АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

АФФЕКТИВНОСТЬ 7 страница

Уже в тоне и форме вопроса легко может заключаться ответ. Человек испытывает неприятное чувство, когда его мнение расходится не только с мнением какого-либо авторитетного лица, но и с мнением всякого человека. Мы инстинктивно избегаем всего неприятного. Уже по одному этому ассоциации идут в направлении, указанном вопрошающим лицом. Простая способность к уверованию (Glaubigkeit), которую мы отличаем от внушения, тоже играет важную роль. — Затем противодействие лежащему в вопросе предуказанию требует от индивида известной самостоятельности (как в смысле характера, так и умственной деятельности), которой обладает не каждый. Чтобы на вопрос: «Какое было платье: синее или желтое?» ответить: «Ни синее, ни желтое, а красное» — требуется уже известная независимость духа, на которую неспособны многие люди, между тем как на безразличный вопрос: «Какого цвета было платье?» — те же люди, вероятно, ответили бы совершенно правильно: «Красного» (Штерн). С помощью суггестивного вопроса предлагается материал, содержащий в себе известные мысли и представления. И это обстоятельство действует прежде всего непосредственно, так как лицо, к которому обращен вопрос, более или менее вынуждено оперировать с этим материалом, а затем и окольным путем, так как «естественный закон лености противится добровольному расширению процедуры вопроса-ответа». Так обстоит дело при вопросе: «Какого было цвета платье на женщине?» в тех случаях, когда вовсе не установлено, что там вообще была женщина.

Конечно, приведенными указаниями не исчерпывается число участвующих мотивов. Штерн указывает еще на значение тона, которым задается вопрос: „Наиболее суггестивный вопрос, поставленный робким, неуверенным голосом, утрачивает всякое суггестивное значение; самый безобидный вопрос, заданный настойчивым тоном, сопровождаемый строгим взглядом и повторяемый с постепенным повышением голоса, может обратиться в нравственную пытку, которая вынудит к любому желанному ответу». Кроме того, важную роль играет прирожденная каждому человеку инстинктивная потребность реагировать на все вопросы и обращения вообще. Корень этой потребности можно признать аналогичным или тождественным с корнем внушения: в обоих случаях речь идет об эмоциональном и интеллектуальном раппорте между двумя индивидами, но вызывает ли один, первоначально действующий индивид в другом только его собственные убеждения и чувства или же дополнение к своим чувствам и мыслям — это отнюдь не одно и то же.

При желании объяснить себе феномены внушения не следует вовсе упускать из виду гипноз, хотя последний охватывает лишь незначительную часть того, что мы называем внушением.

При этом необходимо прежде всего установить, что существует не один только вид гипноза, а целое множество состояний, которые мы окрестили таким названием. Общей для них чертой является лишь одностороннее направление всех представлений (мышления) к назначенной внушающим цели при выключении (под чем подразумевается приведение в неактивное состояние, а не подавление) всех остальных психических функций; этот процесс может быть осуществлен лишь при крайне глубокой концентрации внимания; этим путем исключается, конечно, также и возможность критики. В остальном гипноз по Льебо представляет собой нечто совсем иное, чем по Шарко; состояния, которые описаны Бредом и Месмером, отличаются от современного гипноза. „Гипнотизеры», сделавшие из своей техники зрелище для публики, вызывают опять-таки иное состояние; тот, кто хотя бы немного интересовался этим делом, знает, что даже при одинаковой технике картина гипнотического состояния меняется в зависимости от гипнотизера и гипнотизируемого.

Следовательно, лишь с помощью какого-либо психического впечатления, фасцинации, подчинения, ужаса или внушения, которое учитывает эти аффекты, достигается наиболее возможное выключение всего того, что не соответствует желанию внушающего, все другие гипнотические симптомы являются результатом случайного внушения или же специфическими реакциями данного индивида, и потому они могут видоизменяться в том или ином случае. Находится ли, например, гипнотизируемый «в сознании» или нет, уподобляется ли он спящему, появляется ли у него вслед за гипнозом амнезия — все это представляется несущественным и зависит от случайных или же сознательно сделанных внушений.

Если Нансийская школа усматривает аналогию между гипнозом и сном, то это так же само собой понятно, как и то, что какая-либо другая школа не находит этой аналогии.

