АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Василий Шукшин. Жена мужа в Париж провожала

Каждую неделю, в субботу вечером, Колька Паратов дает во дворе кон-
церт. Выносит трехрядку с малиновым мехом, разворачивает ее, и:

А жена мужа в Париж провожала,
Насушила ему сухарей...

При игре Колька, смешно отклячив зад, пританцовывает.

Тара-рам, тара-рам, тара та-та-ра... рам,
Тари-рам, тари-рам, та-та-та...

Старушки, что во множестве выползают вечером во двор, смеются. Ребя-
тишки, которых еще не загнали по домам, тоже смеются.

А сама потихоньку шептала:
"Унеси тебя черт поскорей!"
Тара-рам, тара-рам, та-та-ра-ра...

Колька - обаятельный парень, сероглазый, чуть скуластый, с льняным
чубариком-чубчиком. Хоть невысок ростом, но какой-то очень надежный,
крепкий сибирячок, каких запомнила Москва 1941 года, когда такие вот,
ясноглазые, в белых полушубках, день и ночь шли и шли по улицам, одним
своим видом успокаивая большой город.
- Коль, цыганочку!
Колька в хорошем субботнем подпитии, улыбчив.
- Валю-ша,- зовет он, подняв голову.- Брось-ка мне штиблеты - цыга-
ночку товарищи просят.
Валюша не думает откликаться, она зла на Кольку, ненавидит его за эти
концерты, стыдится. Колька знает, что Валюша едва ли выглянет, но нароч-
но зовет, ломая голос - "по-тирольски", чем потешает публику.
- Валю-ша! Отреагируй, лапочка!.. Хоть одним глазком, хоть левой но-
женькой!.. Ау-у!..
Смеются, поглядывают тоже вверх... Валюша не выдерживает: с треском
распахивается окно на третьем этаже, и Валюша, навалившись могучей
грудью на подоконник, свирепо говорит:
- Я те счас отреагирую - кастрюлей по башке, кретин!
Внизу взрыв хохота; Колька тоже смеется, хотя... Странно это: глаза
Кольки не смеются, и смотрит он на Валюшу трезво и, кажется, доволен,
что заставил-таки сорваться жену, довел, что она выказала себя злой и
неумной, просто дурой. Колька как будто за что-то жестоко мстит жене, и
это очень на него непохоже, и никто так не думает - просто дурачится па-
рень, думают.
К этому времени вокруг Кольки собирается изрядно людей, есть и мужики
и парни.
- Какой размер, Коля?
- Фиер цванцихь - сорок два.
Кольке дают туфли (он в тапочках), и Колька пляшет... Пляшет он кра-
сиво, с остервенением. Враз становится серьезным, несколько даже тор-
жественным... Трехрядка прикипает к рукам, в меру помогает цыганочке,
где надо молчит, работают ноги. Работают четко, точно, сухо пощелкивают
об асфальт носочки - каблучки, каблучки - носочки...
Опять взвякивает гармонь, и треплется по вспотевшему лбу Кольки льня-
ной мягкий чубарик. Молчат вокруг, будто догадываются: парень выплясыва-
ет какую-то свою затаенную горькую боль. В окне на третьем этаже отодви-
гается край дорогой шторы - Валя смотрит на своего "шута". Она тоже
серьезна. Она тоже в плену исступленной, злой цыганочки. Три года назад
этой самой цыганочкой Колька "обаял" гордую Валю, больше гордую, чем...
Словом, в такие минуты она любит мужа.
Познакомился сибиряк Колька с Валюшей самым идиотским способом - за-
очно. Служил вместе с ее братом в армии, тот показал фотографию сест-
ры... Сразу несколько солдатских сердец взволновалось - Валя была краси-
вая. Запросили адрес, но брат Валин дал адрес только лучшему своему ко-

решу - Кольке. Колька отправил в Москву свою фотографию и с фотографией
- много "разных слов". Валя ответила... Завязалась переписка. Коля был
старше Валиного брата на год, демобилизовался раньше, поехал в Москву
один. Собралась вся Валина родня - смотреть Кольку. И всем Колька понра-
вился, и Вале тоже. Смущало, что у солдатика пока что одна душа да чуб-
чик, больше ничего нет, а главное, никакой специальности. Но решили, что
это дело наживное. Так Коля стал москвичом, даже домой не доехал, к ма-
тери,
Стали они с Валюшей жить-поживать, и потихоньку до них стало дохо-
дить, что они напрочь чужие друг другу люди. Но было поздно: через год у
них народилась дочка Нина, хорошенькая, круглолицая, беленькая... Колька
понял, что он тут сел намертво. Им сообща - родней - купили двухкомнат-
ную кооперативную квартиру (родные Вали все потомственные портные, и Ва-
ля тоже классная портниха). Колька много раз менял место работы, но вез-
де - сто, от силы сто двадцать рублей. А Валя имела до трехсот чистыми.
Она работала телеграфисткой: сутки работает, двое дома - шьет.
Горе началось с того, что Колька скоро обнаружил у жены огромную,
удивительную жадность к деньгам. Он попытался было воздействовать на
нее, что нельзя же так-то уж, но получил железный отпор.
- У нас в деревне и то бабы не такие жадные...
- Заткнись со своей деревней,- посоветовала Валя.- Ехай туда, кому ты
здесь нужен!
"Ну и влип... - терзался изумленный Колька. - Как влип!"
Он был парень не промах, хоть и "деревня", сроду не чаял и не гадал,
что судьба изобразит ему такую колоссальную фигу. В армии он много думал
о том, как он будет жить после демобилизации: во-первых, закончит деся-
тилетку в вечерней школе (у него было девять классов), во-вторых... И
в-третьих, и в-четвертых - все накрылось. Первый год он мыкался в поис-
ках подходящей работы - сам того не сознавая, он, оказывается, искал ра-
боту, которая бы подходила не ему самому, а жене Вале,- таковой не по-
дыскал, махнул рукой, остался грузчиком в торговой сети. Потом родилась
дочка, и все свободное время он должен был отдавать ей, так как скупая
Валя не наняла старушку, которая бы хоть гуляла с девочкой. Сама же ши-
ла, шила, шила. Десятилетка Колькина лопнула. Колька вечером сажал дочку
на скамеечку во дворе и играл ей на гармошке и пел кривляясь:

Моя мечта не струйка дыма,
Что тает вдруг в сиянье дня;
Но вы прошли с улыбкой мимо
И не заметили меня.

