АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Ему уже пять лет

Во время совсем недавнего судебного разбирательства некий ученый судья, как сообщают, сказал (дело касалось пятилетнего ребенка, чьи родители разошлись): “Общеизвестна гибкость детей в этом возрасте.” У меня нет намерения критиковать принятое в данном случае решение, но для нас остается открытой возможность обсудить следующее: так ли бесспорна эта “общеизвестная гибкость” детей в пять лет? Гибкость, как мне кажется, приходит только с ростом и повзрослением, и потому мы можем считать, что в процессе развития ребенка нет такого периода, про который можно было бы сказать, что ребенок в данный период обладает гибкостью. Наличие гибкости предполагало бы, что мы можем ожидать от ребенка податливости, без опасности для личностного роста и формирования характера.

Можно даже утверждать, что для пятилетнего возраста характерны некоторые особенности, в силу которых никак нельзя ослаблять требования к надежности окружения. Сегодня я попытаюсь эти особенности рассмотреть.

Вы смотрите, как ваши дети растут, и изумляетесь. Все идет так медленно, и в то же время происходит молниеносно. Вот что забавно. Всего несколько недель назад это был грудной младенец, потом он стал ходить, сегодня ему уже пять, а завтра он пойдет в школу — или она, смотря по обстоятельствам. А еще через несколько недель он уже будет ходить на работу.

Мы наблюдаем здесь интересное противоречие. Время прошло сразу и медленно и быстро. Или я мог бы сказать, что если бы вы воспринимали вещи с точки зрения ребенка, то время практически стояло бы на месте. Или оно началось с неподвижности и только постепенно стало двигаться. Идея бесконечности происходит из следов воспоминаний у каждого из нас о нашем младенчестве, когда время еще не началось. Но когда вы совершаете прыжок к своим взрослым переживаниям, то понимаете, что пять лет — это почти ничто.

Это приводит к любопытному явлению, касающемуся того, что помните вы и что помнит ребенок. Вы сами совершенно ясно помните, что происходило месяц назад, и вдруг обнаруживаете, что пятилетний ребенок не помнит, как приходила в гости тетя или как родился новый щенок. Он помнит некоторые вещи, даже очень ранние, особенно если о них разговаривали, и он использует семейное “предание”, которое выучивает, как если бы в нем речь шла о ком-то другом, или оно относилось бы к персонажам в книжке. Он стал больше сознавать себя и настоящий момент, и значит, пришло время забывать.

У него теперь есть прошлое, и в его сознании присутствует намек на полузабытые вещи. Его плюшевый медведь засунут в самый дальний угол нижнего ящика комода, или он забыл, как важен был когда-то для него этот медведь, если, конечно, он внезапно не почувствует снова потребность в нем.

Мы могли бы сказать, что он выходит из-за ограды; в стенах ограды появляются промежутки, и они становятся неравномерными по толщине; и вот — о чудо — он уже снаружи. И для него непросто вернуться обратно, или почувствовать себя вернувшимся, если только он не устал или болен и вы, ради него, эту ограду восстанавливаете.

Ограду обеспечиваете вы, его мама и папа — семья, а также дом и двор, привычные пейзажи, шумы, и запахи. Она соответствует его собственной незрелости и доверию к вашей надежности, а также субъективному характеру младенческого мира. Эта ограда является естественным продолжением ваших рук, которыми вы обнимали его в грудном возрасте. Вы приспосабливали себя самым тесным образом к нуждам младенца, а потом — рас-приспосабливались, в соответствии с ростом его способности получать удовольствие от непредвиденного и нового. Поэтому, так как разные дети не слишком похожи друг на друга, оказывается, что вы создали ограду для всех ваших детей — для каждого по одной; и именно из этой ограды ваш сын или ваша дочь теперь выходят — в новое сообщество, новый тип ограды, хотя бы на несколько часов в день. Другими словами, ваш ребенок пойдет в школу.

