АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Утрата объекта любви. Феномен депрессии вызывал интерес многих деятелей психоанализа, начиная с Фрейда

Феномен депрессии вызывал интерес многих деятелей психоанализа, начиная с Фрейда. Это легко понять, поскольку депрессия была и остается одной из главных причин обращения людей за психиатрической помощью. Фрейд заинтересовался этим явлением еще в 1894 году. Его весомый вклад в наше знание о депрессивной реакции содержится в его труде под названием «Печаль и меланхолия», который был опубликован в 1917 году.

В этой работе Фрейд показал, что существует связь между печалью и меланхолией (в то время так называли состояние депрессии). Оба состояния имеют много общего: глубоко болезненное уныние, утрата интереса к окружающему миру, потеря способности любить, торможение любой активности. Однако меланхолия также включает в себя потерю самоуважения — чувство, которое не теряет человек, находящийся в состоянии печали. Если на потерю самоуважения посмотреть с биоэнергетической точки зрения, то различие между этими двумя состояниями становится существенным. Печаль представляет собой живое, энергетически заряженное состояние, в котором боль от потери выражается и разряжается при полном содействии эго человека. В депрессии или меланхолии эго разрушено энергетическим обесточиванием тела, которое привело к безжизненному состоянию человека, характеризующегося отсутствием какого-либо взаимодействия с окружающей средой. Несмотря на то что Фрейд уделял исключительное внимание психологическим факторам депрессии, мы не перестаем поражаться ясности и глубине его понимания этой проблемы. Он указал, что печаль также выполняет свою необходимую функцию — а именно: она дает человеку возможность получить назад чувства или либидо, которые он затратил на потерянный объект любви, и задействовать их в других отношениях. Но в реальности это не так просто осуществить. Человеческий ум имеет тенденцию цепляться за потерянный объект и отрицать реальность его потери. Он делает это, чтобы избежать боль разлуки. Как следствие, боль не высвобождается в форме горя, и разлука продолжается, а эго остается привязанным к потерянному объекту, лишенным способности устанавливать новые отношения.

В состоянии печали потеря известна и принята; в меланхолии она либо неизвестна, либо не признается. Однако почему это происходит в состоянии меланхолии — приводило Фрейда в недоумение. Мы предложим свое объяснение этому явлению позже. Пока лишь подчеркнем факт, что потеря не признана. Эго идентифицируется с объектом и включает его в себя. Человек продолжает жить так, как будто потеря не произошла, и модифицирует свое поведение так, чтобы не допустить ее признания. Совершенно неожиданно для себя я понял это, когда лечил одного пациента несколько лет назад. Пациентом была женщина в возрасте чуть больше тридцати лет. Она страдала от депрессии и головных болей в форме мигрени. На первых этапах нашей работы она рассказала мне, что ее отец умер, когда ей было семь лет. В ходе терапии стало очевидным, что она очень тяжело пережила эту потерю, потому что переносила на отца жажду любви, признания и безопасности — всего того, что не смогла обеспечить ей мать. Прогресс в терапии, хотя и был устойчивым, шел очень медленно. Несмотря на многие значительные улучшения в ее состоянии, она вновь и вновь сталкивалась со своими проблемами. Когда обнаружилось, что она не может установить отношения с мужчиной, которые бы принесли ей удовлетворение, я объяснил это тем, что она все еще цепляется за образ своего отца. К моему удивлению, она сказала мне, что никогда и не признавала его потери. К этому подстрекала ее мать, которая постоянно твердила ей: «Отец наблюдает за каждым твоим движением. Он знает обо всем, что ты делаешь». Она все еще пыталась заслужить его одобрение. После такого признания последовала значительная перемена к лучшему, и вскоре ее терапия подошла к завершению. Она осознала, что у нее произошел сильный перенос на меня как на замену фигуры отца и что от меня она тоже пыталась получить одобрение. Она переживала затем эту попытку как борьбу, от которой хотела отказаться. Она также поняла, что ей придется потерять и меня тоже, чтобы потом найти себя. И когда она наконец приняла реальность, что она была одна и что ей придется стоять одной, без чьей-либо поддержки, она обрела свободу быть самой собой.

Человек, который скорбит, выражает свое горе: он плачет, рыдает, сердится на потерю и может даже подвергнуть себя физическому оскорблению в качестве выхода или разрядки своей боли. Если этого не происходит, то, чтобы сдержать боль, ее придется подавить. Подавление приводит к затуханию всех жизненных аспектов человеческой личности. Вся его эмоциональная жизнь становится унылой и невыразительной, потому что подавление какого-либо одного чувства заканчивается подавлением всех чувств. Вот почему Фрейд заметил, что «в состоянии печали окружающий мир становится мрачным и пустым, в меланхолии же становится мрачным и пустым само эго».

