АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Глава пятая. Раздался вопль – крик такого безысходного отчаяния, что я толкнула Галена прочь

Раздался вопль – крик такого безысходного отчаяния, что я толкнула Галена прочь. Мне необходимо было видеть. Дойл был бы неподвижен как стена, Гален сдвинулся, но не намного. Его тело было мягче, не такое непреклонное, но держало меня не хуже. Может, мне удалось бы его подвинуть, если бы я решилась сделать ему по-настоящему больно, но я больше никому не хотела причинять боль из тех, кто мне дорог.

Гален судорожно вздохнул.

Голос Риса сказал:

– Помоги нам, Богиня!

Я сильнее толкнула Галена:

– Да пусти же, дай мне посмотреть!

Он наклонился ко мне, вжался в волосы лицом:

– Не надо тебе смотреть.

Мой испуг перешел в панику.

– Пусти, или я тебя ударю! – закричала я.

– Пусти ее, Гален, – сказал Рис.

– Нет.

– Гален, встань. Мерри не ты. Она хочет видеть.

От этого тона панический страх сменился ледяным спокойствием, но оно было ненатуральное. Того рода спокойствие, когда ужас на время уходит в сторону, чтобы дать тебе возможность действовать.

Сопротивляясь каждым мускулом, Гален медленно подвинулся к другой стороне кровати, не к той, с которой он на меня упал. Он сдвинулся в сторону того зрелища, от которого хотел меня уберечь.

Сначала я увидела ночного летуна, саваном обернувшегося вокруг Ба. Ее насквозь пронизывал шип – такие прячутся в складках тела ночных летунов. Мне видны были острые зазубрины на шипе, и не надо было спрашивать, почему он – а это был он – не вынул шип. Если его вытаскивать, он разворотит рану. Но его и не отрежешь, как древко стрелы – это ведь часть тела летуна. Но почему он не выдернет шип и не покончит с делом?

Рука Ба протянулась в никуда. Она была еще жива.

Я села, собираясь встать, и никто меня не остановил. Это уже был дурной знак. Значит, вижу я далеко не все. Сидя я увидела больше. На полу, уставясь в потолок и время от времени моргая, лежал Дойл. Перед надетой на нем медицинской рубахи почернел, в прорехе виднелась обожженная до мяса плоть. Рядом на коленях стоял Рис, держа его за руку. Почему он не звал врачей? Нам нужен врач! Я надавила на кнопку вызова у кровати.

С постели я полуслезла, полусвалилась. Капельница потянула руку, и я вырвала иглу. По руке побежала струйка крови, но если боль и была, то я ее не почувствовала. Я присела на пол между Рисом и Дойлом и только тогда увидела Шолто. Он лежал дальше Дойла, рухнув на бок, волосы закрывали лицо, и я не видела, в сознании ли он, смотрит ли на меня или ему не до того. Остатки футболки, прежде обрамлявшие бледное совершенство его тела, теперь открывали взгляду черно-красное месиво. Но если Дойлу удар пришелся в живот, то Шолто – прямо в сердце.

В короткий миг стряслось столько, что я не в состоянии была все это осознать. Я опустилась на колени, застыв в нерешительности. Тихий стон привлек мое внимание к той, которая меня воспитала. Если и могу я кого-то назвать матерью, то только ее. Она смотрела на меня карими глазами, единственными глазами в мире, в которых светилась для меня материнская любовь. Вместе с моим отцом она вырастила меня. Я смотрела на нее, стоя на коленях – только так я могла теперь смотреть на нее снизу вверх, как в детстве.

Летун приоткрыл мясистые, как у ската, крылья, показывая, что шип прошел почти точно под сердцем. А может, даже его задел. Брауни убить нелегко, но рана слишком ужасна.

Она смотрела на меня, силясь дышать сквозь кинжальную боль. Я взяла ее руку и ощутила ответное пожатие – всегда такое крепкое, теперь оно едва чувствовалось, словно она хотела сжать мне руку, но не могла.

