 |
|
АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология |
Сбор отчетов о переживанияхСледующий шаг — это сбор спонтанно сделанных письменных или вербальных сообщений о переживаниях подопытных лиц относительно выбранного исследователем вопроса. В этом задании, поставленном подопытным, оно звучало так: «Опишите, пожалуйста, как можно подробнее, как вы в вашей жизни переживаете или переживали страх. Скажите мне вашими собственными словами, как замечаете возникновение страха, что переживаете в положении страха и какими фантазиями/представлениями это переживание сопровождается». После того, как опрашиваемые сделали описание и исследователь бегло ознакомился с только что полученным материалом, может начаться углубленное интервью-дискуссия, в течение которой исследователь получает возможность глубже понять отдельные пассажи. При этом опрашиваемого просят дать углубленные объяснения относительно значения высказываний из его описания. Таким образом, для исследователя возникает первая возможность при помощи вопросов уяснить значения этих высказываний. 3.3. Ознакомление с уведомлением о переживании Сообщение читается исследователем с рецептивной открытостью с начала до конца, в один прием, как история. Таким образом создается доступ к характеристике описанного переживания и выделенных подопытными лицами значений. После фазы рефлексии о первом опыте чтения описание еще раз тщательно прочитывается, по возможности несколько раз. Повторное чтение позволяет проявить смысл в той же мере, в которой исследователь знакомится с текстом в его уникальности. Основной вопрос, который сопровождает исследователя на этом пути, звучит: «Что означает этот феномен для этого лица?» 3.4. Идентификация высказываний о переживании и форми Вследствие повторного прочтения описаний находятся значимые выражения, какие в своей совокупности выглядят значимыми для мира высказываний подопытного лица. Эти высказывания о переживаниях, которые содержат чувства, взгляды и точки зрения подопытных лиц, могут быть как положительными, так и отрицательными, соответствовать друг другу или нет. Во всяком случае, они характерны для их переживания. После определения этих высказываний описание читается снова, с особенным вниманием к выделенным высказываниям. При этом могут быть найдены новые пассажи. Таким способом из высказываний о переживаниях возникает содержательная матрица, которая приводит высказывания в связь друг с другом. Становится очевидным, что это переживание означает для соответствующего лица, и как оно переживает этот смысл. Следующее сообщение о переживании одного из опрашиваемых должно дать понимание этого шага (идентифицированные высказывания выделены курсивом). «Опишите, пожалуйста, как можно подробнее, как вы в вашей жизни переживаете или переживали страх. Скажите мне вашими собственными словами, как замечаете возникновение страха, что переживаете в положении страха и какими фантазиями/представлениями это переживание сопровождается: По-разному! Очень часто в форме сжатия в грудной клетке или спазмов в голове. Разница с тем, что было раньше (началом моих фаз страха), состоит в том, что связь между страхом и этим сжатием бросается мне в глаза намного ярче. Эту первую форму я бы описал как спазм страха. Вторая форма - это переживания телесной слабости. Ощущение, что я внезапно теряю сознание, нагоняет на меня ужас. По большей части тогда я подпрыгиваю, стараюсь физически двигаться. После этих приступов ужаса часто появляется ощущение, что я кратковременно отсутствовал. После таких «ощущений обморока» часто приходит страх, что они могут повториться. Особенно велик этот страх тогда, когда я должен работать. Вместе с этой телесной слабостью порой выплывают образы больницы, а вместе с тем и страх, что меня запрячут туда. В начале моих фаз страха был очень сильный страх «сойти с ума». Страх, который мне очень неприятен, — это страх за мое отношение. Он выражается в страхе быть брошенным моим партнером или что я буду вынужден его бросить. Сейчас я замечаю нереальность этого страха, но в определенных фазах снова поддаюсь ему. Страх я переживаю также как общее напряжение во всем теле. Как реакция на это порой появляется потребность расслабиться. Я боюсь — и это нереально: пропасть между страхом и действительностью. Ощущение, что я падаю в какую-то дыру, страх сидит у меня в голове, ощущение «полной головы». Есть такие страхи, которые меня больше беспокоят, и такие, которые пугают меня меньше. Иногда страх я ощущаю как побег. Терапия: я увидел мои страхи как детей (4 года). Спрашиваю: как лишиться их? Принял свои страхи в себя и стал очень толстым. Ощущение, что я хочу по-взрослому обходиться со страхами, но не знаю как. Страх в отношениях: чувство потребности убегать прочь вызывает страх желания быть плохим, быть затянутым в трясину. Желание, чтобы вокруг меня стало черно, также доставляет удовлетворение. Страх, что другие могут увидеть, как мне плохо. Тематические круги образуются вследствие аффинитив-ного группирования высказываний о переживаниях всех опрашиваемых, исследователь присваивает им соответствующие названия. В этом исследовании было опрошено 12 лиц, результатом чего стали 17 тематических кругов. По каждому тематическому кругу был составлен список соответствую- щих высказываний для каждого опрашиваемого, для того чтобы подготовить следующий шаг. Тематические круги: a) конечность бытия; b) страх как пограничный феномен мира переживаний; c) любовь, телесность, невербальное; d) страх как неподдельное чувство; e) проверка реальности и неуверенность относительно О утрата контроля/управляемость другими; g) хотеть и не мочь, или заставлять себя что-то делать: претензии и идеальные представления в противоположность тому, что есть; h) эмоциональное дистанцирование при угрожающих обстоятельствах: потребность спокойствия, попытка закрыться в себе; i) близость и дистанция по отношению к людям и окружающему миру; j) чувство недостатка уверенности в себе; к) ожидание несчастья, которое еще не наступило; 1) агрессия против себя и других - агрессия других; ш) неизбежность сужения сознания; п) телесные симптомы; о) ощущение единства в противоположность разделению и потере уверенности; р) наблюдение за другими; q) чувство вины. 3.5. Тематические амплификации Тематическая амплификация происходит двумя разными способами: 3.5.1. Тематическая амплификация подопытных лиц На этом шаге исследователь предлагает подопытному лицу составленные тематические круги и те высказывания о переживаниях, которые принадлежат к соответствующей теме; для опрашиваемого