Вордсворт имел в виду эту перемену, когда написал в своей “Оде к намекам бессмертия”:

Небеса окружают нас в нашем младенчестве,_

Тени тюремных стен начинают смыкаться

Над взрослеющим мальчиком...

Поэт здесь, несомненно, почувствовал это осознание новой ограды, в противоположность неосознанности младенческой зависимости.

Конечно, вы уже способствовали началу этого процесса, если водили ребенка в детский сад (если таковой, и очень хороший, находится рядом с вашим домом). Хороший детский сад предоставляет небольшой группе детей возможности для игры, подходящие игрушки и, возможно, более подходящий пол, чем у вас дома. И всегда кто-то находится рядом, чтобы присматривать за вашим ребенком в его первых проявлениях социальной деятельности, например, попытках трахнуть лопаткой по башке другого ребенка.

Но детский сад не слишком сильно отличается от дома, это специализированное окружение. Школа, которая нас сейчас интересует, есть нечто иное. Начальная школа может быть хорошей или не очень, но она не будет столь адаптированной, как детский сад, или столь специализированной, разве что в самом начале. Другими словами, адаптироваться придется вашему ребенку, ему придется приспосабливаться к требованиям, предъявляемым школой к ученику. И я надеюсь, он готов к этому, так как из этого нового опыта он должен сделать для себя массу важных выводов.

Вы много размышляли о том, как обставить эту большую перемену в жизни вашего ребенка. Вы уже говорили о школе, ребенок видел школу и предвкушал возможность нового обучения, расширяющего тот опыт, который у него уже есть — когда его учили вы или кто-то другой.

На этом этапе возникают трудности, так как изменения в окружении должны соответствовать внутренним изменениям в результате роста ребенка. Мне очень часто приходилось иметь дело с затруднениями в этом возрасте, но я могу сказать, что в подавляющем большинстве случаев не было по-настоящему глубокого расстройства, настоящей болезни. Напряженность возникает из-за того, что одному ребенку приходится стараться быть более быстрым, другому — более медленным. Несколько месяцев разницы могут иметь огромное значение. И вы можете чувствовать, как ваш ребенок, чей день рождения в ноябре, грызет удила, ожидая, когда же его пустят в школу, в то время как ребенку, родившемуся в августе, следовало бы, пожалуй, обождать месяц-другой. В любом случае один ребенок изнывает от нетерпения перейти на глубокое место, а другой ежится на берегу и вообще не хочет войти в воду. И, кстати, некоторые из наиболее смелых вдруг отшатываются обратно, внутрь вашей ограды, и отказываются выйти оттуда на протяжении нескольких дней или недель. Вы знаете, чего можно ждать от вашего ребенка, и говорите с учителями, которым все это хорошо известно и которые готовы подождать, отпуская, так сказать, поводок. Следует понять, что выход за ограду — восхитительное и в то же время пугающее переживание; и что для ребенка ужасающа эта невозможность вернуться обратно. А жизнь — это длинная серия таких выходов за ограду, новых рисков и ответов на новые восхитительные вызовы.

У некоторых детей возникают особые трудности, которые делают невозможным этот новый шаг, и может потребоваться помощь, если это не проходит с течением времени; или если имеются другие указания на то, что ребенок болен.

Но, может быть, что-то не в порядке с вами, с очень хорошей матерью, если ваш ребенок отшатывается от нового. В таком случае не следует об этом умалчивать, и я поясню, что имею в виду.

Некоторые мамы функционируют как бы в двух плоскостях. На одном уровне (можно назвать его верхним) они хотят только одного — чтобы ребенок вырос, вышел из-за ограды, пошел в школу, вышел в мир. Но на другом, более глубоком, как я думаю, и на самом деле, не сознаваемом, они не могут допустить, что ребенок станет свободен. Здесь, в глубине души, где логика не имеет большого значения, мать не может отказаться от самого для нее драгоценного, от своей материнской роли — ей легче чувствовать себя матерью, когда ребенок во всем зависим от нее, чем когда он, по мере роста, становится все более отдельным, независимым и непослушным.

