 |
|
АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология |
ОПЫТЫ психологии САМОПОЗНАНИЯПерлз Фредерик, Хефферлин Р., Гудмэн П. /практикум по гештальттерапии/ Перевод Михаила Папуше Гиль-Эсте; Москва 1993 240 с. Frederick Perls, Rolph Hefferime, Paul Goodman. "Gestalt Therapy. Excitement and Growth in the Human Personality". New York. 1951.
ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
Фредерик С. Перлз - основатель гештальттерапии, одного из ведущих направлений современной гуманистической психологии. Он родился в Берлине в 1893 Г. Получив медицинское образование, он в 1926 г. стал ассистентом известного гештальтпсихолога Курта Гольдштейна. Одновременно Перлз присоединяется к психоаналитическому движению; его учителем и аналитиком был Вильгельм Райх, с ним работали также Карен Хорни, Озто Фени-хель и др. В середине 30-х годов Перлз эмигрировал в Южную Африку (где основал психоаналитический институт), потом в Соединенные Штаты. В начале 40-х годов Перлз порывает с психоаналитическим движением. Его первая книга - <Эго, голод и агрессия> - в первом издании носила подзаголовок <Пересмотр теории и метода Фрейда>, во втором - <Введение в гештальттерапию>. Первому формулированию основ нового психотерапевтического подхода, переплавившего в себе задачи психоанализа, прозрения гештальтпсихологии, откровения философии экзистенциализма и феноменологии, посвящена книга <Гештальттерапия:.возбуждение и рост в человеческой личности>, первую часть которой мы предлагаем читателю. Своеобразие изложения определяется здесь дополнительной задачей. Методы геш-тальттерапии излагаются в расчете на самостоятельную работу читателя. Впоследствии установка на аутотерапию не получила развития в гешталь-ттерапевтическом движении, оформившемся скорее как психотерапевтическая школа в более традиционном смысле слова. Однако основное содержание понятий и методов, развитых в этой книге, продолжает оставаться фундаментом гештальттерапии и в ее современных вариантах.
Содержание
Введение 4
ЧАСТЬ I: ОРИЕНТИРОВАНИЕ
I. Начальная ситуация 13
II. Контактирование с окружающим 39 Эксперимент 1: Чувствование актуального Эксперимент 2: Ощущение противоположных сил Эксперимент 3: Внимание и сосредоточение Эксперимент 4: Дифференцирование и объединение
III. Техника сознавания 85 Эксперимент 5: Вспоминание Эксперимент 6: Обострение чувствования тела Эксперимент 7: Опыт непрерывности эмоций Эксперимент 8: Вербализация Эксперимент 9: Интегрирующее сознавание
IV. Направленное сознавание 129 Эксперимент 10: Превращение слияния в контакт Эксперимент 11: Превращение тревоги в возбуждение
ЧАСТЬ II: МАНИПУЛИРОВАНИЕ СОБОЙ
V. Измененная ситуация 149
VI. Ретрофлексия 156 Эксперимент 12: Исследование ложнонаправленного поведения Эксперимент 13: Мобилизация мышц Эксперимент 14: Выполнение обращенного действия
VII. Интроекция 202 Эксперимент 15: Интроецирование и еда Эксперимент 16: Избавление от интроектов и их переваривание
VII. Проекции 225 Эксперимент 17: Обнаружение проекций Эксперимент 18: Ассимиляция проекций
Гештальттерапия Введение
Первоначально это была рукопись Фредерика С. Пер-лза. Рэлф Хэфферлин разработал практическую, Пауль Гудман развил и дополнил теоретическую часть^
Так что в своем нынешнем виде это результат совместных усилий трех авторов, и каждый несет за нее равную ответственность.
У нас была одна общая цель - создать теорию и метод, которые позволили бы расширить возможности и применимость психотерапии. Мы не считали нужным вежливо скрывать друг от друга многочисленные расхождения во взглядах, и открытое их обсуждение не раз приводило нас к результатам, которых ни один из нас не мог предполагать заранее. Многие идеи первоначальной рукописи в этой книге сохранились, но многое благодаря совместным усилиям добавлено и, что еще более важно; многое приобрело новое значение в контексте получившегося целого.
Прозрения гештальтпсихологии оказались плодотворными в применении к искусству и образованию. В академической психологии работы Вертхайме-ра, Келера, Леви на и др. ныне пользуются всеобщим признанием. Однако из-за интереса к бихевиоризму с его преимущественно двигательной установкой академические круги выдвигают на передний план аспекты гештальтпсихологии, связанные с восприятием. Замечательные работы Гольдштейна по нейропсихиатрии еще не заняли своего заслуженного места в современной науке, а применение гештальтподхода, - единственной теории, адекватно и последовательно охватывающего как нормальную, так и анормальную психологии, - в психотерапии еще не начиналось. В этой книге мы пытаемся заложить основания для этого.
(Прим. перев.) Это издание является переводом лишь первой части. Теоретические основы гештальтерапии более компактно и вместе с тем более полно изложены Ф. Перлзом в вышедшей тридцатью годами позже книге <Гештальт-подход>, которую мы надеемся со временем предложить русскому читателю. Для понимания книги и выполнения экспериментов вполне достаточно обзорного материала первой главы и пояснений к самим экспериментам,
Понимание этой книги (как, впрочем, и ее написание) требует наличия гештальтистской установки, которая насквозь пронизывает ее содержание и метод. Это может показаться невозможным для читателя: чтобы понять книгу, он должен мыслить <по-гештальтистски>, а чтобы обрести такое мышление - нужно понять книгу. К счастью, трудность эта вполне преодолима, поскольку гештальтподход не изобретен авторами. Наоборот, мы полагаем, что такая точка зрения-это естественный, неиспорченный, неискаженный подход человека к жизни, то есть к человеческому мышлению, чувствованию и действию. Средний человек, воспитанный в атмосфере внутренних конфликтов, утерял свою целостность, свое единство. Чтобы восстановить его, ему нужно Преодолеть дуализм своей личности, своего мышления и языка. Он привык мыслить противоположностями: инфантильность и зрелость, физическое и психическое, организм и среда, <я> и реальность, - как будто это действительно противостоящие друг другу сущности. Единство мировосприятия, способное растворить этот дуализм, глубоко спрятано, но не разрушено и, как мы собираемся показать, может быть с полным успехом восстановлено.
Одна из тем этой книги - ассимиляция. Организм растет, ассимилируя из среды то, что ему нужно для роста. В отношении физиологических процессов это очевидно, психологическую же ассимиляцию по большей части не замечают (исключением является фрейдовское понятие интроекции, хоть частично отдающее дань этой теме). Лишь посредством тщательной ассимиляции можно объединить разнородные субстанции в новое целое. Мы полагаем, что благодаря ассимиляции того ценного, что может предложить наука нашего времени, мы в состоянии заложить основания последовательной и практичной психотерапии.
