АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Лорел Гамильтон

Рай — это горячая вода. Рай — это когда есть мыло. В Убежище, так мы всегда называли этот хоумстид, четыре комнаты: кухня, кладовая, большая, почти как весь остальной дом, и спальня.
В четвертой комнате мы моемся. Здесь собраны металлические бадьи, ванны и ванночки разных размеров. Они установлены на платформу с большой решеткой, под решеткой плоский камень и остатки костра, который мы поддерживаем зимой, чтобы согревать одновременно и комнату и воду,
Я на ощупь в темноте нахожу фонарь, который работает на батарейках, а потом разжигаю костер из бревен, сложенных в углу в кладовой. Джулиан тем временем обследует другие комнаты в доме. Потом я набираю воду в колодце. У меня хватает сил только на то, чтобы наполнить половину одной ванны. Но этого достаточно.
В кладовой я беру брусок мыла и даже нахожу настоящее полотенце. Я вся чешусь от грязи, мне кажется, она везде, даже на веках.
Перед тем как раздеться, я кричу:
— Джулиан?
— Что?
Голос его звучит приглушенно, судя по всему, он в спальной комнате.
— Не выходи из комнаты, ладно?
В ванной комнате нет двери. В ней нет необходимости, а в Дикой местности не делают и не пользуются тем, в чем нет необходимости.
После короткой паузы Джулиан кричит в ответ:
— Хорошо.
Интересно, о чем он сейчас думает? У Джулиана высокий напряженный голос, но тональность могли исказить стены из фанеры и жести.
Я кладу пистолет на пол и снимаю с себя одежду. Приятно слышать, как падают на пол грязные джинсы. В первые секунды собственное тело кажется мне чужим. Были времена, когда я была девушкой с довольно округлыми формами, у меня был животик и полная грудь, только бедра и щиколотки благодаря пробежкам были жесткими.
Теперь никаких округлостей, сплошные жилы и мышцы. Грудь стала твердой и острой, кожа вся в синяках. Интересно, Алекс и сейчас считал бы меня красивой? А Джулиан? Он думает, что я страшная?
Я гоню эти мысли из головы. Они бесполезны и не имеют отношения к делу.
Я намываю каждый дюйм тела: под ногтями, за ушами, в зонах, между пальцами на ногах, между ногами. Я намыливаю волосы и позволяю мыльной пене попадать в глаза. Когда я наконец встаю, все еще скользкая, как рыба, от мыла, по краю ванны остается полоска грязи. И в который раз я радуюсь, что здесь нет зеркала, в воде отражается только мой темный силуэт. Мне не хочется видеть себя в подробностях.
Я вытираюсь насухо и надеваю чистую одежду: спортивные брюки, теплые носки и большую толстовку. После ванной я чувствую себя обновленной, у меня хватает сил, чтобы набрать ванну для Джулиана.
Джулиана я нахожу в кладовой. Он сидит на корточках напротив низкой полки. Там кто-то оставил дюжину книг, все они давным-давно запрещены для чтения. Джулиан листает одну из них.
— Твоя очередь,— говорю я.
Джулиан вздрагивает и захлопывает книгу. Он встает, а когда поворачивается ко мне, у него лицо провинившегося мальчика. Но потом выражение его глаз меняется, только я не могу определить на какое.
— Все нормально,— говорю я ему.— Здесь можешь читать все, что захочешь.
— Я...— начинает Джулиан, но осекается и трясет головой.
Он продолжает смотреть на меня с этим странным выражением в глазах.
Мне становится жарко. Наверное, вода в ванной была слишком горячей.
— Я помню эту книгу,— наконец говорит Джулиан, но у меня такое чувство, что он хотел сказать что-то другое.— Такая же была в кабинете отца. В его втором кабинете. Я тебе о нем рассказывал.
Я киваю. Джулиан держит в руке книгу. Это «Большие надежды» Чарльза Диккенса.
— Я ее еще не читала,— признаюсь я,— Тэк всегда говорил, что это его любимая...
Я втягиваю воздух сквозь зубы — мне не следовало упоминать имя Тэка. Я доверяю Джулиану, я привела его сюда, но он все равно Джулиан Файнмэн, а сила Сопротивления зависит от того, что знает о нас враг.
К счастью, Джулиан не реагирует на мою последнюю фразу.
— Мой брат...— Он кашляет, чтобы прочистить горло, и начинает сначала: — Я нашел эту книгу в его вещах. После того, как он умер. Не знаю зачем, не знаю, что я там искал.
«Дорогу назад»,— думаю я, но вслух ничего не говорю.
— Я оставил ее себе,— Джулиан приподнимает уголок рта в улыбке.— Разрезал матрас и хранил ее внутри, чтобы отец не нашел. В тот день я начал ее читать.
— Понравилось? — спрашиваю я.
— В ней много всего запрещенного.
Джулиан отвечает медленно, словно переоценивает значение каждого слова. Он отводит взгляд в сторону, и на секунду в комнате повисает тяжелая пауза. Потом он снова смотрит на меня, и в этот раз улыбается, а глаза его радостно светятся.
— Но да, мне понравилось. Я думаю, это замечательная книга.
Я начинаю смеяться, сама не знаю почему. Наверное, из-за того, как он это сказал, напряжение в комнате исчезло, и мне стало легко. Нас похитили; нас били; мы убегали; мы не можем вернуться домой. Мы из разных миров, мы из враждующих лагерей. Но все будет хорошо.
— Я набрала для тебя ванну,— говорю я,— Вода уже, наверное, нагрелась. Можешь взять чистую одежду.
Я показываю на полки с аккуратно сложенной одеждой. К полкам приклеены бирки: «мужские рубашки»; «женские брюки»; «детская обувь». Не сомневаюсь, что бирки — дело рук Рейвэн.
— Спасибо.
Джулиан берет с полки футболку и брюки, а потом, немного поколебавшись, кладет «Большие надежды» обратно к другим книгам.
— А знаешь,— говорит он,— здесь совсем неплохо.
Я пожимаю плечами.
— Делаем, что можем,— отвечаю я, но в душе мне приятно.
Джулиан идет в ванную комнату, но, поравнявшись со мной, внезапно останавливается. Он застывает на месте, я вижу, как по его телу пробегает дрожь, и в какую-то секунду с ужасом думаю, что у него сейчас может начаться приступ.
— Твои волосы...— просто говорит Джулиан.
— Что волосы? — Я настолько поражена, что даже голос сел.
Джулиан на меня не смотрит, но я чувствую, как его тело реагирует на меня, и это еще хуже, чем быть объектом наблюдения.
— Они пахнут розами,— говорит Джулиан и, прежде чем я успеваю ответить, проходит дальше в коридор, а я остаюсь одна с выскакивающим из груди сердцем.
Пока Джулиан моется, я накрываю для нас ужин. Разводить огонь в старой печке нет сил, поэтому я достаю крекеры, открываю две банки фасоли и по одной — с грибами и томатами. Все, что не нуждается в готовке. Есть еще соленое мясо, но только маленькая баночка. Я, конечно, голодная как волк и могла бы, наверное, съесть целиком корову, но мы не должны забывать о других. Это закон.
В Убежище окон нет, поэтому здесь темно. Я нахожу несколько толстых, но коротких огарков свечей и расставляю на полу. Фонарь выключаю, чтобы не разрядились батарейки. Стола в Убежище тоже нет. Когда я жила здесь с Рейвэн и Тэком (Хантер вместе с остальными пошел еще дальше на юг, в Делавэр), мы ели так каждый вечер. Садились вокруг общей тарелки, прикасаясь друг к другу коленями, и наши тени плясали на стенах. Мне кажется, это была самая счастливая пора в моей жизни, с тех пор как я бежала из Портленда.
Из ванной комнаты доносится плеск воды и пение. Джулиан тоже умеет получать райское наслаждение от мелочей. Я иду к выходу и приоткрываю дверь. Солнце уже садится, по бледно-голубому небу плывут розовые и золотистые облака. Разбросанный вокруг Убежища металлический лом отливает красным, как тлеющие угли. Мне снова кажется, что слева происходит какое-то движение. Наверное, опять та кошка бродит среди руин.
— Что ты там высматриваешь?
Я резко поворачиваюсь кругом и случайно хлопаю дверью. Джулиан стоит совсем близко. Я не слышала, как он подошел. Я вдыхаю запах его кожи, он пахнет мылом и... мужчиной. Мокрые волосы завитушками спадают до линии подбородка.
— Ничего,— говорю я, а затем, просто потому, что он стоит тут и смотрит на меня, добавляю: — Выглядишь почти как человек.
— Я и чувствую себя почти как человек,— отвечает Джулиан и проводит рукой по волосам.
Он подобрал себе простую белую футболку и джинсы, которые ему по размеру.
