АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Локи и Демосфен

– Я позвал вас не для того, чтобы тратить время на болтовню. Как, черт побери, компьютер выкинул этот номер?

– Понятия не имею.

– Я уже в третий раз спрашиваю вас: откуда ваш компьютер вытащил портрет братца Эндера и как этой треклятой машине удалось перевести изображение в графику и засунуть в эту дурацкую Волшебную Страну? Как все это могло произойти?

– Полковник Графф, я не имею к этому никакого отношения. Я твердо уверен в одном: до сих пор никто из ребят не добирался до этого места. Волшебная Страна довольно-таки странное место, это даже не страна, это где-то за Концом Мира и…

– Да знаю я все ваши названия, только не понимаю, что они означают.

– Волшебную Страну отчасти программировали мы. Компьютер кое-что подправил, но все же мы там ориентируемся. Однако про Конец Мира слышим впервые. У нас просто нет опыта.

– Мне очень нравится, что компьютер вообще залез сюда: Питер Виггин, пожалуй, сильнее всех повлиял на личность Эндера. Ну, если не считать Валентины.

– Игра Воображения создана для того, чтобы помогать ребятам найти мир, где им хорошо.

– Вы что, все еще не понимаете, майор Имбу? Я не хочу, чтобы Эндеру нравился, конец света. Мы находимся здесь для того, чтобы предотвратить…

– Конец Мира в компьютерной игре не обязательно означает гибель человечества от лап жукеров. Он может иметь для Эндера совершенно другое, личное значение.

– Прекрасно. Какое?

– Не знаю, сэр. Я не Эндер. Спросите его самого.

– Майор Имбу, я задал вопрос вам.

– Да этих значений могут быть тысячи…

– Назовите хоть одно.

– Вы изолировали мальчика. Возможно, он мечтает вырваться из Боевой школы. Или, наоборот, с переездом сюда для него умер прежний мир, тот, в котором он жил ребенком, – Земля. А может быть, это реакция на драку в боевой комнате. Вы ведь знаете, Эндер очень чувствительный мальчик, а ему пришлось покалечить несколько человек. Отсюда и желание покончить с этим миром, с насилием.

– Все может быть совсем не так.

– Игра Воображения – это отношения ребенка с компьютером. Вместе они создают истории. Правдивые истории. То есть, я хочу сказать, отражающие внутреннюю жизнь ребенка. Это все, что я знаю наверняка.

– Я расскажу вам то, что знаю я, майор Имбу. Этот портрет Питера Виггина не мог быть получен из наших файлов здесь, в школе. Мы уничтожили его дело, в том числе и компьютерный файл, как только Эндер прибыл сюда. И, кроме того, портрет сделан совсем недавно.

– Со времени поступления Эндера прошло всего полтора года, сэр. С тех пор его брат не мог сильно измениться.

– Ну да. У него теперь другая прическа. Он целый год носил пластинку, и у него изменились очертания рта. Я получил снизу свежую фотографию и сравнил. Компьютер Боевой школы мог получить этот портрет, только если его заказали недавно, у гражданского компьютера, никак не связанного с Международным флотом. Для этого нужно оформить уйму документов. Мы ведь не можем отправиться в графство Гилфорд, Северная Каролина, и выдернуть фото из тамошних файлов. Спрашивается: кто в нашей школе подписал подобное разрешение, если я об этом не знаю?

– Вы все понимаете, сэр. Компьютер Боевой школы – это всего лишь часть сети Международного флота. Так вот, если нам требуется какой-либо портрет, мы его заказываем, но если он становится необходим для игровой программы…

– Она берет его там, где находит.

– Такое происходит не каждый день. И это делается только ради самого ребенка.

– Я понимаю, компьютер не хочет дурного, но не понимаю, чего он хочет. Старший брат опасен, старший брат не подошел для нашей программы, потому что… Ну, это самый плохой человек, с каким нам доводилось сталкиваться. Почему он так важен для Эндера? Ведь прошло столько времени.

– Если честно, сэр, я не знаю. А игровая программа не может нам рассказать, она так устроена. Да, скорее всего, она и сама не знает. Для нее это тоже – темный лес.

– То есть наш компьютер импровизирует по ходу действия?

– Возможно, и так.

– Приятно слышать. Я думал, в Боевой школе я один такой.

Восьмой день рождения Эндера Валентина отпраздновала в одиночестве на заросшем лесом заднем дворе их нового дома в Гринсборо. Она очистила землю от листьев и сосновых иголок, а потом обломком ветки долго и тщательно выписывала имя на красноватой почве. Затем построила маленький вигвам из иголок и смолистых сучьев и разожгла костер. Серый горький дым поднялся к небу, к веткам сосен над головой. Лети, лети прямо в космос, в Боевую школу.

Оттуда не было писем, и, насколько она знала, письма семьи тоже не доходили по назначению. Когда Эндера увезли, отец и мать наговаривали длинные письма каждые несколько дней. Потом – раз в неделю. Потом – раз в месяц. Через два года они уже не писали писем и не помнили дня его рождения. «Эндер умер, – с горечью думала Валентина, – потому что мы забыли его».

Она не забыла. Она скрывала от родителей, даже намеком не давала понять Питеру, как часто думает об Эндере, как часто пишет письма, на которые он не может ответить. И когда мать и отец объявили о переезде сюда, в Северную Каролину, Валентина поняла, что они больше не ждут возвращения Эндера, потому что покидали единственное место, где он мог их найти. Как он узнает, что они здесь, живут среди деревьев под тяжелым переменчивым небом? Он прожил всю свою жизнь в городе, а в Боевой школе, наверное, тоже нет ни следа природы. Разве может их новый дом стать его домом?

Валентина знала, почему они переехали сюда. Из-за Питера. Родители надеялись, что жизнь среди «дикой» (по их мнению) природы, среди деревьев и мелкой живности смягчит странный и пугающий характер их старшего сына. Казалось, так оно и вышло. Питер полюбил прогулки по открытой местности и долгие походы в окрестные леса. Иногда он уходил на целый день, прихватив с собой лишь компьютер, пакет сандвичей в рюкзаке и перочинный ножик в кармане.

Но Валентина знала, зачем он уходит в лес. Она нашла полуосвежеванную белку, чьи маленькие лапки были приколоты сучьями к земле. Видела, как Питер поймал зверька, растянул его, а потом, медленно и осторожно, чтобы не повредить внутренние органы, начал сдирать кожу. Он резал, тянул и разглядывал дергающееся тельце. Как долго умирала белка? И все это время Питер сидел рядом, прислонившись к стволу сосны, где, наверное, было беличье гнездо, играл со своим компьютером и следил, как по капельке уходит жизнь его жертвы.

Сначала Валентина испугалась, ее чуть не стошнило за столом, когда она увидела, что Питер весел, разговорчив и с аппетитом уплетает свой обед. Но потом, обдумав происшедшее, поняла, что для брата убийство было родом магии, жертвоприношением, так он успокаивал темных богов, терзавших его душу. Пусть лучше мучает белок, а не других детей. Питер всегда был садовником боли – он сеял ее, бережно выращивал и жадно поглощал созревшие плоды. Пусть он берет то, что ему нужно, в лесу, у зверей, а не у сверстников в школе.

– Образцовый ребенок, – говорили его учителя. – Хорошо бы, чтоб все наши подопечные были такими же. Он все время учится и работы вовремя сдает. Он любит учиться.

Но Валентина знала, что все это – спектакль, подделка. Да, конечно, Питер любил учиться, но учителя ничего не могли ему дать. Он занимался дома с компьютером. Рылся в библиотеках, изучал подряд банки данных, думал и (это было его любимое занятие) спорил с Валентиной. Но на людях он вел себя так, будто школьная рутина приводила его в восторг. «Ух ты, никогда бы не подумал, что лягушка внутри выглядит вот так», – говорил он, а дома, у экрана, разбирался, как филотические соединения ДНК связывают клетки в единый организм. Питер был замечательным льстецом, и учителя не могли против него устоять.

Питер перестал драться. Он больше не пытался навязать всем окружающим свою волю. Стал уживчив. Это был новый Питер.

