АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Глава 7. Во время всего европейского турне Памела оставалась в Лондоне, в роскошной квартире, снятой в дорогой и фешенебельной Белгрэвии

Во время всего европейского турне Памела оставалась в Лондоне, в роскошной квартире, снятой в дорогой и фешенебельной Белгрэвии. В первые дни они с Джимом вместе знакомились с Лондоном, гуляли по Сохо, по улицам Карнаби и Оксфорда, где Памела покупала одежду. В октябре они смотрели передачу “Granada” “Двери открыты”, которая показывала Джима в революционном ключе, перемежая отрывки из концерта в “Roundhouse” хроникальными съёмками из Демократической конвенции в Чикаго и недельной демонстрации у американского посольства в Лондоне. Это было очевидно, но Джим счёл, что их представили вполне хорошо.

Неделей позже они встретились с поэтом Майклом МакКлюром, который приехал в Лондон, чтобы встретиться с американским кино-продюсером - эмигрантом Эллиотом Кэстнером, который хотел видеть Джима в роли Билли Кид в фильме по мотивам пьесы Майкла “Борода”.

Джим с Майклом быстро преодолели неловкость, и несколько дней, проведённых за выпивкой и разговорами, укрепили их дружбу. Для Джима, Майкла и Памелы пьянство было обязательным ритуалом в давней поэтической традиции, так что в первый вечер все они выпили чрезмерно и тщетно пытались поймать такси, чтобы восемь часов ехать на север в Страну Озёр Англии, родину Лэмба, Скотта, Вордсворта и Коулриджа. Каждый раз их останавливал один и тот же полицейский, который в четыре часа утра пригрозил им арестом, если они посмеют ещё раз высунуться из квартиры.

Утром Майкл проснулся с похмелья - “было плохо, как от мескалина” - и начал лениво читать какие-то стихи Джима, найденные на столе. Он слышал о стихах Джима, но раньше не видел ни одного из них, и теперь они произвели на него “грандиозное впечатление”. Он даже начал думать о Джиме как о человеческом воплощении Аластора Шелли, соединении полу-духа и получеловека, который жил в лесах и поклонялся красоте интеллекта, и стихи, которые он читал перед завтраком - многие из них потом вошли в “Новые творения” - ни коим образом не переменили его мнения.

Когда Джим вышел к завтраку, Майкл сказал ему, что, по его мнению, эти стихи должны быть опубликованы. Раздражение Джима на Памелу за то, что она так небрежно оставила его стихи на столе, вскоре рассеялось от высокой похвалы поэта. Он спросил Майкла, что тот думает об опубликовании стихов в частном порядке.

Я сказал, что, по моему мнению, когда это сделано по важной причине, то это не то же самое, что тщеславная публикация, - говорит МакКлюр. - Джим не хотел, чтобы его поэзия приобрела известность благодаря тому, что он - Джим Моррисон, рок-звезда. Он хотел отделить поэзию от этого имиджа. Я сказал, что Шелли опубликовал свою работув частном порядке. Я сказал, что и первая работа Лорки была издана частно. И я свою книгу издал частно.

Разговор о поэзии продолжился после нескольких дней пьянства. Джим сказал, что посвятил стихи Памеле, потому что она была его редактором.

Она читает их и выбрасывает все “е...” и “г...”, - сказал Джим с усмешкой.

Майкл посмотрел на него и сказал:

- Жена Марка Твена делала то же самое.

Майкл листал некоторые стихотворения и комментировал.

Ты знаешь стихотворение Уильяма Карлоса “Красная тачка”? Это одна из великих объективистских поэм, и её мне напомнила твоя “Ensenada”. Она напоминает мне “Красную тачку” во всей её конкретности и по всей длине, хотя бы импрессионизмом в технике. Она движется сквозь пространство как фильм, как кино.