Я повернулась к Дойлу и взяла его руку тоже. Он прошептал:

– Я тебя подвел.

– Нет, еще нет, – качнула я головой. – Подведешь, если умрешь. Не смей умирать.

Рис перешел к Шолто, склонился, отыскивая пульс, а я держала за руки бабушку и любимого и ждала их смерти.

В такие минуты в голову приходят странные мысли. У меня в голове неотступно вертелась сцена, когда Квазимодо смотрит на мертвое тело воспитавшего его архидьякона на мостовой и на свою повешенную возлюбленную, и говорит: «Вот все, что я любил!».

Я запрокинула голову и закричала. Ни дети, ни корона, ничто на свете в этот миг не казалось мне достойным той платы, что я держала в обеих руках.

Вбежали медики. Засуетившись над ранеными, они попытались отобрать у меня руки Ба и Дойла, но я не могла разжать пальцы. Я боялась, что стоит мне отпустить их, как случится самое худшее. Самой было понятно, что это глупо, но сжимавшие мою руку пальцы Дойла стали для меня всем. А невесомые пальцы Ба были еще теплые, еще живые. Я боялась их отпустить.

Но ее рука судорожно сжалась. Я взглянула ей в лицо: глаза открылись слишком широко, дыхание нехорошее. Медики сняли ее с шипа, заставив летуна отодвинуться, и вместе с шипом из нее вышла жизнь.

Она качнулась ко мне, но ее перехватили чьи-то руки, оторвали от меня в попытке спасти. Я знала, что уже поздно. Может, удастся ненадолго вернуть пульс, вернуть дыхание – но не жизнь. Так бывает иногда в самом конце – разум и душа уже ушли, но тело еще не осознает смерти, не осознает конца.

Я повернулась к другому, чью руку держала. Дойл судорожно втянул воздух. Врачи оттащили его от меня, навтыкали иголок, уложили на каталку. Я встала, не желая отпускать его руку, но уже подбежала доктор Мейсон, оттаскивая меня прочь. Что-то она говорила, что-то о том, что мне нельзя волноваться. Почему врачи все время говорят что-то невообразимое? Не волноваться, шесть недель не вставать, снизить психологическую нагрузку, меньше работать... Не волноваться.

У меня отобрали руку Дойла. То, что его вообще смогли от меня оттащить, уже говорило много о его состоянии. Если бы ему не было так плохо, разве что смерть помешала бы ему остаться со мной.

Разве что смерть.

Я посмотрела на Шолто. Там стояла тележка реаниматоров. Врачи пытались запустить его сердце. Госпожа, помоги мне. Помоги нам всем, Богиня!

Над Ба тоже сгрудились врачи, пытаясь что-то делать, но раненых уже отсортировали: сначала Дойл, потом Шолто, только потом Ба. Меня должно было приободрить – и так оно и было – что первым увезли Дойла. Значит, его считают жизнеспособным.

Тело Шолто дернулось от разряда. Разговор я слышала только обрывками, но я увидела, как врач качнул головой: нет. Еще нет. Еще разряд, мощней – тело вздрогнуло сильнее, забилось на полу.

Гален с залитым слезами лицом попытался меня обнять, когда тело Ба накрыли простыней. Полицейские не знали, что им делать с летуном. Как нацепить наручники на столько щупалец сразу? Что делать с обугленной больничной палатой, когда все в один голос говорят, что виновата во всем погибшая женщина? Что делать, когда волшебство становится явью, и холодное железо обжигает плоть?

Доктора качали головами над Шолто. Он лежал ужасающе неподвижно. Помоги мне, Консорт. Помоги мне, Консорт! Помоги им помочь. Гален хотел прижать меня лицом к своей груди, не дать мне смотреть. Я его толкнула – сильней, чем хотела, он пошатнулся.