Почему же тогда мы, как явствует из названия, отдаем предпочтение термину <гештальт>, если при этом мы равным образом принимаем во внимание фрейдовский и парафрейдовский психоанализ, райхианскую теорию <панциря>, семантику и философию? На это мы можем ответить, что мы не были благодушно-эклектичными. Ни одну из упомянутых дисциплин мы не проглатывали целиком, чтобы потом попытаться осуществить искусственный синтез. Они рассматривались критически и были организованы в новое целое, в единую теорию. В этом процессе выяснилось, что мы должны переместить цент ральный интерес психиатрии от фетиша <неизвестного>, от почитания <бессознательного>, к проблемам и феноменологии сознавания (awareness): к тому, какие факторы действуют в сознавании и как способности, которые успешно функционируют в состоянии сознавания, терпят неудачу в его отсутствии.
Сознавание характеризуется контактом, чувствованием, возбуждением и образованием гештальта. Его адекватное функционирование - область нормальной психологии; его нарушения составляют психопатологию.
Контакт как таковой возможен без сознавания, но для сознавания контакт необходим. Решающий вопрос состоит в том, с чем человек находится в контакте. Посетитель выставки современной живописи может думать, что он в контакте с картиной, на которую смотрит, меж тем как он находится в контакте с художественным критиком из своего любимого журнала.
Чувствование определяет природу сознавания; это может быть чувствование на расстоянии (например, слуховое), близкое (например, тактильное) или внутри тела (проприорецепция). В последнее можно включить чувствование собственных слов и мыслей^.
Возбуждение (excitment) - лингвистически подходящий термин - включает как физиологическое возбуждение (excitation), так и недифференцированные эмоции. Сюда можно отнести фрейдовское представление о катексисе, бергсоновский <жизненный порыв>, психологические проявления метаболизма. Здесь же мы находим основание простой теории тревожности (anxiety).
Формирование гештальта всегда сопровождает сознавание. Мы видим не три изолированные точки, а треугольник, который мы из них составляем. Формирование полных и связанных гештальтов - условие психического здоровья и роста. Только завершенный гештальт может быть организован в целостном организме как автоматически функционирующая единица (рефлекс). Любой незавершенный гештальт -составляет <незаконченную ситуацию>, требующую понимания и мешающую формированию любого нового, живого гештальта. Вместо роста и развития мы имеем в этом случае стагнацию и регрессию.
1(Прим. перев.) В более поздних вариантах теории Ф. Перлз отводил снам, фантазиям и мыслям специальную <промежуточную, область>, между внешним миром и событиями внутри организма.
Для немецкого слова <гештальт> нет точного английского перевода; до некоторой степени его значение может быть передано словами <конфигурация>, <структура>, <тема>, <структурное отношение> (Кожибский), <значимое организованное целое>. Вот лингвистический пример: слова <pal> и <lap> состоят из одних и тех же элементов, но их значение зависит от порядка букв в их гештальте. Далее, <bridge> может означать игру в карты (бридж) или конструкцию, соединяющую два берега реки (мост). Лиловый цвет выглядит голубоватым на красном фоне и красноватым - на голубом. Контекст, в котором появляется элемент, называется в гештальтпсихологии <фоном>, на котором выступает <фигура>.
При неврозе, и в еще большей степени при психозе нарушается гибкость формирования фигуры/фона. Мы часто обнаруживаем либо ригидность (фиксация), либо отсутствие образования фигуры (вытеснение). И то и другое мешает привычному завершению адекватного гештальта.
Для здоровой психики отношение между фигурой и фоном - это процесс постоянного, но значимого появления и исчезновения. Таким образом, взаимодействие фигуры и фона является центральным для той теории, которая представлена в этой книге: внимание, концентрация, интерес, забота, возбуждение и красота характеризуют здоровое формирование фигу-ры/фона, в то время как спутанность, скука, компульсивность, фиксация, тревожность, амнезии, стагнация и смущение указывают, что формирование фигуры/фона затруднено.
Такие термины как <фигура/фон>, <незаконченная ситуация>, <гештальт> заимствованы нами из гештальтпсихологии. Психоаналитические термины, вроде <суперэго>, <вытеснения>, <интроекции>, <проекции> и т.п. столь обычны в любой современной книге по психиатрии, что сейчас мы не будем уделять им специального внимания; они будут подробно обсуждаться на протяжении всей книги. Терминология философии и семантики использовалась нами в минимальной степени. Кибернетика и теория оргона в нашей книге не обсуждаются; мы полагаем, что в лучшем случае это частичные истины, поскольку они имеют дело с организмом в изоляции, а не в творческом контакте со средой. Поскольку винеровс-кие роботы не растут и не распространяются сами по себе, мы предпочитаем объяснять машины как функции людей, а не наоборот.
Теория оргона, принадлежащая Райху, успешно доводит до абсурда наиболее сомнительную часть фрейдовского наследия - теорию либидо. С другой стороны, мы обязаны Райху тем, что он спустил на землю фрейдовское, весьма абстрактное, понятие вытеснения. Райховская идея мышечного панциря, - несомненно, наиболее важный вклад в психосоматическую медицину после Фрейда. В одном пункте мы расходимся с ним (и с Анной Фрейд): мы полагаем, что защитная функция панциря - это идеологический обман. Если органическая потребность осуждается, <я> превращает свою творческую деятельность в агрессию против импульса, от которого оно отказалось, подчиняя и контролируя его. Человеку пришлось бы всю жизнь вести истощающую борьбу со своими собственными инстинктами (многие нервные срывы свидетельствуют об этом), если бы не способность организма формировать автоматически функционирующие <таможенные посты>. Эго <защищается> не в большей мере, чем гитлеровское министерство обороны в 1939 году.
Вместе с тем, перемещая акцент с обнаружения вытесненного на реорганизацию <вытесняющих> сил, мы полностью следуем за Райхом, хотя и обнаруживаем при этом, что для восстановления <я> недостаточно всего лишь распустить <мышечный панцирь характера>. Стараясь помочь пациенту сознавать средства, осуществляющие подавление собственных импульсов, мы сталкиваемся с поразительным несоответствием. Мы обнаруживаем, что сознавая эти средства, он гордится ими, гордится тем, что использует многие из своих энергий против себя, для контролирования себя. Но мы также видим, - и в этом состоит терапевтическая дилемма - что по большей части он не способен ослабить свой самоконтроль.
Фрейдист советует своему пациенту расслабиться и прекратить цензуру. Но как раз этого пациент не может сделать. Он <забыл>, как он осуществляет это запрещение. Запрещение становится рутинным, автоматизированным поведением, вроде того, как при чтении мы забываем, как пишется то или иное слово. Кажется, что мы недалеко ушли от Райха. Сначала мы не сознавши, что вытесняется; теперь мы в значительной степени не сознаем, как мы осуществляем вытеснение. Кажется необходимым активный терапевт: он должен либо интерпретировать, либо физически трясти пациента.
И вновь гештальтподход приходит нам на помощь. В предыдущей книге Ф. Перлза <Эго, голод и агрессия> предлагалась следующая теория. В борьбе за выживание наиболее значимая потребность становится фигурой и организует поведение индивида, пока не находит своего удовлетворения, после чего она отходит в фон (равновесие во времени), уступая место следующей, теперь наиболее важной потребности. Эта смена доминирующих потребностей создает для здорового организма наилучшие возможности для выживания. В нашем обществе такого рода доминирующие потребности, например - мораль и т. п" часто становятся хроническими и мешают тонкой саморегуляции человеческого организма.
