АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

ЛЕНИН О ПОНЯТИИ МАТЕРИИ, «ФИЗИЧЕСКОЕ И ПСИХИЧЕСКОЕ»

За пределами диалектического материализма представ­ления о психике строились и строятся на противоположнос­ти «физического и психического», на дуализме материи и духа. Материя, «физическое» рассматриваются как непос­редственно данное, а «психическое» — как то, что остается за вычетом «физического». Так, исходное представление о материи определяло представление о «психике».

Но в этом древнем представлении о материи философс­кое понятие подменялось физическим, а физическое было сведено к представлению о веществе как пассивном носителе и переносчике силы, но не ее источнике. Поэто­му силы рассматривались как нечто нематериальное или не совсем материальное. Даже форма материальных тел считалась не их собственным свойством, а результатом воздействия на вещество неких нематериальных факто­ров. Причину движения и развития в неживой и живой природе искали вне материи: в космогонических гипоте­зах спрашивали о первом толчке, в развитии живых су­ществ видели проявление «жизненной силы», в психиче­ской деятельности человека — проявление «души», начала, абсолютно противоположного телу. Даже в фи­зике нового времени непрерывно делались попытки то устранить из материи силы (Декарт и картезианцы), то, наоборот, свести саму материю к действию сил (Лейбниц, Боскович), позднее — к энергии (Освальд) и, таким об­разом, представить материю как нечто по сути не­материальное.

В конце прошлого века, когда начались революционные открытия в физике (постоянство скорости света в разных направлениях по отношению к движению земли, радиоактивность, распад атомов и т. д.), это древнее, наглядно осязательное представление о материи как пассивном веществе стало разрушаться. Его крушение было с ликованием подхвачено представителями воинствующе­го идеализма и объявлено ими крушением материи, оп­ровержением материализма самой наукой. Разоблачение этого «опровержения» было блестяще проведено В. И. Ле­ниным[32], который указал на два источника «смешения умов» среди естествоиспытателей: подмену философского понятия материи физическим и полное незнание мате­риалистической диалектики.

Подмена философского понятия физическим заключа­ется в том, что вместо характеристики объективной действительности как предмета познания говорят о том или ином строении общего носителя физических (и толь­ко физических) явлений. В этом неправомерном обобще­нии некоторых физических свойств, якобы характеризую­щих всю и всякую материю, уже заложена основа дуализма «физического и психического», исключения из материи других ее видов и свойств. Естественно, что по мере раз­вития знаний меняются представления о строении осно­вы физических явлений и прежние представления об этой основе оказываются ложными, а это отрицание привыч­ных представлений о материи кое-кем воспринимается как отрицание самой материи.

Ленин подчеркивал, что собственно философское понятие материи характеризует ее только как объектив­ную действительность, существующую в пространстве и времени, независимо от сознания и обладающую само­движением. От всяких указаний на то или иное строение или свойства физической материи диалектический ма­териализм сознательно воздерживается, предоставляя решение этих вопросов конкретной науке.

Но философское понятие материи значит очень мно­гое. Существование в пространстве и времени исключает из объективной действительности всякого рода «духов», отличительным свойством которых всегда считалась независимость их существования и действия от ограни­чений пространства и времени.

Независимость от сознания исключает субъективно-идеалистическое толкование материи как «явления» чело­веческого, животного или божественного сознания.

Самодвижение, понимаемое в диалектико-материалистическом смысле, означает, во-первых, признание изначального внутреннего источника движения и разви­тия и, во-вторых, понимание развития как перехода ко­личественных изменений в качественные, с образовани­ем все новых и новых форм природы и их свойств. В этом смысле самодвижение как одно из основных свойств ма­терии освобождает от необходимости искать причинную связь для всего существующего вне мира и выстраивает в единый эволюционный ряд качественно разные формы материи; каждая из них происходит из предшествующей, но уже не может быть сведена к ней.

