АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Ориентировочная деятельность как предмет психологии Глава з

§ 1. ОСНОВНЫЕ ФОРМЫ ПСИХИЧЕСКОГО ОТРАЖЕНИЯ

Для мозга, который реализует психическое отражение объективного мира, отражаемый мир делится на две неравные и по-разному важные части: внутреннюю сре­ду организма и внешнюю среду его жизни. Эти сущест­венно разные части объективного мира получают и су­щественно разное психическое отражение.

Внутренняя среда индивида отражается в его потреб­ностях, ощущениях удовольствия — неудовольствия, в так называемом «общем чувстве». Внешняя среда отра­жается в чувственных образах и понятиях.

Органические потребности[52] возникают из цикла физи­ологических процессов и служат выражением недостатка или отсутствия условий дальнейшего существования или избытка отходов жизнедеятельности, от которых необхо­димо избавиться. В качестве психического отражения этих объективных нужд потребности имеют две стороны: более или менее острое чувство неудовольствия, страда­ния и тесно связанное с ним побуждение освободиться от него с помощью чего-то, что находится в окружающем мире (и что становится предметом этой потребности). От­сюда — побуждение к деятельности (направленной на добывание недостающих средств или условий существо­вания), к предмету потребности. В качестве таких побуж­дений к деятельности, исходящих из жизненных процес­сов индивида, потребности составляют одну из основных движущих сил поведения.

В отличие от потребностей, ощущения боли или удо­вольствия составляют психические отражения состояний, которые вызываются отдельными, нерегулярными, экстемпоральными воздействиями. Эти воздействия носят то положительный, то отрицательный характер и тоже требу­ют немедленных действий для устранения (или сохране­ния) того, что причиняет эти ощущения. Таким образом, в ощущениях удовольствия — неудовольствия различают­ся те же две стороны (что и в потребностях): характеристи­ка вызванного ими состояния и побуждение к действиям (или к активному воздержанию от них); от потребностей эти ощущения отличаются тем, что обслуживают состоя­ния, вызываемые нерегулярными воздействиями.

Роль общего самочувствия: бодрости — вялости, воз­буждения — подавленности, веселости — угнетения — ясна уже из этих характеристик. Самочувствие опреде­ляет общий уровень активности и общую «тональность» поведения, а нередко и субъективную оценку предметов, с которыми в это время индивид вступает в «общение».

Общим для этих видов психического отражения внут­реннего состояния индивида является то, что они, во-пер­вых, отражают не те раздражители, которые их вызыва­ют, а их оценку по непосредственному переживанию вызванного ими состояния и, во-вторых, они теснейшим образом связаны с побуждениями к действиям (в направ­лении к определенным предметам внешней среды или от них) или к активному воздержанию от всяких действий.

Существенно иначе происходит психическое отраже­ние внешней среды. Во-первых, из всего состава этой сре­ды в ее психическом отражении представлены лишь те объекты, их свойства и отношения, с которыми индиви­ду приходится считаться при физических действиях с ними. Это уже не сплошная, слитная среда, а членораз­дельный «окружающий мир» (Я. Юкскюль). Во-вторых, эти части среды представлены в образах, содержание ко­торых воспроизводит свойства и отношения самих вещей (а не вызываемых ими состояний индивида). Правда, в содержании образов представлены и такие свойства, как цвета, звуки, запахи и другие так называемые «чувствен­ные качества», которые непосредственными объектами физических действий не являются; но они служат важ­ными различительными признаками, а также сигналами других жизненно важных свойств вещей или сигналами ожидаемых предметов и событий.

Когда говорят об образах, то обычно имеют в виду об­разы отдельных предметов, с которыми они сопоставля­ются в процессе познания как с оригиналами. Но инте­ресы такого сопоставления не должны заслонять от нас того жизненно важного положения, что в психическом отражении ситуации перед индивидом открываются не отдельные вещи, а поле вещей — совокупность «элемен­тов» в определенных взаимоотношениях, и что в этом поле представлен и сам индивид, каким он себя воспринимает среди прочих вещей. Без учета своего положения в поле вещей индивид не мог бы определять направление их действий, не мог бы установить, происходит ли движение другого тела на него, от него или мимо, с какой стороны, как далеко, каково расстояние между ним и другими объ­ектами — словом, не мог бы использовать психическое отражение по его прямому и основному назначению, для ориентировки в ситуации.

