АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Ох уж эти энурезы

Дневные и ночные, эдипальные и подростковые, изводящие родителей и позорящие детей мокрые штанишки и постели – энурезы,[42] обычно вызывающие одинаковые переживания «отцов и детей»,[43] абсолютно неповторимы по индивидуальным историям.

Я представлю две истории из опыта работы в «Саду радуги» и психоаналитически ориентированную терапию, подтверждающие общность и различия этих «тушителей пожара».[44]

Рабочий день в «Саду радуги» завершился. Я попрощалась с коллегами и ждала сторожа, когда раздался звонок в дверь. На пороге стояли папа с сыном. Небольшого роста худощавый мужчина, пропустив сына вперед, начал с извинений за беспокойство в нерабочее время. Продолжая стоять у двери, все извиняясь, он сбивчиво и долго объяснял, что ему необходимо узнать о возможности посещать «Сад радуги», так как сыну уже 5 лет.

Сын – точная копия отца в миниатюре, остановившись на границе прихожей и зала, украдкой заглядывал внутрь игровой комнаты.

Объясняя отцу, что сюда допускаются дети до 4 лет, я увидела, как он мгновенно потускнел и как-то сжался. А мальчик? Мальчика влекло в игровую, он нерешительно переступал с ноги на ногу, периодически поглядывая на меня с надеждой. Отец начал торопливо уговаривать сына уйти, сын не возражал, но молча топтался на месте. Как ему хотелось остаться! Стоя между ними, я ощущала, что отцу трудно лишать сына (а, может быть, и себя) надежды и что меня кое-что беспокоит в этой паре. Интуиция мне подсказывала, что есть что-то невысказанное, а может, скрываемое в многословии сбивчивых, бесконечных извинений. Возникла пауза, в которой и прошла сцена прощания. Приняв решение разобраться, в чем дело и что меня смущает, я предлагаю мальчику:

– Ты уже большой, тебе уже 5 лет, сюда ходить ты не можешь, но сегодня ты будешь нашим гостем.

Я, записав имя мальчика на доске имен, пригласила их в зал. Быстро осмотревшись, мальчик перешел в велосипедную и вскоре уже катался на небольшом трехколесном велосипеде. Мы с отцом сели в углу велосипедной, наблюдая за мальчиком, который кружил неподалеку, то отдаляясь, то приближаясь к отцу. Было заметно смущение отца, он сидел неловко, на краешке стула, почти сгорбившись.

– Если есть какие-то сложности, мы можем поговорить, – предложила я.

– Нет, – прервал он поспешно. – Унас нет проблем. Он немного покатается, и мы уйдем, – добавил он вновь извиняющимся тоном.

– Ваш мальчик очень похож на вас, вам, наверное, часто говорят об этом, – произнесла я, чтобы как-то разрядить напряжение.

– Да не только внешне, к сожалению.

– К сожалению? – переспросила я.

Мужчина стал рассказывать о своей семье, о своей старшей дочери-командирше, похожей на мать, о том, что сын, к сожалению, очень мягкий, нерешительный, не может постоять за себя. Я осторожно уточняла детали. Вдруг мужчина, прервав нить беседы, выпалил:

– Проблемы есть, конечно. Он (показал глазами на сына) до сих пор делает по ночам под себя.

– Вам нечего стесняться из-за его ночных пипи (было видно, как мужчина обескуражен, стыдится за сына). У вас прекрасный сын. Если хотите, попробуем разобраться, в чем дело, и если это серьезно, можно будет найти специалиста (по правилам «Зеленого дома», никто из сотрудников не имеет права набирать пациентов из числа наших посетителей; в случае необходимости мы предлагаем родителям список детских психотерапевтов), который ему поможет решить эту маленькую проблему.

Отец согласился со мной, и наша беседа пошла в направлении поиска причин происходящего в деталях быта семьи и истории их жизни. Все разрешилось неожиданно быстро. На мой вопрос о характере и устойчивости энуреза отец вначале сказал с уверенностью, что сын от рождения «не просыхал», то есть еженочно по нескольку раз мочился во сне. Сначала его будили, сажали на горшок, затем, когда невропатолог сказал, что это вредно, перестали. Раньше мальчик мочился и днем. Но теперь днем он сам следит за собой.