Впервые проведенное Лениным четкое диалектико-материалистическое определение понятия материи требует (не философского, а конкретно-научного) пересмотра сопряженных понятий «физическое», «идеальное», «пси­хическое» и прежде всего тех признаков различения «души и тела», которые вне диалектического материализма и по сей день служат теоретическим обоснованием дуализма.

Декарту принадлежит (в исторической ретроспективе сомнительная, а в наше время уже, бесспорно, отрицательная) честь указания четких признаков такого дуализма. Он считал различительными признаками: для тела — «протяжение», а для души — «мышление» (в смысле ощу­щения, переживания, сознавания самого психического процесса). Когда тело, сведенное к протяжению, непо­средственно сопоставляется с ощущением, переживани­ем, они выглядят настолько разнородными, что собствен­но лишены даже основания для сравнения. При таком сопоставлении о связи между ними, о переходе одного в другое нельзя ограничиться признанием: «не знаем», но приходится сказать «и никогда не узнаем!» (что и сказал в нашумевшей в свое время (1882) речи Э. Дю-Буа Раймон[33], впрочем, не сказав этим ничего принципиально нового). И пока сохраняется такое различение «психиче­ского и физического», пропасть между ними представля­ется абсолютной, непреодолимой[34].

Но дело в том, что сведение материального к телесно­му, а телесного — к протяжению, с одной стороны, и сведе­ние психического — к ощущению (своей психической деятельности) — с другой, принципиально ошибочны.

Материя существует в пространстве и времени, но эти­ми свойствами вовсе не исчерпывается. Уже само движение есть нечто принципиально новое. Оно говорит о «внутрен­нем противоречии», которое предполагает некое строение и взаимодействие частей, которое тоже совершается в про­странстве и времени, но никак не сводится к ним. С точки зрения диалектического и исторического материализма ма­териальное вообще не ограничивается физическим и, есте­ственно, не все формы материальной действительности ха­рактеризуются физическими мерами. Так, например, производственные отношения людей во всяком челове­ческом обществе материальны в самом строгом диалек-тико-материалистическом смысле: они существуют в оп­ределенном обществе и, вместе с ним, в определенном пространстве и времени, но мерами длины и времени про­изводственные отношения не измеряются. Спросить об этих отношениях «какой они толщины» так же нелепо, как задать этот вопрос о желании или радости, о понятии или представлении (как это делают представители идеа­листического понимания психики). Политико-экономи­ческие характеристики вещей — например, товар, рента, меновая или прибавочная стоимость — в системе товар­ного производства так тесно связаны с природными свой­ствами вещей, что начинают представляться такими же естественными их свойствами. Потребовался гениальный анализ К. Маркса, чтобы разоблачить этот «товарный фе­тишизм»[35]. Но экономические характеристики вещей и в самом деле материальны — они существуют в простран­стве и времени определенного общества и не зависят от их понимания людьми, а, наоборот, определяют это по­нимание. В товарном обществе эти свойства матери­альные, но не физические, и поэтому тоже не измеряют­ся ни метрами, ни часами; хотя меновая стоимость товара определяется общественно необходимым временем его производства, но именно временем его производства в данном обществе, а не астрономическим временем самим по себе.

Что касается ощущения своей психической деятель­ности, то для современной психологии уже не секрет, что оно является продуктом самонаблюдения, а самонаблю­дение — продуктом общественного воспитания. В любом обществе каждого его члена с рождения учат следовать определенным образцам и правилам, а потом, когда они уже усвоены, самому следить за этим. Вследствие этого, когда обращаются к самонаблюдению, то всегда обнару­живают такое «переживание себя», но понятное лишь в той мере, в какой такое самонаблюдение воспитывалось и уже сложилось. Известно, что по мере упражнения са­монаблюдение совершенствуется, и то, что раньше не ис­пытывалось, начинает испытываться. Но многое в душев­ной жизни так и остается за пределами самонаблюдения, не замечается, хотя несомненно участвует в качестве от­ражения объективной ситуации и текущего процесса (на­пример, в процессах мышления, «чувстве языка», техни­ческой интуиции и т. п.).