И все в это верили. Отец и мать повторяли это так часто, что Валентине хотелось кричать: «Это вовсе не новый Питер! Это старый, только он стал хитрее! Намного ли? Он обвел вокруг пальца тебя, папа. И тебя тоже, мама. Он хитрее всех на свете. Но не хитрее меня».

– Я вот думаю, – неожиданно раздался голос Питера, – убивать тебя или нет?

Валентина прислонилась к стволу сосны, от ее маленького костра осталась только кучка едва тлевших углей.

– Я тоже люблю тебя, Питер.

– Это так легко. Ты все время повсюду разводишь свой дурацкий огонь. Надо просто сбить тебя с ног, ну, оглушить и оставить гореть. И будешь ты у нас мотыльком, по глупости полетевшим на огонь.

– А я, представь, думала о том, как бы кастрировать тебя во сне.

– Не-а, врешь. Ты думаешь о чем-нибудь эдаком, только когда я рядом. Я пробуждаю в тебе лучшие чувства. Нет, Валентина. Я решил, что не стану убивать тебя. Все будет иначе – отныне ты станешь мне помогать.

– Да ну?

Несколько лет назад угрозы Питера испугали бы Валентину. Но сейчас она не боялась. Нет, она не сомневалась, что брат сможет убить ее. Она не представляла себе поступка настолько ужасного, чтобы Питер не мог его совершить, но зато была твердо уверена, что Питер не сумасшедший. Сумасшедшие не отвечают за свои действия. Питер же управлял собой лучше, чем кто бы то ни было, кроме, пожалуй, ее самой. Питер мог отложить до лучших времен любое желание, скрыть любое чувство. А потому Валентина знала, что в самом черном приступе ярости он не причинит ей боли. Он сделает это только в том случае, если блага, получаемые от убийства, перевесят риск. А было как раз наоборот. Из-за этого она всерьез предпочитала Питера всем другим людям. Ибо в любой ситуации ее братом двигал разумный эгоизм, и для того, чтобы находиться в безопасности, ей надо было просто делать так, чтобы ее безопасность сочеталась с интересами Питера.

– Валентина, мне в голову пришла пара интересных мыслей. Я тут отслеживал передвижения русских войск…

– О чем мы говорим?

– О мире, Вэл. Ты Россию знаешь? Большую империю? Варшавский Договор? Парней, которые правят Евразией от Нидерландов до Пакистана?

– Так они же не публикуют эту информацию, Питер.

– Конечно, нет. Зато они очень даже публикуют расписания своих пассажирских и грузовых поездов. Ну я и заставил мою чудо-машинку просчитать эти расписания и выяснить, когда военные эшелоны ходят по нормальным маршрутам. Загнал туда сведения за последние три года. И получается, что уже шесть месяцев они гоняют на всех парах. Россия готовится к войне. К войне на суше.

– А Лига? А жукеры? Они куда денутся?

Валентина не вполне понимала, к чему ведет Питер, но он довольно часто затевал такие дискуссии по практической политике. Он проверял и обкатывал на ней свои идеи, а она отрабатывала технику спора. И хотя они придерживались противоположных точек зрения на то, каким должен быть мир, они редко расходились во мнениях о его нынешнем состоянии. И Питер, и Валентина уже давно научились по крохе собирать точные сведения из публикаций безнадежно неграмотных, безгранично тупых репортеров. Питер называл их видеостадом.

– Полемарх у нас русский, правда? И ему по должности положено знать, что происходит во флоте. Или они выяснили, что жукеры больше не представляют опасности для Земли, или скоро состоится генеральное сражение. Так или иначе, а война с жукерами будет окончена. Они готовятся к тому, что будет после войны.

– Если они перемещают войска… А что, если это распоряжение Стратега?

– Внутренние перевозки. Все в пределах стран Варшавского Договора.

Валентина всерьез забеспокоилась. Со времен Первого Нашествия страны Земли поддерживали видимость мира и сотрудничества. Питер обнаружил трещину в здании миропорядка. Валентина составила ясную, как воспоминание, картину мира, каким он был, пока жукеры не навязали планете единство.

– И опять все станет как было.

– Кое-что изменится. Теперь, когда у нас есть щиты, ядерное оружие можно положить на полку. Нам придется убивать друг друга тысячами, а не миллионами. – Питер ухмыльнулся. – Вэл, я знаю, как это должно произойти. Сейчас у нас есть международная армия и космический флот под фактическим руководством Америки. Но как только война окончится, эти войска растают, потому что вместе их держит только страх перед жукерами. И однажды мы проснемся утром и обнаружим, что все союзы и альянсы распались и пошли прахом. Все, кроме одного, кроме Варшавского Договора. Это будет очень интересное сражение: доллары против пяти миллионов лазерных пушек. Мы хозяйничаем в поясе астероидов, но там очень быстро кончаются редиска и сельдерей – без поставок с Земли. А на Земле хозяевами будут они.

И больше всего беспокоило Валентину то, что Питер говорил о грядущей катастрофе поразительно беспечно.

– Питер, у меня почему-то возникло ощущение, что ты думаешь обо всем этом как о золотом шансе для некоего Питера Виггина.

– Для нас обоих, Вэл.

– Питер, тебе всего двенадцать лет. А мне – десять. У них есть специальное слово для людей нашего возраста. Они называют нас детьми. И обращаются с нами, как с мышами.

– Но мы с тобой умеем думать лучше, чем обычные дети, не так ли, Вэл? Мы разговариваем совсем не как дети. И, самое главное, мы пишем не как дети.

– Наша дискуссия началась с угрозы убить меня. Питер, по-моему, мы отклонились от темы.

Ее охватило приятное возбуждение. О да, она писала куда лучше Питера. Они оба понимали это. Питер даже сказал однажды, что хорошо умеет находить у других черты, которые они ненавидят в себе больше всего, и шантажировать этим, тогда как Вэл легко отыскивает в людях те черты, которые людям нравятся, и льстит. Выражение циничное по форме и правильное по сути. Валентина кого угодно могла заставить согласиться с ее точкой зрения, могла убедить человека, что ему хочется именно того, чего ей надо. А Питер мог только заставлять людей бояться того, чем он хотел напугать. Когда он впервые объяснил все это Валентине, та не согласилась. Ей хотелось верить, что она выигрывает в спорах потому, что права, а не оттого, что умеет управлять людьми. Но сколько бы она ни говорила себе, что не хочет эксплуатировать других, как это делает Питер, ей все равно нравилось знать, что она способна влиять на взрослых, не только на их действия, но и на желания. Ей было стыдно получать удовольствие от этой власти, но время от времени она пользовалась ею. Чтобы заставить учителей, да и некоторых учеников, делать то, что ей хотелось. Чтобы убедить в чем-то мать или отца. Иногда ей удавалось даже внушить что-нибудь Питеру. И это было страшнее всего – она понимала Питера настолько, что могла залезть в его шкуру и посмотреть изнутри. В ней было больше от Питера, чем она решалась признать, даже тогда, когда отваживалась думать об этом. Пока Питер говорил, такие мысли крутились в ее голове… «Ты мечтаешь о власти, Питер, но есть область, где я много сильнее тебя».

– Я изучал историю, – сказал Питер. – Модели поведения людей, групп людей. Есть времена, когда перестраивается мир, и тогда все можно изменить, сказав одно-единственное нужное слово. Это сделал в Афинах Перикл, а потом Демосфен…

– Ну да, умудрились дважды развалить Афины.

– Перикл, допустим, да. Но Демосфен-то оказался прав насчет Филиппа…

– Или спровоцировал его.

– Ага. Вот это и делают историки: треплются о причинах и следствиях. Совершенно очевидно, что бывают периоды, когда мир шатается, и правильные слова, сказанные там, где их услышат, могут сдвинуть его туда, куда надо говорящему. Вспомни, например, Томаса Пейна, Бена Франклина, Бисмарка, Ленина.

– Это не совсем те случаи, Питер.

Теперь она возражала ему только по привычке, так как уже поняла, куда он клонит. Это было возможно. Да. Возможно.

– Я и не надеюсь, что ты поймешь. Ты все еще веришь, что в школе можно чему-нибудь научиться.

– Я понимаю больше, чем ты думаешь, Питер. Значит, ты видишь себя Бисмарком?

