АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Вынужденное повторение

Второе открытие, способное помочь нам в исследованиях клинических взаимоотношений, Фрейд назвал вынужденным повторением, или навязчивым побуждением к повторению. Здесь он имел в виду, что у нас есть потребность создавать повторяющиеся проигрыши ситуаций и отношений, которые были особенно затруднительными или проблематичными в ранние годы нашей жизни. Это одно из самых примечательных и великих открытий Фрейда. Мы все встречали людей, обладающих поразительным стремлением воссоздавать ситуации, которые плохо заканчивались.

-29-

Фрейд излагает это так:

Повсюду мы наталкиваемся на людей, чьи человеческие взаимоотношения имеют одинаковый исход: возьмем, к примеру, благодетеля, которого через какое-то время в раздражении покидает каждый из его протеже, при всем различии или сходстве последних, благодетель же, кажется, обречен испить всю горечь неблагодарности; или человек, дружба которого всегда заканчивается предательством со стороны его друга; или человек, который время от времени в течение всей своей жизни возводит кого-нибудь на пьедестал великого личного или общественного авторитета, а затем, через определенный промежуток времени, свергает этот авторитет и заменяет его новым; или любовник, каждая из любовных связей которого проходит через одни и те же фазы и достигает одних и тех же результатов.

Вынужденное повторение представляет феномен, заставляющий нас тревожиться, когда обнаруживаем его у своих друзей, и отчаиваться, если мы находим его в себе. Это явление, с которым мы постоянно имеем дело в работе с клиентом. Как и многое в человеческом поведении, оно кажется поразительным: зачем искать проблемы и создавать ситуацию, которая наверняка принесет только боль и тревогу?

На первый взгляд все выглядит так, как если бы личность пыталась снова и снова организовать счастливый конец какой-то предшествующей ситуации, в которой было все, кроме счастья. Как мы увидим, так не получается. Может ли повторение оказаться удачным? Но переживание вновь оказывается испорченным, и все возвращается на круги своя, с тем чтобы восстанавливать старую неудачную ситуацию. Фрейд считал, что боль, причиненная первоначальной ситуацией, фиксируется и заставляет человека периодически приводить себя к бессознательной попытке понять, что же происходит и почему получается именно так. Следовательно, можно ожидать, что Берта с удивительным постоянством будет ставить себя в ситуацию, напоминающую ее отношения с отцом. Вряд ли кто-нибудь удивится, узнав, что отец Берты фактически пытался соблазнить дочь, и, таким образом, Берта нашла в Брейере того самого человека, который более других мог сыграть роль отца в драме соблазняющего возбуждения.

Необходимо заметить, что, хотя личность, находящаяся в тисках вынужденного повторения, и выглядит ищущей удачного завершения, подобное истолкование может ввести в заблуждение. Ситуация со счастливым концом не может быть более первоначальной (original) ситуацией, определяемой конфликтом, фрустрацией и чувством вины. Так что, если бы Берта когда-нибудь даже и нашла любящего, привлекательного мужчину немного старше себя, который смог бы ответить на ее любовь и которого все ее друзья и родные также приняли бы с одобрением, у нее все же оставалась сильная мотивация к тому, чтобы потерять интерес к партнеру и продолжить поиск желанного, хотя и запретного мужчины.

Так как вынужденное повторение действует везде, неудивительно, что оно проявляется и в отношениях клиента и терапевта. И, как мы увидим в следующих главах, эта ситуация предоставляет терапевту ценные возможности. Во всяком случае, навязчивое повторение переносит важные составляющие жизни клиента в кабинет терапевта, где они могут быть внимательно изучены. В дальнейшем эти возможности предстанут перед нами в более подробном виде.

Перенос

Согласно Фрейду люди, начинающие терапию, оказываются под влиянием двух тенденций: в плане того, как они рассматривают терапевта и проявляют свое отношение к нему и в плане собственных реакций. Клиенты рассматривают текущую ситуацию в свете своих ранних взаимоотношений и стараются воспроизвести вновь изначальные проблемные ситуации. Этим восприятиям, ответным реакциям и провокативному поведению Фрейд присвоил название перенос (трансфер), имея в виду то, что клиент переносит на терапевта свои старые паттерны и копии.

Как мы увидим из обсуждения взглядов Гилла (глава 4) и особенно в главе, посвященной Когуту (глава 5), последователи Фрейда поняли, что перенос может в некоторых случаях принимать форму, отличную от простого повторения, пережитого клиентом в первоначальных взаимоотношениях: перенос может также представлять повторное разыгрывание в стремлении клиента достичь желаемого переживания. Так, если я воспринимал своего отца отстраненным и отталкивающим, точно таким же мог выглядеть и аналитик, или аналитик, напротив, рассматривался как преисполненный тепла и любви, в результате чего получался “отец”, которого всегда хотелось иметь. Возможно и чередование этих позиций.

—31—

Феномен переноса достаточно силен, чтобы найти свое выражение вне зависимости от пола терапевта. Однако, без сомнения, в случае терапевта-мужчины более вероятен отцовский перенос, а женщины — материнский, в конечном счете, основные отношения все равно будут перенесены на терапевта, какой бы пол он ни представлял.

Два примера

Одна моя клиентка провела добрую половину первого года своего лечения в постоянной злости на меня. И было совершенно не важно, что я при этом делал или не делал: я был нехорош во всех отношениях. Постепенно она смогла рассказать, что росла, не замечаемая отцом в очень раннем возрасте. Это не означало, что отец бросил ее и мать на произвол судьбы; она любила его и полностью доверяла. По мере узнавания подробностей этой жизненной истории я стал легче воспринимать гнев клиентки и смог понять причины, побудившие ее направить гнев на меня.