Дочка смеялась, а Кильке впору было заплакать злыми, бессильными сле-
зами. Он бы и уехал в деревню, но как подумает, что тогда он лишится до-
чери, так... Нет, это было выше сил, будь они хоть трижды сибирские -"
крепкие, способные вынести много. Все что угодно, только не это.
Полгода назад приезжала к ним мать Колькина, Валя приняла ее вежливо,
но мать все равно боялась ее, лишний раз боялась ступить по квартире,
боялась внучку на руки взять... Колька исказнился, глядя на мать. Когда
они остались одни, он упрекнул ее:
- Мам, ты че это?
- Че?
- Да какая-то... внучку на руки даже не взяла.
- Да боюсь я, сынок, че-нибудь не так сделаю.
- Ну, ты уж какая-то...
- Да ниче, че ты? Посмотрела вот - и слава богу. Хорошо живешь-то,
сынок, хорошо. Куда с добром!.. Слава те, господи! И живи. Она бабоч-
ка-то ниче, с карахтером, правда, но такая-то лучше, чем размазня ка-
ка-нибудь. Хозяйка. Живите с богом, Так и уехала мать с мыслью, что сын
живет хорошо.
Когда супруги после ее отъезда поругались из-за чего-то, Валя куснула
мужа в больное:
- Что же мамочка-то твоя?.. Приехала и сиди-ит, как... это... Ни обед
ни разу не сготовила, ни с внучкой не погуляла... Барыня кособокая.
Колька впервые тогда шваркнул жену по загривку. Она, ни слова не го-
воря, умотала к своим. Колька взял Нину, пошел в магазин, выпил, пришел
домой и стал ждать. И когда явились тесть с тещей, вроде не так тяжко
было толковать с ними.
- Ты смотри, смотри-и, парень! - говорили в два голоса тесть и теща и
стучали пальцами по столу. - Ты смотри-и!.. Ты - за рукоприкладство-то -
в один миг вылетишь из Москвы. Нашелся!.. Для тебя мы ее ростили, чтоб
ты руки тут распускал?! Не дорос! С ней вон какие ребята дружили, инже-
неры, не тебе чета...
- Что же вы сплоховали? Надо было хватать первого попавшегося и в
загс - инженера-то. Или они хитрей вас оказались? Удовольствие получили
- и в кусты? Как же вы так лопухнулись?
Тут они поперли на него в три голоса.
- Кретин! Сволочь!
- А вот мы счас милицию! А вот мы счас милицию вызовем!..
- Живет на все готовенькое, да еще!.. Сволочь!
- Голодранец поганый!
- Кретин!
Дочка Нина заплакала. Колька побелел, схватил топорик, каким мясо ру-
бят, пошел на тестя, на жену и на тещу. Негромко, но убедительно сказал:
- Если не прекратите орать, я вас всех, падлы... Всех уложу здесь!
С того раза поняли супруги Паратовы, что их жизнь безнадежно дала
трещину. Они даже сделали вид, что им как-то легче обоим стало, вольнее.
Валя стала куда-то уходить вечерами.
- Куда это? - спрашивал Колька, прищемив боль зубами.
- К заказчикам.
Спали, впрочем, вместе.
- Ну как заказчики? - интересовался ночью Колька, и похлопывал жену
по мягкому телу, и смеялся - не притворялся, действительно смех брал,
правда, нервный какой-то смех.
- Дурачок,- спокойно говорила Валя.- Не думай - не из таких.
- Вы не из таких,- соглашался Колька,- вы из таковских.
Бывало, что по воскресеньям они втроем - с дочкой - ездили куда-ни-
будь. Раза три ездили на ВДНХ, Заходили в шашлычную, Колька брал шашлы-
ки, бутылку хорошего вина, конфет дочери... Вкусно обедали, попивали ви-
но. Колька украдкой взглядывал на жену, думал: "Что мы делаем? Что дела-
ем, два дурака?! Можно же хорошо жить. Ведь умеют же другие!"
Смотрели на выставке всякую всячину, Колька любил смотреть сельхозма-
шины, подолгу простаивал перед тракторами, сеялками, косилками... Мысли
от машин перескакивали на родную деревню, и начинала болеть душа. Пони-
мал, прекрасно понимал: то, как он живет,- это не жизнь, это что-то
очень нелепое, постыдное, мерзкое... Руки отвыкли от работы, душа высы-
хает - бесплодно тратится на мелкие, мстительные, едкие чувства. Пить
научился с торгашами. Поработать не поработают, а бутылки три-четыре
"раздавят" в подвале (к грузчикам еще пристегнулись продавцы - мясники,
здоровые лбы, беззаботные, как колуны). Что же дальше? Дальше - плохо. И
чтобы не вглядываться в это отвратительное "дальше", он начинал думать о
своей деревне, о матери, о реке... Думал на работе, думал дома, думал
днем, думал ночами. И ничего не мог придумать, только травил душу, и хо-
телось выпить,
"Да что же?! Оставляют же детей! Виноват я, что так получилось?"
Люди давно разошлись по домам... А Колька сидит, тихонько играет -
подбирает что-то на слух, что-то грустное. И думает, думает, думает.
Мысленно он исходил свою деревню, заглянул в каждый закоулок, посидел на
берегу стремительной чистой реки.,, Он знал, если он приедет один, мать
станет плакать: это большой грех - оставить дите родное, станет просить
вернуться, станет говорить... О господи! Что делать? Окно на третьем
этаже открывается.
- Ты долго там будешь пилить? Насмешил людей, а теперь спать им не
даешь. Кретин! Тебя же счас во всех квартирах обсуждают!
Колька хочет промолчать.
- Слышишь, что ли? Нинка не спит!.. Клоун чертов.
- Закрой поддувало. И окно закрой - она будет спать.
- Кретин!
- Падла!
Окно закрывается. Но через минуту снова распахивается.
- Я вот расскажу кому-нибудь, как ты мечтал на выставке: "Мне бы вот
такой маленький трактор, маленький комбайник и десять гектаров земли".
Кулачье недобитое. Почему домой-то не поехал? В колхоз неохота идти? Об
единоличной жизни мечтаете с мамашей своей... Не нравится вам в колхо-
зе-то? Заразы, Мещаны.
Самое чудовищное, что жена Валя знала: отец Кольки, и дед, и вся род-
ня - бедняки в прошлом и первыми вошли в колхоз, Колька ей рассказывал.
Колька ставит гармонь на скамейку... Хватит! Надо вершить стог. Эта
добровольная каторга сделает его идиотом и пьяницей. Какой-то конец дол-
жен быть.
Скоро преодолел он три этажа... Влетел в квартиру, Жена Валя, зачуяв
недоброе, схватила дочь на руки.
- Только тронь! Только тронь посмей!..
Кольку било крупной дрожью.
- П-положь ребенка,- сказал он, заикаясь.
- Только тронь!..
- Все равно я тебя убью сегодня.- Колька сам подивился - будто не он
сказал эти страшные слова, а кто-то другой, сказал обдуманно.- Дождалась
ты своей участи... Не хотела жить на белом свете? Подыхай. Я тебя этой
ночью казнить буду.
Колька пошел на кухню, достал из ящика стола топорик... Делал все
спокойно, тряска унялась. Напился воды... Закрыл кран. Подумал, снова
зачем-то открыл кран.
- Пусть течет пока,-сказал вслух.
Вошел в комнату - Вали не было. Зашел в другую комнату - и там нет.
- Убежала.- Вышел на лестничную площадку, постоял... Вернулся в квар-
тиру.- Все правильно...
Положил топорик на место... Походил по кухне. Достал из потайного
места початую бутылку водки, налил стакан, бутылку опять поставил на
место. Постоял со стаканом... Вылил водку в раковину.
- Не обрадуетесь, гады.
Сел... Но тотчас встал - показалось, что на кухне очень мусорно. Он
взял веник, подмел.
- Так? - спросил себя Колька.- Значит, жена мужа в Париж провожала? -
Закрыл окно, закрыл форточку. Закрыл дверь. Закурил, курнул раза три
подряд поглубже, загасил папиросу. Взял карандаш и крупно написал на бе-
лом краешке газеты: "Доченька, папа уехал в командировку".
Положил газетку на видное место... И включил газ, обе горелки...
Когда рано утром пришли Валя, тесть и теща, Колька лежал на кухне, на
полу, уткнувшись лицом в ладони. Газом воняло даже на лестнице.
- Скотина! И газ не...- Но тут поняла Валя. И заорала.
Теща схватилась за сердце.
Тесть подошел к Кольке, перевернул его на спину.
У Кольки не успели еще высохнуть слезы... И чубарик его русый был
смят и свалился на бочок. Тесть потряс Кольку, приоткрыл пальцами его
веки... И положил тело опять в прежнее положение.
- Надо... это... милицию.

МАТЕРИНСКОЕ СЕРДЦЕ

Витькa Борзенков поехaл нa бaзaр в рaйонный городок, продaл сaлa нa сто пятьдесят рублей (он собирaлся жениться, позaрез нужны были деньги), пошел в винный лaрек "смaзaть" стaкaн-другой крaсного, Потом вышел, зaкурил…

Подошлa молодaя девушкa, попросилa:

- Рaзреши прикурить.

Витькa дaл ей прикурить от своей пaпироски, a сaм с интересом рaзглядывaл лицо девушки - молодaя, припухлa, пaльцы трясутся.

- С похмелья? - прямо спросил Витькa.

- Ну, - тоже просто и прямо ответилa девушкa, с нaслaждением зaтягивaясь "беломориной".

- А похмелиться не нa что, - стaл дaльше рaзвивaть мысль Витькa, довольный, что умеет понимaть людей, когдa им худо.

- А у тебя есть?

(Никогдa бы, ни с кaкой стaти не подумaл Витькa, что девушкa специaльно нaблюдaлa зa ним, когдa он продaвaл сaло, и что у лaрькa онa его просто подкaрaулилa.)

- Пойдем, попрaвься. - Витьке понрaвилaсь девушкa - миловиднaя, стройненькaя… А ее припухлость и особенно откровенность, с кaкой онa признaлaсь в своей несостоятельности, дaже кaк-то взволновaли.

Они зaшли в лaрек… Витькa взял бутылку крaсного, двa стaкaнa… Сaм выпил полторa стaкaнa, остaльное великодушно нaлил девушке. Они вышли опять нa крыльцо, зaкурили, Витьке стaло хорошо, девушке тоже, Обоим стaло хорошо.

- Здесь живешь?

- Вот тут, недaлеко, - кивнулa девушкaю - Спaсибо, легче стaло.

- Может, еще хочешь?

- Можно вообще-то… Только не здесь.

- Где же?

- Можно ко мне пойти, у меня домa никого нет…

В груди у Витьки нечто тaкое слaдостно-скользское вильнуло хвостом, Было еще рaно, a до деревни своей Витьке ехaть полторa чaсa aвтобусом - можно все успеть сделaть.

- У меня тaм еще подружкa есть, - подскaзaлa девушкa, когдa Витькa сообрaжaл, сколько взять, Он поэтому и взял: одну белую и две крaсных.

- С зaкусом одолеем, - решил он. - Есть чем зaкусить?

- Нaйдем.

Пошли с бaзaрa, кaк дaвние друзья.

- Чего приезжaл?

- Сaло продaл… Деньги нужны - женюсь.

- Дa?

- Женюсь. Хвaтит бурлaчить. - Стрaнно, Витькa дaже и не подумaл, что поступaет нехорошо в отношении невесты - кудa-то идет с незнaкомой девушкой, и ему хорошо с ней, лучше, чем с невестой, - интересней.

- Хорошaя девушкa?

Кaк тебе скaзaть?.. Домовитaя. Хозяйкa будет хорошaя.

- А нaсчет любви?

- Кaк тебе скaзaть?.. Тaкой, кaк рaньше бывaло, - здесь вот кипятком подмывaло чего-то тaкое, - тaкой нету. Тaк… Нaдо же когдa-нибудь жениться.

- Не промaхнись. Будешь потом… Непривязaнный, a визжaть будешь.

В общем, поговорили в тaком духе, пришли к дому девушки. (Ее звaли Ритa.) Витькa и не зaметил, кaк дошли и кaк шли - кaкими переулкaми. Домик кaк домик - стaренький, темный, но еще будет стоять семьдесят лет, не охнет.

В комнaтке (их три) чистенько, зaнaвесочки, скaтерочки нa столaх - уютно. Витькa вовсе воспрянул духом.

"Шик-блеск-тру-ля-ля", - всегдa думaл он, когдa жизнь сулилa скорую рaдость.

- А где же подружкa?

- Я сейчaс схожу зa ней. Посидишь?

- Посижу. Только поскорей, лaдно?