– Просто я знаю, как внедрять идеи в сознание общества. Вспомни, Вэл, тебе приходит в голову хорошая идея, ты делаешь из нее красивую фразу и произносишь вслух, а через две недели или через месяц слышишь, как один незнакомый тебе взрослый повторяет ее другому такому же незнакомцу. А иногда ты слышишь ее по видео или ловишь в компьютерной сети.

– Я всегда думала, что слышала эти слова раньше и что мне только мерещится, как я их сочиняю.

– Ну так ты ошибалась. В этом мире только две, может, три тысячи человек могут сравниться с нами по уму, сестренка. Большинство из них как-то перебивается с хлеба на воду. Преподают, бедные ублюдки, или исследуют что-нибудь. И лишь немногие обладают реальной властью.

– И мы принадлежим к числу этих счастливцев.

– Смешно, как одноногий кролик, Вэл.

– Наверняка их достаточно в здешних лесах.

– И все они прыгают кругами.

Валентина вообразила картинку, прыснула и тут же разозлилась на себя за то, что сочла этот ужас смешным.

– Вэл, мы можем говорить слова, которые через неделю будет повторять весь мир. Мы можем. Сейчас. Нам не надо ждать, пока мы вырастем и сделаем карьеру.

– Питер, тебе двенадцать.

– Не-а, только не в компьютерной сети. Там я могу назвать себя любым именем. Да и ты тоже.

– У нас ученический допуск, наш возраст будет ясен любому, да и вообще мы можем попасть на настоящую дискуссию только как слушатели. Нам просто не дадут говорить.

– У меня есть план.

– У тебя всегда есть план. – Она изображала безразличие, но слушала очень внимательно.

– Мы сможем попасть в сеть как полноправные взрослые под любыми именами, если отец предоставит нам свой гражданский допуск.

– А почему он должен это делать? Ученический-то у нас есть. Этого нам должно с головой хватать. Ну что, ты ему скажешь: мне нужен гражданский допуск, чтобы захватить мир?

– Нет, Вэл. Я ему вообще ничего не буду говорить. Это ты расскажешь ему, как обеспокоена моим состоянием. Как я из кожи вон лезу, чтобы в школе было все хорошо, и как меня сводит с ума то, что я не могу общаться с разумными людьми, что из-за моего возраста на меня смотрят сверху вниз, что у меня нет равного собеседника. Ты объяснишь ему, что я долго не выдержу.

Валентина вспомнила мертвую белку на поляне и поняла, что ее находка тоже входила в планы Питера. А может быть, он включил ее в свои планы потом, когда заметил, что Валентина знает.

– Ты убедишь отца разрешить нам пользоваться его гражданским допуском. Объяснишь, что псевдонимы нужны нам, чтобы скрыть наш возраст, чтобы люди могли оценивать нас только по уму, чтобы нас уважали.

Валентина могла оспаривать его идеи, но не такие заявления. Не могла же она спросить: «Почему ты решил, что заслуживаешь уважения?» Она читала про Адольфа Гитлера. Интересно, каким он был в двенадцать лет? Не таким умным, как Питер, нет, но он наверняка тоже мечтал о славе и почестях. И что случилось бы с миром, если бы он еще в детстве попал в молотилку или под копыта лошади?

– Вэл, – сказал Питер. – Я знаю, что ты думаешь обо мне. Ты вовсе не считаешь меня милым мальчиком.

Валентина кинула в него сосновой иголкой:

– Я пущу стрелу в твое черное сердце.

– Я давно собирался поговорить с тобой об этом. Но боялся.

Она засунула иголку в рот и дунула, изображая духовую трубку. Иголка полетела вниз почти отвесно.

– Еще один неудачный запуск межпланетного челнока. – Почему он притворяется слабым?

– Вэл, я боялся, что ты не поверишь мне. Не поверишь, что я могу это сделать.

– Питер, я верю, что ты способен на все. И что нет такой пакости, которую бы ты не сделал рано или поздно.

– Но, знаешь, еще больше я боялся, что ты поверишь и попытаешься остановить меня.

– Ага, значит, ты снова угрожаешь, что убьешь меня, Питер?

Он что, на самом деле думает, что может поймать ее, изображая милого неуверенного мальчика?

– Ну, у меня плохо с чувством юмора. Я извиняюсь. Ты же знаешь, это просто шутка. Мне нужна твоя помощь.

– Именно ты спасешь мир. Все наши проблемы решит двенадцатилетнее дитя.

– Ну я же не виноват, что мне двенадцать. И в том, что возможность открылась именно сейчас, тоже нет моей вины. Настало время, когда я могу управлять событиями. В эпоху перемен мир всегда склоняется к демократии, а потому побеждает самый сильный голос. Все думают, что Гитлер получил власть благодаря своим солдатам, их готовности убивать. И это отчасти верно, так как любая настоящая власть основывается на страхе смерти и бесчестья. Но его главной силой были слова, он умел говорить нужные слова в нужное время.

– Только что про себя я сравнивала тебя с ним.

– У меня нет ненависти к евреям, Вэл. Я не хочу никого уничтожать. И войны тоже не хочу. Мне нужно, чтобы мир был единым. Разве это плохо? Я не хочу, чтобы мы вернулись к старым временам. Ты читала про мировые войны?

– Да.

– Тогда должна понимать, что может произойти. Или того хуже. Однажды мы проснемся и узнаем, что живем под властью Варшавского Договора. Чарующая перспектива, правда?

– Питер, мы дети, разве ты не понимаешь этого? Мы ходим в школу, растем…

Она сопротивлялась Питеру и очень хотела, чтобы он переубедил ее. Да, она хотела этого с самого начала.

Но Питер еще не догадывался, что победил.

– Если я в это поверю, если приму это, мне придется сидеть в заднем ряду и ждать, наблюдать, как проходит мое время, и, когда я вырасту, будет уже поздно. Послушай меня, Вэл. Я знаю, что ты думаешь обо мне, как ты ко мне относишься. Я был плохим, недобрым братом. Я жестоко обращался с тобой, изводил Эндера, пока его не забрали. Но это не от ненависти. Я люблю вас обоих. Мне просто необходимо… управлять, контролировать, ты понимаешь? Для меня нет ничего важнее власти, это мой дар, я вижу слабые места людей, знаю, как пользоваться этим. Мне даже думать не приходится – все происходит само собой. Я мог бы стать бизнесменом, войти в большую корпорацию, я стал бы интриговать и маневрировать, пока не пробился бы на самый верх. И что получил бы в результате? Ничего. Мне нужно править, Вэл. Мне нужна власть. Но это должна быть власть над чем-то стоящим. Я хочу сделать то, что не удавалось никому. Объединить мир. И если будет новое нашествие, если после того, как мы разберемся с жукерами, придет новый враг, он обнаружит, что мы заселили тысячи планет, что мы ладим друг с другом, что нас невозможно уничтожить. Ты понимаешь? Я хочу спасти человечество от самоубийства.

Она никогда не слышала раньше, чтобы Питер говорил так горячо и искренне. Ни намека на насмешку, ни тени лжи в голосе. Он растет. Он стал мастером. Или же на самом деле говорит то, что думает.

– Значит, двенадцатилетний парнишка и его карманная сестренка могут спасти мир?

– Сколько лет было Александру Великому? Да я и не собираюсь проделать это за одну ночь. Просто начать надо сегодня. И я начну. Если ты поможешь мне.

– Не верю, что ты убил этих белок, чтобы произвести на меня впечатление. Тебе просто нравится это делать.

И тут Питер закрыл лицо руками и заплакал. Валентина решила, что он притворяется, но потом забеспокоилась. Может быть, очень может быть, что он действительно любит ее и, не желая упустить грандиозную возможность, открылся перед ней, показал свою слабость, чтобы завоевать ее любовь. «Он пытается дергать за ниточки, но это вовсе не значит, что он неискренен», – думала Валентина. Когда Питер отнял руки, его щеки были мокры от слез, а глаза покраснели.

– Знаю, – сказал он. – И боюсь этого больше всего на свете. Ну, что я и в самом деле чудовище. Я не хочу быть убийцей, я просто не могу с этим справиться.