Таким образом, даже у человека ощущение своей пси­хической деятельности вовсе не является общим свойст­вом психических процессов (хотя и составляет одну из характерных особенностей его общественной психики). Но психика есть и у животных, у которых мы имеем все основания отрицать такое сознание своей психической деятельности. Ощущение психической деятельности — это вовсе не всеобщее свойство психики, и не оно отли­чает «психическое» от «физического».

Когда материальное ограничивается физическим, то все нефизическое оказывается нематериальным, а его очевидное наличие рассматривается как «наглядное до­казательство» идеального бытия. Но это еще одна грубая ошибка. Мир един, и «действительное единство мира со­стоит в его материальности»[36]. Идеального как особого рода бытия не существует. Однако это не значит, что иде­ального вообще нет. Именно из такого неправильного заключения проистекает вывод, о котором В. И. Ленин писал следующее: «что в понятие материи надо вклю­чить и мысли, как повторяет Дицген в "Экскурсиях" (стр. 214 цит. кн.), это путаница, ибо при таком включе­нии теряет смысл гносеологическое противопоставление материи духу, материализма идеализму, на каковом про­тивопоставлении Дицген сам настаивает»[37]. Очевидно, понятие идеального в его конкретном содержании долж­но быть не отброшено, а радикально переработано.

Какое конкретное содержание имеется в виду, когда говорят об идеальном? Это прежде всего образ, образ како­го-нибудь предмета, процесса или явления[38]. Но именно образ объекта, а не самый объект, и в этом смысле дру­гой, идеальный объект. Этот другой объект «идеален» в двух отношениях. Во-первых, его черты — сколько бы их ни было и в каком бы сложном сочетании они ни нахо­дились, — представлены в образе изолированно, отдель­но от других свойств оригинала или его материального отражения, без которых в действительности не может существовать никакая «вещь». Во-вторых, эта изоляция черт образа от прочих черт действительно существующих вещей, его оригинала или его изображения выступает как очищенность образа от всего несущественного. Образ от­крывается как предмет, представленный только в своих существенных чертах; между прочим, отсюда связь поня­тий «идеальное» и «совершенное». Психологическое пре­имущество такого отражения предмета в виде его образа, в котором представлено лишь то, что важно для физиче­ского или мысленного действия, очевидно. Но есть и обо­ротная сторона этого преимущества: образ открывается как вещь, свободная от ограничений материальных ве­щей, как идеальное бытие. Это иллюзия мышления, на­чинающего рассуждать об образах, располагая лишь теми представлениями, которые оно приобрело в опыте с фи­зическими вещами.

В отличие от материального, которое существует неза­висимо от сознания, от психики, образ существует только в сознании, только в психике. Идеальное есть не вид бы­тия, а та совокупность черт объекта, которая открывает­ся, является субъекту — способ явления объекта субъекту. Это отвечает известному определению идеального, данно­му К. Марксом: «... идеальное есть не что иное, как мате­риальное, пересаженное в человеческую голову и преоб­разованное в ней»[39]. В качестве такого явления субъекту идеальное есть лишь содержание психического отражения объективного мира. Отсюда и психологическое разъясне­ние важнейшего положения В. И. Ленина: «Конечно, и про­тивоположность материи и сознания имеет абсолютное зна­чение только в пределах очень ограниченной области: в данном случае в пределах основного гносеологического во­проса о том, что признать первичным и что вторичным. За этими пределами относительность данного противопо­ложения несомненная»[40]. Ленин подчеркивает (вслед за приведенным выше замечанием о Дицгене): «За этими пределами оперировать с противоположностью материи и духа, физического и психического, как с абсолютной противоположностью, было бы громадной ошибкой»[41]. Вне материи ничего не существует, но некоторые «вы­сокоорганизованные тела», организмы обладают свойством психического отражения, в котором происходит идеальное явление объектов субъекту. Только в этом «явлении» и су­ществует идеальное, и собственно оно и есть содержание такого «явления».