В первую же неделю по возвращении в Лос-Анджелес Джим сходил в офис литературного агента Майкла, Майка Хэмилбурга. Вместе с ним он составил подборку стихов на 42 страницы плюс двадцать фотографий, сделанных во время поездки в Мексику. Это были “Новые творения”. Он подготовилтакже длинную поэму под названием “Сухая вода”. Агент весьма заинтересовался материалом и согласился, что не стоит делать акцент на рок-звёздном имидже Джима. В конце октября “Новые творения” лежали на столе редактора “Random House” в Нью-Йорке, и Джим планировал частным образом издать книгу в Лос-Анджелесе.

В то же время случился кризис в съёмках документального фильма. Около 30.000 долларов было уже потрачено на него, но Джим решил отказаться от проекта. Всё остановилось в тот момент, когда до завершения монтажа было ещё далеко, и ещё не был снят ни один из задуманных вымышленных эпизодов. Всё же удалось достичь компромисса. Они отказывались от дальнейших съёмок, Пол Феррара и Фрэнк Лишьяндро соглашались работать бесплатно, а “Doors” - выделить три из четырёх необходимых для завершения монтажа тысячи долларов. Они надеялись продать законченный фильм на телевидение.

В последние дни октября Джим безвылазно сидел в монтажной - небольшом помещении, отгороженном в репетиционной комнате в офисе “Doors”. Везде, куда ни глядь, валялись коробки и коробки с кинолентой, а к доске объявлений прикреплялись предлагаемые варианты названия фильма, большинство из которых были цитатами из стихотворений Джима. Джону Денсмору больше нравилась “Немая агония ноздрей”, но в итогебыло принято одно из предложений Рэя: “Праздник друзей” из “Когда музыка закончилась”. Джим сел за монтажный стол и подготовил несколько отрывков и пробную их последовательность, но все окончательные решения оставил Полу и Фрэнку. “Джим отчётливо сознавал, что фильм был сделан в нетрадиционной форме, - говорит Фрэнк, - что он был построен как эволюция, где каждая сцена дополняла и усиливала конечный результат. Джим страшно интересовался монтажом фильма ”.

Просматривая отснятый материал, Джим сделал для себя пугающее открытие. Бэйб, Пол и Фрэнк постарались на концерте “Singer Bowl” в Нью-Йорке, чтобы записать всю силу этого концерта, движения Джима на сцене в мнимой агонии, и то, как полиция забирала тинэйджеров из аудитории всего в нескольких шагах от него. “В первый раз, когда я смотрел фильм, я был ошеломлён, - говорил позднее Джим, - потому что, будучи на сцене и являясь одной из центральных фигур фильма, я видел всё это только со своей точки зрения. Теперь я видел цепь событий, которые, как я думал, происходили под моим контролем, я увидел, что на самом деле... я неожиданно ясно понял, что был просто марионеткой множества сил, которые очень смутно понимал”.

Хотя “ошеломлённый” Джим и думал о хаосе и силе, которую он вызывал, 1 ноября “Doors” начали самый бурный в их карьере тур, наняв четырёх телохранителей из числа самых крупных, работавших в Агентстве детективов Паркера - организации чёрных натренированных парней, каждый из которых весил не менее 115 кг и имел право на ношение оружия.

Концерты в Милуоки и Коламбасе 1-го и 2-го были вполне обычными. Единственным заслуживающим внимания отличием было то, что Джим больше пел блюзового материала и меньше - ранних песен, так же, как он делал на некоторых концертах в Европе. Но за восемь последующих дней произошли столкновения, нарушения общественного порядка и аресты в Чикаго, Кливленде, Сент-Луисе и Фониксе.

Заголовок на первой странице “Phoenix Gazette” гласил: “В Колизее извергается полувосстание ”, и ниже следовала статья: “Прошлой ночью “State Fire” поверг Колизей в состояние войны между подростками и полицией. Скажите за это спасибо “Doors”, вероятно, самой спорной группе в мире. Лидер-певец Джим Моррисон вышел на сцену в поношенной одежде и вёл себя воинственно. Толпа радостно поглощала шалости Моррисона, которые включали в себя бросание предметов со сцены в зал, ругань и оскорбительные жесты”. Было свыше двадцати арестов.

