АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

КОЛЛАПС. Коллапс. Вселенная набухает, раздувается, и вот-вот рванет, а мы – прямо в эпицентре этого грядущего взрыва

Коллапс. Вселенная набухает, раздувается, и вот-вот рванет, а мы – прямо в эпицентре этого грядущего взрыва, пульсируем с ней в едином ритме.

Я чувствую это приближающееся, в морозном воздухе, словно наступающее волшебство. Мир в преддверии чуда, будто в канун Рождества. Какая-то легкость насытила воздух, будто слишком много озона. И вместе с тем, закрадываются тени. Все это слишком хрупко, и легко может пойти прахом. Если чуда не случится, и мир окажется в величайшем разочаровании.

И я чувствовал, что должен спасти это чудо, должен найти его и сохранить, позволить свершиться. Я словно был избран, я был героем. Я потерял себя в этом преддверии Рождества.

Праздники закончились. Коллапс. Мир рванул. Все закончилось. Можно вздохнуть с облегчением. Я стал бледной тенью, метающейся между яркими огнями. Никто не чинил препон. Просто однажды все праздники на земле закончатся.

Громоотводы не помогут. Беды не избежать.

Последние дни, в мире становилось все холоднее и неуютней. Тепло исчезало из сердец и тел, исчезало из мира. Небо – как серая клетка, уходила последняя человечность. Я знал, что все определяется нашим сознанием, но что-то внутри мешало покинуть этот лабиринт. Я погружался во все большие и большие дебри, ожидая Рождество, которое никогда не наступит. Заблудшая овца, отбившаяся от стаи, подхватила меня за воротник, и уносила все дальше в страну волков, сопя и убаюкивая покачиванием.

Я проснулся, чувствуя себя неизлечимо больным и ослабшим. Словно жуткая лихорадка, безумная простуда овладели мной, или обнаружился рак. Но я был болен собой, уничтожаем собственным существованием. Непримиримостью с миром и жизнью. Наверно, я походил на запертого в карточном домике самоубийцу.

Я чувствовал холод в теле, он покорял и обрабатывал кровеносную систему, заразив кровь, и циркулировал по венам и артериям. Сердце кольнуло болью, кашель стал рвать легкие, на сильные руки – бумагу. Я не мог шевельнуться, центр управления телом, посылающий нейроны приказов, обратился в камень.

Последнее лето закончилось, а осень опустилась злой колдуньей, сорвавшей все краски и заставившей цвета поблекнуть. Карнавал кленовых листьев закончился, и под тяжелым серым небом, пронизанные ледяным ветром, предвещающим приход зимы, в пустых переулках, осажденные оголившимися, словно для приготовления из веток виселиц, деревьями, все искали тепло. Ожидая лучей солнца, в шарфах и вязанных шапках, сжимая рукавицами исходящие паром стаканчики кофе. Все было обречено обратиться ледяными статуями, все лежало в тени смертного приговора.

Еще вчера все было хорошо, а проснулся я в канон Апокалипсиса, Конце Света, рождении отчаянья, уныния и безнадеги. Сердце громыхало, словно перетрудившийся аккумулятор, и проходящий через него холод, будто сжимающаяся стена игл пробивающих кожаный мешочек. Легкие пожирал огонь. Все тело захватила болезнь, но хуже всего – голова. Ее словно охватил нимб, и этот обруч сжимался, впиваясь в череп и причиняя адскую боль. Кажется, все мои грехи заставляли его стягиваться. Черепушка грозила лопнуть и разлететься осколками с варевом мозгов.

Зима пришла, чтобы убить меня. Холод уже вошел в тело, и теперь он будет разрастаться, пока окончательно не прикончит меня. Я вдруг осознал это все одним мигом, будто мне выдали условие задачи, и потребовали найти решение. И времени осталось совсем немного.

Мне надо было бежать, спасаться, но холод уже словил меня. Жизненные силы покидали тело, я остывал и не мог подняться. Я не мог согреться. Преддверие беды и какой-то зов наполнили мир, разрываемые хрипов черных воронов за окном. Они, казалось, слетелись со всего мира и угнездились на крыше большой черной копошащейся тучей, предвещая мое полное оледенение.

Разливающаяся по крови болезнь, как яд, уничтожала сознание и тело. Я словно проснулся проклятым.

Ты жалок и ничтожен, – шептал холод из крови, омывая сердце. – Оглянись на свою жизнь. Насколько она пуста и никчемна. Ты слишком слаб, ты барахтаешься. Ты остываешь. Ты давно потерялся. Смотри, как остывает земля. Ничего не осталось.

И я соглашался с ним. Дрожь била тело и я не мог с ней справиться. Меня колотило, лихорадило, я не мог шевельнуть даже пальцем, словно попавший под тотальное уничтожение.

Где же земля? Где все люди? Никого не было, человечество словно ушло, я лишь догадывался об их существовании, том, что они всегда были здесь и окружали меня, но сейчас не получал никакого подтверждения их существованию. Казалось, стоит выйти на улицу – и меня встретят пустые покинутые здания, брошенные автомобили и оставленные вещи. И так на всем земном шаре. Мир подвергся тотальному уничтожению. Здесь были только я и холод, готовящий меня в жертву к приходу зимы.

Я пытался вспомнить себя. Кто я и где нахожусь, что происходило со мной и какие люди окружали меня. Но во всем сознании присутствовал лишь холод. Воспоминания покоились во льдах. Цветы не выживают на холоде, осы и бабочки не выживают. Ничто из лета не остается зимой. Но я должен был найти это, я чувствовал. Тревога и грозящая беда смешивались с ожиданием чуда, как в канон Рождества.

Я сцепил зубы, и колотясь, боролся с холодом. Я знал откуда-то: что-то должно произойти. Оно спасет меня, лишь сейчас – но большего не надо. И я ждал, ощущая замедляющийся ритм сердца, его слепую боль, словно искромсанного война, тяжесть покрывшихся изнутри инеем легких, плавающие в крови маленькие кристаллики льда, терзающие весь организм. Как медленно каменеет голова, словно превращаясь в цементное изваяние. Становятся ватными пальцы. Холод разбивал меня.

Я чувствовал, что могу бороться с ним, победить, но не знал: как. Пытался сосредоточиться на чем-то, думать, вспоминать, строить образы или какие-то картины, но все было без толку. Я не был готов к этому, я был растерян и беззащитен.

Мне оставалось лишь ждать и надеяться, не позволяя прикончить ему меня раньше, чем все же придет освобождение.

Все, что происходит – лишь у тебя в голове. Только там ты можешь проиграть себе, или выиграть у себя же. Откуда-то я знал эти слова. И что-то они значили. Что-то важное. Словно кто-то протянул мне сквозь стену ледяных колючек, оставив на них свою кровь, эту подсказку, надеясь, что я сумею воспользоваться ей.

Только я не мог понять, что с этим делать. Что это значит? Кто передал мне это? Я не мог понять, не мог осознать, холод терзал меня. Я умирал, и воронье со всего мира, облепившее все соседские крыши радовалось этому и кричало. Обесцененное небо оставалось радушным.

