АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Краткая экскурсия по вашему мозгу 4 страница

Более того, в височной доле также имеется область под названи­ем V4, которая специализируется на обработке цветовой информа­ции. Когда эта область повреждена в обоих полушариях мозга, весь мир выглядит обесцвеченным, словно черно-белый фильм. При этом прочие зрительные функции пациента остаются неповрежденными: он вполне способен воспринимать движение, распознавать лица, чи­тать и т. д. И точно так же, как и с СВ-областями, вы можете получить схожие данные от исследования отдельных нейронов, сканирования мозга и непосредственной электрической стимуляции, доказываю­щие, что V4 — действительно «цветовой центр» мозга.

К сожалению, в отличие от СВ-областей и области V4 большая часть оставшихся примерно тридцати зрительных областей мозга приматов не раскрывают свои функции при повреждении, сканиро­вании или искусственном отключении. Возможно потому, что они не столь узкоспециализированны, или их функции легче компенси­руются другими областями мозга (подобно воде, обтекающей пре­пятствие), или же, возможно, наши определения того, что составляет некую отдельную функцию, неясны (или «неправильно сформули­рованы», как говорят компьютерные специалисты). В любом слу­чае в основе всей поразительной анатомической сложности лежит весьма простая организационная структура, что сильно помогает в исследовании зрения. Эта структура основана на разделении всего потока зрительной информации на отделенные или полуотделенные, параллельные пути (рис. 2.10).

Для начала рассмотрим два пути, по которым зрительная инфор­мация поступает в кору мозга. Так называемый старый зрительный путь начинается в сетчатке, передается через древнюю структуру в среднем мозге, называемую верхним бугорком, а затем через подушку таламуса передается в теменные доли (рис. 2.10). Этот путь сосредо­точен на пространственных аспектах зрения — где находится объект, а не что он собой представляет. Старый зрительный путь позволяет нам ориентироваться среди объектов и отслеживать их глазами и по­воротами головы. Если повредить этот путь у хомяка, появляется до­вольно странный вид зрения — тоннельное зрение, когда он видит и распознает только то, что находится непосредственно перед его носом.

Новый зрительный путь, который особенно сильно развит у лю­дей и вообще у приматов, делает возможным довольно изощренный анализ и распознавание сложных зрительных сцен и объектов. Этот путь передает информацию от сетчатки в область VI, первую и самую большую из наших зрительных карт в коре мозга, а далее разделяется на два подпути, или потока: путь 1, часто также называемый потоком «как», и путь 2, или поток «что». Поток «как» (иногда называе-

10. Зрительная информация с сетчатки попадает в мозг двумя путями. Один (на­зывается старым путем) проходит через верхний бугорок четверохолмия и доходит до те-

менной доли. Другой (называемый новым путем) идет через латеральное коленчатое ядро к зрительной коре и затем расщепляется на поток «как» и «что»

мый поток «где») можно рассматривать как связанный с отношени­ями между объектами в пространстве, в то время как поток «что» связан с взаимоотношением признаков внутри самих объектов. Та­ким образом, функция потока «как» в какой-то степени совпадает с функцией старого зрительного пути, но он передает гораздо более сложные аспекты пространственного зрения — определение все­го пространственного ландшафта зрительной картины, а не просто определение местоположения объекта. Поток «как» сообщает ин­формацию в теменную долю и непосредственно связан с двигатель­ной системой. Когда вы увертываетесь от брошенного в вас объекта, когда вы передвигаетесь по комнате, избегая столкновений с вещами, когда вы осторожно переступаете через ветку или яму, или когда вы протягиваете руку за каким-либо предметом, или парируете удар — во всем этом вы зависите от потока «как». Большая часть всех этих вычислений происходит неосознанно и автоматически, словно у вас имеется второй пилот — зомби или робот, — который следует ва­шим инструкциям, не требуя контроля над собой.