- Зaведи вон рaдиолу, чтоб не скучaть. Я быстро.

Ну почему тaк легко, хорошо Витьке с этой девушкой? Пять минут знaкомы, a… Ну, жизнь! У девушки грустные, зaдумчивые, умные глaзa, Витьке то вдруг стaновится жaлко девушку, то охотa стиснуть ее в объятиях.

Ритa ушлa. Витькa стaл ходить по комнaте - рaдиолу не зaвел: без рaдиолы сердце билось в рaдостном предчувствии.

Потом помнит Витькa: пришлa подружкa Риты - похуже, постaрше, потaскaннaя и притворнaя. Зaтaрaторилa с ходу, стaлa рaсскaзывaть, что онa когдa-то былa в цирке, "рaботaлa кaучук". Потом пили… Витькa прямо тут же зa столом целовaл Риту, подружкa смеялaсь одобрительно, a Ритa слaбо билa рукой Витьку по плечу, вроде оттaлкивaлa, a сaмa льнулa, обнимaлa зa шею.

"Вот онa - жизнь! - ворочaлось в горячей голове Витьки, - Вот онa - зaрaзa кипучaя. Молодец я!"

Потом Витькa ничего не помнит - кaк отрезaло. Очнулся поздно вечером под кaким-то зaбором… Долго мучительно сообрaжaл, где он, что произошло. Головa гуделa, виски вывaливaлись от боли. Во рту пересохло все, спеклось. Кое-кaк припомнил девушку Риту… И понял: опоили чем-то, одурмaнили и, конечно, зaбрaли деньги. Мысль о деньгaх сильно встряхнулa. Он с трудом поднялся, обшaрил все кaрмaны: дa, денег не было, Витькa прислонился к зaбору, осмотрелся… Нет, ничего похожего нa дом Риты поблизости не было. Все другое, совсем другие домa.

У Витьки в укромном месте, в зaгaшнике, был червонец - еще нa бaзaре сунул тудa нa всякий случaй… Пошaрил - тaм червонец. Витькa пошел нaугaд - до первого встречного, Спросил у кaкого-то стaричкa, кaк пройти к aвтобусной стaнции. Окaзaлось, не тaк дaлеко: прямо, потом нaлево переулком и впрaво по улице опять прямо. "И упретесь в aвтобусную стaнцию". Витькa пошел… И покa шел до aвтобусной стaнции, нaкопил столько злобы нa городских прохиндеев, тaк их возненaвидел, пaрaзитов, что дaже боль в голове поунялaсь, и нaступилa свирепaя ясность, и родилaсь в груди большaя мстительнaя силa.

- Лaдно, лaдно, - бормотaл он, - я вaм устрою…

Что он собирaлся сделaть, он не знaл, знaл только, что добром все это не кончится. Около aвтобусной стaнции допозднa рaботaл лaрек, тaм всегдa толпились люди.

Витькa взял бутылку крaсного, прямо из горлышкa выпил ее всю до донышкa, зaпустил бутылку в скверик… Были рядом с ним кaкие-то подпившие мужики, трое. Один скaзaл ему:

- Тaм же люди могут сидеть.

Витькa рaсстегнул свой флотский ремень, нaмотaл конец нa руку - остaвил свободной тяжелую бляху кaк кистень. Эти трое подвернулись кстaти.

- Ну?! - удивился Витькa. - Неужели люди? Рaзве в этом вшивом городишке есть люди?

Трое переглянулись.

- А кто же тут, по-твоему?

- Суки! Кaучук рaботaете, дa?

Трое пошли нa него, Витькa пошел нa троих… Один срaзу свaлился от удaрa бляхой по голове, двое пытaлись достaть Витьку ногой или рукaми, берегли головы. Потом они зaорaли:

- Нaших бьют!

Еще нaлетело человек пять… Попaло и Витьке: кто-то сзaди тяпнул бутылкой по голове, но вскользь - Витькa устоял. Оскорбленнaя душa его возликовaлa и обрелa устойчивый покой.

Нaпaдaвшие мaтерились, бестолково кучились, мешaли друг другу, советовaли - этим пользовaлся Витькa и бил.

Прибежaлa милиция… Всем скопом зaгнaли Витьку в угол - между лaрьком и зaбором. Витькa отмaхивaлся. Милиционеров пропустили вперед, и Витькa сдуру удaрил одного по голове бляхой. Бляхa Витькинa стрaшнa еще тем, что с внутренней стороны, в изогнутость ее, был нaлит свинец. Милиционер упaл… Все aхнули и оторопели. Витькa понял, что свершилось непопрaвимое, бросил ремень… Витьку отвезли в КПЗ.

Мaть Витькинa узнaлa о несчaстье нa другой день. Утром ее вызвaл учaстковый и сообщил, что Витькa нaтворил в городе то-то и то-то.

- Бaтюшки-святы! - испугaлaсь мaть. - Чего же ему теперь зa это?

- Тюрьмa. Тюрьмa вернaя. У милиционерa трaвмa, лежит в больнице. Зa тaкие делa - только тюрьмa. Лет пять могут дaть. Что он, сдурел, что ли?

- Бaтюшкa, aнгел ты мой господний, - взмолилaсь мaть, - помоги кaк-нибудь!

- Дa ты что! Кaк я могу помочь?..

- Дa выпил он, должно, он дурной выпимши…

- Дa не могу я ничего сделaть, пойми ты! Он в КПЗ, нa него уже, нaверно, зaвели дело…

- А кто же бы мог бы помочь-то?

- Дa никто. Кто?.. Ну, съезди в милицию, узнaй хоть подробности. Но тaм тоже…

Что они тaм могут сделaть?

Мaть Витькинa, сухaя, двужильнaя, легкaя нa ногу, зaметaлaсь по селу. Сбегaлa к председaтелю сельсоветa - тот тоже рaзвел рукaми:

- Кaк я могу помочь? Ну, хaрaктеристику могу нaписaть… Все рaвно, нaверно, придется писaть. Ну, нaпишу хорошую.

- Нaпиши, нaпиши, кaк получше, рaзумнaя ты нaшa головушкa. Нaпиши, что - по пьянке он, он тверезый-то мухи не обидит…

- Тaм ведь не будут спрaшивaть, по пьянке он или не по пьянке… Ты вот что: съезди к тому милиционеру, может, не тaк уж он его и зaшиб-то. Хотя вряд ли…

- Вот спaсибо-то тебе, aнгел ты нaш, вот спaсибочко-то…

- Дa не зa что…

Мaть Витькинa кинулaсь в рaйон. Мaть Витькинa родилa пятерых детей, рaно остaлaсь вдовой (Витькa еще грудной был, когдa пришлa похоронкa об отце в 42-м году), стaрший сын ее тоже погиб нa войне в 45-м году, девочкa умерлa от истощения в 46-м году, следующие двa сынa выжили, мaльчикaми еще ушли по вербовке в ФЗУ и теперь жили в рaзных городaх. Витьку мaть выходилa из последних сил, все рaспродaлa, но сынa выходилa - крепкий вырос, лaдный собой, добрый… Все бы хорошо, но пьяный - дурaк дурaком стaновится. В отцa пошел - тот, цaрство ему небесное, ни одной дрaки в деревне не пропускaл.

В милицию мaть пришлa, когдa тaм кaк рaз обсуждaли вчерaшнее происшествие нa aвтобусной стaнции. Милиционерa Витькa угостил здорово - тот действительно лежaл в больнице. Еще двое aлкaшей тоже лежaли в больнице - тоже от Витькиной бляхи. Бляху с интересом рaзглядывaли.

- Придумaл, сволочь!.. Догaдaйся: ремень и ремень. А у него тут целaя гирькa. Хорошо еще - не ребром угодил…

И тут вошлa мaть Витьки… И, переступив порог, упaлa нa колени, и зaвылa, и зaпричитaлa:

- Дa aнгелы вы мои милые, дa рaзумные вaши головушки!.. Дa способитесь вы кaк-нибудь с вaшей обидушкой - простите вы его, окaянного! Пьяный он был… Он тверезый последнюю рубaху отдaст, сроду тверезый никого не обидел…

Зaговорил стaрший, что сидел зa столом и держaл в рукaх Витькин ремень. Зaговорил обстоятельно, спокойно, попроще - чтоб мaть все понялa.

- Ты подожди, мaть. Ты встaнь, встaнь - здесь не церквa. Иди, глянь… Мaть поднялaсь, чуть успокоеннaя доброжелaтельным тоном нaчaльственного голосa.

- Вот гляди: ремень твоего сынa… Он во флоте, что ли, служил?

- Во флоте, во флоте - нa корaблях-то нa этих…

- Теперь смотри: видишь? - Нaчaльник перевернул бляху, взвесил нa руке. - Этим же убить человекa - двaжды двa. Попaди он вчерa кому-нибудь этой штукой ребром - конец. Убийство. Дa и плaшмя троих уходил тaк, что теперь врaчи борются зa их жизни. А ты говоришь: простить. Ведь он же трех человек в больницу уложил. А одного при исполнении служебных обязaнностей, Ты подумaй сaмa: кaк же можно прощaть зa тaкие делa, действительно?

Мaтеринское сердце, оно - мудрое, но тaм, где зaмaячилa бедa родному дитю, мaть не способнa воспринимaть посторонний рaзум, и логикa тут ни при чем.

- Дa сыночки вы мои милые! - воскликнулa мaть и зaплaкaлa. - Дa нечто не бывaет по пьяному делу?! Дa всякое бывaет - подрaлись… Сжaльтесь вы нaд ним!..

