АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Гудбай, Ленин

Итак, восьмидесятые годы, Германская Демократическая Республика: Берлинская стена, железный занавес — место, прямо-таки созданное для подавления любого артистического и творческого самовыражения. Разделенные семьи, тотальный контроль под неусыпным оком Штази (местный КГБ), свой комсомол и так далее. Воспоминания одного из участников группы: «Дома мы могли получать лишь случайную информацию о больших западных рок-группах. Мы не имели пластинок, а записи если и доходили до нас, то во второй-третьей копии». Не правда ли, что-то знакомое всем россиянам старше 30?

Группа, впоследствии названная Rammstein, была образована в начале 1993 года Рихардом Круспе, Тиллем Линдеманном и Кристофом Шнайдером.

Преданному поклоннику Rammstein наверняка интересно узнать об истоках творчества брутальных немцев. Попробуем хотя бы отчасти удовлетворить этот справедливый интерес, погрузившись в до-раммштайновское жизнеописание каждого из участников коллектива.

Начнем с фронтмена группы Тилля Линдеманна, который вот уже пятнадцать лет сочиняет для группы песни.

О жизни Тилля до создания Rammstein в действительности известно мало. Сам он об этом предпочитает особо не рассказывать, а очевидцы «доисторического» периода его жизни давно затерялись где-то в деревенских дебрях Восточной Германии. Но восстановить картину его детства и отрочества просто необходимо, ведь благодаря этому во многом становится понятнее его порой странное, противоречиво-ужасающее, год от года все более многогранное творчество.

Глядя на широкоплечую и мускулистую фигуру Тилля (рост 192 см, вес 90 кг), зритель вправе ожидать от него в обычной жизни громоподобного голоса. Однако, по словам всех, кто с ним общался, Тилль (в отличие от других своих коллег по «звездному цеху») вне сцены ведет себя абсолютно противоположно своему сценическому образу — говорит тихо, глубоким и нежным голосом, да и вообще производит впечатление человека почти робкого, задумчивого, молчалив, улыбается редко, не любит светские тусовки и почти никогда не дает интервью. Тилль: «А я и в самом деле как большой ребенок — невоспитанный, но безобидный. Люди думают, что я всегда сильный, взрывной. Это не так. Я чувствительный и легкоранимый, а в любви романтичный и страстный».

Тилль Линдеманн появился на свет 4 января 1963 года в Лейпциге. Отец Тилля Вернер Линдеманн (Werner Lindemann) родился в простой крестьянской семье, окончил сельскую школу. В семнадцатилетнем возрасте в 1943 году был мобилизован в армию, оказался на фронте и сумел выжить, пройдя до окончания войны все круги ада. После войны Вернер взялся за учебу. Стал сельским учителем, затем окончил литературный институт, в шестидесятые стал довольно известным детским писателем, к концу жизни — автором более сорока книг. Некоторые из них, кстати, в середине семидесятых выходили и в русском переводе. В городе Росток (Rostock) в честь него даже названа школа.

Мать Тилля была журналисткой и в 1992—2002 годах работала на радио, кроме того, она неплохо рисовала. Вскоре после рождения первенца творческая семья (надо понимать, «чтобы быть ближе к земле», к источнику вдохновения) перебралась в небольшой рабоче-крестьянский городок Шверин, располагавшийся на севере тогдашней ГДР. Спустя шесть лет в семье произошло пополнение — у Тилля родилась сестренка. Любой человек, близко общавшийся с творческими натурами, знает, что люди это, как правило, весьма специфические, порой не отличающиеся уравновешенностью и часто склонные к совершенно неадекватным поступкам. С внешней стороны семья Тилля выглядела абсолютно нормальной и где-то даже типичной для тогдашней Восточной Германии. Но, как это обычно бывает, были там и свои скелеты в шкафу.

Отношения с отцом у Тилля, мягко говоря, не складывались. Детский писатель-фронтовик, говорят, имел взгляды сугубо домостроевские, злоупотреблял горячительным, когда не писалось, и, случалось, пускал в ход кулаки, так что домочадцы частенько попадались под тяжелую отцовскую руку. Наверное, этим во многом объяснялось то, что Тилль с детства считался ребенком замкнутым, тихим, малообщительным и вообще несколько странным. Кроме того, родители в своих творческих изысканиях, видимо, не слишком много времени и внимания уделяли своему чаду. «Родителям было часто не до меня, они оставляли меня одного, и я мог делать все, что хотел», — говорит Тилль.

Детская замкнутость и одиночество (даже постоянная подруга у него появилась только в 18 лет) привели к тому, что юный Тилль накопил в себе большой заряд негативизма, поэтический выход которому он смог дать лишь многие годы спустя. Из книги Вернера Линдеманна можно понять, что особой покладистостью Тилль в детстве не отличался, хотя это по большому счету свойственно многим детям. Интересно, что свои воспоминания отец оставил потомкам в стихотворной форме:

Ich willihm ein Märchen vorlesen.

Es beginnt wie immer: Es war einmal…

Er fällt mir ins Wort:

Haste nicht mal ein Märchen von jetzt?

Я хочу прочитать ему сказку.

Она начинается, как всегда: однажды жили-были…

Он меня прерывает:

У тебя нет сказки посовременнее?

Или еще одна цитата:

Ich bin ausser mir,

drohe ihm mit Strafe:

er hat meterlang die Tapete bemalt.

Habe gearbeitet, sagt er.

Bin ich berechtigt

Arbeit zu bestrafen?

Я вне себя,

грожусь его наказать:

он недавно разрисовал целый метр обоев.

Я работал, говорит он.

Вправе ли я

наказывать за работу?

Накал семейных страстей в конце концов достиг апогея, и родители развелись. Когда Тиллю было двенадцать, мать вышла замуж за американца, но полной гармонии в семье это уже не установило. Успехами в школе будущий фронтмен, в общем-то, похвастаться не мог, хотя двоечником никогда не был — так, из середнячков. Литературные и стихотворческие таланты проявились у него значительно позже. В начале он вообще, по собственному признанию, испытывал ко всей литературе и поэзии некоторое отвращение, впрочем, в школьные годы это свойственно многим: «Когда тебя заставляют что-то читать, это никогда не приносит удовольствия. Вместо того чтобы самому что-то выбрать, я всегда слышал: „Напиши что-нибудь о рыцаре на белом коне“. Но такова школа. В конце концов, это надо самому для себя открыть…» Была, как мы теперь знаем, и другая, сугубо личная причина полного отвращения к поэзии: «Мой отец тоже писал стихи, но мне они казались ужасными…» Эта тема отношений с отцом потом нашла многочисленные отголоски в поэтическом творчестве Тилля. По всему видно, что детские переживания оставили глубокую, до сих пор не затянувшуюся рану в его душе.

Испытывая нескрываемое негативное отношение ко всему гуманитарному, Тилль нашел себе другое увлечение — спорт. Как-то так получилось, что он сызмальства увлекался плаванием, и родители, чтобы помочь развитию хоть каких-то способностей отпрыска, а самое главное, чем-то занять, отдали его в специализированную спортивную школу. Тилль: «Прежде всего, я интересовался спортом. Я очень хорошо плавал и поэтому в десять лет поступил в спортивную школу, которая готовила резерв для тогдашней сборной ГДР».

Вот там-то, на водной дорожке, юный Тилль и мог забыть все семейные неурядицы, мог, распрямив набирающие мощь плечи, по-настоящему показать и проявить себя. Энтузиазм и хорошие физические данные вскоре выделили его среди остальных учеников. Едва достигнув совершеннолетия, он, загребая своими уже действительно могучими ручищами, заплыл прямехонько в молодежную сборную страны. Это был его первый серьезный успех.

