 |
|
АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология |
Глава 1. Однажды, когда неподалёку от Альбукерке в горах у пика Сандии лежал снег, Стив и Клара Моррисон взяли детей покататься на санкахОднажды, когда неподалёку от Альбукерке в горах у пика Сандии лежал снег, Стив и Клара Моррисон взяли детей покататься на санках. Стив служил на здешней военновоздушной базе в Кёртленде - он был там офицером и человеком номер два по обслуживанию морского и военно-воздушного спецоружия. То есть, он работал с атомной энергией, которая была тогда секретной темой и говорить о которой дома он не мог. Зима 1955-го года, прошло несколько недель после двенадцатого дня рождения Джима Моррисона. Меньше, чем через месяц его сестре Энн, которая постепенно превращалась в круглолицую девочку-подростка, должно было исполниться девять лет. Их брат Энди, бывший немного крупнее Джима, - наполовину её моложе. Картинка по-зимнему непритязательна: на заднем плане - заснеженные вершины Сангр де Кристо (Нью-Мексико), на переднем - розовые щёки, тёмные волнистые волосы, хотя и спрятанные под тёплыми шапками - здоровые дети в тяжёлых пальто вскарабкиваются на деревянные санки. Снег не идёт, только сухие, жгучие порывы ветра сгор. На краю горного склона Джим усадил Энди на санках спереди, за его спиной - Энн, а сам пристроился сзади. Они оттолкнулись руками и с радостными воплями поехали вниз. Сани двигались всё быстрей и быстрей. Впереди показалась какая-то будка, которая стремительно приближалась. Сани быстро катились вниз по склону, будто космический корабль, разрывающий холод открытого космоса. Энди задёргался. Выпрыгивайте! - кричал он. - Выпрыгивайте! Выпрыгивайте! Галоши Энди застряли за передней перегородкой саней. Он попытался толкнуться назад, чтобы освободиться, но Энн, сидевшая позади него, не могла сдвинуться с места. Джим навалился вперёд, оставляя их беспомощными. Будка стремительно приближалась. Выпрыгивайте! Выпрыгивайте! До будки оставалось меньше двадцати метров; ужасное столкновение было неизбежно. Энн, ни жива ни мертва, глядела вперёд; лицо её изображало ужас. Энди захныкал. Санки пронеслись под изгородью около будки и в полутора метрах от неё были остановлены отцом детей. Когда дети выбрались из санок, Энн в истерике бормотала, как Джим навалился вперёд и не давал им выскочить. Энди продолжал плакать. Стив и Клара Моррисон пытались успокоить младших. Джим стоял рядом и выглядел очень довольным. “Мы замечательно провели время”, - сказал он. Мать Джима, Клара Кларк, была одной из пятерых детей в семье, немного взбалмошной, любящей повеселиться дочерью частного адвоката из Висконсина, который позже перешёл на общественную работу в коммунистических организациях. Её мать умерла, когда Клара была подростком. В 1941-м году, когда Кларе был двадцать один год, а её отец уехал на Аляску работать плотником, она съездила на Гавайи к своей беременной сестре. Там на флотской дискотеке она встретила отца Джима, Стива. Стив вырос в маленьком городке центральной Флориды, одним из троих детей в семье, единственным сыном владельца прачечной. Когда он был ребёнком, ему делали инъекции в щитовидную железу для стимуляции роста, и в школе его звали (кузен и лучший друг) “ университетским ковбоем”: в этом было что-то ханжеское - ярый методист* [*последователь Методистской церкви], популярный, однако, среди девушек. Стив закончил Американскую Морскую академию за четыре месяца до встречи с Кларой, в феврале 1941-го года, после курса ускоренного обучения, набранного специально для подготовки нового выпуска офицеров к началу мировой войны. Стив и Клара сошлись примерно в то время, когда японцы бомбили Пирл Харбор. Вскоре, в апреле 1942-го, они поженились. Это произошло незадолго до того, как сухие доки Стива были окончательно разминированы, и он отправился служить в северные районы Тихого океана. На следующий год его послали в Пенсаколу, штат Флорида, на тренировочные полёты, и спустя ещё одиннадцать месяцев, 8 декабря 1943-го года Джеймс Дуглас Моррисон стал ещё одним представителем поколения детей военного времени - он родился в Мельбурне, штат Флорида, недалеко от нынешнего мыса Канаверал. Когда Джиму было шесть месяцев, отец вновь уехал на Тихий океан служить на авианосце в отряде Ведьм. Последующие три года Клара и её маленький сын жили у родителей Стива в Клируотере. Дом на правом берегу Мексиканского залива содержался в раз и навсегда заданном порядке, а его обитатели воспитывались в духе викторианских времён: дети должны быть видимы, но не слышимы... Не думай о неприятностях, и они исчезнут сами собой... Чистота исходит из благочестия. Дедушка и бабушка Джима по отцовской линии выросли в Джорджии. Они никогда не пили и не курили. Поведение Клары в отсутствие мужа было безупречно, но среди скучных родственников скучного Клируотера она была очень рада видеть Стива, вернувшегося с Тихого океана примерно через год после войны в середине сырого лета 1946-го года. Постоянные переезды и жизнь отдельно от отца, привычные семье Моррисонов в годы войны, продолжались всё детство Джима. Первым послевоенным назначением его отца был Вашингтон, федеральный округ Колумбия, но он пробыл там всего шесть месяцев и был послан - в первый раз из двух - в Альбукерке, где в течение года работал инструктором одной из программ по атомному оружию. В это время у Джима, которому было четыре года, появилась сестра. Неподалёку от Альбукерке, во время поездки с родителями по шоссе из Санта Фе, Джим пережил то, что впоследствии он будет драматично описывать как “наиболее важный момент в моей жизни ”. Они поравнялись с перевернувшимся грузовиком и увидели раненых, умирающих индейцев, лежавших на асфальте на месте аварии. Джим заплакал. Стив остановил машину, чтобы узнать, не сможет ли он чем-то помочь, и послал кого -то позвонить в