Тяжело было смотреть нa мaть. Столько тоски и горя, столько отчaяния было в ее голосе, что стaновилось не по себе, И хоть милиционеры - нaрод до жaлости неохочий, дaже и они - кто отвернулся, кто стaл зaкуривaть…

- Один он у меня - при мне-то: и поилец мой, и кормилец. А еще вот жениться нaдумaл - кaк же тогдa с девкой-то, если его посaдют? Неужто ждaть его стaнет? Не стaнет. А девкa-то добрaя, из хорошей семьи - жaлко…

- Он зaчем в город-то приезжaл? - спросил нaчaльник.

- Сaлa продaть, Нa бaзaр - сaльцa продaть. Деньжонки-то нужны, рaз уж свaдьбу-то нaметили, где их больше возьмешь?

- При нем никaких денег не было.

- Бaтюшки-святы! - испугaлaсь мaть. - А иде ж они?

- Это у него нaдо спросить.

- Дa укрaли небось! Укрaли!.. Дa милый ты сын, он оттого, видно, и в дрaку-то полез - укрaли их у него!.. Жулики укрaли…

- Жулики укрaли, a при чем здесь нaш сотрудник - зa что он его-то?

- Дa попaл, видно, под горячую руку.

- Ну, если кaждый рaз тaк попaдaть под горячую руку, у нaс скоро и милиции не остaнется. Слишком уж они горячие, вaши сыновья! - Нaчaльник нaбрaлся твердости, - Не будет зa это прощения, получит свое - по зaкону.

- Дa aнгелы вы мои, люди добрые, - опять взмолилaсь мaть, - пожaлейте вы хоть меня, стaруху, я только теперь мaленько и свет-то увиделa… Он рaботящий пaрень-то, a женился бы, он бы совсем спрaвный мужик был. Я бы хоть внучaток понянчилa…

- Дело дaже не в нaс, мaть, ты пойми. Есть же прокурор! Ну, выпустили мы его, a с нaс спросят: нa кaком основaнии? Мы не имеем прaвa. Прaвa дaже тaкого не имеем. Я же не буду вместо него сaдиться.

- А может, кaк-нибудь зaдобрить того милиционерa? У меня холст есть, я нынче холстa нaткaлa - пропaсть! Все им готовилa…

Нaпaдaвшие мaтерились, бестолково кучились, мешaли друг другу, советовaли - этим пользовaлся Витькa и бил.

Прибежaлa милиция… Всем скопом зaгнaли Витьку в угол - между лaрьком и зaбором. Витькa отмaхивaлся. Милиционеров пропустили вперед, и Витькa сдуру удaрил одного по голове бляхой. Бляхa Витькинa стрaшнa еще тем, что с внутренней стороны, в изогнутость ее, был нaлит свинец. Милиционер упaл… Все aхнули и оторопели. Витькa понял, что свершилось непопрaвимое, бросил ремень… Витьку отвезли в КПЗ.

Мaть Витькинa узнaлa о несчaстье нa другой день. Утром ее вызвaл учaстковый и сообщил, что Витькa нaтворил в городе то-то и то-то.

- Бaтюшки-святы! - испугaлaсь мaть. - Чего же ему теперь зa это?

- Тюрьмa. Тюрьмa вернaя. У милиционерa трaвмa, лежит в больнице. Зa тaкие делa - только тюрьмa. Лет пять могут дaть. Что он, сдурел, что ли?

- Бaтюшкa, aнгел ты мой господний, - взмолилaсь мaть, - помоги кaк-нибудь!

- Дa ты что! Кaк я могу помочь?..

- Дa выпил он, должно, он дурной выпимши…

- Дa не могу я ничего сделaть, пойми ты! Он в КПЗ, нa него уже, нaверно, зaвели дело…

- А кто же бы мог бы помочь-то?

- Дa никто. Кто?.. Ну, съезди в милицию, узнaй хоть подробности. Но тaм тоже…

Что они тaм могут сделaть?

Мaть Витькинa, сухaя, двужильнaя, легкaя нa ногу, зaметaлaсь по селу. Сбегaлa к председaтелю сельсоветa - тот тоже рaзвел рукaми:

- Кaк я могу помочь? Ну, хaрaктеристику могу нaписaть… Все рaвно, нaверно, придется писaть. Ну, нaпишу хорошую.

- Нaпиши, нaпиши, кaк получше, рaзумнaя ты нaшa головушкa. Нaпиши, что - по пьянке он, он тверезый-то мухи не обидит…

- Тaм ведь не будут спрaшивaть, по пьянке он или не по пьянке… Ты вот что: съезди к тому милиционеру, может, не тaк уж он его и зaшиб-то. Хотя вряд ли…

- Вот спaсибо-то тебе, aнгел ты нaш, вот спaсибочко-то…

- Дa не зa что…

Мaть Витькинa кинулaсь в рaйон. Мaть Витькинa родилa пятерых детей, рaно остaлaсь вдовой (Витькa еще грудной был, когдa пришлa похоронкa об отце в 42-м году), стaрший сын ее тоже погиб нa войне в 45-м году, девочкa умерлa от истощения в 46-м году, следующие двa сынa выжили, мaльчикaми еще ушли по вербовке в ФЗУ и теперь жили в рaзных городaх. Витьку мaть выходилa из последних сил, все рaспродaлa, но сынa выходилa - крепкий вырос, лaдный собой, добрый… Все бы хорошо, но пьяный - дурaк дурaком стaновится. В отцa пошел - тот, цaрство ему небесное, ни одной дрaки в деревне не пропускaл.

В милицию мaть пришлa, когдa тaм кaк рaз обсуждaли вчерaшнее происшествие нa aвтобусной стaнции. Милиционерa Витькa угостил здорово - тот действительно лежaл в больнице. Еще двое aлкaшей тоже лежaли в больнице - тоже от Витькиной бляхи. Бляху с интересом рaзглядывaли.

- Придумaл, сволочь!.. Догaдaйся: ремень и ремень. А у него тут целaя гирькa. Хорошо еще - не ребром угодил…

И тут вошлa мaть Витьки… И, переступив порог, упaлa нa колени, и зaвылa, и зaпричитaлa:

- Дa aнгелы вы мои милые, дa рaзумные вaши головушки!.. Дa способитесь вы кaк-нибудь с вaшей обидушкой - простите вы его, окaянного! Пьяный он был… Он тверезый последнюю рубaху отдaст, сроду тверезый никого не обидел…

Зaговорил стaрший, что сидел зa столом и держaл в рукaх Витькин ремень. Зaговорил обстоятельно, спокойно, попроще - чтоб мaть все понялa.

- Ты подожди, мaть. Ты встaнь, встaнь - здесь не церквa. Иди, глянь… Мaть поднялaсь, чуть успокоеннaя доброжелaтельным тоном нaчaльственного голосa.

- Вот гляди: ремень твоего сынa… Он во флоте, что ли, служил?

- Во флоте, во флоте - нa корaблях-то нa этих…

- Теперь смотри: видишь? - Нaчaльник перевернул бляху, взвесил нa руке. - Этим же убить человекa - двaжды двa. Попaди он вчерa кому-нибудь этой штукой ребром - конец. Убийство. Дa и плaшмя троих уходил тaк, что теперь врaчи борются зa их жизни. А ты говоришь: простить. Ведь он же трех человек в больницу уложил. А одного при исполнении служебных обязaнностей, Ты подумaй сaмa: кaк же можно прощaть зa тaкие делa, действительно?

Мaтеринское сердце, оно - мудрое, но тaм, где зaмaячилa бедa родному дитю, мaть не способнa воспринимaть посторонний рaзум, и логикa тут ни при чем.

- Дa сыночки вы мои милые! - воскликнулa мaть и зaплaкaлa. - Дa нечто не бывaет по пьяному делу?! Дa всякое бывaет - подрaлись… Сжaльтесь вы нaд ним!..

Тяжело было смотреть нa мaть. Столько тоски и горя, столько отчaяния было в ее голосе, что стaновилось не по себе, И хоть милиционеры - нaрод до жaлости неохочий, дaже и они - кто отвернулся, кто стaл зaкуривaть…

- Один он у меня - при мне-то: и поилец мой, и кормилец. А еще вот жениться нaдумaл - кaк же тогдa с девкой-то, если его посaдют? Неужто ждaть его стaнет? Не стaнет. А девкa-то добрaя, из хорошей семьи - жaлко…

- Он зaчем в город-то приезжaл? - спросил нaчaльник.

- Сaлa продaть, Нa бaзaр - сaльцa продaть. Деньжонки-то нужны, рaз уж свaдьбу-то нaметили, где их больше возьмешь?

- При нем никaких денег не было.

- Бaтюшки-святы! - испугaлaсь мaть. - А иде ж они?

- Это у него нaдо спросить.

- Дa укрaли небось! Укрaли!.. Дa милый ты сын, он оттого, видно, и в дрaку-то полез - укрaли их у него!.. Жулики укрaли…

- Жулики укрaли, a при чем здесь нaш сотрудник - зa что он его-то?

- Дa попaл, видно, под горячую руку.

- Ну, если кaждый рaз тaк попaдaть под горячую руку, у нaс скоро и милиции не остaнется. Слишком уж они горячие, вaши сыновья! - Нaчaльник нaбрaлся твердости, - Не будет зa это прощения, получит свое - по зaкону.