И ребенок очень хорошо это понимает. Хотя ему хорошо в школе, он изо всех сил бежит домой и каждое утро будет кричать и плакать, лишь бы не идти в эту самую школу. Он чувствует, что виноват перед вами, потому что вы не можете смириться с потерей, не можете отослать его прочь, такова уж ваша природа. Для него было бы легче, если бы вы были рады избавиться от него на какое-то время, но также рады увидеть его снова.

Понимаете, многие люди, даже лучшие из них, часть времени (а может быть, и почти все время) пребывают в несколько депрессивном настроении. Они испытывают смутное чувство вины и озабочены своей ответственностью. Оживление, которое ребенок вносил в дом, было своего рода тонизирующим средством. Постоянный шум, пусть даже и плач, был признаком жизни, и придавал необходимую уверенность. Потому что депрессивные люди все время чувствуют, что они, быть может, способствовали смерти чего-то драгоценного и необходимого. Приходит время ребенку идти в школу, и тогда мать пугается пустоты — в своем доме и в себе самой: ее страшит чувство жизненной неудачи, которое может побудить ее к попыткам занять себя чем-то другим. Когда ребенок приходит из школы, а мать нашла себе новое занятие, для него уже не находится места или же ему придется отвоевывать прежние позиции. Эта борьба может стать для него более важной, чем школа.

Обычным результатом является то, что ребенок вообще отказывается ходить в школу. И он все время тоскует по школе, а мать страстно желает, чтобы он был как все остальные дети.

Я знал мальчика, у которого в этот период появилась страсть к связыванию различных вещей веревочками. Он все время привязывал подушки к каминной доске или стулья к столу, так что передвигаться по дому становилось опасно. Он очень нежно относился к своей матери, но был всегда неуверен, сможет ли снова найти путь к ее сердцу, потому что она очень быстро впадала в депрессию, когда он покидал ее, и сразу же замещала его чем-то еще, о чем она могла бы беспокоиться.

Если вы в чем-то похожи на эту маму, вам, может быть, поможет сознание того, что это обычное явление. Вам может быть приятно, что ребенок так остро чувствует настроение матери и других людей, но вы сожалеете, что ваша невыраженная и даже несознаваемая тревога заставляет его испытывать чувство вины перед вами. И он не может выйти за ограду.

Может быть, вы встречались с подобными трудностями и раньше. Например, было трудно отлучить ребенка от груди. Может быть, вы осознали эту закономерность в его поведении, увидев его нерешительность перед каждым следующим шагом, перед лицом неизвестности. Каждый такой момент был связан для вас с риском, что ребенок перестанет зависеть от вас. В этом процессе развития возникал независимый, со своим подходом к жизни, ребенок, и хотя вы видели все преимущества этого, вы не могли отказаться от своих чувств. Существует очень тесная взаимосвязь между смутно-депрессивным состоянием души — этой занятостью неопределенными тревогами — и способностью женщины полностью посвящать свое внимание ребенку. Невозможно говорить об одном из этих явлений, не имея в виду другое. Большинство женщин, я думаю, находятся где-то на границе между тем и другим.

Матерям приходится пройти через всевозможные муки, и хорошо еще, если дети не оказываются втянутыми в какие-либо из них. Им хватает и собственных мучений. На самом деле им, пожалуй, нравятся их собственные муки, наравне с новыми умениями, перспективами и возможностями удовольствия.