§ 3. ПСИХИКА - ОСОБОЕ СВОЙСТВО ВЫСОКООРГАНИЗОВАННОЙ МАТЕРИИ

Имея ввиду общие характеристики психики — как че­ловека, так и животных, — мы остановимся на двух поло­жениях диалектического материализма о психике, с кото­рыми не может не согласиться всякий непредвзятый естествоиспытатель: психика — особое свойство высоко­организованной материи, психика — продукт деятельно­сти, функция мозга, отражение объективного мира.

1. Психика — особое свойство высокоорганизованной материи. Это краткая, сжатая формула и, чтобы лучше учесть ее действительное значение, нужно несколько раз­вернуть ее содержание.

Прежде всего, этим утверждается: психика есть свой­ство, а не «субстанция» или отдельная «вещь» (предмет, процесс, явление, сила), какой ее считали все домарк­систские и внемарксистские учения о психике. Только у Спинозы «мышление» понимается как атрибут субстан­ции, и это высшее решение вопроса в домарксистской философии. Но современному знанию оно уже не отве­чает: атрибут — не свойство, да еще производное, а «то, что ум представляет в субстанции как составляющее ее сущность»[42] — сущность, а не свойство, и притом нечто первичное и вечное. Механистический материализм (если не решался совсем отрицать психику) рассматривал ее как «явление», абсолютно инородное всему материальному миру (и в этом делал принципиальную уступку идеализ­му). Даже признавая, что психика порождается мозгом и неотделима от своей физиологической основы, механисти­ческий материализм продолжал считать непонятной связь психики и материальных процессов (для объяснения этой связи Дж. Пристли обращался к помощи Бога). Многие дуалисты (Фехнер, Эббингауз) соглашались признать пси­хику «внутренней, субъективной стороной» материальных процессов, наглухо в них замурованной «субъективной видимостью», а не свойством, потому что свойство прояв­ляется во взаимодействии с другими вещами.

В решительном противоречии со всеми попытками «упорядочить» (и сохранить) дуализм находится первый вывод из огромного исторического опыта, пропущенного через фильтр естественно-научного и философского анализа, вывод, состоящий в том, что психика есть только свойство высокоорганизованных материальных тел.

2. Психика — свойство высокоорганизованной мате­рии; не всякой, а только высокоорганизованной — следо­вательно, появляющейся относительно поздно, на высо­ком уровне развития мира. На языке современного естествознания это разъясняется просто: психика возни­кает только у живых тел, организмов, и не у всех, а только у животных, и даже не у всех животных, а лишь у тех, что ведут активную, подвижную жизнь в сложно расчленен­ной среде[43]. К непрерывным изменениям этой среды и своего положения в ней им приходится активно и посто­янно приспосабливать свое поведение, а это требует но­вого вспомогательного аппарата поведения — психиче­ской деятельности.

Чтобы оценить это простое положение, нужно вспом­нить, что до сих пор ни психологам, ни философам, стоя­щим на позициях самого умеренного дуализма — психо­физического параллелизма, — не удавалось указать такие признаки, по которым можно было бы уверенно судить о наличии или отсутствии психики у другого существа (ор­ганизма, тела, устройства). И это служило основанием для прямо противоположных утверждений: о наличии психи­ки во всей материи (панпсихизм) или отсутствии ее у дру­гих людей (солипсизм). От этих детски смелых умозрений осторожная констатация того факта, что психика свойст­венна лишь «высокоорганизованной материи», возвраща­ет нас к объективному положению вещей и его нелегким, но реальным проблемам.

В качестве свойства, которое появляется лишь у высо­коорганизованных существ, психика есть свойство не все­общее и не первичное, а вторичное и производное. Она предполагает наличие механизмов, которые ее производят, и несомненную полезность ее для организма, которая оправдывает это производство. Словом, вопреки традици­онному идеалистическому представлению о психике (о ко­тором не стоило бы говорить, если бы оно не было таким распространенным), психика должна иметь естественно­научное объяснение как со стороны реализующих ее фи­зиологических механизмов, так и по ее роли в поведении.