Прежде чем мы приступим к рассмотрению потока «что», я сперва упомяну весьма поразительный зрительный феномен «ви­дящей слепоты». Он был открыт в конце 1970-х годов в Оксфорде Ларри Вайзкранцем. У пациента по имени Гай была существенно по­вреждена левая зрительная кора, отправная точка для обоих пото­ков «как» и «что». В результате он ничего не видел в правой части зрительного поля — по крайней мере, так казалось сначала. В ходе проверки неповрежденной области зрительного поля Вайзкранц по­просил пациента дотронуться до небольшого светового пятна, кото­рое, как он сказал Гаю, находилось справа от него. Гай возразил, что не может его увидеть и никакого пятна нет, но Вайзкранц попросил его все же попытаться. К его изумлению, Гай совершенно правиль­но нашел пятно и дотронулся до него. Гай настаивал, что всего лишь пытался предположить, где же пятно, и был весьма удивлен, когда узнал, что он безошибочно нашел его. Тем не менее повторные по­пытки лишь подтвердили тот факт, что это была отнюдь не случайная удача: палец Гая постоянно указывал на любую цель, без осознанного зрительного переживания того, где она и на что похожа. Вайзкранц дал этому явлению название «видящей слепоты» (англ. blindsight), чтобы подчеркнуть его парадоксальную природу. Чем мы можем его объяснить, не прибегая к экстрасенсорике? Как может человек опре­делить пространственное положение предмета, которого не видит? Ответ лежит в анатомическом разделении старого и нового зритель­ного путей в мозге. Новый зрительный путь Гая, пролегающий через область VI, был поврежден, однако старый зрительный путь остался совершенно невредимым. Информация о местонахождении светово­го пятна беспрепятственно достигла его теменных долей, которые, в свою очередь, направили его руку в верном направлении.

Красивое объяснение феномена «видящей слепоты», оно широ­ко распространено, однако порождает один весьма интригующий вопрос: значит ли это, что осознанное зрительное переживание связано только с новым зрительным путем? Когда новый зритель­ный путь заблокирован, как в случае с Гаем, осознание зрительной информации исчезает. С другой стороны, старый зрительный путь, очевидно, производит не менее сложные вычисления для того, чтобы управлять рукой, но при этом совершенно бессознательно. Это одна из причин, по которой я уподобил этот путь роботу или зомби. Но почему это так? В конце концов, это всего лишь два параллельных пути, состоящие из одинаковых нейронов, — отчего же лишь один из них связан с сознательным восприятием?

Действительно — отчего? Пусть этот вопрос останется в качестве наживки, и, поскольку тема осознания весьма обширна, мы отложим это для последней главы.

Теперь же мы рассмотрим второй путь, путь «что». Этот путь преимущественно связан с распознанием объектов и их значением. Это путь отправляется от области VI к веретенообразной извилине (рис. 3.6), а оттуда — к остальным частям теменных долей. Обратите внимание на то, что сама по себе веретенообразная область преиму­щественно сухо классифицирует объекты: отличает букву Р от буквы Q, ястреба от пилы, Джо от Джейн, но при этом не наделяет их ника­ким особым значением. Ее функция схожа с коллекционированием ракушек (конхологией) или бабочек (лепидоптерологией): класси­фицируют, помечают этикетками и размещают по индивидуальным неперекрывающимся ячейкам многие сотни образцов и при этом не испытывают необходимости знать о них что-либо еще (так оно приблизительно и есть, но не совсем — некоторые аспекты значения, возможно, передаются из высших центров в веретенообразную об­ласть).