Я пошла к Шолто. Врачи пытались меня не пустить, что-то говорили, но Рис их удержал. Качнув головой, он что-то им сказал, я не расслышала что. Я опустилась на колени у тела Шолто.

У тела... Нет. Нет!

Ночные летуны – те, кого полицейские не пытались арестовать, – сгрудились возле меня и своего царя, накрыли его черным плащом, если у плаща бывают мышцы, и плоть, и бледные подобия лиц.

Щупальце потянулось к телу – потрогать. Я протянула руки летунам по обе стороны от меня – как тянешься за рукой друга, разделяющего твою потерю. Вокруг моих пальцев обвились щупальца, чуть сжали, утешая, насколько это возможно. И я закричала, на этот раз вслух:

– Помоги мне, Богиня! Помоги мне, Консорт!

Я чувствовала такой гнев, такую жгучую, страшную ярость, что сердце готово было взорваться, по коже побежал пот от жара моего гнева. Я убью Кэйр. За это я ее убью. Но потом. Сейчас, в эту минуту, мне важнее, чтобы выжил Царь.

Я посмотрела на стоящего рядом летуна – на его черные глаза, на бледный безгубый рот с острыми клыками. По бледной плоской щеке скользила слеза. Это их гнев, их ярость, их царь... Но... Он и мой король тоже, а я его королева и их царица.

Запахло розами. Богиня была рядом. Я молила о напутствии, и ответ пришел не в словах и не в видении. Мне пришло знание. Я просто знала, что делать и как. Я видела все извивы нужных чар, и знала, что если пришла в них нужда, то нет времени думать, не ждет ли на той стороне нечто ужасное. Волшебная страна ничем сегодня не могла бы ужаснуть меня больше, чем уже увиденным. Кошмары мне не страшны – я шагнула далеко за их пределы. Осталась только цель.

Я склонилась над Шолто; летуны сдвинули щупальца вверх, удерживая только мои запястья, а руки я возложила на тело их царя. Прежде я вершила волшебство сексом и жизнью, но в моих жилах течет не одна эта магия. Я Неблагая сидхе, и мне доступна магия смерти, а не только жизни. В смерти, как и в жизни, есть сила. Есть сила в том, что ранит, как и в том, что спасает.

На миг я подумала воспользоваться подсказанными чарами для Дойла, но это волшебство предназначалось только для слуа. Моему Мраку оно не поможет.

Когда-то Богиня дала мне выбор – оживить волшебную страну силой жизни или смерти, секса или крови. Я предпочла жизнь и секс крови и смерти. И вот сейчас, в залитой кровью Ба рубашке, я выбираю опять.

Я повернулась к Рису. Гален не сделает, что мне нужно, промедлит.

– Рис, принеси мне тело Ба.

Рису пришлось поспорить с докторами, Гален помог ему победить в этом споре. Рис принес тело и положил его поверх тела Шолто, словно знал, что я задумала.

Говорят, что у мертвых кровь не идет, но это неправда. У только что умерших идет. Умирает мозг, перестает биться сердце, но кровь какое-то время еще вытекает. Да, у мертвых идет кровь – недолго.

Ба казалась такой маленькой на теле Шолто. Ее кровь потекла по его бледной коже, по черным ожогам, оставленным рукой власти.

Я затылком чувствовала взгляды Галена и Риса. Слышала – смутно, без внимания, – возражения Галена. Они не имели значения. Ничто не имело значения, кроме магии.

Я положила руки в браслетах из щупалец поверх узкой груди Ба. Слезы обожгли глаза, пришлось сморгнуть их, чтобы видеть снова. Кожа у меня вспыхнула лунным светом – я призвала свою силу. Всю целиком. Если я способна быть истинной королевой волшебной страны, принцессой крови, то пусть я буду ею сегодня, сейчас. Дай мне силу, Богиня. Именем твоим молю.