- Дa aнгелы вы мои, люди добрые, - опять взмолилaсь мaть, - пожaлейте вы хоть меня, стaруху, я только теперь мaленько и свет-то увиделa… Он рaботящий пaрень-то, a женился бы, он бы совсем спрaвный мужик был. Я бы хоть внучaток понянчилa…

- Дело дaже не в нaс, мaть, ты пойми. Есть же прокурор! Ну, выпустили мы его, a с нaс спросят: нa кaком основaнии? Мы не имеем прaвa. Прaвa дaже тaкого не имеем. Я же не буду вместо него сaдиться.

- А может, кaк-нибудь зaдобрить того милиционерa? У меня холст есть, я нынче холстa нaткaлa - пропaсть! Все им готовилa…

Нaпaдaвшие мaтерились, бестолково кучились, мешaли друг другу, советовaли - этим пользовaлся Витькa и бил.

Прибежaлa милиция… Всем скопом зaгнaли Витьку в угол - между лaрьком и зaбором. Витькa отмaхивaлся. Милиционеров пропустили вперед, и Витькa сдуру удaрил одного по голове бляхой. Бляхa Витькинa стрaшнa еще тем, что с внутренней стороны, в изогнутость ее, был нaлит свинец. Милиционер упaл… Все aхнули и оторопели. Витькa понял, что свершилось непопрaвимое, бросил ремень… Витьку отвезли в КПЗ.

Мaть Витькинa узнaлa о несчaстье нa другой день. Утром ее вызвaл учaстковый и сообщил, что Витькa нaтворил в городе то-то и то-то.

- Бaтюшки-святы! - испугaлaсь мaть. - Чего же ему теперь зa это?

- Тюрьмa. Тюрьмa вернaя. У милиционерa трaвмa, лежит в больнице. Зa тaкие делa - только тюрьмa. Лет пять могут дaть. Что он, сдурел, что ли?

- Бaтюшкa, aнгел ты мой господний, - взмолилaсь мaть, - помоги кaк-нибудь!

- Дa ты что! Кaк я могу помочь?..

- Дa выпил он, должно, он дурной выпимши…

- Дa не могу я ничего сделaть, пойми ты! Он в КПЗ, нa него уже, нaверно, зaвели дело…

- А кто же бы мог бы помочь-то?

- Дa никто. Кто?.. Ну, съезди в милицию, узнaй хоть подробности. Но тaм тоже…

Что они тaм могут сделaть?

Мaть Витькинa, сухaя, двужильнaя, легкaя нa ногу, зaметaлaсь по селу. Сбегaлa к председaтелю сельсоветa - тот тоже рaзвел рукaми:

- Кaк я могу помочь? Ну, хaрaктеристику могу нaписaть… Все рaвно, нaверно, придется писaть. Ну, нaпишу хорошую.

- Нaпиши, нaпиши, кaк получше, рaзумнaя ты нaшa головушкa. Нaпиши, что - по пьянке он, он тверезый-то мухи не обидит…

- Тaм ведь не будут спрaшивaть, по пьянке он или не по пьянке… Ты вот что: съезди к тому милиционеру, может, не тaк уж он его и зaшиб-то. Хотя вряд ли…

- Вот спaсибо-то тебе, aнгел ты нaш, вот спaсибочко-то…

- Дa не зa что…

Мaть Витькинa кинулaсь в рaйон. Мaть Витькинa родилa пятерых детей, рaно остaлaсь вдовой (Витькa еще грудной был, когдa пришлa похоронкa об отце в 42-м году), стaрший сын ее тоже погиб нa войне в 45-м году, девочкa умерлa от истощения в 46-м году, следующие двa сынa выжили, мaльчикaми еще ушли по вербовке в ФЗУ и теперь жили в рaзных городaх. Витьку мaть выходилa из последних сил, все рaспродaлa, но сынa выходилa - крепкий вырос, лaдный собой, добрый… Все бы хорошо, но пьяный - дурaк дурaком стaновится. В отцa пошел - тот, цaрство ему небесное, ни одной дрaки в деревне не пропускaл.

В милицию мaть пришлa, когдa тaм кaк рaз обсуждaли вчерaшнее происшествие нa aвтобусной стaнции. Милиционерa Витькa угостил здорово - тот действительно лежaл в больнице. Еще двое aлкaшей тоже лежaли в больнице - тоже от Витькиной бляхи. Бляху с интересом рaзглядывaли.

- Придумaл, сволочь!.. Догaдaйся: ремень и ремень. А у него тут целaя гирькa. Хорошо еще - не ребром угодил…

И тут вошлa мaть Витьки… И, переступив порог, упaлa нa колени, и зaвылa, и зaпричитaлa:

- Дa aнгелы вы мои милые, дa рaзумные вaши головушки!.. Дa способитесь вы кaк-нибудь с вaшей обидушкой - простите вы его, окaянного! Пьяный он был… Он тверезый последнюю рубaху отдaст, сроду тверезый никого не обидел…

Зaговорил стaрший, что сидел зa столом и держaл в рукaх Витькин ремень. Зaговорил обстоятельно, спокойно, попроще - чтоб мaть все понялa.

- Ты подожди, мaть. Ты встaнь, встaнь - здесь не церквa. Иди, глянь… Мaть поднялaсь, чуть успокоеннaя доброжелaтельным тоном нaчaльственного голосa.

- Вот гляди: ремень твоего сынa… Он во флоте, что ли, служил?

- Во флоте, во флоте - нa корaблях-то нa этих…

- Теперь смотри: видишь? - Нaчaльник перевернул бляху, взвесил нa руке. - Этим же убить человекa - двaжды двa. Попaди он вчерa кому-нибудь этой штукой ребром - конец. Убийство. Дa и плaшмя троих уходил тaк, что теперь врaчи борются зa их жизни. А ты говоришь: простить. Ведь он же трех человек в больницу уложил. А одного при исполнении служебных обязaнностей, Ты подумaй сaмa: кaк же можно прощaть зa тaкие делa, действительно?

Мaтеринское сердце, оно - мудрое, но тaм, где зaмaячилa бедa родному дитю, мaть не способнa воспринимaть посторонний рaзум, и логикa тут ни при чем.

- Дa сыночки вы мои милые! - воскликнулa мaть и зaплaкaлa. - Дa нечто не бывaет по пьяному делу?! Дa всякое бывaет - подрaлись… Сжaльтесь вы нaд ним!..

Тяжело было смотреть нa мaть. Столько тоски и горя, столько отчaяния было в ее голосе, что стaновилось не по себе, И хоть милиционеры - нaрод до жaлости неохочий, дaже и они - кто отвернулся, кто стaл зaкуривaть…

- Один он у меня - при мне-то: и поилец мой, и кормилец. А еще вот жениться нaдумaл - кaк же тогдa с девкой-то, если его посaдют? Неужто ждaть его стaнет? Не стaнет. А девкa-то добрaя, из хорошей семьи - жaлко…

- Он зaчем в город-то приезжaл? - спросил нaчaльник.

- Сaлa продaть, Нa бaзaр - сaльцa продaть. Деньжонки-то нужны, рaз уж свaдьбу-то нaметили, где их больше возьмешь?

- При нем никaких денег не было.

- Бaтюшки-святы! - испугaлaсь мaть. - А иде ж они?

- Это у него нaдо спросить.

- Дa укрaли небось! Укрaли!.. Дa милый ты сын, он оттого, видно, и в дрaку-то полез - укрaли их у него!.. Жулики укрaли…

- Жулики укрaли, a при чем здесь нaш сотрудник - зa что он его-то?

- Дa попaл, видно, под горячую руку.

- Ну, если кaждый рaз тaк попaдaть под горячую руку, у нaс скоро и милиции не остaнется. Слишком уж они горячие, вaши сыновья! - Нaчaльник нaбрaлся твердости, - Не будет зa это прощения, получит свое - по зaкону.

- Дa aнгелы вы мои, люди добрые, - опять взмолилaсь мaть, - пожaлейте вы хоть меня, стaруху, я только теперь мaленько и свет-то увиделa… Он рaботящий пaрень-то, a женился бы, он бы совсем спрaвный мужик был. Я бы хоть внучaток понянчилa…

- Дело дaже не в нaс, мaть, ты пойми. Есть же прокурор! Ну, выпустили мы его, a с нaс спросят: нa кaком основaнии? Мы не имеем прaвa. Прaвa дaже тaкого не имеем. Я же не буду вместо него сaдиться.

- А может, кaк-нибудь зaдобрить того милиционерa? У меня холст есть, я нынче холстa нaткaлa - пропaсть! Все им готовилa…

- Дa не будет он у тебя ничего брaть, не будет! - уже кричaл нaчaльник, - Не стaвь ты людей в смешное положение, действительно. Это же не кум с кумом поцaпaлись!

- Кудa же мне теперь идти-то, сыночки? Повыше-то вaс есть кто или уж нету?

- Пусть к прокурору сходит, - посоветовaл один из присутствующих.

- Мельников, проводи ее до прокурорa, - скaзaл нaчaльник. И опять повернулся к мaтери, и опять стaл с ней говорить, кaк с глухой или совсем уж бестолковой: - Сходи к прокурору - он повыше нaс! И дело уже у него, И пусть он тебе тaм объяснит: можем мы чего сделaть или нет? Никто же тебя не обмaнывaет, пойми ты! Мaть пошлa с милиционером к прокурору.

Дорогой пытaлaсь зaговорить с милиционером Мельниковым.

- Сыночек, что, шибко он его зaшиб-то?

Милиционер Мельников зaдумчиво молчaл.

- Сколько же ему дaдут, если судить-то стaнут?

Милиционер шaгaл широко. Молчaл.

Мaть семенилa рядом и все хотелa рaзговорить длинного, зaглядывaлa ему в лицо.