это становится основой для ассоциаций. Эта фаза исследований является расширением предложенного Кидд и Киддом (Kidd und Kidd, 1990) метода. Она была внедрена для утверждения обоюдного взаимопонимания между исследователем и опрашиваемым. С помощью встречного сообщения об образованных тематических кругах опрошенным последние входят в конфронтацию с интерпретациями исследователя. Исследователь предъявляет опрашиваемому свои первые результаты (тематические круги и те высказывания о переживаниях, что к ним принадлежат) и хочет выяснить, сохранена ли для лица, которого они касаются, смысловая ясность этих высказываний вследствие их переформулирований. Если опрашиваемый может узнать себя в соответствующем тематическом круге, ассоциация или амплификация не представляет для него никаких трудностей и может происходить углубление. Для опрашиваемого ввиду этого наступает момент, который еще раз подтверждает, рефлектирует и структурирует его переживания, что помогает осознать смысловую ясность его переживания. Если формирование тематических кругов не получилось удовлетворительным для смысловой ясности опрашиваемого, то ассоциаций, как правило, не происходит. Другие причины отсутствия ассоциаций могут заключаться, например, в мотивации опрашиваемого, когда он, например, считает, что уже в первом описании сказал все для него возможное. Выдержка из амплификации такого опрашиваемого: ad Ъ) Страх как пограничный феномен мира переживаний: «... страх сойти с ума» Амплификация: «Это уже не так отягощено страхом, как ранее, но я ощущаю и вижу вещи, которые я ранее не видел. Напр., иду по улице и ощущаю землю чрезвычайно сильно, все камни и неровности». ad e) Проверка реальности и неуверенность относительно реальности в форме вопроса «что есть на самом деле?» или переживание неопределенного настроения: «Я боюсь, и это не реально: пропасть между действительностью и страхом». Не представлено ни одной амплификации. adf) Утрата контроля/управляемость другими: «... ощущение, что проваливаешься в какую-то дыру». Амплификация: «Я это знаю, но появилось что-то новое. Недавно было ощущение, что я проваливаюсь в какую-то дыру — впервые в жизни у меня было ощущение страха смерти и одновременно я осознавал, что сижу в поезде метро и знаю, что поезд движется себе дальше. А ведь это означает быть сохраненным. Это уже определенное развитие, в котором я пребываю, и это дает мне уверенность». ad g) Хотеть и не мочь, или заставлять себя что-то делать: претензии и идеальные представления в противоположность тому, что есть на самом деле: «Чувство необходимости побега вызывает у меня страх». Амплификация: «Хотеть и не мочь — это, напр., так: я хотел бы пойти куда-нибудь на выходные, однако настолько опустошен, что не могу. Когда X и Y идут на концерт, а меня он не интересует, тогда думаю: придется, я такой занудный и потеряю контакт с ними, если не пойду. Тогда я сильно чувствую, что должен это сделать». ad n) телесные симптомы: «... Сжатие в области груди или спазмы в голове». «Страх я переживаю также, как общее напряжение во всем теле». Амплификация: «Перед лицом страха оигущаю себя словно под наркотиками, хотя я никогда не был под их действием». 3.5.3. Тематические амплификации исследователя Итак, исследователь имеет в своем распоряжении следующий материал: -- начальные сообщения о переживании; —тематические круги и высказывания о переживании, —амплификацию опрашиваемого лица относительно те Осуществленная исследователем амплификация содержит итоговое применение всех материалов, которые имеются в его распоряжении. С одной стороны, он снова возвращается к начальным высказываниям о переживаниях, однако одновременно опирается на высказывания о переживаниях и их амплификации. Этот процесс можно назвать процессом сгущения, потому что здесь формируются итоги высказывания для каждого из тематических кругов. Амплификация исследователя интенсифицирует изображение, вследствие чего пределы переживаний можно определить резче. В исследованиях качества всегда существует опасность ошибочной интерпретации того или другого содержания, этого едва ли возможно избежать. Тем не менее, исследователь старается подытожить значение, опираясь на описанные переживания. Выдержка из тематической амплификации исследователя к тематическому кругу с) «любовь, телесность, невербальное»: Переживание страха часто не удается устранить рациональными мыслями. Личность не может изменить это неприятное состояние только с помощью речевых средств или сознательным влиянием. 8Еа6: при этом фрустрирующим является то, что оно не устраняется при помощи рефлексии, а при помощи других вещей, которые являются недоступными для рефлексии. (8Еа6 означает, что здесь речь идет о шестом высказывании, о переживании восьмого опрашиваемого). Здесь в центре наших соображений пребывает попытка наладить контакт или с самим собой, или с другими, обращаясь к помощи несловесной коммуникации. В изобразительном искусстве тоже преобладает внеречевая коммуникация - попытка коммуникации между людьми при помощи художественных средств удается лучше, чем при помощи научных методов или речи. Искусство — метафора более простая, чем язык, (амплификация Vpll). Итак, средство, которое восстанавливает контакт, должно проистекать из более раннего, с точки зрения психологии, периода развития, поскольку именно там мы находим самую непосредственную форму коммуникации, которая является невербальной и бессознательной. Самым первым межчеловеческим обменом, который человек переживает в этом мире, является обмен между матерью и ребенком. В этом смысле мать — первое лицо, в котором мы нуждаемся для изменения настроения. Когда мы пребываем в очень глубоких эмоциональных состояниях, трудно доступных для языка (а следовательно, и для науки), мы снова обращаемся к невербальным формам высказывания, к матери или материнской атмосфере, которая дает нам необходимую защиту. 1Еа20: В действительно тяжелых положениях страха всегда появляется тоска по человеку, который мог бы защитить от этого положения — великая все обнимающая мать, которая держит над тобой руку и создает такую ситуацию, в которой уже не нужно ничего бояться. За этим прячется желание безусловного принятия, защищенности и любви. 10Еа14: наилучший способ против страха - быть любимым и любить. 