В другом случае клиент-мужчина часто выражал беспокойство по поводу того, нравится ли он мне, восхищаюсь ли я им, предпочитаю ли его другим клиентам. Он вырос в обстановке семейной холодности, его родители — замкнутые люди, представители той европейской культуры, которая не одобряет “изнеживания” детей. Этот человек буквально “изголодался” по одобрению и поддержке. Когут назвал такое явление “зеркальным переносом”, демонстрируя, желание клиента утвердиться никогда не удовлетворялось.

Перенос в повседневной жизни

Фрейд занимает заметное место в истории интеллектуального развития девятнадцатого столетия не только потому, что он открыл новый подход к лечению эмоциональных расстройств, но, главным образом, вследствие значительного вклада в знание человека о самом себе. Теория переноса — замечательный тому пример. Разработки Фрейда в этой области касаются не только клиентов и терапевтов, они имеют отношение ко всем нам в любых взаимоотношениях. Везде, где бы мы ни были, мы непрерывно повторяем те или иные аспекты нашей ранней жизни. Это легко пронаблюдать в отношениях с властью, в любовных связях, дружбе, в деловых отношениях. Восприимчивость к феномену переноса делает нас не только опытными клиницистами,— ко всему прочему

—32—

приходит новое понимание удивительного узора архитектоники наших отношений. А сам узор может быть представлен как поэтический или, пожалуй, точнее как музыкальный.

Композиторы XVIII и XIX веков использовали музыкальную форму, называемую сонатой. (Начала симфоний Моцарта и Бетховена — яркий тому образец.) Все темы, которые появляются в сонате, звучат в самом начале. Все, что вытекает оттуда, является вариациями, развитием или повторением основных тем. Постепенно возрастают понимание и оценка слушателями этих тем. Одна из причин “вечности” звучания музыки того периода — сила такого построения. Каждый может представить свои ранние отношения как темы собственной межличностной жизни, а все последующие отношения — в виде развития и повторения этих тем. В следующих главах мы увидим, что такое музыкальное сравнение предоставляет нам плодотворный способ обследования наших клиентов.

Способ понимания Фрейдом переноса и последовавшая работа с ним изменялись в течение всей его профессиональной деятельности. Исследования этих изменений поможет глубже понять его концепцию.

Ранние взгляды Фрейда на перенос

Первоначально Фрейд рассматривал перенос, содержащий положительные чувства, как помогающий. Симпатия к терапевту и желание ему угодить считались необходимыми компонентами мотивации в трудном путешествии взаимоотношений. Фрейд заметил, что позитивные чувства мешали только тогда, когда они имели сильную эротическую окраску, настолько требовательную и непреклонную, что прерывали и даже разрушали процесс терапии.

Подходящий пример — мощный эротический перенос Берты на Брейера. Если бы ремесло психоанализа в те времена было достаточно развито, Брейер имел бы возможность дать интерпретацию этого переноса на его ранних стадиях и, таким образом, преградить путь резкому прерыванию терапии. Печальный факт, но после того вечера, когда Берта сказала ему, что она беременна, ее лечение было прекращено, и они никогда больше не виделись. Но даже если бы Брейер понял, что, собственно, произошло, и попытался бы интерпретировать это как перенос, и даже если бы его собственный контрперенос — эмоциональная реакция на пациента — не был бы таким сильным, нет уверенности

—33—

в том, что он достиг бы цели. Фрейд замечает в своей работе “Любовь в переносе” ч, что бывают случаи, когда просто невозможно убедить пациента прекратить домогаться любви аналитика и принять интерпретацию переноса; на этом, согласно Фрейду, анализ такого случая завершается.

Неизбежные негативные чувства пациента по отношению к терапевту он рассматривал как периодические препятствия, вполне возможные в процессе анализа. В задачу терапевта входит “интерпретация переноса”, которая должна помочь пациенту понять подлинно изначальные (т. е. детские) источники его чувств, освобождая саму терапию от бремени подозрений и гнева.

В цикле своих ранних опубликованных случаев ” Фрейд описал одну из своих пациенток по имени Дора, которая, к его удивлению, внезапно прервала лечение. Только обдумав произошедшее, Фрейд понял, что пропустил свидетельства тяжелого негативного переноса, а последовавшая неудачная попытка рассмотреть и проанализировать этот перенос оказалась для анализа фатальной.

В ранних работах Фрейда на эту тему интерпретации переноса определялись только тогда, когда перенос, эротический или негативный, сталкивался с полной энтузиазма готовностью пациента работать с терапевтом. Возможно, он видел и другие причины для работы с переносом. Сейчас мы их рассмотрим.

Во-первых, Фрейд считал, что интерпретации переноса не являются, действительной психоаналитической работой и должны использоваться только тогда, когда перенос становится на пути настоящей аналитической работы. “Настоящая же работа” состоит в восстановлении старых драм пациента на основе его свободных ассоциаций. Прошлые драмы должны быть восстановлены, потому что ранее они подавлялись, и пациент, даже если хотел, не мог их сознательно вспомнить. А пока они оставались подавленными, то действовали вне сознания и контроля пациента и поэтому имели ужасающую разрушительную энергию.

Фрейд рассматривал сам себя как археолога сознательного разума. Он видел свою работу в форме восстановления скрытой, бессознательной истории жизни пациента, состоящей из намеков и фрагментов, так же, как настоящий археолог пытается восстановить цивилизацию по аккуратно выкопанным и отобранным фрагментам изделий человеческих рук и архитектурным элементам. Восстановление давно пережитых драм подразумевает осознание ранее бессознательных их аспектов.