Волосы вспыхнули так ярко, что боковым зрением я ловила их гранатовые отсветы, видела, как струятся алым огнем пряди по моей больничной рубашке. Глаза бросали зеленые и золотые блики. Летуны, что прикасались ко мне, засияли белым светом, сияние распространилось на весь их круг – все они засветились, будто сидхе, белым, лунно-ярким сиянием.

Тело Шолто начало светиться, точно тем же белым чистым светом, что и мы. Волосы мягко подернулись белым и желтым свечением, похожим на первые лучи зари в зимнем небе. И я услышала его первый вдох, рокочущий, алчный вдох восстающего из мертвых.

Его глаза распахнулись, уже горящие желтым и золотым огнем. Взгляд остановился на мне.

– Мерри, – прошептал он.

– Мой царь, – сказала я.

Взгляд переместился на сияющее кольцо летунов – они горели ярко-ярко, не уступая никакому сидхе.

– Моя царица, – отозвался Шолто.

– Ныне я клянусь отомстить за гибель своей бабушки. Убийцей родичей провозглашаю я Кэйр.

Он накрыл мою руку ладонью, и сияющие щупальца летунов накрепко связали наши руки.

– Услышано, – почти в один голос сказали летуны.

– Мерри! – крикнул Гален. – Не надо!

Но я поняла то, до чего не додумалась прежде. Когда Шолто призвал Дикую охоту вернуться в волшебную страну, он сделал это один, меня с ним не было. Я уже бежала прочь. Сегодня я не побегу. Мы призвали это волшебство вместе, собственной плотью, и оба мы во плоти поведем ее.

– Уберите людей, – приказала я звенящим от силы голосом, отдавшимся эхом, словно мы в громадной пещере стояли, а не в маленькой комнате.

Рис не стал тратить время на расспросы, и Галена заставил помогать. Я слышала, как он сказал: «Они с ума сойдут, если будут смотреть. Выводи их отсюда!».

Я склонилась к Шолто, сияющая плоть к сияющей плоти, и едва наши губы соприкоснулись, как вспыхнувший свет ослепил даже меня.

И в этом свете, в этом чистом, Благом свете, наружная стена вместе с разбитым окном начала таять. Она расплылась в этом свете, но не исчезла совсем – из белого холодного света соткались контуры. Неясные, странные силуэты со щупальцами, с клыками, с избытком конечностей. Но в прошлый раз они выходили из мрака и тьмы, а сейчас формировались из белизны и света. Кожа у них была белоснежной кожей сидхе, но контуры – именно те, которые должны быть у Дикой охоты слуа. Их назначение было поражать ужасом любого, кто их увидит, и лишать разума тех, кто слаб духом.

Шолто, я и летуны как одно существо повернулись к сияющему клубку кошмаров. Все, что видела я – блеск глаз, алебастровое свечение кожи, белое резкое сияние зубов. В мраморном блеске и твердости к жизни явились чудовищно прекрасные создания – в кружеве щупальцев, в топоте множества ног – так что глаз старался соединить их в одно огромное существо. Только упорно вглядываясь, можно было понять, что это не одно создание, а множество, все разные, все чудесно сложенные, наделенные мышцами и силой ради своего предназначения.

Потолок растаял, и к нам скользнули более крупные тени. Летуны отпустили мои запястья, позволив коснуться снабженного щупальцами создания, казавшегося мешаниной форм – настолько запутанной, такой древней, что даже под действием творящихся чар мой разум не в состоянии был воспринять его очертания. Магия хранила меня – иначе мой разум мог быть смят и раздавлен жутким видением тварей, льющихся с потолка. Но едва я коснулась сияющего существа, как оно изменилось.

Из клубка щупалец выплыла лошадь. Большая белая кобыла с горящими алым огнем глазами, с ноздрями, при каждом выдохе испускающими столбы пара. Громадные копыта выбивали из пола зеленые искры.