6еа19: Where love is, there is no fear. 3.6. Рефлективный синтез Последним шагом в изображенном здесь методе получения познания из опыта является выработка связного высказывания, которое, исходя из личных аспектов опрашиваемого лица, раскрывает структуру феномена и при этом впервые принимает во внимание тематически-специфическую теорию. В чем индивидуальная особенность феномена для личности, как приходим от субъективного к объективному и что означает универсальность — все это раскрывается в рефлективном синтезе. Здесь также представляются некоторые из определенных вначале высказываний о переживаниях, для того чтобы сохранить взаимосвязь нахождения значения. Рефлективный синтез не должен быть определением феномена, а рассматривается как попытка трансцендировать противоречия личного смысла в структуру феномена для получения динамической структуры. Вследствие взаимосвязи трех динамических шагов (высказывания о переживании, формирование тем и тематические амплификации, рефлективный синтез) возникает итоговое понимание. Рефлективный синтез позволяет обратиться к теоретическим импликациям для выяснения пределов интерпретации. Выдержка из рефлективного синтеза: Осознание конечности нашего бытия, конфликт между жизнью и смертью является имманентной составной частью переживания страха и, очевидно, нашей жизни вообще. В конечном счете, все страхи связаны со смертью, которая является знаком нашего несовершенства. 6Еа12: Все страхи связаны со смертью, с неизвестностью и неудачей. Точку зрения о том, «что страх в своей основе является фактически всегда страхом смерти, страхом забвения и страхом перед уничтожением», разделяет также Босс (Medard Boss, 1962, S. 32). Далее он пишет: «Итак, не имеет ли человек на протяже- нии всей своей жизни достаточной причины бояться за свою жизнь, иметь страх перед (курсив автора) своей смертью, возможностью своего не-бытия? Не является ли страх таким образом частью нашего бытия, всегда присутствующей в нашей жизни, которого нельзя избежать никогда и устранить даже психотерапевтически?» (там же, S. 32). Это согласуется с экзистенциальным взглядом, в соответствии с которым страх является имманентной составной частью нашей жизни. Из выражения «иметь страх перед чем-то» можем сделать вывод, что то, чего мы боимся, еще не наступило. Так же смерть застает нас только в конце нашей жизни. Наше бытие натянуто между этими двумя пограничными столбами — жизнью и смертью. Если победит страх, то настоящее ничего уже нам не сможет предложить, потому что мы направлены на небытие и безнадежность. 11Еа15: Страх всегда говорит о переходной фазе между бытием и небытием, поскольку страх является этой утратой надежд, видения будущего. И только когда мы примем страх как интегральную составную часть в нашу экзистенцию и позволим взять верх «мужеству быть» (Tillich, 1991), не принимая во внимание опасность небытия, мы обретем самоутверждение для мужественного продвижения вперед. В этой мысли смерть и растворение, которое она несет с собой, интегрируются в возможности нашего бытия и возвышаются до жизненного акта. В сексуальности тоже надо раствориться и довериться тому, что будет. В моем опыте страх всегда пребывает в связи с отсутствием контакта с собой и смертностью; собственно говоря, то же и с сексуальностью, в том смысле, что сексуальность также является выражением смертности. В сексуальности смертность становится очевидной. Если принять свою смертность, то страх становится меньшим (амплификация, РЬ7). Наша жизнь, как и сексуальность, отмечена стремлением преодолеть взаимопротиворечивые течения между жизнеут-верждением и страхом смерти, отдачей и контролем. Фрейд называет эту полярность влечением к жизни и влечением к смерти (Freud, 1920/1972). Уже в «Трех очерках сексуальной теории» (Freud, 1905/1982) делается намек на эту взаимосвязь. При этом Фрейд обращается к платоновс- кои теории, в соответствии с которой мы всю свою жизнь стремимся вновь достичь первичного положения единства. Фрейд приводит «поэтическую притчу о разделении человека на две части — мужчину и женщину, — которые стремятся снова объединиться в любви» (там же, S. 48). В соответствии с этим мифом, мы пребываем в положении несовершенства и стремимся вновь достичь совершенства. Последний шаг в оценке показывает, как наша внимательность благодаря центробежной функции нашего сознания не только возвращается к личной осмысленности, а и приводится к объективному контексту с теориями или литературой. Смысл, найденный этим рефлектирующим способом, который обращается к объективному значению, является синтезом совокупного исследовательского материала. Таким образом, мы приходим к пониманию личного в универсальном и универсального в личном. Литература Boss М. (1962) Lebensangst, Schuldgefuhl und psychotherapeutische Befreiung. Harts Huber, Bern Cremerius J. (1990) Vom Handwerk des Psychoanalytikers: Das Werkzeug der psychoanalytischen Technik, Band 2. Friedrich Frommann Verlag, Stuttgart — Bad Cannstatt Dilthey W. (1977) Ges. Schriften, Bd. XVIII. Vorarbeiten zur Einleitung in die Geisteswissenschaften. In: Helmut J., Rodi F. (Hrsg) Die Wissenschaft vom Menschen, der Gesellschaft und der Geschichte. Vandenhoeck & Ruprecht, Gottingen, S. V-XXX Freud S. (1982) Sexualleben. S. Fischer, Frankfurt/Main Freud S. (1923) Jenseits des Lustprinzips. Internationaler Psychoanalytischer Verlag, Wien Heidegger M. (1986) Sein und Zeit. Max Niemeyer, Tubingen Husserl E. (1985) Die phanomenologische Methode, Ausgewahlte Texte I. Reclam, Halle Kidd J., Kidd S. (1990) Experiential Method. Peter Lang, New York Merleau-Ponty M. (1966) Phanomenologie der Wahrnehmung. Walter de Gruyter, Berlin Tillich P. (1991) Der Mut zum Sein. Walter de Gruyter, Berlin Wolfram E. (1994) Epistemologisch-philosophische Grundlagen in der Psychotherapieforschung: Zur Hermeneutik des Phanomens der Angst. Unveroffentlichte Dissertation, Wien Фриц Вальнер НОВАЯ ОНТОЛОГИЯ ДЛЯ ПСИХОТЕРАПИИ К поправке одного эпистемологического недоразумения Эта статья излагает размышления о пригодной для психотерапии онтологии на философском языке. Благодаря этому читатель сможет легче войти в философствование. Статью можно понимать и как шаги в терапии. Опыт не может обосновать опыт. Опыт не может обосновать опыт - неприятная ситуация, при виде которой можно дойти до такого предела, что отказаться от мышления вообще и сказать: «Мы живем непосредственностью». Вот это было бы последовательным. Это была бы опасная последовательность, однако, все же честная и логическая - сказать: «Отныне я полагаюсь только на то, что само придет. Я больше не задумываюсь об этом. Я отказываюсь от рефлексии». Это привело бы к совершенно определенному этическому поведению, которое ориентировалось бы только на непосредственность, но при некоторых обстоятельствах могло бы очень скоро привести к смерти