По мнению тренеров, Тиллю светила блестящая спортивная карьера. Вместе с командой он начал ездить на соревнования в разные города Германии и даже за границу. Сейчас в это сложно поверить, но в те годы, во времена ГДР, поездки за границу были не только увлекательными, но и по-настоящему престижными. Путешествия, масса приключений, медали, успех и слава — что может быть лучше для шестнадцатилетнего подростка! Жизнь казалась веселой и текла как-то сама собой, по намеченной колее. Но не стоит забывать исторический контекст, в котором развивались все эти события. На дворе стоял конец семидесятых — время наиболее мощного и временами просто истерического противостояния двух политических систем, Востока и Запада, время гонки вооружений, железного занавеса и Берлинской стены. Германская Демократическая Республика, быть может, в сравнении с СССР и отличалась некоторой либеральностью в нравах, но в политическом давлении на граждан не отставала. Тут было все для воспитания «правильного» гражданина — и своя пионерия, и свой комсомол, и собственное Штази, которое мало чем отличалось от Большого брата с Лубянки.

В 1978 году Тилль выступал за сборную ГДР на чемпионате Европы по плаванию среди юниоров. В перспективе его ожидала поездка в Москву и участие в 0лимпиаде-80. Однако его спортивная карьера закончилась после одной романтической истории.

Тилль: «Все шло прекрасно до той поры, пока я в шестнадцать лет не поехал на первенство Европы в Рим в составе сборной ГДР. Я был просто очарован Италией. После соревнований я смылся из гостиницы вместе с девушкой, с которой там познакомился. Я только хотел посмотреть город! Мы с ней прогуляли целый день. На следующее утро я вернулся. Но, как оказалось, было уже слишком поздно… Я тогда схлопотал серьезные неприятности, а по возвращении меня несколько раз вызывали в Штази на длительные допросы. То, что я совершил, как оказалось, для них было серьезным преступлением. В тот момент я впервые задумался над тем, в какой все-таки несвободной стране со шпионской системой мы живем. После этой поездки у меня уже не было сомнений на этот счет. Я на все плюнул и стал панком!»

Справедливости ради надо сказать, что была еще одна причина, по которой Тиллю пришлось распрощаться с большим спортом. Во время соревнований он получил травму — повредил мускул на животе, нужно было долго восстанавливаться. Так что решение завязать со спортом пришло как-то само собой. Заканчивая рассказ о спортивной карьере Тилля, нельзя не отметить его наивысшее достижение на этом поприще — он является вице-чемпионом Европы 1978 года по плаванию и, как говорят, до сих пор любит по утрам устраивать заплывчики на 2500 м.

Однако мы несколько забежали вперед. После развода родителей Тилль с матерью и сестрой остался жить в Шверине, что давало ему возможность посещать любимую спортивную школу. Отец же перебрался в деревню. Несмотря на сложности в отношениях, на каникулах Тилль периодически наведывался в отцовскую глухомань. Тут, конечно, до рукоприкладства уже не доходило (теперь Тилль мог хорошенько ответить папаше). Благодаря книге Вернера Линдеманна «Майк Олдфилд в кресле-качалке» («Mike OLdfield im Schaukelstuhl») до нас дошли некоторые подробности взаимоотношений отца и сына, ярко характеризующие тот период в жизни Тилля. Надо отметить, что деревня манила Тилля не только свежим воздухом и живописными ландшафтами, но (и, наверное, прежде всего) «отцовской вольницей». Тут можно было чувствовать себя свободным и пускаться во все тяжкие. Как мы уже знаем, до восемнадцати лет отношения с противоположным полом у Тилля не особенно ладились, причиной чему были его природная скромность и застенчивость. Но после восемнадцати, как говорится, понеслось. У Тилля уже была постоянная подруга в городе, но, приехав в деревню, он стал ей откровенно изменять. Это и бросилось в глаза папе, который, безусловно, не мог обойтись без нравоучений. Но и Тилль к тому времени был уже не лыком шит.

Из книги Вернера Линдеманна: «Мы перетаскиваем сухие дрова в сарай. Удобный случай, чтобы еще раз навести разговор на дочку лесничего.

— Две девушки в одно и то же время — разве это хорошо?

На что мой сын предлагает два блестящих ответа. Сначала анекдот, который он якобы от кого-то слышал: исповедник порицал Генриха IV за его многочисленные любовные связи. Тогда король приказал целыми днями кормить духовника одними куропатками, так что тот в конце концов стал жаловаться. А Генрих ему ответил: „Я просто хотел проиллюстрировать необходимость разнообразия“. „А во-вторых, — добавляет он потом, — у тебя самого, говорят, временами и по три одновременно бывало…“»

Отец Тилля умер в 1993 году, по слухам, от сильного перепоя. Причем произошло это, если верить тому же источнику, в церкви, и делаются предположения, что именно этому событию посвящена песня с первого альбома Rammstein «Heirate Mich». Но правда ли это, можно лишь гадать.

Проведя половину детства в деревне, Тилль, естественно, не мог не освоить многие типично сельские профессии. Его рабоче-крестьянская карьера началась задолго до спортивной с изучения столярного дела, впоследствии он освоил специальности плотника и корзинщика.

К земле Тилля, видно, тянуло, поэтому стоит ли удивляться, что, несмотря на ранний возраст, он вскоре покинул родительский дом, каким-то чудным образом прикупив себе в околошверинской деревеньке под названием Вендиш-Рамбов (Wendisch Rambow) домик, а чуть позже и машину — знаменитый «трабант». На селе, как известно, ценятся люди, умеющие работать руками, и плотницкое дело позволило молодому крестьянину начать самостоятельную жизнь.

Нельзя забывать про музыкальные увлечения Тилля в этот период. На дворе были стремительно меняющие жизнь девяностые. Разрушена Берлинская стена, жажда перемен сменилась полнейшим смятением в умах и страхом перед неизвестным капиталистическим будущим. Хаос в молодых головах вытолкнул панк-рок из народных глубин прямо на сцену. Увлекся им и Тилль. За простым прослушиванием последовало вполне естественное желание научиться на чем-нибудь играть (о пении тогда речь даже не шла). Вместе со своими многочисленными шверинскими приятелями он частенько вечерами занимался терзанием разных подвернувшихся под руку музыкальных инструментов. Вскоре освоил барабаны. Начал играть в местных панк-командах. До потомков дошло лишь название последней группы — First Arsch, где Тилль как раз и был барабанщиком.

Пробы поэтического пера произошли у Тилля как раз и в этот период жизни: «Первые тексты я начал писать, когда мне было двадцать восемь — двадцать девять лет. Это были отдельные рваные предложения, частично разрозненные слова, но еще далеко не стихи. Я точно помню, когда и где но со мной случилось — замок у Шверинского озера. Взгляд из окна. Полумрак… Вдруг — поцелуй музы! Я подумал, что это впечатление, которое я просто обязан записать: было бы обидно, если бы эта мысль была потеряна».

Знакомство

Музыкальная тусовка в Шверине была немногочисленной, поэтому, понятное дело, все там друг друга знали. Знали не только своих ребят, но и берлинских. Дружили, вместе пили и играли, ездили друг к другу в гости. Тилль пользовался особым уважением, во-первых, по причине своей молчаливости и полнейшей бесконфликтности, а во-вторых, потому что был одним из немногих, кто имел собственное жилье (где, соответственно, можно было оттягиваться без тормозов) и, что немаловажно, транспорт, на котором можно было разъезжать на тусовки. Кроме того, чистый воздух и деревенские просторы так и влекли к Тиллю многочисленных друзей. Татьяна Бессон (группа Die Firma) вспоминает: «Мы были с Тиллем Линдеманном приятелями, его дом находился в деревне, и мы часто его навещали. Он плел корзины в будке путевого обходчика, там же мы могли репетировать. А потом гуляли часами неподалеку в птичьем заповеднике в полной тишине».

Кстати, на заре туманной юности в группе Die Firma успели поиграть трое из других наших героев: Рихард Круспе, Пауль Ландерс и Кристоф Шнайдер. Расскажем теперь и о них.

