями. Он т&кзке подумал о своей раздражительности по поводу не­согласия или критики. Он пришел к выводу, что был за-Дирой и хотел доминировать. Я упомянула здесь об этом, °тому что реакции такого типа легко принимаются за ^клонности к доминированию. Самостоятельно он увидел ^°ю сверхчувствительность к принуждению и критике, не мог выносить принуждения, потому что в любом

подобном случае ощущал себя как бы в смирительной ру. башке. И он не мог выносить критику, потому что был сам своим самым острым критиком. В этом контексте мы так­же можем обратиться к предположению, отброшенному им, когда он ставил под сомнение свое дружелюбие. В большой степени он оказывал помощь, потому что должен был ее оказывать, а не из своей довольно абстрактной люб­ви к человечеству. Его установка по отношению к конкрет­ным людям была гораздо сильнее дифференцирована, чем он осознавал. Любая просьба погружала его во внутренний конфликт: он должен был соглашаться на нее и быть очень великодушным, но он должен был также никому не позво­лять принуждать себя. Раздражение было выражением ощущения загнанности в дилемму, которая в это время была неразрешима.

Оледствия, которые долженствования имеют для лич­ности и жизни человека, в некоторой степени варьируют в зависимости от его способа реагирования на них или пе­реживания их. Но определенные следствия проявляются неизбежно и регулярно, хотя и в разной степени. Должен­ствования всегда вызывают чувство напряжения, которое тем больше, чем больше человек пытается актуализиро­вать их в своем поведении. Он может ощущать, что все время стоит на цыпочках, и страдать от хронического из­неможения. Или же он может чувствовать себя смутно ог­раниченным, напряженным или осажденным. Если его долженствования совпадают с установками, ожидаемыми от него в культуре, он может просто ощущать едва замет­ное напряжение. Однако оно может быть достаточно силь­ным, чтобы в иных случаях побудить активного человека уйти от деятельности и обязательств.

Более того, вследствие экстернализации эти доляс^еН" ствования всегда тем или иным путем вносят свой вклад в нарушения человеческих отношений. Самым общи нарушением на этой шкале является сверхчувствитель ность к критике. Будучи беспощаден к себе, такой чел

_век любую критику со стороны других — реальную или просто предвосхищаемую, дружескую или недружелюб­ную — ощущает такой же убийственной, как его соб­ственная. Мы лучше поймем силу этой чувствительно­сти, если осознаем, как сильно он себя ненавидит за лю­бое отступление от установленных для самого себя стан­дартов ¹. В других случаях виды нарушений в человечес­ких отношениях зависят от вида превалирующей эк­стернализации. Они могут делать его слишком критич­ным или резким с другими, или слишком обидчивым, слишком непокорным, слишком уступчивым.

Важнее всего то, что в дальнейшем долженствования нарушают спонтанность чувств, желаний, мыслей и убе­ждений, то есть способность переживать свои собственные чувства и выражать их. Человек может в лучшем случае быть «спонтанно компульсивным» (цитирую пациента) и выражать «свободно» то, что он должен чувствовать, же­лать, думать, или чему должен верить. Мы привыкаем думать, что можем контролировать не чувства, а только поведение. Мы можем заставить другого человека рабо­тать, но не можем никого принудить любить его работу. Точно так же мы привыкаем думать, что можем заставить себя действовать так, как если бы мы не были подозри­тельны, но мы не можем заставить себя доверять. Это в основном соответствует истине. И если бы мы нуждались ^в Другом доказательстве, психоанализ мог бы их предоста­вить. Но если долженствования приказывают чувствам, воображение взмахивает своей волшебной палочкой, и по­граничная линия между тем, что мы должны чувствовать, ^и тем, что мы действительно чувствуем, исчезает. Мы со­знательно верим или чувствуем далее так, как мы долж­ны верить или чувствовать.

Это проявляется в психоанализе, когда расшатывается фальшивая безусловность псевдочувств, и пациент затем ^пРоходит через период сбивающей с толку неопределенно-

См.