«И это Питер, который никогда не показывал слабости! Ах, какой ты умный, Питер. Ты сберег свои слезы, использовал их, чтобы в нужную минуту тронуть мое сердце. И добился своего. Ибо если хоть сотая доля того, что он сказал, правда, значит, Питер вовсе не чудовище, значит, я могу удовлетворить свое собственное стремление к власти, не опасаясь потерять человеческий облик». Валентина понимала, что Питер просчитал ситуацию от и до, но верила, что именно поэтому он говорит правду. Он снимал свою броню слой за слоем, пока не добился доверия сестры.

– Вэл, если ты не будешь помогать мне, я просто не знаю, чем стану. Но если ты останешься со мной, будешь моим партнером, моей половиной, ты удержишь меня от… Ну, ты знаешь от чего.

Она кивнула. «Ты лишь притворяешься, что хочешь разделить со мной власть, – подумала она, – но теперь я могу управлять тобой, а ты об этом и не подозреваешь».

– Хорошо. Я помогу.

Как только отец согласился предоставить им свой гражданский допуск, Питер и Валентина начали экспериментировать. Они избегали тех областей, где нужно было называться настоящим именем. Это оказалось нетрудно: фамилию проверяли, только если речь шла о деньгах, а дети не нуждались в них. Им требовалось уважение, и они могли его заработать. На большинстве каналов они могли изображать кого угодно: стариков, пожилых женщин, ангелов Господних – нужно было только соблюдать определенную манеру письма. Люди будут судить о них только по словам, по мыслям. В компьютерной сети все граждане равны.

На первом этапе они использовали просто подставные имена, а не те псевдонимы, которые, по плану Питера, должны были прогреметь на весь мир. Конечно, их не приглашали участвовать в больших национальных или международных политических форумах. Придется побыть слушателями, пока их не изберут. Они слушали и учились, читали статьи, написанные знаменитостями, следили за серьезными дискуссиями и сводками новостей.

А в собраниях поменьше, где простые люди могли высказать свое мнение о мировой политике, дети вели себя по-другому. Питер настоял на том, что их высказывания должны быть поначалу скандальными и провокационными.

– Мы узнаем, как работают наши стилистические приемы, только по реакции слушателей. А на блеклые формулировки никто не обратит внимания.

Они пустили фейерверк – и люди отозвались. Замечания, появившиеся в компьютерных сетях, отдавали уксусом, а те, что приходили по почте авторам лично, и вовсе источали яд. Но зато теперь Питер и Валентина смогли понять, какие аргументы кажутся публике детскими и незрелыми. Они учились.

Когда Питер наконец решил, что они пишут совсем как взрослые, ребята похоронили первую группу подставных лиц и начали готовиться к настоящему делу.

– Мы должны полностью разделиться, – говорил он. – Будем писать на разные темы. Ни в коем случае нельзя ссылаться друг на друга. Ты будешь работать на каналах западного побережья, я – на юге. Ну, и во всяких мелких местных изданиях. А теперь пошли делать домашнюю работу.

И они занялись домашней работой. Иногда мать и отца беспокоило, что Питер и Валентина почти все время проводили вместе и о чем-то беседовали под неумолкаемый треск клавиатуры компьютеров. Но родителям было не на что жаловаться, так как оба приносили из школы отличные отметки и Валентина хорошо влияла на Питера. О да, ей удалось полностью изменить его отношение ко всему. В погожие дни Питер и Валентина гуляли по лесу, в дождь проводили время в маленьких ресторанчиках и крытых парках, спорили и писали политические комментарии. Питер тщательно создавал обе личности – так, чтобы весь комплекс его идей можно было непротиворечиво разделить на двоих. Он сотворил также парочку второстепенных персонажей, чтобы создать видимость «третьей партии».

– И пусть оба наших героя соберут под свои знамена как можно больше последователей, – сказал он.

Однажды, устав писать и переписывать текст и отчаявшись удовлетворить чересчур требовательного Питера, Валентина взвилась:

– Пиши сам!

– Не могу, – спокойно возразил он. – У наших ораторов не должно быть ничего общего. Ты забываешь, что потом, когда мы прославимся, кто-нибудь обязательно проведет сравнительный анализ. Нам надо писать так, чтобы ни один компьютер не увидел сходства.

И она принялась за работу. Ее персонаж носил имя Демосфен – у Питера действительно было странное чувство юмора. Себя он назвал Локи. Любому ясно, что это не фамилии, а псевдонимы, но это входило в планы конспираторов.

– Пускай они ломают головы, пытаясь угадать, кто мы.

– Но если мы станем по-настоящему знамениты, правительство начнет расследование и все узнает.

– До того как это случится, мы успеем окопаться в полный профиль. Конечно, люди будут здорово шокированы тем, что Локи и Демосфен – всего лишь пара детишек, но, видишь ли, к тому времени они уже привыкнут слушать и слушаться нас. Наш авторитет не пострадает.

Теперь они сочиняли дискуссии. Валентина делала некое заявление, а Питер под вымышленным именем старался опровергнуть его. Она отвечала точно и разумно – и начиналась словесная драка: резкие выпады и реки хорошей политической риторики. У Валентины был нюх на аллитерацию, ее фразы легко запоминались. Вылизав сценарий, они переносили действие в компьютерную сеть, делая разумные паузы в полемике, чтобы создать ощущение спонтанности и естественности. Иногда в дискуссию влезали посторонние, но Питер и Валентина либо вовсе не обращали на них внимания, либо слегка изменяли программу, подстраиваясь к новой ситуации.

Питер аккуратно записывал самые лучшие реплики, а потом проверял, не вынырнут ли они где-нибудь в другом месте. Это случалось не всегда, но все же многие формулировки повторялись раз за разом в больших дискуссиях по престижным каналам.

– Нас читают, – отмечал Питер, – наши идеи просачиваются в умы.

– Наши афоризмы.

– Это всего лишь способ измерения. Смотри-ка, мы приобретаем влияние. Нас еще не знают по именам, но уже обсуждают поднятые нами проблемы. Мы определяем повестку дня. Вперед, сестренка, мы пробьемся.

– Может, нам стоит взять штурмом большой форум?

– Нет. Подождем, пока они сами нас не пригласят.

Они работали уже семь месяцев, когда один из каналов западного побережья прислал Демосфену письмо с предложением вести еженедельную колонку в очень приличной передаче новостей.

– Но я не справлюсь в этой работой, – сказала Валентина. – Я даже ежемесячный обзор не потяну.

– Во-первых, это два разных жанра. Во-вторых, потянешь.

– Нет. Я еще ребенок. У меня опыта нет.

– Скажи, что ты согласна, по, поскольку у тебя нет желания сбрасывать маску, они должны платить тебе гонорар не деньгами, а компьютерным временем. Выцарапай у них новый допуск на имя их корпорации.

– И если правительство захочет узнать, кто я…

– Ему объяснят, что ты анонимный подписчик Комп-Сети. Так мы выведем из игры отцовский допуск. Я только одного не понимаю: почему Демосфена пригласили раньше, чем Локи?

– Потому что таланту всегда отдают предпочтение.

Это была замечательная, увлекательная игра. Но Валентине совсем не нравилась политическая позиция, навязанная Демосфену Питером. Ее персонаж понемногу стал превращаться в злобного, параноидального публициста антиваршавского направления. Это беспокоило ее еще и потому, что в их тандеме именно Питер знал, как управлять людскими страстями, и ей все время приходилось обращаться к нему за помощью. Зато Локи был умерен, корректен и старался каждому сопереживать. В этом был свой смысл, ведь, будучи созданием Валентины, Демосфен не мог не обладать также и даром сопереживания, а Локи, случалось, играл на чувствах людей, только тоньше. Но эта путаница слишком крепко привязывала Валентину к Питеру. Она не могла использовать Демосфена в своих интересах. Просто не знала как. Впрочем, идея работала в обе стороны. Питер тоже не мог обойтись без ее советов. Или мог?

– Я думала, ты хочешь объединить мир. Если я напишу это так, как ты от меня требуешь, Питер, получится, что я призываю к войне со странами Варшавского Договора.

– Да не к войне! Ты требуешь, чтобы они убрали глушилки с компьютерных сетей, прекратили перехват. Свободный обмен информацией. Господи, это же черным по белому записано в Конституции Лиги.

Вовсе не желая этого, Валентина заговорила голосом Демосфена, хотя мнения, которые она высказывала, никак не могли принадлежать ему.