больницу; Джимми (так звали его родители до семи лет) пристально смотрел на хаос через окно машины и всё время плакал. Стив развернул машину, и они уехали, но Джимми не мог успокоиться. Он нервничал всё больше, всхлипывая в истерике. Я хочу помочь, я хочу помочь... Клара держала его на руках, а Стив успокаивал мальчика: “Всё хорошо, Джимми, всё в порядке ”. Они умирают! Они умирают! В конце концов отец сказал ему: Это был сон, Джимми, этого не случилось на самом деле, это был сон. Джим продолжал всхлипывать. Много лет спустя он рассказывал своим друзьям, что, как только машина его отца уехала с перекрёстка, умер индеец, и его душа вселилась в тело Джима. В феврале 1948-го года Стива направили на море “спецофицером по оружию” на другой авианосец, вдали от дома. Теперь Моррисоны жили в Лос-Олтосе (Северная Калифорния), в пятом по счёту доме Джима за четыре года его жизни. Там Джим пошёл в школу, и там родился его брат Энди. В возрасте семи лет Джим переехал ещё раз, когда карьера Стива снова забросила его в Вашингтон. Годом позже, в 1952-м, Стива направили в Корею руководить воздушными атаками с авианосцев, а его семья вернулась в Калифорнию, поселившись на сей раз в Кларемонте близ Лос-Анджелеса. Говорят, что негативные последствия такой бездомности сильно преувеличиваются, что ребёнок, семья которого всё время переезжает с места на место, теряет в традиционном воспитании, но зато приобретает больше различного опыта. Неважно, сколь обоснованны эти или другие подобные аргументы, но сами проблемы остаются. Во-первых, семья военного знает, что нигде не задержится надолго, и редко может выбирать, куда и когда переехать в следующий раз. Семья моряка знает, что даже в мирное время неизбежны длительные периоды отсутствия отца и, в отличие от “сухопутных” военных, он не может взять с собой семью. А семья учится путешествовать налегке, приобретая, как правило, лишь самые необходимые вещи - мебель, серебро, фарфор и бельё. У Джима и его брата с сестрой были игрушки и книги, но не в изобилии. Многие семьи особо не стремятся заводить новых друзей, зная, что эти отношения смогут продлиться всего год -два. Другие, наоборот, прилагают массу усилий, чтобы завоевать друзей, и при этом совершенно истощают себя эмоционально или так переусердствуют, что выходят за рамки приличий. Конечно, семейственность таких военных баз и товарищества, рождавшиеся там, помогали компенсировать непривычность нового места жительства. Офицерские семьи всегда с удовольствием посещают деревенский клуб, к примеру, где они могут вращаться в обществе себе подобных. Это особенно верно для флота, ибо морские офицеры сходятся в довольно маленькие и сплочённые группы. В течение многих лет ближайшими друзьями Стива и Клары были такие же морские офицеры и их жёны, снова и снова встречавшиеся на их пути. С другой стороны, дети обычно находят себе друзейв школе, и детям моряков приходится искать друзей чаще. Психологи, изучавшие подвижные общества моряков, нашли в них множество эмоциональных нарушений, от алкоголизма и семейных неурядиц до психических отклонений и чувства “отъединённости”. Возможно, самый значительный фактор периодическое отсутствие отца. Роль матери всё время меняется в зависимости от того, дома ли отец, и дети часто путаются в том, кто же из взрослых больший авторитет в доме. Когда Джим был маленьким, Клара и Стив решили никогда в гневе не поднимать руку на своих детей и приучать их к дисциплине другим способом - ясно и конкретно объясняя им, в чём они не правы. Иногда такое воспитание принимало форму словесной головомойки, иногда - холодного молчания. “ Вот как это происходило, - говорит сегодня Энди. - Они пытались заставить нас плакать. Они говорили нам, что мы поступили нехорошо, они говорили нам, почему это нехорошо, и они говорили нам, почему не хорошо делать нехорошо. Я всегда терпел, сколько мог, но они действительно умели заставить тебя заплакать. Джим в конце концов научился не плакать, а я так и не смог”.
К тому времени, когда Стив отправился в Корею, в начале 1953-го года, Джим был красивым круглолицым мальчиком, чей ум, природное обаяние и хорошие манеры делали его любимцем учителей и “президентом” своего пятого класса. Но иногда он поражал старших своим бахвальством и шокирующим языком. Он ездил на велосипеде, не держась за руль; он был исключён из сообщества скаутов за ругань. Он издевался над братом. Джим делил с Энди комнату в доме в Кларемонте, и если было что-то, что он ненавидел, то это был звук тяжёлого дыхания брата, особенно когда Джим читал, смотрел телевизор или пытался уснуть. Энди страдал хроническим тонзиллитом, эта болезнь затрудняла по ночам его дыхание. Иногда Энди просыпался от удушья, изо всех сил пытаясь восстановить дыхание, открыть рот, наглухо заклеенный изолентой. На соседней кровати Джим притворялся спящим или молча трясся от смеха. После того, как Моррисоны вернулись в Альбукерке, Клара стала по нескольку часов в день подрабатывать на дому секретарём. Джим поступил в альбукеркскую публичную школу, где проучился в седьмом и восьмом классах, с 1955-го по 1957-й год. По наблюдению одного из членов семьи, в то время трое детей росли вместе, и у Джима “защитной реакцией на всё вокруг” (хотя родители впервые заметили это в Нью-Мексико) была его замкнутость. Там он потерял интерес к урокам музыки, стал отказываться от участия в семейных праздниках, начал жадно читать и экспериментировал, насколько опасно катание на санках. В сентябре 1957-го года, после двух лет жизни на свежем воздухе горного Нью-Мексико, Моррисоны снова переехали, на сей раз в Аламеду (Северная Калифорния). Аламеда маленький остров в Сан-Францискском заливе, известный своей военно-воздушной морской базой, которая была крупнейшим промышленным комплексом на территории залива и крупнейшей воздушной базой американского