индивида. Представьте себе, что вы отказались от рефлексии и отдаетесь всему, что само приходит. Возьмем, например, уровень еды. Если бы вы употребляли все, что предлагается, это было бы интересно, конечно же, лишь очень короткое время. В соответствии с этим концептом ученые должны были бы сказать, что наука— это чисто технический институт. Институт, который обрабатывает природу. К счастью, очень часто мы достигаем успехов именно вместе с ней. Правда, мы должны были бы сказать, что сами не знаем почему, но она очень часто достигает успехов. Автомобили ездят, самолеты летают; все это функционирует, но мы не знаем почему. Это определенная позиция, определенное отношение к науке, которое стало сегодня не таким уж и редким. Я покажу вам, каким политически изуродованным и остродефицитным является такое отношение к науке. Кант сделал из этого вывод, который в конечном счете также не выдержал критики, но некоторое время завораживал и до сих пор еще имеет многих поклонников. Вывод Канта был выводом раздела надвое. Часто его путают с конструктивным реализмом. Раздел на два мира состоял в том, что Кант проводил разницу между чувственным уровнем и уровнем мышления, номинальным уровнем. Номинальный уровень не вмещает ничего мистического, он является уровнем мышления. Итак, Кант считает, что чувственные опыты группируются в соответствии с определенной системой. Конрад Лоренц тоже имел свое мнение относительно этого. Чувственный опыт мы структурируем с помощью мышления. Сначала кажется, что здесь нет никаких проблем, достаточно только обратить внимание на казуальность. Казуальность— это структура мышления. И тут вы можете спросить: «Кто мыслит?» Так как полагаются не просто на определенный опыт, то можно сказать, что есть носитель этого опыта. А этим носителем опыта является Я. Итак, при таком разделении надвое вы сначала приходите к приятному положению дел, так что вы можете сказать: «Ну, теперь я, кажется, наконец решил проблему, потому что я опять знаю, что Я существует». То есть я опять понимаю. Я как носитель опыта, как обладатель собственных структур мышления. Именно это Я соединяет опыты и структуры мышления. Таким образом создается мир. Но какую цену мы вынуждены платить за такой раздел надвое? Надо его обосновать, показать фон. Только непосредственные опыты требуют обоснования. Именно в этом состоит разница. Так же и в каждодневной жизни. Для непосредственных жизненных нужд, как говорят биологи, вам не нужны обоснования. Непосредственность вы можете хотя бы в лучшем случае описать, но ее не нужно обосновывать, напротив, опосредо-ванность вы вынуждены обосновать. Мы исходили из того, что говорили о различии между непосредственностью и опосредованностью. Непосредственность и опосредованность, причем опосредованность нуждается в легитимации, служат одна другой. Постоянное влечение к обоснованию знания в непосредственности ведет к инструментализации. Если неуклонно придерживаться непосредственности, наука превращается в технологическое мероприятие, в определенную технику. Техника — это нечто прекрасное, нечто хорошее, и прежде всего что-то полезное. Лучше хорошая техника, чем плохая наука. В конечном счете, надо принимать решение. Тогда, естественно, возникают и культурные последствия для психотерапии, если превращать ее в чистую технику. Психотерапия может объяснить невероятно много, подумайте хотя бы о психоанализе. Им можно объяснить всю культуру, литературу. Или же его можно редуцировать к чистой технике. Можно давать пациенту задания, которые тот должен исполнять. Это и есть требование техники. Давайте посмотрим на нашу повседневную жизнь и на срез межчеловеческих отношений. Они тоже могут принять форму, где один дает задания, а другой должен их исполнять. Это та форма зависимости, которую мы находим, например, в школе. Некоторые учителя понимают преподавание так, что это приводит к сильному сужению культурных возможностей воспитания. Учитель дает задания, которые следует исполнять. Возможно, так для него проще, а для ребенка тем более, но зато большое количество возможностей вследствие этого исключается. И не надо удивляться, что чем старше становятся дети, тем редуцированней делается фантазия, богатство которой мы еще видим у детей младшего возраста. Исчезает разнообразие возможностей. Конечно, если инструментализируют людей, то это чревато возмездием. Но мы здесь не занимаемся социальной философией. В сегодняшней философии преобладают темы: что делает философия и как она это делает. Эту статью будут определять два примера. Однако из-за этого вы не должны застревать на этих примерах. Любое сравнение хромает, но философия возможна только на примерах, потому что ее нельзя объяснять впрямую. А два примера, которые я сейчас приве- ду и которые вместе с вами буду обсуждать,- это пример с танцем и пример с мореплаванием. Пример с танцем вы можете оценить постольку, поскольку говорится: «Посещая балет, танцевать не научишься». Созерцать, конечно же, приятно, но философствовать таким способом не научишься. Философствование - это техника. Техника - это тоже средство. Для науки философия всегда должна быть чем-то чужеродным. Конечно, не требуется, чтобы философ действительно изучал какую-то профессию в деталях. Он должен владеть языком этой профессии. Философия встречается с профессией на уровне языка. Если философ не владеет языком профессии, все, что он делает, является в большинстве случаев бессмыслицей. Поэтому здесь вы должны использовать определенные средства для перевода моих размышлений. То есть философия- это обработка ее предмета совершенно определенными способами. Философия изменяет свой предмет. Тогда возможности предмета видны из того, что он изменился. И чем более творческой является философия, тем больше возможностей видно. Философия меняет язык определенной дисциплины. И вследствие изменений этого языка становятся видимыми свойства ее языка, а вместе с тем и свойства этой дисциплины. То есть важно, чтобы вы это заранее понимали, иначе будете думать, что то, что сейчас я буду говорить об онтологии, я узнал путем глубинного прозрения или посредством некоего специального провода. Однако это не является никаким прозрением, никаким озарением, это просто языковые переформирования языковых систем отдельных наук. Не хочу утверждать, что эта идея полностью новая. Только ее отчасти понимали очень односторонне. Хорошим примером здесь является Венский кружок, представители которого в большинстве думали, что эти языковые переформирования должны происходить на уровне логики. И только на уровне логики1.