Различие в том, как представлены в психических отра­жениях внутренние состояния индивида (побуждения) и окружающий его мир (образы), находится в явной связи с их ролью в поведении: побуждения служат его движу­щими силами, а образы — основой для ориентировки в окружающем мире. Очевидно, интересы поведения дик­туют различие между основными видами психического отражения и, вместе с тем, объединяют их на разном об­служивании этого поведения.

Как правило, они появляются вместе и вызываются одной и той же причиной — рассогласованием сигналов, поступающих из внешней или внутренней среды, с возможностями автоматического реагирования. Как мы видели, это было прямо установлено для «нервной моде­ли стимула» (из внешней среды), но может быть полно­стью перенесено и на органические потребности, кото­рые в обычных условиях регулируются автоматически (например, внешнее дыхание, терморегуляция). Лишь когда изменения внешней среды выходят за пределы воз­можностей автоматического приспособления, появляется ощущение того, что «нечем дышать», «слишком жарко» или «слишком прохладно», «какая сушь!» (или сырость); и только вместе с этим психическим отражением возни­кает побуждение к действиям, которые должны изменить характер реакции индивида на причины этих ощущений.

Появление психического отражения в обоих его ви­дах служит не только показателем того, что автоматиче­ского реагирования недостаточно. Неподходящую реак­цию можно было бы просто задержать и ограничиться одним «рефлексом естественной осторожности», о кото­ром говорил И. П. Павлов. Производство психических отражений — это новый вид нервной деятельности, и если она развивается, а в этом нет сомнений, то, види­мо, как побуждения, так и образы, каждые по своему, от­крывают для реакций индивида какие-то новые возмож­ности. И это парадоксально! Парадоксально уже тем, что в психических отражениях не может быть «ни грана» боль­ше того, что есть в их физиологической основе и чего в данных случаях оказалось недостаточно. Но если в пси­хических отражениях нет ничего больше, то откуда же новые возможности?

Действительный парадокс заключается в том, что в психических отражениях открывается даже меньше того, что есть в их физиологической основе, в физиологиче­ских отражениях ситуации. Но именно это «меньше» и открывает новые возможности действия! При ближайшем рассмотрении это разъясняется так.

Потребности как побуждения индивида к действиям в направлении «цели» (к тому, что должно удовлетворить потребность) отличаются от действия любых физических (в широком смысле) факторов следующими чертами: физи­ческие силы определяют действие как результирующую по величине и направлению, не определяя ее конечный ре­зультат; последний находится в прямой зависимости от «помех» на пути (иначе, следуя первому закону механи­ки, «тело сохраняет движение прямолинейное и равно­мерное, пока действие сил не выведет его из этого состоя­ния»). Даже в управляющих устройствах сопротивление сбивающим влияниям и сохранение заданной траектории является результатом взаимодействия этих влияний, пре­дусмотренного «сложения сил». В простом и явном виде таким является сложное движение бильярдного шара, обусловленное сначала ударом кия, потом столкновени­ем с другим шаром и, наконец, от борта в лузу. Потреб­ность же с самого начала намечает (потенциально или актуально) «конечную цель» и одновременно побуждает индивида к поискам, так как самого пути (операционно­го содержания действия) потребность не определяет; ведь она и возникает оттого, что готовые пути, пути автомати­ческого реагирования, заблокированы. Потребность дик­тует только побуждение, влечение к цели, но выбор пути, определение конкретного содержания действия или при­способление действия к наличным обстоятельствам ста­новится в этих условиях отдельной задачей — задачей осо­бой, ориентировочно-исследовательской деятельности.

Так получается, что вследствие пропуска самого дей­ствия (которое намечается лишь вторично) потребность, именно в качестве психологического образования, становится источником и основанием целестремительности. Целестремительность отсутствует среди физиче­ских процессов и ее вообще нет в мире до тех пор, пока в организме не возникнет активное противоречие — тре­бование действовать, но не так, как организм умеет, не автоматически, а как-то иначе, причем еще неизвестно как. И в качестве одного из условий выхода из этого про­тиворечия образуется психическое отражение ситуации, в частности, потребность.