Как только путь «что» от веретенообразной извилины доходит до других частей теменных долей, он вызывает к жизни не только имя вещи, но еще и массу находящихся в полутени воспоминаний и фактов, связанных с этой вещью, или, говоря широко, семантику, или значение объекта значение - вовсе не характерные признаки вещи, а связанное в ее восприятием в данных условиях эмоциональное отношение: отрицательное - блокирует то в поведении, что вызывало такое отношение, позитивное - стимулирует. У автора очень смутные представления о том, чем именно придается смысл воспринимаемому, что вообще такое смысл (значимость чего-то в данный момент в данных условиях для данной личности, в самом общем случае: что означает то, что оказалось в фокусе внмания в критериях хорошо-плохо). Именно это определяет направленность поведения как соотвестующее данному смыслу.). Вы не только распознаете лицо Джо как соб­ственно Джо, но помимо этого вспоминаете все, что только может быть связано с ним: он женат на Джейн, у него извращенное чувство юмора, у него аллергия на кошек, он член вашей команды по боулин­гу. Возможность следовать за такими связанными ассоциациями зависит от границ внимания в данный момент осознания. Этот процесс извлечения семантической информации на самом деле описан процесс переключения внимания на ассоциированные прогностические мыслительные образы (не путать мыслительные автоматизмы и поведенческие) включает в себя весьма обширную активизацию теменных долей, но, по всей видимости, он сосредоточен на нескольких довольно узких «буты­лочных горлышках», включающих в себя речевую область Вернике и нижнюю теменную дольку (НТД), которая принимает участие в такой специфически человеческой деятельности, как именование, чтение, письмо и счет эти области затрагиваются если внимание касается специфики распознавателей данных областей: можно сфокусироваться на зрительной составляющей образа, можно - на более абстрактной (символьной) вербальной. Как только в этих «бутылочных горлышках» извлекается значение, оттуда посылаются сообщения в миндалевид­ное тело, встроенное в переднюю часть теменных долей, чтобы про­будить эмоции в отношении того, что (или кого) вы видите вот тут и затрагивается смысловая часть воспринимаемого, точнее осознаваемого (субъективизированного образа) - в точности по схеме, описанной А.Иваницким для субъективизированного образа.

Судя по всему, помимо первого и второго путей⁴ существует еще один дополнительный, более основывающийся на рефлексии путь, отвечающий за эмоциональный отклик на видимые объекты, ко­торый я называю третьим путем. Если первые два пути назывались «как» и «что», этот можно было бы назвать «и что же». В этом пути информация о таких биологически важных стимулах, как глаза, пища, выражение лица и оживленное движение (например, походка и жестикуляция), проходит через веретенообразную извилину в об­ласть височной доли, называемую верхней височной бороздой (ВВБ), и затем непосредственно в миндалевидное тело⁵. Другими словами, третий путь не проходит через высокоуровневое осознание объекта, а также игнорирует весь богатый набор ассоциаций, возникающих на втором пути, а сразу же передает информацию в миндалевидное тело, ворота к эмоциональной части коры мозга — лимбической системе. Этот сокращенный путь, возможно, был развит для того, чтобы быстро реагировать на имеющие важное значение ситуации, независи­мо от того, врожденный он или приобретенный. Как-то не был упомянут гиппокамп, через который удерживается в активном состоянии образ и переключается к лобных долям в момент фокусировки внимания на нем для осознания. Все, что в данный момент не осознается из активных звеньев поведенческих автоматизмов (и, кстати, мыслительных тоже) протекает "быстро". Важность в таких цепочках остается на уровне отклика значимости, ассоциированного ранее при формировании данного автоматизма (получилось ли желаемое в результате попытки так действовать или нет - вот суть значимости, которая или блокирует или стимулирует).

Миндалевидное тело работает в тесной связи с накопленными ра­нее воспоминаниями и прочими структурами лимбической системы вот это уже прокол: в лимбической системе нет того, что можно осознанно вспомнить, нет цепочек мыслительных автоматизмов для того, чтобы оценить эмоциональную значимость значимость всегда только эмоциональна всего, что вы видите: это друг, или враг, или партнер? Это пища, или вода, или не­что опасное? Или это нечто совершенно обычное? описана работа прогностической оценки сознанием [33], а вовсе не самой значимостью. Если этот предмет незначим — например, это всего лишь бревно, пушинка, шелестящие от ветра деревья — вы ничего не почувствуете и, скорее всего, не об­ратите на него внимания не скорее всего, а точно, т.к в текущий фокус внимания попадает только то, что имеет наибольшую новизну и значимость на данный момент в данных условиях. Но если он имеет значение, вы сразу же что-нибудь почувствуете. Если это очень сильное чувство, сигналы из миндалевидного тела будут также направлены в гипоталамус (рис. 3), который не только управляет выделением гормонов, но к тому же активизирует автономную нервную систему, чтобы приготовить вас к выполнению соответствующего действия, будь то прием пищи, бой, бегство или ухаживание за сексуальным партнером. Эти спон­танные реакции включают в себя все возможные физиологические признаки сильной эмоции: повышенное сердцебиение, учащенное дыхание, потливость. Кроме того, миндалевидное тело у человека также имеет связи с лобными долями, которые придают коктейлю из указанных выше четырех базовых эмоций особые легкие оттенки, так что вы не просто чувствуете гнев, похоть или страх, но также высо­комерие, гордость, осторожность, восхищение, великодушие и тому подобное Лобные доли сами по себе не придают эмоциональной окраски, хотя имет такие ассоциации, сформированные прежним опытом пробного поведения в режиме творческой выработки новых вариантов поведения для новых условий.