Хотя это и правда, что в депрессии эго сдувается до невероятно маленьких размеров, нам не следует рассматривать депрессию как чисто психическую реакцию. Если придерживаться такого взгляда, то мы сосредоточим свое внимание на эго, упустив из виду тело, и не сможем понять, как депрессия влияет на всю личность в целом. Депрессия — это потеря чувств, и Фрейд приходит к выводу в своей статье, что «меланхолия — это горе от потери либидо». Поскольку либидо — это психическая энергия сексуального влечения, ее можно приравнять к сексуальным чувствам и, таким образом, к возбуждению в целом. Если говорить физическими терминами, то человек в меланхолии скорбит об утере своей одушевленности. Любой, кто сталкивается с человеком в депрессии, знает, как тот постоянно оплакивает отсутствие у себя чувств, интереса и желаний. В действительности человек в депрессии страдает от потери своей самости, а не только самоуважения. Прежде чем мы попытаемся выяснить, как он потерял свою самость, давайте проследим за дальнейшим развитием аналитической мысли по этой проблеме.

Один из пионеров психоанализа, Карл Абрахам, в своем исследовании маниакально-депрессивных пациентов связывал депрессию взрослого пациента с «первичной депрессией в младенчестве». Он считал, что депрессивная реакция взрослого — это оживление прошлого похожего переживания, которое он испытал, будучи младенцем. Эта инфантильная депрессия произошла от «неприятных переживаний в детстве пациента». В результате младенец или ребенок чувствует ненависть по отношению к своим родителям, ненависть, которая, главным образом, направлена против матери. Но поскольку это чувство должно подавляться, пациент, затратив на это подавление энергию, «лишает себя энергии и становится слабым». Таким образом, в депрессии мы можем обнаружить не только потерю любви, но также и подавление инстинктивной реакции на эту потерю.

Феномен инфантильной депрессии был глубоко изучен Мелани Кляйн, которая лечила большое количество совсем маленьких детей. Она утверждала, что каждый ребенок в своем нормальном развитии проходит через два стандартных типа реакций; первая называется параноидно-шизоидной: она описывает отношение младенца к фрустрации, причиненной ему матерью. Младенец рассматривает такую фрустрацию как форму преследования со стороны матери. Вторая реакция называется депрессивной позицией — она происходит, когда в ребенке пробуждается совесть, и он чувствует вину за свой гнев по отношению к матери. Кляйн пишет: «Объектом скорби является материнская грудь и молоко, а также все то, с чем они ассоциируются в уме ребенка, а именно: любовь, доброта и безопасность. Все это ощущается ребенком как потерянное, а сама потеря — как результат его собственных непомерно жадных, разрушительных фантазий и импульсов против груди его матери»[5].

Странная логика прослеживается в размышлениях Кляйн, где враждебность она ставит на первое место, а потерю на второе. В естественной последовательности событий разрушительные импульсы ребенка, такие как крик и кусание, рассматривались бы как реакция либо на фрустрацию, либо на потерю удовольствия от груди матери. Когда это приводит к безвозвратной потере груди, для ребенка будет естественной реакцией впасть в депрессию. Но такая последовательность — фрустрация, злость, потеря — не может считаться нормальным развитием, за исключением тех культур, которые неодобрительно относятся к кормлению грудью или ограничивают его до трех, шести или девяти месяцев. Младенцы, которым разрешают самим определять свои желания и потребности контакта с материнской грудью, не развивают «непомерно жадных, разрушительных фантазий и импульсов» по отношению к источнику удовольствия. А если грудь доступна для ребенка приблизительно в течение трех лет с момента его рождения (что, по-моему, является необходимым сроком для удовлетворения оральных потребностей ребенка), отлучение от груди не оказывает сильной травмы, поскольку потеря этого удовольствия возмещается многими другими, которые он может свободно получить.