Я чувствовал отмирающие клетки организма, отпадающие холодными кристалликами, чувствовал распадающиеся частички сознания, я крошился и распадался белой пылью изнутри, и ничего не мог поделать. Все тепло, что я вспоминал, не грело и не имело значения. Оно воспринималось как какой-то извращенный пучок радиации, смертельный и отвратительный. Холод царил и в нем.

Я знал, что за стенами квартиры не ждет ничего хорошего. Мир умирал, пораженный медленной смертью, как и я, пораженный проклятием холода. Мы превращались в какую-то грязь, полную мусора и гниющих листьев, слизкую и отвратительную, и небеса наши были столь же серы и беспощадны. Но я даже не мог выйти в него, запертый в коробке стен, словно в сундуке, лихорадящееся и остывающее сердце, вдруг отрезанное от прочего организма какой-то сферой.

Сколько еще мне осталось дышать? Сколько времени, терзаний и боли нужно вытерпеть, прежде чем я окончательно остыну? Я потерялся, ограниченный лишь ритмами своего организма и не знал. Просто лежал, а холод грыз меня, и невозможно укрыться. Как он попал сюда? Кто впустил его?

Я видел лишь потолок. Чувствовал кровать, знал, у изголовья пылятся собранные мной книги, в другой комнате спрятаны в шкафу бутылки с виски, там же молчит патефон, гудящий холодильник и капающая из крана вода. Знал, где висит зеркало, стоит каждый стул, какой расцветки и узоров ковры. Все в этом доме – и во всем этом не было никакого толку. Я был застигнут среди этих вещей, и ни одна из них не могла мне помочь.

Так и приходит смерть, так и приходит холод, и я не мог даже двинуться, чтобы совладать с ними. Ужасные процессы протекали в организме, но я не понимал, что исчезает и изменяется.

Зазвонил телефон. Протяжно, долго, звон проникал в сознание, протекал сквозь меня. И это было то, что я ждал. Попытался встать, ответить, но холод крепко держал в когтях. Разорвать эти цепи я не мог. А миг уходил, я чувствовал с каждой секундой, как что-то крошится и рушится, исчезает надежда, остается лишь отвратительное чувство покинутости и упущености. Достаточно просто встать, быстро, не думая, и все разлетится, сердце начнет стучать в правильном ритме… но это было не преодолимо.

Я лежал и ждал, когда телефон умолкнет, чтобы замерзнуть окончательно. Наконец гудки смолкли. Я чувствовал, что проваливаюсь в пропасть, во тьму. Включился автоответчик.

-Привет, Роб! Это Эйнджел, – заполнил квартиру чудной голос, словно из совершенно другого мира, или как минимум противоположного конца планеты, солнечной стороны. – Ты не забыл, что мы встречаемся сегодня вечером? Я убегаю на работу, но после шести жду тебя. Помни: ты обещал мне этот вечер. Не опаздывай!

Все смолкло. Я не почувствовал себя лучше.

Ничего не изменилось. Но этот звонок – был именно тем, что я ждал. Он словно напоминал о грядущем, показывал направление, в котором я должен двигаться, прореха в череде туч, в которую выглядывает солнце. Напоминание о чуде.

Я сел в кровати, чувствуя, как сыплются кристаллики льда, как медленно возвращаются чувства к обмороженным конечностям. Кутаясь в одеяло, вздрагивая от холода, подошел к окну. Почему-то, был уверен, что там идет снег. Но на меня смотрела лишь сырость и противность осени, умирающего мира.

Конечно, сейчас не может идти снег. Ведь это Забытое Рождество. На него никогда не было снега.

Роб, – так сказала Эйнджел. – Ты обещал мне этот вечер.

Мое имя Роб. Я привалился лбом к ледяному стеклу.

Закутавшись в одеяло, я поглощал горячий чай и курил, пытаясь изгнать холод. Острый приступ прошел, и тело вновь стало моим, разбитое, как после разгромной войны. Я еще чувствовал кристаллики льда в крови, неотвратимую угрозу смертельной болезни, с течением времени лишь разрастающуюся. Холод покинул тело, поселившись в душе.

И, словно отмеренный врачами срок жизни, с сожалением высказываемый смертельно больному, я знал, что к полуночи буду мертв. Холод пожрет меня. Нет, тело останется, мысли, сердце так же будет стучать, но мои чувства, мечты и душа – оледенеют и спадут бессмысленной снежной пылью.

Утренний свет должен был заливать мир, но стена мрачных туч на небе столь плотна, что он не мог пробиться сквозь нее. Я вдруг увидел все, словно с высоты птичьего полета, на какой-то миг глаза распахнулись так широко, словно могли вобрать всю вселенную. Образы будущего нахлынули дурнотой и невыносимостью клетки тела. Будто дурман предсказаний какой-то старой гадалки окутал голову.

Я чувствовал тяжесть и разочарование. Собственная ничтожность давила небоскребом. Вспышки света во тьме, какие-то крысы. Раньше я ненавидел себя, сейчас презирал. Все не приходит в один миг, копится и копится, просто однажды сдерживающая нить над головой рвется, и весь скопленный мусор погребает могильной плитой. Так больше нельзя жить. Изменись или умри. Ты должен принять ответственность. Тени, тени, убегающий парень. Переродись. Коллапс все ближе.

Это ловушка. Вселенная распадается. Рождество забыто. Время застывает и белый свет поглощает все. Мертвое тело заносит снег.

Потом все исчезло, оставив лишь резкий привкус по рту и боль в грудной клетке. Я сидел на той же кухне, с той же сигаретой и тем же чаем, и секундная стрелка на часах сдвинулась лишь на несколько делений, но, казалось, мир постигла большая неудача. Мое отвратительное тяжелое тело чуть сдвинулось в пространстве. И это небольшое искажение проявилось часов через пять.

Что-то крутилось, менялось, кружилось. Что-то происходило. Что-то было не так.

У него не было внешних признаков или проявлений, но я явственно ощущал его присутствие. Биоритм системы стих, словно сбился на время затяжного космического прыжка. Все залила чудовищная тишина и неподвижность, обманчивое спокойствие перед Концом Света.

Я больше не чувствовал наступление чудес, не ощущал себя в его преддверии. Я знал: оно по-прежнему есть, но больше не мог прикоснуться. Осталось лишь усталость, холод, и отвращение к этому нелепому телу. К прожитой жизни, себе, происходящему.

Оставаться неподвижным и безразличным к этому было невозможно, и я выбрался прочь. Вот только куда идти и что делать, у меня не было ни малейшего понятия.

В этом огромном сером мире я остался один на один со своей болезнью. Заполненный пустотой и утратой, страдающий от холода, я брел по отсыревшим улицам. Как можно узнать последний день мира, если он ничем не отличается от любого другого? Никто не видит этого. Давно подкрадывающиеся признаки завершения становятся лишь сильнее, но те, кто не прислушивались к ним изначально, никогда не заметят этих перемен.