А теперь вернемся к Джону, нашему перенесшему инсульт пациенту, о котором мы вели речь в начале главы. Сможем ли мы объяснить хотя бы некоторые из его симптомов, основываясь на самой общей картине зрительной системы, которую я тут представил? Джон опре­деленно не был слеп. Как вы помните, он мог сделать вполне точную копию гравюры собора Святого Павла, хотя и не мог распознать, что именно он рисует. Начальные стадии зрительного процесса оста­лись неповрежденными, так что мозг Джона мог выделять линии и формы, а также определять взаимоотношения между ними. Однако важнейшее следующее звено в потоке «что» (веретенообразная из­вилина), пройдя сквозь которое зрительная информация вызывает распознавание, память и чувства, было изъято. Такое расстройство называется агнозией — термин был введен Зигмундом Фрейдом, и она означает, что пациент может видеть, но не знает, что именно видит. (Интересно, возникла бы у Джона эмоционально правильная реакция при виде льва, даже если он на уровне сознания и не мог бы отличить его от козы? Исследователи такого эксперимента не поста­вили. Хотя это могло бы подразумевать, что третий путь сохранен.)

Джон мог «видеть» объекты, дотягиваться и брать их, ходить по комнате и не натыкаться на препятствия, поскольку поток «как» в значительной мере не был поврежден. Действительно, любому че­ловеку, наблюдающему, как Джон передвигается в пространстве, не пришло бы в голову, что его чувство восприятия было кардиналь­ным образом расстроено. Вспомните — когда он вернулся из кли­ники домой, он мог подстригать живую изгородь ножницами и про­палывать цветник. И при всем этом он не мог отличить сорняки от цветов, распознавать лица и марки машин или отличить майонез от сливок. Симптомы, которые в другом случае выглядели бы стран­ными и непостижимыми, теперь становятся понятными в свете об­рисованной мной анатомической схемы — в которой множество зрительных путей.

Нельзя сказать, что пространственное чувство у Джона осталось совершенно незатронутым. Вспомните — он с легкостью мог взять отдельно стоящую чашку с кофе, но заполненный предметами буфет приводил его в замешательство. Это значит, что у него был нарушен процесс, который исследователи зрительного восприятия называют сегментацией: осознание того, какие фрагменты зрительной карти­ны составляют единый объект. Сегментация является чрезвычайно необходимой начальной стадией процесса распознавания объекта, происходящего в потоке «что». Например, если вы видите голо­ву и заднюю часть туловища коровы, выступающие по обе стороны ствола дерева, вы автоматически воспримете их как части целого животного — ваш разум без каких-либо сомнений заполнит недо­стающее. В действительности нам неизвестно, каким образом нейро­ны на ранних стадиях зрительного процесса столь легко выполняют связывание таких объектов. Очевидно, некоторые аспекты процесса сегментации у Джона были нарушены.

Кроме того, отсутствие у Джона цветового зрения предполагает, что нарушена была также и область, заведующая определением цве­та, V4, которая, что неудивительно, располагается в той же области мозга, где распознаются лица, — в веретенообразной извилине. Ос­новные симптомы Джона частично можно объяснить повреждением особых аспектов зрительной функции, но некоторые из них так объ­яснить нельзя. Один из самых интригующих симптомов проявился, когда его попросили нарисовать по памяти цветы. На рис. 2.11 пока­заны рисунки Джона, которые он уверенно подписал как розу, тюль­пан и ирис. Обратите внимание, что сами рисунки хороши, но они

^Ис. 2.11. «Марсианские цветы». На просьбу нарисовать определенные цветы Джон нарисовал некие цветы вообще, даже не осознавая этого совершенно не похожи на какие-либо известные нам цветы! Такое впечатление, будто у Джона есть некое общее понятие о цветке, и, не имея доступа к памяти о реальных цветах, он нарисовал нечто, что можно назвать несуществующими марсианскими цветами.