Я уточнила:

– Вы хотите сказать, что всегда и везде, например, если даже он спит не дома, он мочится?

Подумав, отец вдруг вспомнил, и радость осветила его лицо.

– Было, было такое. В прошлом году я остался без работы и решил зимой поехать с детьми покататься на лыжах и санках. Жена работала и не могла поехать с нами. Да, да, точно. 10 дней мы провели втроем – и ни разу он не описался. Как это я забыл?

После паузы он спрашивает:

– Может, из-за свежего воздуха, физических нагрузок? Я не спешу его разочаровывать и начинаю уточнять повседневные детали ритуала приготовления ко сну. Он перечисляет: «Ужин, мытье... или я, или жена», – и вдруг я слышу: «Пеленки». Я остолбенела.

– Что? Я не ослышалась? – и медленно без эмоций в голосе спокойно повторяю, – пеленаете.

Об без смущения уточняет:

– Ну, пеленки, тряпки между ног, чтобы не замочить постель.

Возникла пауза, у отца недоумение, он не понимает моего теперь не скрываемого удовольствия.

– А прошлой зимой, во время этого путешествия, вы его тоже на ночь пеленали?

Теперь остолбенел отец.

– То есть вы хотите сказать... Да, я вспомнил, как переживал, что забыл взять эти проклятые тряпки, а потом они не понадобились. Наверное, поэтому начисто забыл.

Пауза. Отец вновь уточняет догадку: «Значит, если его не пеленать...» – и замолкает, словно приглашает меня к подтверждению своей догадки. Он получает его в шутливом вопросе:

– Возможно, ваш сын не хочет вас разочаровывать и неукоснительно выполняет ваш заказ?..

Прервав разговор с отцом, я обращаюсь к мальчику, который кружит перед отцом на велосипеде.

– Ты все слышал. Тебе ведь скоро 5 лет. Если тебе неприятно, ты можешь сказать отцу, чтобы тебя не пеленали, что ты уже большой.

Мальчик, бросив осторожный взгляд на отца, отъехал в дальний угол велосипедной.

Далее разговор касался взаимоотношений с женой и 12-летней дочерью. Мужчина говорил о своих разочарованиях и тревоге за будущее – свое и сына, – обнаживших причины его идентификации с сыном, столь тесном слиянии в надежде на защиту от авторитаризма женщин.

Отец, прозревший в этой недолгой беседе, быстро переработал осознанное. Он уверенно заявил:

– Спасибо, я все понял. Пошли, сынок, ты накатался? Мальчик деловито сошел с велосипеда. Больше они не приходили. Нужна ли в подобном случае психотерапия?..

Второй случай потребовал для своего разрешения 7 месяцев аналитически ориентированной психотерапии. В 1994 году 14-летнюю Еву привела бабушка после безрезультатных многократных попыток излечения.

– До 5 лет мы не беспокоились. Потом, сами понимаете, детский сад – проблемы. Днем мы ее контролировали. Но во сне иногда и днем бывали оказии, а уж ночью, сколько ни сажай на горшок, все равно умудрялась описать постель. Врачи успокаивали, что пройдет.

К 7 годам стало немного лучше. Днем все нормально, ночами не так часто. Когда пошла в школу, ночной энурез участился. Мать провела детальную диагностику, анализы показали – развитие в пределах нормы. Невропатолог назначил таблетки, помогло.

Но несколько лет назад (бабушка не помнила точной даты) девочка с матерью пережили шок: в темном подъезде напал неизвестный. Все обошлось благополучно: на крики матери выбежали соседи, но у Евы возобновился ночной энурез. Несмотря на таблетки, она снова начала мочиться во сне. Правда, не каждый день. Ждали, что пройдет с началом менструации. Не помогло.

Сейчас Ева живет у бабушки одна. Ее мать с отцом уехали на заработки за рубеж. Энурез не прекращался. Когда девочка на каникулах поехала к родителям, там вновь консультировались с врачом, который посоветовал психоаналитическое лечение. Таково краткое предисловие, сделанное бабушкой залпом.