3. Психика — особое свойство. На фоне субъективно-идеалистических представлений о психике ее «особость» понималась как исключительность по отношению ко все­му материальному миру. В аспекте диалектического материализма эта «особость» имеет совершенно иное зна­чение. Она обозначает, во-первых, несводимость психики к физиологическим процессам, которые ее производят и составляют ее физиологическое основание, и, во-вторых, выделение и разделение в процессе эволюции органиче­ского мира двух больших уровней развития организмов: без психики и оснащенных психической деятельностью.

Свойства тела проявляются в его взаимодействии с другими телами, и психика как свойство не составляет исключения из этого правила. Она тоже проявляется во взаимодействии с другими телами, но как особое свойст­во отличается тем, что обладающие ею организмы еще до столкновения с другими телами могут предусматривать и учитывать их свойства. Это было бы таинственно и непо­нятно без психики, но просто при ее наличии — в психи­ческом отражении объективного мира уже представлены те веши, с которыми организму еще только предстоит встретиться.

Естественно, что при таком предвосхищении и само взаимодействие происходит иначе, чем без него. Вот по­чему особость психики состоит не только в том, что она качественно отличается от своей физиологической осно­вы, но еще и в том, что благодаря психическому отраже­нию у организмов, обладающих психикой, в отличие от организмов, ограниченных только физиологическими от­ношениями с внешней средой, устанавливаются допол­нительные, новые формы взаимодействия с окружающим миром, гораздо более обширные, гибкие и выгодные для их существования и развития.

Таким образом, характеристика психики как «особо­го свойства» не только не исключает, а, наоборот, вклю­чает ее в общие связи материального мира. Но включает не на равне с другими, тоже качественными изменения­ми, а как скачок в существовании «высокоорганизован­ной материи», как переход к телам не только живым, но и наделенным новыми возможностями, возможностями це­ленаправленных действий. Эти новые возможности от­крываются благодаря психическому отражению объек­тивного мира. А развитие такого отражения у высших животных является реальным залогом того, что впослед­ствии у человека получит форму сознания.

§ 4. ПСИХИКА - ФУНКЦИЯ МОЗГА, ОТРАЖЕНИЕ ОБЪЕКТИВНОГО МИРА

Каждое из этих положений можно рассматривать отдельно, но также необходимо рассматривать их вместе.

Первое из этих положений в конкретной форме утверждает, что психика осуществляется материальным органом, мозгом, который, таким образом фактически, «не на словах, а наделе» отрицает, снимает пропасть меж­ду материальным и «идеальным», представляет «идеальное» как продукт деятельности, функцию материального. В ка­честве предмета специального научного исследования эта деятельность мозга составляет область психофизиологии.

Второе из этих положений составляет решение основ­ного вопроса марксистско-ленинской теории познания, обширную и сложную область философии.

Для психофизиологии главное — физиологические процессы, осуществляющие психику; главное для теории познания — условия познания объективной действитель­ности и критерий истинности. Эти области знания неза­висимы от психологии в той мере, в какой закономерно­сти деятельности мозга, с одной стороны, и законы познания мира — с другой, диктуют условия психической деятельности, одинаковые для всех людей и во всяких об­стоятельствах. Но, в то же время, и психофизиология, и тео­рия познания предполагают существование психологии как самостоятельной науки. Если бы представители психофи­зиологии принципиально отрицали психологию, то это оз­начало бы, что психические явления после того, как они реализуются мозгом, не заслуживают изучения, посколь­ку самостоятельного, действенного значения не имеют, иначе говоря, что такие психофизиологи стоят на позиции психофизического параллелизма, т. е. скромного, «прилич­ного» дуализма. Теория познания, которая не предполага­ет, а тем более отрицает, психологические исследования процесса познания, с необходимостью должна признать, что познавательная деятельность — это не конкретный процесс, а «чистый разум», а его субъект есть «чистый дух». И то и другое решительно отвергается диалектическим и историческим материализмом. Психология представляет конкретную науку о той новой форме деятельности орга­низмов, в которой используются психические отражения и которая оправдывает как деятельность мозга по их реа­лизации, так и заботу представителей гносеологии об их объективной истинности.