Спустя несколько лет после возвращения Джона домой его жена умерла, и он переехал в дом престарелых, где и провел остаток жизни (умер Джон за три года до выхода этой книги в свет). В доме пре­старелых ему удавалось заботиться о себе — он почти все время про­водил в небольшой комнате, где все было устроено так, чтобы облег­чить ему распознавание предметов. К сожалению, как мне сообщил его врач Глен Хэмфрис, он все еще терялся, когда выходил за ее преде­лы, — и однажды даже совершенно заблудился в саду. Однако, несмо­тря на все трудности, он все время проявлял силу духа и мужество, сохраняя их до конца жизни.

Симптомы Джона довольно странные, но не так давно мне при­шлось столкнуться с пациентом, которого звали Дэвид, и у него на­блюдался еще более странный симптом. Его проблема состояла не в распознавании лиц и объектов, а в эмоциональной реакции на них, что является последней ступенью в цепи событий, называе­мой восприятием. Я описывал его случай в моей предыдущей кни­ге, Phantoms in the Brain. Дэвид был студентом одной из учебных групп, в которой я преподавал, а затем он попал в автокатастрофу и две недели находился в коме. Выйдя из комы, за несколько месяцев он весьма серьезно поправился. Его мышление было ясным и живым, у него не было проблем с вниманием, он понимал, что ему говорили. Кроме того, он мог вполне свободно говорить, писать и читать, хотя его речь и была несколько скомканной. В отличие от Джона у него не было проблем с распознаванием людей и объектов. Однако у него по­явилась довольно стойкая бредовая идея. Всякий раз, когда он видел свою мать, он говорил: «Доктор, эта женщина выглядит в точности как моя мать, но это не она — это самозванка, притворяющаяся моей матерью».

Точно такая же бредовая идея у него была и в отношении отца, но не в отношении всех остальных людей. Дэвид страдал тем, что сейчас называется синдромом Капгра (или бредом Капгра), названным по имени врача, впервые описавшего его. Дэвид был первым пациентом, страдающим таким синдромом, которого мне пришлось наблюдать, и я изменил свое скептическое отношение в отношении синдрома. В течение многих лет меня учили с подозрением относиться к стран­ным синдромам. Большинство из них вполне реальны, но иногда приходится читать о каком-нибудь синдроме, который представляет собой не более чем плод тщеславия психиатра или невролога — по­пытку самым легким способом заслужить славу, назвав болезнь своим именем или получив лавры первооткрывателя.

Однако, понаблюдав за Дэвидом, я убедился, что синдром Капгра действительно имеет место быть. Но что могло вызвать столь стран­ный бред? Одна из интерпретаций, все еще встречающаяся в старых учебниках по психиатрии, основана на фрейдизме. Это объяснение выглядит следующим образом: возможно, Дэвид, как и всякий муж­чина, в детстве испытывал сильное сексуальное влечение к матери, что называется эдиповым комплексом. К счастью, когда он вырос, кора стала господствовать над первобытными эмоциональными структурами и стала подавлять или ослаблять эти запретные сексу­альные импульсы, направленные на мать. И возможно, при травме го­ловы повредилась кора — прекратив процесс подавления и позволив спящим сексуальным влечениям проникнуть в сознание. Нежданно-негаданно Дэвид обнаружил, что его сексуально влечет к матери. Возможно, что единственным способом рационально избавиться от этого чувства было предположить, что она на самом деле не его мать. Отсюда и бредовая идея.

Это весьма изобретательное объяснение, но оно никогда не каза­лось мне достаточно разумным. Так, вскоре после Дэвида мне при­шлось встретиться с другим пациентом, Стивом, у которого та же са­мая бредовая идея возникла относительно его любимца пуделя! «Эта собака выглядит точь-в-точь как Фифи, — говорил он, — но это не она. Она просто выглядит как Фифи». Ну и как теория Фрейда объ­яснит такое? Придется утверждать, что у всех мужчин в бессознатель­ном таится латентная зоофилия, или что-нибудь столь же абсурдное.