Я не знал, страдаю ли я паранойей или схожу с ума, но холод грыз меня. Потерянный и заблудший, я всматривался в вещи и людей, силясь найти и разобрать это недостающее, высмотреть чудо и разом покончить с нависшей угрозой, побороть холод и снова чувствовать тепло.

Но я видел эти вещи уже тысячи раз, хотя даже будь впервые, всматриваясь в стены и окна домов, топчущие мимо башмаки и куртки прохожих, остро болезненные деревья, хмурое небо, я ничего не чувствовал. Все было отстраненным и далеким, а поиски – безрезультатны. Я менял маршруты, заходил в переулки, резко сворачивал, возвращался обратно, словно стараясь поразить чей-то гибкий тонкий ум неожиданностью и внезапно оказаться там, где меня тот момент совершенно не может быть. И тогда, возможно, я смог бы увидеть, зацепиться хоть за что-то. Но нигде ничего не было.

Я блуждал под угрозой неуютного неба, не зная, что делать, куда пойти, и где решение моей проблемы. Его не было, словно я был брошен выживать в ледяной пустыне без каких-либо средств. Где и как можно обнаружить преддверие чуда? Как побороть холод внутри и остановить болезнь, у которой нет физических проявлений? Как спасти себя и мир? Что я мог сделать с тем, о чем имел лишь смутное представление, основанное на собственных неясных ощущениях, чувствах, понять которые не мог. И все же, это уничтожало меня, грозило уничтожить. И время, мое время, отмеренное кем-то ровно до полуночи, когда наступит забытое Рождество (о чем я опять-таки ничего не знал, но откуда-то эта уверенность жила, что если это – неверно, эти ощущения ложны, то весь мир - несуществующая больная фантазия иллюзиониста, внушающего свои мысли цыпленку, приготовленному к духовке), неумолимо быстро исчезало.

Вселенная готова была сжаться в одну точку, обратившись в ничто.

Когда ходить уже стало не возможно, я замерзал, изнутри и снаружи, так ничего не нашедший, лишь растерянный и подавленный еще больше, я решил сделать остановку и завернул в кафе. Заказав чай с тостами, закурил. Часы показывали что-то около одиннадцати.

Что я имел в распоряжении? Что я знал? Что мог сделать? Холод не только поселился во мне, распространяясь изнутри, он ворвался в мир, делая его мерзлым и неуютным. Кончики пальцев леденели, щеки подвергались нападкам, все тело охватывала дрожь. Откуда взялись эти мысли о завершении? Я не думал, что действительно умру после полуночи, если ничего не найду, и мир тоже останется невредимым, все предметы и вещи будут на месте, вся это гора и свалка масс и материала, но что-то во мне умрет, и нечто в мире тоже погибнет.

Случится коллапс.

Но я пил чай, поедая тосты, курил и не мог ничего придумать. Куда мне двигаться? Где искать и, главное, что? Словно мне сказали, что я болен раком, и весь мир болен раком, а мне нужно придумать лекарство. Хотя это немного не то. Но я знал только об этом. И еще забытое Рождество. Откуда-то я знаю это название, понятия не имею, что оно означает.

И еще я вдруг ощутил – они ищут меня. Кто бы ни были, и зачем, но ищут. Они знают, я попал под их взгляд. Они повязаны с этим, они – часть его, непосредственные участники, тогда как я лишь случайно оказавшийся на линии огня человек.

Но я мог думать об этом что угодно – и никаких прояснений, никаких перспектив.

Пытался думать о своей жизни, но в прошлом, кажется, не было никаких событий, что могли бы вызвать что-то подобное. Жизнь складывалась не слишком удачно, но жаловаться я не собирался. Значит, дело было не в этом. Голова уже бухла от бесплодных и бесполезных размышлений, словно ее набивали каким-то старым тряпьем, пока объем черепа не увеличился раза в два, а потом внезапно вернулся к первоначальному, и не пошел по швам…

Стрелка на часах сместилась от «что-то около одиннадцати» к «что-то около двенадцати». Я уже согрелся (пусть холод внутри все так же расползался, но хотя бы тело уже не дрожало), выпил около четырех чашек чая под восемь тостов и шесть сигарет, посетил местную уборную, и… собственно, задал себе этот вопрос: и что же?

Нет, это было гиблое дело. Так я ничего бы не решил. Возможно, стоит как-то дать о себе знать им, тем, кто меня ищет. Но я не знал их мотивов, целей. К тому же, где-то внутри зрела уверенность, что они сами меня найдут.

А в моем распоряжении оставалось уже меньше двенадцати часов.

В шесть я должен встретиться с Эйнджел. В шесть. А что до этого? Я расплатился и вышел. Холод тут же бросился на меня, как изголодавшийся пес. Можно было сходить в кинотеатр, но броские афиши фильмов совершенно не привлекали. Я вспомнил, что обещал помочь сегодня Майклу с космопланом, но не уверен, хочется ли идти к нему. В любом случае, стоило хотя бы позвонить.

Или нет? Я присел на скамейку и закурил, уставившись в небо. Все так же кричали птицы, плещась в вышине. Громыхали трамваи и протекали мимо силуэты людей. Мне казалось, что они будут идти так и дальше в этой толпе, даже если мир остановится. Даже если все вокруг исчезнет, и я вместе с ним, они – останутся, будут идти туда обратно, затянутые этим вечным движением. Я понял, почему, даже если придет завершение, мир даже не осознает этого.

Коллапс, все исчезнет, но поток не прервется. Куда, как, зачем, почему, кто? Они, несомненно, знают ответы на эти вопросы, знают все, и идут, движимые этими ответами, сосредоточенно, раздраженно и суетливо. А я курю на этой скамейке, точно такой же, и тем не менее далекий и чужой, словно не приспособившийся. Они канули в какой-то замкнутой вечности, а меня настигает завершение.

Я столько раз входил в эту реку, плескался в этой толпе, я был таким же, как они, точно таким же, но они чувствовали себя там уютно и прекрасно, поток ласкал их, в то время как я постоянно натыкался на камни. Я ощущал себя неуютно среди этой массы, чуждо и неприглядно, словно был альбиносом.

И где же здесь может скрываться что-то, похожее на чудо? Где здесь я смогу найти лекарство и привести себя в порядок? Это казалось невозможным. Это невозможно. Я решил поехать к Майклу и помочь ему с космопланом. Помощь с космопланом, разве не единственно достойное дело в последний день, когда ты еще остаешься собой, а мир не завершился?

Так вот, я собрался ехать к Майклу помогать с космопланом, когда они выловили меня. Спустившись в метро, я ожидал поезда на платформе, вздрагивая и кутаясь в плащ. Холод расползался по организму, я ощущал подкрадывающуюся слабость, тошноту, наступающие последствия.

Платформа внезапно ушла из-под ног, меня повело прямо к провалу, я чудом удержался от падения на рельсы. Что-то влетело в спину, с силой и целенаправленно, словно меня стремились отправить под поезд. Хотели убить?