Я рада, что Джулиан не задает много вопросов о хоумстиде, о том, когда он был построен и кто здесь останавливается. Хотя ему наверняка очень хочется это знать. Я зажигаю свечи, и мы садимся по-турецки на полу. За едой нам не до разговоров, но, когда мы наедаемся до отвала, начинается настоящий разговор. Джулиан рассказывает мне о том, как рос в Нью-Йорке, и расспрашивает о Портленде. Оказывается, в колледже он хотел изучать математику. А я рассказываю ему о том, как увлекалась кроссом.
Мы не говорим о процедуре исцеления или о Сопротивлении, об АБД или о том, что нас ждет завтра. Этот час мы просто сидим на полу и болтаем, и мне кажется, что у меня появился настоящий друг. Джулиан смеется легко и беззаботно, как Хана. Он хороший рассказчик, а слушатель вообще замечательный. Мне с ним удивительно легко, даже с Алексом так не было.
Я не хочу их сравнивать, но сравниваю. Это происходит против моей воли, я ничего не могу с собой поделать, поэтому встаю, когда Джулиан еще не закончил рассказывать очередную историю, и отношу тарелки к раковине.
— Ты в порядке? — спрашивает он.
— Все отлично,— слишком уж резко отвечаю я и ненавижу себя в этот момент и Джулиана, непонятно за что, но тоже,— Просто устала.
Ну, хоть это правда. На меня вдруг наваливается такая усталость, что, кажется, я могла бы проспать целую вечность.
— Пойду поищу одеяла,— говорит Джулиан и встает с пола.
Я чувствую, что он медлит у меня за спиной, и притворяюсь, будто занята мытьем посуды. Я просто не смогу сейчас посмотреть ему в глаза.
— Эй,— окликает меня Джулиан,— я так и не сказал тебе спасибо.— Он кашляет,— Ты спасла мне жизнь... там, в туннелях.
Я не оборачиваюсь, а просто пожимаю плечами и так крепко сжимаю края раковины, что костяшки на пальцах белеют.
— Ты тоже спас мне жизнь,— говорю я.— Стервятник чуть меня не прирезал.
— Что ж, можно сказать — мы спасли друг друга,— говорит Джулиан, и я по голосу слышу, что он улыбается.
И тогда я оборачиваюсь. Но Джулиан уже подхватил с пола свечу и исчез в коридоре, так что ответить я могу только собственной тени.

Джулиан выбрал две койки на первом ярусе и застелил их, как мог, простынями, которые оказались коротковаты, и шерстяными одеялами. Рюкзак он поставил в ногах моей кровати. В комнате дюжина кроватей, и все же он выбрал две соседние. Я стараюсь не думать о том, что это может означать. Джулиан, сгорбившись, сидит на своей койке и снимает носки. Когда я вхожу в спальню со свечой в руках, он поднимает голову, и лицо у него при этом такое счастливое, что я чуть не роняю свечу. Огонь гаснет. Теперь мы в темноте.
— Найдешь дорогу? — спрашивает Джулиан.
— Найду.
Я иду на голос Джулиана и держусь на всякий случай за койки.
Когда я прохожу мимо него, он слегка прикасается к моей спине:
— Осторожно.
Я ложусь и укрываюсь простыней и одеялом. Они пахнут плесенью и совсем чуть-чуть мышиным пометом, но, главное, они согревают. Тепло от огня в ванной комнате сюда не доходит. Когда я выдыхаю, надо мной повисает облачко пара, заснуть будет не просто. Усталость, которая навалилась на меня после ужина, очень быстро отступила, тело мое напряжено, мышцы подрагивают. Я остро чувствую присутствие Джулиана, слышу его дыхание и знаю, что он тоже не спит.
— Лина? — спустя какое-то время зовет он тихим и чуть хриплым голосом.
— Что?
Сердце у меня бьется часто и подскакивает к самому горлу. Я слышу, как он поворачивается на бок, лицом ко мне. Двухъярусные койки расставлены очень близко, и нас разделяет меньше фута.
— Ты когда-нибудь о нем думаешь? О парне, который тебя заразил?
В темноте передо мной возникает смутный образ Алекса: копна каштановых волос, похожих на венок из осенних листьев; его смазанный силуэт бежит рядом со мной... силуэт из моих снов.
— Стараюсь не думать,— отвечаю я.
— Почему? — тихо спрашивает Джулиан.
— Потому что это больно.
Джулиан дышит ровно, это меня успокаивает.
— А ты думаешь о своем брате?
Пауза.
— Все время,— говорит Джулиан и продолжает: — Мне говорили, что после исцеления станет легче.— И снова несколько секунд тишины, а потом он спрашивает: — Можно я расскажу тебе еще один секрет?
— Да.
Я плотнее закутываюсь в одеяло, волосы у меня мокрые.
— Я знал, что не сработает. Я имею в виду — процедура,— Он говорит тихо и быстро, словно спешит выговориться,— Я знал, что она меня убьет. Я... я хотел этого. Я раньше никому об этом не говорил.
Мне вдруг хочется плакать, хочется взять Джулиана за руку, сказать ему, что все хорошо, почувствовать губами его ухо. Я хочу свернуться калачиком у него под боком, как я когда-то лежала рядом с Алексом, и вдыхать запах его кожи.
«Это не Алекс. Ты не хочешь быть с Джулианом. Ты хочешь быть с Алексом. Алекс умер».
Но это не полная правда. С Джулианом я тоже хочу быть. У меня до боли ноет все тело. Я хочу, чтобы губы Джулиана соединились с моими, хочу, чтобы его теплые руки прикасались к мои волосам и к моим плечам. Я хочу забыться в нем, хочу, чтобы мое тело растворилось в его теле и мы стали одним целым.
Я крепко зажмуриваю глаза и стараюсь не думать об этом. Но когда глаза закрыты, образы Алекса и Джулиана соединяются у меня в сознании. Их лица сливаются, разделяются и снова сливаются, набегают друг на друга, как отражения в ручье, и я уже не знаю, до кого из них хочу дотянуться.
— Лина? — снова зовет Джулиан, еще тише, чем прежде.
Когда он произносит мое имя, оно звучит как музыка. Джулиан придвигается ближе. Я чувствую это. Я не хотела этого делать, но тоже сдвигаюсь ближе к краю койки, как можно ближе к Джулиану. Но я не поворачиваюсь на бок. Я заставляю себя лежать тихо, мысленно сковываю льдом руки и ноги и даже сердце.
— Да, Джулиан?
— Что ты чувствуешь, когда это происходит?
Я знаю, о чем он говорит, но все равно переспрашиваю:
— Что происходит?
— Делирия.
Джулиан замолкает, я слышу, как он соскальзывает с койки и становится на колени. Я не могу ни шевелиться, ни дышать. Если я поверну голову, между нашими губами будет всего шесть дюймов. Даже меньше.
— Как это — быть инфицированной?
— Я... я не могу это описать,— с трудом выдавливаю я из себя.
Мне трудно дышать, я не могу дышать, не могу дышать. Его кожа пахнет дымом костра, пахнет мылом, я представляю, как пробую ее на вкус, кусаю его губы.
— Я хочу узнать, как это,— шепчет Джулиан; я едва его слышу,— Я хочу узнать это с тобой.
Его пальцы прикасаются к моему лбу, прикосновение такое легкое, как его шепот, оно похоже на дыхание. Я продолжаю лежать, как парализованная. Его пальцы пробегают по моей переносице, останавливаются на губах. Я чувствую слабое давление, солоноватый привкус и рисунок кожи на его пальцах. Потом они гладят мой подбородок и перебегают к волосам. Яркий, раскаленный добела свет заполняет меня изнутри, приковывает к койке.
— Я рассказывал тебе.— Теперь у Джулиана низкий глухой голос.— Помнишь, я рассказывал... как однажды видел, как целуются парень и девушка... а ты...
Джулиан не заканчивает вопрос, но он и не должен. Лед, сковывающий мое тело, исчезает, а горячий свет вырывается из моей груди, освобождает мои губы. Мне остается только слегка повернуть голову, и наши губы встречаются.
Мы целуемся. Сначала медленно, потому что Джулиан не знает как, а со мной это было настолько давно, что, кажется, прошла целая вечность. Я чувствую вкус соли, сахара и мыла, я провожу языком по, его нижней губе, и он на мгновение замирает. У него теплые, полные, чудесные губы. Он проводит языком по моим губам, и мы оба освобождаемся. Мы дышим друг в друга; он берет мое лицо в ладони; я поднимаюсь на волне чистой радости, я готова кричать от счастья. Его крепкая грудь прижимается к моей. Я непроизвольно притягиваю его к себе, я не хочу, чтобы это закончилось. Я готова до конца жизни целовать его, ощущать его пальцы в своих волосах, слушать, как он шепчет мое имя.