Девочка, сидящая напротив меня, – симпатичный полусформировавшийся подросток – отстраненно молчала.

– А кто был инициатором прихода ко мне?

Ева продолжает молчать, лишь края губ растянулись в улыбке.

– Конечно, она, – сказала бабушка. – Сами понимаете, стесняется. Надоедала мне каждый день, но я была занята. Она так надеется, что вы сумеете ее вылечить, – продолжает бабушка.

– Я не умею делать чудеса, – говорю я, глядя Еве в глаза. Она быстро прячет взор.

– Но если ты хочешь разобраться, в чем дело, почему твое тело разладилось, можем попробовать вместе найти причину. Но прежде чем принять решение о психотерапии, я должна многое уточнить, а ты (Ева смотрит на меня вопросительно) – подумать, готова ли ты к такой совместной работе?

– Я знаю про психоанализ, – говорит Ева, – видела в кино.

Затем началась аналитическая беседа, данные которой привожу детально.

Ева – долгожданный единственный ребенок в семье, в которой с самого начала не все ладилось. Обе родительские семьи отвергли выбор своих детей. Бабушка сразу невзлюбила зятя («гол как сокол, решил пристроиться»). В беседе она как-то обронила: «Ну что за мужик, как кумушка». Будущая свекровь не жаловала семью невестки. Последнюю считала недостойной своего сына, а в будущем игнорировала обеих – невестку и внучку («Ни дня не смотрела за ребенком»).

Молодые тем не менее поженились. Первые два года снимали комнату. На третий год жизнь молодых начала разлаживаться («свекровь сына накручивала»). Зять вскоре остался без работы, и молодые на время переехали к родителям жены. Но временное превратилось в постоянное совместное проживание. Вначале беременность, затем рождение Евы. Бабушкина помощь была необходима уже не только в решении материальных проблем.

Беременность протекала нормально, но Ева неожиданно родилась недоношенной, слабой настолько, что два месяца ей пришлось провести в кювезе. Срочные преждевременные роды начались вследствие стресса: будущая молодая мама провожала гостей, когда неожиданно любимый кот выскочил за порог на улицу и вскоре исчез. Уговоры не помогли, любимый кот мог погибнуть, она обежала всю улицу вдоль и поперек. А когда вновь вернулась домой, ей протянули живого и невредимого котика. Она, схватив его в объятия, прижала к животу, в котором сразу «вдруг что-то оборвалось».

Через час начались схватки, а еще через час родился заморыш – слабенькая, сосать не могла. Веса девочки при рождении бабушка не помнит. Год выхаживали. Наконец, как стала ходить, все пошло нормально. Заговорила в 12–16 месяцев. Ева росла общительной, но истеричной. «Это сейчас она такая тихая, спокойная, а раньше чуть что – могла биться в истерике». На мой вопрос («То есть как?») бабушка уточняет: например, не купишь, что она хочет в магазине, бросалась на пол, выла, билась об пол.

Я:

– И что, добивалась?

– Когда как.

После посещения детского сада Ева стала значительно послушнее, а как пошла в школу, проблем с воспитанием не было. И до сих пор нет. Занимается сама, учится на «отлично» по всем предметам.

Другое важное обстоятельство – совместное проживание не обходилось без крупных конфликтов. Неоднократно заходила речь о разводе, но дело до этого не дошло, так как девочка была необычайно привязана к отцу. Мать она, конечно, очень любит, но с отцом у них другие отношения.

За все время беседы бабушка подробно и обстоятельно говорила обо всех, часто оценивая людей и события, но о своем муже, дедушке Евы, ни слова. На мой вопрос о его отношениях с внучкой ответила кратко: «Нормально. Он ни во что не вмешивается, живет больше для себя». «Возможно, как зять», – подумала я про себя. Бабушка говорила о своей большой ответственности за внучку, о своих тревогах за будущее семьи. На время родители оставили девочку на попечение бабушки и уехали за рубеж на заработки. Но было понятно, что ныне, несмотря на сложность жизни за рубежом, родители Евы о разводе не помышляют.

– Тебе хочется что-то добавить к истории, рассказанной бабушкой.