Я обернулся и заметил стремительно удаляющегося от платформы подростка. В плаще с поднятым воротом и глубоко натянутой шапке, его спина мелькала среди прохожих, грозя затеряться.

Вряд ли меня хотели убить. До поезда еще далеко. Тогда в чем смысл этой акции? Просто случайность? Но чего-то не хватало, я чувствовал.

-С вами все в порядке? – участливо осведомилась полная женщина с сумками. – Эта современная молодежь совсем потеряла страх и совесть.

Страх?

-Это был не подросток, – вмешался какой-то офисный мужчина с черным чемоданчиком. – Я уверен, что это был карлик.

Карлик?

-Это был подросток! – убежденно продолжила женщина. – Только дети способны на подобное. Нынешние подростки – просто ужас! Их нужно держать в клетках!

В клетках?

-Но это был не подросток!

-Значит, это был карлик? Вы что, расист?! Какие у вас предубеждения к маленьким людям? Считаете, нужно во всем обвинять уродцев?!

Уродцы?

-А какие у вас предубеждения к детям?!

Офисный чемоданчик сцепился с сумками. Я их уже совсем не волновал. Как бы то ни было, подросток или карлик уже скрылся.

Я все еще не мог понять, чего не хватало.

-Он украл ваш бумажник, – сказал невысокий мужчина с грустными глазами, смущенно переминаясь рядом. – Извините. Я все видел, но не сумел ухватить его. Он слишком шустрый. А крикнуть «Держи вора!», я не сумел себя заставить.

Под моим удивленным взглядом он замялся еще сильнее.

-Извините. Я просто очень робкий. Мне стыдно, но я не смог заставить себя ничего сказать. Мне действительно очень стыдно. Я мог помешать ему, но… Я очень корю себя за это, поверьте.

-Ничего, – сказал я. – Это всего лишь бумажник. Лучше скажите, кто это был?

-Ну… – мялся мужчина. – На нем была маска крысы.

Маска крысы?

-О, нет! Господи! – на его лице возникла гримаса страха, и даже ужаса. – Я знаю, кто это.

-Серьезно? И кто же?

-Я… – мужчина замялся еще больше. – Я могу отвести вас к нему, если хотите. Я мог бы и сам сходить… но боюсь, мне не хватит смелости.

-Это всего лишь бумажник. Там были всего лишь все мои деньги. Я вас не виню.

-Пойдемте. Пожалуйста. Иначе я буду винить себя. Он живет недалеко.

-Хорошо, – вздохнул я. – Ведите.

-Да, да, конечно. Прошу. Извините. Мне так жаль, что причиняю вам хлопоты. Всего этого можно было избежать, если бы я был более смелым…

-Ничего. Все в порядке.

Я последовал за переминающимся человеком. Он был действительно каким-то странным и болезным, словно чахлый цветок. Он весь мялся, в буквальном смысле. Мялся, когда говорил, когда ходил, руки мяли полы куртки. В каких условиях он должен был расти?

Мы вышли из метро и направились к одному из спальных районов через переулки. Мнущийся постоянно извинялся, и я непрестанно одергивал, все в порядке, прерывая поток его излияний. Я почти не слушал, что он говорит, ожидая, что будет дальше.

Бояться, я не боялся. Деньги у меня уже отобрали, а возжелай убить меня – стоило лишь сделать тот удар лишь сильнее, и выждать момент, когда подойдет поезд. Значит, все было затеяно не за этим. Только кто эти актеры и зачем вообще разыгрывать эту постановку, я не знал.

Когда Мнущийся свернул в тупик, я не беспокоился. Вот когда он открыл крышку люка и начал переминаться с ноги на ногу, смущенно глядя на меня, я понял, что что-то не так.

-Ты же не хочешь сказать, что мне придется лезть туда?

-Ну… вообще-то, – Мнущийся смялся еще больше. – Он живет там, и…

-Он там живет?

-Да.

Парень в маске крысы живет в канализации. Отлично. Может, я давно пропустил Конец Света?

-Послушай, давай оставим парня в покое и не полезем туда. Я не сильно расстроюсь, что мой бумажник стащил парень, который живет в канализации. Держу пари, ему эти деньги нужнее, чем мне.

-Но как же…

-Не волнуйся. Я тебя не виню. Все в порядке. Мне стоило лучше следить за своими вещами.

-Но так нельзя! – воскликнул Мнущийся. – Ведь он украл ваши деньги! Он поступил неправильно. Вы не должны прощать ему такое. И я не помешал ему. И если сейчас мы ничего не сделаем, это будет преследовать меня и дальше, как многие другие вещи…

-Я не злюсь на него. Иногда нет другого выбора, кроме как поступать неправильно. Даже мне иногда приходилось делать то, чего я не хотел. К тому же, это всего лишь деньги. Вот толкни он меня под поезд – я бы рассердился.

-Но если мы оставим это так сейчас, он будет повторять это снова и снова, и однажды попадет в неприятности.

-Так скажи ему об этом сам.

-Но… я не смогу, – опустил глаза мнущийся. – Боюсь, я не смогу сказать ему об этом…

Я вздохнул. Он – странный, я говорил? Действительно странный.

-Я просто не хочу лезть туда. Это же канализация.

-Не волнуйтесь. С вами ничего не случится. Обещаю. Вас никто не тронет.

Я вздохнул.

-Значит, выбора у меня нет?

Он улыбался, словно понимая, что обыграл меня по всем верхам.

Я думал о том, как помогал бы Майклу с космопланом. Думал о звездах, планетах и открытом космосе. А вместо этого спускался в канализацию. Что-то было не так, что-то давно было не так. Я не мог отказывать людям. Возможно, это были всего лишь проявления моей слабости, нерешительности и нежелания принимать решения самостоятельно. Но, отказывая в чем-то людям, я всегда чувствовал вину и угрызения совести, раскаянье.

Но иногда приходилось поступать неправильно. Иногда так выходило неумышленно. Малейший просчет и глупость оборачивались разрушительной катастрофой. Это было ужасно. И никакой малейшей причины для того, чтобы происходило что-то подобное.

Нужно быть предельно внимательным и невероятно осторожным. Нужно всегда держать все под контролем. Сосредоточиться и не допускать ошибок.

Сосредоточься – эти скобы слишком скользкие, ржавые и отвратительные. Их хочется отпустить, но они и сами рады выскользнуть из рук – чтобы отправить меня в падение до самого дня этой шахты. И я останусь там, в темноте, с переломанными конечностями и хребтом, задыхающийся и выхаркивающий кровь, умирать еще до того, как все закончится.

Почему я не думал о том, чтобы умереть до завершения? Решило бы это все проблемы? Смог бы я унести с собой весь холод, пришедший в этот мир?