Впервые с тех пор, как умер Алекс, я нашла свой путь в по-настоящему свободное пространство, здесь нет границ, нет места для страха. Это как полет.
А потом вдруг Джулиан отстраняется от меня.
— Лина,— задыхаясь, шепчет он, словно пробежал длинную дистанцию.
— Не говори ничего.

Мне все еще кажется, что я могу расплакаться. В поцелуях, в других людях столько хрупкости. Это как тонкое стекло.
— Ты все испортишь.
Но Джулиан все равно спрашивает:
— Что с нами будет завтра?
— Не знаю.
Я притягиваю его голову на подушку. На секунду мне кажется, что рядом с нами в темноте движется какая-то фигура. Я резко поворачиваю голову влево. Ничего. Приведения мерещатся. Я думаю об Алексе.
— Не думай об этом сейчас,— говорю я в равной степени и себе, и Джулиану.
Койка очень узкая. Я поворачиваюсь на бок, спиной к Джулиану, а когда он обнимает меня одной рукой, я расслабленно облокачиваюсь на него. Мне так уютно, наши тела словно созданы друг для друга. Мне хочется убежать, у меня слезы наворачиваются на глаза. Я хочу попросить у Алекса прощения, в каком бы мире он сейчас ни был. Я хочу снова целовать Джулиана.
Но я не делаю ни того ни другого. Я лежу тихо и спиной слышу, как бьется сердце Джулиана. А потом и мое сердце успокаивается. Я не убираю его руку и, перед тем как заснуть, молюсь о том, чтобы утро никогда не наступило.

Но утро наступает. Бледно-серый свет проникает сквозь щели в крыше и разгоняет темноту в спальной комнате. В первые секунды после пробуждения я верю, что рядом со мной Алекс. Нет. Джулиан. Это его рука обнимает меня, его горячее дыхание на моем затылке. Ночью я сбила простыню в ноги. Я замечаю в коридоре какое-то движение. Кошка пробралась в дом.
Нет. Вчера вечером я заперла дверь. Я уверена в этом на сто процентов. Я ее заперла. От ужаса у меня сжимается сердце.
Я сажусь.
— Джулиан...
И тут все приходит в движение. Они врываются в дверь, вламываются сквозь стены, орут, кричат, вопят... Полицейские и регуляторы в серой униформе и в противогазах. Один хватает меня, второй стаскивает с койки Джулиана. Он проснулся и зовет меня, но я не слышу его из-за шума и грохота, из-за крика, может быть моего собственного. Я хватаю рюкзак и бью им регулятора, но все бесполезно — еще три регулятора приближаются ко мне по узким проходам между койками. Я вспоминаю о пистолете, оставшемся в ванной комнате, от которого теперь тоже никакой пользы. Кто-то тащит меня за шиворот, ворот толстовки сдавливает мне горло. Еще один регулятор выворачивает мне руки за спину, надевает наручники и толкает в спину. Меня волокут по коридору и выталкивают на залитый солнечным светом порог. Перед Убежищем полицейские и спецназовцы, все вооружены и в противогазах. Стоят молча и ждут.
Западня. Это слово проникает в мое сознание сквозь панику. Западня.
— Мы взяли их,— рапортует кто-то по рации.
С этой секунды воздух начинает вибрировать от самых разнообразных звуков: люди кричат что-то друг другу и жестикулируют; два полицейских офицера заводят мотоциклы, повсюду распространяется вонь выхлопных газов; вокруг трещат на разный лад переносные рации.
— Десять-четыре, десять-четыре. Мы их взяли.
— Двадцать миль от регулируемой территории... похоже на какое-то укрытие.
— Взвод пятьсот четыре штабу...
Джулиан позади меня, его окружают четверо регуляторов, он тоже в наручниках.
Я слышу, как он зовет меня, я пытаюсь обернуться, но мой конвоир толкает меня в спину, и я с удивлением слышу искаженный противогазом женский голос:
— Не останавливайся.
Нас с Джулианом ведут по дороге вдоль каравана машин, здесь еще больше полицейских и спецназовцев. Некоторые из них полностью экипированы, но большинство в штатском, они стоят, облокотившись на свои машины, и лениво переговариваются. Меня тащат мимо, я сопротивляюсь, я ничего не вижу от ярости, я хочу плюнуть им в лицо, а они даже не смотрят в мою сторону. Для них это рутина. В конце дня они вернутся в свои правильные дома к своим правильным семьям и не вспомнят о девушке, которая кричала и брыкалась, когда ее тащили мимо них, скорее всего, чтобы убить.
Я вижу черную машину, узкое белое лицо Томаса Файнмэна, он бесстрастно смотрит на меня. Если бы я могла высвободить руку, то ударила бы его кулаком сквозь стекло. Осколки вонзились бы ему в лицо, и тогда я посмотрела бы, какой он бесстрастный.
— Эй! Эй! Эй! — Полицейский, который стоит дальше по дороге, машет нам рукой и указывает рацией на полицейский фургон.
На ярко-белом борту четко виден черный трафарет: «НЬЮ-ЙОРК, ДЕПАРТАМЕНТ КОРРЕКЦИИ, ИСПРАВЛЕНИЯ, ОЧИСТКИ».
В Портленде у нас была всего одна тюрьма — «Крипта». Там держали преступников и участников Сопротивления плюс психически ненормальных, большинство из которых потеряли рассудок после неудачной процедуры исцеления. В Нью-Йорке и его пригородах целая сеть тюрем, и название у этой сети такое же мерзкое, как у тюрьмы в Портленде,— «Крэпс».
— Сюда! Сюда! — Теперь уже другой полицейский машет в сторону другого фургона.
Возникает заминка. Вокруг движение и суета, такой неразберихи я даже во время рейдов не видела. Слишком много людей, слишком много машин на холостом ходу, рации трещат, люди переговариваются и перекрикиваются. Регулятор и спецназовец спорят о юрисдикции.
У меня раскалывается голова, солнце слепит глаза. Из-за выхлопов от металлической реки из машин и мотоциклов воздух мерцает, словно мираж в пустыне.
Внезапно меня охватывает паника. Я не знаю, где Джулиан. Его нет сзади, я не вижу его в толпе.
— Джулиан! — кричу я.
Ответа нет, только какой-то полицейский поворачивается на мой голос, качает головой и сплевывает коричневый сгусток слюны мне под ноги. Я снова пытаюсь вырваться из рук своей конвоирши, но она крепко держит меня за запястья, и чем яростней я вырываюсь, тем крепче ее хватка.
— Джулиан! Джулиан!
Ответа нет. Паника превращается в большой ком и застревает у меня в горле. Нет, нет, нет, нет. Я не хочу новой потери.
— Хватит, иди вперед.
Искаженный противогазом женский голос гонит меня дальше. Она толкает меня мимо вереницы ожидающих машин. Регулятор возле одной из машин быстро говорит что-то по рации, выясняет у начальства, кто должен меня забрать. Когда мы идем через толпу, он почти не смотрит на нас. Я продолжаю вырываться изо всех сил, хотя женщина держит меня так крепко, что резкая боль пронзает мои руки от кистей до плеч. И даже если мне удастся вырваться, я все равно в наручниках и вряд ли пробегу больше нескольких футов, прежде чем меня схватят.
Паника и уверенность нарастают. Я должна найти Джулиана. Должна его спасти.
А за всем этим все настойчивее звучат старые слова:
«Только не это, только не сейчас».
— Джулиан!
Я бью ногой назад и попадаю женщине по голени. Она чертыхается и на секунду ослабляет хватку, но потом так сильно задирает мои руки кверху, что я сгибаюсь пополам и не могу вдохнуть от боли.
А потом, когда я делаю шаг назад и, сдерживая слезы, ловлю ртом воздух, женщина наклоняется ко мне так, что маска противогаза стукается о мое ухо.
— Лина,— тихо говорит она,— пожалуйста, я не хочу сделать тебе больно. Я борец за свободу.
Меня парализует от неожиданности. Эти слова — тайный код сочувствующих и заразных. Я перестаю вырываться, и женщина ослабляет хватку, но продолжает подталкивать меня вперед мимо очереди из машин.
Впереди в канаве, которая проходит параллельно дороге, стоит белый фургон. На борту фургона тоже трафарет «КРЭПС». Правда, буквы какие-то не такие, они чуть меньше, чем положено, но заметить это можно, только сильно вглядевшись. Мы сворачиваем по дороге, и гора из металлического хлама и обломков бетона скрывает от нас детали полицейской операции.
Женщина подводит меня к фургону, достает из кармана связку ключей и открывает задние двери. Внутри фургона темно и пахнет чем-то прокисшим.
— Залезай,— командует женщина.
— Куда вы меня везете?
Меня тошнит от собственной беспомощности, несколько дней подряд я не могу разобраться в том, что со мной происходит, я чувствую, что меня втянули в какую- то сложную игру.