Когда его спрашивали, как он чувствует себя в случаях насилия в концертном зале, Джим отвечал неопределённо. В этом было “просто много смешного, приятного, весёлого, - говорил он одному журналисту. - Мы смеёмся, ребята смеются, полицейские смеются. Это такой фатальный треугольник. [Но] посмотрите на это логически. Если бы здесь не было полиции, разве кто-то попытался бы лезть на сцену? Потому что - ну, залезут они туда, и что дальше? Когда они залезут на сцену, они станут очень мирными. Они не собираются там ничего делать. Есть только один стимул атаковать сцену - потому что это барьер. Я твёрдо в этом уверен. Это интересно хотя бы потому, что ребята имеют шанс испытать на прочность полицию. Вы видите, что сегодня полиция приходит на концерт с оружием и в униформе, и, естественно, всем интересно, что произойдёт, если вы бросите им вызов. Я думаю, это хорошо, потому что это даёт ребятам шанс испытать власть на прочность”.

В другом интервью он говорил так: “Я пытался стимулировать несколько маленьких бунтов, вы знаете, и после нескольких раз я понял, что это такая шутка. Всё это быстро достигло такого уровня, на котором никто уже не думает, удачный ли был концерт, если все не попрыгают и не походят по лезвию. Это шутка, потому что это никуда не ведёт. Я думаю, что лучше было бы играть концерт и заставить всех чувствовать себя погружёнными, так, чтобы после концерта они вынесли эту энергию на улицуи взяли её с собой домой ”.

К этому времени публика стала осознавать, чего можно ждать на концерте “Doors”: восстания и трансцедентности. Не получая этого, зрители шли, чтобы, по крайней мере, посмотреть, как Король Ящериц делает то, чего никто бы другой сделать не смог или не захотел. Застыв, он споткнётся на сцене - как пьяный, вскричит криком вместо забытых стихов - сдвинет усилители, затем упадёт на сцену, не в силах подняться. “Doors” показывали шоу - шоу, не похожее ни на что другое, что вы когда-либораньше видели, необычное шоу.

“Doors” упорно работали, чтобы оправдать их ожидания. Они были самой драматичной группой в официозе, и они апеллировали к андеграунду, как и подростки. Моррисон был способен одновременно двигаться мимо простого зрителя в царство прямого опыта и благоговения.

Но чем больше Джим понимал, что на слова и музыку не обращают внимания, тем больше его разочарование отражалось на сцене и вне её. Он также всё больше уставал от бремени ожиданий толпы. Раньше ему не требовалось усилий, чтобы приводить толпу в восторг, потому что она приходила на концерт с чистым интересом. Теперь же толпа будет удовлетворена не менее, чем тем, что она об этом слышала, почувствовав не меньше, чем было обещано. И как с этим быть?

“Doors” стали больше, чем жизнь. Их отношения с публикой становились с каждым шоу всё менее реалистичными. Джим не только чувствовал себя недостойным восхищения, но он всё больше и больше ломал голову над тем, что делать в такой ситуации. Презрение просто стало “дополнительным к главному действию номером”. Возможно, он считал, выходом из тупика было бы - перестать подчиняться своему разрекламированному образу. Это не было немедленным решением, но, возможно, он мог бы постепенно этого достигнуть, уменьшая требования аудитории и в концеконцов, может быть, даже радикально изменить и улучшить отношение публики к себе.

На первой неделе декабря, после того, как группа записала своё первое, больше, чем за год, телевизионное шоу, “The Smothers Brothers Show”, Джим зашёл в бар “Troubadour”; напившись довольно пьяным, так, что ему трудно было идти, он уговорил одну из официанток уйти с ним. По пути к машине, прозванной “Голубой Леди”, к нему пристали двое голубых.

Слушайте, это не ко мне, - отрывисто и грубо сказал он. Но те продолжали следовать за ним и сели в его машину. Джим быстро завёл машину, нажал на педаль газа и двинулся на Дохени Драйв. Он ехал по встречной полосе и на скорости. Дерево. Крики, визг шин, гудки - и машина остановилась, натолкнувшись на бордюрный камень. Двери открылись, пассажиры, не пострадав, вывалились на землю, а Джим снова рванул в ночь. Официантка вернулась в бар, чтобы по телефону вызвать такси. Джим снова появился здесь, прокричав, что она должна сесть в его машину. Она отказалась, так как, по её словам, он был совершенно ненормален, и Джим уехал, закончив свой кутёж менее, чем через милю, где он вписал Голубую Леди в дерево на бульваре Сансет. Его привезли в комнату мотеля без сознания, но совершенно невредимого во всех остальных отношениях.