Но я крепко сжимал торчащие из стены скобы, пачкая руки, перебарывая отвращение и желание разжать пальцы и перестать держаться. Глаза постепенно привыкали к темноте. Я свыкся даже с гнилостным запахом и спертым теплом замкнутого помещения, отвратительным теплом подогреваемого воздуха, свалявшегося и слежавшегося, словно затертая шерстяная кофта, ни разу не стиранная за последние лет пять-шесть. Было как-то противно мокро, откуда-то капало, стены словно залила какая-то слизь. Сверху копошился Мнущийся, но я не слышал, даже если он что-то говорил. Снова извинялся или укорял себя. Жутко неуютно.

Внезапно нога ушла в пустоту. Скоба отсутствовала, я потерял равновесие и всякое притяжение к земле, словно выпав в невесомость, провалился в миг растянувшейся вечности. Под ногой вдруг выросла поверхность и меня ощутимо тряхнуло. Кривясь от боли в лодыжках, я отступил, позволяя спуститься Мнущемуся. Вокруг была сплошная тьма.

Я услышал стук подошв и понял, что он приземлился нормально. Нащупав спички, я зажег одну и подкурил. В слабых пятнах света вырисовывались стены, какие-то трубы, уходящий в разные стороны коридор, растерянное лицо Мнущегося. Огонь стал жечь пальцы, и я вбросил спичку.

-Подождите. Сейчас я достану фонарик. Закройте глаза. Уже можно открывать.

Теперь у нас был источник света, бегающее по стенам, потолку и полу пятно, из-под которого опрометью выметались крысы.

-Здесь так грязно. Извините, что вам приходится терпеть все это.

-Потерплю уж, – буркнул я, выдыхая клубы дыма. А можно курить в канализации? Совершенно внезапно подкрадывается куча опасностей, о которых даже не подозревал. Смерть ждет за каждым повтором.

-Пойдемте. Здесь совсем недалеко.

Я следовал за Мнущимся, выдыхая клубы дыма. Под ногами чавкало. Я в канализации, во тьме и каких-то смягчающих обстоятельствах. Всего лишь десяток или пара десятков метров под землей, а вся поверхность уже кажется невообразимо далекой, словно почти нереальной. Серый и сумеречный мир, уничтожаемый холодом, множество людей и зданий, и все это близится к Завершению, а здесь, во тьме, я словно пребываю в спасении, будто Завершение уже наступило, и мы – последние спасшиеся. Прокрадывающиеся на руинах, но все же выжившие и пережившие. Все прошло.

Как обманчиво.

Я затушил сигарету. Здесь тепло, хоть и слякотно, слизко и отвратительно, волны спертого воздуха приносят аромат гниющей картошки. Сюда стекают все сточные воды.

Мы все шли и шли. Я снова закурил. В трубах шумела вода. Интересно, водятся ли здесь аллигаторы? Может, какая-то другая мерзость. Здесь целый мир, смываемый с поверхности. Помимо отходов жизнедеятельности, как много других вещей могут быть похоронены здесь людьми? Глубокие тени вдруг стали насыщенней, словно скрывающие тайну или угрозу. Возможно, мне стоило опасаться. Если меня заманили сюда, чтобы распилить на части и съесть? Пожрать живьем или сделать жертвой на каком-нибудь ритуале?

Подобные мысли казались в этих туннелях совсем не лишенными истины. Я начинал подумывать, как бы не дать отсюда деру. Вся эта ситуация могла обернуться совсем скверно.

Впереди забрезжил какой-то свет. Всегда что-то горит в конце туннеля, и это радостный свет, только вещи, которые он освещает, не всегда радуют. Вещи, которые я увидел сейчас, удивляли. Мнущийся выключил фонарик.

Здесь было довольно светло – с потолка свисали россыпи лампочек, целые гроздья, словно посаженные на грядке. Я чувствовал себя словно в дверях какой-то волшебной страны. Перед нами раскинулся целый небольшой городишко. Шахта поднималась вверх, и свободного места было довольно много, чтобы организовать здесь что-то вроде поселка отверженных. Горели бочки с асфальтом, вокруг раскинулось множество палаток и картонных коробок, между которыми бродили заросшие грязные люди. Так выглядят любые бродяги, хиппи и бездомные, да и я выглядел бы вряд ли лучше, живя в канализации.

Вот только здесь все местные обитатели носили маски крыс. В полумраке, игре теней, они казались их настоящими лицами. Мнущийся вел меня под их неодобрительными взглядами, едва ли не шипением. Каждый отвлекался от своего дела, чтобы злобно зыркнуть на меня и оскалить зубы. Движения Мнущегося стали более гладкими, но чувствовал он себя, похоже, совершенно не в своей тарелке. Постоянно оглядывался на меня и что-то лепетал. Я и сам чувствовал себя неуютно. Но страха не было.

Прямо по курсу выскочил коротышка в пальто и шляпе, в протянутой руке я увидел свой бумажник.

-Извините, – сказал он. Понять эмоции я не мог из-за маски. – Но нам надо было как-то привести вас сюда.

-Могли бы придумать способ и получше, – буркнул я. – Оставь бумажник себе.

-Извините, но вы не можете. Это ведь ваш бумажник, – продолжал Мнущийся. – Мы не можем его забрать. Там ваши деньги, это вы их заработали. Они нужны вам…

-Ничего страшного.

-Пойдемте. Старейшина ждет вас, – сказал паренек, спрятав бумажник.

-Старейшина? Кто это?

-Он сам все расскажет.

-Ладно.

Они повели меня к самому большому шатру посреди зала. Откинув полог, паренек что-то произнес, потом махнул рукой, приглашая меня войти. Словно я вернулся во времена детства, проведенного на диком западе среди индейцев. На стенах шатра повсюду висели маски крыс. Клубились ароматизирующие палочки. В центре на облезлом диване, с торчащей обшивкой и пружинами, сидел человек без маски. Почему я делаю на этом акцент? Потому что лицо крысы было его собственным.

Я почувствовал, что Конец Света наступил давным-давно, а я даже понятия не имел об этом.

-Здравствуй, Отмеченный Холодом, – сказал Человек-Крыса. – Садись.

Они нашли меня сами. Я знал, что это случится. Но так… и еще крысы. Я сел и закурил.

-Почему ты называешь меня так?

-Потому что, – Человек-Крыса закрыл глаза, – холод вошел в тебя. Холод, несущий Завершение этому миру, заключен в тебе.

-Что ты знаешь об этом?

-Все.

-Кто ты такой?

-Я последний, кто помнит Забытое Рождество.

-Ты человек?

-Да.

-Тогда что с твоим лицом?

-Это неважно.

-Неважно?

-Сейчас не время для этой истории.

-Не хочешь говорить.

-Не хочу говорить.

-Ладно. Что такое Забытое Рождество?

-Этот праздник ты должен вспомнить сам.

-Как, по-твоему, я должен его вспомнить?

-И это ты должен решить сам.

-Отлично. Зачем тогда вы притащили меня сюда?

-Чтобы помочь тебе сделать выбор, – сказал Человек-Крыса. – Изменись или умри.

Все так же чадили ароматические палочки, окутывая сладким запахом, заставляющим трепетать ноздри. Холод сжал сердце. Крысиная морда казалась теперь какой-то зловещей, словно говорящей от имени рока.