— В безопасное место,— отвечает женщина, и даже через противогаз я слышу, что она теряет терпение.
Мне остается только поверить ей на слово. Она помогает мне залезть в фургон и командует повернуться, чтобы снять наручники. Потом она закидывает в фургон мой рюкзак и захлопывает двери. Замок щелкает, и сердце у меня сжимается. Я в ловушке. Но это все же лучше, чем оказаться в руках полицейских и регуляторов возле Убежища. Я думаю о Джулиане, и мне становится дурно. Что с ним будет? Может, с ним не станут обращаться жестоко, учитывая, кто его отец? Может, они решат, что произошла ошибка?
Это и было ошибкой: поцелуи, то, как он меня обнимал.
Или нет?
Фургон дергается с места, и я падаю на локоть. Мы едем по неровной дороге, дно фургона трясется и подскакивает. Я мысленно пытаюсь проследить маршрут нашего движения. Сейчас мы, наверное, около свалки, едем мимо старой железнодорожной станции к туннелям, которые ведут в Нью-Йорк. Через десять минут фургон останавливается. Я на карачках подползаю к переднему сиденью и подставляю ухо к окну, которое отделяет меня от водителя. Стекло закрашено черной краской. До меня доносится женский голос. Потом я различаю еще один, мужской. Наверное, она разговаривает с охранником на пограничном контроле.
Ожидание как пытка. Они будут проверять ее идентификационную карточку через Эс-эл. Секунды растягиваются в минуты. Женщина молчит. Возможно, система легализации перегружена запросами. Несмотря на холод в фургоне, я начинаю потеть. Иногда на проверку уходит много времени.
Потом я снова слышу мужской голос. Он что-то грубо командует. Двигатель фургона выключается и вдруг становится очень тихо. Дверь водителя открывается и захлопывается. Фургон слегка покачивается.
Почему она вышла? Я лихорадочно перебираю в уме все варианты. Если она — член Сопротивления, ее могли опознать и арестовать. И следующей буду я. Или (даже не знаю, что хуже) они меня не найдут. Я останусь в запертом фургоне и умру от голода или задохнусь. Мне вдруг не хватает воздуха. Стены фургона давят со всех сторон. Пот струится по шее и бисером выступает на лбу.
Потом дверца водителя открывается и двигатель оживает. Я выдыхаю и почти готова разрыдаться. Интуитивно я чувствую, что мы въезжаем в туннель Холланда, в эту длинную, темную и сырую кишку. Я представляю мерцающую серую реку у нас над головой и вспоминаю глаза Джулиана, то, как они менялись, словно вода, отражающая разный по яркости свет.
Фургон попадает колесом в выбоину на дороге, мой желудок взлетает вверх и снова падает. Потом — подъем. Сквозь металлические стены фургона я изредка слышу звуки автомобильного движения, далекое завывание сирен, гудки проезжающих мимо машин. Должно быть, мы уже в Нью-Йорке. Фургон может остановиться в любую минуту. Всякий раз, когда фургон затормаживает, я жду, что двери откроются и женщина в противогазе, хотя она и говорила, что на моей стороне, потащит меня в «Крэпс». Но проходит двадцать минут, и ничего не происходит. Я бросаю попытки определить наше местонахождение и сворачиваюсь калачиком на грязном полу. Пол вибрирует у моей щеки. Меня все еще подташнивает. В фургоне пахнет человеческим телом и старой едой.Наконец фургон сбавляет скорость и останавливается. Я сажусь, сердце громко стучит у меня в груди. Я слышу, как женщина с кем-то быстро обменивается парой фраз, но слов разобрать не могу. Потом кто-то еще говорит:
— Все чисто.
И после этого раздается громкий скрежет, как будто открываются старые двери на ржавых петлях. Фургон проезжает еще десять или двадцать футов и снова останавливается. Двигатель затихает. Слышно, как открывается водительская дверь. Я напрягаюсь, хватаю одной рукой рюкзак и готовлюсь драться или бежать.
Задние двери фургона распахиваются. Я с опаской выскальзываю наружу и оглядываюсь по сторонам. От разочарования у меня сжимается горло. Я надеялась получить какие-то подсказки и найти ответ на вопрос: почему меня похитили и кто? Но вместо подсказок я вижу пустое помещение с бетонными полом и стенами и стальными балками. В одной стене — огромные распашные двери, в которые спокойно может въехать фургон. В противоположной — металлическая дверь, выкрашенная, как и все в этом помещении, в серый цвет. Но зато здесь есть электричество, а это значит, что мы в цивилизованном городе или где-то рядом.
Женщина снимает противогаз, но на ней остается черная нейлоновая маска с прорезями для глаз, носа и рта.
— Что это за место? — спрашиваю я и закидываю рюкзак на плечо.— Кто вы?
Женщина не отвечает. Она пристально на меня смотрит. У нее серые, как штормовое море, глаза. Вдруг она протягивает ко мне руку, словно хочет потрогать мое лицо. Я отшатываюсь назад и врезаюсь спиной в фургон. Женщина тоже отступает назад и сжимает руку в кулак.
— Я хочу знать, что все это значит,— говорю я.
Я устала от голых стен и закрытых комнат, мне надоели секреты и маски.
— Я хочу знать, как вы меня нашли и кто вас послал.
— Я не та, кто может дать тебе ответы, которые ты ищешь,— говорит женщина.
— Сними маску.
На секунду мне кажется, что в глазах женщины мелькает страх. Но потом он исчезает.
— Отстань от меня,— тихо, но твердо говорит женщина.
— Хорошо, тогда я сама сниму.
Я тянусь к маске, женщина бьет меня по руке, но не достаточно быстро, и я успеваю немного задрать край маски. У женщины на шее от уха к плечу вертикально вытатуированы маленькие цифры: пять, девять, девять, шесть.
Но прежде чем я успеваю сорвать маску, она хватает меня за запястье и отталкивает в сторону.
— Пожалуйста, Лина,— говорит женщина, и я снова слышу настойчивую просьбу в ее голосе.
— Перестань называть меня по имени.
«Ты не имеешь права его произносить».
Я готова взорваться от злости и замахиваюсь на нее рюкзаком. Но женщина уклоняется, и, не успеваю я напасть снова, у меня за спиной открывается дверь. Я резко поворачиваюсь на сто восемьдесят градусов. В комнату быстро входит Рейвэн.
— Рейвэн! — кричу я и бегу к ней навстречу.
Повинуясь порыву, я заключаю ее в объятия. Мы никогда раньше не обнимались, но Рейвэн позволяет мне это на несколько секунд и только потом отстраняется. Она улыбается.
— Привет, девочка. — Рейвэн проводит пальцем по ране на моей шее и оценивающе разглядывает лицо,— Дерьмово выглядишь.
У нее за спиной, прислонившись к дверному косяку, стоит Тэк. Он тоже улыбается. Я хочу и его стиснуть в объятиях, но сдерживаюсь и просто пожимаю протянутую мне руку.
— С возвращением, Лина,— тепло говорит Тэк.
— Ничего не понимаю.— Я часто дышу, у меня словно гора с плеч свалилась, и меня буквально распирает от счастья и облегчения.— Как вы меня нашли? Как вы узнали, где меня искать? Она ничего не говорит, я...
Я поворачиваюсь и указываю на женщину в маске, но она уже ушла. Наверное, выскользнула в распашные двери.
— Тише, успокойся,— Рейвэн смеется и кладет руку мне на плечо,— Давай ты сначала поешь, ладно? Ты наверняка устала. Ты ведь устала?
Рейвэн проводит меня через дверь мимо Тэка. Должно быть, мы в помещении одного из переоборудованных складов. Через тонкие перегородки я слышу смех и чьи- то голоса.
— Меня похитили.— Слова вырываются из меня бурным потоком, я должна рассказать все Рейвэн и Тэку, они поймут, они все объяснят и расставят по своим местам.— После митинга я проследила за Джулианом до старых туннелей. Там были стервятники. Они напали на меня... Только я думаю, что они работают на АБД и...
Рейвэн и Тэк переглядываются.
— Послушай, Лина,— четко выговаривая каждое слово, успокаивающим тоном говорит Тэк,— Мы знаем, тебе пришлось через многое пройти. Просто расслабься, хорошо? Сейчас ты в безопасности. Поешь, отдохни.
Они приводят меня в комнату, центром которой является складной металлический стол внушительных размеров. На столе еда, которой я не пробовала целую вечность: свежие фрукты и овощи, хлеб, сыр. Это, наверное, самая прекрасная картинка, которую я видела в своей жизни. В комнате пахнет хорошим крепким кофе.
Но я не могу сесть к столу, не могу начать есть. Сначала я должна все узнать. И они должны все узнать: о стервятниках, о людях из туннелей, об утреннем рейде, о Джулиане.