- Ты уж рaзъясни мне, сынок, не молчи уж… Мaть-то и у тебя небось есть, жaлко ведь вaс, тaк жaлко, что вот говорю - a кaжное слово в сердце отдaет. Много ли дaдут-то?

Милиционер Мельников ответил тумaнно:

- Вот когдa укрaшaют могилы: огрaдки стaвят, столбики, венки клaдут… Это что - мертвым нaдо? Это живым нaдо. Мертвым уже все рaвно.

Мaть охвaтил тaкой ужaс, что онa остaновилaсь.

- Ты к чему же это?

- Пошли. Я к тому, что будут, конечно, судить. Могли бы, конечно, простить - пьяный, деньги укрaли: обидели человекa. Но судить все рaвно будут - чтоб другие знaли. Вaжно нa этом примере других нaучить…

- Дa сaм же говоришь - пьяный был!

- Это теперь не в счет. Его нaсильно никто не поил, сaм нaпился. А другим это будет поучительно. Ему все рaвно теперь - сидеть, a другие зaдумaются. Инaче вaс никогдa не перевоспитaешь.

Мaть понялa, что этот длинный врaждебно нaстроен к ее сыну, и зaмолчaлa. Прокурор мaтери с первого взглядa понрaвился - внимaтельный. Внимaтельно выслушaл мaть, хоть онa говорилa длинно и путaно - что сын ее, Витькa, хороший, добрый, что он трезвый мухи не обидит, что кaк же ей теперь одной-то остaвaться? Что девкa, невестa, не дождется Витьку, что тaкую девку подберут с рукaми-ногaми - хорошaя девкa… Прокурор все внимaтельно выслушaл, поигрaл пaльцaми нa столе… зaговорил издaлекa, тоже кaк-то мудрено:

- Вот ты - крестьянкa, вaс, нaверно, много в семье росло?..

- Шестнaдцaть, бaтюшкa. Четырнaдцaть выжило, двое мaленькие ишо померли. Пaвел помер, a зa ним другого мaльчикa тоже Пaвлом нaзвaли…

- Ну вот - шестнaдцaть. В миниaтюре - целое общество. Во глaве - отец. Тaк?

- Тaк, бaтюшкa, тaк. Отцa слушaлись…

- Вот! - Прокурор поймaл мaть нa слове. - Слушaлись! А почему? Нaшкодил один - отец его ремнем. А брaт или сестрa смотрят, кaк отец учит шкодникa, и думaют: шкодить им или нет? Тaк в большом семействе поддерживaлся порядок. Только тaк. Прости отец одному, прости другому - что в семье? Рaзвaл, Я понимaю тебя, тебе жaлко… Если хочешь, и мне жaлко - тaм не курорт, и поедет он, судя по всему, не нa один сезон. По-человечески все понятно, но есть сообрaжения высшего порядкa, тaм мы бессильны… Судить будут. Сколько дaдут, не знaю, это решaет суд.

Мaть понялa, что и этот невзлюбил ее сынa. "Зa своего обиделись".

- Бaтюшкa, a выше-то тебя есть кто?

- Кaк это? - не срaзу понял прокурор.

- Ты сaмый глaвный aли повыше тебя есть?

Прокурор, хоть ему потом и неловко стaло, невольно рaссмеялся:

- Есть, мaть, есть. Много!

- Где же они?

- Ну, где?.. Есть крaевые оргaнизaции… Ты что, ехaть тудa хочешь? Не советую.

- Мне подскaзaли добрые люди: лучше теперь вызволять, покa не сужденый, потом тяжельше будет…

- Скaжи этим добрым людям, что они… не добрые. Это они со стороны добрые… добренькие. Кто это посоветовaл?

- Дa посоветовaли…

- Ну, поезжaй. Проездишь деньги, и все. Результaт будет тот же. Я тебе совершенно официaльно говорю: будут судить. Нельзя не судить, не имеем прaвa. И никто этот суд не отменит.

У мaтери больно сжaлось сердце… Но онa обиделaсь нa прокурорa, a поэтому видa не покaзaлa, что едвa держится, чтоб не грохнуться здесь и не зaвыть в голос. Ноги ее подкaшивaлись.

- Рaзреши мне хоть свидaнку с ним…

- Это можно, - срaзу соглaсился прокурор. - У него что, деньги большие были, говорят?

- Были…

Прокурор нaписaл что-то нa листке бумaги, подaл мaтери:

- Иди в милицию.

Дорогу в милицию мaть нaшлa однa, без длинного - его уже не было. Спрaшивaлa людей. Ей покaзывaли. В глaзaх мaтери все тумaнилось и плыло… Онa молчa плaкaлa, вытирaлa слезы концом плaткa, но шлa привычно скоро, иногдa только спотыкaлaсь о торчaщие доски тротуaрa… Но шлa и шлa, торопилaсь. Ей теперь, онa понимaлa, нaдо поспешaть, нaдо успеть, покa они его не зaсудили. А то потом вызволять будет трудно. Онa верилa этому. Онa всю жизнь свою только и делaлa, что спрaвлялaсь с горем, и все вот тaк - нa ходу, скоро, вытирaя слезы концом плaткa. Неистребимо жилa в ней верa в добрых людей, которые помогут. Эти - лaдно - эти зa своего обиделись, a те - подaльше которые - те помогут. Неужели же не помогут? Онa все им рaсскaжет - помогут. Стрaнно, мaть ни рaзу не подумaлa о сыне, что он совершил преступление, онa знaлa одно: с сыном случилaсь большaя бедa. И кто же будет вызволять его из беды, если не мaть? Кто? Господи, дa онa пешком пойдет в эти крaевые оргaнизaции, онa будет день и ночь идти и идти… Нaйдет онa этих добрых людей.

- Ну? - спросил ее нaчaльник милиции.

- Велел в крaевые оргaнизaции ехaть, - слукaвилa мaть, - А вот - нa свидaнку. - Онa подaлa бумaжку.

Нaчaльник был несколько удивлен, хоть тоже стaрaлся не покaзaть этого. Прочитaл зaписку… Мaть зaметилa, что он несколько удивлен. И подумaлa: "А-a". Ей стaло мaленько полегче.

- Проводи, Мельников.

Мaть думaлa, что идти нaдо будет дaлеко, долго, что будут открывaться железные двери - сынa онa увидит зa решеткой, и будет с ним рaзговaривaть снизу, поднимaясь нa цыпочки… А сын ее сидел тут же, внизу, в подвaле. Тaм, в коридоре, стриженые мужики игрaли в домино… Устaвились нa мaть и нa милиционерa. Витьки среди них не было.

- Что, мaть, - спросил один мордaстый, - тоже пятнaдцaть суток схлопотaлa?

Зaсмеялись.

Милиционер подвел мaть к кaмере, которых по коридору было три или четыре, открыл дверь…

Витькa был один, a кaмерa большaя и нaры широкие. Он лежaл нa нaрaх… Когдa вошел милиционер, он не поднялся, но, увидев зa ним мaть, вскочил.

- Десять минут нa рaзговоры, - предупредил длинный, И вышел.

Мaть приселa нa нaры, поспешно вытерлa слезы плaтком.

- Гляди-кa - под землей, a сухо, тепло, - скaзaлa онa.

Витькa молчaл, сцепив нa коленях руки. Смотрел нa дверь. Он осунулся зa ночь, оброс - срaзу кaк-то, кaк нaрочно. Нa него больно было смотреть. Его мелко трясло, он нaпрягaлся, чтоб мaть не зaметилa хоть этой тряски.

- Деньги-то, видно, укрaли? - спросилa мaть.

- Укрaли.

- Ну и бог бы уж с имя, с деньгaми, зaчем было дрaку из-зa них зaтевaть? Не они нaс нaживaют - мы их.

Никому бы ни при кaких обстоятельствaх не рaсскaзaл Витькa, кaк его обокрaли, - стыдно. Две шлюхи… Мучительно стыдно! И еще - жaлко мaть. Он знaл, что онa придет к нему, пробьется через все зaконы, - ждaл этого и стрaшился.

У мaтери в эту минуту было нa душе другое: онa вдруг совсем перестaлa понимaть, что есть нa свете милиция, прокурор, суд, тюрьмa… Рядом сидел ее ребенок, виновaтый, беспомощный… И кто же может сейчaс отнять его у нее, когдa онa - только онa, никто больше - нужнa ему?

- Не знaешь, сильно я его?..

- Дa нет, плaшмя попaло… Но лежит, не поднимaется.

- Экспертизу, конечно, сделaли… Бюллетень возьмет… - Витькa посмотрел нa мaть. - Лет семь зaделaют.

- Бaтюшки-святы!.. - Сердце у мaтери упaло. - Что же уж тaк много-то?

- Семь лет!.. - Витькa вскочил с нaр, зaходил по кaмере. - Все прaхом! Все, вся жизнь кувырком!

Мaть мудрым сердцем своим понялa, кaкое отчaяние гнетет душу ее ребенкa…

- Тебя кaк вроде уж осудили! - скaзaлa онa с укором, - Срaзу уж - жизнь кувырком.

- А чего тут ждaть? Все известно…

- Гляди-кa, все уж известно! Ты бы хоть спервa спросил: где я былa, чего достиглa?..

- Где былa? - Витькa остaновился.

- У прокурорa былa…

- Ну? И он что?

- Дa вот и спроси спервa: чего он? А то срaзу - кувырком! Кaкие-то слaбые вы… Ишо ничем ничего, a уж… мысли бог знaет кaкие.

- А чего прокурор-то?