– Всем известно, что, согласно той же конституции, страны Варшавского Договора рассматриваются как единое целое. Они никогда не пытались ограничить международные каналы. А характер обмена информацией между участниками Варшавского Договора есть их собственное внутреннее дело. И только на этом условии они согласились признать Америку Гегемоном Лиги.

– Ты защищаешь позицию Локи, Вэл. Доверься мне. Ты должна призывать к роспуску Варшавского Договора. Тебе нужно завести, разозлить массу народа. А потом, когда ты «начнешь понимать» необходимость компромисса…

– Они перестанут меня слушать и развяжут войну.

– Вэл, поверь, я знаю, что делаю.

– Почему я должна верить? Ты вовсе не умней меня, и в этих делах у меня нет опыта.

– Мне тринадцать, а тебе – десять.

– Почти одиннадцать.

– И я знаю, как это делается.

– Ладно, будь по-твоему. Но эту чушь про «свободу или смерть» я писать не буду.

– Будешь, будешь.

– В один прекрасный день, когда все узнают, кто мы такие, многим станет интересно, отчего твоя сестра так ратовала за войну. Спорим, ты расскажешь им, как заставлял меня писать все это?

– Слушай, малышка, ты уверена, что у тебя нет месячных?

– Ненавижу тебя, Питер Виггин.

Хуже всего было то, что ее статьи начали печатать местные газеты. Отец читал ее писанину вслух за столом.

– Наконец-то у них появился парень, который умеет думать, – говорил он и цитировал в доказательство несколько наиболее ненавистных Валентине пассажей. – Мы будем дружить с этими русскими захватчиками, пока не разделаемся с жукерами. Но после победы… Не оставлять же нам половину цивилизованного мира на положении илотов [2], не так ли, дорогая?

– Ты воспринимаешь все это слишком серьезно, – отвечала мать.

– Мне нравится этот Демосфен. Ну, направление его мыслей. Удивляюсь, почему он не появляется на главных каналах. Я искал его выступления во время последних дебатов о международных отношениях. Ты знаешь, он не участвовал.

У Валентины пропал аппетит, и она вышла из-за стола. Вскоре за ней последовал Питер.

– Итак, тебе не нравится лгать отцу, – сказал он. – Ну и что? На самом деле ты не лжешь ему. Ведь он не знает, что ты Демосфен, а Демосфен говорит вовсе не то, что ты думаешь. Две эти лжи отменяют друг друга. Аннигилируют.

– Неудивительно, что Локи слывет болваном. При таких логических построениях.

Но ее раздражало не то, что она солгала отцу. Тот во всем соглашался с Демосфеном, а ей казалось, что к ее персонажу могут прислушиваться только дураки.

Через несколько дней Локи предложили вести колонку в программе новостей в Новой Англии – тамошние воротилы хотели противопоставить его спокойную позицию растущей популярности Демосфена.

– Неплохо для ребятишек, у которых всего восемь волос в паху на двоих, – сказал Питер.

– От еженедельной колонки до мирового господства длинный путь, – напомнила Валентина. – Такой длинный, что никто еще не прошел его до конца.

– Ошибаешься. Кое-кто прошел. Не этим путем, но похожим. В своем первом выступлении я собираюсь сказать пару гадостей о Демосфене.

– Идет. Но Демосфен не будет замечать существования Локи.

– До поры до времени.

Теперь они зарабатывали достаточно и пользовались отцовским допуском, только если им срочно требовалась проходная фигура. Однажды мать заметила Питеру, что они с сестрой слишком много времени проводят за компьютером.

– «Джек все работал и не играл – и невеселым мальчиком стал».

Питер сделал вид, что у него задрожали руки, и ответил:

– Если ты считаешь, что я должен остановиться, думаю… Я справлюсь с собой. В этот раз у меня получится.

– Нет, нет, – запротестовала мать. – Я вовсе не хочу тебя останавливать. Только… будь осторожен, вот и все.

– Я очень осторожен, мама.

Ничего не произошло, ничего не изменилось за прошедший год. Эндер был уверен в этом, но откуда тогда кислый привкус во рту? Он все еще лидировал в личном зачете, и теперь никто не сомневался в заслуженности его результата. В девять лет он стал взводным в армии Фениксов, командовала которой Петра Акарнян. Он вел свои ежевечерние практические занятия, теперь их посещала элитная группа солдат, отобранных командирами армий, любой желающий из новичков принимался без разговоров. Алаи командовал взводом в другой армии, что не мешало им с Эндером оставаться друзьями. Шеи взводным не стал, но это тоже не имело значения. Динк Микер наконец согласился стать командиром и сменил Носатого Рози, который перестал командовать армией Крыс, потому что окончил школу. Все хорошо, все просто прекрасно, лучше не придумаешь…

Отчего же так ненавистна жизнь?

Он вошел в неизменный ритм игр и тренировок. Ему нравилось обучать ребят из своего взвода, а они были готовы идти за ним в огонь и в воду. Его уважали все, на вечерних занятиях к нему обращались с почтением. Туда приходили командиры – изучать его работу. В столовой другие ребята подходили и спрашивали разрешения присесть рядом. Даже учителя были вежливы.

От всего этого ему хотелось кричать.

Эндер следил за мальками своей собственной армии, за новичками, только что покинувшими свои запуски, смотрел, как они играют, как передразнивают своих командиров, когда уверены, что их никто не видит. И еще было товарищество старых солдат, тех, кто провел рядом годы. Они тоже шутили и смеялись, вспоминали прежние бои, давно покинувших школу командиров и солдат.

Но у его старых друзей не было для него ни смеха, ни воспоминаний. Только удовольствие от хорошо сделанной работы. Больше ничего. Сегодня он подумал об этом во время вечерней тренировки. Эндер и Алаи обсуждали тонкости маневрирования в открытом пространстве, Шен подошел, послушал пару минут, а потом схватил Алаи за плечи и закричал:

– Новая! Новая! Новая!

Алаи расхохотался, а Эндер смотрел, как они вместе вспоминают сражение, когда им пригодились эти маневры, когда они обошли старших ребят и…

Потом они вспомнили, что Эндер все еще стоит рядом.

– Извини, Эндер, – сказал Шен.

«Извинить. За что? За дружбу?»

– Ты знаешь, я тоже был там, – сказал Эндер.

И они снова извинились. Вернулись к делу. Вернулись к уважению. И Эндер понял, что им даже не пришло в голову включить его в свое дружеское веселье.

«Но почему они должны были решить, что я хочу быть с ними? Разве я смеялся? Разве я присоединился к ним? Я просто стоял и наблюдал, как учитель. Вот кто я для них. Учитель. Легендарный солдат. Но никак не один из них. Не тот, кого можно обнять и прошептать на ухо: «Шолом». Это осталось в прошлом, в мире, где Эндер был жертвой. Где он был уязвим. А теперь я прекрасный, уважаемый, но совершенно одинокий солдат».

Пожалей себя, маленький Эндер. Лежа на койке, он одним пальцем отстучал на клавиатуре слова:

«Бедный Эндер».

Потом посмеялся над собой и быстро стер жалобу с экрана. Не найти в Боевой школе мальчишку или девчонку, которые не были бы готовы на все, чтобы поменяться с ним местами.

Он вызвал на экран Игру Воображения и снова прошел через деревушку, которую построили гномы на холме, выросшем из тела Великана. Легко было строить крепкие стены – ребра загибались как раз в нужном направлении, и расстояние между ними было достаточным, чтобы вставить окна. Все тело разделили на квартиры, вдоль позвоночника шел длинный коридор. Тазовые кости образовывали теперь трибуны стадиона, а между ног Великана паслось стадо общинных пони. Эндер не знал, чем занимаются гномы, но они не беспокоили его, когда он проходил через деревню, и он тоже не причинял им вреда.

Он кувырком скатился с вершины бедра на площадь и пошел через пастбище. Робкие пони отбежали от греха подальше. Он не стал преследовать их. Эндер больше не понимал, как работает эта игра. В прежние времена, когда он не достиг еще конца мира, игра состояла из поединков и загадок: победи противника – или он убьет тебя, придумай, как обойти препятствие на пути к заветной цели. Но теперь никто не атаковал его, никто не объявлял войны, и, куда бы он ни шел, на пути не возникали никакие препятствия.