Они могут помочь спасти Джулиана. Эта мысль приходит ко мне как избавление.
— Но...— начинаю я.
Рейвэн кладет руку мне на плечо.

— Тэк прав, Лина. Тебе надо набраться сил. Мы еще успеем наговориться по дороге.
— По дороге? — переспрашиваю я и, ничего не понимая, смотрю то на Рейвэн, то на Тэка.
Они улыбаются мне, но почему-то от их улыбок я начинаю нервничать. Так доктора снисходительно улыбаются детишкам, перед тем как сделать болезненный укол.
«Обещаю, малышка, только немножко пощиплет, и все...»
— Мы уходим на север,— слишком уж жизнерадостно сообщает Рейвэн.— Обратно в хоумстид. Ну, не в наш хоумстид, мы проведем лето у границ Уотербери. Хантер слышал о большом хоумстиде возле северной границы города, он уже с ними связался. Много сочувствующих на той стороне и...
Я вообще перестаю соображать.
— Мы уходим? — тупо говорю я, и Рейвэн с Тэком снова переглядываются.— Но мы не можем уйти сейчас.
— У нас нет выбора,— говорит Рейвэн.
Во мне начинает закипать злость. Она обращается ко мне таким тоном, будто говорит с маленькой девочкой.
— Нет,— я трясу головой и сжимаю кулаки,— нет. Вы что, не поняли? Я думаю, что стервятники работают на АБД. Меня похитили вместе с Джулианом. Они несколько дней держали нас под землей.
— Мы знаем,— говорит Тэк, но меня уже несет на волне ярости, я не могу остановиться,— Нам пришлось драться, чтобы вырваться оттуда. Меня чуть... чуть не убили. Джулиан спас мне жизнь.— Тяжесть в желудке превращается в камень и поднимается к горлу.— А теперь они забрали Джулиана, и неизвестно, что они с ним сделают. Может, сразу потащат в лаборатории или бросят в тюрьму и...
— Лина,— Рейвэн берет меня за плечи,— успокойся.
Но я не могу успокоиться. Меня трясет от возбуждения и злости. Тэк и Рейвэн должны, они обязаны понять.
— Надо что-то сделать. Мы должны ему помочь. Мы...
— Лина,— Голос Рейвэн становится жестче, она встряхивает меня за плечи,— Мы знаем о стервятниках, слышишь меня? Мы знаем, что они работали на АБД. Мы все знаем о Джулиане и о том, что случилось под землей. Мы искали тебя у всех выходов из туннелей. Мы надеялись, что ты выберешься гораздо раньше.
Вот это заставляет меня замолчать. Рейвэн и Тэк наконец перестают улыбаться. Теперь они оба смотрят на меня с жалостью.
— О чем ты говоришь?
Я вырываюсь от Рейвэн и тяжело бухаюсь на стул, который отодвинул от стола Тэк. Мне никто не отвечает.
— Не понимаю,— говорю я.
Тэк садится на стул напротив меня. Он рассматривает свои руки и начинает не торопясь объяснять:
— В Сопротивлении давно знают о том, что АБД платит стервятникам. Они наняли их, чтобы те организовали нападение на митингующих.
— Но зачем? Какой в этом смысл?
У меня такое чувство, будто мой мозг залили клейстером, мысли путаются и ни к чему не приводят. Я вспоминаю крики, стрельбу, сверкающие в воздухе ножи стервятников.
— Смысл есть, и очень большой,— говорит Рейвэн,— В Зомбиленде никто не понимает разницы между стервятниками и нами, другими заразными. Для них мы одинаковые. Поэтому стервятники устраивают свои акции и ведут себя как звери, а руководство АБД заявляет, что этот ужас наших рук дело и необходимо срочно подвергнуть всех процедуре исцеления от делирии. В противном случае мир превратится в ад. Стервятники играют им на руку.
— Но...— Я вспоминаю, как стервятники с искаженными от злобы лицами ворвались в толпу на митинге,— Погибли люди.
— Двести человек,— тихо говорит Тэк, он по-прежнему не смотрит в мою сторону.— Две дюжины офицеров полиции. Остальные — штатские.— Тэк пожимает плечами,— Порой необходимо во имя здоровья нации приносить в жертву отдельных граждан.
Прямая цитата из брошюры АБД.
— Хорошо,— говорю я, у меня трясутся руки, и я хватаюсь за стул. Мысли у меня все еще путаются.— Пусть так. Но что мы будем с этим делать?
Рейвэн бросает на Тэка быстрый взгляд, но он сидит, не поднимая головы.
— Мы уже кое-что сделали, Лина,— говорит она все тем же тоном, будто я маленькая.
Я снова начинаю нервничать, они что-то недоговаривают, что-то плохое.
— Я не понимаю.
На несколько секунд в комнате повисает тяжелая пауза. Потом Тэк вздыхает и обращается через плечо к Рейвэн:
— Я говорил тебе с самого начала, не надо от нее ничего скрывать. Говорил, что ты должна ей доверять.
Рейвэн молчит, только мускул на скуле немного дергается. Я вдруг вспоминаю, как за пару недель до митинга спустилась в подвал в нашей квартире и услышала, как они спорят.
«— Я просто не понимаю, почему мы не можем быть честными друг с другом. Мы же на одной стороне.
— Ты сам понимаешь, что это нереально, Тэк. Так будет лучше. Ты должен мне верить.
— Так это же ты не доверяешь».
Они спорили из-за меня.
— Что не надо было скрывать? — У меня вот-вот сдадут нервы.
— Продолжай,— говорит Тэку Рейвэн,— Если так сильно хочется рассказать, пожалуйста.
В голосе Рейвэн холод, но я чувствую, что за ним прячется страх. Она боится меня, боится того, как я среагирую.
Я больше этого не вынесу... все эти загадочные переглядывания, непонятные полуфразы.
Тэк проводит рукой по лбу.
— Ладно, слушай,— Теперь он говорит быстро, словно ему не терпится поскорее покончить с этим разговором,— То, что вас схватили стервятники, не было ошибкой. Это не случайность. Все было спланировано.
Жар ползет по моей шее к лицу. Я облизываю пересохшие губы.
— Кем спланировано? — спрашиваю я, но ответ мне не нужен, я его знаю: АБД.
Тэк морщится и говорит:
— Нами.
Наступает тишина. Я делаю глубокий вдох, закрываю глаза и мысленно отсчитываю секунды: одна, две, три, четыре. Потом открываю глаза.
— Что?
Тэк даже покраснел.
— Нами. Сопротивление все спланировало.
Снова тишина. Мой рот и мое горло превратились в песок.
— Я... я не понимаю.
И снова Тэк старается не смотреть мне в глаза. Он водит пальцами по краю стола, туда-сюда, туда-сюда.
— Мы заплатили стервятникам, чтобы они взяли Джулиана. Ну, то есть Сопротивление заплатило. Один из наших руководителей выступил в роли агента АБД. Да это и неважно. Стервятники что угодно сделают за деньги, и, если их давно прикармливает АБД, это не значит, что их нельзя купить.
— «Чтобы они взяли Джулиана»,— повторяю я, мое тело постепенно теряет чувствительность,— А я?
Тэк колеблется всего одну секунду.
— Им и за тебя заплатили. Им сказали, что за Джулианом следит девушка и они должны взять вас обоих.
— И они думали, что им заплатят за нас выкуп,— говорю я.
Тэк кивает. Мой голос звучит, как чужой, он идет откуда-то издалека. Мне не хватает воздуха. Я с трудом выдыхаю:
— Зачем?
Все это время Рейвэн стояла неподвижно и смотрела себе под ноги. Внезапно она срывается:
— Ты ни минуты не была в опасности. Тебе ничто не угрожало. Стервятников предупредили, что, если они тебя тронут, им не заплатят.
Я припоминаю спор, который подслушала в туннелях. Кто-то уговаривал альбиноса придерживаться изначального плана, будто они пытаются выпытать у Джулиана код от входа в его дом. Стервятники явно начали терять терпение, они хотели поскорее получить деньги.
— Ни минуты не была в опасности? — повторяю я.
Рейвэн тоже не смотрит мне в глаза.
— Я... я чуть не погибла,— Обжигающие щупальца злости расползаются у меня в груди,— Мы голодали. Джулиана избили до полусмерти. Нам пришлось драться...
— И у тебя получилось.
Рейвэн наконец поднимает глаза, и я с ужасом вижу, что они светятся. Похоже, она рада.
— Ты сбежала от них, и ты вытащила оттуда Джулиана.
Некоторое время я не могу говорить. Правда о том, что случилось на самом деле, обрушивается на меня, выжигает меня изнутри.
— Все это... это была проверка?
— Нет,— твердо говорит Тэк,— Нет, Лина. Ты должна понять. Проверка была только частью...