- А то… Пусть, говорит, покa не переживaет, пусть всякие мысли выкинет из головы… Мы, дескaть, сaми тут сделaть ничего не можем, потому что не имеем прaвa, a ты, мол, не теряй время, a сaдись и езжaй в крaевые оргaнизaции. Нaм, мол, оттудa прикaжут, мы волей-неволей его отпустим, Тaдa, говорит, нaм и перед своими совестно не будет: хотели, мол, осудить, но не могли. Они уж все обдумaли тут. Мне, говорит, сaмому его жaлко… Но мы, говорит, люди мaленькие. Езжaй, мол, в крaевые оргaнизaции, тaм все обскaжи подробно… У тебя сколь денег-то было?

- Полторы сотни.

- Бaтюшки-святы! Нaгрели руки…

В дверь зaглянул длинный милиционер:

- Кончaйте.

- Счaс, счaс, - зaторопилaсь мaть. - Мы уж все обговорили… Счaс я, знaчит, доеду до дому, Мишкa Бычков нaпишет нa тебя кaрaхтеристику… Хорошую, говорит, нaпишу.

- Тaм… это… у меня в чемодaне грaмоты всякие лежaт со службы… возьми нa всякий случaй…

- Кaкие грaмоты?

- Ну, тaм увидишь. Может, поможет.

- Возьму. Потом схожу в контору - тоже возьму кaрaхтеристику… С голыми рукaми не поеду. Может, холст-то продaть уж, у меня Сергеевнa хотелa взять?

- Зaчем?

- Дa взять бы деньжонок-то с собой - может, кого зaдобрить придется?

- Не нaдо, хуже только нaделaешь.

- Ну, погляжу тaм.

В дверь опять зaглянул милиционер:

- Время.

- Пошлa, пошлa, - опять зaторопилaсь мaть. А когдa дверь зaкрылaсь, вынулa из-зa пaзухи печенюжку и яйцо. - Нa-кa поешь… Дa шибко-то не зaдумывaйся - не кувырком ишо. Помогут добрые люди. Большие-то нaчaльники - они лучше, не боятся. Эти боятся, a тем некого бояться - сaми себе хозяевa. А дойти до них я дойду. А ты скрепись и думaй про чего-нибудь - про Верку хоть… Веркa-то шибко зaкручинилaсь тоже. Дaве зaбежaлa, a онa уж слыхaлa…

- Ну?

- Горюет.

У Витьки в груди не потеплело оттого, что невестa горюет. Кaк-то тaк, не потеплело.

- А ишо вот чего… - Мaть зaшептaлa: - Возьми дa в уме помолись. Ничего, ты - крещеный. Со всех сторон будем зaходить. А я порaньше из дому-то выеду - до поездa - дa зaбегу свечечку Николе-угоднику постaвлю, попрошу тоже его. Ничего, смилостaвются. Похоронку от отцa возьму…

- Ты брaтьям-то… это… покa уж не сообщaй.

- Не буду, не буду. Только лишний рaз душу рaстревожут. Ты, глaвное, не зaдумывaйся, что все теперь кувырком. А если уж дaдут, тaк год кaкой-нибудь - для отводa глaз. Не семь же лет! А кому год дaют, смотришь - они через полгодa выходют, Хорошо тaм порaботaют, их рaньше выпускaют. А может, и годa не дaдут. Милиционер вошел в кaмеру и больше уже не выходил.

- Время, время…

- Пошлa. - Мaть встaлa с нaр, повернулaсь спиной к милиционеру, мелко перекрестилa сынa и одними губaми прошептaлa:

- Спaси тебя Христос.

И вышлa из кaмеры… И шлa по коридору, и опять ничего не виделa от слез. Жaлко сынa Витьку, ох, жaлко. Когдa они хворaют, дети, тоже очень их жaлко, но тут кaкaя-то особaя жaлость - когдa вот тaк, тут - просишь людей, чтоб помогли, a они отворaчивaются, в глaзa не смотрят. И временaми жутко стaновится… Но мaть - действовaлa, Мыслями онa былa уже в деревне, прикидывaлa, кого ей нaдо успеть охвaтить до отъездa, кaкие бумaги взять. И тa неистребимaя верa, что добрые люди помогут ей, велa ее и велa, мaть нигде не мешкaлa, не остaнaвливaлaсь, чтоб нaплaкaться вволю, тоже прийти в отчaяние, - это гибель, онa знaлa. Онa - действовaлa.

Чaсу в третьем пополудни мaть выехaлa опять из деревни - в крaевые оргaнизaции. "Господи, помоги, бaтюшкa, - твердилa онa в уме беспрерывно. - Не допусти сынa до худых мыслей, обрaзумь его. Он мaленько зaполошный - кaк бы не сделaл чего нaд собой".

Поздно вечером онa селa в поезд и поехaлa.

"Ничего, добрые люди помогут".

Онa верилa, помогут.

ГОРЕ

Бывает летом пора: полынь пахнет так, что сдуреть можно. Особенно почему-то ночами. Луна светит тихо. Неспокойно на душе, томительно. И думается в такие огромные, светлые, ядовитые ночи вольно, дерзко, сладко. Это даже — не думается, что-то другое: чудится, ждется, что ли. Притаишься где-нибудь на задах огородов, в лопухах, — сердце замирает от необъяснимой тайной радости. Жалко, мало у нас в жизни таких ночей.

Одна такая ночь запомнилась мне на всю жизнь.

Было мне лет двенадцать. Сидел я в огороде, обхватив руками колени, упорно, до слез смотрел на луну. Вдруг услышал: кто-то невдалеке тихо плачет. Я оглянулся и увидел старика Нечая, соседа нашего.

Это он шел, маленький, худой, в длинной холщовой рубахе. Плакал и что-то бормотал неразборчиво.

У дедушки Нечаева три дня назад умерла жена, тихая, безответная старушка. Жили они вдвоем, дети разъехались.

Старушка Нечаева, бабка Нечаиха, жила незаметно и умерла незаметно. Узнали поутру: «Нечаиха-то… гляди-ко, сердешная», — сказали люди. Вырыли могилку, опустили бабку Нечаиху, зарыли — и все. Я забыл сейчас, как она выглядела. Ходила по ограде, созывала кур: «Цып-цып-цып». Ни с кем не ругалась, не заполошничала по деревне. Была — и нету, ушла.

…Узнал я в ту светлую, хорошую ночь, как тяжко бывает одинокому человеку. Даже когда так прекрасно вокруг, и такая теплая, родная земля, и совсем не страшно на ней.

Я притаился.

Длинная, ниже колен, рубаха старика ослепительно белела под луной. Он шел медленно, вытирал широким рукавом глаза. Мне его было хорошо видно. Он сел неподалеку.

— Ничо… счас маленько уймусь… мирно побеседуем, — тихо говорил старик и все не мог унять слезы. — Третий день маюсь — не знаю, куда себя деть. Руки опустились… хошь што делай.

Помаленьку он успокоился.

— Шибко горько, Парасковья: пошто напоследок-то ничо не сказала? Обиду, што ль, затаила какую? Сказала бы — и то легше. А то-думай теперь… Охо-хо… — Помолчал. — Ну, обмыли тебя, нарядили — все, как у добрых людей. Кум Сергей гроб сколотил. Поплакали, Народу, правда, не шибко много было. Кутью варили. А положили тебя с краешку, возле Давыдовны. Место хорошее, сухое. Я и себе там приглядел. Не знаю вот, што теперь одному-то делать? Может, уж заколотить избенку да к Петьке уехать?.. Опасно: он сам ничо бы, да бабенка-то у его… сама знаешь: и сказать не скажет, а кусок в горле застрянет. Вот беда-то!.. Чего посоветуешь?

Молчание.

Я струсил. Я ждал, вот-вот заговорит бабка Нечаиха своим ласковым, терпеливым голосом.

— Вот гадаю, — продолжал дед Нечай, — куда приткнуться? Прям хошь петлю накидывай. А это вчерашней ночью здремнул маленько, вижу: ты вроде идешь по ограде, яички в сите несешь. Я пригляделся, а это не яички, и цыпляты живые, маленькие ишо, И ты вроде начала их по одному исть. Ешь да ишо прихваливаешь… Страсть господня! Проснулся… Хотел тебя разбудить, а забыл, что тебя нету. Парасковьюшка… язви тя в душу!.. — Дед Нечай опять заплакал. Громко. Меня мороз по коже продрал — завыл как-то, как-то застонал протяжно: — Э-э-э… у-у… Ушла?.. А не подумала: куда я теперь? Хошь бы сказала: я бы доктора из города привез… вылечиваются люди. А то ни слова, ни полслова — вытянулась! Так и я сумею… — Нечай высморкался, вытер слезы, вздохнул. — Чижало там, Парасковьюшка? Охота, поди, сюда? Снишься-то. Снись хошь почаще… только нормально. А то цыпляты какие-то… черт те чего. А тут… — Нечай заговорил шепотом, я половину не расслышал, — Грешным делом хотел уж… А чего? Бывает, закапывают, я слыхал. Закопали бабу в Краюшкино… стонала. Выкопали… Эти две ночи ходил, слушал: вроде тихо. А то уж хотел… Сон, говорят, наваливается какой-то страшенный — и все думают, што помер человек, а он не помер, а — сонный…

Тут мне совсем жутко стало, Я ползком — да из огорода. Прибежал к деду своему, рассказал все. Дед оделся, и мы пошли с ним на зады.

— Он сам с собой или вроде как с ней разговаривает? — расспрашивал дед.

— С ей. Советуется, как теперь быть…

— Тронется ишо, козел старый. Правда пойдет выкопает. Может, пьяный?