Рихард Круспе (Richard Zven Kruspe) по прозвищу Шолле родился 24 июня 1967 года в городе Виттенберг. Можно смело предположить, что причиной последующей закадычной дружбы Рихарда с Тиллем послужило похожее детство обоих. Рихард тоже вырос в не слишком благополучной семье. До семнадцати лет он жил в крошечной деревушке Вайзен (Weisen) с родителями, братом и сестрой в доме, полном кошек и собак. Но вскоре родители развелись, и он оказался в Шверине, в доме своего отчима. Судя по немногословным рассказам Рихарда, нрав отчима тоже не отличался кротостью, и отношения между ними как-то сразу не сложились. Одно из его ярких воспоминаний: «Когда мне было двенадцать, в моей детской комнате висел постер группы KISS. Мой отчим сорвал его со стены и порвал на мелкие кусочки. Я не спал потом всю ночь, но на следующий день склеенный плакат висел на прежнем месте». Надо сказать, что именно группа KISS оказала на будущего гитариста Rammstein самое большое влияние: «KISS для нас были абсолютным феноменом. Они представляли в наших глазах капитализм в чистейшем его виде, и каждый ребенок был заражен KISS, как вирусом. Мы писали „KISS“ на своих тетрадях, и если это попадалось на глаза учителю, можно было запросто вылететь из школы».

Конфликты с отчимом постепенно переросли в настоящую войну, и юный Рихард при любой возможности старался покинуть ненавистный отчий дом: «Порой мне приходилось оставаться на ночь у друга или, еще хуже, ночевать на скамейках в парке, а полиция в это время бегала в поисках меня по всему городу». Положительным влиянием отчима Рихард сейчас считает только одно: «Он сумел привить мне очень важную для музыканта черту: дисциплинированность. Сочинять нужно каждый день, не расслабляясь — для меня теперь это очень важно!» Видя, что Рихард становится все более неуправляемым, родители быстро придумали выход и отдали его в секцию борьбы. Это немного помогло. «Когда я начал заниматься борьбой, — вспоминает Рихард, — меня научили управлять агрессией и злобой. Я тренировался пять дней в неделю и участвовал в соревнованиях по выходным. К сожалению, для победы мне всегда не хватало терпения».

Увлечение музыкой, начавшееся с подражания любимым KISS, постепенно начало перерастать в нечто большее: «Мне было двенадцать, и я постоянно слушал музыку — слева от меня стоял проигрыватель, справа — магнитофон, посередине сидел я и всему этому подпевал. Однажды понял, что у меня есть талант. Тогда я начал упражняться: два года подряд, около шести часов каждый день». Способности Рихарда отмечала и его школьная учительница музыки, которая считала, что у мальчика хорошее чувство ритма и его надо отдать в музыкальную школу.

В результате Рихард стал единственным из раммштайновцев, кто получил музыкальное образование. Произошло это уже не по родительской указке, а по велению сердца. Толчком послужила полуромантическая история: «Когда мне было шестнадцать, я со своими друзьями побывал в Чехословакии и в конце поездки купил гитару. Сначала я хотел перепродать ее, потому что в ГДР гитары стоили довольно дорого, а деньги для меня были делом не лишним. На обратном пути мы остановились в палаточном лагере. Я сидел около костра, и какая-то девушка попросила меня сыграть. Я объяснил ей, что играть не умею, но она продолжала настаивать. Я взял гитару и начал дергать струны. Чем громче я играл, тем больше ей это нравилось. И тут мне в голову пришла гениальная мысль: девушки любят парней, которые умеют играть на гитарах!» После этого Рихард поступил в музыкальное джаз-училище, которое окончил в двадцатилетнем возрасте, уже вовсю играя в различных группах.

Музыка долгое время оставалась для Рихарда увлечением, а не профессией. Зарабатывать на жизнь приходилось самыми невероятными способами. Как и в Советском Союзе, в ГДР существовала система школьной профессиональной подготовки. Иначе говоря, в старших классах школьник выбирал себе специальность, по которой и проходил обучение раз-два в неделю. Рихард окончил свою школу со специальностью повара, и, хотя надолго он в профессии не удержался, в первые годы полученные навыки ему весьма пригодились. За свою трудовую биографию Рихард успел также поработать дальнобойщиком (но после аварии у него отобрали права), мойщиком окон (уволился, потому что боялся высоты), продавцом и даже обувщиком (сам делал тапочки и продавал их на рынке). «Слава богу, хоть руки у меня растут из нужного места, — говорит Рихард, — так что, когда голод берет за горло, я становлюсь неожиданно изобретательным».

В 1989 году в жизни Рихарда произошло важное событие, окончательно определившее его взгляды на жизнь. До падения Берлинской стены оставались считанные месяцы, страна погрузилась в глубокий политический кризис, а столицу захватила волна демонстраций. В одну из них Рихард и угодил по чистой случайности, выйдя из метро. «Я был окружен полицейскими и увезен на грузовике куда-то на окраину города, — вспоминает Рихард. — После часа езды машина остановилась где-то в районе Вайзензее. Там меня держали три дня. Шесть часов я должен был стоять около стены, и если пробовал шевелиться, меня били. Я был совершенно ни в чем не виноват, но это полицию не интересовало. По прошествии трех дней я был полностью „готов“ и решил для себя: хватит. Раньше у меня никогда не было мыслей оставить ГДР. Но тогда мне стало ясно, что я должен отсюда уезжать. Вскоре я бежал в Австрию через венгерскую границу. Мой путь вел в Западный Берлин. Я понимал, что это не самое лучшее решение». Однако внешняя бытовая неустроенность не слишком омрачала тогда настроение Рихарда. Музыка становилась в его жизни все более значимой. Он быстро нашел общий язык с местной музыкальной тусовкой. Начал играть с различными группами, участвовал в многочисленных демо-записях молодых западноберлинских команд. Казалось, все начало налаживаться, но тут дала сбой личная жизнь. Рихард вынужден был расстаться со своей тогдашней подругой Анной Линдеманн (бывшей женой Тилля). Несмотря на то, что Рихард и Анна никогда не были женаты (их общая дочь Кира до сих пор носит фамилию матери), скорее всего, именно эти драматичные события стали причиной того, что в жизни Рихарда наступила полоса глубокой депрессии. Проведя год в Западном Берлине, после падения стены Рихард вернулся на свою родину и снова оказался в Шверине, где играл в местных группах: Orgasm Death Gimmick и в ранее уже упомянутой Die Firma. Именно в этой группе Рихард познакомился с будущим барабанщиком Rammstein Кристофом Шнайдером, а несколько позже — с тогдашним барабанщиком группы «First Arsch» Тиллем Линдеманном.

Кристоф Шнайдер по прозвищу Дум (Christoph «Doom» Schneider) родился 11 мая 1966 года в Берлине в многодетной семье (еще пятеро сестер и старший брат). Дети были от разных пап, так что семейная обстановка в дальнейших комментариях в принципе не нуждается. Тем не менее с родителями Кристофу как раз повезло. Отец был директором Берлинской оперы, мама — преподавателем музыки.

Очевидно, именно в силу засилья женского пола в семье Шнайдер в детстве занимался моделированием собственной одежды, увлекался и другими «девчачьими» играми. Впрочем, вполне возможно, что дело тут не в женском окружении, а в наследственности, ведь фамилия Schneider в переводе с немецкого значит «портной».

Увлечение музыкой началось с того, что Кристофу по наследству от старшего брата перешла ударная установка. Ее-то он и освоил, быстро и весьма успешно. После этого играл с друзьями в нескольких дворовых группах. Кристоф — единственный из раммштайновцев, кому довелось послужить в армии. Вернувшись на гражданку, работал на телефонном узле, а потом, подавшись на природу, два года был грузчиком на горной метеостанции. Спустившись с гор, вернулся к музыке и играл на барабанах в составе все той же Die Firma.