Через полчаса позвонила официантка, и он просил её немедленно к нему приехать. Она примчалась в мотель, и Джим начал рыдать.

Я не хочу никого обидеть, - говорил он, - я не хочу никого обидеть.

Она спросила, что он имеет в виду. Но он только плакал:

Я не хочу никого обидеть, я не хочу...

Никто не был обижен, а через несколько дней машину отбуксировали в ремонтную мастерскую на Беверли Хиллз.

На следующей неделе, в пятницу 13 декабря “Doors” впервые со времён “Hollywood Bowl” выступили дома, первым номером в 18-тысячном “Forum”. Днём группа записывала первые песни для своего четвёртого альбома, и Джим покинул студию “Elektra” за пару часов до того, как за ним должен был приехать лимузин. Со своим братом Энди, которому было теперь девятнадцать лет и который приехал из Сан-Диего, он прошёл квартал до винного магазина, где купил шесть бутылок пива и поллитра водки; всё это он выпил по возвращении на автостоянку “Elektra”, причём, допивая каждую бутылку, он разбивал её о стену.

Концертный менеджер прекрасно сделал свою работу по подготовке шоу. Местное телевидение показывало Моррисона в блестящей коже, рекламируя концерты на несколько недель вперёд, афиши покрыли весь Лос-Анджелес от пляжного сообщества до Западного Голливуда, где городские радиостанции прожужжали все уши: “Doors” вернулись! Арена была готова, надежды - радужны.

Публика не обратила внимания на начало концерта, выступление китайского фолк-музыканта, которого ввёл в программу Рэй (приглашение Рэем статиста вызвало больше аплодисментов, чем целое отделение, показанное музыкантом), улюлюкала под Джерри Ли Льюиса каждый раз, когда игралась песня в стиле кантри, а когда вышли “Doors”, требовала при каждой возможности “Зажги мой огонь”. Кто-то бросил на сцену бенгальский огонь, едва не попав в

Джима. Джим подошёл к краю сцены.

Эй, парень, - крикнул он в толпу, и его голос прогремел через тридцать два гигантских новых усилителя, сделанные Винсом, - убери это траханное дерьмо. - Публика была на взводе. - Заткни себе задницу. - Это была микстура страстного желания, смеха и нарушенного “всё в порядке”.

Что вы здесь делаете? - спросил Джим. - Зачем вы сегодня сюда пришли? - Ответа не было. Это было не то, чего ожидала публика, и Джим это знал.

Ну да, мы можем всю ночь играть музыку, но это ведь не то, чего вы на самом деле хотите, не правда ли? Вы хотите чего-то ещё, чего-то большего, чего-то более великого, чем то, что вы видели раньше, верно?

Публика ревела.

Ну, чёрт с вами. Мы пришли играть музыку.

Группа начала “Празднование Ящерицы”. Резкое, зловещее вступление приглашало публику принять в нём участие, но этого никто не делал. Как только музыканты добрались до основной части этой песни, публика стала внимательнее. Представление было безупречно слова усиливались и доносились с непривычным проявлением страсти. Джим не танцевал. Он даже не прыгал. И ни разу не вскрикнул. Закончив с маракасами, он положил их обратно на барабанную установку. Песня длилась около 40 минут, и, когда она закончилась, публика сидела неподвижно. Не было восстания... не было овации... Немного аплодисментов. Музыканты на прощание не поклонились и не помахали руками - они молча ушли со сцены прямо в раздевалку. А толпа сидела оглушённая. Затем зрители по одному стали медленно выходить из огромного зала в ночной Лос -Анджелес.

После этого Джима и Памелу не пустили на пресс-конференцию, потому что секьюрити их не узнали, а их имён не было в списке гостей. Джим, однако, не разозлился, как этого ожидала Памела. Вместо этого он повернул дело в шутку.