Так что же Вордсворт назвал “тенями тюремных стен”? Я называю это изменением, когда жизнь ребенка в субъективном мире сменяется жизнью в мире разделяемой реальности, характерной для старшего возраста. Младенец начинает с магической власти — если вы хорошо о нем заботитесь — и создает мир заново, включая вас и дверные ручки. Но к пятилетнему возрасту он становится способен воспринимать вас как самих-по-себе, признавать мир дверных ручек и других предметов, существовавших до его зачатия, и признавать факт своей зависимости, как раз в тот момент, когда он становится действительно независимым. Все дело в том, чтобы не перепутать времена, и я надеюсь, что вы прекрасно с этим справились. Так или иначе, но людям это обычно удается. Но существует множество путей, которыми жизнь вторгается в мир вашего ребенка. Я упомянул плюшевого медведя. Ваш ребенок может иметь пристрастие к какому-то определенному предмету — одеялу, пеленке, вашему шарфу или тряпичной кукле — который стал для него важным больше всего прочего, еще когда ему или ей не исполнился год или около этого. Особенно он важен в моменты перехода, например, от бодрствования ко сну. Он чрезвычайно важен; то, как с ним обращаются, вызывает отвращение; он воняет. Но вам повезло, если ребенок находит такой предмет, а не использует вас, мочку вашего уха или ваши волосы.

Этот предмет соединяет ребенка с внешней, или разделяемой, реальностью. Он одновременно и часть ребенка и часть вас, матери. Некоторые из детей не испытывают нужды в нем в течение дня, но другие должны таскать его с собой повсюду. В пять лет этот предмет перестает быть необходимым, но многие другие вещи могут занять его место — ребенок рассматривает комиксы, у него множество игрушек, мягких и жестких, и весь мир культуры ожидает возможности обогатить его жизнь. Но, когда ребенок идет в школу, могут возникнуть некоторые трудности и, может быть, следует попросить учителя не торопиться и не подвергать абсолютному запрещению этот особенный предмет. Этот вопрос обычно решается сам собой, в течение нескольких недель.

Я сказал бы, что ребенок приносит в школу нечто от взаимоотношений с вами, которое восходит к всецелой инфантильной зависимости, к самым ранним временам, когда он только начинал осознавать вас и мир вокруг как нечто отдельное от своего Я.

Если страхи относительно школы найдут разрешение, то мальчик откажется от своего излюбленного предмета и станет таскать за собой машинку на веревочке или карамель в карманах, а девочка как-то приспособится, комкая носовой платок или, возможно, нося с собой повсюду свое дитя в спичечной коробочке. В любом случае, у детей остается возможность ковырять в носу или грызть ногти. По мере того, как они обретают уверенность, они отказываются от этих привычек. Вы понимаете, что вправе ожидать от детей проявлений тревоги, которые сопровождают каждый отход ребенка от того, чтобы быть неотъемлемой частью вас и вашего дома, к положению “гражданина мира”. И тревога может проявляться в возвращении к инфантильным привычкам, которое, к счастью, возможно и помогает вновь обрести уверенность. Эти привычки становятся чем-то вроде встроенной психотерапии, эффективной потому, что вы существуете и доступны и все время являетесь связующим звеном между настоящим и инфантильными переживаниями, пережитком которых данные привычки являются.

И еще одно. Дети склонны чувствовать себя неверными, если им хорошо в школе и они с удовольствием забывают о вас на несколько часов. Они ощущают смутное беспокойство, подходя к дому, или же медлят с возвращением, сами не зная почему. Если у вас есть причина сердиться на ребенка, не используйте для выражения недовольства этот момент его или ее возвращения из школы. Вы также можете испытывать досаду оттого, что вас забыли, так что следите за своими собственными реакциями на развитие событий. Лучше не спешить с наказанием за чернильные пятна на скатерти, пока вы с ребенком не восстановите контакт.

Все это не будет представлять особых трудностей, если вы понимаете, что происходит. В конце концов, рост ребенка — не сплошь мед для него, а для матери он часто бывает горькой чашей.

[1962]

Дата добавления: 2015-05-19 | Просмотры: 538 | Нарушение авторских прав