Льебо весьма отчетливо внушает сон; медиуму не оста¨тся ничего другого как подражать, насколько это возможно состоянию сна.

Выключение критики с помощью аффектов, а вместе с тем и с помощью внушения представляется настолько повседневным явлением, что мы не будем его обсуждать. Отщепление любого иного комплекса идей мы рассматриваем не только как действие аффективности в более тесном смысле но и как следствие внимания. Таким образом, нет ни одного гипнотического феномена, который нельзя было бы объяснить простым торможением или содействием проявлению той или иной психической функции в том же самом смысле, как это делают аффекты. Но только у гипнотизируемого очень легко вызвать все это в преувеличенной степени, т. е. в таком необычном масштабе, в каком это оказывается возможным для аффектов лишь в исключительных случаях, т. е. когда психическое состояние в высшей степени поколеблено.

ПАРАНОЙЯ

Случай 1. Женщина, незамужняя, родилась в 1853 г., лютеранка. Единственный брат пациентки отличается легкомыслием, в незначительной степени злоупотребляет алкоголем. В остальном, согласно анамнестическим данным, не отмечается психоневротической наследственности.

До своего заболевания паранойей пациентка была душевно и физически здорова, жизнерадостна и не обладала особыми, бросающимися в глаза чертами характера. Всегда отличалась положительностью, прилежанием, педантичностью; по некоторым сведениям больная была несколько упрямой и легко возбудимой. Последнее подтверждается пациенткой; в настоящее время эти черты выражены нерезко. Она хорошо успевала в начальной школе, посещала среднюю школу в течение двух лет. Перед окончанием школы ее отец был вынужден оставить свою профессию живописца вследствие тяжелого отравления свинцом и заняться торговлей гастрономическими товарами. Отец пациентки умер в 1870 г., через два года после открытия магазина. Хотя дело шло хорошо, тем не менее наследство попало в конкурсное управление. Мать спасла свое приданое. Незадолго до смерти отца пациентки магазин был взят на свое имя ее дядей (мужем сестры ее отца), который имел хорошее состояние и дал деньги для открытия магазина; при этом по договору купли-продажи пациентка была уполномочена заведовать магазином. Около двух лет спустя пациентка оставила это место. Причина этого остается единственным неясным пунктом в ее жизни. Теперь она вспоминает только то, что она сама отказалась от этого места и что ее дядя передал магазин своей экономке, ставшей впоследствии его второй женой. После этого пациентка поступила прислугой в заведение для лечения естественными силами природы, в котором она пробыла в течение года, но у нее создалось такое впечатление, что там занимаются шарлатанством. Затем один из тамошних пациентов устроил ее на место няни в Италии: «Я думала как раз тогда о необходимости изучения иностранных языков и вообще о приобретении надлежащих знаний». Там ей жилось хорошо, но полтора года спустя она была вынуждена вернуться на родину вследствие болезни ее матери.

По выздоровлении матери пациентка получила работу по снятию копий в канцелярии одного судебного учреждения, но заработок ее был очень незначителен и нерегулярен. Та же самая подруга, которая помогла ей найти эту работу, устроила ее на ответственное место в ювелирном магазине (1875), в котором она вела бухгалтерию и контролировала подмастерьев, а также проверяла количество поступающего и расходуемого серебра (равно как и опилок). Здесь она пробыла три года, пока дядя не пригласил ее опять в свой магазин, так как его вторая жена умерла (1878). В тоже время один из его сыновей вступил в дело и поселился у них в доме. Так как и у отца и у сына были дети однолетки, то в семье происходили частые ссоры. Обе стороны посвящали пациентку в свои переживания, что было ей, разумеется, неприятно, «я находилась постоянно между молотом и наковальней». Видимо, уже тогда у нее время от времени возникало подозрение, что враждующие стороны могли считать ее виновницей ухудшения их взаимоотношений, как это, впрочем, могло бы случиться и с здоровым человеком. Поэтому она в 1881 году отправилась к своей матери, с которой она теперь стала очень близка, и занялась выделкой сливочных конфет и «гюпен» (цюрихское специальное десертное печение). Это дело шло очень хорошо. Обе женщины были всегда завалены заказами и переутомлялись работой, которая требовала большой усидчивости и физической выносливости.

