АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Трудная судьба модернизации

Вот уже добрый десяток лет не стихают споры о путях и перспективах рыночной и демократической трансформации России. На старте либерализации в начале 90-х годов ушедшего столетия эти перспективы мыслились исключительно как вестернизация, «осовременивание» на западный манер, что естественным образом сфокусировало внимание отечественных гуманитариев на изучении западных концепций развития и интерпретациях российской социо-политической динамики в терминах конвергенции, модернизации, демократизации и транзитологии. Впрочем, уже первые шаги гайдаровцев и чубайсовцев обнаружили самобытность отечественной эмпирики, не желающей вписываться в оптимистические сценарии демократического транзита. Либералы ельцинской волны, преуспев в разрушении советской институциональной структуры и насаждении квазирыночных и квазидемократических мутантов, за десять лет реформ и экспериментов кажется, умудрились не создать ничего рационального и жизнеспособного. Немудрено, что постсоветский человек не идентифицирует себя с новыми институтами и, ощущая свою ненужность стране и новому «демократическому» государству, вполне резонно задается вопросом «а зачем мне такое государство?». В политической и научной среде такие настроения все чаще артикулируются как разрыв с модернизационной парадигмой и поиск иных объяснительных схем. Неудачный опыт модернизации нашей страны путем заимствования патентованных западных образцов в теоретической рефлексии предстает как доказательство бессодержательности концепта модернизации и (или) как обоснование несовместимости западной рационалистической модели с самобытными социальными практиками традиционалистских сообществ. К примеру В.Межуев утверждает, что термин «модернизация» (трактуемый как синоним современности) применительно к Западу не имеет смысла, поскольку последний всегда живет в своем времени, всегда тождествен себе и, стало быть, в каждый данный момент современен. Он никогда не рассматривал современность как нечто, лежащее впереди себя или находящееся в ином месте и потому никогда не ставил перед собой задачу осовременивания как целенаправленного перехода от архаики к модерну. Поэтому для Запада модернизация – пустая тавтология, синоним развития. Отсюда следует вывод: модернизация как осовременивание актуальна лишь для стран недоразвитых, «несовременных» или «недосовременных». Для них модернизация выступает как стратегия форсированного догоняющего развития, суть которой наилучшим образом выражается лозунгом советских времен – «догнать и перегнать»[1]. Модернизация, таким образом, предстает как гонка за лидером, где наградой победителю служит приобщение к «золотому миллиарду», к клубу цивилизованных и процветающих сообществ.

Следующий шаг в логике антимодернизма связан с анализом трудностей и противоречий догоняющего развития, из которого следует утверждение, что модернизация вообще не метод решения проблем, поскольку воспроизводит апорию Зенона «Ахил и черепаха». Ориентация на западные образцы, ценности и достижения (экономический рост, потребление, демократия, институциализированное участие, конституционализм, трипартизм, рациональная бюрократия и пр.) – это миражи, которые удаляются по мере приближения к ним, поскольку Запад не стоит на месте, а развивается, причем весьма динамично. Поэтому реальной альтернативой модерну может быть лишь постмодерн. Именно так считают

Таблица 2. Сравнительная характеристика традиционного, современного и постсовременного обществ.

Источник: B.B. КОЗЛОВСКИЙ, А.И. УТКИН, В.Г. ФЕДОТОВА. Модернизация: от равенства к свободе. СПб., изд-во Санкт-Петербургского ун-та, 1995, 278 с.

авторы монографии «Модернизация: от равенства к свободе», которые путем сравнения традиционного, современного и постсовременного укладов приходят к выводу, что, последний наиболее адекватен российским реалиям.

На наш взгляд подобная точка зрения не убедительна как минимум по двум основаниям. Во-первых, приведенная таблица иллюстрирует скорее не принципиальные различия между модерном и постмодерном, а их генетическое родство. Поэтому более уместно говорить о постмодерне не как о качественно новой фазе развития, а как об очередном витке все той же модернизации. Во-вторых, аналитическая и эвристическая ценность этого концепта в его политическом приложении представляется весьма сомнительной из-за присущих ему органических дефектов, обстоятельно описанных в «анти-постмодернисткой» литературе.

Б.Капустин в принципе не отвергая познавательный потенциал постмодернизма, тем не менее, подчеркивает, что в своем нынешнем сугубо западническом виде он не годится для описания «посткоммунистической постсовременности». Создавший свои «хрестоматии» западный постмодернизм особенные и специфические формы постсовременности, определяемые ее связью с «поздним капитализмом», принимает за постсовременность как таковую. Совершается логическая ошибка: особенное ставится на место общего, а явление представляется сущностью. Постмодернистская интерпретация российского посткоммунизма должна осмыслить вариативность связи «постсовременного» с разными социальными конфигурациями. Ей придется преодолеть «эссенциализм» западного постмодернизма и благодаря этому расстаться с его воляпюками и достичь нового понимания своего непосредственного предмета — сегодняшней России и возможности освободительного действия в ней.[2] Но даже если так, если удастся преодолеть изъяны западного постмодернизма, то, что все-таки станет предметом «постмодернистской интерпретации российского посткоммунизма», какие признаки постмодерна можно обнаружить в социально-политическом пространстве России?

