АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

П.Я. Гальперин

Животные не отвечают за свое поведение
В центральном механизме инстинктивного поведения всегда участвуют три звена: а) органическая потребность; б) специфическое отношение к объектам (источникам раздражения); в) эффекторная (исполнительная) часть поведения, его двигательноое, внутриорганическое и психологическое обеспечение.
Роль и значение этих компонентов в характеристике инстинктивного поведения далеко не одинаковы. Органическая потребность составляет первый и основной источник активности животного, однако не она придает поведению его специфически инстинктивный характер. Потребность в питательных веществах и побуждение к их добыванию у человека и у многих животных в основном очень сходны, а пищевое поведение у разных животных и тем более у человека существенно разное: у всех животных оно инстинктивное, а у человека — не инстинктивное.
Эффекторная часть поведения может быть врожденной, приобретенной или отчасти врожденной и отчасти приобретенной (особенно если инстинкт проявляется у животного в зрелом возрасте); поведение может быть и стереотипным, и вариабельным, и «слепым» (по отношению к условиям действия) или вырабатываться с учетом этих условий и даже выглядеть как «разумное решение задач». Но всегда и независимо от этих различий поведение животных сохраняет неизгладимую печать инстинктивности — наследственно предопределенного отношения к определенным объектам. Печать эту накладывает то и только то обстоятельство, что поведение императивно диктуется животному воздействием специфического отношения и безусловного раздражителя, иными словами, определенным отношением животного к определенным объектам внешней среды. Именно это придает поведению животных специфически инстинктивный характер, т. е.:
а) прямую и непосредственную зависимость от природных сил — возбуждения органической потребности в самом животном и действия безусловного раздражителя из внешней среды;
б) прямую и непосредственную ограниченность их актуальным взаимодействием.
Это взаимодействие природных сил, так сказать, приговаривает животное к определенному поведению, и животное не может действовать иначе, как не может быть чем-нибудь иным, чем оно есть. По отношению к объекту — носителю безусловного раздражителя — инстинктивное поведение оказывается вынужденным, и оценивать его с моральной или юридической точки зрения все равно что одобрять или порицать равнодействующую механических сил за ее направление. Поэтому в обществе достаточно культурном, чтобы учитывать это обстоятельство, животные не отвечают за свое поведение. Не отвечает животное и за то, что прекращает свое поведение (может быть, и не вовремя с точки зрения человека) вследствие угасания потребности или прекращения действия безусловного раздражителя. Требовать от животного, чтобы оно вело себя независимо от их прямого взаимодействия — актуальной потребности и безусловного раздражителя, — означало бы требовать, чтобы животное поднялось над уровнем природы, в которую оно «с головой» погружено.
Поэтому неправомерно и оценивать инстинктивное поведение как альтруистическое или эгоистическое. Такая оценка предполагает общественную точку зрения, сопоставление своих и чужих интересов и, лишь в результате его, предпочтение тех или других. У животных такого сопоставления нет, они действуют лишь под давлением непосредственно испытываемого ими воздействия, независимо от того, кому на пользу идут результаты поведения. Курица, самоотверженно защищающая цыплят от вороны или ястреба, вовсе не жертвует своими интересами ради интересов птенцов, а только подчиняется действию безусловного раздражителя, вызывающего безусловную защитную реакцию. Если исключить этот безусловный раздражитель, как это и было сделано в известном опыте (когда цыпленка накрыли стеклянным колпаком, не пропускавшим звуков), то курица, видя отчаянные попытки цыпленка выбраться из прозрачной западни, оставалась равнодушной и не делала попыток помочь ему. Животное реагирует не на чужую беду, а на раздражитель, действие которого испытывает само. Вот если бы в аналогичном положении оказался человек, с его воспитанными обществом мотивами, тогда его борьбу за другого, да еще с опасностью для себя, действительно следовало бы оценить как альтруистическое поведение.