В 1888 году заболела разносчица товаров, забиравшая у них больше всего печений. Тогда пациентка начала беспокоиться: если эта разносчица умрет, они не смогут сбывать свои продукты в достаточном количестве. Она строила разные планы, как выйти из этого затруднительного положения, но должна была отбросить их. Вместе с тем она остановилась на мысли, что некоторые люди помогут ей выйти из этого затруднительного положения, если они с матерью не выбьются сами. Несколько недель спустя разносчица поправилась, и все вошло опять в свою колею; одновременно с этим исчезли опасения пациентки, и были полностью корригированы зачатки идей преследования. Однако в декабре 1889 года разносчица умерла скоропостижно, после чего опять возобновились ее опасения и притом в большей степени. Пациентка пришла к мысли создать себе более прочное положение посредством заведования отделением одного торгового предприятия; при помощи своего дяди она получила возможность это достичь и даже подписала договор; во время подписания договора ею овладело сомнение в возможности просуществовать таким путем, и на следующий же день она отказалась от службы.

С этих пор началась собственно болезнь. Разорение представлялось пациентке неминуемым; она не зарабатывает того, что проедает; она упрекала себя в том, что она сама не разносила товары по домам, хотя это было несовместимо с работой по производству, да и дела шли еще вполне удовлетворительно. Покупатели, приходившие в лавку, делали это только для вида, в действительности же никто из них не хотел ничего покупать. Она становилась все более педантичной при изготовлении товаров и упрекала свою мать, если та оказывалась менее точной, в то время как раньше она вела себя безупречно по отношению к матери. Она сама сознавала это, потому что однажды она услыхала, как один из соседей сказал: «Если бы у меня было такой ребенок, я отколотил бы его и не давал бы ему жрать». Она, конечно, отнесла эти слова на свой счет. Она еще и теперь продолжает утверждать это. Логика, с помощью которой она доказывает свою правоту, весьма характерна; несомненно, она была невежлива по отношению к матери; в доме все слышно, а этот сосед-пьяница всегда облекает свои мысли в грубую форму. Первым основанием является фактически возможность того, что речь шла о пациентке; остальные же доводы являются доказательствами возможности того, что сосед сказал что-то в этом роде и что она могла это услышать. Для пациентки же это составляет безусловно верную цепь выводов в пользу того, что речь шла именно о ней.

Вообще она слыхала много разговоров о себе, а именно: говорили, что она будет вынуждена нищенствовать; затем опять критиковали ее поведение и делали замечания вроде следующего: теперь она опять занимается тем-то; однажды в то время, когда она шила, пришел врач, которого пригласили без ее ведома. Тогда она услыхала, как дворник сказал: «Да, теперь она шьет, а вообще она ничего не делает».

Самым важным событием того времени, по словам пациентки, было следующее: она услыхала однажды, как домовладелец сказал, что он уже думал о том, что настанет когда-нибудь время, когда можно будет ей отплатить. Она тотчас же подумала о дяде и о двоюродных братьях, которые должны ей за что-то мстить. До того она никогда не думала, что они могли иметь что-либо против нее (кроме неопределенного подозрения, что она — виновница домашнего раздора).