Но у меня есть друзья в высоких сферах, - сказал он охране.

Это ещё ничего не значит, войти нельзя.

Вскоре Джима узнали и проводили внутрь. Толпа окружила его и Памелу.

После вечера он, его брат и Памела играли пивными банками в футбол на огромной тихой и пустой автостоянке у “Forum”.

Несколько месяцев Билл Грэхэм уговаривал “Doors” вернуться в “Fillmore East” в Нью-Йорк, но Билл Сиддонз постоянно говорил “нет”. Когда “Doors” в следующий раз отправятся на восток, говорил он, они будут играть в “Madison Square Garden”, в зале, название которого и двадцатитысячная вместимость сделали его самым престижным и доходным концертным залом в городе. Грэхэм заметил:

Это было ещё до тебя, Билл, я был единственным, кто пригласил “Doors” в “Fillmore” в СанФранциско, ещё до того, как у них появился хит, я дал им первый шанс.

Да, верно, Билл, - парировал Сиддонз. - Я думаю, ты заплатил им 350 долларов.

- Слушай, а ты дерьмо...

Очевидно, беседа ничем не закончилась, и Сиддонз начал переговоры об организации шоу в “Garden” с другим продюсером, не с Грэхэмом. “Doors” будет первой группой, которая перешла из “Fillmore” в “Garden”, и Сиддонз подумал, что Грэхэму это должно понравиться.

Ты ничем не можешь поделиться с публикой на большой площадке, - сказал на прощание Грэхэм. - Ты не можешь ничего сказать о чувствах на кладбище. Я счастлив за ребят, что они так хорошо делают своё дело, но скажи им, что, по моему мнению, играть на больших площадках - плохо для бизнеса.

В середине января 1969-го года “Doors” действительно хорошо делали своё дело. Они действительно были “американскими “Beatles””, Главной Группой Америки. Они перестали играть в залах вместимостью менее 10 тысяч фанов, и их концерт стоил теперь 35 тысяч долларов за вечер или 60% выручки, если так выходило больше. Их последней записи, удивительно традиционной любовной песенке, написанной Робби - “Дотронься до меня” предстояло вскоре стать ещё одним синглом, проданным в количестве миллиона экземпляров, а для разнообразия звучания они взяли с собой в Нью-Йорк бас-гитариста и джазового саксофониста и наняли несколько скрипачей из нью -йоркской филармонии. По результатам читательского опроса журнала “Eye” в этом месяце “Doors” были названы первой группой, а Джим - “самым сексуальным человеком в рок-н-ролле”.

На следующий день после триумфального концерта в “Garden” Джим устроил приём в своём люксе гостиницы “Plaza”. Его усатый помощник из “Elektra” в Лос-Анджелесе, Дэйвид Эндерль, представил его девушке, знакомству с которой, как он думал, Джим будет рад маленькой миловидной блондинке из их нью-йоркского офиса Дайане Гардинер, которая была новой штатной журналисткой. Дайана была привлекательной и общительной девушкой двадцати одного года, бросившей колледж в Калифорнии, которая помогала рекламировать успешные концерты (“Cream”, “Bee Gees”, “Jefferson Airplane”, в частности), но “Doors” и особенно сам Джим Моррисон притягивали её больше всего. Он напился и шутил; она слушала.

Какая разница, - спросил Джим, - между умным карликом и венерической болезнью?

Все присутствующие уставились в пол.

Ну, во-первых, это хитрый карлик...

Дайана попросила Джима выйти в спальню - позвонить одному человеку.

И в комнате:

Слушай, Джим, ты классный парень для прессы и всех остальных, но сейчас ты... чёрт возьми, ты падаешь, а... а мне поручено сделать эту работу, поэтому... Я выйду к ним и скажу, что мы позвонили этому человеку, ты договорился с ним о встрече и должен уйти. Потом ты уйдёшь, а я останусь здесь и извинюсь перед ними. - Дайана взглянула на Джима, который всё это время молчал. - Чёрт возьми, я хочу помочь тебе, ответь мне... пожалуйста, Джим.