главу 5.

К.,

сти — болезненной, но конструктивной. Например, жен­щина, верившая, что она любит всех, потому что должна любить, может затем спросить: «Действительно ли я люб­лю своего мужа, своих учеников, своих родителей? Или кого-либо еще?» И в этом месте на вопросы нельзя дать ответы, потому что только теперь можно взяться за все страхи, подозрения и обиды, которые всегда мешали сво­бодному течению положительных чувств, но до сих пор были тщательно скрыты долженствованиями. Я называю этот период конструктивным, потому что он представляет собой начало поиска истинного.

Удивительна степень, в которой спонтанные желания могут быть задавлены внутренними долженствованиями. Процитируем отрывок из письма одной пациентки, напи­санного после того, как она обнаружила тиранию собствен­ных долженствований.

Я увидела, что просто была совсем не способна чего-либо хотеть, даже смерти! И уж конечно — не «жизни». До сих пор я думала, что моя беда только в том, что я была неспособна делать что-либо, неспособна отказаться от сво­ей мечты, неспособна принимать или контролировать свою раздражительность, неспособна стать более человечной с помощью силы воли, терпения или печали.

В первый раз теперь я увидела это — я была буквально не способна ничего чувствовать. (Да, при всей моей сверх­чувствительности!) Как хорошо я знала боль — каждая моя пора в течение последних шести лет была забита яростью, жалостью и презрением к себе и отчаянием — снова и сно­ва, опять и опять. Тем не менее я вижу это теперь — все было негативным, реактивным, компульсивным, все навя зано извне; внутри не было абсолютно ничего моего.

Воображаемые чувства — самое поразительное в тех, чей идеализированный образ лежит в области доброты,

¹ Finding the Real Self. A Letter, with foreword by K.Horney-American Journal of Psychoanalysis, 1949.

любви и безгрешности. Они должны быть внимательными, благодарными, благожелательными, великодушными, лю­бящими, и поэтому мысленно они обладают всеми этими качествами. Они говорят и действуют так, как будто они действительно такие хорошие и любящие. И, так как они убеждены в этом, они даже могут временно убедить дру­гих. Но, конечно, эти воображаемые чувства не обладают глубиной и стойкостью. При благоприятных обстоятель­ствах они могут быть довольно последовательны и тогда, естественно, не подвергаются сомнению. Мадам By из «Павильона женщин» начала сомневаться в подлинности своих чувств, только когда в семье возникли сложности, и когда она встретила мужчину, который был прям и че­стен в своей эмоциональной жизни.

Чаще поверхностность вызванных по заказу чувств об­наруживается другими путями. Они легко могут исчезать. Любовь легко переходит в безразличие, в негодование или презрение, когда задеты гордость или тщеславие. В этих случаях люди обычно не спрашивают себя: «Почему мои чувства и мнения так легко меняются?» Они просто чув­ствуют, что другой человек разрушил их веру в человеч­ность, или же что они никогда «на самом деле» не доверя­ли ему. Все это не означает, что у них нет дремлющих спо­собностей к сильным и живым чувствам, а лишь что-то, что проявляется на более осознанных уровнях — это при­творство, в котором очень мало подлинного. В конце кон­цов они производят впечатление чего-то непрочного, не­уловимого или фальшивки. Нахлынувший гнев — часто единственное реально искреннее чувство.

На другом полюсе ощущения бесчувственности и безжа­лостности также могут преувеличиваться. Запреты на чув-^ства нежности, симпатии и доверия могут быть столь же ^Велики у некоторых невротиков, как у других — запреты ^{На в}Раждебность и мстительность. Эти люди чувствуют, ^То Должны быть в состоянии жить без каких-либо близ-^их человеческих отношений, так как верят, что не нуж­даются в них. Они не должны ни от чего получать удоволь-^Ие> потому что верят, что им все безразлично. В таком