Теперь мы вновь можем работать с единым принципом. Представления невротика о выживании (какими бы глупыми они ни казались внешнему наблюдателю) требуют, чтобы он напрягался, осуществлял цензуру, брал верх над аналитиком и т. п. Это его доминирующая потребность, но поскольку он забыл, как он ее организовал, она превратилась в привычку. Его намерение, например, не осуществлять цензуру, столь же эффективно, как новогодний обет алкоголика. Привычка должна стать полностью осознанной, заново вызывающей возбуждение потребностью, чтобы человек вернул себе способность справляться с незаконченными ситуациями.
^ (Прим. перев.) <Мышечный панцирь> по В. Райху - это система мышечных зажимов, создающая телесное соответствие тому, что в психоанализе именуется <защитами>, в совокупности создающим) <невротический характер>.
1 (Прим. перев.) Райх впервые применил в психотерапии непос редствен-ное физическое воздействие на зажатые мышцы пациент. массаж, размина-ние, <встряхивание> и пр., а также глубокое дыхан> воспроизведенное в методе пневмокатарсиса С. Грофа.
Вместо того, чтобы вытягивать средства из бессознательного, мы работаем с тем, что лежит на самой поверхности. Трудность в том, что пациент (часто и терапевт) принимает то, что лежит на поверхности, за само собой разумеющееся. То, как пациент разговаривает, дышит, движется, осуществляет цензуру, выражает презрение, ищет причины и пр., - кажется ему очевидным, лежащим в его конституции, в природе. В действительности же это - выражение его доминирующей потребности, например потребности быть победителем, быть хорошим, быть выразительным. Именно в очевидном мы находим его незавершенную личность; и только схватывая, останавливая очевидное, расплавляя затвердевшее, проводя различия между болтовней и реальной заинтересованностью, между стершимся от употребления и творческим,- может пациент вернуть себе живость и гибкость отношений фигуры и фона. В этом процессе роста и обретения зрелости, пациент переживает и развивает свое <я>, пользуясь теми средствами, которые имеются в его распоряжении: доступной ему мерой сознавания в экспериментальных ситуациях.
Наиболее, может быть, ценно в гештальтпсихологии понимание того, что целое определяет части, в противоположность прежним воззрениям, что целое - это всего лишь механическая сумма своих элементов. Терапевтическая ситуация, например, - это нечто большее, чем статистическое событие, включающее врача и пациента. Если врач негибок и нечувствителен к специфическим требованиям постоянно меняющейся терапевтической ситуации, - он вряд ли будет хорошим терапевтом. Он может быть упрямцем, или бизнесменом, или догматиком, но если он отказывается быть частью изменчивого процесса в психотерапевтической ситуации - он не терапевт. Поведение пациента также определяется многими обстоятельствами интервью; только стопроцентно ригидный или безумный, не воспринимающий контекста па циент будет вести себя на консультации так же, как он ве дет себя в другом месте.
Ситуация не сводится ни к полному пониманию функций организма, ни к самым совершенным познаниям о среде (об обществе и пр.). Психологическая ситуация
создается только взаимодействием организма и среды (отчасти этого касается теория межличностных отношений Х. С. Салливена), а не взятыми по отдельности организмом и средой. Изолированный организм и соответствующие абстракции - ум, душа, тело, равно как и сама по себе среда изучаются множеством наук, например, физиологией, географией и пр. и не являются заботой психологии.
Недостаточное внимание к этому обстоятельству мешало до сих пор созданию адекватной теории в нормальной и анормальной психологии. Большинство предыдущих теоретиков - в значительной степени даже Коржибский - полагали, что, коль скоро ассоциации и рефлексы несомненно существуют, то ум состоит из множества ассоциаций, а поведение или мышление состоят из рефлексов. Но творческую деятельность организма так же мало можно объяснить ассоциациями, рефлексами и другими автоматизмами, как планирование стратегии и организации военных действий - автоматизмом дисциплинированных солдат.
Как чувствование, так и движение - это направление во вне деятельности, а не механические реакции в новых для организма ситуациях. Сенсорная система ориентации и двигательная система манипуляции взаимозависимы в своем функционировании, которое может быть рефлекторным только на самых нижних слоях, где эти деятельности полностью автоматизированы и не требуют сознавания. Манипуляцией мы называем (может быть, несколько неуклюже) любую мышечную деятельность. Ум (intelligence) - это адекватная ориентация, эффективность - адекватная манипуляция. Чтобы вернуть их себе, десенситизированный и иммобилизированный невротик должен полностью восстановить сознавание, т. е. чувствование, контакт, возбуждение и формирование гештальтов.
С этой целью мы привносим в терапевтическую ситуацию признание, что любой недогматический подход основан на природном методе проб и ошибок. Таким образом клиническая ситуация превращается в экспериментальную. Мы перестаем явно или неявно требовать от пациента, чтобы он собрался, или расслабился, или отключил цензуру; перестаем говорить ему, что он отвратителен, полон сопротивления, почти мертв. Такого рода претензии лишь увеличивают его трудности, делают его более невротичным, даже безнадежным. Вместо этого мы предлагаем последовательную серию экспериментов, которые - что чрезвычайно важно - не являются заданиями, требующими выполнения. Мы просто спрашиваем: что происходит, если вы вновь и вновь пробуете делать то или это? Таким образом мы выводим на поверхность трудности пациента. Не само задание, а то, что мешает успешному выполнению задания, становится цент ром нашей работы. Мы выводим на поверхность и прора батываем, в терминах Фрейда, сами сопротивления.
Эта книга может быть использована различным образом. Тем, кто работает в области образования, медицины или психотерапии мы предлагаем точку зрения, которая, хотя и отличается от привычной для них, но - может быть - будет воспринята с достаточным пониманием. Непрофессионал может найти здесь систематический курс для личностного развития и интеграции. Чтобы извлечь из книги максимум, нужно проделать эксперименты насколько возможно добросовестно; простого чтения недостаточно. Более того, если вы будете просто читать про эксперименты, не выполняя их, у вас может возникнуть впечатление огромной и безнадежно трудной задачи; если же вы действительно проделаете то, что предлагается, вы скоро заметите изменения. Наконец, если вы занимаетесь психоанализом - как пациент, или как ученик, - эта книга не помешает вашей терапии, но может помочь преодолевать возникшие тупики.
ЧАСТЬ 1 ОРИЕНТИРОВАНИЕ
Глава 1 НАЧАЛЬНАЯ СИТУАЦИЯ
Эта книга приглашает вас заняться собой и предлагает технику для осуществления этого, - технику, которую многие до вас нашли работающей. Вы, конечно, спросите, что может получиться из этой затеи. Но ответ на этот вопрос невозможно преподнести вам на словесном блюдечке с вербальной каемочкой. Наиболее существенная часть ответа невербальна, то есть не может быть передана посредством слов: только работа такого рода, как здесь описана, может привести вас к пониманию. Но поскольку мы не можем ожидать от вас, что вы приметесь за работу, которая требует времени и усилий, в слепой надежде, что в конце концов овчинка окажется стоящей выделки, - мы попытаемся в последующих заметках описать, как мы представляем себе человеческую ситуацию, а также изложить основания нашей уверенности, что мы имеем нечто важное, чем мы готовы поделиться с каждым, кто действительно хочет улучшить свое положение.