Она совершенно определенно утверждает, что у нее никогда не было галлюцинаций, о которых пациентка имеет точное преставление. Все говорилось при таких условиях, что говорящий мог быть услышан, и голоса получали естественную локализацию. Однако, рассказанные пациенткой события (одни только эти события) представляются подозрительными в смысле галлюцинаций или иллюзий. Позже и теперь здесь, где в течение многих лет анализируются субъективно и объективно все ее бредовые идеи, никогда не было обнаружено никаких обманов чувств. Правда, пациентка рассказывает очень часто нечто такое, что, по-видимому, может быть истолковано только как галлюцинация. Но если потребовать, чтобы она точно воспроизвела сказанное, чего при терпении можно добиться всякий раз, или же если можно объективно установить, что было сказано, то во всех без исключения случаях выясняется, что речь идет только о ложном истолковании сказанного применительно к ее личности. Однако, для пациентки представляет видимое затруднение передать ложно истолкованные ею слова, не относя их на свой сч¨т. Ей кажется, что она вполне точно воспроизводит слова пастора, когда она рассказывает, будто он говорил, что она впадет в нищету, в то время как он говорил о впадении в нищету вообще. Иногда нужны весьма энергичные и многократные требования для того, чтобы она точно передала сказанные кем-либо в действительности слова, и все-таки, несколько секунд спустя, она воспроизводит их в соответствующем ее бреду истолковании. Ввиду стоящей вне всякого сомнения полной правдивости больной и ее собственного интереса к психологическому анализу — исключается возможность намеренного извращения. Следует еще отметить, что, по крайней мере, во время нынешнего пребывания в Бурггельцли пациентка относит на свой счет определенное событие не непосредственно после совершения его, а лишь несколько часов спустя, часто даже на следующий день, а иногда и еще позже. Бред отношения требует для своего развития определенного инкубационного периода. Затем важно подчеркнуть, что еще ни разу не случилось, чтобы заслуженный упрек или замечание относительно работы больной получили с ее стороны бредовое истолкование. А между тем для этого было не мало поводов, так как, несмотря на хорошие способности и добросовестность пациентки, она неизбежно делала то или иное не так, как нужно было бы, вследствие сложности задававшейся ей работы и вследствие того, что. бредовые идеи часто отвлекали ее от основной задачи. Она всегда скромно выслушивала замечания, быстро схватывая их сущность. Она всегда связывала свои бредовые идеи с нормальными, безразличными событиями. При заслуженном упреке направление мыслей и эмоций определяется данными обстоятельствами, в то время как при безразличном высказывании говорящее лицо более свободно в выборе темы. Не кроется ли в этом различии объяснение этого поразительного факта?

В конце 1890 года пастор произнес проповедь на тему «Бог помогал до сих пор, будет помогать и впредь». В этой проповеди, произнесенной в канун Нового года, пациентка услыхала только первую часть: «Бог помогал до сих пор». Она отнесла эти слова на свой счет: бог не будет помогать ей в будущем. И с этих пор ей постоянно слышались намеки на ее будущую нищету в проповедях различных пасторов.

Желая покинуть свой дом, она отправилась однажды к подруге, которой она стала помогать в работе по хозяйству. Когда она работала на кухне, ей показалось, что за ней наблюдают из соседней комнаты через отверстие, находившееся якобы за книжной полкой. После того, как ей доказали, что там нет никакого отверстия, она стала подозревать, что в доме есть какое-то другое приспособление — например, зеркало, при помощи которого можно было наблюдать за ней. Один пекарь сжег пирожное, которое ему дали испечь, и она подумала, что тот сделал это нарочно, чтобы дать ей этим понять, что она плохо работает. (Теперь она понимает ошибочность всех этих идей).

Летом 1891 года она отправилась в Дармштадт с одной своей знакомой, которая собиралась заняться там изготовлением цюрихских печений. Однако, несколько недель спустя она была вынуждена вернуться. Она не могла больше работать как следует, причем люди преследовали ее еще больше, чем прежде, своим злословием, сводившимся к тому, что она теперь разорена и что никто не окажет ей никакой помощи. Она полагала, что дома она сможет лучше работать в привычной для нее обстановке, но она ошибалась: работа почти совсем не клеилась. Она сама говорила, что она едва была в состоянии вязать. Она стала уже тогда высказывать мысли о самоубийстве.

18 августа 1891 года пациентка была доставлена в Бурггельцли с диагнозом: меланхолия. Она стала высказывать здесь те же самые жалобы и требовала выписки. Здесь ей нечего делать. Ей говорили, что она сможет здесь работать, и поэтому она привезла с собой большое количество старых платьев для починки. Ее задерживают только потому, что она привезла с собой платья, причем и здесь за ней ведется тайное наблюдение. Нет никакого смысла задерживать ее здесь, где на нее расходуют деньги, в то время как она могла бы зарабатывать. Это удручает ее вдвойне, потому что она видит, что за ней наблюдают, все знают ее положение и говорят о том, что она бьет баклуши, ничего не зарабатывая.