случае их эмоциональная жизнь больше обеднена, чем ис­кажена.*

Естественно, эмоциональные картины, порожденные внутренними приказами, не всегда столь хорошо выписа­ны, как в этих двух крайних группах. Приказы могут быть противоречивы. Вы должны быть настолько доброже­лательны, чтобы не допускать никаких жертв, но вы так­же должны быть и столь хладнокровны, чтобы быть в со­стоянии осуществить любой акт мести. В результате вре­менами человек убежден, что он крайне бесчувственен, а в другие моменты — что он предельно добросердечен. У других людей сдерживается так много чувств и желаний, что отсюда вытекает общая эмоциональная безжизнен­ность. Например, может существовать запрет на желание чего-либо для себя, который кладет конец всем живым желаниям и создает преграду для делания чего-либо для себя. Затем, отчасти из-за этих преград, у них возникают такие же всеобъемлющие претензии, на основе которых они чувствуют себя вправе получать от жизни все на сереб­ряном подносе. А затем раздражение на фрустрацию таких претензий может быть задушено с помощью диктатов, тре­бующих смириться с жизнью.

Мы меньше осознаем вред, который наносят нашим чувствам эти всеобъемлющие долженствования, чем ДрУ' гие их последствия. Хотя это действительно высочайшая цена, которую мы платим за попытку вылепить из себя со­вершенство. Чувства — это наиболее живая часть нас са­мих; если они попадут под диктаторский режим, в нашем бытии создается глубокая неопределенность, которая дол­жна неблагоприятно влиять на наши отношения ко всему внутри и вне нас.

Мы едва ли можем переоценить интенсивность >..вл⁰ ния внутренних диктатов. Чем сильнее в человеке прева лирует влечение к актуализации его идеализированного тем в большей степени долженствования становятся ед ^ ственной движущей силой, побуждающей его, влекут

_еГ0 толкающей его к действию. Когда пациент, еще дале­кий от своего реального Я, обнаруживает некоторые из ограничивающих влияний своих долженствований, он тем не менее может быть неспособен полностью отказаться от них, потому что без них — как он чувствует — он бы не стал или не смог ничего делать. Иногда он может выра­жать эту озабоченность как убеждение, что нельзя заста­вить других людей поступать «правильно» иначе, чем си­лой, которая есть экстернализованное выражение его вну­треннего переживания. Затем долженствования приобре­тают для пациента субъективную ценность, без которой он сможет обходиться, только когда ощутит в себе существо­вание других спонтанных сил.

Осознав громадную принудительную силу долженство­ваний, мы должны поставить один вопрос, ответ на кото­рый обсуждается в пятой главе: что происходит с челове­ком, когда он понимает, что не может соответствовать сво­им внутренним диктатам? Коротко предвосхитим ответ: тогда он начинает ненавидеть и презирать себя. Фактичес­ки мы не можем понять все влияние долженствований, пока не увидим то, как они переплетены с ненавистью к себе. Именно угроза карающей ненависти к себе, скрываю­щаяся за ними, поистине превращает их в орудие террора.

Глава 4 НЕВРОТИЧЕСКАЯ ГОРДОСТЬ

При всех своих энергичных усилиях по достижению совершенства и при всей своей вере в достигнутое совер­шенство невротик не получает того, в чем он отчаянно нуждается: уверенности в себе и самоуважения. Даже не­смотря на свое воображаемое богоподобие, он все еще ощу­щает нехватку грубой уверенности в себе простого пасту­ха. Высокое положение, которого он может достичь, сла­ва, которую он может обрести, сделают его высокомерным, но не принесут ему чувства внутренней безопасности. Он все еще ощущает в глубине души неуверенность в себе, его легко задеть, и он нуждается в постоянном подтверждении своей ценности. Он может чувствовать себя сильным и значительным, пока обладает властью и влиянием и пользуется похвалой и уважением. Но все эти чувства са­молюбования легко рушатся, когда в незнакомой обста­новке этой поддержки недостает, когда он навлекает на себя неудачу или когда он один. Царство небесное не при­ходит через внешние жесты.