флота во всём мире. Это был девятый по счёту город, в котором жил Джим, и там он провёл первые полтора года в средней школе. Единственным настоящим другом, который появился у него здесь, был высокий полный одноклассник с вялым голосом. Фад Форд рассказал Джиму о некоторых нюансах жизни аламедского высокогорья, сообщив ему, например, что ездить на велосипеде - не оригинально (Джим начал ходить пешком) и что надевать в школу чистые джинсы - неприлично. Моя мать стирает их каждую неделю, - сказал Джим. - Иногда два раза в неделю. Фад безнадёжно пожал плечами. Вдруг Джима осенило. У меня идея. Я оставлю вторую пару под дверью в подъезде Рика Слэймейкера и смогу переодеться после выхода из дома. Задуманное успешно осуществилось. Так же, как и его попытки привлечь к себе внимание. Однажды он обвязал конец нитки вокруг уха, а другой её конец засунул в рот, и на расспросы отвечал, что у него в горле подвешено крошечное ведёрко, чтобы собирать слюну для медицинских опытов. Он взахлёб читал журналы “Mad” ["Сумасшедший"] и некоторые из вычитанных фраз использовал как свои собственные. Он называл себя “чокнутым, нахально страдающим от водянки ”. Впервые его непризнание властей, то, что потом станет нормой в его жизни, проявилось, когда полицейские однажды вечером в пятницу выгнали его из аламедского театра за то, что он был в компании шумных хулиганов, сидевших в первом ряду, и он ещё огрызнулся: “Апредъявите-ка удостоверение!” Он тщательно продумывал, как отвечать по телефону, отражая в этом нездоровую сторону юмора “Mad” с примесью языческих пороков: “Морг Моррисона... вы пронзаете их, мы погребаем их...” и “Алло, дом Моррисона, Тельма слушает”. Иногда Джим был ещё хитрее и эксцентричнее. Когда его поймали поднимающимся по едущему вниз эскалатору, патрульный у ограждения спросил его: Ты признаёшь себя виновным? Не признаю, - важно ответил Джим, - потому, как видите, я и не убегаю. Джим и Фад были неразлучны. Вместе они впервые попробовали алкоголь, украв джин из чьей-то бутылки и заменив его водой. Они провоцировали драки в бассейне клуба офицеров, что выглядело и звучало убийственно, а затем хохотали всю дорогу домой. Они также разделили и боль сексуального пробуждения. Джим подговаривал Фада пойти с ним в дом Джой Оллен в устье залива, где они подсматривали, как Джой и её мать переодевались в купальники. Рядом, около домов на стрелке в заливе, ребята снимали плавки и бросались в воду, нагишом переплывали на другой берег и возвращались. Джим говорил Фаду, что однажды затащил двух девочек прямо к себе в комнату, когда мать ушла в магазин. Фад с завистью мотнул головой и соврал, чтобы быть “не хуже”. Целыми днями Джим пропадал дома у Фада, сочиняя дюжины весьма низкопробных и сексуально подробных радиопередач о проблемах “анального секса и мастурбации”. Мастурбацией обычно занимаются в возрасте от 12 до 18 лет, хотя некоторые - и до 93 лет. Вы можете не представлять себе всех опасностей мастурбации. Часто появляется сильная сыпь по всей открытой коже члена, сыпь, которая в некоторых экстремальных случаях может повлечь за собой ампутацию члена. Кроме того, может усилиться покраснение железы papuntasistola, или же лёжа вы обнаружите у себя большой красный член. Никто не хочет доводить до этого. Но это будет происходить до тех пор, пока не будет оказана немедленная помощь. Мы (из Общества борьбы с мастурбацией) готовы проводить специальные водяные тесты, а наш персонал из специально обученных медсестёр всегда готов взяться за дело и протянуть желанную руку помощи, когда это необходимо. Джим тщательно выводил карандашом изображения человека, скривившегося в рвоте: “ Больные почки тому причиной”. На другом рисунке появлялся человек с бутылкой кокаколы вместо члена, уменьшенным консервным ножом вместо яичек, с протянутой рукой струится слизь, и больше слизи свисает из задницы. На третьем изображён человек с членом в процессе эрекции, размером с бейсбольную биту, и маленький мальчик, сидящий на коленях перед мужчиной и держащийся за него, облизывающийся в предвкушении. Джим делал сотни подобных рисунков. Когда настроение у него было получше, они с Фадом вырезали картинки с героями мультфильмов из воскресных страничек юмора в газетах и приклеивали их на полоски бумаги, придумывая для них новые диалоги или действия. Эти диалоги также были сексуальными, непристойными, но они были исполнены изощрённости и тонкого юмора, непривычного для тех, кому только четырнадцать лет. Джим сидел у себя в комнате вечером, один. Он закрыл книгу, которая не отпускала его четыре часа, и попытался сделать глубокий вдох. На следующее утро он опять начал читать её. На сей раз он выписывал понравившиеся ему абзацы в блокнот на пружинке, который он стал везде носить с собой. Этой книгой был роман Джека Керуака о поколении битников “На дороге”, опубликованный в том же месяце, когда Моррисоны приехали в Аламеду, в сентябре 1957-го. Джим открыл книгу той же зимой, и примерно в то же время одна из газет Сан-Франциско дала миру уничижительное: битник. Мировой центр битников находился в Норс Бич, по соседству с Сан-Франциско - всего в 45 минутах езды на автобусе от Аламеды. По субботам Джим и Фад без устали гуляли по Бродвею, заходя полистать книги в книжный магазин “Сити Лайт” с вывеской в окне: “Запрещённые книги”. Однажды Джим увидел одного из владельцев магазина, поэта Лоренса Ферлингетти. Джим смущенно поздоровался, а когда в ответ поздоровался и Ферлингетти, Джим убежал. Ферлингетти был одним из кумиров Джима наряду с Кеннетом Рексротом и Алленом Гинсбергом. Гинсберг произвёл величайшее впечатление, поскольку он был живым воплощением Карло Маркса (одного из действующих лиц “На дороге” Керуака), “грустным поэтическим жуликом с тёмными мыслями ”. Это был образ, который как клеем приклеился к Джиму. Джим был также очарован Дином