С другой стороны, окружающий мир представлен в психическом отражении в образах, т. е. со свойствами, которые существенны для действия, но выступают иде­ально. И пока предметы наличной ситуации в этом виде только «являются», они не действуют и конкретного со­держания действия тоже не определяют. Они открывают­ся как условия действия, а не действующие факторы. Ус­ловия — это значит, что если с представленными в них предметами действовать «так», то получится «вот так», но с ними можно действовать и не «так» или вообще дейст­вовать не с ними, а с другими вещами и другим спосо­бом. Вместо поля взаимодействующих тел окружающий мир (благодаря отражению в образах) открывается перед индивидом как арена его возможных действий. Возмож­ных — значит не таких, что неизбежно должны произой­ти, а таких, каждое из которых может быть сначала наме­чено, затем опробовано и лишь после этого или отвергнуто, или принято для исполнения с поправками или без них. Индивид не может действовать вне условий, и с условия­ми нельзя обращаться «как угодно», произвольно, однако свойства вещей, благодаря представительству в образах, можно учитывать заранее и при этом намечать разные дей­ствия. Благодаря психическому отражениюситуации, у ин­дивида открывается возможность выбора. А у бильярдно­го шара выбора нет.

Так, психические отражения (в обоих своих основных видах — побуждений и образов) действительно открывают новые возможности реагирования, и эти возможности обус­ловлены тем, что в психических отражениях содержится меньше, чем в их материальных, физиологических основах. Ни побуждения, ни образы не предопределяют конкретное содержание действий, и выяснение этого содержания стано­вится отдельной задачей — одной из общих задач ориенти­ровочно-исследовательской деятельности.

Кто же выполняет эту деятельность? Кто испытывает побуждения, перед кем образы открывают панораму поля возможных действий? Очевидно, в центральной нервной системе вместе с «центрами», осуществляющими психи­ческое отражение ситуации, выделяется особый центр, «инстанция», которая представительствует индивида в его целенаправленных действиях. Передним-то и открыва­ется содержание этих психических отражений. Эта «ин­станция» располагает прошлым опытом индивида, полу­чает и перерабатывает информацию о его «внутренних состояниях» и об окружающем его мире, намечает ори­ентировочно-исследовательскую деятельность, а затем, на основе ее результатов, осуществляет практическую дея­тельность. Организм с такой центральной управляющей инстанцией — это уже не просто организм, а субъект це­ленаправленных предметных действий.

О некоторых дополнительных условиях превращения организма в субъект действий ниже (гл. 5, § 1) будет сказа­но несколько подробней. А сейчас мы должны подчерк­нуть теснейшую функциональную зависимость между субъектом и психическим отражением ситуации. Эти от­ражения составляют непременное условие целенаправ­ленных (хотя и не всегда разумных, целесообразных) дей­ствий. Так, например, индивид всегда следует именно актуальной потребности: сытое животное не пожирает пишу, даже если ее предлагают, и у него нельзя воспитать условные рефлексы на пищевом подкреплении; человек, страдающий так называемым «волчьим голодом» (при по­ражении одного из подкорковых центров), ест против воли, хотя и знает, что это вредно. Незнание или «неза­мечание» некоторых обстоятельств ведет к тяжелейшим ошибкам, а переоценка других обстоятельств — к утрате привлекательных возможностей. Простая истина заклю­чается в том, что когда для индивида благодаря психиче­скому отражению ситуации открываются новые возмож­ности действия, то от качества этих отражений и качества построенной на них ориентировочно-исследовательской деятельности в решающей степени зависят характер и подлинные размеры использования этих возможностей. А качества психических отражений и ориентировочно-ис­следовательской деятельности уже у высших животных — в значительной мере, а у человека, можно сказать, пол­ностью формируются в индивидуальном опыте.

Обратная зависимость психических отражений от субъекта выражается в том, что только в системе его ориентировочной деятельности психические явления по­лучают свое естественное место и функциональное оп­равдание. Проделаем мысленный эксперимент (как его делали, не сознавая этого, все механистические системы психологии, начиная с классического ассоцианизма и кончая необихевиоризмом), исключим субъект из наше­го представления о психической жизни — и сразу возни­кает клубок не просто трудных, а неразрешимых проблем. Психические явления «остаются один на один» с физио­логическими процессами мозга, и тогда правомерно и не­отвратимо возникает вопрос: каково их взаимоотношение, какова функция психических процессов? Если они дейст­вуют, то... В прошлом разумное решение проблемы было дано Спинозой, но сегодня и оно неудовлетворительно. При включении психических явлений в цепь физиологи­ческих процессов разумное решение вопроса становит­ся невозможным. Единственное, что при таком рассмот­рении обеспечивается, это дуализм (то в более скромной форме психофизического параллелизма, то в откровенно воинствующей форме «взаимодействия души и тела»).