Кристиан Флаке Лоренс (Christian Flake Lorenz) родился 16 ноября 1966 года в Берлине, кроме него в семье были еще два сына. Flake (именно «Флаке» а не английское «Флейк») — его реальное имя, а не псевдоним. Семья была по гэдээровским меркам довольно благополучной: отец — инженер-конструктор, позже он даже стал директором своего предприятия. Первое знакомство с музыкой у Флаке произошло благодаря радио. Раз в неделю по местному восточному каналу ретранслировали известную музыкальную программу Джона Пила на Би-би-си. Флаке очень скоро подсел на нее и стал постоянным восторженным слушателем. Чуть позже, когда западноберлинские радиостанции усилили свои передатчики и их стало возможно свободно ловить на Востоке, свой любимый рок Флаке слушал уже каждый вечер. Родители этому не препятствовали. Дело в том, что отец Флаке сам когда-то был джазовым музыкантом, и в его годы это увлечение было столь же запретным, как и рок в восьмидесятые. Момент, послуживший толчком к тому, чтобы стать музыкантом, Флаке помнит до сих пор: «Мы устраивали вечеринки в чьей-нибудь свободной квартире, где просто слушали кассеты с любимой музыкой, иногда пуская весь альбом целиком без остановок. Именно так было с первым услышанным мною альбомом Sex Pistols — „Never Mind The Bollocks“. После того как я его прослушал, мне безумно захотелось играть в группе». Начинал юный Флаке с участия в христианской рок-команде. Играли и репетировали в основном в церквях. Церковь была отделена от государства, и это обеспечивало относительную свободу, по крайней мере, полиция репетициям и концертам не мешала. Но для Флаке главным было даже не это. Своего инструмента у юного дарования тогда еще не было, и ему было тогда абсолютно все равно, что играть, лишь бы каждый вечер его руки могли касаться чудесных бело-черных клавиш. Когда Флаке исполнилось двадцать, отец, видя всю серьезность увлечения сына музыкой, купил ему орган «Weltmeister», выложив, надо сказать, почти три свои зарплаты. Орган был далеко не новым (скорее он был ровесником Флаке), но, несмотря на это, звучал просто великолепно.

Увлечение музыкой не помешало Флаке получить медицинское образование. Тем не менее, начав самостоятельную жизнь, зарабатывал он все же руками — работал грузчиком на бойне, а позже «вырос» до слесаря-инструментальщика.

Тем не менее именно его увлечение музыкой нашло применение на так называемой большой сцене раньше остальных будущих участников Rammstein. Он был членом довольно известной восточногерманской панк-группы Feeling В, коллектива, который сделал себе имя еще до падения Берлинской стены. Группа была основана в 1983 году, и уже в 1989-м они оказались первой панк-командой, которой удалось записать и официально выпустить свой альбом, а позже даже засветиться на национальном телевидении. (Пытливый раммштайновед знает, что в репертуаре именно этого коллектива была песня «Тревожная молодость» А. Пахмутовой, исполнявшаяся на чистом русском языке. Два экс-участника Feeling В и привнесли ее в репертуар Rammstein во время российских гастролей группы.)

Вторым участником легендарной Feeling В был гитарист Пауль Ландерс (Paul Landers). Родился 9 декабря 1966 года в Берлине в весьма интеллигентной семье, при рождении получил имя Хайко Пауль Хирше (Heiko Paul Hiersche). Детство провел в Берлине, в районе Баумшуленвег. Его отец был профессором славянских языков и обычно работал дома. Мать преподавала русский язык в школе внешнеэкономических связей. Увлечение родителей славянскими языками было не случайным. Оба они были родом не из Германии — мать родилась в Польше, а отец происходил из немецкоговорящей части Чехословакии.

Учеба Паулю не нравилась с самого начала. «В школе мне всегда было жутко скучно». Кроме того, Пауль был самым маленьким в классе и производил на своих учителей достаточно болезненное впечатление. Примечательно, что целый год Пауль прожил с родителями в Москве, на улице Губкина, напротив универмага «Москва». Это было связано с работой родителей. Пауль учился в школе при посольстве ГДР, в третьем классе. Как это обычно бывает с детьми, он быстро научился говорить по-русски без акцента. Русский не забыт им и до сих пор. Впечатления от жизни в Советском Союзе надолго остались в памяти Пауля. Он смог не только пожить в Москве, но и поездить по стране, даже отдыхал на Азовском море. «Мои родители ездили на рынок раз в неделю, — вспоминает Пауль. — Обычно это длилось целый день, потому что автобус приходилось подталкивать, когда он ехал в гору. А потом папа возвращался с тремя кусками масла — и это было совсем неплохо по тогдашним меркам. С тех пор мой отец видеть не может яйца, потому что тогда мы питались практически только ими. Еще мама готовила „картошку в масле“, просто варила картофелины в кипящем масле — получалась очень интересная еда. Хорошее во всем этом было то, что я получил возможность усвоить несложную истину — некоторых вещей может просто не быть. Вернувшись год спустя в Германию, я уже не мог больше вместе с остальными жаловаться на отсутствие кетчупа или простыней на постели. Я успел понять, что такое настоящая нужда. Возможно, опыт жизни в России стал причиной того, что я не рвался уехать из ГДР — я знал, что мы живем далеко не так плохо, как нам кажется».

Увлечение музыкой пришло к нему не сразу. Старшая сестра занималась на фортепиано, но заинтересовать Пауля инструментом, несмотря на все попытки, так и не удалось. Учительница музыки постоянно жаловалась на то, что он плохо себя ведет и постоянно отвлекается. Родители Пауля тем не менее проявили упорство: решив, что у него идеальные «руки кларнетиста», они отправили сына учиться играть на кларнете. Но из этого тоже ничего не получилось. Регулярные занятия очень быстро наскучили Паулю, вскоре он бросил и кларнет. Тем не менее под влиянием друзей музыку он слушал регулярно. Одно время увлекался Жан-Мишель Жаром, но в целом поглощал все подряд и поклонником какого-то определенного стиля не был. Когда Паулю было четырнадцать, в отцовском запыленном шкафу он нашел старую гитару. Издаваемые ею звуки не могли оставить его равнодушным. Совсем скоро, к немалому удивлению родителей, Пауль не только научился на ней играть, но и снова сел за фортепиано, даже взялся за сочинительство. Родители были счастливы такому повороту событий, и вскоре Пауль обзавелся своей первой электрогитарой местного производства. После этого он поступил в музыкальную школу, но музыка еще долгое время оставалась для него лишь домашним увлечением.

После школы за компанию с приятелем он пошел в училище, где получил специальность связиста. Когда Паулю исполнилось двадцать, он покинул родительский дом. Прежде чем стать профессиональным музыкантом, он зарабатывал, чем придется — начиная с установки телефонных аппаратов и заканчивая типично рокерской специальностью кочегара в библиотеке. На одной из выездных рок-тусовок на Хандзее (островной немецкий заповедник) он познакомился со своей будущей женой Никки Ландерс. Очень скоро они поженились. Это весьма скоропалительное решение Пауль объясняет сейчас поистине по-панковски: «До того как стать Ландерсом, меня звали Хейко Пауль Хирше, но мне моя фамилия совсем не нравилась! Моя тогдашняя девушка была из Лейпцига, по имени Никки Ландерс, ее-то фамилию я и взял себе. Мы поженились в Берлине, церемония длилась две с половиной минуты. Я хотел этого не из-за церемонии, и даже не из-за фамилии, я хотел быть женатым. Мне это нравилось. Мне было двадцать, но я чувствовал себя двенадцатилетним ребенком, и я сказал себе — послушай, ты женат, в паспорте стоит: ЖЕНАТ! Меня это как-то прикалывало. Мне всегда нравилось не то, что нравится большинству!» Три или четыре года Пауль и Никки жили в нелегально занятой ими квартире на Инвалиден-штрасе — в Восточном Берлине подобный способ приобретения жилья в то время не был чем-то особенным. Теперь очевидно, что свадьба, как, впрочем, и последовавший развод, не были для Пауля ничем, кроме еще одного подтверждения того, что он стал «совсем взрослым».

В 1983 году Пауль на одной из рок-тусовок познакомился с Флаке и Алешей Ромпе. С тех пор долгие годы эта троица не расставалась. Именно они составили костяк ставшей вскоре весьма знаменитой группы Feeling В. Гораздо позже, в 1990-м, к ним присоединился Кристоф Шнайдер. Первые репетиции новоиспеченная команда проводила в обычной квартире. Играли так громко, что соседи постоянно вызывали полицию. Когда у группы набралось достаточно песен для живых концертов, ребята отправились колесить по ближайшим городкам, играя на танцах в районных домах культуры. Новая панк-команда быстро нашла своих верных поклонников. Дело тут было даже не в музыке, а скорее в том, что представлял собой этот коллектив на сцене и вне ее. Достаточно сказать, что концертный костюм Флаке состоял из пионерской пилотки и коротких джинсовых штанишек. Не отставали от товарища и остальные. «Мы собирались по утру и пили пиво, — вспоминает Флаке, — потом загружались в разбитый грузовичок и несколько часов тряслись в нем до места выступления. Готовили сцену и снова пили пиво. Мы часто выпивали столько, что я потом ничего не помнил. Сохранились фотографии, где наш вокалист Алеша, абсолютно пьяный, с микрофоном в руках, лежит на сцене и спит непробудно. В зале испытывали настоящий шок и начинали швырять в нас кружки с пивом. Были случаи, когда мы могли отыграть только первую песню, после чего Алеша уходил за кулисы и пропадал в неизвестном направлении. Мы играли ужасно, и в глубине души нас это удручало, но людям был нужен этот кусочек хаоса». Несмотря на то что группу по большому счету нельзя было назвать профессиональной, она была очень самобытной и веселой, что сделало ее просто идеальной для молодежных пивных панк-вечеринок.