Я отталкиваюсь от стола и поворачиваюсь к нему спиной. Я не хочу слышать его голос. Я хочу свернуться в клубок. Хочу кричать или колотить кулаками.
— Это гораздо больше, то, что ты сделала. То, что ты помогла сделать нам. И мы постарались сделать все для твоей безопасности. У нас в туннелях свои люди. Им сказали, чтобы они вас нашли.
Рэтмен и Коин. Неудивительно, что они помогли нам. Им за это заплатили.
Я больше не могу говорить. Мне трудно глотать. Все мои силы уходят на то, чтобы устоять на ногах. Захват, страх, трупы телохранителей в метро — все это по вине Сопротивления. По нашей вине. Проверка.
Когда Рейвэн снова подает голос, она говорит с мягкой настойчивостью, как продавец, который пытается тебя уговорить купить еще, еще и еще.
— Ты сделала для нас большое дело, Лина. Ты даже не представляешь, как помогла Сопротивлению.
— Я ничего не сделала,— зло говорю я.
— Ты сделала все. Джулиан представляет огромную ценность для АБД. Он символизирует все, за что они борются. Он — глава молодежного отделения. Это шестьсот тысяч человек. Молодых, не обращенных.
Кровь в моих жилах превращается в лед. Я медленно поворачиваюсь кругом. Тэк и Рейвэн с надеждой смотрят мне в глаза, они словно ждут, что я обрадуюсь.
— А Джулиан какое имеет к этому отношение? — спрашиваю я.
— Прямое, Лина,— отвечает Рейвэн.
Она сидит за столом рядом с Тэком. Они — терпеливые родители, я — проблемный ребенок. Мы обсуждаем мой провал на экзамене.
— Если он выйдет из АБД, если его исключат...
— Лучше, если он сам этого захочет,— вставляет Тэк.
Рейвэн разводит руками, словно бы говорит: это всем понятно.
— Если его исключат или он сам захочет выйти из АБД,— продолжает она,— это будет мощным посланием для всех не исцеленных, которые шли за ним и считали его своим лидером. Они могут изменить свои убеждения, кто-то точно изменит. У нас есть шанс, что они перейдут на нашу сторону. Подумай об этом, Лина. Этого достаточно, чтобы начались настоящие перемены, чтобы повернуть ситуацию в нашу пользу.
Я соображаю медленно, как будто мой мозг поместили в морозильную камеру. Рейд сегодня утром был спланирован заранее. Я подумала, что это западня, и я была права. За рейдом стояло Сопротивление. Они подкупили полицейских и регуляторов. Они выдали местоположение одного из хоумстидов только для того, чтобы заманить в ловушку Джулиана.
И я помогла им заманить его. Я вспоминаю лицо его отца за окном в большом черном автомобиле. Напряженное, мрачное, решительное. Вспоминаю историю старшего брата Джулиана. Отец запер его, раненого, в подвале, и он умер там один, в темноте. И это только за то, что сын принял участие в демонстрации.
Джулиан спал вместе со мной. Кто знает, что они сделают с ним в наказание за это?
У меня темнеет перед глазами, я вижу Алекса и Джулиана. Их лица сливаются в одно и снова разделяются, как это было в моем сне. Это снова произойдет и снова произойдет по моей вине.
— Лина?
Я слышу, как стул отодвигается от стола, и вдруг Рейвэн оказывается рядом со мной. Она обнимает меня за плечи.
— С тобой все в порядке?
— Может, принести тебе что-нибудь? — предлагает Тэк.
Я сбрасываю руку Рейвэн.
— Отстань от меня.
— Лина,— примиряющим тоном говорит Рейвэн.— Перестань. Сядь.
Она снова протягивает ко мне руку.
— Я сказала — отстань от меня,— Я уворачиваюсь, делаю шаг назад и натыкаюсь на стул.
— Я принесу воды,— говорит Тэк.
Он встает из-за стола и уходит в коридор, который, наверное, ведет в другие помещения склада. Я слышу, как его кто-то шумно приветствует, потом снова наступает тишина.
У меня так трясутся руки, что я не могу сжать кулаки. Если бы смогла, я бы ударила Рейвэн в лицо.
Она вздыхает.
— Я понимаю, почему ты злишься. Возможно, Тэк был прав. Возможно, мне следовало посвятить тебя в наш план,— устало говорит она.
— Вы... вы использовали меня!
— Ты сказала, что хочешь помочь,— просто говорит Рейвэн.
— Нет. Только не так.
— Ты не можешь выбирать,— Она снова садится и кладет ладони на стол,— Так мы работаем.
Я чувствую, что Рейвэн хочет, чтобы я сдалась, села за стол, чтобы я с ней согласилась. Но я не могу и не хочу.
— А Джулиан? — Я заставляю себя встретиться с ней взглядом и замечаю, что она вздрагивает.
— Он — не твоя проблема.— Голос Рейвэн становится тверже.
— Да?Я вспоминаю о том, как Джулиан гладил меня по волосам, как его теплые руки обнимали меня, как он шептал: «Я хочу узнать. Я хочу узнать это с тобой».
— А что, если мне нужно, чтобы он был моей проблемой?
Мы смотрим друг другу в глаза. Рейвэн начинает терять терпение. Ее рот превращается в тонкую жесткую линию.
— Тут ты ничего не сможешь сделать,— отрывисто говорит она,— Ты что, не понимаешь? Лины Морган Джонс больше не существует. Бах — и ее нет. Назад путь отрезан. И у тебя нет пути назад. Ты сделала свою работу.
— Значит, пусть они убьют Джулиана? Или бросят в тюрьму?
И снова Рейвэн вздыхает, как будто я маленькая девочка, которая закатывает перед ней истерику.
— Джулиан Файнмэн — глава молодежного отделения АБД...— начинает она во второй раз.
Но я не даю ей договорить:
— Я знаю об этом. Ты же сама заставила меня это запомнить. И что теперь? Принесем его в жертву ради великой цели?
Рейвэн молча смотрит на меня, это значит: да.
От ярости и отвращения у меня сжимается горло.
— Вы не лучше их,— с трудом выдавливаю я.
Кто-то должен умереть ради общего блага — это тоже девиз АБД. Мы становимся такими, как они.
Рейвэн встает из-за стола и идет в направлении коридора.
— Ты не должна чувствовать себя виноватой, Лина,— говорит она.— Пойми, это война.
— Ты не понимаешь? — Я возвращаю ей слова, которые она сказала мне после того, как умерла Мияко: — Ты не можешь указывать мне, что чувствовать, а что не чувствовать.
Рейвэн качает головой, я вижу по ее лицу, что ей меня жаль.
— Он... Джулиан правда тебе нравится?
Я не могу произнести ни слова и только киваю в ответ.
Рейвэн устало трет лоб и снова вздыхает. В какой-то момент мне кажется, что у меня появилась надежда. Она сейчас сдастся и согласится помочь мне.
Но когда Рейвэн снова смотрит на меня, ее лицо не выражает никаких чувств.
— Завтра мы уходим на север,— говорит она, и мне становится понятно, что разговор окончен.
Джулиан ради нас отправится на виселицу, а мы будем улыбаться и мечтать о победе. О победе, которая скоро придет, как подернутый дымкой кроваво-красный рассвет.

Остаток дня проходит как в тумане. Я брожу из комнаты в комнату. Ко мне поворачиваются люди, улыбаются, смотрят, точно ждут чего-то, а когда я их не узнаю, снова отворачиваются. Видимо, это члены Сопротивления. Я вспомнила лишь одного из них, это парень — ровесник Тэка, который принес нам в Убежище новые идентификационные карточки. Я ищу женщину, которая привезла меня сюда, но не вижу никого, кто бы выглядел или говорил так, как она.
— Я хожу по складу и прислушиваюсь. Судя по всему, мы в двадцати милях к северу от Нью-Йорка, возле южной границы города под названием Уайт-Плейнс. Наверное, мы подключились к их электросети — у нас есть свет, радио и даже электрическая кофеварка. Одна из комнат завалена палатками и спальными мешками — Тэк и Рейвэн подготовились к переходу. Я понятия не имею, сколько человек пойдет с нами, но кто-то наверняка останется. Кроме большого складного стола, стульев и раскладушек в спальной комнате, мебели здесь нет. Радиоприемник и кофеварка стоят в «гнезде» из сваленных на цементный пол проводов. Радио включено весь день напролет, и, куда бы я ни пошла, до меня долетают сквозь тонкие стены его сигналы.
— «Джулиан Файнмэн... глава молодежного отделения “Америка без делирии” и сын президента организации...»
— «...сам — жертва заразы...»
— И на каждой станции одно и то же. Они все рассказывают одну историю.
— «...обнаружен сегодня...»
— «...в данный момент под домашним арестом...»
— «Джулиан... ушел со своего поста и отказался проходить процедуру исцеления...»