—34—

Когда они становятся осознанными и “проработанными” так, что уже могут быть “эмоционально использованы” пациентом, у таких драм не остается энергии контролировать или как-то влиять на жизнь пациента.

Проработка и эмоциональная утилизация

Первоначально Фрейд считал, что открытие бессознательных драм и объяснение их пациентам уже может быть достаточным для успешной терапии. К его великому разочарованию, это оказалось далеко не так. Он обнаружил, что “осознание” имеет много значений. Например, пациенты могли знать (интеллектуально), что их чувство вины было неоправданным, и знать, что саморазрушительные паттерны приводились в движение этой виной, и все же, в каком-то важном смысле, они могли этого не знать. Они могли по-прежнему придерживаться стойких старых убеждений, предшествовавших анализу. Эти убеждения могли быть частично осознаваемыми; но несмотря на новое знание в уголках сознания таких пациентов сохранялась стойкая неуверенность в том, что их вина незаслуженна и что они наказывают сами себя, не пытаясь уменьшить эту вину. И хотя, опять-таки, подобное восприятие могло быть частично осознаваемым, большей частью оно оставалось бессознательным. “Если мы сообщим ему о своих знаниях, он не воспримет их, и это вряд ли что-то изменит”. То есть, бессознательно пациент цепляется за свои старые убеждения, прилипает к своей слепоте, поэтому перемены маловероятны. Проработкой Фрейд назвал процесс, посредством которого любые возможные инсайты могли бы быть эмоционально утилизированы и интегрированы личностью так, чтобы пациент мог оставить свои невротические паттерны. Таким был способ работы Фрейда над темой, с которой мы начали эту книгу: инсайт сам по себе недостаточен.

Главным вызовом психоанализу стало требование отыскать способы проработки инсайта и интегрировать его в личность пациента. Важность подобной задачи трудно преувеличить. Практически вся последующая история психотерапии вплоть до наших дней и большая часть истории клинических взаимоотношений состоит из попыток решить эту проблему.

Сначала Фрейд считал, что позволить пациенту прорабатывать инсайты значит заставлять его наталкиваться на них снова и снова, в различных контекстах. Вот почему психоанализ занимает так много времени.

—35—

Раньше в своем собственном психоанализе я понял, как сильно влияло на мою жизнь чувство вины за воображаемые детские грехи. Затем, постепенно исследуя собственную жизнь, я стал обнаруживать множество путей, с помощью которых это чувство вины проявлялось. Мне стало понятно, как оно воздействовало на мою работу и формировало мои отношения с женщинами; я разгадал его влияние на мои отношения как с профессурой, так и с продавцами в универмагах. И в результате пришел к мысли, что когда психоанализ достигает цели, то происходит словно бы исчезновение симптома смерти. Мой аналитик применял ранние взгляды Фрейда на то, как заниматься проработкой инсайта и стимулировать изменение в личности пациента. Эти идеи все еще составляют часть психоаналитической теории. Но Фрейд добавил к ним еще нечто новое и важное.

Проработка в переносе

В истории психоанализа наступил важный момент, когда встретились и переплелись две линии мышления Фрейда: его интерес к проблеме эмоционального использования инсайтов и изучение им клинических взаимоотношений. Почему бы, заинтересовался Фрейд, не проработать инсайты во взаимоотношениях между пациентом и терапевтом?

Это, как можно увидеть, обозначило важные перемены в его взгляде на клинические взаимоотношения и, следовательно, явилось знаком возможных глубоких перемен в рассмотрении этих взаимоотношений и для любого терапевта. Фрейд сделал два огромных шага в сторону от традиционного понимания связи доктор — пациент. Первый: он узнал, что природа взаимоотношений может помогать или мешать анализу и аналитик может определить, с каким из этих эффектов он имеет дело. Второй: он понял, что важная часть работы анализа приходится на зависимость взаимоотношений как таковых. Под этим подразумевалось, что первоначально проработка велась путем демонстрации реакций пациента на ранний опыт, сформировавший постепенно его жизнь (“Понимаете ли, Вы ожидаете, что ваши учителя будут сердиться на Вас, потому что повсюду за собой Вы таскаете старое чувство вины?”); позже Фрейд добавил новую возможность для лучшего понимания, показывая пациенту, что отношение к терапевту формируется теми же реакциями. Психоанализ сам по себе становится важным событием для пациента, а аналитик делается значимой персоной. По причине переноса

—36—

все обычные реакции и типичные жизненные искажения пациента могут проявиться и в его отношении к терапевту. Это позволяет терапевту убедительно продемонстрировать пациенту, как его ранние фантазии и импульсы искажают существующую реальность. Все, препятствующее жизни пациента, может ясно выявиться в переносе, так почему бы не использовать перенос, чтобы помочь пациенту увидеть эти искажения? Разве не стало учение более убедительным с тех пор, как терапевты получили подобные сведения? В “Очерке психоанализа” Фрейд пишет:

Задача аналитика — постоянно вырывать пациента из его... иллюзии (переноса) и показывать ему снова и снова, что то, что он считает новой настоящей жизнью, является лишь отражением прошлого... Осторожное управление переносом.., как правило, щедро вознаграждается. Если мы преуспели, что обычно и происходит, в просвещении пациента на предмет действительной природы явления переноса, то тем самым выбивается мощное оружие из руки его сопротивления, и опасность обращается в выигрыш. Для пациента незабываемо то, что он пережил в форме переноса; это переживание несет в себе большую силу убеждения, чем все, что он мог получить другими путями.