То, что мы предлагаем вам сделать для самих себя, на первый взгляд может напоминать избитые мессианские мотивы, потому что, грубо говоря, мы хотим помочь вам открыть себя, свое <я>, и мобилизовать его, сделать более эффективным в удовлетворении ваших потребностей как биологического организма и как общественного человеческого существа.
<Открытие себя> может напомнить кому-нибудь старую историю о вытаскивании самого себя за волосы из болота. Но мы понимаем под этим не мгновенный трюк, вроде вспышки озарения, а трудный процесс, более или менее постоянный и накапливающий свои результаты. Этот процесс не прекращается, пока человек жив. Он
предполагает установление несколько особого отношения к своему <я> как действованию. Это требует техники, совершенно отличной от той, которую вы, может быть, уже испробовали и признали недостаточной - техники интроспекции.
Если открытие себя кажется задачей небесполезной, но пугающей, мы не будем спорить с такой реакцией, напоминающей о психиатрических <мумбо-юмбо> из кинофильма. Предположение, что у вас есть некое тайное или скрытое <я>, которое значительно хуже вас и которое лучше оставить в покое, - такое предположение не всегда у вас было, и вряд ли стоит навсегда его сохранять. Оно возникло, когда в прошлом, в момент стресса, вы отвергли какие-то части себя, которые доставляли вам слишком много беспокойства. В тогдашних обстоятельствах эти части были худшими, и чтобы выжить в той ситуации, вам надо было от них избавиться. Это похоже на то, как ведет себя дикий зверь, пойманный за ногу в капкан. В таких условиях нога становится угрозой, и иногда зверь отгрызает ее и спасается, хотя и живет всю оставшуюся жизнь калекой.
Но может быть ваша жизнь сейчас стала иной, нежели была тогда, когда вы отвергли часть себя. И эта часть, в отличие от звериной ноги, может быть возвращена. Все ли еще существуют причины, по которым вы первоначально ее отвергли? Это по меньшей мере стоит проверить. Мы предлагаем вам метод систематического рассмотрения и реконструкции вашей нынешней ситуации. Процедуры организованы так, что каждая предыдущая составляет необходимую основу для последующей. Вы можете двигаться в своем собственном темпе. Какую работу вы сможете проделать за определенный интервал времени, зависит от того, какую часть себя вы отбросили, и какова ваша нынешняя жизненная ситуация. В любом случае вы не будете двигаться быстрее или интенсивнее, чем сами захотите.
Мы Не предлагаем вам ни <легкого пути к мастерству>, ни программы морального усовершенствования, ни правил, обеспечивающих разрушения дурных привычек, которые вы в действительности хотите сохранить. Мы вообще не собираемся ничего делать <вам> или <с вами>. Мы предлагаем инструкции, с помощью которых вы можете, если захотите, отправиться в путешествие внутрь себя, во время которого вы своими собственными активными усилиями можете что-то сделать для своего <я> - обна-14
ружить его, организовать и направить на конструктивное использование и проживание своей жизни.
Парадоксы в этих утверждениях мы разъясним позже. Пока достаточно сказать, что говоря <ваше я>, вместо того, чтобы просто сказать <вы>, мы хотели подчеркнуть особый смысл обладания, кроющийся в притяжательном местоимении <ваше>: это ваше <я>. Заметьте также, что <вы>, о котором идет речь, - то самое <вы>, которому предстоит делать открытия в течение вашего <путешествия>, и, одновременно, это - составная часть <вашего я>. Это та именно часть, к которой мы можем обратиться, которая читает эти строки, скорее всего, проговаривая их про себя.
Не предполагается, что это предприятие будет легким. Может показаться, что выполнить указания легко - настолько легко, что, возможно, к концу вы решите, что во всем этом ничего нет; вы проскочите эксперименты, не получите никаких результатов, которых бы не предвидели заранее, и на этом остановитесь. Однако, если вы более тесно соприкоснетесь с возникающими ситуациями, вы можете обнаружить, что в некотором смысле это самая трудная и раздражающая работа из всех, с какими вы сталкивались, - но и наиболее увлекательная.
На этих страницах мы стараемся разговаривать с вами как будто лицом к лицу. Разумеется, у вас нет возможности, как в обычном разговоре, взять слово - ответить, задать вопрос, добавить подробности относительно своей личной ситуации; и мы, к сожалению, не знаем вас лично. Если бы мы знали касающиеся вас подробности - возраст, пол, образование, работу, ваши успехи и неудачи, ваши планы и ваши страхи, - мы кое-что сократили бы или, наоборот, развили бы подробнее, где-то, может быть, переставили бы акценты, поменяли порядок. Но это не изменило бы фундаментальным образом то, что мы хотим вам передать. Мы полагаем, что практически все, с чем мы будем иметь дело, применимо в той или иной степени, в том или ином отношении, к каждому человеку, живущему в наше время в условиях западной цивилизации. Применить то, что подходит для вашей ситуации, и так, как это вам подходит - это ваша работа в нашем совместном предприятии.
Поскольку многие наши представления о человеческой природе отличаются от общепринятых, важно отметить, что они не выдуманы за одну ночь. Это соединение
нескольких линий, нескольких подходов к человеческой личности. Чтобы пояснить это, нужно сказать несколько слов о современном положении в психологической науке.
Психологов можно, грубо говоря, разделить на две группы. Одна группа гордится своей приверженностью так называемому <экспериментальному методу>, другую же <экспериментаторы> называют - несмотря на многочисленные различия внутри нее - <клиницистами>. Хотя и те и другие занимаются исследованиями поведения, различие в подходах к этой задаче сделало их развитие более или менее независимым друг от друга.
С конца девятнадцатого века, когда психология начала отделяться от философии и превращаться в самостоятельную науку, ее представители стремились к <подлинной научности>. Соответственно этому они старались как можно лучше копировать в своей области те методы, которые были приняты в более развитой науке - физике. В качестве соответствия атому, как самой элементарной частице материи, ранние психологи стремились найти <атомы> поведения - неделимые дальше элементы, из которых можно было бы <собирать> более сложные реакции. При этом они старались по возможности полно придерживаться методов экспериментального исследования, принятых в физике. С современной точки зрения их методы были несколько примитивны, но и современные экспериментаторы, несмотря на усложнившуюся технику, остаются ультра-консервативными в выборе проблем исследования. Они боятся обратиться к чему-нибудь, что нельзя было бы измерить и посчитать с помощью уже имеющихся технических средств, и поэтому мало что могут сказать о таких действительно человеческих проблемах, как эмоции или личность. Они полагают, что нужно еще пятьдесят или сто лет развития психологии, прежде чем она сможет обратиться к столь сложным темам.
Позже нам придется вернуться к позиции экспериментаторов, в особенности в связи с проблемой <доказательства>. По мере того, как вы будете работать вместе с нами, у вас может время от времени появляться, желание
1 (Прим. перев.) Читатель, стремящийся поскорее перейти к практическим экспериментам, может сразу обратиться к следующей главе, параллельно понемногу дочитывая теоретический материал этой главы.