Джим был в той же одежде, что и на вчерашнем концерте в “Garden”: неотбеленной льняной рубашке из Мексики, чёрных кожаных джинсах и чёрных ботинках. Он стоял около двери в спальню, опираясь одной рукой о косяк, другая нога чувственно приподнимается, в правой руке виски. Он ответил ей кривой мальчишеской гримасой и боком рухнул на кровать. Джим глянул в тревожное лицо Дайаны.

Я хочу трахнуть тебя, - сказал он, держа одну руку за головой, а другую, с виски - на промежности.

- Конечно, Джим, конечно. - Дайана нервно вышла из комнаты.

В Нью-Йорке рассвело. Было выпито огромное количество алкоголя и съедено шоколадное жареное печенье с гашишем, принесённое Эллен Сэндер - робкой, но весёлой брюнеткой, которая в своей колонке в “Saturday Review” назвала Джима “Микки Маус де Сад”. Было странное ощущение, что все присутствующие так здесь и родились, и уходить никто не собирался. Вдруг Джим рухнул на пол и на коленях пополз к кушетке, на которой сидела Эллен. Он начал раскачиваться взад и вперёд, приближая своё лицо к лицу Эллен.

Спой нам песню, Эллен.

Эллен сжала ноги под кушеткой.

Я не пою, Джим. Моя профессия - быть публикой.

Давай, Эллен, - упрашивал Джим, - пожалуйста, спой нам песню.

В самом деле, Джим, я журналистка, а не певица.

Джим повысил голос и взревел:

Я сказал - пой!

Эллен по-прежнему отказывалась.

Я не пою, это ты поёшь, ты певец, лучше ты спой нам что-нибудь, Джим. - Её голос звучал слабо, умоляюще. - Я всего лишь критик.

Джим продолжал устрашающе раскачиваться взад и вперёд, свирепо и устрашающе глядя на Эллен. В конце концов она запела слабым запуганным голосом первые строчки из битловской “Хей, Джуди”. Всего четыре строчки. Потом все зааплодировали, и снова всё было в порядке. Джим ушёл в спальню и увеличил громкость телевизора - шёл художественный фильм.

Микки Маус де Сад, - фыркнул он сам себе.

Все выходные Джим был в плохом настроении. Выступления в “Garden” прошли хорошо, и вообще поездка была удачной во всех отношениях, но что-то его беспокоило, и он не разговаривал в те выходные в Нью-Йорке с остальными “Doors”. Оказалось, что, когда Джим был в Лондоне с Майклом МакКлюром и Памелой, одно рекламное агентство попросило Джека Холзмана, который всё ещё управлял аудиозаписями “Doors”, разрешить “Buick” использовать в коммерческом ролике “Зажги мой огонь” за 50.000 долларов. Джек сказал, что должен посоветоваться с ребятами. Робби, Джон, Рэй и Билл Сиддонз, не сумев найти Джима, проголосовали без него. Джим услышал “Давай, Buick, зажги мой огонь”, когда вернулся в Соединённые Штаты, и сразу же отправился к Джеку Холзману, зажав его в угол во внутреннем дворике офиса Дэйвида Эндерля, сказав, что он считал песню неприкосновенной, даже если ему надоело исполнять её на публике.

Я хочу тебе объяснить, Джек, я повторяю, я хочу объяснить: не вздумай сделать это ещё раз. Эта песня дорога мне, и я не хочу, чтобы кто-то её использовал.

Песня так никогда и не была продана. Но Джим наказал их молчанием, даже не сказав никому, кроме Джека, что он был очень расстроен всем этим.

Но не только это расстраивало Джима.

Будучи в Нью-Йорке, Джим завёл нового друга - красноречивого и обаятельного Фреда Майроу, который в свои 28 лет был помощником Леонарда Бернштайна, композитором из Нью-Йоркской филармонии. Дэйвид Эндерль специально привёл Фреда в “Plaza”, чтобы познакомить с Джимом.