Только в системе осмысленной предметной[53] деятель­ности субъекта психические отражения получают свое ес­тественное место. Для субъекта они составляют «запас­ное поле» его внешней деятельности, позволяющее наметить и подогнать действия к наличной обстановке, сделать их не только целестремительными, но и целесо­образными в данных индивидуальных условиях. И это включение психики в систему осмысленной предметной деятельности оправданно составляет одну из центральных идей «проблемы деятельности» в советской психологии.

§ 2. ПСИХИЧЕСКИЕ ОТРАЖЕНИЯ И ОРИЕНТИРОВОЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

Однако психические отражения составляют только ус­ловия ориентировочной деятельности, а сама деятель­ность заключается в том, чтобы прежде всего разобрать­ся в ситуации с сигнальным признаком «новизны».

Разобраться в ситуации — это общая задача ориентироаочно-исследовательской деятельности, которая предполагает более или менее отчетливое выделение по­следовательного ряда подчиненных задач: исследование ситуации, выделение объекта актуальной потребности, выяснение пути к «цели», контроль и коррекция, т, е. ре­гуляция действия в процессе исполнения.

Два примера позволят нам лучше представить себе это содержание ориентировочно-исследовательской деятель­ности. Один пример взят из области поведения живот­ных, другой — из человеческой практики. Первый при­мер — описание охоты ястреба, сделанное известным исследователем дальневосточного края В. К. Арсеньевым: «Я увидел какую-то небольшую хищную птицу, которая низко летела над землей и, по-видимому, кого-то пресле­довала. Такое заключение я сделал потому, что пернатый хищник летел не прямо, а зигзагами. Почти одновремен­но я увидел зайца, который со страху несся, не разбирая куда: по траве, мимо кустарников и по голым плешинам, лишенным растительности. Когда заяц поравнялся со мной, крылатый разбойник метнулся вперед и, вытянув насколько возможно одну лапу, ловко схватил ею свою жертву, но не смог поднять ее на воздух. Заяц побежал дальше, увлекая за собой своего врага. Ястреб пытался за­держать зайиа при помощи крыльев, однако это ему не удавалось. Тогда, не выпуская из левой лапы своей добы­чи, ястреб начал правой лапой хвататься на бегу за все, что попадалось на дороге: за стебли зимующих растений, сухую траву и прочее... Но вот на пути оказался ольхов­ник, и когда заяц с ястребом поравнялись с кустарником, пернатый хищник ловко ухватился за него. Ноги птицы растянулись, левая удерживала зайца, а правая вцепилась в корневище. Заяц вытянулся и заверещал. Тогда ястреб подтянул зверька к ольховнику и нанес два сильных уда­ра клювом по голове. Заяц затрепетал. Скоро жизнь ос­тавила его. Только теперь хищник выпустил корневище и взобрался обеими ногами на свою жертву. Он оглянулся, расправил хвост, еще раз оглянулся, взмахнул крыльями и поднялся на воздух»[54].

Другой пример — ориентировка туристов, идущих без дороги по незнакомой и пустынной (или лесистой) местности. Спустя некоторое время туристы теряют уве­ренность в сохранении избранного направления и долж­ны проверить, где они находятся и соответствует ли это место одной из намеченных точек маршрута. Чтобы по­лучить такую ориентировку, одного из туристов направ­ляют на рекогносцировку местности.

Ему нужно взобраться на какое-нибудь высокое ме­сто (холм, дерево, скалу), чтобы получить как можно бо­лее широкое обозрение местности и установить заметные ориентиры, в частности, из числа тех, которые следует ожидать по карте. После возвращения в группу и сооб­щения о найденных ориентирах сведения туриста сверя­ются с отметками на карте; по соотнесению с ними тури­сты намечают свое положение, ориентируют карту «по странам света» и намечают дальнейший путь. Но предва­рительно на этом пути выделяют по карте возможные ори­ентиры, чтобы руководствоваться ими при движении и по ним контролировать сохранение принятого направления.