В конце 1891 и в начале 1892 года ее двоюродный брат предоставил ей возможность заниматься письменной работой в психиатрической больнице; она хорошо справлялась с порученной ей работой, но была все-таки недовольна собой и считала, что ей платят гораздо больше, нежели стоит ее работа, вследствие чего она не вправе получать за нее деньги. Между прочим, она жаловалась и на своих родственников, которые не заботятся о ней и не оказывают ей помощи, как они обещали. Она часто плакала над своим положением, а также над участью своей матери, которая не сможет сама свести концы с концами. С самого начала своего пребывания в больнице она работала весьма прилежно; она всегда вела себя корректно. Как только заходила речь о ее выписке с тем, чтобы родные устроили на какую-нибудь службу, она полагала, что она не сможет служить и должна будет остаться поэтому у своей матери, 9 февраля 1892 года она была выписана на попечение своей матери, как поправившаяся, с диагнозом: первичное помешательство. Несмотря на то, что по словам матери у нее было больше заказов, чем она может выполнить, пациентка не решилась сначала взяться за прежнюю работу. Она думала, что заказы будут продолжаться только до тех пор, пока она дома, а затем они прекратятся. Лишь некоторое время спустя она стала несколько увереннее; все же она подыскала еще нескольких заказчиков, прежде чем приняться опять за изготовление печений.

Однако, болезнь не прекратилась. Все люди давали ей понять, что ее заработкам пришел конец и что она еще попадет в приют для нищих. Точно также и пастор постоянно намекал на это в своих проповедях. Мысли о самоубийстве становились все настойчивее, и лишь своевременно всплывавшая мысль о матери удерживала пациентку от осуществления этого намерения. После этого она поступила на несколько недель в частную лечебницу, откуда была выписана с улучшением. Затем имело место покушение на самоубийство (больная пыталась утопиться), от которого она вовремя была спасена. Следующие два года прошли сравнительно спокойно: пациентка могла работать, но часто заходила к знакомым пожаловаться на свое скверное материальное положение и на неудачное ведение своего дела, а иногда даже просила у них помощи — несмотря на то, что в действительности дело шло хорошо. Постепенно ей опять становилось хуже, причем она стала обвинять в своем несчастье других, а именно своего дядю и его сыновей. «Но по большей части она возлагала всю вину на себя самое». Конечно, это выражение, которое она употребила относительно себя самой, не следует понимать в точном его смысле. В общем ее преследовали, по ее мнению, несправедливо; даже в тех случаях, когда она заслуживала наказания, месть и злорадство заходили слишком далеко.

Однажды утром она облила себя керосином и подожгла. Объятая пламенем, она взывала о помощи и была спасена несмотря на обширные ожоги. Во время ее пребывания в госпитале ничто не обращало на себя внимания за исключением некоторой неустойчивости, подавленности настроения и того обстоятельства, что она принимала на свой счет многие безобидные замечания окружающих в том же смысле, что и раньше. Когда ее ожоги немного зажили, она была доставлена в Бурггельцли (16 декабря 1898 г.).

Здесь она вела себя все время корректно. Сначала она прилежно работала, но ее идеи оставались неизменными, хотя они то отходили на задний план, то вновь занимали первое место.

Наряду с всевозможными другими хозяйственными работами пациентка образцово исполняла переписку набело экспертиз; впоследствии на нее было возложено снятие копий, ведение регистратуры и т. п. но врачебной канцелярии, где она сделалась незаменимой главной работницей. Она была также в течение двух лет моей личной секретаршей, заботясь при этом также и о делах и финансах психиатрического ферейна, членом которого я состоял. Все шло хорошо; только, когда пациентка бывала в кирхе или уезжала на короткое время домой или же когда она бывала занята своими бредовыми идеями, она делала иногда ошибки, которые старалась затем исправить. Однако, в конце концов, она перестала работать у меня, так как втянула в свою бредовую систему моих родственников и находилась в почти непрерывном возбуждении. В отделении и в канцелярии все идет хорошо с некоторыми кратковременными перерывами. У нее есть ключ от отделения и от канцелярии, причем она вообще пользуется большим доверием, чем многие служащие.