Шолто сел, держа в руках хрупкое тело. Ба казалась маленькой, как ребенок. Шолто протянул ее мне; его руки и грудь были залиты ее кровью. Мне встречались мужчины, которые не предложили бы мне сделать выбор, сами решили бы, что им делать. Но Шолто, видимо, понимал, что решение должно принадлежать мне.

Я коснулась лошадиной шеи: она была настоящая, теплая, пульсировала жизнью. Я прислонилась к плечу лошади – она была слишком высока, чтобы я забралась на нее без посторонней помощи. Кобыла обнюхала мои волосы, и я почувствовала, что в них что-то запуталось. Потрогав, я нащупала листья. Листья и ягоды, вплетенные в гранатовое сияние.

Шолто посмотрел на меня чуть расширенными глазами, не выпуская из рук тело женщины, которую я любила больше всех женщин в мире.

– Омела, – прошептал он. – У тебя в волосах омела.

Со мной однажды случилось такое в волшебной стране, но за ее пределами такого не бывало. За спинами светящихся ночных летунов я разглядела Риса и Галена – здесь остались только они. Гален закрывал глаза рукой, как делали мы все той ночью, что вернула магию слуа. Той ночью Дойл повторял: «Не смотри, Мерри, не смотри». Кольнуло воспоминание, как его уносили. Он где-то в этой же больнице, может быть борется за жизнь... Я едва не забыла о своей цели, но взгляд упал на извивающийся кошмар, и я вспомнила, что даже беглый взгляд на то, что клубилось тогда под потолком пещеры, нес безумие. Сейчас я спокойно смотрела прямо в середину сияющей клубящейся массы, понимая, что это первозданная магия. Зубастый кошмар – это то, как я себе ее представляю. Первозданная магия приобретает форму сперва в воображении смотрящего, и только потом наяву.

Не сводя глаз с волшебного клубка, я понимала, что пока не закончу объявленную охоту, не смогу отвлечься. Все равно что спустить лавину – придется мчаться с ней до самого конца. И только потом я смогу еще раз обнять Мрака. Я помолилась, чтобы Богиня сохранила его живым, пока магия не выпустит меня из своих объятий.

Рис смотрел на клубок с восторгом – он видел то же, что и я: красоту. Но он ведь был прежде богом войны и кровопролития, а до того – божеством смерти. Гален, мой славный Гален, к столь ужасному поприщу никогда не будет готов. Да, эта магия не для слабых сердцем. У меня сердце слабым не было; мне казалось, будто у меня вовсе нет сердца. Не знаю, что позволяет мне чувствовать, но я этого лишилась. Я смотрела на тело Ба и чувствовала внутри лишь ревущую пустоту. Я ничего не чувствовала, кроме жажды мщения, и эта жажда была самодовлеющим чувством, свободным от ненависти, гнева и скорби. Будто она сама по себе была силой, едва ли не живым существом.

Рис подошел к кольцу летунов, не сводя взгляда с извивающейся массы белого света и плывущих контуров. Остановившись на краю сияющего круга, он посмотрел на меня:

– Возьми меня с собой.

Шолто ответил за меня:

– Нынешней ночью у нее уже есть охотник.

– Куда уходит Мерри? – спросил Гален, не поднимая взгляд от пола. Он все еще не понял. Слишком он молод.

Я вдруг припомнила, что он чуть не на сотню лет старше меня, но Богиня шепнула у меня в голове: «Я старше всех». Я поняла. В эту минуту я была ею, а значит, лет мне хватало.

– Позаботься о ней, Гален, – попросила я.

Он поднял голову на мой голос и увидел лошадь с ее белой шкурой и пылающими глазами. И застыл изумленно, забыв об испуге. Как и я, он не успел застать времена, когда сидхе еще не лишились своих сияющих лошадей. До этой минуты нам оставались только рассказы о них.