Джим взял бокал в другую руку, и они обменялись формальным рукопожатием. Джим сразу же потащил Фреда куда -то в сторону, почти заговорщически. Ему много говорили о Фреде Майроу - он был одним из подающих надежды композиторов в мире классического авангарда. Но, как слышал Джим, Фред хотел бросить это дело. Он услышал “Beatles” и решил, что то, чем он занимался, было не совсем то, что надо, и ему захотелось найти более популярные формы. Джим шёл к тому же с другой стороны, но оба хотели почти одного и того же: значительных изменений.

Если в течение года я не найду нового пути для творческого развития, - сказал Джим Фреду, едва они познакомились, - мне останется только ностальгия.

Это заявление произвело большое впечатление на Фреда: он знал, что для художника это было редкостью - предаваться таким мыслям на другой день после огромного успеха. Но судьба, которую Джим со страхом принимал, выходила из моды. Он никогда бы не сказал об этом вслух, разве что самым близким друзьям, но он видел себя революционной фигурой, одним из тех, кто должен был обеспечивать социальное равновесие в противостоянии старшему поколению. Или так казалось. Джиму не хотелось с этим соглашаться, но он был очень похож на своего отца. Их цели, может быть, были противоположны, но у них была одна и та же напористость и одни и те же амбиции.

Джим не стремился быть обязательно вождём революции, но если кто-то должен был им стать, то у Джима всё для этого было. Хоть он и говорил, что некоторые его песни родились из видений, но он всегда догадывался о мятежной и апокалиптической природе этих видений. Когда его фаны и рок-публика стали считать его главной фигурой существующего политического и социального движения, Джим остался внешне равнодушен к этому, но в глубине души был польщён.

Долгое время он считал, что музыкальные записи могут сыграть ту же роль, что книги и печатные манифесты - в предыдущих революциях. Он ещё не убедился в том, что был не прав. Но он чувствовал, что ему нужно найти новое направление, и, договорившись ещё раз встретиться с Фредом Майроу, он вернулся в Лос-Анджелес и стал одним из последователей радикального теоретика драмы, Антонина Арто и тридцати двух членов “Living Theatre”, находящегося в турне по Америке.

Джим был сторонником Театра Жестокости ещё в ФГУ, когда впервые прочитал Арто. Летом 1968-го года он спрашивал Джона Карпентера, журналиста из “Los Angeles Free Press” о его друге, который участвовал в “Living”. Потом он “выкачивал” информацию из Майкла МакКлюра, когда узнал, что Майкл был знаком с основателями театра - Джудит Меймена и Джулианом Беком. В ноябре Джим зачитывался статьёй о группе радикального театра в журнале “Ramparts”, пока не смог пересказать такой пассаж: “Они - не просто исполнители [написанного автором Стефаном Шнеком], а странствующая группа искателей Рая, определяющих Рай как тотальную свободу, практикующих гипноз и пропагандирующих Рай сейчас; их существование, их функция - в прямом противостоянии тому репрессивному тоталитарному состоянию, которое названо Правопорядком”.

В феврале 1969-го года, узнав о приезде театра в Университетский городок Южной Калифорнии, Джим просил секретаря “Doors” забронировать 16 билетов на каждое из пяти запланированных выступлений, а затем пригласил одного из актёров, Марка Аматина, на обед к себе домой.

Его домом было теперь уютное отдельное здание, которое Джим снял для Памелы на Бичвудских холмах в Голливуде. Джим был груб с Памелой и так и не представил Марка своей “половине”. После обеда он грубо выгнал всех, кроме Марка.

Джим пил и глотал маленькие белые таблетки. Он предложил немного и Марку, ошибочно приняв их за бензадрин. Они безостановочно проговорили до утра.

Марк выплёскивал своё нутро, рассказывая Джиму, как сильно он изменился.

В ночь, когда я увидел “Living”, я привёл с собой домой ещё тринадцать человек, которых я никогда раньше не встречал - я потерял голову после того, как сбросил одежду на сцене. Это было совсем не то, что я мечтал сделать, когда шёл туда. Хорошо! К концу следующего дня я знал, что отныне моя жизнь пойдёт именно в этом направлении. Так я стал постоянным странствующим актёром, и когда кто-нибудь советовал мне снять свои бусы, я советовал тому трахнуть себя, и шёл дальше.