Однако это связано с тем, что они считали, будто все в конечном счете имеют одинаковую логику. Правда, мы говорим по-разному, формулируем по-разному, мы изучили разные языки. Но логика у нас одна и та же. Возвращаясь к логике, мы возвратимся к предпосылкам возможности говорить. Это означает, что Венский кружок, в отличие от представленной здесь философии, был парадигмой единой науки. То есть, считали члены Венского кружка, нужно найти структуру науки, которая будет подходить ко всем наукам. Ну вот, это был коротенький экскурс в философию, как ею занимаются здесь, в отличие от Венского кружка. Пример с танцем мы можем развернуть еще шире. У нас было только маленькое указание на то, что нужно и самому танцевать, иначе дело не пойдет. Но и танец, как вы знаете (и это можно тоже наблюдать), можно редуцировать к простой технике, к непосредственности. Это происходит, например, в ситуации обучения. Пока отдельные шаги рефлек-тируются, происходит редукция к непосредственности. Это означает, что танец воспринимается не как определенный образ, а как очередность движений. Танцор, который размышляет, какие шаги он делает, еще не танцует по-настоящему. Он только выполняет движения. Интересно, что такую редукцию, в данном случае инструментализацию мускулатуры, когда танцор размышляет, что он сейчас должен делать, чтобы отвечать определенной норме или определенному ритму танца (инструментализирует собственное тело), мы находим и у идеального танцора. Танцоры в рамках танцевального конкурса, то есть те, которые предъявляют свое искусство напоказ, могут это делать и действительно зачастую танцуют без рефлексии. Очень часто они предлагают танец как нечто автоматическое. Когда определенное движение автоматизировано, оно обращается в непосредственность. Когда какое-либо движение поначалу изучают, репетируют- тоже обращают его в непосредственность. Это интересный феномен, на котором нужно остановиться более основательно. Обращение в непосредственность как выражение совершенного владения. Обращение в непосредственность как выражение освоения какой-то техники. Это связано с тем, что в обоих этих случаях рефлексия не происходит. Вы думаете, что новичок не раздумывает об эстетике танца, о творческих возможностях танцевальных движений? Или же фрустрированный эстрадный танцор, который должен показать представление, не будучи при этом в соответствующем настроении,- естественно, что у него не возникает потребности рефлектировать эстетику или возможности танцевальных движений. Это означает, что в таком случае непосредственность всегда является отказом от рефлексии. Непосредственность при отказе от рефлексии превращает ход движения в чистую технику, редуцирует его в технику. Это и не плохо. Например, я бы с большой неохотой ехал на автомобиле с техником, который во время езды объясняет мне, как работают механизмы. Я бы боялся того, что он при этом рефлектирует. И я лучше поеду с кем-то, кто водит автоматически. Посмотрим теперь, какие последствия все эти соображения имеют для психотерапии. Обращение к непосредственности — это акт страхования научности психотерапии. Наука, которая не уверена в своей научности, старается ухватиться за непосредственность. Это метод, который можно встретить везде, во всех науках, и, естественно, не только в психотерапии. Однако известно, что дискуссии о методе в психотерапии возникли из неуверенности ее методологии. Однако то же самое вы встретите во всех гуманитарных науках. Скажем, стремление германистов предыдущих десятилетий квантифицировать интерпретации текстов. А ведь квантификация— это ядро непосредственности. Это означает до тех пор раскладывать текст на составные части, пока уже нечего будет раскладывать. Скажем, можно квантифицировать, насколько часто употребляется буква «а»,— но это уж экстремальный случай,— или длину предложений. То есть везде там, где наука не уверена в своей методологии, она старается обратиться к своим непосредственным составным частям, к непосредственным объектам, как она их понимает. Возврат к непосредственности всегда представляет собой очень ограниченную возможность. Непосредственность ни- когда не дается без труда. Непосредственность встречается в повседневной жизни очень редко. В крайних случаях,напри-мер, если обжечься о плиту,— непосредственная боль. Или же в сильном аффекте. Или в ситуации озарения. В повседневной жизни переживания непосредственности очень редки. Их трудно вызвать. Да и из истории философии мы знаем (пример Дэвида Юма)2, что если последовательно стараться достичь непосредственности для получения познания, тогда приходится сделать вывод, что никакого познания нет. Вспомните три вопроса Юма: «Что такое вещь?», «Что такое Самость?», «Что такое причинность?» Я и вещь — так стоит вопрос у него — сливаются, они отождествляются и становятся неразличимыми. Возврат к непосредственности — это всегда коварный возврат, он всегда является формой инструментализации, как мы видели на примере психотерапии. Но теперь мы должны поставить вопрос: инструментализация чего? Что здесь подвергается инструментализации? Здесь инструментализируется не непосредственное переживание, а интерпретации, конструкции или, по крайней мере, взаимосвязи, контексты переживаний. Эти конструкции переживания, эти контексты, эти образования, которые представляют нам мир, или образы, с помощью которых мы представляем себе мир, мы могли бы, вводя определенный термин, назвать «жизненным миром». Опыт жизненного мира - это не опыт непосредственности, а опыт с интерпретациями мира. Прекрасным примером здесь будет еда. При еде переживания непосредственности бывают очень редко. Случаются, но очень редко. Соление, например, является опытом непосредственности. Но обычно ваш опыт относительно блюд руководствуется жизненным миром. Эти опыты жизненного мира дают вам ориентацию, как вести себя с миром. Это важный результат этой дополнительной рефлексии. Перед непосредственностью нужно ставить жизненный мир.
Жизненный мир — это собственно данность. Жизненный мир - это то, чего нам не избежать. Без жизненного мира мы бы постоянно запутывались. Итак, жизненный мир - это конструкция, или большое количество конструкций, культурно обусловленных. Конструкции, которые толкуют нам мир, которые заставляют нас решать, что важно, а что нет, которые заставляют нас одних вещей касаться, а другие только рассматривать, и т. д. То есть мы должны признать, что жизненный мир играет куда более значительную роль, чем непосредственность. Итак, жизненный мир - это культурно интерпретированный мир. Действительность, непосредственный мир — это мир, в котором мы живем. Жизненный мир - это мир, как мы его понимаем, как мы его интерпретируем. Итак, какую роль в этом «концерте», в этом «провозглашении» миров имеет наука? Сама наука создает конструкты. Такие конструкты отличаются от конструктов жизненного мира тем, что они, во-первых, не должны быть наглядными. Конструкты жизненного мира преимущественно наглядны. Бывают и конструкты жизненного мира, которые не являются наглядными, но преимущественно они все-таки наглядны. Однако, что намного важнее и что мы уже знаем из сказанного выше, научные конструкты опираются на произвольно вымышленные основания. Это означает, что аксиомы, эти несомненные положения, на которых возведены все научные конструкции, произвольно вымышлены. Я приведу несколько примеров. Вплоть до XIX в. господствовало убеждение, что существует только одна геометрия, разработанная Эвклидом и потому названная эвклидовой. Для теоретиков эта геометрия имеет определенную трудность, а именно вопрос о законе параллельных прямых. Что это: аксиома или доказываемое положение? Из математики мы знаем разницу между аксиомами и выведенными законами. Математикам это не было ясно, и в XIX в. они усиленно старались вывести этот закон или продемонстрировать