Мориарти, “обожжённым героем снежного запада”, чья энергия давала роману Керуака напор подобно амфетамину. Он был одним из керуаковских “сумасшедших, тех, кто был безумен жить, безумен говорить, безумен быть спасённым, и жаждущих всего в то же время, тех, кто никогда не зевал и не говорил банальностей, но горел, горел, горел, как легендарные жёлтые римские свечи, паутинными сетями расползающиеся по звёздам, а в середине виден голубой, изнутри светящийся взрыв, и каждыйидет - Аууу!” Джим начал во всём подражать Мориарти, вплоть до его смеха - “хи-хи-хи-хи”. Время в Аламеде тянулось медленно. Джим “случайно” падал в плавательный бассейн на морской базе, без конца слушал записи Оскара Брэнда и Тома Лерера и ругался с матерью. Клара была “крикуньей” и, когда не могла добиться своего, она грозила отобрать карманные деньги. Джим смеялся над ней, а однажды, когда она вошла к нему в гневе, он схватился за неё и начал с ней драться, свалил на пол, начал рисовать на её руках шариковой ручкой. Это не честно, - голосила она, - это не честно! Джим смеялся: Хи-хи-хи-хи, ах-хи-хи-хи-хи-хи... Джим приехал из Калифорнии в Александрию, штат Вирджиния, в декабре 1958-го, раньше других членов семьи, и остановился в доме флотских друзей его родителей, у которых был сын возраста Джима. Джефф Морехауз, хрупкий парень в “умных” очках, познакомил Джима с Тэнди Мартин. Тэнди жила всего в ста метрах от просторного дома, который Моррисоны сняли в январе, когда Стив вернулся в Пентагон. Это был кирпично-каменный дом в холмистой лесной части, называемой Беверли-Хиллз, население которой состояло из дипломатов, высших военных офицеров, членов кабинета, врачей, юристов и сенаторов. В доме - толстый цветастый ковёр в жилой комнате с антикварной мебелью(один из братьев Клары торговал антиквариатом), туго набитый стульями и большим телевизором. У крыльца - велосипеды. Школьные шкафчики Джима и Тэнди были рядом, и в Среднюю Школу им. Джорджа Вашингтона и обратно они обычно ходили вместе. Джиму нравилось шокировать Тэнди. Я вот думаю, не подняться ли мне на этот пожарный кран и не пописать ли оттуда? - заявил он однажды, театрально протягивая руку к молнии на штанах. Нет, - закричала Тэнди в ужасе. Были и более сложные выдумки. Однажды Джим пригласил Тэнди посмотреть, как он играет в теннис со своим глухим кузеном. Около часа Джим “разговаривал” с кузеном руками, переводя Тэнди, которая сочувственно стояла рядом. Вдруг разговор превратился в бурный спор. Пальцы Джима и его кузена летали как вязальные спицы, и в конце концов кузен уступил. Джим пожал плечами и сказал Тэнди, что он проводит её домой. О чём вы спорили? - спросила она. Так, ни о чём, - сказал Джим. - Он спросил, можно ли ему пойти с нами домой, и я сказал нет. Тэнди сказала Джиму, что он поступил жестоко, и залилась слезами. О, Джим, как ты мог... Ох, ради Христа, - сказал Джим, - он же не в самом деле глухой. Тэнди начала отчаянно рыдать. В течение двух с половиной лет в Александрии она была единственной подругой Джима, и ей доставалось больше всех. Джим постоянно испытывал её. Однажды в субботу они ехали на автобусе в сторону Коркоренской художественной галереи в окрестностях Вашингтона. Когда они ехали через Потомак, Джим упал на колени, хватая ноги Тэнди. Джим! - в оскорбительной тишине воскликнула Тэнди. - Что ты делаешь? Прекрати сейчас же, прекрати! Джим быстро снял одну из её туфель с союзками и начал стаскивать белый носок. Джим, пожалуйста, - Тэнди положила руки на колени, прижав плиссированную юбку до боли в суставах. Она густо покраснела до корней волос. Всё, что я хочу - это целовать твои драгоценные ноги, - сказал Джим тем “беззвучным” сладким голосом, который так раздражал её. Этот голос он ставил себе специально, так что никто не мог бы узнать, был этот голос настоящий или нет. Джим взял голую ногу в руки, чмокнул её, затем начал свой сдавленный смех “хи-хи”. Автобус подъехал к остановке недалеко от галереи, открывшейся полчаса назад. Джим и Тэнди вошли в близлежащий парк. Они остановились у статуи обнажённой женщины, согнутой в поясе. Джим шепнул Тэнди на ухо: - Давай, цыплёнок, поцелуй эту статую в задницу. Джим... Давай, давай, цыплёнок. Нет. Ты говоришь, что боишься подойти к ягодицам простого мраморного сооружения? - спросил он, как обычно, показывая свой словарный запас. Пойдём отсюда, Джим, - Тэнди нервно посмотрела вокруг. Некоторые туристы фотографировали статую. Иди, Тэнди, заставь свой кольцевой мускул работать. Поцелуй клейкий “maximus”! Тэнди перестала владеть собой. Я не поцелую у этой статуи то, что ты назвал, неважно, что ты сказал! За её словами последовала тишина. Тэнди огляделась вокруг. Все пристально смотрели на неё. Джим был в нескольких метрах от неё, делая вид, что вообще её не знает, и едва сдерживался от взрыва хохота. “ Я спрашивала его, почему он всё время играл роль, - говорит сегодня Тэнди. - Он ответил: “ Ты бы никогда не нашла во мне ничего интересного, если бы я этого не делал””. Тэнди была не единственным предметом испытаний Джима. Страдали и его учителя особенно простодушная и старомодная учительница биологии весьма почтенного возраста. Джим откровенно хулиганил на её уроках, а однажды во время экзамена он запрыгнул на один из лабораторных столов, широко растопырив руки и привлекая всеобщее внимание. Мистер Моррисон! - раздался раздражённый голос учительницы. - Что вы делаете? Я только погнался за пчелой, - сказал Джим, стоя на столе. В классе засмеялись. Пчела имеет право на то, чтобы её оставили в покое, мистер Моррисон. Пожалуйста, вернитесь на своё место. Джим спрыгнул на пол и с триумфом отправился на место. В классе воцарилась тишина. Затем Джим снова вскочил на лабораторный стол, прогнал “пчелу” по проходу между рядами парт прочь из комнаты. Опоздав на урок, Джим рассказывал продуманные до мелочей