Мы никогда не сможем полностью понять депрессивную реакцию, если будем принимать инфантильную фрустрацию и депривацию как нормальные явления. Конечно, нельзя отрицать того, что в нашей культуре с ее завышенными требованиями ко времени и энергии матери какие-то инфантильные фрустрации и потери неизбежны. Если такие культурные ценности ставятся выше потребностей ребенка, то ребенок, который не смог под них подстроиться, становится «монстром». Хотя на самом деле он может обладать просто большим количеством энергии и поэтому будет сильнее отстаивать свои потребности, в то время как более слабый и спокойный ребенок, не доставляющий особых хлопот, будет считаться нормальным. Следуя этому взгляду, все лечение депрессии сводилось бы к изменению в лучшую сторону негативных аспектов человеческой жизни. Я же считаю, что единственно реальным лечением депрессии является расширение смысла жизни путем увеличения получаемого от нее удовольствия.

Прямое последствие от потери ребенком физического контакта с его матерью изучал Рене Спитц. Он наблюдал поведение младенцев, отделенных от матерей в шестимесячном возрасте, так как их матери отбывали наказание в пенитенциарных учреждениях. В первый месяц разлуки дети прилагали некоторые усилия, чтобы вновь обрести контакт с матерью. Они плакали, кричали и цеплялись за каждого, от кого исходило тепло. Но поскольку эти попытки восстановить для них дорогу жизни к материнским чувствам оканчивались неудачей, они постепенно замыкались в себе. Через три месяца разлуки их лица приобретали более жесткое выражение, плач сменялся хныканьем, а сами они становились вялыми и сонными. Если разлука продолжалась и дольше, они еще больше замыкались в себе, отказываясь идти с кем-либо на контакт, и тихо лежали в своих кроватках.

Как в телесном, так и в психическом поведении эти младенцы проявляли те же самые признаки, которые присутствуют во взрослой депрессии. Другими словами, они страдали от того, что Спитц называл «анаклитической депрессией», чтобы отличать ее от более сложных форм депрессивной реакции взрослых. Наблюдения Спитца за последствиями преждевременного разлучения с матерью были подтверждены другими исследованиями этого феномена. Доктор Джон Боулби наблюдал за младенцами и детьми в возрасте между шестью и тридцатью месяцами, когда произошло разлучение с матерью. Во всех случаях, когда разлука была длительной, ребенка охватывала депрессивная реакция, характеризующаяся отчужденностью, отсутствием взаимодействия с окружающей средой и апатией.

Такая же модель поведения наблюдалась у подопытных обезьяньих детенышей, которых разлучили с их мамами. Опыты проводились в Центре изучения приматов Университета Висконсин. Здесь я привожу записи этого эксперимента: «В нашем опыте мы растили детенышей вместе с мамами. Затем мы отделили их друг от друга. Маленькие обезьяны практически точь-в-точь стали повторять модели поведения депрессивных детей, описанные Боулби. Сначала они выражали протест, в волнении беспорядочно бегая по клеткам. Через 48 часов волнение прекратилось, они затихли и отползли в углы клеток. Их отчаяние продолжалось, не прекращаясь в течение трех недель, пока их снова не соединили с их мамами»[6].

В депрессии взрослого человека мы сталкиваемся с тремя вопросами: какое событие произошло в настоящем человека, запустившее в ход депрессивную реакцию? Второй: что произошло в прошлом, сделав человека предрасположенным к депрессии? И наконец, третий вопрос: какая существует связь между настоящим и прошлым?

Я пытался дать ответ на первый из этих вопросов в предыдущих главах. Здесь я повторю его ради сохранения целостности повествования. Депрессивная реакция наступает, когда рушится иллюзия перед лицом реальности. Предопределяющим событием в прошлом стала потеря объекта любви. Потерей всегда является утрата материнской любви, а иногда также и отцовской. Но на вопрос, как эти две потери взаимосвязаны друг с другом, нельзя ответить с помощью психоанализа. Утверждение Фрейда, что эго идентифицировалось с утерянным объектом, является психологической интерпретацией, которая обходит стороной вопрос механизма, а именно: каким образом? Ответ нужно искать на биологическом или телесном уровне.

Исследования показали, что как человеческим младенцам, так и обезьяньим детенышам необходим физический контакт с телом матери для полноценной жизнедеятельности. Такой контакт возбуждает тело ребенка, стимулирует его дыхание, заряжает чувствительностью кожу и периферийные органы. Любящий взгляд матери очень важен для развития его визуального взаимодействия с окружающим миром. Находясь в соприкосновении с материнским телом, ребенок начинает соприкасаться со своим собственным телом и со своей телесной самостью. При отсутствии такого контакта его энергия отходит от периферии тела, а также от окружающего его мира. Инфантильная депрессия, ставшая результатом разлучения, является не психологической реакцией, а прямым физическим следствием потери этого важного контакта. В результате потери материнской любви ребенок теряет жизнедеятельность или оживленность во всем своем теле.