Мозг осуществляет психику как отражение объектив­ного мира — такова очевидная связь между обоими этими положениями[44]. Но для чего нужны организму психические отражения объективного мира? Для человека, не прошед­шего школу классической эмпирической и физиологиче­ской психологии (а также последующих психологических направлений, которые, впрочем, существенных изменений в эту проблему не внесли), ответ прост: отражение объек­тивного мира нужно для того, чтобы действовать в этом мире; и чтобы правильно действовать, это отражение долж­но быть правильным.

Но этому простому и, в основном, верному ответу ме­шают традиционные сомнения в том, каким образом пси­хические отражения могут участвовать в реакциях организ­ма. Рассуждение ведется, примерно, так: внешние действия суть действия физические (в широком смысле слова), при­чины этих действий — физические, физиологические про­цессы. Предположить, что психические отражения участ­вуют в этом физиологическом механизме, — значит, допустить воздействие «идеального» на материальное, чего естественно-научное мышление принять не может (не рис­куя нарушить общую закономерность процессов матери­ального мира). Предположить, что психические отражения хотя и производятся мозгом, но далее в его работе не участву­ют, — значит, вернуться на позиции психофизического па­раллелизма, этой стыдливой разновидности дуализма. Ко­нечно, мы имеем право сказать, что все эти рассуждения ведутся с позиции дуалистического понимания «материаль­ного — идеального», предполагают идеальное как особый род бытия, и что вместе с таким предположением можно легко отбросить и все эти рассуждения.

Но, к сожалению, этим не устраняется вопрос о том, каким путем психические отражения открывают возмож­ность нового рода действий. Ведь наш исходный вопрос можно было бы формулировать так: для чего нужны орга­низму психические отражения объективного мира, если налицо этот мир или его физиологические отражения (составляющие физиологическую основу психических от­ражений)? Подлинная трудность вопроса заключается, следовательно, в том, что до тех пор, пока все реакции человека и животных (с точки зрения их, в широком смыс­ле, физического механизма) понимаются как автомати­ческие, для психических отражений нельзя найти место в физиологическом «хозяйстве» организма, и между объ­яснениями в психологии и физиологии остается зияю­щая брешь.

Поэтому огромное, поистине принципиальное значе­ние приобретает то обстоятельство, что само развитие важнейшего раздела современной физиологии — учения о высшей нервной деятельности (ВИД) принесло новые факты, говорящие о существенном различии автомати­ческих и неавтоматических реакций и указывающие на возможные нервные механизмы как этого различия, так и процесса их различения. Речь идет об отношении меж­ду условными рефлексами и ориентировочно-исследовательской деятельностью, которое издавна привлекало к себе внимание И. П. Павлова. В 1932 году Павлов форму­лировал это отношение так: «В теперешней обстановке нашего опыта при первом применении нового индиффе­рентного агента как будущего условного раздражителя наступает только ориентировочный рефлекс, двигатель­ное обнаружение которого в огромном большинстве слу­чаев с каждым разом стремительно уменьшается до пол­ного исчезания,... а когда ориентировочный рефлекс при этом существует, то как раз наоборот — условный эффект или совершенно отсутствует, или очень уменьшен и по­является и растет только по мере исчезания ориентиро­вочного рефлекса»[45].

Павловым было установлено, что условный рефлекс весьма чувствителен уже к небольшим изменениям в об­становке опыта; что-то «новое» (по сравнению с обычной обстановкой) тотчас вызывает на себя ориентировочный рефлекс, который (как принято говорить в таких случаях) «оживает», а условная реакция тормозится. Таким образом в лабораторных условиях между ориентировочным и услов­ным рефлексом устанавливаются как бы антагонистиче­ские отношения — ориентировочный рефлекс тормозит условно-рефлекторную деятельность, а условный рефлекс тормозит ориентировочную.