истории о том, что его схватили бандиты или цыгане - похитители детей, а когда он вдруг вышел из класса и следом за ним - учительница, он объяснил ей, что в этот день ему должны были прооперировать опухоль на мозге. Клара была в шоке, когда на другой день её вызвал директор школы, чтобы поинтересоваться, как прошла операция. Он подкатывался к симпатичным девушкам, раскланивался, декламировал десяток или около того строк из сонетов или романов восемнадцатого века, которые он знал наизусть, снова раскланивался и удалялся. После школы он сопровождал друзей в партии гольфа (хотя сам не играл) и прогуливался по пятисантиметровому балочному ограждению площадки для гольфа, рискованно балансируя на почти десятиметровой высоте над бурной рекой Потомак. В школьных коридорах он покрикивал на приятелей: “Эй, трах твою мать...” Иногда шутки были горькими и жестокими. Возвращаясь на автобусе из Вашингтона, он однажды пристал к пожилой женщине, бросившей взгляд в его сторону. Что вы думаете о слонах? - спросил её Джим. Она быстро отвела взгляд. Ну, - сказал Джим, - что вы думаете о слонах? Когда женщина не ответила, Джим проревел: Так что же насчёт слонов? К тому времени, как автобус приехал в Александрию, женщина всхлипывала, а кто-то из взрослых просил Джима оставить её в покое. Я только спросил о слонах, - сказал он. В другой раз, когда они с Тэнди столкнулись с параплегиком в инвалидной коляске, Джим начал дёргаться, крутиться и брызгать слюной, пародируя. Хотя Джим бывал иногда столь невыносимым, у него не было проблем с приобретением друзей. В общем-то, большинство из окружавших его в Александрии составляли учащиеся элитной школы им. Джорджа Вашингтона, в том числе известные хулиганы, редактор школьного журнала (прозванный в классе “самым умным”) и лидер школьной компании. Все они соревновались за его внимание, неосознанно подражая ему до тех пор, пока не перенимали его любимые выражения: “Жарко!” и “Ух... вы достали меня прямо в...”, отвечая ему его же словами (это всегда смущало его); обмениваясь тем, что получило потом название “Джим Моррисон рассказывает”. Магнетизм Джима становился очевидным, если не явно предопределённым. Мы были так непосредственны, - вспоминает один из его друзей-одноклассников, - что, когда кто-нибудь из нас на самом деле совершал неожиданные поступки, то, что мы хотели делать, мы чувствовали себя удовлетворёнными, и мы тянулись к Моррисону. Он был центром нас ”. Тэнди Мартин придерживается другой точки зрения. “Когда вы учитесь в средней школе и отличаетесь от других... так, я хотела вступить в университетский женский клуб, чтобы быть “причастной”, но я знала, что не могла этого сделать. Я отправила заявку руководству клуба и, придя домой, проплакала всю ночь, потому что знала, что мне должны были отказать. Это было сильное эмоциональное потрясение. Когда вы думаете, что поступаете правильно, а ктото другой поступает иначе, и вам только пятнадцать лет, ну, что происходит - ваше сердце разбивается. И остаётся рубец. Каждый хочет к чему-то принадлежать, когда ему пятнадцать. Джиму предлагали вступить в АВО - конкретную студенческую организацию, - и он отказался ”. В течение двух с половиной лет, проведённых в школе им. Дж.Вашингтона, Джим сохранял средний балл 88.32, прилагая самые минимальные усилия; дважды его называли в числе лучших. Коэффициент его интеллекта (IQ) был равен 149. Учась в колледже, он поднялся выше среднего по стране балла по математике (528 при среднем 502) и ещё выше - по словесности (630 при среднем 478). Но статистика мало что может объяснить. Гораздо более показательны прочитанные Джимом книги. Он жадно поглощал Фридриха Ницше, немецкого поэта-философа, чьи взгляды на эстетику и мораль и чей аполлоно -дионисийский дуализм позже не раз проявятся в речи, в песнях и в жизни Джима. Он читал “Жизни благородных греков” Плутарха, которого так любил Александр Великий, поражаясь его интеллектуальному и физическому развитию, перенимая и некоторые его позы: “...наклон головы слегка в сторону к левому плечу...” Он читал великого французского поэта -символиста Артюра Рембо, чей стиль окажет влияние наформу коротких стихов в прозе Джима. Он прочитал всего Керуака, Гинсберга, Ферлингетти, Кеннета Пэтчена, Грегори Корсоу и всех других печатавшихся писателей бита. “Жизнь против Смерти” Нормана О. Брауна стояла на его книжной полке рядом со “Стадз Лонигэн” Джеймса Т. Фаррелла, за которым следовал “Аутсайдер” Колина Вилсона, а дальше - “Улисс” (учитель английского в выпускном классе чувствовал, что Джим был единственным в классе, кто читал и понимал эту книгу). Ему были также хорошо знакомы Бальзак, Кокто и Мольер, равно как и большинство французских философов-экзистенциалистов. Джим, казалось, интуитивно понимал суть их нетрадиционных мыслей. Сейчас, двадцать лет спустя, учитель английского языка в выпускном классе Джима, снова говорит об избирательности чтения Джима. “Джим читал тогда много, возможно, больше, чем кто-либо другой в классе. Но всё, что он читал, было так непривычно, что я знал одного учителя, ходившего в Библиотеку Конгресса, чтобы убедиться в реальном существовании книг, о которых рассказывалДжим. Я подозревал, что он сам их выдумал, поскольку это были английские книги семнадцатого-восемнадцатого веков по демонологии. Я никогда не слышал о них. Но они существовали, и я убедился в этом из работы, в которой он написал, что прочитал их, а прочитать их он мог только в Библиотеке Конгресса”. Джим начинал писать. У него появились блокноты и записные книжки на пружинках, которые он будет отныне заполнять своими ежедневными наблюдениями и размышлениями, удачными строчками из журнальной рекламы, обрывками диалогов, цитатами из понравившихся книг, а в последнем классе все больше и больше - стихами. В них можно заметить романтическое понимание поэзии: на его сознание наложила отпечаток фатальная трагедия “Легенды Рембо”, гомосексуализм Гинсберга, Уитмена и самого Рембо, алкоголизм Бодлера, Дилана Томаса, Брендана Бихана, безумие или склонность к нему ещё очень и очень многих, в ком боль была неразрывно связана с пророчеством. Страницы блокнотов становились тем зеркалом, в котором Джим мог видеть своё отражение. Быть признанным поэтом - это больше, чем просто писать стихи. Это требует непременно - и жить, и умереть определённым возвышенным образом и с ещё более возвышенной печалью, просыпаться каждое утро в яростной лихорадке и знать, что она никогда и ничем не будет уничтожена, кроме как смертью, и при этом быть уверенным, что это страдание будет оплачено после смерти уникальной наградой. “Поэт - священник невидимого”, - говорил Уллэйс Стивенс. “Поэты - непризнанные законодатели мира, - писал Шелли, - иерофантомы непонятого вдохновения, зеркала гигантских теней, в которых будущее опережает настоящее ”. Сам Рембо в письме к Полу Демени выразил это лучше всего: “Поэт сам делает себя провидцем посредством долгого, беспредельного и непрерывного расстройства всех чувств. Все формы любви, страдания, безумия; он ищет себя, он истощает в себе самом все яды и сохраняет их квинтэссенцию. Невыразимая словами мука, чтобы жить с которой ему нужна будет величайшая вера, нечеловеческая сила, и тогда он станет самым болезненным среди людей, великим проклятым - и Первым Естествоиспытателем! Он достигнет неизвестности! Так он будет разрушен в своем экстатическом полёте посредством вещей неслыханных, неназванных...” Поэт подобен укравшему огонь. Однажды Джим написал, по его словам, “стихотворение типа баллады”, названное “Пони экспресс ”, но теперь он высказывался более короткими вспышками образов, заполняя записные книжки тем, что станет основой материала и вдохновения первых песен “Doors”. Одно из сохранившихся стихотворений - “Лошадь терпит”. Джим написал его после того, как увидел трагическую картинку на обложке книги, изображавшую лошадей, выброшенных за борт с испанского галеона, который попал в штиль в Сарагосовом море. Когда спокойное море Становится зловещим И угрюмым, выброшенные Потоки несут маленьких уродцев. Настоящее плавание закончено. Секундное замешательство – И первое животное выброшено, Ноги неистово выписывают Свой упругий галоп, И головы всплывают Равновесие Деликатность Пауза Согласие В немой агонии ноздри Прочистились И скрылись навсегда. Многие стихотворения Джима того времени, как и более поздние, были о воде и смерти. Хотя он был прекрасным пловцом, его друзья последних лет утверждали, что Джим страшно боялся воды. Джим учился в предпоследнем классе, когда Тэнди перешла из школы им. Дж.Вашингтона в женскую школу Св.Агнцев в том же пригороде. Джим часто видел её, когда она проходила мимо его дома по пути из школы, и он часто провожал её. Они делились друг с другом своими тайнами. Какое твоё самое раннее воспоминание? - спросила как-то Тэнди. - Я в комнате, вокруг меня четыре-пять человек взрослых, и все они говорят одно и то же: “Иди ко мне, Джимми, иди ко мне...” Я в то время учился ходить, и все они говорят: “Иди ко мне...” Откуда ты знаешь, что это не рассказала тебе твоя мать? - спросила Тэнди. Это чересчур банально. Она не стала бы рассказывать ничего подобного. Ну да, Фрейд говорит, что... Возможно, Джим и считал это банальным, но и спустя годы он будет рассказывать о подобных воспоминаниях. Большинство из них казались выдумкой, но все они говорят о некотором количестве взрослых, протягивающих руки к Джиму - маленькому ребёнку. Джим и Тэнди говорили о том, что их пугало, в чём они принимали участие, кем хотели быть. Он говорил, что хотел бы стать писателем и исследовать всё вокруг. Раз или два он говорил, что хочет быть художником, и подарил ей два своих небольших рисунка маслом. Один из них - портрет Тэнди в виде солнца, другой - автопортрет, изображающий Джима королём. Рисование Джима, как и его поэзия, было почти тайным занятием. У него было мало денег на карманные расходы, поэтому он часто воровал краски и кисти, а закончив рисунки, так же тайно возвращал эти краски и кисти на место. Эротические рисунки он, конечно, прятал, уничтожал или раздавал. Копии обнажённых фигур Кунинга, изображения гигантских змееподобных членов и фаллические карикатуры он пририсовывал к картинкам в учебниках своих одноклассников, где, как он знал, их должны были увидеть учителя. Как правило, Джим подмечал все их реакции, изучая, что испугает, что очарует, а что доведёт до бешенства. Брат Джима однажды спросил у него, зачем он рисует. “Ты же не можешь всё время читать, ответил он Энди. - Глаза устанут”. Энди боготворил своего старшего брата, даже когда Джим был весьма несправедлив к нему. Он вспоминает два-три случая, подобных такому: они шли через поле, и Джим вдруг подобрал камень и сказал: Я считаю до десяти... Энди в ужасе взглянул на Джима, затем на камень и снова на Джима. Джим сказал: Раз... Нет, - закричал Энди, - нет, нет... Два... Пойдём, Джим, пожалуйста, Джим, пожалуйста... На счёте “три” Энди побежал, а Джим выкрикнул скороговоркой “четыре-пять-шесть-семьвосемь-девять-десять”, потом прицелился и ударил. Джиму было тогда шестнадцать, а в семнадцать он со злорадством положил Энди в полотенце собачье дерьмо. Он гонялся за рыдающим Энди по всему дому. В конце концов он его поймал и вытер полотенце о его лицо. Дерьмо оказалось резиновой “игрушкой”. Энди зарыдал с облегчением. “ Я не знаю, сколько раз, когда я смотрел телевизор, он подставлял свою задницу прямо мне под нос и громко пукал, - говорит Энди. - Или, выпив шоколадное молоко или апельсиновый сок, которые делают слюну очень липкой, он садился коленями мне на плечи, так что я не мог пошевелиться, и свешивал изо рта прямо мне в лицо арахис, выплевывая комок изо рта и