— Нет, он пьяный поет и про бога рассказывает. — Я знал это.

Нечай, заслышав наши шаги, замолчал.

— Кто тут? — строго спросил дед.

Нечай долго не отвечал.

— Кто здесь, я спрашиваю?

— А чего тебе?

— Ты, Нечай?

— Но…

Мы подошли. Дедушка Нечай сидел, по-татарски скрестив ноги, смотрел снизу на нас — был очень недоволен.

— А ишо кто тут был?

— Иде?

— Тут… Я слышал, ты с кем-то разговаривал.

— Не твое дело.

— Я вот счас возьму палку хорошую и погоню домой, чтоб бежал и не оглядывался.

Старый человек, а с ума сходишь… Не стыдно?

— Я говорю с ей и никому не мешаю.

— С кем говоришь? Нету ее, не с кем говорить! Помер человек — в земле.

— Она разговаривает со мной, я слышу, — упрямился Нечай. — И нечего нам мешать.

Ходют тут, подслушивают…

— Ну-ка, пошли, — Дед легко поднял Нечая с земли. — Пойдем ко мне, у меня бутылка самогонки есть, счас выпьем — полегчает.

Дедушка Нечай не противился.

— Чижало, кум, — силов нету.

Он шел впереди, спотыкался и все вытирал рукавом слезы.

Я смотрел сзади на него, маленького, убитого горем, и тоже плакал — неслышно, чтоб дед подзатыльника не дал. Жалко было дедушку Нечая.

— А кому легко? — успокаивал дед. — Кому же легко родного человека в землю зарывать? Дак если бы все ложились с ими рядом от горя, што было бы? Мне уж теперь сколько раз надо бы ложиться? Терпи. Скрепись и терпи.

— Жалко.

— Конешно, жалко… кто говорит. Но вить ничем теперь не поможешь. Изведешься, и все. И сам ноги протянешь. Терпи.

— Вроде соображаю, а… запеклось вот здесь все — ничем не размочишь. Уж пробовал — пил: не берет.

— Возьмет. Петька-то чего не приехал? Ну, тем вроде далеко, а этот-то?..

— В командировку уехал. Ох, чижало, кум!.. Сроду не думал…

— Мы всегда так: живет человек — вроде так и надо. А помрет — жалко. Но с ума от горя сходить — это тоже… дурость.

Не было для меня в эту минуту ни ясной, тихой ночи, ни мыслей никаких, и радость непонятная, светлая умерла.

Горе маленького старика заслонило прекрасный мир. Только помню; все так же резко, горько пахло полынью.

Дед оставил Нечая у нас.

Они легли ни полу, накрылись тулупом.

— Я тебе одну историю расскажу, — негромко стал рассказывать мой дед. — Ты вот не воевал — не знаешь, как там было… Там, брат… похуже дела были. Вот какая история: я санитаром служил, раненых в тыл отвозили. Едем раз. А студебеккер наш битком набитый. Стонают, просют потише… А шофер, Миколай Игринев, годок мне, и так уж старается поровней ехать, медлить шибко тоже нельзя: отступаем, Ну, подъезжаем к одному развилку, впереди легковуха. Офицер машет: стой, мол. А у нас приказ строго-настрого: не останавливаться, хоть сам черт с рогами останавливай. Оно правильно: там сколько ишо их, сердешных, лежат, ждут. Да хоть бы наступали, а то отступаем. Ну, проехали, Легковуха обгоняет нас, офицер поперек дороги — с наганом. Делать нечего, остановились. Оказалось, офицер у их чижалораненый, а им надо в другую сторону. Ну, мы с тем офицером, который наганом-то махал, кое-как втиснули в кузов раненого, Миколай в кабинке сидел: с им там тоже капитан был — совсем тоже плохой, почесть лежал; Миколай-то одной рукой придерживал его, другой рулил. Ну, уместились кое-как. А тот, какого подсадили-то, часует, бедный. Голова в крове, все позасохло. Подумал ишо тогда: не довезем. А парень молодой, лейтенант, только бриться, наверно, начал. Я голову его на коленки к себе взял — хоть поддержать маленько, да кого там!.. Доехали до госпиталя, стали снимать раненых… — Дед крякнул, помолчал. Закурил, — Миколай тоже стал помогать… Помогать… Подал я ему лейтенанта-то… «Все, говорю, кончился». А Миколай посмотрел на лейтенанта, в лицо-то… Кхэх… — Опять молчание. Долго молчали.

— Неужто сын? — тихо спросил дед Нечай.

— Сын.

— Ох ты, господи!

— Кхм… — Мой дед швыркнул носом. Затянулся вчастую раз пять подряд.

— А потом-то што?

— Схоронили… Командир Миколаю отпуск на неделю домой дал. Ездил. А жене не сказал, што сына схоронил. Документы да ордена спрятал, пожил неделю и уехал.

— Пошто не сказал-то?

— Скажи!.. Так хоть какая-то надежа есть — без вести и без вести, а так… совсем.

Не мог сказать. Сколько раз, говорит, хотел и не мог.

— Господи, господи, — опять вздохнул дед Нечай. — Сам-то хоть живой остался?

— Микола? Не знаю, нас раскидало потом по разным местам… Вот какая история. Сына! — легко сказать. Да молодого такого…

Старики замолчали.

В окна все лился и лился мертвый торжественный свет луны. Сияет!.. Радость ли, горе ли тут — сияет!

Чудик

Жена называла его – «Чудик». Иногда ласково.

Чудик обладал одной особенностью: с ним постоянно что-нибудь случалось. Он не хотел этого, страдал, но то и дело влипал в какие-нибудь истории – мелкие, впрочем, но досадные.

Вот эпизоды одной его поездки.

Получил отпуск, решил съездить к брату на Урал: лет двенадцать не виделись.

– А где блесна такая… на подвид битюря?! – орал Чудик из кладовой.

– Я откуда знаю.

– Да вот же ж все тут лежали! – Чудик пытался строго смотреть круглыми иссиня-белыми глазами. – Все тут, а этой, видите ли, нету.

– На битюря похожая?

– Ну. Щучья.

– Я ее, видно, зажарила по ошибке. Чудик некоторое время молчал.

– Ну и как?

– Что?

– Вкусная! Ха-ха-ха!… – Он совсем не умел острить, но ему ужасно хотелось. – Зубки целые? Она ж дюралевая!..

…Долго собирались – до полуночи. А рано утром Чудик шагал с чемоданом по селу.

– На Урал! На Урал! – отвечал он на вопрос: куда это он собрался? При этом круглое мясистое лицо его, круглые глаза выражали в высшей степени плевое отношение к дальним дорогам – они его не пугали. – На Урал! Надо прошвырнуться.

Но до Урала было еще далеко.

Пока что он благополучно доехал до районного города, где предстояло взять билет и сесть в поезд.

Времени оставалось много. Чудик решил пока накупить подарков племяшам – конфет, пряников… Зашел в продовольственный магазин, пристроился в очередь. Впереди него стоял мужчина в шляпе, а впереди шляпы – полная женщина с крашеными губами. Женщина негромко, быстро, горячо говорила шляпе:

– Представляете, насколько надо быть грубым, бестактным человеком! У него склероз, хорошо, у него уже семь лет склероз, однако никто не предлагал ему уходить на пенсию. А этот без году неделя руководит коллективом – и уже: «Может, вам, Александр Семеныч, лучше на пенсию?» Нах-хал!

Шляпа поддакивала:

– Да, да… Они такие теперь. Подумаешь! Склероз. А Сумбатыч?.. Тоже последнее время текст не держал. А эта, как ее?..

Чудик уважал городских людей. Не всех, правда: хулиганов и продавцов не уважал. Побаивался.

Подошла его очередь. Он купил конфет, пряников, три плитки шоколада. И отошел в сторонку, чтобы уложить все в чемодан. Раскрыл чемодан на полу, стал укладывать… Глянул на пол, а у прилавка, где очередь, лежит в ногах у людей пятидесятирублевая бумажка. Этакая зеленая дурочка, лежит себе, никто ее не видит. Чудик даже задрожал от радости, глаза загорелись. Второпях, чтобы его не опередил кто-нибудь, стал быстро соображать, как бы повеселее, поостроумнее сказать этим, в очереди, про бумажку.

– Хорошо живете, граждане! – сказал он громко и весело.

На него оглянулись.

– У нас, например, такими бумажками не швыряются.

Тут все немного поволновались. Это ведь не тройка, не пятерка – пятьдесят рублей, полмесяца работать надо. А хозяина бумажки – нет.

«Наверно, тот, в шляпе», – догадался Чудик.

Решили положить бумажку на видное место на прилавке.

– Сейчас прибежит кто-нибудь, – сказала продавщица.

Чудик вышел из магазина в приятнейшем расположении духа. Все думал, как это у него легко, весело получилось: «У нас, например, такими бумажками не швыряются!» Вдруг его точно жаром всего обдало: он вспомнил, что точно такую бумажку и еще двадцатипятирублевую он сейчас разменял, пятидесятирублевая должна быть в кармане… Сунулся в карман – нету. Туда-сюда – нету.

– Моя была бумажка-то! – громко сказал Чудик. – Мать твою так-то!.. Моя бумажка-то.

Под сердцем даже как-то зазвенело от горя. Первый порыв был пойти и сказать: «Граждане, моя бумажка-то. Я их две получил в сберкассе: одну двадцатипятирублевую, другую полусотельную. Одну сейчас разменял, а другой – нету».

Дата добавления: 2015-09-03 | Просмотры: 991 | Нарушение авторских прав