Дальнейшие исследования советских нейрофизиологов показали, что эта высокая чувствительность распростра­няется на все компоненты рефлекторной деятельности — не только на обстановку опыта (включая и время его про­ведения), но и на ход условной реакции (что особенно за­метно в двигательных реакциях), на качество и количество подкрепления. Подобная чувствительность предполагает, что сигналы от всех этих компонентов поступают в «депо» прошлого опыта и здесь сравниваются, «сличаются» с их прежде сложившимися образцами. Очевидно, в процессе образования условного рефлекса и его успешного приме­нения в центральной нервной системе откладываются от­ражения этих компонентов, как бы их образцы, оправдав­шие себя в опыте. Эти образцы получили специальные названия: образец того, что служит подкреплением, Н. А. Бернштейн предложил назвать «образом потребного бу­дущего»[46], образец оправдавшего себя действия П. К. Ано­хин предложил называть «акцептором действия»[47], обра­зец условного раздражителя Е. Н. Соколов назвал «нервной моделью стимула»[48]. «Нервная модель» — исключительно удачное название. В дальнейшем мы будем пользоваться этим термином для обозначения физиологического отра­жения, нервных образцов всех компонентов условного рефлекса и будем говорить: нервная модель раздражителя (стимула), нервная модель реакции (действия), нервная модель подкрепления («потребного будущего»).

Следует подчеркнуть: эти нервные модели представля­ют собой не что иное, как физиологические отражения компонентов условного рефлекса (раздражителя, реакции, подкрепления). Учитывая эти нервные модели, механизм смены ориентировочной и условно-рефлекторной деятель­ности легко представить в таком виде: сигналы (от услов­ного раздражителя, выполняемого действия, подкрепле­ния) поступают в центральную нервную инстанцию на соответствующие модели и сличаются с ними. В случае согласования нервный процесс без задержек переходит на центральные механизмы исполнительных реакций, а в случае рассогласования эти механизмы блокируются и возбуждение переключается на центры ориентировочно-исследовательской деятельности[49].

Условный рефлекс (в той мере, в какой он сложился) есть автоматизированная реакция, и закрепление условного рефлекса — это процесс его автоматизации[50]. Последняя наступает лишь тогда, когда все условия это­го рефлекса остаются постоянными, стереотипными. Когда в эти условия вкрадывается нечто новое, что гро­зит неудачей стереотипной реакции, ее нужно изменить или, по меньшей мере, задержать и предварительно вы­яснить, в чем состоит эта новизна и насколько она зна­чительна. Рассогласование обнаруживает эту новизну, блокирует стереотипную реакцию и переключает возбу­ждение на центры ориентировочно-исследовательской деятельности, которая и направляется на вызвавший рас­согласование раздражающий элемент «новизны». Биоло­гический смысл такого отношения к сигналам вполне понятен, а целесообразность такого механизма не вызы­вает сомнений.

Естественно, подобный механизм предполагает, что возбуждение чувствительного нерва несет от раздражи­теля его физиологическое отражение. Можно ли доказать наличие такого отражения уже в периферическом нерве? Это тем более необходимо, что нервные модели в цен­тральных инстанциях условных рефлексов пока остают­ся предположением, гипотезой. Правда, гипотезой тако­го рода, без которой мы не можем понять ни высокой чувствительности условного рефлекса (к изменениям в составе раздражителей, в ходе исполнения, в подкрепле­нии), ни его отношения к кибернетической схеме регу­ляции, которой он, несомненно, подчинен. Словом, это гипотеза необходимая, но все-таки только гипотеза; по­лучить ее прямое физиологическое подтверждение было бы в высшей степени желательно.

С этой точки зрения особый интерес представляет так называемый «микрофонный эффект» со слухового нер­ва, который был установлен известным американским физиологом Э. Уивером[51] (Е. Wever). В слуховой нерв кош­ки вводятся электроды, с помощью которых снимаются потенциалы действия нерва и передаются на усилители, находящиеся в другой комнате. С усилителей электриче­ские импульсы передаются на микрофонную аппаратуру, помещающуюся в следующей комнате. Если в ухо кошки (находящейся в первой комнате) произнести фразу, то в микрофон (находящийся в третьей комнате) эту фразу слышно так ясно, что можно узнать голос того, кто ее про­изнес, т. е. четко различить оттенки тембра.