Хотя она и замечает в мелочах, что ее бред отношения ошибочен в том или ином пункте, тем не менее она крепко придерживается своей бредовой системы; ее дядя и родственники в свое время при семейных раздорах подозревали ее в том, что она была каким-то образом виновна в этих ссорах. Вследствие своей собственной нерешительности она по своей вине привела дела в упадок после смерти разносчицы товаров. Этим моментом воспользовались ее родственники для мести. Другие люди тоже были настроены враждебно по отношению к ней и радовались ее разорению. Все эти враги объединились. Они предупредили пасторов всех тех мест, например, где она посещала кирхи, так что они постоянно произносили проповеди специально о ней; в этих проповедях они говорят о том, как она будет несчастна или как она упустила то-то и то-то, что могло бы еще помочь ей. Точно также и в больнице директор и врачи заодно с ее преследователями. Я, например, всегда осведомляю их письменно, по телеграфу и по телефону, когда пациентка отправляется в кирху, так что пастор и другие причастные к этому лица подготовляются к ее посещению. Я сообщаю также и служебному персоналу все, что касается пациентки, вследствие чего санитарки делают всегда «косвенные» оскорбительные и порицающие замечания. Я не принадлежу, конечно, к числу ее личных врагов, но я хочу наказать ее за то, что она сделала многое не так, как следует, и это наказание она заслужила. Правда, я часто обещал ей, что буду помогать ей насколько возможно, но я мог бы устроить ее на хорошее место, на котором она могла бы, по крайней мере, зарабатывать себе на хлеб; но теперь уже слишком поздно; она пренебрегла моей помощью; она ее недостойна.

Вне этих бредовых идей (или же когда они отступают на задний план) ее эмоциональная жизнь вполне нормальна: радость при виде прекрасного, любовь к матери, благодарность (даже ко мне) — все это сохранено. Интеллект больной выше среднего уровня. Пациентка сохранила даже некоторый интерес к посторонним пещам; она ставит диагнозы; относится отрицательно к понятию dementia praecox, так как оно слишком широко и т. д. Как вне своих болезненных идей, так и в их пределах она гораздо скромнее, чем этого можно было бы требовать от нормального человека. Она в значительной мере недооценивает свои способности. Ее восприятие, апперцепция вполне нормальны. Вещи и ситуации отнюдь не представляются ей «иначе», чем до заболевания. Только в пределах бредовых идей отмечается нечто такое, что может быть истолковано в смысле ложной оценки. Субъективно, по собственным восприятиям больной, это выражение не подходит и к тем случаям, когда желательно обозначить изменение оценки по сравнению с прошлым. Я придаю большое значение субъективным впечатлениям пациентки, так как, несмотря на все, она сохранила большую объективность по отношению к своей болезни. Она знает очень хорошо, что именно мы считаем болезненным; с ней можно говорить о ее бредовых идеях, как с третьим лицом. В сравнительно хорошие периоды она сама считает себя больной и признает в принципе патологические элементы в ее бреде отношения, но в то же время она настаивает на правильности своих предположений (или наблюдений, как она полагает) в отдельных случаях, о которых в данное время идет речь. Она может также сказать совершенно спокойно, что она внесла коррективы в ту или иную деталь; если же обратить ее внимание на то, что ее теперешние бредовые идеи тождественны с теми, она может совершенно правильно возразить, что они еще слишком свежи; возможно, что несколько лет спустя она будет совершенно другого мнения на этот счет. Тем не менее она спорит относительно паранойи у других и стремится убедить меня в том, что у нее дело обстоит иначе, потому что ее идеи основаны только на фактах. Когда я спрашиваю ее о том, какие у нее основания думать, что я прилагаю столько усилий для причинения ей вреда, в то время как ей (лучше чем кому-нибудь другому) известно, насколько я дорожу своим временем и насколько я стеснен в средствах — она нисколько не смущается, хотя и не может привести каких-либо более или менее вероятных обоснований. Дело обстоит так, как она говорит: я хочу ее наказать; она не нуждается в дальнейшем обосновании; для нее не существует возражения, что я не могу осуществить приписываемых мне действий по многим причинам; таким образом, за этими предполагаемыми действиям и, которые она приписывает мне, не скрывается также и бред величия; она не делает того само собой понятного для нормального человека вывода, что если прилагают так много усилий, чтобы причинить ей вред, то она должна быть выдающейся персоной.