вытягивая его ниже, ниже, ниже, пока он не оказывался прямо над самым моим носом... а потом всасывал его обратно ”. Когда они вместе шли по пригороду и встречали кого-нибудь, кто был старше и сильнее Энди, Джим говорил: “Эй... мой брат хочет подраться с тобой. Как ты на это смотришь?” В Вашингтонском зоопарке Джим заставил Энди пройти по узкой кромке вдоль глубокого рва, отделявшего зверей от зрителей. В другой раз он так же заставил Энди пройти по похожему бортику, расположенному в пятнадцати метрах над широкой автострадой. “ Если я не хотел этого делать, - говорит Энди, - он называл меня “девчонкой”, потому что никогда не просил меня сделать что -то такое, чего бы не сделал он сам”. Джим совершал множество подобных “прогулок” и, подобно тому катанию на санках, он не падал и не разбивался. Джим как-то сказал: “Либо ты веришь, парень, либо падаешь”. Джим редко видел в Александрии своих родителей и сестру, часто уходя по утрам из дома, не позавтракав, не сказав никому ни слова. Его сестра Энн была всего лишь ещё одним объектом его постоянных “экспериментов”. Его отец, как всегда, присутствующий в уме и отсутствующий на деле, ездил на мыс Канаверал на Первые космические испытания, играл в гольф в армейском деревенском клубе, летал для поддержания формы, а дома больше времени уделял решению математических головоломок, чем Джиму - гораздо меньше, чем Джиму хотелось бы. Таким образом, мать Джима была главной из родителей. Даже когда Стив бывал дома, Клара управляла финансами семьи. Она была образцовой женой моряка, которая всё делала превосходно, от чистки серебра до ведения партии бриджа. Она была тем, что можно было бы примерно назвать “душой вечеринки, которая продолжалась до часу ночи, в то время, как Стив ложился спать в девять ”. Джиму казалось, что его мать была сверхзаботливой и придирчивой. Она действовала ему на нервы, всё время напоминая ему о длине волос или о состоянии рубашки. Джим, дай ему волю, носил бы одну и ту же рубашку неделями, пока она не приходила в ужасное состояние. Один из учителей как-то поинтересовался, не нужна ли ему денежная помощь. Однажды Клара дала Джиму пять долларов, чтобы он купил себе новую рубашку, и он купил её за 25 центов в магазине Армии Спасения, а остальные деньгипотратил на книги. В конце концов она попыталась попросить мать Тэнди Мартин, чтобы та в свою очередь попросила Тэнди сказать Джиму. Тэнди, естественно, отказалась. Как-то раз Тэнди была у Джима в гостях, и вдруг они услышали, что возвращаются его родители. Тогда Джим неожиданно потащил Тэнди наверх, в спальню своих родителей, и там бросил её на кровать, помяв при этом покрывало. Тэнди сопротивлялась. Она вскочила на ноги и бросилась к двери, Джим за ней. Время было рассчитано точно. Тэнди, у которой в результате борьбы блузка выбилась из юбки, и Джим бегом спустились вниз как раз в тот момент, когда Моррисоны входили в комнату. - Привет, мам, привет, пап, - ухмыльнулся Джим.
Странные выходки интересовали не только Клару. Когда он месил грязь в окрестностях Александрии “заслуженными” ботинками от Кларка, одетый в подтяжки и штаны от Бэнлона, нестриженный, он был ужасен и отвратителен. В другой раз он оказывался весьма таинственным и загадочным. Очень редко позволяя себе пользоваться семейной машиной, он часто просил друзей довезти его до Вашингтона, где ходил пешком, никому ничего об этом не рассказывая. Куда он ходил? Что он делал? Некоторые утверждают, что он навещал там своего друга, с которым познакомился в одном небольшом и необычном книжном магазине, где часто бывал. Другие говорят, что он тайком ходил в грязные бары на старой Route 1 около Форта Белвойр послушать старых блюзменов. Последнее предположение кажется больше похожим на правду. Музыку он любил, и в его подвальной комнате чаще всего звучали блюзы и спиричуэлс, записанные Библиотекой Конгресса. (В то время он говорил, что ненавидит рокн-ролл). Ему нравилось также бродить по полуразрушенному порту в Александрии, разговаривая с неграми, ловящими рыбу с пирса. Иногда по ночам Джим брал туда с собой и Тэнди, чтобы повстречаться с “друзьями”. Ещё более странными были его полуночные визиты к дому Тэнди, где Джим простаивал во дворе, молча глядя на окно её спальни на третьем этаже. Тэнди утверждает, что в таких случаях она всегда просыпалась, но к тому времени, как она спускалась вниз, Джим уходил. Когда она ругала Джима за то, что он её разбудил, он отвечал, что всю ночь не вставал с постели. В течение всего последнего года учёбы в школе родители настаивали, чтобы Джим поехал в какой-нибудь колледж, и заставляли его сфотографироваться для школьного выпускного альбома. Джим не проявлял к этому интереса, и Моррисоны записали его в СанктПетербургский Двухгодичный колледж во Флориде, решив, что жить он будет у бабушки с дедушкой в соседнем Клируотере - в течение всего времени обучения. Джим безразлично согласился, не придавая этому значения, а затем объявил, что не собирается присутствовать на выпускном вечере в своей средней школе. Отец Джима пришел в ярость, но тот оставался непреклонным. В конце концов аттестат ему прислали по почте, после того, как, несмотря на вызов, за ним никто не явился. Последнее свидание Джима и Тэнди было вечером в пятницу, когда они ходили на реку Потомак с Мэри Вилсон, подругой Тэнди, и приятелем Мэри. Джим взял с собой упаковку из шести банок пива, а потом, когда они пришли домой к Мэри, достал записную книжку со своими стихами. Пока Тэнди её читала, Джим начал дурачиться, хвастаясь, что намедни выпил полбутылки отцовского виски. Тэнди это раздражало, и раздражения она не скрывала. Джим, почему тебе всё время надо притворяться? Ты всегда так делаешь? Вдруг у Джима хлынули слезы, он упал на колени Тэнди, истерично всхлипывая. - Разве ты не знаешь, - сказал он наконец, - что я делаю всё это ради тебя?