Давайте посмотрим, что происходит с уверенностью в себе в ходе невротического развития. Очевидно, что для того, чтобы уверенность в себе развивалась, ребенок нужда­ется в помощи извне. Он нуждается в теплоте, ощущении желанности, заботе, защите, атмосфере доверия, поощре­нии своих действий, конструктивной дисциплине. При на­личии этих факторов у него будет развиваться «базальное доверие», если использовать удачно выбранный Мэри Рэиси термин ¹, включающий доверие и к другим, и к себе.

¹ Rasey M., Psychoanalysis and Education. Доклад, прочитан­ный перед Ассоциацией развития психоанализа, 1946.

Напротив, сочетание вредных влияний мешает здорово­му развитию ребенка. Мы обсудили эти факторы и их об­щее воздействие в первой главе. Здесь я хочу добавить еще несколько причин, которые создают специфические слож­ности на пути достижения правильной самооценки. Сле­пое обожание может раздуть его ощущение значительно­сти. Он может чувствовать себя желанным, любимым и ценимым не за то, чем он является, а просто как предмет удовлетворения потребностей его родителей в обожании, престиже или силе. Негибкий набор стандартов совершен­ства может вызвать в нем чувство неполноценности из-за несоответствия таким требованиям. За скверное поведение или плохие отметки в школе могут делаться строгие выго­воры, тогда как хорошее поведение и хорошие отметки считаются само собой разумеющимися. Движение к само­стоятельности и независимости может высмеиваться. Все эти факторы, вдобавок к общей нехватке подлинного тепла и интереса, создают у него ощущение своей нелюбимости и недостойности — или, во всяком случае, того, что он ни­чего не стоит, пока не станет чем-то другим.

Более того, невротическое развитие, запущенное ран­ним неблагоприятным сочетанием факторов, ослабляет самую сердцевину его существования. Он становится от­чужденным от себя и расщепленным. Его самоидеализа­ция — это попытка залечить рану путем мысленного воз­несения себя над грубой реальностью себя и других. И, как в историях о договоре с дьяволом, он получает всю славу в воображении и иногда в реальности. Но вместо твердой Уверенности в себе ему дается блестящий дар сомнитель­ной ценности: невротическая гордость. Эти вещи ощуща­ются и выглядят так похоже, что относительно их разли­чии в большинстве умов возникает понятная путаница. Например, определение в старом издании словаря Уэбсте-Ра гласит, что гордость — это самоуважение, основанное лиоо на реальных, либо на воображаемых достоинствах. ^Роведено различие между реальными и воображаемы­ми Достоинствами, но и те, и другие названы основой

«самоуважения», как будто это различие не имеет больщ₀. го значения.

Путаница возникает также из-за того, что большинство пациентов рассматривает уверенность в себе как таин­ственное качество, возникающее из ниоткуда, но самое же­лательное для обладания. Тогда логично их ожидание, что психоаналитик тем или иным способом вольет его в них¹ это всегда напоминает мне мультфильм, в котором кролик и мышь получили по уколу храбрости; потом они вырос­ли в пять раз по сравнению со своими обычными раз­мерами, стали дерзкими и полными неукротимого боево­го духа. Чего пациенты не знают — и тревожатся, чтобы на самом деле не осознать, — это строгой причинно-след­ственной связи между существующими личными каче­ствами и чувством уверенности в себе. Эти отношения ни­чуть не менее определенны, чем зависимость финансово­го положения человека от его собственности, сбережений и способности заработать. Если все эти факторы удовлет­ворительны, человек будет испытывать чувство экономи­ческой безопасности. Или возьмем другой пример: уверен­ность рыбака покоится на таких конкретных вещах, как хорошее состояние его лодки, починенные сети, знание им погодных условий и его физическая сила.