поставить под сомнение наши утверждения, и вам может захотеться потребовать от нас доказательств. В ответ мы подчеркиваем, что не утверждаем ничего, в чем вы не могли бы сами убедиться на собственном опыте и в собственном поведении. Но если вы уже заражены экс-периментаторским подходом в том виде, как мы его описали, вы можете не удовлетвориться этим и начать требовать словесных <объективных доказательств>, прежде чем приступить к осуществлению хотя бы одного невербального шага предложенной процедуры.
<Клиницистов> обвиняют прежде всего именно в невозможности привести доказательства своих теорий. В отличие от экспериментатора, сидящего в своей лаборатории, клиницист с самого начала должен так или иначе иметь дело с человеческим поведением во всей его сложности, поскольку он пытается лечить пациентов, а они не столь деликатны, чтобы заботиться о простоте предъявляемых проблем. Неотложность этих проблем заставляет его остаться сосредоточенным на эмоциональных кризисах жизни и ограждает от погружения в глубины возможных исследований ради чисто научных целей, то есть постановки безопасных задач для увеличения списка собственных публикаций. Тем не менее, для клинициста представляет опасность само богатство и разнообразие клинического материала. Постоянно связанный дефицитом времени, приученный необходимостью действовать по интуиции, часто не знакомый со страстью экспериментатора к верификации или презирающий ее, - он выдвигает теории, которые оказываются причудливой смесью тонких прозрений и необоснованных спекуляций. Тем не менее, его работа настолько плодотворна, что на нее опирается в наше время сама возможность освободить человека от специфически человеческих искажений собственного облика.
Различие в темпераменте, в подготовке и в целях заставляет клиницистов и экспериментаторов с недоверием относиться друг к другу. Экспериментатор видит клинициста неприрученным дикарем, который, пошатываясь, пробирается в дебрях теории и практики. Клиницисту экспериментатор представляется запущенным случаем невроза навязчивости, маньяком вычислений, который во имя чистой науки узнает все больше и больше о все меньшем и меньшем. Впрочем, с тех пор, как они столкнулись с проблемами, равно интересующими и тех,
и других, они начинают учиться уважать друг друга и разрешать наиболее острые противоречия.
Взаимоотношения экспериментаторов и клиницистов интересуют нас постольку, поскольку их <семейная ссора> в рамках психологии является отражением подобных отношений между представлениями и установками, свойственными до некоторой степени почти каждому человеку в нашем обществе. Процедуры самопознания и развития которые далее будут изложены, представляют неформальное, но тем не менее вполне реальное соединение экспериментальной техники с клиницистским типом материала, и важно, чтобы мы с полной определенностью понимали, что делаем. Мы должны, например, признать что со спокойной совестью совершаем то, что для экспериментатора представилось бы самым непростительным из грехов: мы включаем экспериментатора в сам эксперимент! Чтобы оправдать столь <абсурдное> пред приятие, нам нужно вспомнить, что и экспериментатор, и клиницист - каждый со своим набором правил и установлений - равно стремятся к пониманию человеческого поведения. Рассмотрим более пристально, в чем их подходы пересекаются, ибо именно в этой области и будет протекать наша работа.
Свидетелю в суде разрешается говорить лишь о том что он видел, слышал или иным образом испытывал не посредственно. Ему недозволено делать выводы и заключения на основании своего опыта, его <мнения> полагаются <несущественными, некомпетентными и не играющими никакой роли>. В отличии от простого свидетеля эксперту предлагается высказывать свое мнение относительно тех аспектов дела, которые находятся в пределах его компетенции. К сожалению, суд может превратиться в спор противостоящих друг другу экспертов.
Подобная же ситуация возникает, когда человека начинают расспрашивать о собственных психологических процессах. Сообщения различных людей отличаются друг-^Разумеется, многие исследователи, признают, что в том или ином случае им не удалось исключить экспериментатора из картины. Однако в той мере, в какой его присутствие может повлиять на результаты, они стараются разными средствами, - например, с помощью статистических манипуляций-<обезвредить> его влияние и получить более <чистые> данные.
от друга, и нет способа проверить, верны ли хоть какие-нибудь из них. В результате, экспериментаторы давно превзошли юристов в отбрасывании ненадежных свиде-гельств, и, кроме того, для них не существует приемлемых экспертов в области событий, которые можно было бы назвать <личными> (privat). Однако понятно, что отвергая единственного свидетеля, который может сообщить об этих событиях, экспериментатор тем самым исключает из науки всякий интерес к личным событиям как таковым.
В постоянной погоне за объективностью и в стремлении навсегда изгнать из области науки субъективное, экспериментатор утверждает, что лишь то, что может быть представлено на всеобщее обозрение и предъявлено компетентными наблюдателями, приемлемо в качестве научных данных. То же, что по самой своей природе может раскрываться только <личным> образом, может и предполагается существующим в нерабочие часы, но не является материалом для науки, поскольку другие наблюдатели не имеют возможности подтвердить его существования. В более старой терминологии, доверия заслуживает лишь то, что может быть указано во <внешнем> мире таким образом, чтобы другие могли прийти, посмотреть и сказать <да>; тому же, что у человека, как он говорит, <в уме>, совершенно нельзя доверять.
Такое разделение общедоступного и личного заслуживает всяческого одобрения, ибо общеизвестна тенденция лжесвидетельствования. Интересно, что клиницист в этом отношении до некоторой степени солидаризируется с экспериментатором. Он хотя и выслушивает без конца то, что говорит пациент, но не склонен принимать это за чистую монету. С его точки зрения пациент совершенно неспособен рассказать, как обстоит дело, даже самому себе. Впрочем, своим собственным словам доктор вполне доверяет, считая себя здоровым.
Экспериментатор не составляет исключения в своем убеждении, что выставленное на всеобщее обозрение более безопасно или, по меньшей мере, менее рискованно. В любых обстоятельствах, где многое поставлено на карту и где важно точно удостоверить факты, мы видим требование подписей, аттестаций, печатей и пр. - всего того, чем занимаются нотариусы. Человек советует другу: <Только ничего не подписывай>, - или, в противоположном случае: <Заставь их написать это черным по белому>. Если такое недоверие общепринято и даже считается
рациональным в повседневных отношениях, как может быть не подвержен ему ученый?
Он добавляет к этому еще одну предосторожность: исследователь должен публиковать свои данные, сопровождая их точным описанием аппаратуры, последовательности действий и т. д., так, чтобы компетентный коллега, если он сомневается в его выводах, мог повторить исследование. Хотя это редко делается, и во многих случаях было бы непрактичным, тем не менее это по меньшей мере противостоит искушению <подогнать данные> ради более удовлетворительных результатов. Сравните с этими средствами формального установления общезначимости невозможность воспроизвести условия <личных> высказываний и состояний ума человека!
Ограничение исследований исключительно воспроизводимыми ситуациями невозможно с точки зрения психологии как области разнообразия оттенков личностей. Ответ экспериментатора будет состоять в том, что наука никогда не может заниматься единичным и уникальным. Она, напротив того, стремится определить условия, в которых данное событие может быть удовлетворительно предсказано. Если это удается сделать с достаточной степенью подробности, предсказание превращается в управление, так что событие можно повторить по желанию. Слишком сложные события могут не поддаваться прямому контролю, не выходя за стадию более или менее точных предсказаний.