“ Я делал то, что считал своим политическим и духовным миссионерством, - говорит сейчас Марк, - и то, чего искал Джим. Его работа была религиозным опытом, но она стала развлечением, и он был этим страшно не удовлетворён. “Living Theatre” состоял из людей, которые пришли посмотреть, что это такое, и не смогли уйти, и Джим хотел знать об этом больше. Он сказал, что хотел бы найти способ соединить эту политическую миссию с тем, что он делал, но не знал, как это сделать или с чего начать. Он чувствовал - все ждут, что он будет говорить, готовы слушаться каждого его слова, и это была огромная ответственность, но Джим не знал, что им сказать”.

Что же такое есть в “Living”, что вызывает такой энтузиазм? - спросил Марка Джим. - Как можно достичь такого же рода обязанности и преданности? Что я должен делать?

Череда событий, ведшая непосредственно к уменьшению привлекательности “Doors”, началась вечером в пятницу 28 февраля 1969-го года, когда “Living Theatre” представил на сцене свой революционный “круг силы, Рай сейчас”. Для Джима это представление было сродни землетрясению.

Он с друзьями сидел в первом ряду, как и всю неделю до этого. Пьеса начиналась с “Церемонии Партизанского театра”, в которой актёры были скупы на общение со зрителями, сказав лишь первую из пяти ключевых “расслабляющих” фраз:

Мне не разрешают путешествовать без паспорта.

“Living Theatre” отправился в турне по Соединённым Штатам после четырёх лет самоизгнания в Европе. За это время труппа стала интернациональной по составу, и из первых рук знала неприятности, связанные с пересечением границ. Они вовлекали зрителей в диалог, пытаясь добиться ответа, в муке и разочаровании выкрикивая слова.

Я не могу путешествовать свободно, ездить, как угодно!

Нас разделили с приятелем, меня произвольно отрезали от других!

Ворота Рая закрыты для меня!

Через несколько минут актёры уже были близки к истерике, и театр будто переменился. Джим, как и многие другие, был уже на ногах, выкрикивая лозунги, требуя “Рай Сейчас”.

Актёры тихо ушли, затем вернулись на сцену, выждали минутную паузу, и начали работать снова, теперь со второй фразой.

Я не знаю, как прекратить войны!

И пошло: перечень недовольств, поданных со взрывной энергией.

Вы не можете жить, если у вас нет денег!

Мне не дают курить марихуану!

И наконец:

Мне не дают сбросить с себя одежду!

Само тело, то, из чего мы сделаны, есть табу!

Мы стыдимся того, что наиболее прекрасно, мы боимся того, что наиболее прекрасно!

Мы не можем относиться друг к другу естественно!

Культура подавляет любовь!

Мне не дают сбросить с себя одежду!

Актёры начали раздеваться, снимая одежду, затем стояли на сцене и в проходах, но интимные места были ещё скрыты от публики. Это была активная демонстрация запрета. Когда раздевание достигло “легальных пределов”, актёры выкрикнули ещё раз:

Мне не дают сбросить с себя одежду! Я - за воротами Рая!

В этот момент появилась полиция, и представление прекратилось.

Концерт “Doors” состоялся на следующий день. После него Джим и Пэм собирались вместе провести неделю в доме на Ямайке, который уже был для них готов. Но перед отъездом в аэропорт они поссорились. Затем в аэропорту они поссорились ещё раз, и Джим отправил Памелу домой. Потом он пропустил свой самолёт. Ругаясь и мечтая о бутылке, Джим заказал место в другом самолёте и отправился в бар, где он ждал отлёта и пил. Уже на борту, во время полёта, он выпил столько, насколько смог очаровать стюардессу в первом классе. В Новом Орлеане была промежуточная остановка, где Джим снова отправился в бар и снова пропустил свой самолёт. К тому времени, когда он оформил документы на следующий рейс и позвонил в концертный зал, чтобы сказать ребятам, что немного опоздает, он был пьян.

Джим продолжал пить. Всю дорогу в Майами.

Дата добавления: 2015-09-27 | Просмотры: 413 | Нарушение авторских прав