Кроме одного – там, в комнате, в башне замка за Концом Мира. Единственное опасное место во всей дурацкой игре. И Эндер – сколько раз он клялся себе, что больше не сделает этого! – каждый раз возвращался туда, каждый раз убивал змею и вынужден был потом смотреть в лицо своему брату и, что бы ни делал, каждый раз умирал.

И сегодня все было так же. Он попытался воспользоваться лежавшим на столе ножом, чтобы сковырнуть известку и вытащить камень из стены. Но как только ему удалось отломить первый кусок, из трещины хлынула вода, и Эндер увидел, как на экране его вышедшая из-под контроля фигурка в отчаянии пытается спастись от потопа, остаться в живых. Окна исчезли, вода поднялась, и Эндер утонул. И все это время Питер Виггин пристально следил за всем происходящим из глубины зеркала.

«Я в ловушке, – думал Эндер, – я в ловушке по ту сторону конца мира, мне не выйти отсюда». И тогда он наконец понял, откуда тот кислый привкус, сводивший рот, отодвигавший на задний план все успехи в Боевой школе. Это был привкус отчаяния.

Когда Валентина добралась до школы, у дверей стояли люди в форме. Нет, не охрана, они, скорее, болтались около, ожидая, когда важная персона внутри закончит свои дела. Они были в комбинезонах Международного флота – эту форму знали все, кто когда-либо смотрел видеозаписи сражений в космосе. С их появлением романтика вторгалась в будничный школьный день, и среди ребят царило приятное возбуждение.

Не радовалась только Валентина. Во-первых, появление солдат снова навело ее на мысли об Эндере. Во-вторых, она испугалась. Недавно кто-то опубликовал исключительно злобную рецензию на последние выступления Демосфена. И рецензия, и объект нападок обсуждались на открытой конференции по каналу международных отношений. Многие люди, обладавшие политическим авторитетом, защищали Демосфена, но многие стремились дискредитировать его. Больше всего задело Валентину замечание одного англичанина. Он писал: «Демосфен не может сохранять свое инкогнито вечно, хочет он того или нет. Он вывел из себя слишком многих разумных людей, усладил слух слишком многих глупцов и не сможет долго прятаться под своим – надо отдать ему должное – исключительно точным псевдонимом. Или он сам снимет маску, чтобы возглавить силы глупости, которые призвал под свое знамя, или эту маску сорвут его враги, чтобы понять причины болезни, породившей столь извращенное сознание».

Питеру конференция доставила огромное удовольствие, но это было понятно. А Валентина испугалась. Она боялась, что жесткие выступления Демосфена разозлили людей, достаточно могущественных, чтобы выследить ее, Валентину. Конституция запрещала такие действия американскому правительству, но был еще Международный флот. А теперь солдаты этого флота явились зачем-то в Западную Гилфордскую среднюю школу. Не морских же пехотинцев они тут собираются вербовать.

Поэтому она не удивилась, когда, включив компьютер, увидела ползущее по экрану послание:

«Пожалуйста, немедленно отключитесь и отправляйтесь в кабинет доктора Лайнберри».

Валентина провела пять минут в нервном ожидании у дверей директорского кабинета, пока доктор Лайнберри не открыла дверь и не провела ее внутрь. Последние ее сомнения рассеялись, когда она увидела, что в одном из удобных кожаных кресел сидит полный мужчина в форме полковника Международного флота.

– Вы Валентина Виггин, – сказал он.

– Да, – прошептала она.

– Я полковник Графф. Мы уже встречались.

Встречались? Когда это она имела дело с представителями Международного флота?

– Я пришел поговорить, под большим секретом, о твоем брате.

«Значит, влипла не только я, – подумала она. – Они добрались до Питера. Или это что-то новенькое? Одна из его безумных выходок? Но Питер давно остановился…»

– Валентина, ты, кажется, боишься меня. Для этого нет причин. Садись, пожалуйста. Уверяю тебя, с твоим братом все в порядке. Он оправдал все наши ожидания.

И только теперь, с трудом подавив вздох облегчения, она поняла, что солдаты пришли из-за Эндера. Эндер. Значит, это не гроза, не гибель, это просто маленький Эндер, который исчез так давно, который не имеет ни малейшего отношения к планам Питера. «Ты счастливчик, Эндер. Ты ускользнул прежде, чем Питеру удалось втянуть тебя в заговор».

– Как ты относишься к своему брату, Валентина?

– К Эндеру?

– Ну конечно.

– А как я, спрашивается, могу к нему относиться? Я не видела его и не слышала о нем с того времени, как мне исполнилось восемь.

– Доктор Лайнберри, может быть, вы оставите нас?

Директор недоуменно уставилась на Граффа.

– Нет, я передумал. Доктор Лайнберри, думаю, наша беседа с Валентиной окажется более плодотворной, если мы поговорим на свежем воздухе. Подальше от микрофонов, которые установил в этом кабинете ваш заместитель.

Впервые в жизни Валентине пришлось быть свидетелем того, как доктор Лайнберри потеряла дар речи. Полковник Графф приподнял большую картину, висевшую над директорским креслом, и вытащил из стены звукочувствительную мембрану и маленький передатчик.

– Дешевка, – поморщился Графф. – Но работает прилично. Я думал, вы знаете.

Лайнберри взяла «жучка» и тяжело опустилась в кресло. Графф сжал руку Валентины, и они вышли.

Они выбрались на футбольное поле. Солдаты отошли на достаточное расстояние и образовали огромный круг, чтобы перекрыть как можно большую площадь.

– Валентина, нам нужно, чтобы ты помогла Эндеру.

– Как?

– Мы ничего толком не знаем. Ты должна сама придумать.

– А что не в порядке?

– Это часть проблемы. Мы не знаем.

Валентина не смогла сдержать смех.

– Я не видела его три года! Все это время он провел с вами.

– Валентина, мое путешествие на Землю и обратно стоит больше, чем твой отец может заработать за всю жизнь. Кроме того, заменить меня даже на несколько дней довольно трудно.

– Один король увидел сон, – сказала Валентина, – но забыл какой. И он приказал мудрецам под страхом смерти растолковать его. И только Даниил смог объяснить ему, в чем дело, потому что был пророком.

– Ты читаешь Библию?

– В этом году мы проходим классику, переведенную на английский. Я не пророк.

– Если б я мог, я рассказал бы тебе все, что знаю про Эндера. Но это займет часы, а возможно, и дни. И потом, мне придется поместить тебя под стражу до конца войны, потому что все это строго секретно. Давай посмотрим, что я могу тебе рассказать. У нас в школе есть одна хитрая компьютерная игра… – И он рассказал ей про Конец Мира и запертую комнату и про лицо Питера в зеркале.

– Но ведь это компьютер, а не Эндер поместил туда портрет. Почему бы вам не спросить машину?

– Потому что она не знает.

– А я, значит, должна знать.

– Уже второй раз Эндер заводит игру в тупик. Приходит к задаче, не имеющей разумного решения.

– Первую он решил?

– Не сразу.

– Тогда дайте ему время – и он решит вторую.

– Не уверен, Валентина. Твой брат – очень несчастный маленький мальчик.

– Почему?

– Не знаю.

– Не много же вы знаете.

Какую-то секунду Валентина думала, что толстяк рассердится. Но он вдруг рассмеялся.

– Да уж, не очень. Валентина, почему Эндер все время видит в зеркале лицо Питера?

– Он не должен. Это глупо.

– Почему глупо?

– Потому что Эндер полная противоположность Питера.

– Объясни.

Валентина не могла ничего придумать. Подробные ответы на расспросы о Питере могут навлечь на заговорщиков большую беду. Девочка знала достаточно об окружающем мире, чтобы понимать: правительство не воспримет затею Питера как серьезную угрозу своему существованию. Зато оно может посчитать Питера ненормальным и отправить в клинику – лечиться от мании величия.

– Ты собираешься солгать мне, – понял Графф.

– Я не собираюсь больше с вами разговаривать, – ответила Валентина.

– И боишься. Почему?

– Я не люблю, когда меня расспрашивают о семье. Давайте оставим семью в покос.