Заметим мимоходом, что если объектом исследования являются люди, то предсказание или контроль их поведения (в смысле экспериментальной науки) должен находиться в руках кого-то, кто выступает как режиссер в театре их действий. Ничего не изменится, если считать этого режиссера частью самого человека, кроме изменения локуса управления; это лишь особый случай того же общего отношения.
Экспериментаторы, жаждущие широчайшего практического применения своих открытий, утверждают, что мы стоим на пороге эры <человеческой инженерии>. Подобное применение уже организовано в таких сферах, как пропаганда, информация, реклама, служба найма и т. п. К сожалению, - утверждают экспериментаторы, - это применение не всегда соответствует <общественным интересам>; однако, - добавляют они, - когда предлагается новое средство, его дурное употребление не следует ставить
в вину тем, кто его изготовил. Возникает проблема распространения <человеческой инженерии> до возможности управления мотивами тех, кто ее использует. Это подразумевает иерархию управляющих, так что в конце концов многое зависит от верховного <человеческого инженера>.
Что касается индивида, то ему рекомендуется быть до некоторой степени своим собственным <инженером>. Манипулируя ситуациями, в которых, как выясняется, он может (или не может) проявить (или не проявить) определенные желательные (или нежелательные) реакции, он может научиться <запускать> их или, наоборот, удерживать внутри себя. Что такие средства <самоконтроля> вполне возможны, хорошо показывает пример человека, <овладевшего собой>, о котором мы будем говорить позже. Обратная сторона медали заключается в том, что этот <человеческий инженер> в личности неизбежно оказывается одной ее частью, принимающей на себя ответственность за целое, причем действовать она будет, исходя из своих представлений о собственных интересах, а эти последние, по самой природе такой ситуации, будут, как мы постараемся показать дальше, произвольно установленными и несогласующимися с интересами человека и человечества в целом.
Идеи <человеческой инженерии> напоминают <Смелый Новый Мир> О. Хаксли. Нелишне напомнить, что при всех достоинствах утопической технологии, в этом мире сочли полезным в качестве меры предосторожности изъять из употребления книги Шекспира и других подобных <реликтов>, чтобы с таким трудом созданное социальное равновесие не подвергалось новому риску.
Теперь рассмотрим ситуацию более внимательно с точки зрения клинициста. Мы уже отметили, что он занят преимущественно терапией. Мы не будем обращаться к истории психологического лечения (искусства столь же древнего, как сама цивилизация, с его методами, столь же разнообразными, как человеческая изобретательность и глупость). Мы будем говорить только о современной, высокоразвитой форме психотерапии, где врач и пациент регулярно встречаются друг с другом. Именно эту ситу-^Русскому читателю может быть знаком роман Р. Бредбери <451' по Фаренгейту>, написанный в те же годы.
ацию мы имели в виду, говоря о <клиницистском подходе>, хотя сам термин, конечно, гораздо шире.
С <разговорной терапией> (interview therapy) связывают, прежде всего, имя Зигмунда Фрейда. Психоанализ со времен Фрейда изменился, расширился, включил в себя разнообразные техники, выходящие далеко за пределы того, что было известно в его ранние годы. Ортодоксальные последователи Фрейда может быть хотели бы ограничить употребление термина <психоанализ> своей собственной практикой, назвав различные ответвления и инновации другими Словами; но в неразберихе обыденного словоупотребления контроль над ним совершенно невозможен. С другой стороны, группы, полагающие, что они располагают методами, далеко ушедшими от того, что Фрейд называл <психоанализом>, считают этот термин совершенно устаревшим, но находятся не в лучшем положении, потому что публика привыкла пользоваться сокращением <анализ> для обозначения всей этой сферы, и такое словоупотребление вряд ли скоро исчезнет.
<Клиницистский подход> рассматривается многими как противоположность <экспериментальному>. Предполагается, что ему недостает строгости и возможности количественной оценки результатов. Он погряз в <субъективных> находках и упорствует в своих заблуждениях. Его не беспокоит невоспроизводимость его данных. Он непринужденно создает новые словечки, не заботясь об операциональном употреблении терминов. Короче, хотя немногие сейчас присоединятся к утверждению, что психоанализ - это просто грандиозная мистификация, но с разных сторон раздается вопрос: <Наука ли это?>
Ответ, конечно, зависит от того, как определить <науку>. Если ограничить использование термина исследованиями, выполненными со всей лабораторной строгостью, - тогда, разумеется, клиническая практика не будет наукой. Но при этом <наукой> перестанут быть и многие другие области исследования, в особенности социальные <науки>. Это не изменит того, что в них происходит, однако лишит их доли престижа.
Именно престиж, связанный со словом <наука>, вызывает этот скучный спор. Принято верить тому, что <научно установлено> и сомневаться в том, что <ненаучно>. Даже домашние врачи, в течение многих поколений практиковавшие <искусство медицины>, теперь старают-22
ся, не отставая от времени, быть представителями <медицинской науки>.
Психоанализ мог бы занять лучшее положение в современном семействе наук, если бы использовал ветвь <человеческой инженерии>, связанную с рекламой и информацией. Ему не пришлось бы с такой язвительностью защищаться от нападок, и, называя вещи своими именами, он мог бы делать это с большим достоинством и изяществом. И утверждения, что только человек, подвергшийся сам психоанализу, может судить о его методе или теории, могло бы вызвать меньше нападок.
Может быть нам удастся прояснить кое-что в этом споре, если не разрешить его. Мелочную критику, выражающую озлобленность и повторяющую известные сплетни, мы не будем принимать во внимание. Нас интересует серьезная критика информированных ученых, оценивающих психоанализ как логическую систему, обладающую определенными недостатками. Прежде всего мы должны спросить, на основе какого рода контакта с ним они выносят свои суждения? Ответ состоит в том, что говоря о <психоанализе> они имеют в виду словесные описания, прежде всего - работы Фрейда.
Между тем, когда этот же термин употребляют люди, практикующие психоанализ или прошедшие его в качестве пациентов, они говорят не о том, что написано про психоанализ, а о том, что в течение долгого времени было их образом жизни, изменившим их организм как целое. Все их процессы восприятия и действия в той или иной степени подверглись трансформации. Соответственно этому, то, что они говорят, опирается не на вербальные источники.
Это ничем не отличается от поведения специалиста в любой другой области. Возьмем экспериментатора, читающего отчет своего коллеги. Он легко понимает схемы аппаратуры, которые могли бы поставить в тупик новичка. Он имел дело с подобным материалом, его обучение позволяет ему понять необходимость и смысл всех сложностей и ухищрений, ему понятны процедуры, осуществленные автором отчета, его результаты и логика его заключений. Если на его опытный взгляд все в порядке, экспериментатор принимает к сведению результаты работы коллеги и при случае может использовать их как плацдарм для дальнейших собственных исследований. Но предположим, что, к неудовольствию ученого, вы-24
воды коллеги подвергают сомнению его любимую теорию. Что он будет делать? Он может пуститься в словесную критику, придираясь ко всему, к чему удастся. Или он может, - и если он хороший экспериментатор, то так и сделает, - оставить словесные споры и отправиться в лабораторию, чтобы проверить задевшее его исследование. Поток слов, направленный против слов соперника, не решает дела, потому что в основе лежат невербальные операции, от которых зависит правильность или неправильность словесных утверждений.