-Что? – переспросил я. – О чем ты говоришь?

-Слушай. Сейчас я расскажу тебе, что значат твои чувства.

Он замолчал. Я затушил сигарету и ждал, что последует за этими словами.

-Все дело в тебе, – собравшись, сказал Человек-Крыса. – Холод поселился в тебе, избрав своим носителем. Теперь в тебе – судьба всего. И то, что ты изберешь, каким станешь дальше, решит, что станет с этими миром. Придет ли он к Завершению, или продолжится – все это зависит от тебя.

-Я не понимаю.

-Если ты поддашься холоду, позволишь ему овладеть собой, если ты замерзнешь, то с тобой замерзнет и весь мир. Конечно, внешне он будет в порядке, но внутри – умрет. Он завершится. И лишь если ты изменишься и преодолеешь холод – все продолжится.

-Я не понимаю.

-Это закон Забытого Рождества. Ты – его символ, его спаситель и мессия. Ты должен измениться и сохранить мир, или умрешь.

-Умру? Я умру?

-Да, – жестоко подтвердил Человек-Крыса, и теперь его лицо было по-настоящему хищным. – Если холод начнет одолевать тебя, и станет ясно, что к наступлению Забытого Рождества ты замерзнешь – мы убьем тебя.

Я все еще ничего не понимал, не мог врубиться, что же они хотят.

-Вы не можете меня убить, – в горле пересохло, и я хрипел. Сладость дымящихся палочек стала отвратительной. Я словно попал в ловушку вселенной.

-Мне бы очень этого не хотелось, но я буду тверд, – словно сталью, резал Человек-Крыса. – Если ты способен решать судьбу всего мира, то должен и нести ответственность за это. Я не буду колебаться, если придется тебя убить.

Я знал, что все этим закончится. Лишь проснувшись утром, я думал, что умру, если сдамся холоду. Но не думал, что это будет так. Я снова закурил. Маленькие черные глазки внимательно наблюдали за мельчайшими проявлениями моей реакции.

-Почему я?

-Никогда не задавай этот вопрос.

-Почему я?

-Потому что ты слаб, – жестокие слова падали, как капли раскаленного метала. – В этом нет твоей вины. Или только твоя вина в этом и есть. Вспомни свою жизнь в последнее время. Ты растекся, ты расплескался, дал трещину. Ты стал незащищенным, отпустил поводья и позволил потоку нести тебя, куда ему заблагорассудится. Позволил миру управлять тобой, и вместо того, чтобы собраться, лишь еще больше погружался в невежество и ничтожность. И холод воспользовался этим. Но ты не можешь даже винить его. Когда он вошел в тебя, ты уже был на грани исчезновения. Он почувствовал в тебе легкую жертву. Все, что ему оставалось – лишь чуть-чуть подтолкнуть. Ты в скверном положении сейчас. Ты балансируешь на грани пропасти. Не надо даже шагать. Одно неверное движение и ты летишь вниз, увлекая за собой весь мир.

Я чувствовал это. Конечно. Кое-что стало понятнее. Но я все еще мало что понимал.

-Что такое этот холод? Почему все происходит именно так?

-Потому что сейчас канун Забытого Рождества.

-И что это объясняет?

-Все.

-Да я даже не знаю, что это за Забытое Рождество!

-Ты должен думать не об этом.

-Правда?

-Да.

-Я не понимаю.

-Изменись или умри.

-Да какого черта?! – взорвался я.

-Успокойся, – так же ровно уронил Человек-Крыса. – Во всем этом виноват лишь ты сам. И вместо того, чтобы искать виноватых или пытаться понять, почему все вышло именно так, думай, как все исправить. Ты должен побороть холод.

-И как же я должен это сделать?

-Изменись.

-Изменится?

-Да. Мир меняется, и многим вещам в нем уже не находится места. Никто не может оставаться прежним. Ты тоже больше не можешь отсиживаться в своей скорлупе. Побори холод, изменись. Или мы убьем тебя.

-Измениться?! – закричал я. Вскочив, смяв сигарету в кулаке, но даже не почувствовал жара. – Как я должен измениться? Что я должен сделать? Как побороть этот холод?

-Только ты можешь это знать, – так же спокойно, словно статуя, ответил Человек-Крыса. – Ведь он внутри тебя. А надо всем, что в тебе, властен только ты сам.

-А ты, похоже, сильно печешься о помощи мне и спасении мира.

Я смотрел на него все так же злобно, сдерживая клокочущий гнев. Энергия готова плеснуть через край. Коллапс.

-Больше мне нечего добавить, – сказал Человек-Крыса. – Тебя проведут обратно на поверхность.

Я стоял под рассерженным небом, среди серых и унылых домов, чувствуя небрежность природы и холод. Все так же шли люди, шумели машины и кричали птицы. Ничего здесь не менялось за много лет, не изменилось и за время моего отсутствия, но в полночь все изменится. Холод охватывал меня, тело полнилось усталостью. Хотелось забиться в какую-нибудь теплую щель и свернуться там калачиком, не думая о нависшей надо мной и миром угрозе. Мир спасут, я умру.

Изменись или умри. Изменись или мы убьем тебя.

Ему стоило не говорить загадками. Ясности не прибавилось. Я не знал что делать, никаких идей не возникало, лишь холод терзал тело и душу.

Майкл так и не дождется моей помощи с космолетом. В подземельях живет Человек-Крыса. Это забавно, но мне не хочется улыбаться. В шесть надо встретиться с Эйнджел. Но я был грязным, одежда испачкалась, вдобавок вся пропахла канализацией. Но денег не было, а дойти пешком до дома и прибыть вовремя на встречу я не успевал. Придется идти так. По крайне мере, оставались сигареты.

Я закурил и пошел к зданию, где работала Эйнджел. Забытое Рождество. Я чувствовал, как распространяется холод, отравляет и убивает меня. Что сделать с этим, как бороться, я по-прежнему не знал. Все это в тебе. Все это во мне. И что я могу сделать с самим собой? Неизвестно и непонятно.

Изменись или умри. Изменись или умри. Я изменюсь или умру. Оно стучало в сознании, как последние соки в засыхающем дереве. Я деревенел. Колотился от холода. Они следили за мной, я чувствовал, хоть и не видел ни одну крысиную маску вокруг.

Мысли не оставляли в покое. Я остывал и успокаивался, злость, мешавшая мыслить разумно, ушла. Теперь я мог думать, что Человек-Крыса был прав. Но как исправить все это, я не знал.

Моя жизнь превратилась в какое-то безумие. Я сильно сдал. Я действительно мог впустить в себя холод. Надо было как-то собраться. Но как и что сделать? Я не знал.

Без пятнадцати шесть я подошел к высокому зданию и сев в тени деревьев, стал дожидаться Эйнждел. Из помятой пачки тоскливо смотрели последние три сигареты. Я сделал из них две. Дым в легких помогал согреться.

Что-то не в порядке было с моей жизнью. Что-то не так было со мной. Но я не понимал. Ничего не понимал. Что я могу сделать, чтобы одолеть этот холод? Где найти это чудо?