Итак, где-то между профессурой и продавцами я начал понимать, как искажал свои отношения с аналитиком. Я думал, что она (психоаналитик) сердилась на меня, не любила, не принимала меня; казалось, что мои фантазии внушают ей отвращение. Иногда она преуспевала, демонстрируя, что у меня нет оснований для подобных идей, что они являются продуктами того самого чувства вины, которое окрашивает все мои сознательные представления. И, конечно, изучение своего чувства вины в наших отношениях повлияло на меня гораздо сильнее, чем разбор отношений с профессорами и продавцами.

Мы уже видели первоначальную надежду Фрейда на то, что простое воскрешение в памяти ранних импульсов и отношений могло оказаться достаточным для эффективных изменений. Когда эта надежда не оправдалась, он перешел к другой, где повторное воспоминание могло стать более полезным. Оно оказалось более полезным, но все еще недостаточно эффективным. Наконец, Фрейд надеялся, что более убедительное воспоминание — воспоминание в переносе — могло бы так убедить пациента в искажении всех его отношений, что изменения неизбежно последовали бы за этим. К его возрастающему разочарованию, и этого пока было недостаточно. Многие исследования относительно

—37—

человеческого разума, некоторым пациентам, без сомнения, помогли, но другим — нет.

Теория переноса явилась величайшим открытием. Клинические взаимоотношения содержат в своих рамках целую историю проблем пациента и даже всю историю его жизни. Они составляют удивительный микрокосм. Перед терапевтом открываются замечательные возможности не только изучать загадки человеческой психики, но и эффективно помогать пациентам. Самого Фрейда озадачило и разочаровало то, что он не нашел способа извлечь потенциал из этой возможности.

По мере прослеживания постфрейдовских работ с переносом полезно усвоить две вещи. Первая — Фрейд считал, что терапию делают запоминание, вспоминание раннего материала и понимание того, как это повлияло (и влияет) на теперешнюю жизнь пациента. Вторая — Фрейд рассматривал перенос, главным образом, как искажение и считал, что, показывая пациентам его проявления, можно помочь им увидеть искажения, проходящие через всю их жизнь.

Работа Фрейда вошла величайшим вкладом в историю развития самого психоанализа, но никоим образом не решила всех проблем. В следующих главах мы рассмотрим, как Гилл и Когут, самые результативные его последователи, изучали и использовали феномен переноса, чтобы развивать более эффективные клинические взаимоотношения. Многие годы только психоанализ обладал значительным влиянием в американской клинической практике, пока на сцену не вышел американский психолог по имени Карл Роджерс. В следующей главе мы исследуем его монументальный вклад в понимание взаимоотношений между терапевтом и клиентом.

ВЛИЯНИЕ

ГУМАНИСТИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ:

КАРЛ РОДЖЕРС

В первые я прочел книги Карла Роджерса в высшей школе, когда оказался погруженным в сложный и очаровывающий мир академической психологии и поэтическое видение психоанализа. Его работы показались мне тогда малоинтересными. Он был американским психологом, считавшим, что наиболее важные составляющие человеческого разума легко доступны сознанию. Роджерс излучал бодрый оптимизм и, похоже, испытывал предсказуемое отвращение к темным аспектам европейской психологии. Мне казалось, что он представлял интерес в основном для истории.

Много лет спустя, готовя курс лекций, я стал перечитывать Роджерса и был крайне удивлен. Простота его взгляда на клинические отношения, поначалу показавшаяся мне такой наивной, теперь выглядела исполненной глубокой красоты и важности.

Эта книга закончится представлением терапевтического подхода, весьма отличного от того, который преподавал и практиковал Роджерс.

—39—

Но мне кажется, что каких бы взглядов на человеческую психику вы ни придерживались, какой бы вид терапии ни избрали, вы найдете многое, чему можно поучиться, обращая особое внимание на рекомендации Роджерса о взаимоотношениях между терапевтом и клиентом.

Большое влияние Роджерса

То, что я не воспринял идеи Роджерса, впервые столкнувшись с ними, не касается всей области американской клинической психологии. Будет преувеличением утверждать, что публикация книги Роджерса -“Консультирование, и психотерапия” в 1942 году произвела такое же впечатление, как в свое время “Толкование сновидений” Фрейда, поскольку книги Фрейда изменили не только практику психотерапии, но и взгляд человека на самого себя и собственное существование. Но, исключая работы Фрейда, трудно назвать еще какие-то книги, имевшие влияние на клиническую практику, равное влиянию работ Роджерса.

Для значительной части психотерапевтов западного мира он узаконил заботу терапевта о качестве отношений между терапевтом и клиентом; действительно, Роджерс сделал это качество высшей ответственностью терапевта. Фрейд предложил радикально новый взгляд на психическое и вытекающий из него набор достаточно важных выводов о том, как лечить неврозы. Ключевое слово здесь — лечить. Как мы уже говорили, Фрейд был врачом и рассматривал неврозы как болезнь, требующую соответствующего лечения. Жизненное прошлое Роджерса было другим. Он не был врачом и не рассматривал эмоциональные расстройства как показатель болезни, которую необходимо вылечить. Люди, с которыми он работал, именовались “клиентами”, а не “пациентами”. Одно время Роджерс собирался стать священником, но оставил это поприще; его склонность к религии легко просматривается во взглядах на психологию. Он считал, что человеческие существа нуждаются в любви, а когда их потребности не находят адекватного удовлетворения, результатом являются боль и разочарование. Если кто-нибудь сможет передать страдающему человеку значимый опыт любви, которого тот был жестоко лишен, то боль и разочарование исчезнут сами собой.