Для полноты картины несколько слов стоит сказать и о лидере, идеологе и вокалисте Feeling В Алеше Ромпе, который постепенно стал, пожалуй, самым ярким представителем рок-культуры ГДР. Алеша родился в Швейцарии, но каким-то неведомым образом на заре своей юности оказался в ГДР. Наличие швейцарского паспорта позволяло ему не только свободно перемещаться с Запада на Восток, но позже не раз спасало группу от полиции и компетентных органов, так как международных скандалов никто не хотел. Алеша, настоящий панк до мозга костей, был в группе вечным заводилой и отличался наиболее забавными поступками. Когда в конце восьмидесятых официальный гэдээровский лейбл предложил Feeling В выпустить первую пластинку, то на запись в студию он привел всех своих друзей. Флаке: «У работников студии чуть не случился инфаркт — вдруг перед дверью оказалось сразу сто панков. Такого там еще не было. Они курили и пили в студии. Но сотрудники были бессильны перед Алешей. Мы пили как звери. Я облевал стену и пошел спать».

Несмотря на немалую известность коллектива к концу восьмидесятых, начать зарабатывать на жизнь участникам группы удалось лишь после падения Берлинской стены. Вышедшая к этому моменту пластинка сделала группу известной на Западе. На этой волне начали поступать предложения гастролей и записей. В результате представители загадочного и скандального восточного панка побывали с концертами во Франции и США. Впрочем, интерес к группе быстро сходил на нет и о сколько-нибудь серьезной карьере на Западе можно было даже не думать. Постепенно популярность группы начала падать и дома. После ликвидации всех барьеров западная музыка хлынула на просторы восточного соседа, затмив все достижения местной рок-культуры. Официально Feeling В распалась только в 1993 году, когда три ее участника окончательно ушли в будущий Rammstein. За свою историю группа записала три альбома. В 2000 году скончался идеолог коллектива Алеша Ромпе. А в 2007-м Флаке собрал старые записи Feeling В и переиздал их, выпустив альбом «Grün & Blau». В него вошла также книга с историей группы, включающая в себя факсимиле таких уникальных документов, как отчеты Штази о концертах группы и проделках ее участников.

Но вернемся на несколько лет раньше, в околошверинскую деревенскую глухомань. Благодаря недавно вышедшей в Германии книге «Mix mir einen Drink. Feeling В. Punk im Osten» до нас дошли не только некоторые забавные подробности похождений и беспробудного веселья участников Feeling В, но и (что особенно важно для нашего повествования) подробности первого знакомства Флаке и Пауля с Тиллем Линдеманном.

Пауль: «Мы всю ночь катались на машине. Под утро, часов в шесть, мы прибыли в Хоен Вихельн. Заказали кофе, но вместо этого нам принесли полный поднос коньяка и пива, и понеслось… Через четыре часа все были никакие и начали дурачиться. Потом мы, в стельку пьяные, заехали прямо на нашей маленькой машине в Шверинское озеро. Открыв двери, счастливые и довольные, мы вывалились из машины, вода стала затекать внутрь. Мы остались на неделю в деревне. И однажды вечером, когда все забегаловки уже были закрыты, один из нас предложил поехать к своему другу. Дорога была ужасной, среди ночи мы подъехали к какому-то дому. Там два-три человека при свечах пили красное вино. Мы были словно разорвавшаяся бомба и в течение десяти минут подняли весь дом на уши: зажгли свет, врубили музыку на полную громкость, стали танцевать и, так как там не было масла, пожарили яйца в меде. Через неделю мы узнали, что этот дом принадлежал Тиллю Линдеманну. В тот вечер он тоже был там, но мы не обратили на него внимания. Мы просто перевернули его дом».

Флаке: «Пауль, чувствовавший себя везде желанным гостем, после того случая еще несколько раз ездил со мной к Тиллю, тогда мы и познакомились с ним по-настоящему. Это была хижина из камыша, Тиллю она принадлежала лишь наполовину. Во второй половине жила старая бабка, которая целыми днями кашляла и подслушивала каждое слово. Скорее всего, Тилль нам понравился больше, чем мы ему. Он был первоклассным парнем, а дом, со вкусом обставленный старой мебелью и всякими железными штуками, которые всегда есть в деревне, смотрелся замечательно. Тилль, как выяснилось, был нашим поклонником».

Тилль, надо сказать, произвел на ребят хоть и благоприятное, но все же довольно странное впечатление. Флаке: «Он классно выглядел, как здоровенный крестьянин, говорящий одно предложение в час. У него всегда была еда и водка. Он просто воровал где-нибудь пару уток и готовил их на противне. А потом, застывшие, как в „Спящей красавице“, по углам и на сундуках в его доме лежали люди».

С тех пор вся честная компания чуть что приезжала к Тиллю на отдых: слушали новую музыку, делились музыкальным опытом, впечатлениями и просто веселились.

Пауль: «Магнитофон у Тилля и в машине, и дома всегда орал на полную громкость, мне это нравилось. Мы быстро познакомились с другими шверинскими парнями. Они показали нам один трюк: мужик в одиночку толкает „трабант“, а потом на ходу запрыгивает в него. Это общество жизнерадостных людей было совсем не похоже на тот мрак, что был в Лейпциге или Берлине…»

В итоге между ребятами завязалась крепкая дружба, и несколько последующих лет все участники тусовки ездили друг к другу в гости и весело проводили время. Не забывали и о музыке: нередко группы поигрывали вместе на местных клубных концертах.

Спустя много лет журналисты дивились странной сплоченности ребят из Rammstein, на что получали вполне резонное объяснение: «Нам кажется, это потому, что мы выходцы из Восточной Европы. Для нас материальные вещи не так важны, как для остальных. Для нас как раз дружба является главным».

Сохранились интересные воспоминания будущих участников группы о музыкальных способностях Тилля и довольно необычных способах их проявления. Рихард: «Я никогда не видел, чтобы кто-то играл так, как он. Чистая энергия! Когда я думал, что уже все, дальше играть он не сможет, он продолжал». Пауль: «Однажды Тилль посадил в бас-бочку кур, и когда он начал стучать, они стали выбегать, кудахча, и носиться по двору». Шнайдер: «Он также был известен как „Мясник Вендиша“ (Вендиш — деревня, где он жил). Это было почти живодерство, он брал у крестьян кур и засовывал их в бас-бочку».

Вскоре через Тилля все познакомились и с Рихардом Круспе. Первое впечатление о новом знакомом было тоже весьма забавным. Флаке: «Шолле, то есть Цвен, или Рихард, носил в то время ирокез, выкрашенный в белый цвет, остальные же волосы были черные. Он напоминал хорька. Прическа выглядела отвратительно, но в то же время производила впечатление, это было по-панковски круто. Но парни из Шверина все равно были круче — здоровенные детины, они дрались как звери и всегда могли рассказать забавную историю». Действительно, Шолле был совсем не похож на нынешнего Рихарда: его любимыми прическами в то время были также длинные высветленные дрэды или стрижка со светлым мелированием, которую дополнял длинный хвост на затылке, Тилль однажды окрестил ее «белочкой».

привычные рамки, перелопачивая судьбы людей. То, что раньше было запрещено или близко к этому, в одночасье оказалось абсолютно свободным и легальным, а значит, теряло заманчивый вкус запретного плода. Эра Feeling В завершалась, и это стало понятно всем участникам коллектива. Пауль: «Feeling В была на Востоке на грани разрешенного. Надо было сделать другую группу „на грани“, только теперь уже на Западе».