С другой стороны, в той степени, в какой психоаналитики отказывались обсуждать критику со стороны, они эффектным приемом отвергали и серьезные доводы наряду с прочим. Однако развитие клинической практики показало, что многие противоречия сейчас можно считать оставшимися в прошлом.
Мы можем вернуться теперь к нашей теме - предполагаемому противоречию между <экспериментальным> и <клиницистским> подходами. Оставим в стороне их истоки - ньютоновскую физику и искусство врачевания - и рассмотрим, как протекает в обоих случаях реальная деятельность.
Слово <эксперимент> происходит от латинского <experiri> - пробовать. Согласно словарному определению, <эксперимент - это испытание или специальное наблюдение с целью подтвердить или отвергнуть некое подвергаемое сомнению утверждение; в особенности - в условиях, определяемых экспериментатором; действие или операция, предпринятые с целью открыть неизвестный принцип или эффект, или с целью проверить, установить, проиллюстрировать некоторую предполагаемую или известную истину; практическая проверка; доказательство>.
В соответствии с этим определением <разговорная терапия> - экспериментальна. Примем во внимание значительный объем контролируемых <переменных>, допускаемый намеренно упрощенной организацией терапевтической ситуации в сравнении со сложностью повседневной жизни. Врач и пациент находятся в атмосфере, свободной от отвлекающих моментов. Обычное течение времени прерывается и, в пределах длительности сессии, время открыто для всего, что может произойти. На это время <общество> сводится к двум участникам разговора. Это подлинное общество, но на этот час пациент получает
передышку от обычного социального давления, его не ждут наказания за <неправильное поведение>. По мере развертывания терапевтического эксперимента пациент все более смеет быть собой. Он позволяет себе выразить вслух то, что он раньше едва мог подумать, и подумать то, в чем раньше не мог сознаться даже самому себе. Будучи текучими и изменчивыми, меняясь от часа к часу и от одной стадии процесса к другой, эти феномены не являются тем не менее ни случайными, ни воображаемыми. Они предсказуемы, если ситуация умело организована и сессия правильно проводится.
Кроме этих общих соображений можно сказать, что терапевтическое интервью является экспериментальным <минута за минутой>, в смысле <попробуем и посмотрим, что получится>. Пациент постигает опыт самого себя. Английское, слово <experience> (опыт) происходит от того же латинского слова experiri, Пробовать, что и слово <эксперимент>. Словарное значение слова <опыт> точно соответствует тому, что мы здесь имеем в виду: <актуальное проживание события или ряда событий>.
Терапевт в нашем представлении подобен тому, что химик назвал бы катализатором - ингредиентом, который ускоряет реакцию, может быть вообще не имевшую бы места в его отсутствии. Он не определяет форму реакции, которая зависит от внутренних свойств веществ, в ней участвующих, и он не входит составной частью в ее продукты. Он запускает процесс, а многие процессы, раз начавшись, в дальнейшем сами поддерживают свое осуществление (аутокаталитические процессы). Мы полагаем, что именно так это происходит в терапии. То, что врач инициирует, пациент продолжает сам по себе. <Успехом> можно считать не <излечение> в смысле законченного продукта, а наделение человека средствами и возможностями справляться с возникающими у него проблемами. Человек обретает для своей работы пространство, не загроможденное начатыми и незаконченными воздействиями.
С этой точки зрения нет смысла обсуждать критерии терапевтического прогресса. Дело не в улучшившейся <социальной адаптации>, или совершенствовании <межличностных отношений>, которых ищет взгляд стороннего наблюдателя, желающего быть авторитетом. Речь идет о том, чтобы пациент сам сознавал свою возросшую жизненную силу и более эффективное функционирование.
Хотя другие без сомнения заметят изменения, их благоприятное мнение о происходящем не является критерием терапевтического успеха.
Такая терапия гибка и сама является жизненным приключением. Задача психотерапевта не в том, - как часто ошибочно думают, - чтобы <выяснить>, что не так у пациента, а потом <сказать ему>. Люди <говорили ему> всю его жизнь, и в той степени, в какой он принимал то, что они говорили, он сам <говорил себе>. И даже если это будет исходить от авторитетного врача, это не поможет изменить дело. Важно не то, чтобы терапевт узнал нечто о пациенте и потом рассказал ему это; важно, чтобы терапевт научил самого пациента узнавать те или иные вещи о самом себе. Это подразумевает его непосредственное сознавание того, как же он действительно функционирует как живой организм, и приходит на основе многократного опыта, по самой сущности невербального.
Возможность этого бесспорно показана в последние годы различными направлениями в развитии клинической практики. Это работа не одного человека и не одной группы людей, и развитие это далеко еще не достигло высшей точки.
Однако, поскольку терапия, требующая общения пациента с терапевтом, дорога и требует много времени, она ограничивается теми немногими, кто может позволить ее себе в качестве роскоши, или кто оказывается вынужденным к ней необходимостью, то есть совершенными <невротиками>. Но как обстоит дело со значительной частью населения, с людьми, которых нельзя назвать <больными> по обычным медицинским меркам, которые, может быть, способны выполнять свою работу, не представляют непосредственной опасности для себя или окружающих, но живут явно ниже нормы в отношении своего благополучия и удовлетворения от жизни?
Возникает вопрос, нельзя ли, ради более широкого распространения психотерапии и тех возможностей, которые она дает, свести вышеупомянутое миниатюрное общество из двух человек - терапевта и пациента, - к одному человеку, читателю напечатанных инструкций и пояснений к ним. Мы попробовали проверить это год назад, используя материал (который в предлагаемой вам книге представлен в несколько более развернутой форме), и мы получили положительный ответ. Материал был предложен студентам последних курсов
психологических факультетов трех университетов. В одном из них, где студенты различного возраста, от 18 до приблизительно 70-ти большую часть времени работали, инструкции были розданы просто как часть домашнего задания по курсу психологии. Письменные ответы подавались в течение приблизительно четырех месяцев (длительность семестра). В следующий раз курс был дан в расширенном виде и большему числу студентов. Приблизительно от сотни студентов было получено разрешение использовать их отчеты при условии анонимности; таким образом мы получили возможность цитировать подлинные отрывки, чтобы дать представление о том, какого рода и сколь различные реакции вызывает эта программа. Для многих четыре месяца оказались слишком коротким сроком, всего лишь <разогреванием> перед получением более существенных результатов; но во многих случаях мы получили свидетельства, что развитие, начавшееся во время курса, продолжалось в ускоренном темпе, когда работа уже перестала быть частью домашнего задания. Есть все основания полагать, что так может быть и в нашем случае.
Наша главная задача состоит в том, чтобы помочь вам начать сознавать, как вы в данный момент функционируете в качестве организма и личности. Поскольку вы - единственный человек, который может проделать соответствующие наблюдения, мы, разумеется, будем иметь дело с тем, что выше назвали <личными> событиями. Месторасположение таких событий можно обозначить древним термином, пережившим многочисленные решительные попытки его искоренения: это <ум> (mind). Мы, конечно, не будем отстаивать этот термин в его традиционном значении чего-то внетелесного, выходящего за пределы органического функционирования. Фактически мы на стороне <искоренителей>, но с одним различием: позже мы подробнее поясним, почему мы отрицаем независимый статус <ума>, <тела> и <внешнего мира>. То, к чему относятся эти слова - порождение дуалистической традиции.