В обоих примерах намечаются те же основные зада­чи ориентировочно-исследовательской деятельности уяснение наличной проблемной ситуации, выделение предмета актуальной потребности, выбор пути или спо­соба действия, регуляция его исполнения. Естественно, что в деятельности человека они особенно отчетливо различаются и носят существенно иной характер. Сна­чала у наших туристов возникает сомнение, сохраняют ли они принятое в начале пути направление. Сомнение вызывается тем, что не встречаются ожидаемые ориен­тиры, оттого ли, что до них еще не дошли, или потому, что уклонились от намеченного пути. Так или иначе воз­никает «рассогласование» фактических данных с «моделью потребногобудущего», и ситуация становится проблемной. Выяснение наличного положения развертывается в слож­ную деятельность: рекогносцировку местности, выделение ее заметных вех, сличение их с обозначениями на карте, определение своего местонахождения. Затем идет наметка возможных путей дальнейшего следования и выбор одно­го из них, наиболее благоприятного. Тогда для этого пути {по карте) выделяются ориентиры. Наконец, уже во время движения по избранному маршруту ведется поиск и опо­знание этих ориентиров, сличение с ними характерных объектов на пути и т. д.

В этом перечне отсутствует еще одна задача — уясне­ние цели, что в некоторых положениях может составить нелегкую задачу. У тех же туристов, если они настолько отклонятся от намеченного маршрута, что ближайшая стоянка не будет достигнута к ночи, может возникнуть задача: найти наиболее подходящее место ночлега; в дру­гих, нетуристических ситуациях выяснение того, что должно стать основной целью предстоящих усилий, не­редко вырастает в большую самостоятельную проблему.

Ориентировочно-исследовательская деятельность туристов явственно состоит из множества действий, выполняемых не только физически, но чаще только в пла­не восприятия (местности или карты) и в умственном пла­не (сличения, оценки). Эти действия у человека можно без оговорок назвать идеальными.

Ориентировочно-исследовательская деятельность яст­реба, разумеется, гораздо проще, но и у него многие физи­ческие действия требуют быстрой и точной ориентировки в плане восприятия: слежение за бегущей добычей, прицеливание к броску на нее (и захват одной лапой), на­целивание свободной лапы, удар по голове жертвы (а не «куда попало»). Все это требует нацеливания и примеривания, т. е. действий, выполняемых одним взором, причем эти действия должны опережать и подготавливать физи­ческие действия хищника.

Таким образом, в решении всех задач ориентировоч­но-исследовательской деятельности существенное участие принимают действия, выполняемые только в плане вос­приятия, а у человека, кроме того, и в умственном плане. У человека это идеальные действия, идеальные в том смыс­ле, о котором уже говорилось выше: воспроизведение в плане образа существенных черт материальных действий (существенных для определения годности известного дей­ствия в данных обстоятельствах).

Если только действия не являются полностью безуслов­ными рефлексами, то всем им в большей или меньшей мере нужно научиться. У животных многие действия имеют без­условно-рефлекторную основу, но чтобы стать практичес­ки целесообразными, они должны обрасти довольно слож­ной сетью условных рефлексов; так, например, клевание у цыпленка есть врожденный, безусловно рефлекторный акт, но выполнять его прицельно и соразмерно расстоянию, раз­личая съедобное от несъедобного, — этому цыпленок дол­жен научиться'[55].

Такое научение может происходить по-разному, и от этого в решающей степени зависят качества и образа предмета, и самого идеального действия. У человека в состав идеальных действий включаются разные вспомо­гательные средства, своеобразные орудия, усвоенные и только идеально применяемые масштабы, эталоны, кри­терии, образцы, «воображаемые» координаты, приемы выделения одних сторон или частей объекта на передний план с отодвиганием других на второй или даже задний план и т. д. Эти вспомогательные средства во много раз увеличивают эффективность идеальных действий, меня­ют явственное содержание образов, его «оперативное зна­чение», а следовательно, и заложенные в образах возмож­ности активных действий. Но даже самые элементарные и стереотипные перцептивные действия, сохраняющие только существенные черты своих материальных ориги­налов, и обладают несравненными преимуществами лег­кости и быстроты выполнения, к тому же без риска, с ко­торым связаны материальные действия; движения «точки взора» позволяют, например, экстраполировать движения добычи или хищника[56] и таким образом предусмотреть их, примерить к объекту свои действия и этим избежать оши­бок и т. д.