—40—

Терапия любовью

Роджерс редко говорил о том, что он предлагает лечение любовью, и способ, с помощью которого он помогал людям изменяться, в корне отличается от слащавой сентиментальности, характеризующей некоторых “новейших” терапевтов. Но мне кажется, что оценить его монументальный вклад в область терапевтического исследования нам поможет понимание фактического привнесения им в терапию переменной любви.

Под словом “любовь” Роджерс понимал то, что древние греки называли агапе. Греческая философия выделила два вида любви — эрос и агапе. Эрос характеризуется страстью к чему-либо, что могло бы удовлетворить любящего. Он включает в себя желание обладать любимым объектом или человеком. Агапе, наоборот, характеризуется желанием удовлетворить возлюбленного. Такая любовь ничего не требует взамен и хочет только роста и процветания объекта любви. Агапе — любовь крепнущая, любовь, которая, по определению, не обременяет и не обязывает того, кого любят.

Сорок лет Роджерс развивал свои взгляды на терапию. И в этой работе, без преувеличения, целых сорок лет он стремился сформулировать ответ на единственный главный вопрос: “Что может сделать терапевт, дабы в конце концов сообщить клиенту, что он любим?” В поисках ответа на этот вопрос Роджерс и его студенты проводили бесконечные часы, изучая процесс психотерапии. Он был первым, кто осуществил аудиозапись терапевтических сессий, и позволил их изучение и анализ. Роджерс считал, что процесс терапии можно изучать научно и постоянно улучшать с помощью подобного рода исследований

Кроме того, Роджерс разработал достаточно ясную теорию личности, при этом он считал, что неважно, какой теории личности придерживается тот или иной терапевт. Если последний успешно передает переживание агапе, то клиент изменяется в желаемом направлении. Не имеет значения не только теория, но и техника. Вы можете практиковать недирективное клиенто-центрированное отражение, которое Роджерс развивал в ранние годы, или интерпретировать свободные ассоциации на манер классического психоанализа, делать упражнения из гештальт-терапии или анализировать перенос. Это не важно. Все, что удовлетворяет теории и стилю терапевта, остается благим до тех пор, пока успешно передается агапе.

—41—

Что было действительно важно, так это способ передачи агапе. Многие годы Роджерс со своими учениками прилежно изучал эту проблему и наконец обнаружил, что годится для ее решения, а что — нет. Он считал, что действенной является терапия, которая доносит до клиента искренность, эмпатию и безусловное положительное отношение. Давайте рассмотрим каждое из этих понятий более подробно.

Искренность

Терапевты должны быть искренними или, как иногда говорил Роджерс, “конгруэнтными”. Это значит, они должны иметь свободный доступ к своим внутренним процессам, иметь свои собственные чувства, собственные позиции и склонности. Роджерс считал, что невосприимчивые к осознанию потока собственных мыслей и чувств терапевты вряд ли смогут помочь клиентам осознавать их психические содержания. Несомненно, существуют терапевты, которые выбирают свою профессию потому, что воображают, будто концентрация на внутреннем состоянии клиента является хорошим способом избежать боли и беспокойства, когда речь идет о собственном психическом устройстве. Роджерс предостерегает, что это катастрофический рецепт. Стать терапевтом — значит принять на себя страшную ответственность перед самим собой. Очевидно, что первые психоаналитики это понимали, хотя само понимание и составляло порой лишь периферический аспект аналитической ориентации и впоследствии слишком часто полностью исчезало. Роджерс утверждал приоритетность подобного понимания.

Если искренность означает осознание собственных мыслей и чувств, то она также подразумевает, что терапевты не делают ничего такого, что могло бы скрывать этот внутренний процесс от клиента. Они не вправе защищаться, но обязаны, до известной степени, быть прозрачными. Важно отметить: этот термин не относится к тому, что терапевты делают или говорят. Предполагается только, что они открыто преподносят себя, ничего не скрывая. Они могут делать это молча, выражая свое внутреннее отношение во взгляде, мимике лица и соответствующей позе. Или же они выбирают подходящее время, чтобы сказать клиенту, что они чувствуют.

Роджерс признается в своей озадаченности тем, насколько много терапевтов действительно должны сказать клиентам о своих чувствах и отношениях. Он понимал, что быть искренним не означает болтать обо всех посетивших тебя чувствах. Поэтому он не был сторонником терапевтических форм в группах встреч, где терапевт делится с клиентом каждым своим чувством. Он считал, что искренность подразумевает выражение чувств только тогда, когда это необходимо и когда, по всей видимости, это совпадает с возможностью терапевта наиболее полно представить себя клиенту. Кроме того, чувства должны демонстрироваться бережно с теплотой, эмпатией и полным уважением к клиенту. Позвольте здесь процитировать один из примеров Роджерса:

Но всегда ли полезно быть искренним? А как насчет отрицательных чувств? Как насчет случаев, когда настоящими чувствами консультанта по отношению к клиенту являются раздражение, скука или неприязнь? Мой эмпирический ответ будет таким: даже такими чувствами, как эти, какие все мы время от времени испытываем, консультанту предпочтительнее поделиться, нежели прятаться за фасадом интереса, заботы, симпатии, которых на самом деле нет. Но достигнуть этого непросто. Подлинность влечет за собой сложную задачу знания потока переживаний, текущего внутри другого потока, отмеченного сложностью и непрерывными изменениями. Так, если я ощущаю, что чувствую скуку от моих контактов с этим (клиентом) и это чувство сохраняется, то думаю, что должен ради него и наших отношений разделить это чувство с ним. Но тут мне снова захочется быть в курсе того, что происходит во мне самом. Я узнаю, что чувство, которое я выразил — мое чувство скуки, а не какие-то предполагаемые факты о нем, клиенте, как о скучной личности. Если я выражаю это как свою собственную реакцию, то появляется потенциальная возможность углубления наших отношений. Но это чувство существует в контексте сложного и изменяющегося потока, что тоже необходимо передать. Я предпочел бы поделиться с ним своими переживаниями по поводу скуки и дискомфорта, которые испытываю, выражая эту свою точку зрения. По мере того как я делюсь этими взглядами, то нахожу, что мое чувство скуки выросло из моего ощущения отдаленности от него и что я желал бы быть с ним ближе. И когда я пытаюсь выразить свои чувства, они изменяются. Определенно, я не скучаю, когда показываю ему себя таким образом, далек от скуки, когда ожидаю с нетерпением и, возможно, с долей понимания его ответ. Еще я испытываю к нему новое сочувствие теперь, когда я выразил чувство, которое служило барьером между нами. И я уже смогу услышать удивление или, возможно, обиду в его голосе, чтобы он стал говорить более искренно, потому что я отважился стать с ним подлинным. Я позволил себе быть личностью — настоящей, несовершенной — в своих отношениях с ним ".