Я ждал Эйнджел. Мог ли я сказать ей что-либо? Должен ли сказать? Что она ощутит, когда меня не станет? Мы не были особо близки. Встречались изредка и общались. Наверно, это можно было назвать дружбой. Несколько раз мы переспали. Мне нравилась Эйнджел, а я нравился ей. Но мы слишком ценили собственное одиночество и свободу, чтобы начать серьезно встречаться. А может, дело было в какой-то отсутствующей глубине.

Людей слишком много, и слишком многие охотно пользуются этим, но мы были не из их рядов. Все это было не важно. Все покрыто инеем. Должен ли я ждать ее и быть с ней, или мне стоит заняться чем-нибудь другим? Но чем? И я обещал ей этот вечер.

Я затоптал окурок и снова закурил. Это нечестно, но я рассчитывал, что у нее будут сигареты.

Шесть часов. Если я не придумаю ничего за шесть часов – они убьют меня. Но мир будет в порядке. Ставки упали. Мир не исчезнет. Коллапс отменен.

Я могу расслабиться и наслаждаться последними отпущенными мне часами с Эйнджел. А если они ошибаются? Если моя смерть ничего не изменит, и лишь найдя чудо, я смогу предотвратить Завершение?

Конечно, я не узнаю об этом. Мне будет уже все равно. Но что-либо подобное для мира я бы не желал. Тогда я не должен ждать Эйнджел, не должен видеться с ней, а должен бежать, искать, искать чудо. Но где и что? Я по-прежнему не знал.

От мыслей нет толку. Я обещал ей. Даже если мир заканчивается, я должен исполнить это обещание. Может, они убьют меня, может, мир замерзнет и после моей смерти, но я решил так.

В наступающих сумерках она спускалась по лестнице как ангел. С развивающимися каштановыми волосами, в красной куртке поверх белой блузки, клетчатой юбке, стуча каблуками. Я поднялся ей навстречу.

-Привет!

-Ох, Роб! – она вздрогнула. – Что с тобой случилось?

Я вспомнил про свой внешний вид, не слишком подходящий для простого пребывания в обществе, не говоря уже про свидание с такой девушкой.

-Да так, кое-какие неприятности. Но уже все в порядке.

-Что произошло?

Я вздохнул.

-У меня украли бумажник. Я погнался за вором, а парень скрылся в канализации. Я последовал за ним, но так и не вернул деньги. Только испачкался. В результате моя одежда пришла в такой вид.

-Ты спустился за ним в канализацию?

-Да.

-Ох, Роб. Если кто-то прячется в канализацию, то найти его там невозможно.

-Я думал, что сумею догнать его раньше, чем он скроется.

-Ты – просто непроходимый кретин, – вынесла вердикт Эйнджел.

-Наверно. Я собирался вернуться домой, чтобы переодеться, но понял, что уже не успею.

-И у тебя нет денег.

-Даже на проезд в метро.

-Если я не знала тебя так хорошо, то подумала бы, что ты пытаешься меня развести.

-Мне жаль.

-Не надо, Роб. Ты же не виноват. Придется провести романтический ужин дома, не думаю, что в таком виде тебя пустят в приличный ресторан.

-Может, прежде зайдем в какую-нибудь закусочную и немного перекусим? Я умираю с голода!

-Ты невозможен, – покачала головой Эйнджел. Я виновато улыбнулся.

Мы зашли в одну из тех забегаловок, где при всем своем убранстве было довольно комфортно и даже уютно, а мой внешний вид не вызывал ни вопросов, ни неприятных взглядов. В таких еще часто останавливаются перевозчики, оставляя на стоянке огромные, тяжеловесные даже для глаз фуры. Курить не запрещалось. Заказав чай с горячим, мы уютно устроились в уголке. Я не помню, о чем мы говорили. Я не чувствовал тепла исходящей паром еды. Я чувствовал лишь холод.

Холод завладел желудком и прокрадывался в сознание. Я смотрел на Эйнджел, отвечал на вопросы, смеялся, но не мог сосредоточиться на ней. Словно оказался за какой-то ледяной преградой.

Я не знал, что делать. Мысли о холоде, смерти и уходящем времени поглощали меня. Я должен был биться, продолжать искать какое-то непонятное и даже нелепое чудо … или быть с ней? Я не мог решить. Все покинуло меня.

Изменись или умри.

А время тикало. Тик-так. Прошел уже час, полтора. Мы расплатились – она заплатила – и вышли за двери. Мир стал еще холодней. Холод закружил меня, заворочался в желудке. Мы стали ловить такси. Я понял, что больше не могу быть с ней.

Я обещал ей этот вечер, но я солгал.

Нужно было идти, неизвестно куда, идти было не куда, но оставаться с ней, и ждать, пока пробьет двенадцать, и они убьют меня, внезапно и жестоко, я не мог.

-Послушай, Эйнджел, что со мной не так?

-Что? – она повернулась еще с улыбкой.

-Со мной что-то не в порядке. Абсолютно. Но я не могу понять: что. Я что-то упускаю. Что-то важное.

Она рассмеялась, но я был чудовищно серьезен. Эйнджел смотрела на меня долго и пристально, а я замерзал, потом сказала:

-С тобой все в порядке. И сколько я тебя знаю, всегда было в порядке.

Я молчал. Мимо проехали два такси, но никто даже не оглянулся на них. Эйнджел закурила и одну протянула мне.

-Ты в полном порядке, – проговорила она. – Я не знаю, что ты спрашиваешь и что хочешь услышать, но, по-моему, это так. Ты хороший человек. Конечно, далеко не идеал, но идеальных не существует. Ты не мерзавец и не моральный урод, и всегда стараешься поступать правильно. Это важно.

Облачка дыма выпархивали их наших легких, как сорвавшиеся с гнезда птенцы. Ее слова дробились о холод. Она думала, что я в порядке.

-И в тебе есть что-то, – сказала Эйнджел, смущенно улыбнувшись. – Я не знаю, что это, но что-то в тебе точно есть. Что-то особенное, чего нет в других. Это что-то непонятное, но очень хорошее. Словно кусочек солнца внутри.

Я молчал. Она думала, что во мне есть солнце, но я чувствовал лишь холод. Она думала, что все должно оставаться как есть. Я и сам так думал.

Я не смогу найти это там. Забытое Рождество окутывало меня пледом не выпавшего снега.

-Послушай, я не смогу быть с тобой в этот вечер, – сказал я.

-Я уже поняла это, – сказала она.

-Не сердишься?

-Даже не знаю.

-Я хотел бы провести с тобой этот вечер. Но не могу.

-Что-то случилось?

-Да. Нет. Я не уверен.

-Я могу что-нибудь сделать?

-Все в порядке. Просто есть то, что, похоже, могу и должен сделать только я сам.

-Ладно. Я не расстроена. Все равно сегодня будет замечательный вечер. Возьму бутылочку вина, как и собиралась, зажгу свечи. Буду курить, пить вино и слушать музыку. А потом достану вибратор и буду делить с ним свое одиночество.