– Нет, – ответила Ева.

– Ты все это знала?

– Да, мама рассказывала.

– А есть ли у тебя другие жалобы кроме энуреза?

– Какие?

– Сон, аппетит, сердцебиение, колики, слабость, мало ли что может быть?

– Нет, – говорит Ева, а бабушка добавляет:

– Тьфу, тьфу, она даже гриппом не болеет, крепкая, только вот это. Она так страдает.

– Ну что ж, – подхватываю я, обращаясь вновь к Еве, – если хочешь разобраться, почему «это», что означает «это», что оно – «это» – от тебя хочет... впрочем, ты понимаешь, что я говорю о совместном поиске причины.

– Да, я знаю, я хочу.

– Я понимаю твое нетерпение, желание поскорее разобраться с этим. Но давай не будем принимать поспешных решений.

Я предлагаю Еве еще одну встречу, беседу наедине, после которой мы примем решение о необходимости терапии.

Беседа с Евой подтвердила ее страдания, связанные с бесконечными и безрезультатными попытками покончить с «этим». Она перепробовала все: две недели вообще не пила ни капли воды – только одни сутки было сухо. «И откуда это все набирается?»

– Т о есть? – спрашиваю я.

– Если я не пью, то откуда это?

Энурез, под названием «это», был основной темой, на которую она отзывалась активно: лечила она его и с помощью трав и нетрадиционных методов,[45] и специальным пластырем. Помогали только таблетки, пила месяца два – и несколько лет все было хорошо (названия таблеток, как и точного срока их позитивного эффекта, не помнит). На мой вопрос, почему она вновь не обратилась к врачу и не начала курс лечения таблетками, ответила: «Я не очень верю, что они меня вылечили, ведь снова началось, не думаю, что они окончательно помогут».

– То есть, – уточняю я, – ты думаешь, что это не болезнь, а что-то иное?

Тут я себя поймала на том, что, как и Ева, называю ее энурез «это».

– Наверное, – отвечает она.

– Твоя война с этим «это» безрезультатна, оставь его в покое. Я больше говорить об «этом» и не буду. Если ты решишь обратиться к терапии, то мы будем говорить о тебе, о твоей жизни, друзьях, переживаниях, а оно – «это» – пусть делает что хочет. Если сама захочешь, можешь говорить обо всем, что в голове, в мыслях; будем анализировать, искать около, пока не нащупаем главного, не поймем основную причину.

Ева согласилась. Остальная часть беседы показала ее пассивность в отношении к реальности, к будущему. Между днем и ночью она постоянно находится в страхе ожидания. Расставание с родителями воспринимается ею прагматично: они нашли работу, работают, помогают.

– Хотят собрать денег на репетиторов, через год надо готовиться к вуз. Скучаю, – говорит она без энтузиазма, – но скоро же каникулы, я поеду к ним.

Друзей у Евы, как она считает, достаточно, но из-за «этого» не может ночевать у подруг. Опять она повернула тему на «это» – на что я обратила ее внимание. Она улыбнулась:

– Знаете, я с друзьями об этом говорить не могу. Даже с подругами.

– Да?

– Ну что вы, как можно? – как бы оправдываясь, объясняет Ева.

– А как ты думаешь, они бы сказали тебе, если бы и у них было такое?

– Только Л. Точно, она бы поделилась, но я с ней тоже, хотя, (Ева потупила взор), кажется, не говорила, не помню.

– Это твое право иметь и хранить свои тайны и секреты. Я вот не имею права выдавать никому, даже самым близким родным, ничего из доверенного мне пациентами. Все, что ты будешь здесь говорить, я также не имею права разглашать без твоего согласия.

Далее я плавно перешла к основным правилам аналитической терапии. Мы договорились о начале терапии с частотой один раз в неделю. Я была уверена, что это случай классического невроза – повторение травмы. Он также был связан с мамой и темным подъездом – утробой. Позитивное воздействие неизвестного препарата и недоверие к нему оставляло впечатление эффекта плацебо.