То, что рассматривается как личные достоинства, в определенной степени варьирует в зависимости от куль­туры, к которой мы принадлежим. Для западной циви­лизации это такие качества или свойства, как обладание собственными убеждениями и деятельность на основе их, способность полагаться на себя, вырастающая из ис­пользования собственных ресурсов, принятие ответ­ственности за себя, реалистичная оценка своих качеств, обязательств и ограничений, сила и прямота чувств способность к установлению и культивированию хор»' ших человеческих взаимоотношений. Хорошее функди онирование этих факторов субъективно проявляется чувстве уверенности в себе. В зависимости от того, в

кой степени они нарушены, уверенность в себе будет больше или меньше поколеблена.

Подобным же образом здоровая гордость базируется на реальных свойствах. Это может быть оправданное уваже­ние, чувство гордости за особые достижения, такие, как проявление моральной храбрости или хорошо выполнен­ная работа. Это может быть и более всеохватывающее ощу­щение своей собственной ценности, спокойное чувство до­стоинства.

Наблюдая крайнюю чувствительность невротической гордости к обиде, мы склонны рассматривать ее как буй­ное разрастание здоровой гордости. Однако основное раз­личие, истинность которого мы уже так часто обнаружи­вали прежде, является не количественным, а качествен­ным. Невротическая гордость оказывается при сравнении непрочной и базируется на полностью отличных факторах, которые все относятся к версии прославления себя или поддерживают ее. Это могут быть посторонние — престиж­ные — ценности, или свойства и способности, которые че­ловек безосновательно себе приписывает.

Из разновидностей невротической гордости наиболее нормальной кажется ценность престижа. В нашей культу­ре типично гордиться обладанием привлекательной де­вушкой, происхождением из респектабельной семьи, при­надлежностью к коренным жителям, южанам, или жи­телям Новой Англии, принадлежностью к престижной по­литической или профессиональной группе, встречей с важ­ными людьми, популярностью, обладанием хорошей ма­шиной или квартирой в престижном районе.

Этот тип гордости наименее типичен для невроза. Для многих людей со значительными невротическими пробле­мами эти вещи означают не больше, чем для сравнитель-^{0 3}Дорового человека, а для многих из них они значат ^вНо меньше, если вообще что-либо значат. Но есть неко-РЫе люди, для которых они настолько решающи, что их ^Изнь вращается вокруг них, и они часто растрачивают ^в°и лучшие силы на служение им. Для этих людей абсо-

лютной необходимостью выступает связь с престижными группами или с видными институтами. Конечно, вся их лихорадочная деятельность осознается в понятиях подлин­ного интереса или законного желания преуспевать. Что-либо подкрепляющее этот престиж может вызывать насто­ящий восторг; любая неудача группы в попытке увеличить такой престиж человека или любое уменьшение престижа самой группы вызывает все реакции уязвленной гордости, которые мы только что рассмотрели. Например, если кто-либо из членов семьи «поступает нехорошо» или психичес­ки болен, это может быть тяжелым ударом для гордости, которая в основном скрыта за поверхностной заботой о родственнике. Опять же, есть много женщин, которые предпочитают вообще не пойти в ресторан или театр, чем пойти туда без сопровождения мужчины.

Все эти взгляды подобны тем, которые, по мнению ан­тропологов, характеризуют определенных так называе­мых примитивных людей, у которых индивид прежде все­го выступает и ощущает себя частью группы. Предметом гордости тогда выступают не личные дела, а деятельность институтов и групп. Но хотя эти процессы кажутся сход­ными, они существенно различаются. Основное различие состоит в том, что невротик в глубине души не связан с группой, не ощущает себя ее частью, не обладает чувством принадлежности, а скорее использует группу для своего личного престижа.

Хотя человек может быть поглощен мыслями о прести­же и гонкой за ним и в своих представлениях поднимается и падает вместе со своим престижем, это часто не видится как невротическая проблема, которую надо анализиро­вать, — либо потому, что это весьма общий случай, либо потому, что это выглядит как культурный паттерн, либо потому, что сам психоаналитик несвободен от этой болез­ни. Но это болезнь, притом опустошающая, так как она делает людей оппортунистичными и, таким образом, на­рушает их целостность. Далекая от нормы, она указывав

на серьезное нарушение. Действительно, она случается только у тех, кто настолько глубоко отчужден от себя, что паже гордость в значительной степени прилагает к чему-то вне себя самого.