Как обычно бывает, вначале никто и не помышлял о создании новой общей группы. Но в постоянном общении, за пивными разговорами и вечеринками очень скоро стало ясно, что все ребята были не удовлетворены работой в своих коллективах и хотели играть совсем другую музыку.

Идеологом и собирателем нового коллектива оказался Рихард Круспе. Для начала он обратился к ближней шверинской братии — к своему соседу Оливеру Риделю и к Кристофу Шнайдеру.

Оливер Ридель (Oliver Riedel) родился 11 апреля 1971 года в Шверине. Его детство было довольно благополучным. Родители были очень молоды, так что особого давления он не чувствовал. К тому же папе с мамой нравилась та же музыка, что и ему. Олли: «Думаю, я был вполне обычным подростком. Ходил, как и все, на дискотеки и слонялся из угла в угол по улице. При этом я был очень стеснительным и на дискотеках никогда не танцевал, просто любил тусоваться». Увлекаться музыкой тоже начал с раннего детства, сам научился играть на гитаре. Как и другие шверинские ребята, «университетов не кончал», начинал с работы в ресторане, затем освоил рабочую профессию штукатура, что и помогало ему в тяжелые годы сводить концы с концами. Чуть позже успел поработать оформителем витрин. При этом свое увлечение музыкой он не оставлял и поигрывал на гитаре в нескольких местных командах. На период знакомства с остальной честной компанией это была группа Inchtabokatables. При своем двухметровом росте и немалом весе Оливер вырос немногословным и очень спокойным. Говорят, что вывести его из себя сложно, но уж если кому-то удается… Однажды это обстоятельство чуть было не привело его в «места не столь отдаленные». Он просто побил своего соседа за слишком громкую музыку.

Флегматик по натуре, Оливер всерьез увлекся фотографией. А вот спорт предпочитает экстремальный — он просто помешан на серфинге.

Поначалу Оливер не воспринял всерьез предложение Рихарда, особенно когда тот настоятельно предложил Тиллю быть в новой группе вокалистом. Все остальные тоже отнеслись к этой идее как к глупой шутке. Рихард же настаивал и подкреплял свое предложение уверениями, что неоднократно слышал, как Тилль, плетя корзины, напевает что-то себе под нос. Начали репетиции втроем, Тилля предложение стать вокалистом удивило ничуть не меньше, чем остальных ребят. Вскоре его все же удалось уговорить хотя бы попробовать.

Тилль: «Постоянно, занимаясь каким-нибудь делом, я пел, и всегда громко, а Рихард, мой старинный друг, слушал меня часами. Мой голос, как он говорил, его всегда восхищал. Как-то раз он принес кассету с новой супертяжелой музыкой, а мне сказал: „Пой!“ Вначале у меня не было желания всем этим заниматься, потому что я не хотел ехать в Берлин. Рихард уговаривал меня три дня и наконец переубедил. В квартире, которую он тогда делил со Шнайдером, мы проводили первые репетиции. Я должен был постоянно петь под одеялом, так как мой голос будил соседей. Мы втроем и образовали ядро группы».

Кристоф: «Когда к нам присоединился Тилль, это было просто ужасно, он вообще не умел петь. Я тогда подумал: он, конечно, классно выглядит, сильный и мускулистый, но что из этого всего выйдет? Тилль сказал, что для начала надо выпить, и хлебнул „Корна“ (немецкая водка. — Примеч. автора) прямо из бутылки. Мы дали ему кассету, и дома он записал на нее пару песен на английском. Тогда невозможно было предположить, что однажды он станет замечательным певцом».

Вскоре ребята узнали о Берлинском музыкальном конкурсе для молодых коллективов «Метробит» и подали на него заявку. Необходимым условием участия в конкурсе было наличие демо-записи. При помощи четырехдорожечного аппарата и маленького драм-компьютера Тилль записал дома на кассету четыре песни на английском.

Дебют оказался на редкость удачным: группа, в то время не имевшая даже названия, победила в конкурсе и получила в качестве приза право на запись в профессиональной студии. Стало ясно, что состав надо расширять, иначе ничего хорошего из предстоящей записи не получится. Встал насущный вопрос: кого приглашать в группу? Вот тут-то в новорожденном коллективе и начались первые разногласия. Два другана, к тому же профессионала, Пауль Ландерс и Кристиан Лоренс, были под боком и к тому времени абсолютно свободны, но…

Кристоф: «Некоторые, конечно, не хотели работать с Паулем, например я. Последние пять-шесть лет я играл с ним и знал, что это сложный человек. Я заявил, что буду участвовать в группе только при условии, что Пауль не будет играть с нами. Даже ушел из группы… Но я успел привязаться к ним. К тому же Тилль и Рихард хотели видеть нас в своей команде. А Флаке ничего не хотел — только воскресить Feeling В, он вообще всегда держится за старое и не терпит ничего нового».

Флаке: «Я присоединился, когда группа уже существовала. Мне понадобился год на то, чтобы решиться. К тому времени я играл только как гость. Шнайдер — прямолинейный тип, который хочет по-настоящему барабанить, — с ним у меня вообще не было никаких эмоциональных отношений. Рихард не хотел играть с Паулем, так как во втором гитаристе он, конечно же, видел конкурента. Мы друг друга не понимали. Оливеру Риделю было на все наплевать, он ничего не хотел знать. Он пришел из Inchtabokatables, просто не хотел больше там играть. Ему хотелось в настоящую группу. Я его немного побаивался — Оливер был странным. Только Тилль мне сразу понравился. Тиллю, конечно же, нравился Пауль, потому что он думал, что из-за Feeling В Пауль является гарантом успеха. Тилль привел его против желания всех остальных. Потом они уговаривали и меня, но я сказал: „Нет, я не буду с вами играть“. Ведь кроме Тилля мне там никто не нравился. С Паулем я играл уже восемь лет, и он действовал мне на нервы. Это происходило уже в тот период, когда мы расстались. Пауль съехал от меня с облегчением. Ведь настоящей причиной ссоры были, конечно же, женщины. Наши жены не понимали друг друга. Это дошло чуть ли не до войны, и мужчинам тоже приходилось во всем этом участвовать».

Рождение новой группы

Вскоре группа в полном составе принялась за репетиции и сочинительство. В процессе совместной работы, как это часто бывает, все внутренние противоречия сами собой начали утрясаться, и всякая напряженность в отношениях не по дням, а по часам уходила в прошлое.

Сочинением музыки занимались коллективно. Группа в тот момент нигде не выступала, играла только на вечеринках у друзей. Денег ни у кого не было, порой не хватало даже на еду. Как признаются теперь сами музыканты, не брезговали они в это время и мелкими кражами. Флаке: «Когда мы работали над первой демо-записью, мы воровали как вороны: заходили в магазин и вытаскивали все, что попадется, так как нам не на что было это покупать. Каждый из нас воровал. На заправке мы воровали водку. Бедный продавец. Один из нас отвлекал его заказом сигарет, и пока тот доставал сигареты, мы тащили бутылки с полок. Если бы там была скрытая камера, нам бы не повезло».

Весь 1994 год участники новоиспеченной команды посвятили репетициям и поискам своего звучания. Все раммштайновцы играли до того в группах с совершенно разными стилями. Собравшись вместе, они скорее знали, какую музыку не хотят играть: «Наш стиль стал совсем не тем, что мы сначала искали, и вышел за рамки понимания. Мы не хотели делать пародию на американскую музыку или что-то похожее на панк. Это должно было стать чем-то, что мы могли бы делать все вместе…» Окончательно найти это «что-то» помогла поездка Тилля и Рихарда в Америку. Ребята отправились за океан, где просто ходили на концерты, общались с коллегами по цеху, смотрели последние достижения в области музыкальной аппаратуры.

Рихард: «Эта поездка помогла мне понять кое-что о стиле моей игры на гитаре. Я видел, как играют американские группы, и понял, что я просто пытался их копировать. Я вдруг со всей ясностью осознал, что я не американец и мне незачем обманывать себя. Я хотел теперь, чтобы моя музыка отражала мой собственный стиль и мое происхождение. Американская музыка — открытая и веселая. А в Берлине почти всегда облачно, это темный и депрессивный город, и надо делать музыку, которая отражала бы именно наши немецкие чувства».