Год назад об этом даже не стали бы сообщать. Историю бы замолчали, так же как после смерти брата Джулиана постепенно из всех публичных источников изъяли информацию о его существовании. Но после инцидентов многое изменилось. Рейвэн права в одном — теперь это война, и враждующие стороны нуждаются в своих символах.

— «...чрезвычайное собрание Комитета регуляторов Нью-Йорка... решение суда... приговорен к смертной казни через повешение... завтра в десять часов утра...»
— «...некоторые называют эту меру излишне суровой... общественность выступает против АБД и КР Нью-Йорка...»
Я впадаю в оцепенение, как будто зависаю во времени и пространстве. Злость отступает и сходит на нет, а вместе с ней и чувство вины. Я абсолютно ничего не чувствую. Джулиан завтра умрет. Я помогла ему умереть.
Все это было заранее спланировано. И мысль о том, что процедура исцеления для Джулиана в принципе равносильна смертельному приговору, не приносит облегчения. Мое тело сковывает лед. На мне толстовка, наверное, кто-то мне ее дал, но я все равно не могу согреться.
— «...официальное заявление Томаса Файнмэна...»
— «За решением Комитета регуляторов стоит АБД... Соединенные Штаты в критическом положении, мы не можем больше терпеть тех, кто приносит нам вред... мы должны создать прецедент...»
АБД и Соединенные Штаты Америки больше не могут позволить себе оставаться толерантными. Сопротивление набирает силу, оно распространяется под землей — в туннелях, в норах, в темных сырых местах, там, где они не могут нас достать.
Поэтому власти решили преподать нам кровавый урок — публичную казнь.
За ужином я умудряюсь что-то съесть. Я уверена, что Рейвэн и Тэк воспринимают это как знак примирения, хотя смотреть в их сторону я по-прежнему не могу. Они натянуто смеются, пытаются шутить и громко рассказывают четырем товарищам, которые сидят вместе с нами за столом, разные истории и анекдоты. И все равно радио-голос проникает сквозь стены, как шипение ядовитой змеи.
— «...других заявлений ни от Джулиана, ни от Томаса Файнмэнов не последовало...»
После ужина я выхожу из дома. В пятидесяти футах от главного здания стоит небольшой сарай. Это первый раз за весь день, когда у меня есть возможность подышать свежим воздухом и осмотреться. Мы заняли какой-то старый склад. Он стоит в конце извилистой асфальтированной дороги, которая проходит через лес. На севере мерцают городские огни — это, должно быть, Уайт-Плейнс. А на юге в розоватом вечернем небе можно различить смутное сияние, эта корона искусственных огней указывает на Нью-Йорк. Сейчас, наверное, около семи часов, еще рано для комендантского часа или мандатного отключения электричества. Где-то там, среди этих огней, в этом скоплении домов и людей,— Джулиан. Страшно ли ему? Думает ли он обо мне?
Ветер холодный, но он приносит с собой запахи талого снега и молодой травы, запахи весны. Я вспоминаю нашу квартиру в Бруклине, сейчас она, наверное, заколочена, или ее разграбили регуляторы и полицейские. Лина Морган Джонс, как и сказала Рейвэн, умерла, теперь ее место займет новая Лина, так каждую весну на деревьях появляются новые ветки — на месте отжившего и мертвого рождается новая жизнь. Интересно, какой будет эта новая Лина?
На секунду меня пронзает приступ острой тоски. Я уже от многого отказалась в своей жизни и не раз ставила на себе крест. Я выросла на руинах своих прошлых жизней, руинах из вещей и людей, которых любила. Я оставила в прошлом маму, Грейс, Хану, Алекса.
И вот теперь — Джулиан.
Эго не та Лина, которой я хочу быть.
Где-то в сгущающихся сумерках отрывисто ухает сова. Ее крик звучит подобно сигналу, и в этот момент во мне зарождается твердая, как бетонная стена, уверенность — это не то, чего я хочу. Я бежала в Дикую местность не для того, чтобы поворачиваться спиной к людям, которых люблю, хоронить их, а потом возрождаться на их могилах, чтобы стать жесткой и непробиваемой, как Рейвэн. Так живут зомби.
Но я так жить не собираюсь. С меня хватит.
Сова ухает еще раз, на этот раз громче и четче. И я начинаю воспринимать все отчетливее и яснее: потрескивание старых деревьев, запахи, отдаленный гул мотора на шоссе, который нарастает, а потом снова стихает.
Грузовик. До этого момента я слушала не задумываясь, но сейчас у меня в голове прояснилось. Склад недалеко от шоссе. Мы наверняка приехали сюда из Нью-Йорка, а значит, есть дорога обратно.
Мне не нужна Рейвэн, и Тэк мне не нужен. И даже если Рейвэн права в том, что Лины Морган Джонс больше не существует, эта Лина мне тоже не нужна.

Я возвращаюсь на склад. Рейвэн сидит возле стола и расфасовывает продукты по тряпочным мешочкам. Мы привязываем их к нашим рюкзакам, а ночью на стоянках подвешиваем на ветках деревьев, чтобы звери не могли до них добраться.
Хорошо, что она хоть чем-то занята.
— Эй! — Рейвэн чересчур дружелюбно улыбается, как улыбалась весь вечер.— Ты наелась?
Я киваю.
— Да. Давно уж так не наедалась.
Рейвэн слегка морщится, но я просто не могла не уколоть ее. Потом я встаю рядом со столом, там, где на кухонном полотенце разложены маленькие острые ножи.
Рейвэн ставит одну ногу на стул и прижимает колено к груди.
— Послушай, Лина, я сожалею, что мы не рассказали тебе обо всем раньше. Я думала... В общем, я думала, что так будет лучше.
— И эксперимент чище.
Рейвэн вскидывает на меня глаза. Я облокачиваюсь на стол и при этом кладу ладонь на рукоятку одного из ножей.
Рейвэн вздыхает и снова отводит взгляд.
— Я знаю, сейчас ты должна нас ненавидеть. Ты имеешь право злиться...
Но я не даю ей договорить.
— Я на тебя не злюсь.
Я выпрямляюсь и одним движением прячу нож в задний карман.
— Правда?
В эту секунду Рейвэн кажется такой юной, гораздо младше своих лет.
— Правда,— говорю я, и она улыбается.
Улыбка слабая, но искренняя. А я добавляю:
— Я на тебя не злюсь, но и быть такой, как ты, не хочу.
Улыбка слетает с лица Рейвэн. А я смотрю на нее и понимаю, что, возможно, вижу ее в последний раз. Острая боль, как клинок, пронзает грудь. Я не уверена, что любила Рейвэн, но она дала мне жизнь в Дикой местности. Она была мне матерью и сестрой одновременно. И она — еще один человек, которого я должна буду похоронить.
— Когда-нибудь ты поймешь,— говорит Рейвэн.
И я знаю, что она в это верит. Рейвэн смотрит мне в глаза, словно надеется убедить в том, что людей можно приносить в жертву ради общего дела, что красота может вырасти на трупах.
Но в этом нет ее вины. Рейвэн потерялась, она увязла и хоронит себя все глубже и глубже. Частички настоящей Рейвэн разбросаны повсюду. Ее сердце осталось рядом с маленьким скелетом возле реки, который с приходом весны унесет талая вода.
— Надеюсь, что нет,— как можно мягче говорю я, потому что так я с ней прощаюсь.

Я убираю нож в рюкзак, проверяю, на месте ли стопка идентификационных карточек, которые я украла у стервятников. Они наверняка мне пригодятся. На одной из коек в спальной комнате лежит ветровка, я прихватываю ее и еще краду из приготовленного на завтра небольшого нейлонового рюкзака плитки гранолы и несколько бутылок с водой. Рюкзак у меня тяжелый, хоть я и выложила из него за ненадобностью руководство «Ббс», но от припасов отказываться нельзя. Если у меня получится вызволить Джулиана, нам придется бежать быстро и долго, и неизвестно, когда мы наткнемся на какой-нибудь хоумстид.
Я быстро прохожу через склад к дверям, которые выходят на парковку. По пути мне попадается всего один человек — долговязый рыжий парень, но он лишь мельком смотрит в мою сторону. Как уменьшаться в размерах и становиться невидимой для окружающих, я научилась еще в Портленде. Я прохожу мимо комнаты, в которой большинство хоумстидеров, включая Тэка, расположились на полу вокруг радиоприемника. Они отдыхают, болтают, обмениваются шутками. Кто-то курит самокрутку, кто-то перетасовывает колоду карт. Я вижу затылок Тэка и мысленно говорю ему: «До свидания».
А потом я снова выскальзываю в ночь. Я свободна.
На юге Нью-Йорк все еще подсвечивает небо своими огнями. До комендантского часа и полного отключения электричества время пока что есть. Только очень богатые люди, правительственные чиновники, ученые и такие деятели, как Томас Файнмэн, имеют неограниченный доступ к электросети.