Информация, которой я владела, позволяла предполагать наличие неразрешенных эдиповых проблем, а также (хотя об этом речи не было) несложившихся, или вернее, сложившихся отрицательно переживаний, – тревоги, зависти, ревности, агрессии – связанных с матерью. В связи с преждевременными родами затруднения в отношениях могли вызывать бессознательные негативные чувства у обеих. У матери: я плохая мать, ребенок избегает моего лона, а потом груди. Удочери: есть кто-то, кого любят больше меня, здесь (в лоне) стало настолько страшно, что надо выскочить наружу, родиться. Но и здесь все осложнено. Условия искусственного вынашивания, – кювез, тишина и безмолвие, одиночество – встречи мамы и дочки не более двух раз в день.

Способствовало ли это появлению и развитию эмоциональных связей, доверию и уверенности в отношениях матери и ребенка? Не с этим ли связано приступообразное поведение девочки до 3 лет? Она падала (демонстрация смерти, акция страдания?), билась в истерике (агрессия-отчаянье).

Новейшие психоаналитические исследования и данные экспериментальной психологии доказывают значение первичной привязанности и опасные последствия их деформации, в частности, в случаях преждевременных родов.[46]

Я понимала сложность предстоящей работы, связанную не только с особенностями подросткового возраста, но и многочисленными неудачами Евы, ее фиксацией на «этом», как она называла свой энурез. Я решила начать с поддерживающей терапии и не спешить с переходом к собственно психоаналитической, чтобы дать пациентке возможность почувствовать безопасность и надежность терапевтических отношений.

Первые 3 месяца она была осторожна, подчеркнуто вежлива. Интонации голоса приглушенные, лишенные выразительности. Ева не уклонялась от ответов на мои вопросы, но обо всем говорила неопределенно, отстраненно, не выражая ни своего отношения, ни переживаний. Она была как бы около, где-то рядом со своим детством, родителями, играми и подругами. Словно наблюдатель, она перечисляла факты и события. Я слегка подбадривала ее, полушутливо подталкивая неоднозначными междометиями, выражающими эмоциональную причастность.

Отсутствие моих оценок и интерпретаций вначале смущало Еву. Возникали паузы, которые, чтобы не увеличивать ее тревогу, я заполняла вопросом или переводила разговор на иную тему. Я обнаружила в своих записях достаточно часто повторяемые мною поддержки типа: «Если тебе не хочется, об этом можешь сегодня не говорить», или «Это, может, и важно, но не стоит спешить, расскажешь тогда, когда будешь готова, захочешь» и пр.

Ева постепенно обретала свободу и уверенность, а терапия начала уже входить в аналитическое русло, когда она вдруг рассказала о своем часто повторяющемся сне. Она ищет туалет. Она идет по темному, узкому, длинному коридору. Потом что-то происходит. Она теряется, пугается. Дальше не помнит ничего. Потом вдруг оказывается на унитазе и долго писает.

– В этот момент я всегда просыпаюсь, – говорит она и замолкает, смотря мне в глаза, словно ждет моих комментариев.

– И что? – спрашиваю я. Она повторяет:

– И просыпаюсь.

Я:

– И...

Она:

– Как обычно.

– Как обычно? – повторяю я.

Пауза начинает угнетать. Ева продолжает молчать. Я вновь задаю вопрос:

– Что ты чувствуешь?

– Во сне приятно, просыпаюсь – злюсь.

– Злишься?

Она продолжает молчать.

– Злишься, потому что?

– Да, – говорит она зло и продолжает, – опять! Каждый раз!

После паузы я уточняю свой вопрос:

– Ты злишься на себя или на свое тело?

– Не знаю, – отвечает она растерянно и как-то сникает. Вновь возникает пауза, после которой я говорю полушутливо-полусерьезно:

– Оставь свое тело в покое, оно само справится, найдет дорогу в туалет. Всему свое время... не спеши.

Я начинаю уточнять детали ее приготовления ко сну, засыпанию, спрашиваю о расположении мебели в спальной комнате, кровати и пр., и тут выясняется, что спит она в постели папы!

Перебралась она туда в ту злосчастную ночь, когда ее с мамой напугали в подъезде. Папа был в отъезде (он первым уехал на заработки, а через полгода к нему присоединилась и мама). С тех пор и после отъезда матери она стала спать в постели отца.