– Валентина, я сейчас делаю все возможное, чтобы оставить твою семью в покое. Я пришел к тебе, чтобы не тестировать Питера и не мучить расспросами твоих родителей. Я пытаюсь решить наши проблемы здесь, на месте, и прошу помощи у человека, которого Эндер любит больше всех и которому он больше всех верит, возможно, у единственного человека, которому он верит. Если ты не согласишься, нам придется взяться за твою семью, и тогда мы будем действовать по своему усмотрению. Я пришел к тебе не с пустяками и так просто не уйду.

Единственный человек, кого Эндер любит и кому доверяет. Гремучая смесь боли, стыда, сожаления… Теперь она была сестрой Питера, тот стал центром ее жизни. «Для тебя, Эндер, я зажигаю огонь в день рождения. А для Питера исполняю его заветные желания».

– Я всегда думала, что вы плохой. И тогда, когда вы приходили забрать Эндера, и сейчас.

– Не притворяйся маленькой глупой девочкой. Я видел результаты твоих ранних тестов, а сейчас в Америке не наберется сотни университетских профессоров, способных соперничать с тобой.

– Эндер и Питер ненавидят друг друга.

– Знаю. Ты сказала, что они противоположны. Что ты имела в виду?

– Иногда Питер просто отвратителен.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Он злой. Просто злой, и все.

– Валентина, хотя бы ради Эндера, расскажи мне, что такого злого он делает.

– Он часто угрожает людям, что убьет их. Нет, не всерьез. Но когда мы с Эндером были маленькими, мы оба боялись его. Он говорил, что убьет нас. Вернее, он обещал убить Эндера.

– Кое-что у нас есть в записях.

– Это из-за монитора.

– И это все? Расскажи что-нибудь еще.

И она рассказала ему, что происходило во всех школах, в которые ходил Питер. Он никогда не бил других детей, по все-таки мучил их. Выискивая, чего они больше всего стыдятся, рассказывал тем людям, уважения которых добивалась его жертва. Узнавал тайные страхи и сталкивал ребят с ними.

– Он и с Эндером так поступал?

Валентина покачала головой.

– Ты уверена? Что, у Эндера не было слабостей? Он ничего не боялся и не стыдился?

– Эндеру нечего было стыдиться.

И девочка заплакала, заплакала от стыда: она предала Эндера и забыла его.

Она опять покачала головой. Невозможно объяснить, каково думать о маленьком брате, таком хорошем, которого она так долго защищала, и потом вспомнить, что теперь она союзница Питера, его рабыня, помощница в деле, находящемся полностью под контролем Питера. «Эндер никогда не поддавался Питеру, а я переметнулась, стала его частью. Эндер никогда бы не согласился».

– Эндер никогда не уступал, – сказала она.

– Чему?

– Питеру. Он не хотел походить на Питера.

Они молча шли вдоль беговой дорожки.

– А разве Эндер мог стать похожим на него?

Валентина пожала плечами.

– Я ведь уже сказала.

– Но Эндер ничего такого не делал. Он был просто маленьким мальчиком.

– Да, и мы оба хотели… хотели убить Питера.

– Ага.

– Нет, не так. Мы не говорили об этом. Эндер никогда не говорил, что хочет. Я только думала, что он тоже… Я так думала, не Эндер.

– А чего же хотел он?

– Он просто не желал быть…

– Быть чем?

– Питер мучает белок. Он прикалывает их к земле за лапки, сдирает шкурку с живых, а потом сидит и смотрит, как они умирают. То есть он делал так раньше. Сейчас перестал. Но это было. Если бы Эндер узнал, если бы Эндер видел это, наверное, он бы…

– Спас белку? Попытался вылечить?

– Нет, он просто не смог бы: жертвы Питера всегда умирают. И Эндер не сумел бы отобрать белку. Но он был бы ласков с белками. Вы понимаете? Он бы их кормил.

– И они стали бы ручными, чтобы Питеру было легче их ловить.

Валентина снова заплакала.

– Что бы ты ни делал, все идет на пользу Питеру. Все помогает ему, все, и не ускользнуть от него, не спрятаться.

– Ты помогаешь Питеру? – спросил Графф.

Она не ответила.

– Питер очень плохой человек?

Она кивнула.

– Самый плохой человек в мире?

– Откуда мне знать? Он самый плохой из тех, кого я встречала.

– И все же ты и Эндер – его брат и сестра. У вас одни и те же гены, одни и те же родители, как может он быть таким плохим, если…

Валентина повернулась к нему и закричала так, будто он пытался ее убить:

– Эндер не такой! Он не похож на Питера! Он тоже умный, но это все. А во всем остальном не похож! Совсем! Совсем! Не похож!

– Понимаю, – попытался успокоить ее Графф.

– Я знаю, что ты думаешь, ты, ублюдок. Ты думаешь, я ошибаюсь, а Эндер такой, как Питер. Может быть, я, я похожа на Питера, но не Эндер, только не Эндер. Я повторяла ему это, когда он плакал, и каждый раз, много-много раз говорила: «Ты вовсе не похож на Питера, тебе не нравится причинять людям боль, ты добрый и хороший, в тебе нет ничего от старшего брата».

– Это правда.

Его уступчивость все-таки успокоила ее.

– Еще бы, черт побери, это не было правдой.

– Валентина, ты поможешь Эндеру?

– Теперь я ничего не могу для него сделать.

– Можешь. То, что делала раньше. Просто утешь его и скажи, что ему не нравится делать людям больно, что он хороший и добрый, что он – не Питер. Последнее – самое важное. То, что он совсем не похож на Питера.

– Я могу увидеть брата?

– Нет. Ты напишешь ему письмо.

– И что это даст? Эндер не отвечает на письма.

– Он отвечал на все, что получил, – вздохнул Графф.

Потребовалась секунда, чтобы она поняла.

– Какие же вы все-таки вонючки.

– Изоляция – это идеальная среда для творческой личности. Нам нужны его идеи, а не… Впрочем, что это я? Я не собираюсь оправдываться.

«Именно это ты и пытаешься сделать», – подумала она, но промолчала.

– Он перестал работать. Плывет по течению. Мы подталкиваем его вперед, а он не хочет идти.

– Может быть, я окажу услугу Эндеру, если пожелаю вам подавиться собственной задницей.

– Ты уже помогла мне. Можешь помочь еще больше. Напиши ему письмо.

– Обещайте, что не измените в нем ничего.

– Не могу обещать.

– Тогда обойдетесь.

– Обойдемся. Я напишу сам. У нас есть твои старые письма, и мы легко сможем подделать стиль. Это не проблема.

– Я хочу видеть его.

– Он получит первый отпуск в восемнадцать лет.

– Обещали в двенадцать.

– Мы изменили правила.

– Почему я должна помогать вам?

– Да не мне. Эндеру. И какое имеет значение, что одновременно ты оказываешь услугу нам?

– Да что такого страшного вы делаете с ним там, у себя, наверху?

– Милая моя Валентина, – усмехнулся Графф, – страшное для него еще не началось.

Эндер успел просмотреть первые четыре строчки письма, прежде чем сообразил, что оно пришло не от товарища по Боевой школе. Оно появилось, как все другие письма – когда он включил компьютер, на экране загорелось: «Почта ждет». Он прочел четыре строчки, потом остановился, заглянул в конец и нашел подпись. Вернулся к началу, а потом, свернувшись калачиком на койке, раз за разом перечитывал письмо:

"Эндер!

До сих пор эти ублюдки просто не пропускали мои письма. Я писала тебе сотни раз, а ты, наверное, думал, что я тебя забыла. Но я писала. Я не забыла тебя. Я помню твой день рождения. Я помню про тебя все. Некоторые могут подумать, что теперь, когда ты стал солдатом, ты сделался жестоким и грубым, как морские пехотинцы на видео, что тебе нравится делать людям больно. Но я-то знаю, что это неправда. Ты совсем не похож на сам-знаешь-кого. Он теперь стал вести себя поприличнее, но в душе все та же сука трущобная. Может быть, ты кажешься злым, но меня тебе не обмануть. А я все та же, все еще гребу в старой каное.

Люблю тебя. Гусиные Губы.

Вэл.

Не надо писать ответ. Они его, наверное, сикоанализируют."