возможность его выведения. При таких обстоятельствах была открыта неэвклидова геометрия. С точки зрения истории духа, неэвклидова геометрия была продуктом спора с законом параллельных прямых, так называемой аксиомой параллельности. Но я не стану сейчас объяснять этого детально, поскольку здесь это не существенно. Дело здесь в том, что в неэвклидовой геометрии уже не действует закон параллельности, то есть закон, который звучит так: через одну точку можно провести только одну прямую линию, параллельную другой прямой. Если таких линий больше, то это уже неэвклидова геометрия. Но это уже больше и не наглядно, поскольку в этой геометрии совсем другая теоретическая структура. Эта геометрия изобретена, выдумана. После такого сухого введения — одна история. Янош Больяй был офицером и, вероятно — я не хочу никого оскорбить-располагал достаточным времени, потому и изобрел это. Все это, конечно, заслуживает похвалы. Вероятно, его отец, Ф. Больяй был весьма честолюбив, но немного скептичен. Он послал работу своего сына Гауссу. Он предполагал, что нужно дать специалисту проверить, верна ли она. Однако Гаусс написал ему: «Я могу поздравить вас с тем, что ваш сын гениален. Но я не могу слишком сильно его хвалить, поскольку в принципе я уже открыл все это». Гаусс действительно тоже работал в этом направлении. Но молодой Больяй был настолько сбит с толку, что стал алкоголиком и больше не сделал ни одной, по крайней мере существенной, научной работы. Эта история показывает еще и то, что европейская наука, по крайней мере раньше, жила с идеологией, что ученый приближается к божественным помыслам. Потому быть ученым — это какое-то особенное призвание, желание быть избранным, первым подойти к этому помыслу. А Больяй, к сожалению, не был первым. Но что же это означает для нашего контекста? Это означает, что разграничение между жизненным миром и научными мирами надо проводить так, чтобы мы были вынуждены сказать: научные миры - это конструкции на произвольно вымышленных основах. Что, конечно, не должно означать, что каждый из нас может произвольно выдумать себе собственную науку. Открыть базу для науки, базу, которая действительно была бы пригодна для научных конструкций- достижение неимоверно гениальное. Но она тем не менее остается вымыслом. Эта база не находится готовой, она изобретается. Мы можем и продолжить на примере геометрии. Была ведь - на сегодняшний взгляд абсолютно наивная попытка-проверить, является ли действительность эвклидовой или неэвклидовой. Эта попытка, понятно, потерпела поражение, поскольку мы, по крайней мере в принципе, можем структурировать большое количество данных таким образом, что они будут подходить к определенной геометрии. Вопрос не в том, как мы ее себе воображаем. Вопрос в том, имеет ли данный мир определенную геометрию? И здесь надо сказать, что это кажется по крайней мере неправдоподобным. Есть люди, которые в это верят. Но дело в том, что в истории философии физики была дискуссия между Эйнштейном и Пуанкаре3. Даже после открытия теории относительности вы можете действовать по законам эвклидовой геометрии. Однако тогда все это физически становится невыразимо сложным. Пуанкаре это продемонстрировал, поскольку был убежденным кантианцем и вместе с Кантом считал, что эвклидова геометрия является геометрией нашего мира. Структура мира, какой ее изображает теория относительности, в своих основах является свободно вымышленной конструкцией. Невероятным в этом является только то, что так много феноменов можно при помощи этой структуры упорядочить, охватить этой структурой. Это то, что можно прочитать у самого Эйнштейна. Он пишет, что наука сама произвольно изобретает свои основы. Однако это не означает унижение науки. Нужно только остерегаться того, чтобы считать, будто наука функционирует примерно так: мы выходим в природу и вследствие длительного созерцания постигаем настоящую структуру мира. Все это выглядит довольно наивно, как если бы в философии можно было сказать, что вследствие глубокого созерцания можно понять, как выглядит таблица категорий или тому подобное. Таким образом, мы уже, собственно, внедрили определенную онтологию, а именно онтологию с тремя указатель-
ными стрелками, которая проводит разницу между действительностью, то есть миром, в котором мы живем, жизненным миром как инстанцией, которая позволяет нам понимать мир, и наукой, которая позволяет нам овладеть миром. А это разные вещи. Однако наука всегда претендовала и на познание мира. Не только овладеть, но и познать. Может быть, познать вследствие овладения. Однако все-таки познать. Потому мы должны задуматься над вопросом, в каком понимании относительно науки мы можем говорить о познании. Это центральный вопрос и для психотерапии: в каком смысле относительно науки можно говорить о познании? Понятно, что наивным представлением будет, что наука описывает, чем является мир, что наука описывает мир. В соответствии с этим представлением сформировалось и самоосознание классического анализа. Без сомнения, свое место в системе естественных наук ранний Фрейд понимал так, что считал, будто он раскрывает определенный тип душевного механизма и показывает, как устроена душа,— что бы в это понятие ни вкладывалось,- включительно с бессознательным. Эта интерпретация психоанализа вызвала очень сильное сопротивление со стороны философии, по крайней мере со стороны очень специальной философии, которую мы называем теорией науки. Одним из крупных авторитетов, которые оказывали сопротивление, был Карл Поппер. Поппер считал, что психотерапия не имеет права претендовать на то, чтобы быть наукой, поскольку ее высказывания не могут быть опровержимыми. Ведь совершенно ясно, что в отношении терапевта и пациента не будет никаким аргументом в пользу правильности интерпретации терапевта мнение пациента: «Так, это именно так». С другой стороны, в классическом психоанализе и отрицание интерпретации пациентом, когда он скажет: «Нет, это ни в коем случае не так»,— не будет аргументом, что трактовка ложна, поскольку именно сопротивление пациента указывает на его главную проблему. Итак, в этом контексте не может быть опровержимости. Сегодня аргумент Поппера можно было бы, так сказать, смахнуть со стола указанием на то, что и в естественных науках не бывает опровержимости в строгом смысле слова, или хотя бы что и в естественных науках она не играет никакой роли. Однако мы этого не хотим, поскольку Поп-пер увидел очень много значительного, только, пожалуй, ошибочно истолковал. Это означает, что указание на опровержимость является акцентом, который не имеет значения, не является значительным. Однако это означает кое-что другое. Это означает, что самопонимание психоанализа является ошибочным. Если психоанализ понимает себя как науку, которая отображает душевный механизм, то тогда он понимает себя ложно. Если он понимает себя именно в этом смысле, то к нему следовало бы выдвинуть и требование естественных наук о том, что, кстати, и для бессознательного нужно найти эмпирические указания, эмпирические аргументы, эмпирические данные. Это означает, что речь идет не о том, что наука, с одной стороны, осознает себя как естественная наука, а с другой— проявляет определенную широту эмпирики. Но, и это надо сразу добавить, эмпирика играет далеко не такую важную роль, как считали наивные души, а раньше и философы науки. Раньше так считали. Сегодня мы знаем, что эмпирика играет значительно более скромную роль. Но в принципе новое формулирование попперовского тезиса, пожалуй, звучало бы так: нас интересует не опровержимость; сама наука в принципе должна быть доступной для эмпирических высказываний, открытой для эмпирических фактов. Гораздо менее ясно, что она потом будет делать с этими высказываниями. Но она не может просто закрывать на них глаза. В любой естественной науке, как и в других