– Ева, – спрашиваю я, – у тебя есть своя кровать? Где она?

– В той же комнате, в углу напротив, – отвечает Ева.

– Ева, как ты думаешь, чье место в постели папы? Она смотрит сквозь меня в пустоту, на лице недоумение. Я продолжаю спокойно и доброжелательно:

– Я понимаю, что это приятно, но твое место в твоей кровати, твоей постели, а позже – рядом со своим мужем.

Она, слушая меня, напряженно вслушивается, вглядывается, недоумение сменяется растерянностью.

– Да, да, если даже обе кровати твоих родителей свободны, это их законное супружеское ложе даже в их отсутствие. И у тебя есть свое законное ложе, твоя кровать, место твоих грез, снов и фантазий. Никому, даже детям, не дано права занимать чужие места, тем более постели родителей.

Я не даю ей опомниться:

– Ты не знала этого, но теперь знаешь. Вернись в свою кровать. Возьми самое хрустящее накрахмаленное белье, застели свою постель и мечтай о своем будущем. Оно твое! У тебя есть свое место! Оно в твоей собственной постели и пространстве твоей жизни.

Этой темы мы обе не касались ни разу в продолжении всей терапии.

На сеансах Ева все чаще начала говорить о своих отношениях с матерью, о том напряжении, которое она испытывает при мысли о предстоящей встрече.

– Она меня не понимает. Потому что. – возникает пауза (я не спешу ее заполнить), и Ева договаривает:

–...Она меня не знает, не чувствует, чего я хочу.

– Тебе кажется, что она тебя не любит?

– Не то что не любит, наверное, любит, но как-то не так.

Ева замолчала.

–...Как тебе хочется? – продолжаю я. – Да, ты растешь, Ева, меняешься, мама далеко, она, возможно, не успевает привыкнуть к одним изменениям своей дочери, как у тебя появляются новые.

Она смеется:

– Наверное. Одежда, которую она присылает мне, почти всегда мала, хотя она спрашивает размеры. Быстро расту.

На 22-м сеансе Ева какая-то необычайно игривая. Заметно, что она сдерживает себя. Хотя мило болтает о том о сем, незначительном. Замечаю, что она явно подразумевает нечто иное, я жду, не задавая вопросов. К концу сеанса она, опустив глаза, стыдливо произносит:

– Уже две недели сухо. Я не сразу поняла.

– Сухо... – она молча, выжидающе, терпеливо смотрит мне в глаза.

– А, – до меня дошло, – в твоей постели сухо. Ты удивлена?

Она задиристо:

– А вы?

– А как ты думаешь?

– Я думаю, вы знали, – смеется она, – но не говорили. Спасибо вам, – говорит Ева, – этот поганый сон больше не снится.

– Это твой сон, и он был нужен тебе, как и «это».

– Больше не будет? – спрашивает она.

– А что, ты хочешь прекратить терапию? – отвечаю я вопросом.

– Как скажете вы.

– Разве мы договаривались работать над «пипи»?

Ева прерывает меня:

– До отъезда к маме я хочу приходить еще.

К моменту расставания Ева переполнена радостью предстоящей встречи. Она приготовила сюрприз.

– Я и бабушку попросила ей не говорить, что все прошло. Она сама хочет сообщить матери о своем успехе, не тревожась за то, что мать не поймет ее радости.

Что ж, опять Эдип, опять инцест, но все иначе, чем в первом, втором и всех иных случаях. Но почти всегда энурез – это история отношений, ожиданий и переживаний, которые в детском психоанализе проще поддаются разрешению.

Успех терапии Евы базировался на трансфере стабильной, ровной и уверенной в себе и ребенке матери. Ева не сомневается в своем мнении: «Вы знали, знали (что энурез прошел), но не говорили». Для нее это очень важное ощущение – вера другого человека в нее.

Безусловно, что не меньшее значение имел вовремя произведенный запрет инцестуозного желания.

Еве больше не нужен «поганый» сон. В терапии она твердо обрела свое место в пространстве семейного треугольника.

Этюд

Дата добавления: 2015-09-27 | Просмотры: 350 | Нарушение авторских прав