Пытаясь обнаружить следы постмодерна в посткоммунизме, Ассен Игнатов[3] в частности отмечает, что термин «постмодерн» стал модным словечком, проникнув из философии, литературы и искусства в сферу политики и политологии. Интеллектуальная сторона постмодернизма характеризуется более заметным стремлением к «разногласиям», чем к «консенсусу»; желанием возродить ложные умозаключения и парадоксы; тенденцией считать границу между истиной и ошибкой, между фантазией и реальностью условной; гарантировать «равенство всех форм дискуссии» и широту норм, жертвуя «большими исследованиями» в угоду «малым» и так называемому «деконструктивизму». Поэтому постмодернизм–это радикальная форма релятивизма и номинализма, новая версия иррационализма, которая выдает себя за «яркую науку» и является преднамеренно провокационной (курсив мой–Е.М.).

Для понимания этого феномена необходимо провести четкое различие между постмодернистской реальностью и постмодернистским мышлением. Постмодернистские философы зачастую затушевывают его вполне преднамеренно, но в серьезном анализе эти два аспекта постмодернизма не должны смешиваться. Можно утверждать, что социо-политические и интеллектуальные реалии посткоммунистической Восточной Европы действительно обладают некоторыми характеристиками, для которых применим термин «постмодерн». Одной из них является то, что политика в этих странах похожа на серию спектаклей. В политических кампаниях и риторике всегда присущий политике элемент игры здесь становится самоцелью.

К сценарной постановке политических акций особенно часто прибегают такие политическими демагоги, как Жириновский, Тиминский или Ганчев. Они играют роли комедиантов не только в метафорическом, но и в буквальном смысле. Их деятельность представляет собой вид псевдоискусства, политический китч.

Тенденция к «символической политике», т.е. к стиранию различий между символом и тем, что он символизирует, может также рассматриваться как типичный постмодерн. То, что символизируется, перестает быть реальностью и становится только символом. Это приводит к тому, что мы имеем дело только с символами, взаимосвязанными с другими символами. Символы превращаются в «виртуальную реальность», некоторые события, зачастую трагичные, приобретают свойства призраков, когда за что-нибудь, имеющее символическое значение, (например, Косово как колыбель сербианства) воюют в кровавых битвах.

Поскольку реальность Восточной Европы во многих отношениях можно определить термином «постмодерн», возникает соблазн исследовать ее в постмодернистском духе. Однако, несмотря на ряд интересных идей, такие исследования представляются сомнительными. Рационализм – вот фундаментальный постулат научного исследования, а постмодернизм является антиподом рациональности, когда он из описательного приема переходит в метод. В современной жизни много иррационального, но исследования этих иррациональных явлений и их научная рефлексия должны оставаться рациональными.

Складывается удручающая картина. У российской политики как не было, так и нет надежного теоретического фундамента. Вместо осмысленной стратегии развития, основанной на понимании общих и специфических закономерностей, предлагается (в который раз) «догнать и перегнать», обойти Запад на повороте (или отстать на круг?), перескочив из архаики в царство постматериальных ценностей. Идея конечно заманчивая, но невыполнимая, поскольку вряд ли удастся втолковать миллионам недоедающих людей, что качество жизни – субстанция метафизическая, очищенная от грубого материализма, что потребительство, хотя и хорошо, а духовность лучше. Ну и конечно, вряд ли получится обмануть историю. Она этого не любит, обижается и мстит. Историю, как и уголовный кодекс, надо чтить, находить в ней объективную логику и по возможности отражать ее в логике научных понятий.

Похоже, что период развития отечественной политологии «вширь» путем заимствования западнических «измов» заканчивается. Сегодня она подошла к исчерпанию источников экстенсивного роста и сама нуждается в модернизации путем осмыслении и критической переработке всего доступного нам теоретического наследия. При этом не надо забывать что богатейший теоретический потенциал западной политической науки создавался прежде всего как инструмент самопознания западной цивилизации и потому его прямая экстраполяция на «не-запад» неуместна. Поэтому, не отметая с порога «не оправдавшие себя» в российских условиях подходы или проекты, следует вычленить в них универсальное и специфичное, чтобы, не впадая в банальное стилизаторство, определить пределы их сопряжения с конкретными социальными контекстами.

В сущности, речь идет о построении систематизированной внутренне не противоречивой теории политической динамики, пригодной для описания универсальных, видовых и локальных процессов эволюции и развития политических систем. Такой теории пока нет, поскольку существующие в западной политологии подходы как уже говорилось слишком «эгоцентричны», а свои пока не наработаны. Между тем наука начинается лишь тогда, складывается ее инструментарий в виде целостной системы соответствующих категорий.

Дата добавления: 2015-09-18 | Просмотры: 439 | Нарушение авторских прав