—43—

Роджерс предостерегает терапевтов от использования подобного рода рекомендаций как лицензий на проработку собственных проблем во время работы с клиентом. Он напоминает своим читателям, что часто подходящим человеком, с которым можно разделить свои чувства, является супервизор или коллега, но не клиент.

Несмотря на значительное количество времени и энергии, которые Роджерс посвятил вопросу об искренности, создавая о ней статью за статьей, похоже, он находил, что это определение трудно описать и проиллюстрировать. Но, кажется, интуитивно он знал, что имел в виду. На определенном уровне все мы угадываем, когда находимся лицом к лицу с личностью, которая с нами искренна, а когда перед нами некто, выставляющий фасад вежливости или профессионализма. К первым мы проникаемся доверием и готовностью открыться. Это и есть то качество, которое Роджерс пытался описать. Роджерс считал искренность наиболее важным из всех определений.

Эмпатия

Следующим условием, необходимым для успешной терапии, является эмпатия. Словарное значение слова -“эмпатия-” — воображаемое проникновение в субъективные переживания другого. Роджерс говорил о важности непрестанных устремлений терапевта к пониманию переживаний клиента с позиции самого клиента. По Роджерсу, эмпатия носит не только когнитивный характер, она также включает в себя эмоциональный, эмпирический компонент. Это подразумевает попытку переживать мир клиента так, как это делает сам клиент, но подобное переживание вовсе не означает растворения в нем, никогда не следует терять качества “как будто”.

Испытывает ли клиент страх или сомнение, одиночество или гнев, восхищение или разочарование по отношению к терапевту, эмпатичный терапевт позволит себе испытывать то, что испытывает клиент и сообщать свое понимание и переживания клиенту:

“Наверное, очень страшно быть настолько неуверенным в своей безопасности на работе. И еще я представляю, как вы должны быть рассержены на своего начальника”.

“Мне кажется, я понимаю, о чем вы говорите. В некоторых случаях вы, похоже, приходите сюда и разговариваете со мной, но вы не уверены, что это действительно вам что-то дает”.

—44—

“Господи! Да Вы по-настоящему ее любите, не так ли?”

Роджерс излагает это так:

Ощущать смущение (клиента) или его робость, или раздражение, или чувство, что его неправильно лечат, так, как если бы это ощущение было твоим собственным, однако без твоей собственной неуверенности или страха, или раздражения, или подозрительного опасения увязнуть во всем этом,— именно подобное состояние я и пытаюсь описать. Когда мир клиента понятен консультанту и он может свободно ориентироваться в нем, тогда он сможет передавать и то, что клиент плохо понимает, равно как и выражать значение опыта клиента, которое сам клиент не вполне осознает.

Двое из учеников Роджерса, описали эмпатичных терапевтов ". Вот упрощенный вариант этого описания:

Эмпатичные терапевты:

— своими манерами и тоном показывают, что принимают эти отношения серьезно;

— осознают то, что клиент чувствует в данный момент;

— способны передавать это понимание на языке, созвучном с текущими чувствами;

— делают свои замечания так, чтобы они совпадали с настроением и сущностью клиента. Эти замечания показывают тонкое понимание чувств, которые выражает в данный момент клиент, а также служат прояснению и расширению осознания чувств и переживаний клиента, включая и те, которые клиент осознает лишь частично;

— могут гармонировать с изменяющимся эмоциональным состоянием клиента, так чтобы он смог корректировать себя сам, когда обнаружат, что их понимание и замечания не достигают цели. Они чувствительны к своим ошибкам, но не цепляются за них, а легко, не оправдываясь, по ходу дела исправляют их;

— постоянно передают клиенту сообщение: “Я с тобой”.

К сожалению, такое понимание в нашей обычной жизни встречается редко. Не так часто случается, что родители или преподаватель,

—45—

друг или любовник действительно пытаются понять значимость для нас тех или иных переживаний, равно как и мы не очень-то пытаемся понять, что они значат для них. В повседневной жизни понимание, которое мы стремимся дать и получить, заключается в форме: “Я понимаю, что заставляет тебя так поступать” или “я понимаю, что с тобой творится что-то неладное”. Традиционно клиническое понимание видится примерно так:

“Я думаю, вы в самом деле очень рассержены на женщин”.

“Возможно, вы слишком сосредоточены на моих недостатках, чтобы не проявлять ваших чувств по этому поводу”.

Для Роджерса это вовсе не понимание, а оценка и анализ. Это — созерцание жизни других людей в наших терминах, а не в их собственных.