Конечно, письмо написано с полного одобрения учителей. Но, несомненно, написано Валентиной. Орфография слова «психоанализировать», эпитет «сука трущобная» по отношению к Питеру, употребление «каноэ» в женском роде и через «е» – все эти детские шутки могла знать только Валентина.

Вот только их было слишком много, словно кому-то надо, чтобы Эндер поверил в подлинность письма. К чему столько беспокойства, если письмо настоящее?

Но какое же оно настоящее? Даже если бы она написала его собственной кровью, это все равно была бы подделка, потому что они заставили ее это написать. Она писала и раньше, но учителя не отдавали ему письма. Те, наверное, были настоящие, а это – так, заказанное, еще одна попытка подергать за ниточки.

И отчаяние снова поглотило Эндера. Только теперь он знал его истоки, знал теперь, что именно ненавидит. Он не может управлять собственной жизнью. Они решали все. Ему оставили только игру, остальное – это учителя, их правила, планы, уроки, программа. Ему позволено лишь выбрать направление полета в боевой комнате. Единственной реальностью в этом сне была память о Валентине, о человеке, который полюбил его раньше, чем он, Эндер, начал играть, о существе, чья любовь не зависела от превратностей войны с жукерами, а они перетянули Валентину на свою сторону. Теперь она стала одной из них.

Он ненавидел их и все их игры. Ненавидел так, что даже заплакал, перечитывая пустое, заказанное письмо Валентины. Солдаты армии Фениксов заметили это и отвернулись. Эндер Виггин плачет? Это было странно и тревожно. Что-то страшное произошло сейчас в спальне. Лучший солдат Боевой школы лежит на своей койке и плачет! В комнате воцарилось глубокое молчание.

Эндер стер письмо с экрана, потом из оперативной памяти компьютера, потом вызвал Игру Воображения. Он не вполне понимал, почему ему так хочется играть немедленно, отчего он так торопится к концу мира, но он достиг его, нигде не останавливаясь по дороге. Только после прыжка с утеса, скользя на облаке над окрашенным в осенние цвета пасторальным миром, он понял, что разозлило его больше всего в письме Валентины. Слова о Питере. О том, что он, Эндер, не похож на брата. Слова, которые она так часто повторяла, успокаивая и утешая его, трясущегося от страха, ярости и ненависти после очередной выходки Питера. Ведь в этом и заключался смысл письма.

Именно об этом они должны были попросить ее. Эти сволочи знали все; знали о том, что из зеркала в комнате на башне смотрит Питер, они все поняли, для них Валентина – просто еще один способ управлять им, еще один трюк, который можно выкинуть в нужную минуту. Грязный прием. «Динк прав – они наши враги, они никого не любят, ни о ком не беспокоятся, и раз я делаю не то, чего от меня хотят, черт побери, я буду продолжать!» Была только память, всего лишь память, радость, покой – и они втоптали ее в дерьмо. Они прикончили Эндера. Он не станет больше играть.

Как и прежде, в башне замка его ждала змея, она начала разворачиваться, разрушая узор на коврике. Но Эндер почему-то не стал топтать ее ногами, а взял в руки, опустился на колени и нежно, удивительно нежно и бережно поднес змеиную пасть к губам. И поцеловал.

Он вовсе не собирался этого делать. Он хотел, чтобы змея укусила его в рот. Или – да, конечно, – намеревался съесть змею живьем, как Питер в зеркале, чтобы у него тоже кровь текла по подбородку, а изо рта свисал змеиный хвост. Но поцеловал ее.

И змея стала таять в его руках, переплавляясь в иную форму, принимая человеческое обличье, превращаясь в Валентину. И она поцеловала его в ответ.

Змея не могла все время быть его сестрой. Он слишком часто убивал ее. А Питер каждый раз пожирал ее. Просто невыносимо думать, что это была Валентина.

Они этого добивались, когда дали ему прочитать письмо? Ему было все равно.

Она поднялась с пола (в комнате, в башне замка) и направилась к зеркалу. Эндер заставил свою фигурку встать и последовать за ней. Они застыли перед зеркалом, где вместо жестокого облика Питера отражались Дракон и Единорог. Эндер протянул руку вперед и коснулся зеркала. Стена раскололась, и перед ними открылась ведущая вниз широкая лестница, покрытая ковром и наполовину заполненная радостно кричащей толпой. Вместе, рука в руке, Эндер и Валентина начали спускаться по ступенькам. Слезы туманили его взор, слезы радости – он вырвался наконец из комнаты за концом мира. И от слез, от радости он не замечал, что все приветствующие его точь-в-точь похожи на Питера. Он знал только, что, куда бы он ни пошел в этом мире, Валентина всегда будет рядом.

Валентина прочла письмо, которое передала ей доктор Лайнберри. «Дорогая Валентина, – говорилось там. – Мы выражаем наше почтение и глубочайшую благодарность за вашу помощь военному ведомству. Мы извещаем вас этим письмом, что вы награждаетесь орденской звездой Лиги Человечества первой степени. Это высшая военная награда, которую может получить гражданское лицо. К сожалению, соображения безопасности не позволяют нам публично вручить вам эту награду до успешного окончания нашей операции, однако мы хотим поставить вас в известность, что ваши усилия увенчались полным успехом. С уважением, генерал Леви, Стратег».

Когда она перечитывала бумагу в третий раз, доктор Лайнберри вынула листок из ее рук.

– Я получила указание уничтожить письмо после того, как ты его прочтешь. – Она взяла со стола зажигалку и подожгла бумагу. – Хорошие новости? Или не очень?

– Я продала своего брата, – ответила Валентина. – И мне заплатили.

– Ну-у, не слишком ли мелодраматично?

Валентина не ответила и отправилась обратно в класс. В этот вечер Демосфен выступил с яростным выпадом против законов, ограничивавших рождаемость. Люди должны иметь право заводить столько детей, сколько им хочется, а избыток населения следует отправлять на другие планеты, чтобы человечество распространилось по всей Галактике, чтобы ни беда, ни чума, ни война не могли более угрожать существованию расы. «Самый высокий титул, который только может носить ребенок, – писал Демосфен, – это кличка «Третий».

«Для тебя, Эндер», – сказала она себе, поставив точку.

Питер просто светился от радости, когда прочел.

– О, это заставит их пошевелить своими сушеными мозгами! Третий! Высокий титул! Ну ты даешь, сестренка! Ну, молодец!

Дракон

– Сейчас?

– Кажется.

– Вы должны отдать мне приказ, полковник Графф. Разве командир говорит своим подчиненным: «Кажется, пора атаковать?»

– А я не командир. Я просто учу маленьких детей.

– Полковник, сэр, я понимаю, что мешал вам, что был кнопкой на вашем стуле, но ведь все сработало, все получилось именно так, как вы хотели. Последние несколько недель Эндер просто…

– Счастлив.

– Доволен. У него все хорошо. Голова светлая, а играет он просто замечательно. И, несмотря на молодость, он готов к тому, чтобы стать командиром. Обычно мы ждем, пока не исполнится одиннадцать, но в свои девять с половиной он лучше всех, кто у нас вообще когда-либо был.

– Хм, да. Я тут пару минут думал, как назвать человека, который исцеляет рану страдающего ребенка, чтобы снова послать его в бой. Маленькая личная дилемма. Или проблема. Извините. Забудьте, что я говорил. Я просто устал.

– Спасаем мир, помни!

– Давай его сюда.

– Мы делаем то, что должны, полковник Графф.

– Кончай, Андерсон. Признайся, тебе до смерти не терпится посмотреть, как он управится с твоими шулерскими играми.

– Это просто некрасиво…

– Ну, я такой недобрый парень. Не шурши, майор, мы с тобой оба – отбросы Земли. Мне тоже не терпится посмотреть, что он станет делать. В конце концов, от его успехов зависят наши жизни. Так?

– Ты всерьез собираешься перейти на детский сленг?

– Давай, зови его, майор. Я проверю его файлы и верну ему систему зашиты. Мы не так уж плохо с ним обращаемся. Теперь у него появится возможность уединиться.

– Опять изоляция.

– Одиночество лидера. Иди давай.

– Да, сэр, я вернусь с ним через пятнадцать минут.

Дата добавления: 2015-09-18 | Просмотры: 444 | Нарушение авторских прав