науках, аргументация может и должна на определенном месте быть оборвана. В науках не существует вечной аргументации. Ученый, в конце концов, будет еще ссылаться на авторитеты. И в определенном месте начнет агрессивно относиться к вопросам и скажет: вы ничего не понимаете, вы не специалист. Это означает, что и в естественных науках нет претензии на бесконечное обоснование. Обоснование должно быть оборвано. Но, говоря образно, по крайней мере окно эмпирики должно оставаться открытым. Не так в философии. В философии вы никогда не имеете права оборвать обоснование. Наверное, потому философия и не заботится об эмпирике. В этом вся разница. Поскольку философия является примером перевода языков. Потому перевод можно вновь и вновь обсуждать. Философ, который больше не допускает аргументов, ведет себя по меньшей мере не по-философски. Поэтому философия, в отличие от науки, двигается цир-кулярно, по кругу в понимании простых логических противоречий. Если кто-то не умеет мыслить логически, это еще не означает, что он не является философом. Возможно, что кто-то не умеет логически мыслить и тем не менее является философом. Если он мыслит циркулярно, в примитивном смысле, то это может быть признаком того, что он не особенно интеллигентен. Это не должно быть признаком особенного философского дарования. Философия как движение мышления всегда заранее предполагает то, что она хочет доказать. Философия не приходит ни к чему новому. Это означает, что философия в научном понимании не доказывает ничего. Только, в отличие от философии, наука имеет оборванную аргументацию. Наука не имеет оснований чувствовать свое превосходство перед философией. Наука ограничена, а философия циркулярна. Ограничена в том смысле, что она ограничивается только одним из стилей аргументирования. С его помощью может приобрести определенную точность и определенную логическую форму, в то время как философия не имеет права ограничиваться только одним каким-то стилем аргументирования и потому вынуждена быть циркулярной. Здесь я хотел процитировать одно место из Гегеля, которое очень часто понимают ложно и которое ошибочно направляется против самого Гегеля. История такова: один студент через много лет снова приходит на семинар профессора Гегеля и говорит: «В Южной Америке я видел растение, которое не вписывается в вашу систему ботаники». На что Гегель ответил только: «Тем хуже для природы». Здесь имеется в виду, что философия не претендует на то, чтобы говорить о чем-то эмпирическом, а все, что в природе пребывает вне духа, является чем-то неинтересным. Интересно в природе только то, что можно интеллектуально постичь. Таким образом, это утверждение не такое безумное, каким оно кажется на первый взгляд. Но как действует философия и какие последствия все сказанное имеет для психотерапии или психоанализа как классического антуража психотерапии? Здесь мы подходим к одному примеру Отто Нейрата. Деятельность носителя познания он сравнивал с кораблями, которые нужно ремонтировать в открытом море. То есть если я хочу проверить теоретическое положение какой-либо науки, то я не могу сделать этого, выйдя за пределы этой науки, я не могу сделать этого с какой-то абсолютной точки зрения. Я могу проверить, удовлетворяет ли эта наука определенным критериям. Я должен войти в деятельность этой науки. Я должен поступать так, как моряки в открытом море, и бороться за то, чтобы корабль плыл дальше. Ремонт корабля является жизненно необходимым. Вывод: философия — или философия науки — не выходит из контекста науки. Философия науки представляет собой серию, последовательность, изменение видения науки. Наверно, именно в духе своих друзей из Венского кружка Нейрат считал, что главным инструментом ремонта судна является логический анализ. Но со временем мы научились тому, что логический анализ дает не очень-то много. Следовательно, философия науки- это повторяемое, циркулярное изменение видения научной деятельности, это серия изменений видения. Это подготовил еще Кант. Когда я смотрю на «Критику чистого разума», то я могу читать ее как изменение видения психологии кантовского времени, вместе с ньютоновской физикой. Ньютоновская физика представлена в «Критике чистого разума» другим языком и при помощи специальной психологии. Но Кант сам себя ложно понял. Приблизительно 200 лет назад он думал, что этим формулирует что-то наподобие вечно действующей закономерности, что он постиг вечные и неизменные структуры. Конечно, это безрассудство. Хотя успех этого перевода был огромный. Кант перевел ньютоновскую физику в психологический контекст. Итак, если мы, в соответствии с Нейратом, пойдем далее и спросим себя, чем является море, то на это можем ответить, что море является нашей культурой. Корабль— это особенная наука, в нашем случае мы берем психотерапию. Корабль психотерапии может пойти на дно в этой культуре, или же, по крайней мере, утратить свою претензию на статус научности. Психотерапия имеет сегодня настолько большое значение для нашей ежедневной жизни, для нашего общежития, для общественности и тому подобное, что психотерапия как институт не исчезла бы даже тогда, если бы со всей убедительностью была доказана ее ненаучность. Один из более новых по сравнению с Поппером авторов, который особенно внушительно это продемонстрировал, был Адольф Грюнбаум! Он критиковал психоанализ в первую очередь за недостаток интереса к эмпирике. Однако этот аргумент убедителен только тогда, если психоанализ понимают как естественную науку. Именно на этом основании Грюнбаум доказал, что Фрейд был не прав, выдвигая претензию на статус психоанализа как естественной науки. Таким образом, психоанализ не является естественной наукой5. Если мы теперь взглянем, насколько должна быть надежна система высказываний, чтобы ее можно было назвать научной, когда она не является естественной наукой, то подойдем именно к сфере философии. Можно спросить себя: может ли быть так, что наука ведет себя методологически подобно философии, хотя все же не является философией, а просто выдвигает философскую претензию? Сложный вопрос. Или может ли быть, что определенная система высказываний методологически, аргументативно возникает так, как в философии, но тем не менее имеет не философскую, а научную претензию? К этому следовало было бы добавить, что такая система высказываний, в отличие от философии, должна быть в
5 Freud S. (1937/1975). Konstruktionen in der Analyse. In: Studienausgabe Bd XL Frankfurt. определенном смысле содержательно ограниченной. Поскольку философия, как я уже только что сказал, является нескончаемым движением в мышлении. Это означает, что философия ничего не может из себя исключить, не может отбросить ни одного аргумента. Однако можно было бы вообразить, что определенная форма мышления движется цир-кулярно, но тем не менее привлекает только вполне определенные элементы. А такие элементы до определенной степени могут быть вымышленными. Конечно, непроизвольно вымышленными, поскольку иначе все это весьма походило бы на спекулятивную геометрию Гегеля. Есть науки, которые не является науками в понимании западных наук. Если вы познакомитесь, например, со спекулятивной геометрией или спекулятивной математикой Гегеля, то с точки зрения как математики, так и геометрии, они являются, помимо своей внутренней логики аргументации, абсолютным нонсенсом, поскольку Гегель аргументирует качественно, потому что математику и геометрию он представляет философским языком при помощи философской методологии. Для психоанализа это означало бы то, что он вводит в соотношение определенные энтичности, а это соотношение между энтичностями дает возможность возникнуть бесконечному отношению— то есть без обращения в непосредственность. Бесконечное отношение- это всегда отношение, которое сознательно исключает непосредственность и которое по стилю своей