Слуховой нерп тонко воспроизводит {в закодирован­ном виде) особенности звукового раздражения, т. е. соз­дает и передает его физиологическое отражение высокой точности; конечно, для кошки смысловая сторона чело­веческой речи несущественна, но высокая различитель­ная чувствительность к слуховым раздражениям ей био­логически необходима.

Слуховой нерв передает физиологическое отражение раздражителя в головной мозг, и здесь оно сличается с «не­рвной моделью стимула».

Таким образом, опыт Уивера служит, во-первых, пря­мым доказательством наличия физиологического отраже­ния внешнего раздражения в биотоках чувствительного нерва и, во-вторых, непрямым, но очень веским доказа­тельством наличия физиологических отражений, нервных моделей в высших нервных центрах; без таких нервных моделей стали бы ненужной роскошью и физиологиче­ские отражения в чувствительном нерве, где они не ис­пользуются, и было бы совсем непонятно, чем оправдано возникновение и развитие этой высокой чувствительно­сти воспринимающего аппарата.

Согласование — рассогласование афферентных им­пульсов с центральными нервными моделями - это и есть тот механизм, который регулирует смену условно-рефлекторного и ориентировочно-исследовательского поведения. А ориентировочно-исследовательская дея­тельность — это не усложнение автоматических реакций, что не меняло бы их общий характер, и это не переход к «слепым пробам», биологическое назначение которых — непосредственное достижение полезного результата. Первая и самая общая задача ориентировочно-исследо­вательской деятельности состоит в том, чтобы выяснить причину, вызывающую рассогласование, наметить дей­ствие согласно новым обстоятельствам и лишь затем обес­печить его выполнение. Здесь действие определяется не сочетанием «стимулов» и двигательных возможностей ор­ганизма, а новым отношением между вещами, которое выделяется в качестве пути к «цели». Будучи новым, оно еще не имеет ни условного (ни тем более безусловного) значения. В качестве только что выделенного «пути к цели» это новое отношение имеет только ориентировочное зна­чение. Новое отношение между вещами еще должно быть обнаружено и выступить перед субъектом, что и состав­ляет нелосредственный результат ориентировочно-иссле­довательской деятельности. А «выступить перед субъек­том» в своем предметном содержании, в соотношении вещей друг с другом — не как действующий фактор, а как условие действия — это и значит «явиться» в психичес­ком отражении.

Ориентировочно-исследовательская деятельность в своем операционном составе обязательно содержит психические отражения. Образы объективного мира со­ставляют непременное условие перехода от автоматиче­ских и автоматизированных реакций к неавтоматическо­му реагированию. Ориентировочно-исследовательская деятельность включается автоматически, «рассогласова­нием», но сама она уже есть деятельность неавтоматиче­ская (хотя, как мы увидим далее, содержит значительную долю автоматических реакций, которые в ней подчине­ны активной ориентировке).

Наличие специального механизма, регулирующего сме­ну условно-рефлекторного и ориентировочного поведения, служит веским доказательством того, что мозг осущест­вляет психику не как эпифеномен, безразличный к его внутренней, собственно физиологической деятельности, а именно тогда, когда одной только автоматической ре­гуляции отношений со средой становится недостаточно. Тогда организм вынужден задержать автоматическое реа­гирование и перейти к обследованию ситуации. Подчи­няясь этому требованию, мозг блокирует автоматические реакции и переводит возбуждение на механизмы ориен­тировочно-исследовательской деятельности. Вместе с ее развертыванием совершается переход от уровня чисто фи­зиологического отражения ситуации к следующему, бо­лее высокому — психическому уровню ее отражения. Здесь (как при восприятии картины) материальная фак­тура отражения отодвигается на положение основы, а на передний план выступает отраженное предметное содер­жание в виде поля возможных действий субъекта. Конеч­но, психическое отражение ситуации само не действует, но оно и не эпифеномен, оно составляет необходимое ус­ловие качественно новых, неавтоматических действий.

Дата добавления: 2015-09-27 | Просмотры: 598 | Нарушение авторских прав