Получается, что единственным верным объяснением будет анато­мическое (по иронии, сам Фрейд весьма метко говорил, что анатомия — это судьба). Как уже было указано ранее, вначале зрительная информация направляется в веретенообразную извилину, где проис­ходит различение объектов, включая и лица. Полученные результаты передаются из веретенообразной извилины по третьему пути в мин­далевидное тело, которое осуществляет эмоциональную проверку вещи или лица и вырабатывает соответствующую эмоциональную реакцию вот здесь попутана причина и следствие. Эмоциональный фон задает контекст распознавания [106], а не по распознанным объектам внимания формируется этот фон, хотя определенные сочетания признаков восприятия могут и переключить эмоциональный стиль реагирования. Что же касается конкретной поведенческой (включая осмысление) реакции на воспринимаемое, то она строится на основе ранее возникших сочетаний признаков восприятия с признаками системы значимости, что и определяет направленность поведенческих реакций [14].. Так что же произошло с Дэвидом? Мне пришла в голову мысль, что в результате автокатастрофы были повреждены волокна, связывающие веретенообразную извилину, частично через верхнюю височную борозду, с миндалевидным телом, в то время как обе эти структуры, а вместе с ними и второй путь, остались совершенно не­поврежденными. Поскольку второй путь (а следовательно, и способ­ность говорить) не был поражен, он все еще мог распознать лицо матери согласно его облику и помнил все, что касалось ее. Посколь­ку миндалевидное тело и остальная часть лимбической системы не были поражены, он мог проявлять положительные и отрицательные эмоции как всякий нормальный человек. Между тем сама связь меж­ду восприятием и эмоциями была разорвана, так что лицо матери со­всем не вызывало предполагаемых теплых чувств. Другими словами, узнавание наличествует, а ожидаемая эмоциональная встряска отсут­ствует. Очевидно, единственный способ, с помощью которого мозг Дэвида мог разрешить это затруднение, состоял в том, чтобы рацио­нально его устранить, предположив, что его мать — самозванка⁶. Это покажется крайней степенью рационализации, но, как мы увидим в последней главе, мозг ненавидит противоречия любого рода, и ино­гда неестественно абсурдный бред является единственным выходом из ситуации.

Преимущество нашей неврологической теории над фрейдовской заключается в том, что ее можно проверить экспериментально. Как мы уже выяснили ранее, когда вы видите что-либо вызывающее эмо­ции — тигра, возлюбленного или маму, — миндалевидное тело по­сылает в гипоталамус сигнал, что необходимо подготовить ваше тело к какому-либо действию вот! именно ассоциация с эмоциональной оценкой при научении в какой-то ситуации (условиях) дает направленность поведенческой активности в виде сформировавшегося автоматизма.. Такая реакция типа «сражайся—беги» работает не по принципу «включено—выключено», а проявляется постоянно. Эмоциональное переживание низкой, средней или высо­кой степени автоматически вызывает реакцию низкой, средней или высокой степени соответственно. Частью такой непрерывной авто­матической реакции на переживание является микроскопическое потоотделение. Все ваше тело, включая ладони, становится более влажным или более сухим в зависимости от повышения или пони­жения уровня эмоциональной возбужденности в любой момент вре­мени.

Это отличные новости для нас, ученых, поскольку это означает, что мы можем измерять вашу эмоциональную реакцию на разные вещи, которые вы видите, просто отслеживая уровень микроскопи­ческого потоотделения. Это можно сделать, просто прикрепив к ва­шей коже два пассивных электрода и подключив их к устройству под названием омметр, чтобы наблюдать за вашей кожно-гальванической реакцией (КГР), постоянными колебаниями электрического сопро­тивления вашей кожи (КГР еще называют реакцией проводимости кожи, РПК). Таким образом, когда вы видите рыженькую красотку или отвратительную медицинскую иллюстрацию, ваше тело выде­ляет пот, сопротивление кожи падает, и у вас высокая КГР. С дру­гой стороны, если вы видите что-то совершенно нейтральное, вроде дверной ручки или незнакомого лица, у вас нет КГР (хотя, согласно фрейдовскому психоанализу, дверная ручка очень даже должна вы­звать КГР).