-Звучит классно.

-Я пришлю тебе видео.

- Черт! Будет здорово.

-Ну что, до завтра?

-До завтра.

Мы обнялись. Еще немного смотрели друг на друга, скованные печалью прощания.

-Как думаешь, сегодня выпадет снег? – почему-то спросила Эйнджел.

-Возможно. Сегодня, – ответил я. …сегодня же Рождество, хоть и Забытое.

Мы пошли в разные стороны, не оборачиваясь. У меня в кармане лежали ее сигареты. До полуночи оставалось еще три с половиной часа.

Я не знаю, что можно сказать перед смертью. Не знаю, что можно сделать перед смертью. Не знаю, что можно найти. Я ничего не нашел. Никакого чуда. Никакого спасения. Ничего нет.

Время шло, каждая секунда словно падала на меня огромными оглушающими каплями. Это было невыносимо. Нет ни спокойствия, ни пристанища, ни прибежища. Некуда идти, нечего искать, нет того, что можно исправить. Я лишь бесцельно бродил в серой клетке осени, запетый в холоде. Я уже почти не чувствовал тело, словно обморозил все внутренности. И ничего не сделать, лишь неотвратимость и неизбежность, приближающимся отчаяньем. Мечешься, в невыносимости оставаться на месте, не двигаться, но выхода нет, никакого, и ты разорван, ты уничтожен.

Ноги принесли меня на площадь, где в канун Рождества ставят громадную сияющую огнями елку, но сейчас там лишь пустота. Я уселся перед этой пустотой и закурил. Они смотрели на меня сквозь прицелы снайперских винтовок, люди в крысиных масках, я был на перекрестье их огня. И время, когда их пальцы нажмут на курки, истекало.

Я вспоминал прошлую жизнь, но в этом не было никакого смысла. Я ничего не мог понять и увидеть. Я даже не мог сказать, плоха она или хороша. Она была моей, и я не хотел с ней расставаться. Кажется, должно придти спокойствие и смирение. Умирать ведь нужно с улыбкой, утопая в естественном круговороте вещей. Но у меня не было даже этого. У меня остался лишь холод и сигаретный дым, который я еще ощущал. Не теплом – а привкусом табака и смол, и именно той нематериальностью, которая в нем заключается.

Я оледенел. Забытое Рождество приближалось. Смерть и безнадега окутывали, но даже сейчас, с льдом вместо внутренностей и мозгов, я все еще сидел в преддверии чуда. Нужно было лишь найти его и распахнуть эти двери.

Но я ничего не нашел. Лишь сигареты еще свидетельствовали, что я жив.

Без пятнадцати минут Рождество появился он. Вышел из темноты и холода и стал напротив, насмешливо и вызывающе. Он – я. Я – он. Ты моя искренность. Я выдыхал сигаретный дым. Он не курил. В остальном мы были идентичны.

-Думаешь, я пришел спасти тебя? – спросил он. – Это невозможно.

-Сейчас ты скажешь, что чудес не существует, – сказал я. – Угадал?

-Ты сам не хочешь спасти себя.

-Но я не хочу умирать.

-Изменись или умри.

-И ты туда же?

-Но ты ведь понимаешь, что это так.

-Не понимаю.

-Все – в тебе. Я говорю из тебя. Я – та часть тебя, которая открыта к истине.

-А сам я, хочешь сказать, – нет?

-Ты бежишь от нее. Спасаешься.

-Ты знаешь, что я один из немногих, кто не стремился утопать в иллюзиях.

-Изменись или умри.

-Это начинает раздражать.

-И что? Ты даже подняться не можешь. Не можешь даже разозлиться. Ты уже замерз.

-Вряд ли. Они убьют меня прежде, чем это случится.

-Ты уже умер.

-В этом я с тобой не соглашусь.

-Поэтому ты не понимаешь. Поэтому холод завладел тобой. Поэтому ты оказался здесь. И поэтому – уже умер.

-Я еще жив.

-Бесполезно. Ты ждешь чуда – но оно не случится. Время уже почти вышло. Чудо не случится на последней секунде. А даже если и произойдет – это будет бесполезное чудо, которое ничего не сможет исправить.

-Ты недооцениваешь силу чудес.

-Можешь отстреливаться шуточками, пока они еще не отстрелили тебя.

-Ты злишься?

-Да.

-Почему?

-Потому что ты никак не можешь понять. Не можешь понять, в чем твоя проблема. Тебя постоянно толкают в нее носом, и даже когда от нее зависит твою жизнь, перед самой смертью, ты никак не можешь открыть глаза!

-О чем ты говоришь? – спросил я. – Какая проблема?

-Ты слаб, – ударил он. – Но хуже то, что ты не пытаешься это исправить. Посмотри, во что ты превратил свою жизнь. Посмотри, что творится с тобой и с ней. Я не судья тебе. Можешь делать, что угодно, пока доволен своей жизнью. Барахтайся в слабости, жалости и самоутешении. Твое право. Можешь довольствоваться своей ничтожностью. Так ты и жил. Но знаешь, ты не можешь полностью отгородиться от мира. И в один момент все изменится. Ты не можешь больше оставаться слабым. Ты больше не принадлежишь самому себе. Ты принадлежишь всему миру. И теперь, когда ответственность всего мира лежит на тебе – ты больше не можешь быть слабым. Изменись или умри.

-Почему?..

-Не задавай вопросов. Это ни к чему не ведет.

-Слушай, я…

-ТЫ ЕЩЕ НЕ ПОНЯЛ?! – закричал он (я). – У тебя уже нет времени! Люди не меняются за одну секунду! Ты можешь лишь выбрать момент, с которого начнешь все заново. Но если ты осознаешь это в последнюю секунду – будет поздно. Понимаешь? Поэтому, ты уже мертв. Ты даже больше не чувствуешь холод. УМРИ.

Он исчез. Истекали последние секунды. Мое время ушло.

Я думал об Эйнджел, как проходит ее вечер, с вином и сигаретами, в тепле. Мне уже не суждено посмотреть то видео. В мире действительно стало холоднее. Мы делили одно одиночество на двоих, а теперь, оно целиком упало на ее плечи. Майкл не дождался помощи с космопланом. И мир, внезапно оказавшийся в зависимости от меня, теперь Завершится. Я понял все слишком поздно.

В итоге, жизнь ложиться на очень простые вещи. Это ответственность. Все дело в ней. Я был безответственным, как бросивший свое племя бог. Ты не можешь вплетать что-то в свою жизнь, ты не можешь прикасаться к чему-то, если не собираешься брать на себя за это ответственность. Это невозможно.

Ты должен быть готов.

Теперь я вернулся к руинам. Слишком поздно. Только так и бывает, похоже. Но все равно, я сидел и ждал чуда, пока под бой часов не наступило Забытое Рождество.

С неба начал падать снег.

Дата добавления: 2015-09-03 | Просмотры: 399 | Нарушение авторских прав