АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Теперь подробнее о каждом из синдромов

Истощаемость психической деятельности. По внешним проявлениям она очень похожа на астенический синдром:

• повышенная утомляемость, причем неважно, чем заниматься: ворочать мешки или вести светскую беседу;

• раздражительность — не та угрюмая, что мрачно тлеет у дисфоричного фекалоида неделями и месяцами, а более подобная воздушному шарику на аллее кактусов: метнулся, хлопнул и обвис;

• эмоциональная лабильность, когда настроение за один день может поменяться от радужного через мизантропическое до самоуничижительного не один раз;

• гиперестезия, когда любой более-менее внятный раздражитель (звонок телефона, вспышка фотоаппарата, шлейф духов от проплывшей мимо дамы, неожиданное прикосновение) так болезненно бьет по нервам, что сдержать себя нет никакой возможности, — впрочем, как уже было говорено, всплеск этот ненадолго;

• ослабление памяти и внимания — не за счет того, что запоминать и концентрироваться уже нечем, а за счет того, что на запоминание и концентрацию нужны силы — а их нет.

Так в чем же различие?

Прежде всего, в несоответствии степени истощаемости тем внешним причинам, которые могли бы ее вызвать. Другими словами — где ты так работал, что настолько устал? С неврастеником все более или менее понятно: постоянный рабочий или бытовой стресс, куча нерешенных (а часто и нерешаемых в принципе) мелких задач, общая неустроенность и отсутствие пофигистического дао — и вот результат. То же и с человеком после тяжелой болезни: организм все силы потратил на то, чтобы выжить, тут не до высших материй. А вот когда подобные симптомы возникают на ровном месте, из ничего — вот тогда дело другое, равно как и направление диагностического поиска.

Кроме того, важна динамика синдрома. При том же неврозе или последствиях тяжелой физической болезни, операции или травмы этот синдром рано или поздно сойдет на нет: организм окрепнет, психика наберется сил и мудрости (последнее, впрочем, опционально), жизнь наладится — и прощай, астения, до новых потрясений. Истощение же в рамках негативного синдрома так просто не отпустит. Оно не уйдет, если даже поместить человека в идеальные условия, с пожизненной зарплатой только за то, чтобы он не смел нигде работать, виллой на Ривьере и ежесезонными куртизанками с ангельским характером при вполне земных формах.

Напротив (и это третье отличие), оно станет сутью самой личности, постепенно съедая волю, способность мыслить и поступать творчески, сопереживать и обращать свое внимание и интересы вовне (вплоть до превращения экстраверта в интроверта).

Субъективно осознаваемое изменение «Я». Помните кота Матроскина? «А я все чаще замечаю, будто меня кто-то подменил. О морях и не мечтаю, телевизор мне природу заменил». Формально, внешне и интеллект, и память, и характер человека прежние, и для окружающих он такой же, каким и был. Но не для себя.

Сам же человек чувствует, что он совсем не тот, что прежде. Причем совершенно отчетливо, никаких сомнений на этот счет у него нет. Что изменилось? Изменились жизненные установки: словно кто-то повыдергивал те вешки, которые намечали путь к цели, а сама цель — теперь уже и непонятно, а была ли она вообще или же это был ее призрак. В любом случае, развеялся и он. Осталось движение по инерции. Изменились мотивы поступков: если раньше что-то делалось потому, что хотелось и моглось, то сейчас — все больше потому, что должен или привык, или потому, что от тебя именно этого ждут, а порой — и назло ожиданиям. Изменилось отношение к себе — точно не в лучшую и не столь однозначно в худшую сторону — оно просто стало другим, под стать изменившемуся «Я». Преломившись через новое отношение к себе, изменилось отношение к окружающим, родственникам и друзьям. Продолжая жить и действовать внешне так же (ну почти так же), как и раньше, человек становится не столько участником событий, сколько наблюдающим за своей ролью в этом театре со стороны, но не находящим в себе прежних сил и желания эту роль прожить, а не сыграть. Да и сами роли и маски, которые раньше человек менял сообразно ситуации легко и почти не глядя, кажутся теперь все более неестественными, фальшивыми, и приходится делать над собой усилие, чтобы какой-нибудь Станиславский не возопил: «Не верю!» Опять же делать над собой усилие так не хочется!

Объективно определяемое изменение личности. Это еще один шаг по лестнице негативных синдромов, и если на предыдущей ступеньке человек еще замечал, что с ним что-то не так, то теперь эти изменения заметны окружающим, а он сам осознать их уже не в состоянии. Почему? Эти изменения уже стали неотъемлемой частью его личности, и человек уже не представляет, как можно чувствовать, жить и мыслить иначе. Он уже обжил раковину, чьи стенки еще недавно ему жали в бедрах. И самокритика, еще пытавшаяся рефлексировать и подавать сигналы бедствия на предыдущем этапе, взяла запасной скафандр, аварийный НЗ и тихонько дезертировала.

На этом этапе становится заметно, как человек избегает всего нового и неизвестного, как он теряет способность мыслить и действовать творчески, придерживаясь старой доброй (и такой привычно-безопасной) рутины. Сам же он ничего подобного за собой не замечает, даже обижается и искренне недоумевает — отчего это его вдруг записали в ретрограды и консерваторы?

Сама жизнь пациента становится монотонной, пассивной, он плывет по течению подобно потерявшемуся дебаркадеру, и любая попытка расшевелить его, заставить принимать самостоятельные решения и уж тем более за них отвечать его только огорчает, пугает и раздражает.

Сужается круг интересов — ведь на то, чтобы чем-то интересоваться, надо вылезать из своей раковины: а внутри есть теплый плед, компьютер и банка пива с чипсами, а снаружи все неуютнее и тревожнее. По той же причине сужается круг знакомств и общения: хлопотно, беспокойно, надо тратить себя — да и просто неинтересно.

Заостряются черты характера, которые раньше были сглажены; проступают те, о которых и вовсе никто не догадывался. Причем они присутствовали и раньше, просто успешно маскировались полнотой чувств, эмоций, стремлений и готовностью проявлять интерес вовне. И теперь становятся особенно видны ранимость — до обидчивости, подчиняемость, мелочность и педантичность, ханжество. Еще полшага — и изменения личности оформятся, закрепятся, и тогда речь пойдет уже о дисгармонии.

Дисгармония личности. По внешним проявлениям довольно отчетливо напоминает психопатию. Правда, есть два больших «но». Во-первых, психопатия — это расстройство личности, которое проявляется рано, на этапе формирования этой самой личности, а дисгармония развивается в процессе болезни и меняет уже сформировавшуюся личность. Во-вторых, если выражаться образно, психопатию можно было бы сравнить с причиняющей массу проблем и нелестных эпитетов скалой, выпирающей из полноводного озера — если считать озером саму личность, со всеми ее качествами, особенностями и привычками. В таком случае дисгармония больше похожа на подводные камни и остовы затонувших судов, некогда скрытых под водой, а теперь показавшихся над поверхностью сильно обмелевшего и заболоченного озера. Разница понятна?

В зависимости от того, какой набор личностных особенностей будет преобладать, дисгармония может быть похожа на любую из психопатий либо на их сочетание, вроде мозаичности, с той лишь разницей, что в этом наборе всегда будет присутствовать что-то неуловимо неправильное, с двумя-тремя элементами, взятыми словно из совершенно другой картины.

Дата добавления: 2015-02-06 | Просмотры: 678 | Нарушение авторских прав