Теперь вы можете задаться вопросом, зачем нам нужен довольно сложный процесс измерения КГР для наблюдения за эмоциональ­ным возбуждением. Почему просто не спросить человека, какие чув­ства у него вызывает тот или иной предмет? Ответ состоит в том, что между стадией эмоциональной реакции и ее словесного выражения пролегает довольно много пластов довольно сложной обработки информации, поэтому то, что вы получаете в итоге, — это переос­мысленное или даже подвергшееся цензуре сообщение. Например, если человек является тайным гомосексуалистом, он может отрицать свое эмоциональное возбуждение при виде танцора труппы «Чип-пендейлз». Но его КГР не может лгать, потому что человек не может его контролировать. (КГР — один из физиологических процессов, используемых в работе полиграфа, или так называемого детекто­ра лжи.) Это совершенно безошибочный способ узнать подлинные эмоции, в отличие от высказываемой лжи. Можете верить или нет, но у всех нормальных людей КГР зашкаливает, когда они видят фото­графию своей матери, — им совершенно не обязательно для этого быть евреями!

Основываясь на этих рассуждениях, мы измерили КГР Дэвида. Когда мы быстро сменяли перед ним фотографии с нейтральными предметами, вроде стульев или столов, у него не было КГР. Не было и когда мы ему показали фотографии с незнакомыми ему лицами, ведь он был совершенно незнаком с ними. Пока что ничего особен­ного. Но когда мы показали ему фотографию матери, у него снова не было КГР. С нормальными людьми такого никогда не происходит. Это наблюдение дало потрясающее подтверждение нашей теории.

Но если это так, почему Дэвид не называет самозванцем, напри­мер, своего почтальона, исходя из предположения, что он был зна­ком с почтальоном еще до аварии? В конце концов, нарушение связи между зрением и эмоциями равным образом применимо и к почта­льону, а не только к матери. Разве это не должно было породить та­кой же симптом? Ответ заключается в том, что его мозг не ожидает сильной эмоциональной встряски при виде почтальона. Ведь ваша мать — это ваша жизнь, а почтальон — всего лишь один человек в ряду прочих.

Другой парадокс заключался в том, что у Дэвида не было бредо­вой идеи подмены, когда его мать разговаривала с ним по телефону из соседней комнаты.

«А, мама! Очень рад тебя слышать. Как ты?» — говорил он.

Что моя теория скажет на это? Как может человек галлюцини­ровать, когда видит свою мать лично, но не когда она звонит ему по телефону? На это имеется очень изящный ответ. Дело в том, что от слуховых центров мозга (слуховой коры) в миндалевидное тело про­ходит анатомически отдельный путь. У Дэвида этот путь не был по­врежден, поэтому голос матери пробуждал у него как раз те сильные положительные эмоции, какие и ожидались. В этот раз для бредовой идеи не было необходимости.

Вскоре после того, как наши данные о случае Дэвида были опубли­кованы в журнале Proceedings of the Royal Society of London, я получил письмо от пациента по имени мистер Тернер, жившего в Джорджии. Он утверждал, что после травмы головы у него развился синдром Капгра. Как он заявил, ему понравилась моя теория, потому что те­перь он понял, что он не сумасшедший и не теряет рассудок, для его странных симптомов нашлось превосходное логическое объяснение, и он попытается, если получится, эти симптомы преодолеть. Одна­ко он добавил, что более всего его тревожила не бредовая идея под­мены, а тот факт, что он больше не мог наслаждаться зрительными картинами — прекрасными пейзажами и цветниками, — которые до несчастного случая доставляли ему огромное удовольствие. Так­же он больше совершенно не мог получать удовольствие от великих картин, как было раньше. Понимание того, что это было вызвано на­рушением связи в мозге, совершенно не возродило в нем влечение к созерцанию цветов или шедевров искусства. Это заставило меня задуматься — а не лежат ли эти связи в основе нашего наслаждения искусством? Можно ли заняться изучением этих связей в процессе исследования нейробиологической основы нашего эстетического от­клика на прекрасное? Я вернусь к этому вопросу, когда в главах 7 и 8 мы будем обсуждать нейрологию искусства.

Дата добавления: 2015-11-02 | Просмотры: 429 | Нарушение авторских прав