Для иллюстрации того, как далеко заходит у больной бред отношения, я приведу еще несколько примеров.

В начале болезни пациентки пастор сказал в проповеди: «Со дня Нового года у меня не выходит из головы: паши новь, не сей между терниями». Вскоре после этого по улицам носили в виде масленичной шутки изображение прыгающей свиньи с надписью: «выступление знаменитой наездницы мисс Дорн» (Dorn — по немецки — терний). Тогда пациентке стало ясно, что люди поняли намеки пастора. Свинья — намек на то, что больная была «непорядочной».

Надзиратель отделения входит, насвистывая, в канцелярию. Бредовая идея: директор больницы хочет отстранить ее от работы; люди знают об этом и уже радуются этому.

Какой-то неизвестный человек идет по направлению к дому и зевает. Он хотел дать ей понять, что она лентяйничает и должна быть отстранена от работы.

Когда она была еще у себя дома, она прочла в одной газете, что в Базеле какая-то девушка упала с лестницы. Бредовая идея: журналист хочет дать ей понять, что, находясь на прежней службе, она недостаточно хорошо вытирала пыль с лестницы.

С 1906 года состояние пациентки оставалось без существенных перемен, хотя на ней и сказалось действие возраста. В течение некоторого времени она служила прислугой в семье пастора, но ее бредовые идеи привели ее вскоре опять в больницу. Здесь в канцелярии больницы она ведает снятием копий и регистратурой, иллюзорно воспроизводит в памяти отдельные события, формирует новые бредовые идеи отношения, которые она присоединяет к старой бредовой системе. Прежняя фиксация бредовых идей на ее родственнике, с которым я якобы поддерживал какие-то отношения, побледнела после того, как он умер несколько лет тому назад. Болезненные идеи с наступлением старости стали несколько проще и однообразнее, а вызываемые ими жалобы стали более слабыми и кратковременными. Сама же болезнь осталась без перемен.

Пациентка очень мало отягощена наследственно; интеллектуально и этически она развита выше среднего уровня. Если бы она была мужчиной, у нее было бы очень много шансов пойти далеко. Со времени своей зрелости она жила в большой близости с благожелательно относившимися к ней родственниками. Болезнь и смерть ее отца, а также бережливость (но не скупость) ее матери рано заставили ее думать о заработке и положении в жизни. Она стремилась достичь чего-то и, благодаря своим способностям, имела право желать этого. В противоположность этому сексуальность отступает у нее на задний план. Хотя пациентка представлялась по своему развитию нормальной в половом отношении и была миловидной девушкой, тем не менее она никогда не думала серьезно о браке, между прочим, еще и потому (как она говорит сама), что она не вышла бы замуж за первого встречного, а по отношению к тем, которые соответствовали ее желаниям, она стояла слишком низко по своему общественному положению. Судьба приковывает ее окончательно к такому роду занятий, который не мог использовать ее духовных сил и требовал большого физического напряжения, но которого она не могла, однако, оставить, так как эти занятия кормили ее и мать, причем обе женщины могли даже откладывать кое-что каждый год. Таким образом, все ее психическое бытие было связано с этой работой.

Затем в связи с болезнью и смертью разносчицы товаров наступают затруднения, и хотя больная в своем страхе несколько преувеличивает их, тем не менее, они не были ею вымышлены. Под влиянием страха она больше не в состоянии ясно судить обо всем; даже вполне обеспеченное существование, которое по человеческим расчетам могла предоставить ей служба в гастрономическом магазине, кажется ей ненадежным. Ее собственное умение, на которое она втайне возлагала, конечно, много надежд, представляется ей недостаточным при таком положении. Она должна впасть в нищету. До сих пор нет ничего такого, что при аналогичном положении не наблюдалось бы и у нормального человека. Разница заключается только в том, что человек, остающийся здоровым, после улучшения своего положения и после ослабления аффекта корригирует свои ложные идеи. К этому пациентка неспособна — прежде всего вследствие вытесненного чувства недостаточности, как показывает опыт. Однако, нужно обратить внимание и на другие обстоятельства, участвовавшие и способствовавшие возникновению и формированию ее бреда.

Дата добавления: 2015-11-28 | Просмотры: 401 | Нарушение авторских прав