Антропогенез лишил нас инстинктов
Оценка поведения как альтруистического или эгоистического ведется не по его результатам самим по себе, но прежде всего по его моральным основаниям. А это предполагает право выбора между ними. У животных такого «права» нет, и по отношению к ним такая оценка — типичный антропоморфизм. Ребенок же очень рано приобретает возможность такого выбора, сначала в узкой, а потом во все более расширяющейся сфере отношений с другими людьми. И лишь когда эта возможность распространяется на сферу основных человеческих отношений, он получает права гражданства и ответственности, которые означают, что за ним признается свобода выбора своего поведения; свобода от той жесткой необходимости, в которую всегда и «намертво» заключено инстинктивное поведение.
Если оценка инстинктивного поведения как альтруистического или эгоистического представляет собой наивный антропоморфизм, то сведение поведения человека к дурным или хорошим инстинктам есть частный случай натуралистического, биологизаторского объяснения общественных явлений «природными свойствами» человеческого организма.
Жизнь в человеческом обществе требует от каждого его члена учитывать не только природные свойства вещей и людей, но и их общественную оценку, общественные способы и формы поведения. Столь характерное для животного, испытывающего потребность, прямое, инстинктивное отношение к объектам внешней среды, включая и членов своей группы, несовместимо с отношением человека к объектам своих потребностей, поскольку это отношение опосредовано общественными условиями. И в той мере, в какой происходило очеловечивание животных предков человека, их инстинктивные отношения к внешней среде и друг к другу должны были активно затормаживаться. Так как переход к совместной деятельности по добыванию средств существования, к их общественному распределению, к совместной защите от врагов — видам деятельности, основанным на общественных, а не биологических отношениях, становился главным условием выживания и продолжения рода, успешно выдержать давление естественного отбора могли лишь те предки человека, у которых это торможение удавалось лучше и в конце концов привело к отмиранию инстинктов.
Похоже поэтому, что изменение организма в процессе антропогенеза состояло не только в приобретении новых свойств, но и в отмирании тех животных свойств, которые мешали образованию новых, собственно человеческих, отношений. Естественно, это касалось больше всего тех органов и систем тела, деятельность которых непосредственно обеспечивала поведение. Поэтому одним из важнейших результатов антропогенеза было исключение из центрального механизма поведения того звена, которое придавало поведению биологически предопределенный, инстинктивный характер. Это изменение последовательно распространялось на те сферы жизни, которые развивающееся общество брало на свое обеспечение и под свой контроль.
Представляя себе центральный механизм инстинктивного поведения, мы можем в общих чертах наметить и общий ход этого систематического торможения инстинктов. В период становления общества у подрастающего поколения с самого начала воспитывалось определенное отношение к определенным объектам внешней среды. Когда потребности в них актуализировались, эти объекты начинали вызывать инстинктивные реакции, которые, однако, категорически запрещались и беспощадно карались. В результате этого объекты-возбудители становились сильнейшими тормозами специфической чувствительности, на которую первоначально они действовали как безусловные раздражители. Ее систематическое торможение, с одной стороны, и систематическое удовлетворение стоящей за нею потребности в ином, общественно установленном порядке — с другой, вели к глубокому угнетению этого звена. Так как при антропогенезе еще действовали законы биологического отбора, то успешнее выживали те индивиды и группы, у которых специфическая чувствительность наследовалась все слабее, тормозилась все легче, а новые формы неинстинктивной кооперации (и построенные на ней различные вторичные отношения) складывались все успешнее. Одного этого было достаточно для освобождения от инстинктов и утверждения нового, общественно-исторического образа жизни.
Процесс антропогенеза не мог закончиться ранее, чем были полностью устранены из всей сферы общественно регулируемой жизни инстинктивные отношения с внешней средой и между членами группы. Есть много оснований полагать, что именно мощное развитие общественных отношений (на переходе от среднего к верхнему палеолиту) обусловило так называемый второй скачок в процессе антропогенеза; «скачок» в том смысле, что за сравнительно короткое время (всего несколько десятков тысячелетий — по сравнению со многими сотнями тысяч, а может быть, и миллионами лет предыдущего развития) при относительно небольшом изменении орудий труда произошли обширные и глубокие изменения в организации общества и вместе с тем в физическом облике древних людей. Именно к этому времени относится значительное развитие культуры (искусства, магических верований, культовых обрядов) и окончательное становление физического типа современного, так называемого кроманьонского человека.

Биологическое и органическое
Таким образом, одной из важнейших особенностей современного человека — именно как особого биологического вида! — является отсутствие инстинктов, наследственно в самом строении организма закрепленного отношения к определенным объектам внешней среды. Основные органические потребности, конечно, остаются, но подобно тому, как водород и кислород, полученные от разложения воды, уже не составляют ни частиц воды, ни ее остатков и обладают другими и даже противоположными свойствами, так и потребности, освобожденные от связи со специфической чувствительностью, уже не составляют ни остатков, ни частиц инстинктов. Они уже не связаны — до всякого опыта! — с определенными безусловными раздражителями внешней среды, не привязаны к ним и обнаруживают новые свойства, в частности, жадное сродство и прочную фиксацию на объектах, доставивших им первое удовлетворение. И так как удовлетворение потребностей человека происходит в общественных условиях, то у людей органические потребности становятся общественными потребностями. В том виде, в каком они наследуются, это уже не животно-биологические, а только органические (но человеческие) потребности.
Не приходится и говорить, как важно различать эти внешне сходные, но по существу столь разные образования. Чтобы закрепить это различие между ними, целесообразно обозначить их разными словами и называть: биологическим — то, что в силу определенного строения организма предопределяет тип жизни и поведения, а органическим — то, что тоже обусловлено строением организма, но уже иным строением, которое ни типа жизни, ни поведения не определяет.
Согласно этому:
а) органические потребности, наследственно связанные с механизмом специфического отношения к внешней среде и этим предопределяющие тип жизни, являются биологическими потребностями в собственном смысле слова;
б) а те же самые органические потребности, не связанные с механизмом специфического отношения к внешней среде и поэтому не предопределяющие тип жизни, биологическими в этом смысле уже не являются. Они — то и лишь то, что они есть, потребности организма — органические, но не биологические потребности.
Биологические потребности, предопределяя тип поведения наследственным строением организма, безусловно, исключают общественный тип жизни, не совместимы с ним. А органические потребности тип внешней жизни не предопределяют и совместимы с любым типом жизни, если только он обеспечивает удовлетворение этих потребностей. Органические потребности «в чистом виде» у человека те же, что и у животных, но у животных они структурно накрепко спаяны со специфическим отношением к внешней среде, а у человека такого наследственного отношения уже нет, у животных они предопределяют поведение, а у человека не предопределяют; у животных они биологические, а у человека — только органические. У человека нет биологических потребностей — нет инстинктов.
Говоря, что у человека есть биологические потребности и основные инстинкты, просто не различают биологическое и органическое. Сходство самих потребностей бросается в глаза, а внутренняя структура их центрального механизма, наличие или отсутствие в нем специфической чувствительности остается скрытым. Неразличение биологического и органического — главное препятствие в решении вопроса об инстинктах у человека, главная причина многократных и безрезультатных возвращений к этой теме.
Ошибочно само ее название — «биологическое и социальное в развитии человека», как бы заранее признающее наличие биологического фактора в структуре и развитии человеческой психики. У человека нет «биологического» (в том смысле, в каком оно есть и характерно для животных). Очевидно, нужно изменить и постановку вопроса: не «биологическое и социальное», а «органическое и социальное» в развитии человека. «Органическое» уже не содержит указания на «животное в человеке», не затрагивает проблем нравственности и ответственности, а лишь указывает границы анатомо-физиологических возможностей человека и роль физического развития в его общем развитии. Эта роль совершенно бесспорна, очень важна и в определенных положениях становится решающей, но всегда остается неспецифической и относительной.