Вернувшись домой, вдохновленные ребята вновь принялись за коллективные репетиции. С попыткой «играть как…» было покончено раз и навсегда. В музыке поубавилось гитарных соло, зато появилась синхронная слаженная связка из двух гитар на фоне жесткой ритмичной основы, созданной басом и барабанами, дополняемой современным электронным звучанием клавишных и холодным металлическим, с раскатистым «р-р-р» голосом Тиля. Свой новый стиль музыканты окрестили «танцевальным металом».

Об особенностях гитарного звучания группы Пауль Ландерс говорит так: «Обе гитары в Rammstein настроены в „ре“. Дело в том, что мы, независимо друг от друга, еще до основания группы, были в Америке и там видели группы, которые играли на гитарах в „ре“ совершенно другие вещи, чем на гитарах, настроенных как обычно. Мы это позаимствовали и используем. Кто не знает, что я имею в виду, должен послушать Clawfinger, которые тоже настроены в „ре“. Поэтому мы должны все время менять инструменты. Это можно наблюдать, когда гитары Rammstein меняются, например, из „ре“ в „ми“».

Второй составляющей неповторимого стиля Rammstein, безусловно, стали тексты, написанные Тиллем Линдеманном. Ребята решили, что если уж они собрались играть настоящий немецкий метал, то в их музыку просто необходимо привнести атмосферу своего — довольно мрачноватого и грубого — языка. Кроме того, браться за хлопотное дело сочинения текстов никто, кроме Тилля, не хотел. А писал он, естественно, на родном немецком. Попытки же перевода или сочинительства на английском существенно ограничивали возможность адекватно передать сложные по смыслу и композиции стихи Тилля. Несмотря на все коммерческие соображения, от первоначальной идеи писать и петь на общепринятом в роке английском группа окончательно отказалась. Справедливости ради надо сказать, что в тот период у ребят не было никаких иллюзий по поводу возможности продвижения на мировой музыкальный рынок. Как говорится, не до жиру…

Флаке: «Когда мы начинали играть, вежливым было петь на языке, который понимают твои друзья. Только выехав за пределы Германии, мы выяснили, что другие нас не понимают. Но песни уже были готовы, и поэтому мы не стали ничего менять. Потом люди подходили к нам и говорили: „Если бы вы пели не на немецком, вы бы стали известны во всем мире“, а мы отвечали: „Да, очень жаль“».

Содержание текстов — еще одна составляющая стиля группы. Даже те, кому они непонятны, не могут не чувствовать их часто зловещую, давящую атмосферу. По словам Тилля, стихосложение никогда не было для него сложным процессом. Все происходило как-то само собой и в абсолютно любых местах: в самолете, в автобусе, в кровати, перед телевизором или в туалете: «Необходимость писать была ежедневной, это просто происходило в любой жизненной ситуации». Стой поры ручка и бумага у Тилля всегда с собой: «Диалог в фильме, новости, забавное происшествие на улице — иногда хватает одного слова, чтобы возникла связь с идеями, которые у меня были до этого».

Как мы помним, писать Тилль начал совсем незадолго до появления группы. И теперь его часто странные и даже шокирующие сочинения неожиданно стали находить применение.

В самом начале тексты Тилля немало удивляли и самих участников группы: «Тилль действительно странный парень. У нас часто создается впечатление, что он страдает раздвоением личности. Наверно, поэтому его лирика столь необычна. Он вживается в роль и описывает свои ощущения».

Тилль: «С определенной точки зрения тексты являются в равной степени сведением счетов с самим собой, местью самому себе и обновлением самого себя. Не имеет значения, чем это было вызвано — кошмарным сном, книгой, фильмом или просто прогулкой. Собственно, я круглые сутки восприимчив ко всякого рода информации, и моя записная книжка всегда неподалеку. Тексты возникают в основном подсознательно. Если я сажусь с намерением написать что-то положительное, то в конце концов выходит что-то мрачное. Наверное, как мне кажется, во мне есть что-то вроде отрицательного потока». Откуда в застенчивом тихоне этот самый «отрицательный поток», мы уже отчасти знаем по его детским годам. Но по большому счету в Тилле, как и в любом человеке, каждый день, каждый час, каждую секунду идет борьба светлого и темного, любви и ненависти, правды и лжи, добра и зла. В его случае все эти бессознательные процессы выходят наружу, причем в стихотворной форме. Тилль: «Порыв и негативные чувства особенно опасны, если они зажимаются в сознании и подавляются. Мои в виде текстов могут выйти на свет». Глупо гадать, что бы было сейчас с Тиллем, если бы этого выхода всем своим душевным мукам он так и не нашел. Те, кому тексты Тилля уже знакомы, понимают, что ничем хорошим это, скорее всего, не кончилось бы.

К середине 1994 года, когда тексты для дебютного альбома группы были написаны, а стиль и звук интуитивно нащупаны, оставалась малость — придумать для новой группы название. Когда с фирмой «Motor Music GmbH» удалось подписать контракт на выпуск первой пластинки, этот вопрос встал ребром. Тилль: «Мы были вынуждены быстро придумать какое-нибудь название. Кто-то из нас сказал: „Rammstein“. Это название все сочли очень хорошим:

Ramm (таран) и Stein (камень) выражают движение, силу и твердость». Что ж, публике предстояло в полной мере ощутить на себе всю мощь этого стенобитного орудия из Восточной Германии. Кстати, при подписании первого контракта боссы звукозаписывающей компании снова пытались навязать раммштайновцам английский язык, но те проявили единодушную твердость. Время показало, что этот, казалось бы, самоубийственный шаг очень быстро стал визитной карточкой группы, обеспечив коллективу любовь многих эстетов за пределами Германии.

Сами песни, написанные Тиллем для первого альбома «Herzeleid» («Сердечная боль»), задали общий вектор в развитии Rammstein на последующие несколько лет. Раммштайновцы смело выбрали для себя роль общественных провокаторов. Провокационные тексты, наполненные сексом, насилием и ужасом. Провокационный имидж — полная противоположность и сладкоголосым поп-певцам, и разухабистым волосатым рокерам. Даже название и то оказалось провокационным.

По словам ребят, название было выбрано по тому же принципу, что и Rolling Stones. Но когда группа стала немного известной, выяснилось, что судьба сыграла с раммштайновцами злую шутку. Дело в том, что о трагедии, произошедшей в августе 1988 года на базе НАТО в маленьком немецком городе Рамштайн (одно «м») во время проведения показательных полетов, участники Rammstein тогда ничего не знали —это была в Западная Германия. А когда узнали, менять название было уже поздно. В конце концов, одной провокацией больше, одной меньше… Песня «Ramstein», вошедшая в первый альбом группы, была посвящена вышеупомянутой трагедии и быстро стала их своеобразным гимном.

Рамштайн,

Человек горит,

Рамштайн,

Запах мяса в воздухе,

Рамштайн,

Ребенок умирает,

Рамштайн,

Солнце светит.

Рамштайн,

Море огня,

Рамштайн,

Кровь запеклась на асфальте,

Рамштайн,

Мать кричит,

Рамштайн,

Солнце светит.

Рамштайн,

Братская могила,

Рамштайн,

Не избежать опасности,

Рамштайн,

Птица больше не поет,

Рамштайн,

А солнце светит…

сякими поэтическими ужасами. Вот, к примеру, отрывок из композиции «Weisses Fleisch» («Белая плоть»):

Ты на школьном дворе,

Я готов убивать,

И никто здесь не знает о моем одиночестве…

Я причиняю тебе боль,

И ты громко кричишь…

Моя черная кровь

Сильно запачкала тебе платье…

Тилль: «Мои тексты возникают из чувств и из мечтаний, но все же больше от боли, нежели по желанию. Мне часто снятся кошмары, и я просыпаюсь ночью весь в поту, так как вижу во сне жуткие кровавые сцены. Мои тексты — своего рода вентиль для лавы чувств в моей душе. Мы все с трудом пытаемся скрыться за благовоспитанностью и внешними приличиями, а на самом деле нами управляют инстинкты и чувства: голод, жажда, ужас, ненависть, стремление к власти и секс. Конечно, есть еще дополнительная энергия в нас — это любовь. Без нее все человеческие ощущения угасли бы».