Терапевтическая ценность эмпатического понимания кажется достаточно ясной: если есть ощущение, что терапевт действительно пытается видеть мой мир так, как вижу его я, то чувствуется поддержка в стремлении к прояснению, а следовательно, к расширению понимания самого себя. Подобная эмпатия учит быть эмпатичным к себе, спокойно осознавать свои переживания таким же образом, каким их осознает терапевт. Как и агапе, эмпатия другого оказывает решающее влияние на самоуважение. Если терапевт считает ценными время и усилия, затраченные на попытку понять мои переживания, то и я должен это ценить.

Безусловное положительное отношение

Третье необходимое качество эффективного терапевта — безусловное положительное отношение. Позиция Роджерса такова, что если я не на вашей стороне, если действительно не воспринимаю по-настоящему вашу сторону, то мне нечего делать вместе с вами в терапевтическом кабинете. Моделью такого определения служит любящий родитель, который “ценит” своего ребенка. Этот родитель испытывает сильные положительные чувства к ребенку, чувства, не являющиеся собственническими и не требующие от ребенка быть таким, каким его хотят видеть. Родитель свидетельствует, что даже если время от времени ребенок и вызывает раздражение, гнев, недовольство или отвращение, то все равно, по-существу, ребенок любим и мил, неважно, за что. Клиент также может обнаруживать (что, как правило, и делает) в себе чувства и

—46—

поступки, противоречащие взглядам терапевта или его эстетическим принципам. Успешная терапия зависит от того, насколько в таких случаях терапевт в состоянии учитывать человеческую полноценность клиентов, отстаивающих свой собственный путь роста и развития, принадлежащий им по праву рождения. И этот путь должен быть оценен фактом своего существования.

Важным в позиции Роджерса является понимание того, что в этих чувствах нет места патерналистскому или сентиментальному тону, клиенту должна быть предоставлена возможность быть независимой самостоятельной личностью.

Допустим, я прихожу к хирургу с жалобой на какое-то недомогание, хирург при этом может невзлюбить меня и даже не проявить ко мне уважения. Эта ситуация переживается мной как малоприятная, но если хирург — опытный и ответственный специалист, то, вероятнее всего, я уйду от него таким же, как и в случае, если бы он меня любил, словно родного брата. Роджерс считал, что если рассматривать психотерапию по аналогии с медициной, то можно натолкнуться на серьезные трудности в плане психотерапевтической практики и при обучении психотерапевтов. Мы не проводим психотерапию так, как хирург проводит операцию, а сами являемся терапией, и без существенной составляющей — безусловного положительного отношения — никакого успеха не получится.

Мало кто из нас имел родителей, способных на высокую безусловную оценку. Многие усвоили, что мы любимы, только когда делаем что-то удовлетворяющее наших родителей или выказываем приятные им чувства. Это может быть нечто желаемое или неугрожающее, или то, чем они могли бы гордиться. Большей частью наши чувства, желания и порывы не входят в категорию “удовлетворяющее наших родителей”, Достаточно рано мы узнаем, что такие чувства и порывы нежелательны, а это приводит к пониманию того, что они — плохие. После этого нетрудно понять, как впоследствии теряется близость с нашей глубинной природой:

если я узнаю, что во имя любви ближнего должен испытывать только хорошие чувства и хорошие порывы,

и если я прихожу к убеждению, что моя подлинная самость наполнена плохими чувствами и плохими порывами,

то я пытаюсь отрицать те части моей сути, к которым испытываю столь мрачные подозрения.

—47—

Если цель терапевта — стремление сделать исследование глубинной природы клиента безопасным для него, то можно понять, почему Роджерс считал необходимым безусловное положительное отношение.

Три характерных качества как континуум

Искренность, эмпатия и безусловное положительное отношение являются, таким образом, тремя элементами, которые Роджерс считал необходимыми для успешных клинических взаимоотношений. Я уверен, вам думается, что если бы каждый из нас мог быть всегда вполне искренним, эмпатичным и радушным, то мы находились бы в штате Нирвана или на небесах и не имели бы в наличии земных клиентов. То же самое полагал и Роджерс. Он не думал, что простой смертный может быть совершенным хотя бы в одном из этих трех качеств. Роджерс рассматривал каждый из этих атрибутов как континуум и считал, что искусство терапевта состоит всецело из развития собственных способностей продвигаться дальше и дальше вдоль каждой из трех составляющих этого континуума. Чем дальше продвигаешься, тем более искусным терапевтом становишься.

Значение теории Роджерса

Смысл роджерсовской теории кроется в глубоком радикализме. Один из ее выводов заключается в том, что специальные интеллектуальные или профессиональные знания малообязательны для терапевта; во всяком случае, эти знания приносят ни так уж много пользы. Изучение теорий и техник, какими бы интересными они ни казались, особой ценности для терапевта не имеет?. Тренинг может быть полезным, даже очень полезным, но этот тренинг не должен сводиться к приобретению знаний. Здесь уместнее обучение, основанное на сопереживании, то есть род тренинга, который помог бы терапевтам расширить свое самосознание так, чтобы стать более искренними во всех проявлениях своей жизни, в том числе развить чувствительность и эмпатию в работе с клиентами. Этот тренинг дал бы им возможность прийти к соглашению со своими скрытыми предубеждениями, обидами и освободиться от них в оценке клиентов.

—48—

Как я уже говорил, Роджерс не считал себя терапевтом для работы в группах встреч, он не видел необходимости разделять с клиентом каждое мимолетное чувство. Однако в начале 60-х годов Роджерс проводил достаточно много времени, работая в группах встреч и группах развития сенситивных навыков. Тогда он рассматривал эти группы как некий потенциал для тренинга, развивающего качества, которые, по его мнению, были необходимы терапевту. И очень сожалел о том, что развитие сенситивности почти нигде не входило в обязательную программу обучения терапевтов.