Человек не может снять с себя ответственность
Роль анатомо-физиологических особенностей в психическом развитии человека относительна: требования общества, с одной стороны, и его воспитательные средства — с другой. В ситуациях, где привычные естественные свойства недостаточны, они могут возмещаться техническими средствами и методами обучения. Один из ярких примеров — обучение слепоглухонемых детей. Без специального обучения они остаются глубокими инвалидами, а при специальном обучении не только достигают нормального развития, но даже успешно заканчивают высшие учебные заведения и получают ученые степени. Современные технические средства передачи прямой, обратной и «взаимной» (между членами учебной группы) информации позволяют сделать обучение таких детей фронтальным, групповым (вместо изнурительно индивидуального, каким оно по необходимости оставалось до недавнего времени) и приблизить его к обычному школьному обучению.
Один и тот же физический дефект или, наоборот, преимущество может по-разному отразиться на психическом развитии и даже судьбе ребенка. Врожденная хромота, «родимое пятно» на лице, горб у одного вызовут озлобление, у другого — пренебрежение к физической стороне жизни, благожелательность и открытость в душевном общении; а красота лица, манер, обхождения легко порождает чувство превосходства и непомерные претензии, которые в последующей жизни большей частью заканчиваются крушением и озлоблением. Все зависит от того, как физические преимущества или недостатки будут учтены воспитателями и оценены самим ребенком, как они будут использованы или преодолены в обучении, а главное — какое отношение к этому дефекту или преимуществу будет сформировано (или «само сформируется») у ребенка. От врожденных физических свойств организма требуется только одно — не слишком выходить за границы того, что сегодня может быть восполнено средствами обучения и воспитания.
Конечно, нужно родиться нормальной особью биологического вида Homo sapiens, чтобы в условиях своего общества стать человеком, активной и ответственной личностью. Но это только возможность. Фактически она реализуется в зависимости от того, в каком виде и качестве культура общества будет превращена в структуру личности, в содержание и строение ее психической деятельности.
Никто не возражал бы иметь глаз орла, желудок кашалота, сердце ворона и т. д., иными словами, обладать звериным здоровьем и «зверской» физической работоспособностью. Но человеческое общество не могло бы сложиться, если бы у людей сохранялись животные отношения к вещам и друг другу; звериные отношения к миру разрушили бы и общество, и человеческое начало в нас самих. У человека нет «биологического» в простом и основном значении этого термина — животно-биологического. Биологические особенности человека состоят именно в том, что у него нет унаследованных от животных инстинктивных форм деятельности и поведения. Анатомо-физиологические свойства человеческого организма не предопределяют ни вида, ни характера, ни предельных возможностей человека и в этом смысле составляют уже не биологические, а только органические свойства. Они не причина, а только условие его развития.
Ни одно животное не может стать человеком, человек же может стать членом любого общества и, в пределах своих физических возможностей, любым животным и даже «хуже» всякого животного. В этой свободе становления и состоит биологическая особенность вида «человек». Но лишь усвоив моральные основы поведения как руководства в «совокупности всех общественных отношений», составляющих, по Марксу, сущность человека, ребенок становится человеком. А став им, он уже не может снять с себя ответственность, ссылаясь на происхождение от животных, на «свои инстинкты», которых у него нет.

Дата добавления: 2015-09-27 | Просмотры: 453 | Нарушение авторских прав