Делая такое утверждение, мы рискуем потерять друзей с двух сторон. Те, кто лелеет свой <ум> и воспринимает себя как этот вне-физический <ум>, действующий с помощью физического <тела> во <внешнем мире> (порождение процесса социализации, к чему мы еще вернемся), могут отказаться от предлагаемых процедур, коль скоро мы проявляем так мало понимания того, как для них
обстоит дело. Им мы ответим, что если они поработают с нами в предложенном направлении, это значительно расширит их представления об <уме>.
Сторонники строго экспериментального подхода одобрят наши нападки на <ум>, но отнесутся крайне воинственно к попытке затронуть <внешний мир>. Они требуют от нас <объективности>, приверженности к тому, что проявлено общезначимым образом, - то есть хотят, чтобы мы поместили все во <внешнем мире>. Но имеет ли смысл <внешнее>, кроме как в противопоставлении <внутреннему>?
Впрочем, в некотором смысле <внутреннее> для них также существует, если только оно само появляется со стороны, то есть <внешним> образом. Как это возможно? - Существует энцефалографы, которые фиксируют электрическую деятельность мозга, электромиографы, фиксирующие так называемый потенциал действия мышц; чувствительные гальванометры, определяющие изменения в электрическом сопротивлении кожи. Подобные физиологические события в науке принято считать коррелирующими с тем, что исследуемый таким образом сообщает о своей <психической деятельности>. Для экспериментатора это не <психическое>, это <скрытое поведение>, скрытое реагирование организма, может быть необнаружимое невооруженным глазом, но отмечаемое соответствующим инструментарием. Это <скрытое поведение> противопоставляется явным движением организма во <внешнем пространстве>. Заметьте, однако, что признаваемое экспериментаторами <внутреннее> для них самих существует во <внешнем мире> - в графиках и других показаниях их инструментов.
Отметим далее, что это разделение <внутреннего> и <внешнего>, которое экспериментаторы признают у любого исследуемого организма, относится к тому, что находится внутри или вне его шкуры или кожи, а не <ума>. Если экспериментатор сообщает, что его <субъект>, принадлежащий к определенному виду, реагирует на изменения в среде, это обычно значит, что когда экспериментатор предъявляет определенные стимулы в определенных условиях, <субъект> может сделать что-то, что с достаточной определенностью указывает, что стимулы произвели какое-то действие. Стимулы могут быть визуальными, аудиальными и пр., или различными их сочетаниями; чтобы они производили действие, организм должен иметь соответствующие <органы чувств> - глаза, уши и пр.
Но реакции организма вызываются не только <внешними> (по отношению к коже) стимулами, которыми экспериментатор может с относительной легкостью манипулировать. Кроме экстерорецепторов, воспринимающих эти стимулы, организм располагает и внутренними рецепторами. Одна их часть, интерорецепторы, в значительной степени связана с пищеварительным трактом, получая стимулы от напряжения или расслабления внутренних органов, например, желудка, - от голода, переполненно-сти мочевого пузыря и пр.
Другой класс рецепторов внутри организма - проприоцепторы, расположенные в мышцах, связках и сухожилиях. В более <субъективные> времена психологи называли их функционирование <кинестезией> или <мышечным чувством>. Сейчас в литературе преобладает термин <проприоцепция>, кажущийся более <объективным>. Интересно в этой связи заметить, что <проприо> происходит от латинского <proprius>, означающего <чье-то собственное>.
Поскольку любое движение организма и даже повышенный тонус (напряжение) мышц вызывает про-приоцептивные стимулы, экспериментаторы называют эти стимулы <реактивно возникающими>. Экспериментаторы все более убеждаются в их важности для управления поведением организма, в особенности в связи с так называемым <вербальным поведением>, - термин, заменяющий им в значительной степени то, что <субъективисты> старого времени называли <высшей психической деятельностью>, включая <сознание>.
Мы могли бы снабдить этот раздел библиографическими ссылками, указывающими на быстрое развитие этих областей, - но это очень далеко от наших намерений, состоящих в том, чтобы соотнести предлагаемую дальше технику с аспектами научного подхода. Упомянем здесь недавно изобретенный <индикатор бодрствования>, основанный на том, что при бодрствовании проприоцепторы человека демонстрируют функционирование не ниже определенного уровня интенсивности. Если человек расслабляется и его мышечный тонус падает ниже этого уровня, - он засыпает. Прикрепив ко лбу человека электроды и получая потенциалы действия от фронтальных мышц, можно создать реле, которое замкнет цепь, если
потенциал упадет ниже заданного уровня, так что включится, например, громкий звонок, который разбудит человека. Парадоксальным образом, засыпая, человек (помощью этого приспособления сам себя будит. Пилотам, шоферам дальних перевозок и другим людям, вынужденным или вынуждающим себя бодрствовать, когда хочется спать, это приспособление могло не раз спасти
жизнь.
Следует, однако, заметить, что в самой сущности этого подхода речь идет об управлении поведением извне Как будто таким трудом приобретенное знание направлено на то, чтобы заставить организм функционировать предписанным образом вопреки самому себе, - даже если тот, кто предписывает это поведение, является частью самого человека.
Эта <человеческая инженерия> не имела бы привкуса произвольности в своих требованиях к организму, если бы можно было бы предположить, что тот, кто предписывает поведение, обладает неограниченной мудростью. Но столь мудрый источник мог бы вообще не вмешиваться, дав самому организму возможности себя регулировать. Если же человеческому организму нельзя доверить управление собственным поведением в условиях современной сложной цивилизации, то можно выдвинуть и противоположное утверждение, что самоуправляемый организм не потерпел бы такой цивилизации.
Оба эти утверждения, однако, бьют мимо цели, потому что, если человеческий организм не управляет собой, то что же им управляет? Если человек уговаривает, принуждает или каким-то иным образом заставляет себя делать то, чего он иначе не делал бы, то уговаривающий и уговариваемый, принуждающий и принуждаемый - оба состоят из живой плоти, - сколь бы ни погрязли они в своей <гражданской войне>. Ответ на вопрос, как получилось, что человеческий организм разделился таким образом, если это - не неизбежное положение вещей, может быть несколько спекулятивным и опирающимся на историю развития современного общества. Здесь не место обсуждать эту тему, которая блестяще рассмотрена в книге Л. Л. Уайта <Второе развитие человека>^ Бесспорный факт, что люди в своем функциониро-IO.L.L. Whyte. The Next Development of Man., N.Y., 1948.
вании разделены таким образом. Но мы не начинаем нашу жизнь в этой войне с самим собой. И если человек не равнодушен к превратностям своей жизни, он может ясно увидеть это разделение и - главное - в самом процессе его обнаружения начать избавляться от него. С точки зрения экспериментатора это может показаться уходом в <субъективизм>, но на определенной ступени человек обнаруживает, что дихотомия <субъективное-объективное> - ложная дихотомия.
Дата добавления: 0000-00-00 | Просмотры: 535 | Нарушение авторских прав |