Сексуальная составляющая в текстах Тилля — вообще отдельная тема. Это песни о крайних формах любви.

Тилль: «Для меня вся жизнь состоит из отношений между женщиной и мужчиной, тебя самого и музыки. Тексты не являются скандальными, они просто любовные под острыми углами. Это пишется, чтобы выразить крайности жизни». Вот отрывок из песни «Wollt ihr das Bett in Flammen sehen» («Вы хотите увидеть постель в огне») из первого альбома группы:

Вы хотите увидеть постель в огне?

Вы хотите в коже и в волосах потонуть?

И вы тоже хотите воткнуть кинжал в простыню,

И вы, конечно, хотите слизать кровь со шпаги…

Секс — это битва,

Любовь — это война…

Впрочем, не все песни первого альбома оказались такими уж кровавыми или сексуально извращенными. Например, заглавная композиция альбома «Herzeleid» полна совсем другими чувствами и эмоциями. «Мы были у Тилля, на чердаке дома, в котором он раньше жил, — вспоминает Кристоф. — Там стоял старый деревянный стол, и на нем был вырезан девиз: „Оберегайте друг друга от сердечной боли“…» Это часть текста песни «Herzeleid»:

Оберегайте друг друга

От сердечной боли,

Потому что время,

Которое вы проведете вместе,

Так скоротечно.

Потом, несмотря на ваш многолетний союз,

Оно покажется вам минутами.

Оберегайте друг друга

От одиночества вдвоем…

После первых появлений Rammstein на публике и выхода дебютного альбома «Herzeleid» в конце 1995 года о группе заговорили. Причем заговорили все. Но неожиданно свалившаяся на ребят популярность их обрадовала лишь в самом начале. У большинства музкритиков и прочих деятелей немецкого шоу-бизнеса, а также у политиков всех мастей группа вызвала абсолютный шок. На нее ополчились все, засыпав обвинениями во всех смертных грехах — от недостойного использования людской трагедии в коммерческих целях до садомазохизма и фашизма.

С названием и трагедией в Рамштайне мы уже разобрались — все получилось абсолютно случайно. Кстати, позже музыканты по собственной инициативе связывались с некоторыми родственниками погибших в этой катастрофе и в целом встретили положительную реакцию на свое название. Оливер: «Несомненно, наше название — скорее дань памяти погибшим и уж точно не уловка шоу-бизнеса или мрачная шутка». Впрочем, попытки оправдываться быстро привели к обратному эффекту. Участники группы были молоды, практически ни у кого из них не было опыта общения с прессой, да и выпускающая компания пустила этот вопрос на самотек… Флаке: «Мы поначалу были очень неаккуратными в общении со СМИ. Мы знали только одно: мы хотим быть не как все!» Доходило до того, что раздраженные отношением к себе музыканты, не задумываясь о последствиях, ляпали, ради пущей скандальности, чего не следует. Именно это объясняет, почему во многих ранних интервью версия о происхождении названия группы менялась в зависимости от накала разговора.

Масла в огонь разгоревшегося скандала, безусловно, подливали тексты, повествующие о боли, страдании, агонии и ужасе смерти. Их грубость с налетом какого-то романтического ужаса и общий эпатаж стали явным вызовом общественным устоям.

С тем, откуда пошли обвинения группы в фашизме, все в принципе понятно. Дело тут даже не в текстах, скорее — в манере исполнения и эстетике, которую Тилль придумал, отчасти позаимствовав ее из истории родной страны. Его раскатистое, громоподобное рычание, металлический, не терпящий возражений голос и весь тоталитарный пафос музыки группы действительно сразу привлек к ней внимание правых радикалов в самой Германии. Ко всему этому стоит добавить сценический образ коллектива в тот период — длинные кожаные плащи, блестящий метал и культ мускулистого обнаженного тела. Вспомним известные немецкие документальные фильмы тридцатых-сороковых годов — эстетика та же. Эти заигрывания с тоталитарной символикой, надо сказать, дорого обошлись группе. Радикалы довольно быстро потеряли к коллективу всякий интерес, поняв, что реальные политические взгляды музыкантов от правых, мягко говоря, крайне далеки. А вот в глазах критиков, да и общественности группа однозначно получила «правый» ярлык, от которого в какой-то степени не может избавиться до сих пор. Вполне понятно, что коллективу, играющему «неонацистский рок» в Германии (стране, пережившей ужасы войны и продолжающей испытывать комплекс вины перед остальным миром), выйти на большую сцену, а тем более на телеэкран было абсолютно невозможно. Поэтому ни одна радиостанция не взяла на себя смелость включить в ротацию песни с первого альбома Rammstein.

Однако, вопреки исключительно негативным статьям и отсутствию в радиоэфирах, группа постепенно нашла свою аудиторию. Продажи альбома, весьма вялые в начале, в дальнейшем активизировались. Видимо, столь негативно разрекламированная группа стала интересовать многих, что называется, «от противного» — давно известно, что даже гневные статьи лучше, чем их отсутствие, особенно для молодой группы.

После выхода альбома «Herzeleid» в октябре 1995 года группа отправилась в свой первый гастрольный тур по Германии вместе с командой Project Pitchfork. В ноябре ребята впервые выехали за пределы Германии, поддерживая Clawfinger на концертах в Варшаве и Праге. Скандальная слава быстро докатилась до восточных соседей, и тут начались первые происшествия. Концерт в Варшаве был сорван по вине зрителей. Группу просто закидали бутылками, едва ее участники появились на сцене. Так публика, посчитав группу неонацистской, внесла, как ей тогда казалось, свой вклад в борьбу с фашизмом. Участники группы снова были вынуждены отрицать обвинения: «Мы никогда не были связаны с праворадикальными партиями и фашистами. Это полная чушь. Просто Rammstein появился на музыкальной немецкой сцене как инородное тело, мы не придерживались никаких влияний. Мы не легкомысленные исполнители тяжелого метала с длинными волосами в коротких штанах. Люди не знали, в какой ящик нас запихнуть. „Правый“ ящик находится ближе, потому что мы подавали себя очень твердыми, в длинных кожаных плащах, блестящий металл с обнаженными телами… Мы хотели провоцировать людей, устроить что-нибудь сногсшибательное…»

Сомнения в правильности выбранного пути у музыкантов рассеялись лишь после первых весьма удачных гастролей по Германии, Австрии и Швейцарии в декабре 1995 года. От концерта к концерту коллектив не только выглядел все более уверенным в себе, но и постепенно придумывал свое шоу, которое теперь всем хорошо известно. Главную роль в этом сыграл как раз Тилль. Что и понятно: у всех остальных ребят на сцене руки были заняты какими-то инструментами, Тиллю быстро становилось скучно, и он начал проводить всяческие эксперименты, привлекая к этим творческим безобразиям всех участников коллектива.

Оливер: «Когда мы начинали, мы просто стояли на сцене и играли. Но Тиллю быстро надоело, и он начал использовать на сцене всякую пиротехнику. Со временем это переросло в нынешнее шоу. Раньше один из нас просто разливал по сцене бензин, если публика была слишком спокойной. Это впечатляло людей, но когда на наши концерты стало приходить больше народу, мы больше не могли делать подобное». Тилль изначально принялся собственноручно конструировать различные взрывные механизмы: «Огонь очаровывает меня. Однажды я принес с собой на выступление два больших фейерверка и взорвал их между двумя песнями. Народ ликовал, а я обжег себе руки. Я нашел все это безумно хорошей идеей — между песнями я не стою просто так, а чем-то занят. Сделал себе перчатки, которые „плевали“ огнем, затем защиту от него. Один раз на нашем концерте из-за сцены выскочили пожарные. Так я случайно узнал, что нужно специальное разрешение, чтобы использовать пиротехнические эффекты. Тогда я сдал „экзамен“ по обращению с фейерверками».

Дата добавления: 2015-09-27 | Просмотры: 365 | Нарушение авторских прав