Эти идеальные действия в плане восприятия или в ум­ственном плане составляют третий элемент «психического отражения объективного мира». В единстве эти элемен­ты: побуждения, образы и действия в плане образов — составляют психическую деятельность субъекта. Эффек­тивное использование идеальных действий предполага­ет, что их выполнение в плане образов, т. е. «чисто ориен­тировочное выполнение», получает положительное или отрицательное подкрепление, на основе которого они и оцениваются, принимаются, исправляются и сохраняют­ся или отбрасываются. Следовательно, проблема реаль­ного значения психической деятельности прежде всего зависит от ответа на вопрос: можно ли объективно дока­зать существование такого «чисто ориентировочного» подкрепления?

И. П. Павлову мы обязаны экспериментальным дока­зательством того, что на одном ориентировочном под­креплении можно воспитать новую, прочную условную связь, что существует, следовательно, «чисто ориенти­ровочное подкрепление», и притом не менее действен­ное, чем любое «деловое» (которое у животных связано с удовлетворением какой-нибудь органической потребно­сти). Это экспериментальное доказательство было при­ведено в работе И. С. Нарбутовича и Н. А. Подкопаева[57], в которой четко выделяются три части. В первой из них воспитывался условный рефлекс на два индифферент­ных раздражителя: свет электрической лампочки, кото­рый зажигался впереди, и звук, который подавался вто­рым, снизу и сбоку. Свет — звук, свет — звук и ничего больше! Чтобы эти индифферентные раздражители не теряли своего ориентировочного значения, их все время несколько меняли, обновляли: то усиливали, то ослабляли, подавали то постоянными, то прерывистыми, то чуть бли­же, то немного дальше и т. д. Сначала животное поворачи­вается на эти раздражители лишь тогда, когда они пода­ются. Затем животное начинает поворачиваться на звук еше до его подачи. Вскоре этот условный ориентировоч­ный рефлекс укрепляется, и животное начинает повора­чиваться к месту, откуда должен раздаться звук, тотчас по­сле зажигания лампочки. Это позволяет думать, что в центральной нервной системе собаки образовалась новая условная нервная связь. Но это лишь предположение с психологической точки зрения; поворот на ожидаемое со­бытие есть явление сложное и может толковаться по-раз­ному. Павлов не терпел таких догадок и хотел получить строго физиологическое доказательство.

Для этого были проведены вторая и третья части опы­та. Вторая состояла в том, что на свет, подаваемый пер­вым, вырабатывался условный слюноотделительный реф­лекс; в прошлом опыте у животного ни на свет, ни на звук слюноотделительный рефлекс не вырабатывался и эти раздражители слюноотделения не вызывали.

Третья часть опыта была контрольной и решающей. Она состояла в том, что теперь собаке первым подавался звуковой раздражитель (снизу и сбоку, как и в первой час­ти эксперимента). Рассуждение авторов заключалось втом, что если в первой части опыта между «пунктами» светово­го и звукового раздражителей действительно образовалась новая нервная связь, то по ней возбуждение из звукового центра перейдет на световой центр, а от него — по связи, воспитанной во второй части опыта, — на центр слюно­отделения; таким образом, звук, который никогда не был связан со слюной, вызовет ее выделение; если же связь «снет™звук» была только «психологической*, то звук вы­зовет лишь поворот на себя, но слюноотделение не на­ступит.

И вот, в третьей, контрольной части опыта, когда был подан звуковой сигнал, он вызвал не только поворот на себя, но и отделение слюны! Правильным оказалось предположение, что в первой части опыта между центра­ми светового и звукового сигналов образовалась новая условная нервная связь. Она образовалась на одном со­четании двух чисто ориентировочных раздражителей, без всякого делового подкрепления. Значит, ориентировоч­ное подкрепление является таким же действенным, как и всякое другое: одно подтверждение ожидаемого (по сиг­налу А) события (Б) может служить полноценным под­креплением для образования новой, нервной, условной связи между А и Б.

Дата добавления: 2015-09-27 | Просмотры: 492 | Нарушение авторских прав