То же самое происходит с взрослым, потерявшим важный для себя объект любви. Отличие заключается лишь в том, что уход энергии с периферии тела и от внешнего мира носит временный характер. Здоровая и естественная жизнедеятельность тела — слишком хорошо сконструированный механизм, который не так-то легко откажется от того, что Фрейд назвал «нарцистическими удовлетворениями жизни». Тело защищается, выпуская свою боль в форме горя, и, таким образом, возвращает себе жизнь. Реальность сообщает человеку, что для него доступны и другие объекты любви, если он сможет освободить себя от привязанности к утерянному объекту. Но как мало из всего этого может быть доступным для младенца! Можем ли мы ожидать, что младенец выпустит свою боль в виде горя, надеясь найти другую мать? Правильно поется в песне западных индейцев: «В моей жизни есть только одна мать, но я всегда могу найти себе другую жену».

Для младенца потеря матери — это потеря всего его мира, его самости; а если потеря невосполнима, то это означает для него гибель. Если вдруг младенец выживет, то это произойдет из-за того, что потеря была не окончательной. Он получил достаточное количество любви и заботы для поддержания, по крайней мере, минимального уровня жизнедеятельности, который, конечно же, далек от оптимального. Главную роль здесь играют количественные факторы. То, насколько глубока потеря, зависит от степени лишения контакта с любящим объектом. В этой ситуации, где потеряна некая часть самости ребенка, его развивающееся эго будет стремиться к полноте и завершенности на психическом уровне. Чтобы достичь этого, он вынужден отрицать потерю матери и своей самости, рассматривая покалеченное состояние своего телесного функционирования как нормальное. Эта неполноценность затем будет компенсироваться с помощью силы воли, которая даст возможность человеку продержаться еще какое-то время. Но такой способ жизнедеятельности никоим образом не сможет заменить ощущения полноценной жизни. Отрицание потери вынуждает человека вести себя так, чтобы не признавать эту потерю. Поэтому он создает для себя иллюзию, что не все было потеряно и что потерянную любовь можно приобрести снова, если он только сильно постарается стать другим.

Но ребенку недоступны такие альтернативы. При отсутствии настоящей материнской любви он не сможет достичь настоящей полноты жизни и полноценного функционирования своего тела. В его беспомощном и отчаянном состоянии горе не имеет никакого смысла. Оно будет иметь смысл позже, когда его беспомощность и отчаяние уменьшатся, то есть когда он вырастет и приобретет чувство независимости. Но скорбь от потери материнской любви не восстановит полноценное функционирование тела взрослого. Поскольку потеря безвозвратная, то есть человек не сможет найти себе другую мать, он будет горевать по ней бесконечно. Здесь очень важно восстановить самость, развить полноценное телесное функционирование и установить прочную связь с реальностью настоящего. Единственное, о чем может горевать взрослый, — это об утрате полноты своего потенциала как человеческого существа.

Любая терапия, которая стремится достичь в лечении депрессии не только временных результатов, должна быть направлена на преодоление трагического последствия утраченной любви. Но это нельзя сделать, заменив потерянную мать на суррогат в виде терапевта. Такие меры, как понимание, утешение, одобрение, обещание поддержки, имеют ощутимые, но в то же время кратковременные результаты. Он уже прошел стадию детства, и лечить его как ребенка — значит игнорировать реальность его существования. В нем нужно признать неудовлетворенного ребенка, но его требования нельзя удовлетворить. Акцент должен быть сделан на нарушенном функционировании его тела, ибо оно составляет реальность его существования. Чтобы преодолеть это нарушение, можно использовать много способов терапевтического воздействия: анализ сновидений, движения тела и т.д., но при этом не нужно терять из виду цель лечения. Кроме того, важно понять, какую форму принимает нарушение в каждом конкретном случае, потому что только так можно вылечить ее болезненные последствия.

В предыдущей главе я описал телесные нарушения, которые мешали Джоан полноценно взаимодействовать с окружающим миром и которые являлись скрытой причиной ее депрессивной болезни. Сейчас я буду обсуждать специфические аспекты телесного повреждения, которое произошло от потери удовлетворительных эмоциональных отношений с матерью. Я очень ясно понял все эти аспекты, когда лечил другого пациента, по имени Джеймс.

Дата добавления: 2015-09-18 | Просмотры: 474 | Нарушение авторских прав