Невротическая гордость может покоиться и на свой­ствах, принадлежащих его конкретному идеализирован­ному образу, которые человек приписывает себе в своем воображении. Здесь своеобразная природа невротической гордости приобретает четкость. Невротик не гордится тем, чем является на самом деле. Зная его ошибочную точку зрения на себя, мы не удивляемся, что его гордость скрывает трудности и ограничения. Но она идет еще дальше. Обычно он даже не гордится своими реальными достоинствами. Он, возможно, лишь смутно осознает их; он может фактически отрицать их. Но даже если он осве­домлен о них, они для него не имеют веса. Например, если психоаналитик обращает внимание пациента на его большую работоспособность или на проявляемое им упор­ство в пробивании себе дороги в жизни, или указывает на то, что — несмотря на его сложности— пациент действи­тельно написал хорошую книгу, тот может буквально или фигурально пожать плечами и легко, с заметным безраз­личием обойти похвалу молчанием. Особенно он не ценит все, что есть «просто» стремление, а не достижение. Он, например, отвергает честные старания добраться до кор­ней своих проблем, которые он демонстрирует, осущест­вляя одну серьезную попытку за другой заняться психо­анализом или анализировать себя.

Пер Гюнт Г. Ибсена может служить в качестве знаме­нитой литературной иллюстрации. Он невысоко ставит свои реальные достоинства, такие, как смышленость, дух приключений, жизнеспособность. Но он гордится только тем, чем не является,— «быть самим собой». Фактичес­ки он — субъективно — является не собой, а своим иде-^ализированным Я, с неограниченной «свободой» и нео-Раниченным могуществом. (Он поднял свой беспредель-^{Ь1и эг}оцентризм до уровня жизненной философии своей

сентенцией «быть верным себе», которая, как указывает Ибсен, есть прославление идеи «быть самодостаточным».)

Среди наших пациентов много пер гюнтов, озабоченных сохранением своих иллюзий о том, что они являются свя­тыми, великими умами, обладают уравновешенностью и так далее. Они почувствовали бы себя так, будто утратили свою «индивидуальность», если бы отодвинулись хоть на дюйм от этих оценок себя. Само воображение может пред­стать величайшей ценностью, независимо от того, как оно используется, так как оно позволяет своему обладателю с презрением смотреть на бесцветных и прозаических лю­дей, озабоченных правдой. Пациент, конечно, вряд ли ска­жет «правду», он, как правило, говорит в неясных поня­тиях «реальности». Например, один пациент, чьи претен­зии были грандиозны настолько, чтобы ожидать, что весь мир будет к его услугам, сначала занял ясную позицию по отношению к этой претензии, назвав ее абсурдной и даже унизительной. Но на следующий день он восстановил свою гордость: теперь претензии были «великолепным творени­ем ума». Истинное значение иррациональных претензий скрылось из виду, а гордость воображением восторже­ствовала.

Чаще гордость бывает привязанной не специально к во­ображению, а ко всем психическим процессам: к интеллек­ту, разуму, силе воли. Безграничные силы, которые невро­тик приписывает себе, являются, в конце концов, силами ума. Не удивительно, что он очарован и гордится ими.

Идеализированный образ является продуктом его вооб­ражения. Но это не есть нечто, созданное внезапно. Непре­станная работа интеллекта и воображения, большей час­тью бессознательная, входит в поддержание вымышленно­го личного мира через рационализацию, оправдание, эк- стернализацию, примирение непримиримого, — коро5^е говоря, через нахождение способов заставить вещи выгля­деть иначе, чем они есть. Чем больше человек отчуждается от себя, тем более его разум становится высшей реально-

Дата добавления: 2015-09-03 | Просмотры: 585 | Нарушение авторских прав