Другой радикальный момент во взглядах Роджерса заключается в том, что он не видел никакой терапевтической ценности в диагнозе". Существование категорий, в рамки которых можно было определить клиента, не добавляло ни капли к эффективности работы терапевта. Нет особых различий в том, считает ли кто-то своего клиента “пограничником”, нарциссом, шизофреником или слегка подавленным. Если вы сможете быть искренними и сумеете передать клиентам, что цените их как людей и это — ваша твердая позиция, и если вам удастся проделать все это в достаточной мере, то ваши клиенты будут развиваться и изменяться, какой бы ярлык или клинический диагноз им ни присваивался. (Роджерс пришел к пониманию, что с клиентами, которые не настроены на перемены, работать тяжело; здесь изменения маловероятны. Он обнаружил, что у многих людей, диагностированных как шизофреники, подобная мотивация отсутствовала, равно как и у пациентов с другими диагнозами.)

Мысль Роджерса о составляющих успешной терапии подразумевает и определенную философскую позицию. Роджерс считал целью жизни “быть таким, какой ты есть на самом деле” ". Трудности у наших клиентов возникают потому, что они блестяще вызубрили: неприемлемо быть таким, какой ты есть. Поэтому Роджерс учил терапевтов выслушивать клиентов внимательнейшим образом, чтобы знать, кто же есть его клиент на самом деле. По мере того как терапевт тщательно следит за этим, клиент постепенно узнает, что с ним все в порядке, а так как Роджерс считал, что быть самим собой — составляет смысл и цель жизни, то легко понять, почему для него самопринятие было наибольшей ценностью, которую терапевт только и может предоставить клиенту.

Роджерс говорил, что работа терапевта будет полезной тогда, когда, взаимодействуя с клиентом, он поддерживает философскую позицию, сходную со своей '". В противном случае он, вероятно, направит клиен-

—49—

та в русло бытия, которое ему, терапевту, представляется уместным для клиента. По мнению Роджерса, позиции некоторых терапевтов просто не соответствуют точке зрения, которую он представлял. Вот примеры этих несовместимых установок:

Людей невозможно представить в оценочном контексте, они попросту могут быть либо интересными, либо — нет.

Люди могут быть даже и не особенно интересными, но они дают материал для книг и статей, в которых высказываются идеи, а уж идеи определенно бывают интересны.

Терапевты скоро узнают о клиенте все, что есть интересного. Остальная работа заключается в том, чтобы помочь узнать это самому клиенту.

Терапевтическая теория управляет всеми данными. Когда собрано достаточно сведений, то клиента можно будет “втиснуть” в какую-нибудь теорию.

Нельзя доверять клиентам выбор собственного пути. Если предоставить их самим себе, они будут сопротивляться, защищаться и делать все, чтобы препятствовать дальнейшему развитию. Работа терапевта заключается в том, чтобы защищать клиента от таких саморазрушительных тенденций.

Это значит, что терапевт знает лучше, чем клиенты, что хорошо для них, и пытается выработать способ влияния на клиентов ради их же блага.

Но если терапевт верит в неотъемлемую ценность индивидуальности и обстановка, в которой он работает, наполнена огромным уважением к личности и личностному потенциалу, то, считает Роджерс, терапевт способен найти созвучные своему духу, естественные и приемлемые атрибуты искренности, эмпатии и теплого принятия.

Заключительные замечания

В 1961 году Роджерс описал то, на что, по его мнению, похожа терапия в ее лучшем варианте. Это описание кажется мне удачным для завершения этой главы:

—50—

Если терапия была оптимальной, интенсивной равно как и экстенсивной, то это может означать, что терапевт сумел вступить в глубокие личностные субъективные отношения с клиентом, отнесясь к нему не как ученый к объекту исследования, не как врач, предполагающий диагноз и лечение, но как личность к личности. Это может означать, что терапевт относится к клиенту как к личности, обладающей безусловной самоценностью; ценностью, не зависимой от его состояния, поведения или чувств. Это может означать, что терапевт был искренним, не прятался за защитным фасадом, а встречал клиента чувствами, которые он по-настоящему испытывал. Это могло означать, что терапевт сумел позволить себе входить в согласие с клиентом; что никакие внутренние барьеры не удерживали его от сопереживания, так важного для клиента в каждый момент взаимоотношений; и что он смог выразить свое эмпатическое понимание клиента. Это значит, что при возникновении отношений терапевт был удобен клиенту, без когнитивного осознания, куда уведут эти отношения, удовлетворяясь созданием климата, предоставившего клиенту наибольшую свободу быть самим собой. Для клиента оптимальная терапия могла бы состоять в исследовании все более и более странных, неосознанных и опасных чувств в самом себе, эти исследования оказываются возможными только в силу постепенного понимания клиентом, что он безусловно принимается. Таким образом, клиент знакомится с элементами своего опыта, которые прежде изгонялись из сознания как угрожающие, наносящие вред структуре его самости. Он обнаруживает, что испытывает эти чувства полностью, всецело во взаимоотношениях, так, что в какой-то момент он и есть свой собственный страх или гаев, собственная уязвимость или сила. И когда клиент проживает эти столь разнообразные чувства во всех степенях их глубины, то понимает, что переживает себя, что сам является всеми этими чувствами. Клиент находит свое поведение изменившимся в конструктивную сторону в соответствии с заново пережитой самостью. Он приходит к пониманию ненужности страха, который несет его переживание, но свободно приветствует его как часть своей изменившейся и развившейся самости.

—51—

Дата добавления: 2015-11-26 | Просмотры: 489 | Нарушение авторских прав