Круг летунов расступился, и Рис с Галеном дружно потянулись руками вверх, словно заранее сговорились. Парящие над нами белые тени полетели к ним. Гален был выше, и его конь возник первым – такой же белый и чистый, как моя лошадь. Конь сверкнул глазами – они горели золотым, а не алым огнем, как у моей лошади. Пар из его ноздрей не валил, и искры от копыт летели золотые, как его глаза. Только по размерам и исходящему ощущению силы понятно было, что они с моей лошадью одной природы.

Под рукой Риса тоже возникла белая лошадь, но совершенно другая: то ли иллюзия это была, то ли обман глаз, но она то казалась совсем настоящей белой лошадью, то вдруг конским скелетом, как пресловутый конь смерти.

Поглаживая ее по морде, счастливый Рис что-то тихо говорил – по-валлийски, но на диалекте, который я почти не понимала. Уловила я только, что он счастлив ее видеть и что слишком долгим было ожидание.

Гален потрогал своего коня осторожно, словно ждал, что тот исчезнет. Он не исчез. Уткнувшись ему в плечо, конь тоненько, довольно заржал. Гален улыбнулся – невозможно было не улыбнуться в ответ.

Шолто протянул Галену тело Ба, и тот бережно принял ее на руки. Улыбка его пропала, на лице осталась только печаль. Я оставила его печалиться, оставила скорбеть за меня, потому что моей собственной скорби придется ждать; нынешняя ночь – для крови.

Тень с потолка дотянулась до плеча Шолто, словно не в силах была дождаться его прикосновения, как нетерпеливая любовница. Едва дотронувшись до Шолто, она преобразилась в белое сверкающее существо – как будто лошадь, но не совсем лошадь. Словно слили воедино большого белого жеребца и ночного летуна: слишком много ног, но на сильных плечах и шее только одна изящная голова. Глаза у нее были черны той же черной пустотой, что глаза летунов. А летуны вокруг начали петь. Да-да, петь, высокими, почти детскими голосами – так пели бы в небе летучие мыши, если бы умели. Я поняла, что моя магия преобразила Дикую охоту. Я не была ни слуа, ни чистокровной Неблагой, и хотя мы будем нести ужас и возмездие, мы полетим под пение летунов. Мы понесемся в небе, блистая, и пока не свершится месть, никто и ничто нас не остановит. В прошлый раз Шолто сделал ошибку, не дав охоте четкой цели, но сегодня мы эту ошибку не повторим. Я знаю, на кого мы охотимся, я объявила о ее преступлении вслух. Пока мы ее не загоним до смерти, ни одна сила в волшебной стране или в землях смертных не сумеет нам противостоять.

Шолто поднял меня и усадил на кобылу с горящими красным огнем глазами. Сел сам на многоногого жеребца. Песня летунов приобрела слова – распев столь древний, что я ощутила, как от одного его звука тают стены здания. Мир вокруг нас терял очертания, и я сказала ключевую фразу:

– Мы идем.

– Начинается охота, – подхватил Шолто.

– Летим! – сказала я и ударила босыми пятками в бока кобылы. Она прянула в черную пустоту ночи. Я должна была испугаться. Должна была не поверить, что лошадь без крыльев может лететь, но я знала, что она полетит. Я знала, кто мы – мы Дикая охота, мы грядем с неба.

Копыта лошади не столько рассекали воздух, сколько бежали по нему. На каждом шаге они одевались зеленым пламенем, словно пустой воздух был дорогой, различимой только для нее. Шолто мчался бок о бок со мной на многоногом жеребце, а вокруг неслись летуны, сияя и ведя свою песню. Но за нами, в нашем воздушном следе, мчалось то, отчего люди станут смотреть в сторону и прятаться в домах. Они не поймут, почему, просто не будут на нас смотреть. Подумают, что перекликается стая птиц или ветер завывает в небе.

Мы мчались в сиянии магии и белизны, и черные сны летели у нас за спиной.

Дата добавления: 2015-08-26 | Просмотры: 484 | Нарушение авторских прав