аргументации всегда является циркулярным. Это означает, что каждое новое обращение к одному из этих элементов делает очевидной новую точку зрения на эти элементы, которая опять-таки позволяет обращение нового типа к другому из элементов и тому подобное, в нескончаемой очередности. Отсюда вытекает, что в психоаналитическом процессе эти элементы, эти энтичности вследствие циркулярного способа движения все умножаются, каждый раз по-новому и по-иному структурируются. Для науки это означало бы то, что после этих циркулярных шагов возникает большее разнообразие аргументации, чем до сих пор. В отличие от классической науки, здесь не было бы редукции к немногим положениям, а было бы приумножение структуры признаков этих отдельных сущностей. Структурно это можно сравнить с герменевтикой, правда, без ее претензии на историческую правду. В отличие от герменевтического круга, при этом типе циркулярной науки надо мыслить так, чтобы прерывание этого круга осуществлялось вследствие практических действий и влияний. В перенесении на психоанализ это означало бы, что пациент поверил в свое выздоровление. Или что пациент обращается к действиям, которые делают очевидной ненужность этого циркулярного движения психотерапевта, его избыточность. Прерывание этих циркулярных действий должно исходить из практики. Иначе, чем в герменевтическом кругу, где известно: бесконечность— это бесконечное приближение к определенной форме осознания или истины. Научная претензия этого процесса состоит в том, что после него об сущности известно больше, чем до него. Без сомнения, возникла определенная форма знания. Это знание достигнуто лишь вследствие интеракции между пациентом и терапевтом. В таком понимании его нельзя сравнивать со строгими претензиями на достоверность в классических науках. Итак, целью этих циркулярных действий является растворение в практике. Это означает, что через какое-то время возникнет поведение или возникнут действия между терапевтом и пациентом, которые будут считаться содержательным завершением этого циркулярного движения. Перейдем от этой структуры еще раз к общей структуре науки. Почему вообще циркулярную структуру нагромождения качества можно признать научной? Если мы взглянем назад, то заметим, что наука, а особенно естественная наука, всегда стояла перед альтернативой, должна ли она понимать себя чисто технически-инструментально или согласиться с претензией на познание. Научным результатом является описание мира- утверждение, которое не выдерживает критики, если его продумать. Таким образом, мы пришли к другому ответу, который гласит, что даже естественные науки не описывают мир прямо, а только возможность, которую человеческие действия имеют относительно мира. А это уже нечто совсем другое. Истина естественной науки не касается непосредственного мира. Она не обращается к непосредственности, а изменяет мир, интерпретированный жизненным миром, в связи, которые можно просмотреть. В то время как жизненный мир полон противоречий, научный мир является прозрачным миром. Потому и претензия познания естественных наук направлена на то, чтобы сделать прозрачным мир, интерпретированный с позиций жизненного мира. Претензия познания психоанализа направлена на то, чтобы сделать прозрачным большое количество человеческих действий и поступков. Психоанализ не описывает душевную жизнь или причины определенного поведения. Психоанализ делает душевные процессы более прозрачными, чем они являются в трактовках жизненного мира. Понятно, что мы только тем и занимаемся, что толкуем душевные процессы именно в ключе жизненного мира. Однако некоторые люди становятся социально непригодными вследствие трактовки своей душевной жизни в ключе жизненного мира. Они заболевают душевно, или навязчивостью, или фобиями, которые возникают вследствие неизменной трактовки душевных процессов при помощи понятий жизненного мира. Все мы, будучи здоровыми, справляемся с нашими душевными процессами в жизненном мире, для этого мы разработали определенные механизмы. Для онтологии психотерапии важно понять, что наука не может опираться на непосредственность, что естественные науки являются эмпирическим окном, что есть и циркулярные науки. Во всяком случае, ситуация выглядит по-другому. Психотерапия является циркулярной наукой герменевти-коподобного типа. С той существенной разницей, что завершением герменевтического круга является интерперсональная деятельность. Герменевтический круг завершается принудительно, в определенной точке. В случае психоанализа, как и всех других направлений психотерапии, не надо обра- щать внимание на зависимость науки отданной культуры, которая играет значительную роль для структуры науки. Дело обстоит так, что психотерапия всегда имеет определенную структуру, которая отвечает определенному времени, определенной культурной ситуации. Это мнение, которое сегодня часто звучит и которое считают аргументом против Фрейда. У Фрейда история всегда играет большую роль. Сегодня история почти не появляется в учениях психотерапии. Это не означает, что Фрейд полагается на что-то фиктивное, как можно было бы наивно думать. Это не означает также и того, что эти истории Фрейд более или менее выдумал, а потом вознес к небесам, чтобы иметь предмет, о котором можно теоретизировать. Все не так просто. Собственно, внедрение сущностей в психотерапевтический дискурс зависит от соответствующей культуры. Тем не менее при помощи этих отчасти вымышленных сущностей после аргументативных ходов можно лучше проследить структуры душевной жизни, чем до тех пор. Даже если некоторые энтичности вымышлены, если некоторые энтичности внедрены произвольно, циркулярный ход аргументации позволяет лучше просматривать процессы душевной жизни, чем мы могли до сих пор. Циркулярные структуры нарративных процессов являются более важным критерием для психотерапии, чем логическое оправдание. СОДЕРЖАНИЕ Предисловие............................................................................................ 3 Предисловие к русскому изданию................................................ 5 Альфред Притц, Хайнц Тойфельхарт. Психотерапия — наука о субъективном............................................... 10 Эмми Ван Дойрцен-Смит, Дейвид Смит. Является ли психотерапия самостоятельной научной дисциплиной?... 30 Вильдфрид Датлер, Ульрике Фельт. Психотерапия - самостоятельная дисциплина?................................. 58 Рудольф Бухман, Марио Шлегелъ, Йозеф Феттер. Самостоятельность психотерапии в науке и практике 90 Манфред Штайнлехнер. Психотерапия на пути к науке Роберт Гуттерер. Критические перспективы психотерапевтических исследований и практики. 156 Людвиг Рейтер, Эгберт Штейнер. Психотерапия и наука. Гюнтер Шипек. Психотерапия — это наука?............ 234 Элизабет Вагнер. Психотерапия как наука, отличная от медицины............................................................ 249 Александр Филъц. Место психотерапии между психиатрией и психологией................................... 281 Гернот Зоннек. Можно ли в медицинской науке найти Оскар Фришеншлягер. Ккоммуникация и отношения как специфический предмет психотерапии........... 306 Томас Слунецко. Однообразие или разнообразие в психотерапии.......................................................... 327 Эва-Мария Вольфрам. Феноменологическое исследованиепсихотерапии: метод получения знания из опыта................................................................... 359 Фриц Валънер. Новая онтология для психотерапии. 378 Дата добавления: 2015-11-26 | Просмотры: 404 | Нарушение авторских прав |
Carnap R. (1974). Der logische Aufbau der Welt. Frankfurt.
! Hume D. (1869). Eine Untereuchung in Betreff des menschlichen Verstandes. Berlin.
3 PoincareH.(1906).Wissenschaft und Hypothese.2.Aufl., Leipzig.
4 Griinbaum A. (I985). The foundations of Psychoanalysis. Berkley.