Я бегу трусцой к шоссе, временами останавливаюсь и прислушиваюсь. Тишину лишь изредка нарушает уханье совы и суета ночных зверушек. Движения на дороге почти нет. Я уверена, что она используется только для грузовых перевозок.
Внезапно я оказываюсь у цели — передо мной широкая полоса бетона, залитая серебряным светом луны. Я поворачиваю на юг и замедляю шаг. Мое дыхание превращается в облачка пара. Чистый холодный воздух с каждым вдохом обжигает мне легкие. Но это хорошее ощущение.
Я оставляю шоссе справа и стараюсь к нему не приближаться. Есть шанс наткнуться на контрольно-пропускной пункт, а встреча с патрулем — последнее в списке моих желаний.
До северной границы Манхэттена примерно двадцать миль. Время в такой обстановке отслеживать сложно, но, я думаю, проходит шесть часов, прежде чем я вижу вдалеке высокую пограничную стену из бетона. Идти быстро больше не получается. У меня нет фонарика, а свет луны то и дело перекрывают ветки деревьев, они цепляются друг за друга, как руки скелетов. Иногда мне буквально приходится идти на ощупь. К счастью, можно ориентироваться по свету от шоссе. Если бы не это, я бы точно заблудилась.
Портленд был окружен простой оградой из металлической сетки, через которую, по слухам, пускали электрический ток. Граница Нью-Йорка построена из бетонных блоков с идущей по верху спиралью колючей проволоки. Вдоль всей стены через равные промежутки установлены сторожевые вышки. Прожектора на вышках направлены в сторону Дикой местности. До границы остается еще несколько сотен футов, ее огни едва заметно мигают за деревьями, но я все равно пригибаюсь как можно ниже и сбавляю шаг. Сомневаюсь, что эта сторона патрулируется. Но нельзя забывать, что сейчас все быстро меняется.
Осторожность никогда не помешает.
В пятнадцати футах от шоссе тянется неглубокий овраг. Я соскальзываю вниз на ковер из пожухлых прошлогодних листьев, ложусь на живот и ползу. То и дело я натыкаюсь на лужи и островки еще не растаявшего снега, но зато так меня нельзя заметить с шоссе. Даже если оно патрулируется. Тренировочные брюки быстро промокают насквозь, я понимаю, что, прежде чем объявиться в Манхэттене, мне придется найти какую-нибудь одежду и место, где переодеться. Иначе я сразу привлеку к себе внимание. Но этот вопрос я решу позже.
Проходит довольно много времени, прежде чем я слышу вдалеке урчание грузовика. Потом фары освещают клубящийся над шоссе туман. Огромный белый грузовик с логотипом сети бакалейных магазинов проезжает мимо меня и сбавляет скорость на подъезде к границе. Я приподнимаюсь на локтях. Шоссе, как длинный серебряный язык, уходит в проход между бетонными блоками пограничной стены. Проход перекрывают тяжелые металлические ворота. Когда грузовик останавливается, из сторожевой будки выходят две темные фигуры. В свете прожекторов они — просто плоские черные тени с винтовками. Я слишком далеко и не могу расслышать, что говорят охранники, но можно догадаться, что они проверяют документы у водителя. Один из охранников обходит грузовик, но в кузов не заглядывает. Небрежность. Небрежность охранников мне на руку.
В течение следующих двух или трех часов через КПП проезжает еще пять грузовиков. И каждый раз ритуал повторяется. Как полагается, охранники осматривают только один грузовик с логотипом «ЭКСОН». Я жду и планирую свои действия. Ползком я подбираюсь ближе к КПП, держаться стараюсь ближе к земле и двигаюсь, только когда луна скрывается за низкими черными тучами. До стены остается около сорока футов, я снова залегаю и жду. Охранники периодически выходят из своей будки, чтобы досмотреть проезжающие грузовики. Я так близко, что уже могу разглядеть их лица и расслышать обрывки фраз. Они просят водителей предъявить идентификационные карточки, проверяют права и регистрацию. Ритуал продолжается не дольше трех-четырех минут. Действовать придется быстро.
Надо было надеть что-нибудь потеплее ветровки. Но зато на холоде не заснешь.
К тому моменту, когда я решаю, что время пришло, солнце уже поднимается за темным покровом тонких перистых облаков. Фары грузовика еще не выключены, но с наступлением рассвета они уже не так слепят, как ночью.
Возле ворот с грохотом останавливается мусоровоз с лестницей на одном борту. Я пригибаюсь к земле и сжимаю в руке камень, который заранее подобрала в овраге. Руки и ноги у меня закоченели от холода, и, чтобы восстановить кровообращение, приходится несколько раз сжимать и разжимать кулаки.
Один из охранников с винтовкой наперевес обходит грузовик. Второй стоит у водительского окна, дышит на руки и задает стандартные вопросы.
«Откуда едете? Куда направляетесь?»
Я встаю и быстро бегу между деревьев, стараясь при этом наступать только на мягкую кашицу из перегнивших листьев. Сердце колотится в горле и не дает дышать. Охранники в двадцати футах справа от меня, может, даже ближе. У меня только одна попытка.
Оказавшись достаточно близко к стене, чтобы быть уверенной в том, что попаду в цель, я размахиваюсь и бросаю камень в один из прожекторов. Попадание, минивзрыв и звук разбитого стекла. Охранники оборачиваются, а я тут же бегу обратно.
— Какого черта? — возмущается один из охранников и, на ходу снимая с плеча винтовку, трусит в сторону разбитого прожектора.
Я молюсь, чтобы второй последовал за первым. Но второй колеблется. Он перекладывает пистолет из левой руки в правую, плюет под ноги.
«Ну же, иди, иди».
— Жди здесь,— говорит охранник водителю и бежит вслед за первым.
Вот оно. Это мой шанс. Пока охранники проверяют, что случилось с прожектором, который установлен в сорока футах от ворот, я должна приблизиться к мусоровозу со стороны водителя. Я сгибаюсь в три погибели и стараюсь уменьшиться в размерах, водитель не должен увидеть меня в боковое зеркало. Целых двадцать секунд я на дороге, как на ладони, нет ни деревьев, ни кустов, чтобы меня прикрыть. В эти секунды я вспоминаю, как Алекс в первый раз взял меня с собой в Дикую местность. Вспоминаю, в каком я была ужасе, когда перелезала через пограничное заграждение, мне казалось, что с меня содрали кожу, вспороли живот и выставили на всеобщее обозрение.
Десять футов, пять, два. А потом я прыгаю на лестницу, и холодный металл обжигает мне пальцы. Забравшись на крышу, я плотно прижимаюсь к проржавевшей и загаженной птицами поверхности. Даже металл пахнет сладковатыми помоями, которые годами перевозились в этом мусоровозе. Чтобы не закашляться, я прячу лицо в рукаве ветровки. Крыша немного вогнута, по краю вдоль бортов закреплены рельсы, так что я смогу удержаться, если мусоровоз поедет слишком уж быстро.
— Эй! — кричит водитель охранникам,— Вы меня пропустите или как? У меня график.
Ответ приходит не сразу. Мне кажется, что миновала целая вечность, прежде чем я слышу приближающиеся к мусоровозу шаги и один из охранников говорит:
— Ладно, езжай.
Железные ворота с лязгом открываются, и мусоровоз трогается с места. Когда он набирает скорость, я соскальзываю немного назад, но упираюсь руками и ногами в рельсы вдоль бортов и удерживаюсь на крыше. Наверное, сверху я похожа на прилипшую к мусоровозу морскую звезду. Ветер хлещет меня по лицу, жалит глаза, несет с собой запахи Гудзона. Слева вдоль шоссе мелькают билборды, демонтированные уличные фонари и уродливые многоквартирные дома с фиолетово-серыми, похожими на избитые лица фасадами.
Мусоровоз грохочет по шоссе, я изо всех сил стараюсь удержаться на крыше. Холод адский, в лицо и руки словно впиваются тысячи иголок, глаза слезятся. День будет пасмурным. Красное свечение на горизонте быстро впитывает сплошное одеяло из туч. Начинает моросить дождик. Каждая капля впивается в мою кожу, как мелкий осколок стекла, крыша становится скользкой, и удерживаться на ней все труднее.
К счастью, вскоре мусоровоз сбавляет скорость и съезжает с шоссе. Еще очень рано и на улицах тихо. Мы проезжаем по узкому каньону между высотными домами из стекла и бетона, они, как огромные пальцы, тычут в небо у меня над головой. Теперь я чувствую запах готовящейся еды, который просачивается на улицу из открытых окон домов, запах керосина и дыма от дровяных печей. Вокруг меня миллионы людей.
Пора сходить.

Дата добавления: 2014-12-11 | Просмотры: 725 | Нарушение авторских прав