Ах, - сказал он, - ты боишься, что я разбужу Вилсонов, я, кажется, заставляю тебя нервничать, да? Ты не знаешь, что будешь делать, если они увидят меня плачущим, да? Тэнди проглотила возмущение и сказала: Нет. Джим двинулся к двери, попрощался и вышел на улицу, закрыв за собой дверь. Тэнди наблюдала за ним. Потом дверь открылась, и Джим громко воскликнул: Я передумал! - И тут же признался: - Я люблю тебя! Тэнди надменно фыркнула: Не сомневаюсь. О, ты слишком самоуверенна, - насмешливо сказал Джим, используя слово, которое всегда выводило Тэнди из себя. Она рассердилась. Джим схватил её руку и больно завёл за спину. Она сдержала крик и с ужасом выслушала слова Джима о том, что ему бы следовало сделать одно: взять нож и порезать ей лицо, оставив некрасивый шрам - “чтобы никто, кроме меня, больше на тебя не смотрел”. Тэнди никогда не рассказывала об этом инциденте своей матери, но миссис Мартин не была столь слепа, чтобы не заметить резкой перемены, произошедшей с Джимом. Заметила её и сама Тэнди. Она считала его чистым и невинным, когда познакомилась с ним во втором классе средней школы. Теперь, два с половиной года спустя, он казался ей ожесточённым, циничным, одержимым, упрямым, и она не могла понять, почему он так переменился. Его язык тоже стал более злобным, и угроза ножа была, вероятно, всего лишь одним из нескольких даже более пугающих случаев, которые регулярно происходили один за другим. Миссис Мартин говорила Тэнди, что он производит впечатление “нечистого, будто прокажённого ”, и убеждала её не встречаться с ним. Эта преувеличенная оценка была, возможно, вызвана событием, которое по инициативе Тэнди и её матери произошло два года назад, когда Джим только приехал в Александрию. У него была какая-то проблема, которую он не мог обсудить со своими родителями (так говорил Джим), и Тэнди (хотевшая, чтобы он обсудил эту проблему с ней) предложила ему поговорить с молодым помощником священника Вестминстерской Пресвитерианской Церкви - главой молодёжного товарищества при ней, равнодушного к детям. Джим согласился, встреча была назначена. Я всё-таки сомневаюсь, что пойду, - сказал Джим в тот день, когда мать Тэнди привела его в школу им. Дж.Вашингтона. Нет, пойдёшь, - сказала Тэнди, стоявшая рядом с одной из своих подруг. Они вдвоём затолкали его на заднее сидение машины. Какая проблема была у Джима и что он сказал молодому пастору - неизвестно. Очевидно, Джим никому и никогда так и не раскрыл этой тайны, а помощник священника ничего не может вспомнить об этом визите. Сейчас, когда приближалось окончание школы, Тэнди хотелось знать, не была ли эта проблема двухлетней давности связана с той “переменой личности”, которой она и её мать были свидетелями.
Но я уезжаю во Флориду, - сказал он. - Завтра я уеду - и на здоровье. Тэнди была в шоке. Она впервые слышала о том, что он уезжает. Рассерженная и обиженная, она сказала, что он очень плохо поступил, не сказав ей об этом раньше, но тут она заплакала и бросила трубку. Джим в ярости подбежал к её дому, встал под кроной одного из больших деревьев в саду Мартинов, и вскричал: Наконец-то я буду свободен от тебя! Я буду свободен! Я уеду и никогда не буду писать тебе... Я не буду даже думать о тебе! Потом Джим потребовал, чтобы Тэнди вернула ему записные книжки, которые он ей давал. Немедленно. Тэнди, с широко раскрытыми глазами, спустилась вниз и отдала ему записные книжки со стихами. Поздно ночью в воскресенье Тэнди проснулась; она знала, что он стоит на заднем дворе. Она спустилась вниз и услышала удаляющиеся знакомые шаги. Она подошла к окну и увидела тёмную фигуру, садящуюся в машину Моррисонов. Машина двинулась в ночь в направлении Флориды.
Дата добавления: 2015-09-27 | Просмотры: 370 | Нарушение авторских прав |
Клара беспокоилась по поводу его “странностей”, которые, как она была уверена, имелись и у её братьев. Она не знала, что делать, когда Джим вдруг поворачивался к ней и говорил: “На самом деле ты заботишься не о моей учёбе, ты только хочешь, чтобы я получал хорошие оценки, которыми ты могла бы похвастаться в клубе бриджа”. В другой раз он потряс всех, раздражённо бросив серебряную ложку на обеденную тарелку и сказав матери: “Когда ты ешь, ты чавкаешь, как свинья”.