АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Глава (Now)

Моему невероятно терпеливому и внимательному редактору, Розмари Брознан – она для меня и наставник, и учитель, и психолог и самый хороший друг.

Элис Маршалл, издателю, за её безмерную поддержку. Лучшему агенту в мире, Стивену Барбара, за то, что ему удаётся управляться со мной (я совершенно не понимаю, как).

Всем в фирме «Foundry Literary + Media», в особенности Ханне Гордон и Стефани Эбау.

Дейдре Фултон, которая поселила меня у себя на всё лето, пока вычитывалась эта книга. Моя благодарность «Arabica Coffee House» в Портленде, Мэн, за их великолепные кофе и тосты и моё беззастенчивое пользование их электрическими розетками.

Аллисон Джонс, за её энтузиазм, помощь и доброту, за то, что в одиночку сумела поштучно продать «Before I Fall»[32]всему населению Уильямсбурга, Вирджиния. Моей тёте Сэнди за долгие годы любви и поддержки. Всем моим дорогим участникам сайта Mends and fans. Моей семье, как всегда, за любовь ко мне. И, конечно, моим друзьям – они моя вторая семья.

[1]Ок. 158 см

[2]175 см.

[3]Prep – Preparatory school – частная школа, готовящая для поступления в престижные колледжи.

[4]Tiddle (англ.) ‑ мочиться, так говорят только маленькие дети.

[5]Ок. 9 м

[6]High school – так называется последняя ступень всеобщей средней школы в США.

[7]Прим. 5,5 км

[8]Улица, огибающая бухту Бэк Коув.

[9]Здесь очень интересная отсылка к подлинной Библии. Но в дистопическом обществе, в котором живёт Лина, выработано, по всей видимости, своё Священное Писание, этакий конгломерат Ветхого и Нового Заветов. В Ветхом Завете существует книга, называемая Книга Плача Иеремии, или просто Книга Плача, в которой Иеремия оплакивает гибель Иерусалима, и многие пассажи текста Л. Оливер перекликаются с этой книгой, например:

«Горько плачет он ночью, и слезы его на ланитах его. Нет у него утешителя из всех, любивших его; все друзья его изменили ему, сделались врагами ему». (Иеремия, гл.1:2)

«Воззри, Господи, и посмотри, как я унижен!» (Там же, 11)

«...взгляните и посмотрите, есть ли болезнь, как моя болезнь, какая постигла меня, какую наслал на меня Господь в день пламенного гнева Своего? (Там же, 12)

В то же время образ Марии Магдалины в этом дистопическом толковании Священного Писания тоже как бы создан из по крайней мере двух Марий – Марии из Мигдалы и Марии Иосиевой, и об этих двух Мариях у богословов нет одной теории. Кто говорит, что это одна и та же женщина, кто утверждает, что это разные, а кое‑кто считает Марию Иосиеву Богородицей. В подлинной Библии вообще большая путаница на этот счёт, и имеются упоминания о целом ряде других Марий. В обычной народной традиции все они слились в два‑три основных, самыми известными из которых являются, конечно, Богородица и Мария Магдалина, якобы блудница, впоследствии праведница. Эта последняя была излечена Иисусом (как известно, земным отцом которого считался Иосиф), изгнавшим из неё семерых бесов. Как бы там ни было, но то, что учила в школе Лина – это опять‑таки компиляция разных книг Нового Завета, и в Марии Магдалине Дистопической слились все эти легендарные Марии. Так что здесь мы видим целый клубок связей: Плач Марии по Христу слился с Плачем Иеремии, Мария Магдалина, погибшая от любви – это собирательный образ падшей женщины и раскаявшейся грешницы, в молитвах возносившейся ангелами на небо, а также всех прочих Марий, в том числе и жены Иосифа.

[10]Дурашка (англ.)

[11]Напоминаем тем, кто забыл: в Америке очень популярны окна со скользящими рамами, открывающимися вверх.

[12]Рассказ Э. А. По «Сердце‑обличитель».

[13]Сладкая американская выпечка, по форме напоминающая кекс, но из воздушного теста с различными добавками – изюмом, черникой или шоколадом.

[14]102є по Фаренгейту – прим. 38є Цельсия.

[15]Американская пословица

[16]Напоминаем: 1й год в старшей школе называется фрешман, 2й – софомор, 3й – юниор, 4й – сениор.

[17]Портленд находится на не очень резко выраженном полуострове.

[18]Микстура, употребляющаяся при проблемах с пищеварительным трактом.

[19]Шипучий напиток из разных кореньев и трав, весьма популярный в Америке.

[20]Не ошибка. В оригинале действительно вдруг сантиметры вместо дюймов.

[21]Музыкальный инструмент и предмет декора, состоящий из полых трубочек, между которыми подвешен маятник. Они издают звуки, колыхаясь под ветром. У этой штуковины устоявшегося русского названия пока нет.

[22]Ок. 15 м

[23]Прим. 200 м.

[24]У. Шекспир, сонет № 18, пер. Б. Пастернака

[25]Элизабет Браунинг. Сонет № 43, пер. Л. Рогожевой

[26]Стихотворение американского поэта.Э. Э. Каммингса (1894 – 1962).

[27]27є Цельсия

[28]Скрэббл (англ. Scrabble – «рыться в поисках чего‑либо») – настольная игра, в которую могут играть от 2 до 4 человек, выкладывая слова из имеющихся у них букв в поле размером 15 x 15. В русскоязычной среде известна под названием «Эрудит».

[29]Кататония – психопатологический синдром, основным клиническим проявлением которого являются двигательные расстройства. В структуре кататонического синдрома выделяют кататоническое возбуждение и кататонический ступор.

[30]Для тех, кто не знает или позабыл: на Западе не принято выставлять покойника в открытом гробу.

[31]Болеутоляющее, основная часть которого – ибупрофен.

[32]Дебютный роман Лорен Оливер, вышедший в 2010 г.

THEN



В начале был огонь. Огонь в моих ногах и лёгких; огонь, рвущийся через каждый нерв и клетку в моём теле.
Это то, как я рождаюсь снова, в боли: я появляюсь из духоты и темноты.
Я пробираюсь сквозь тёмное, сырое пространство странных звуков и запахов.
Я бегу, и когда бежать мне уже не под силу, я хромаю, а когда я не могу уже сделать и этого, я ползу, сантиметр за сантиметром, впиваюсь ногтями в почву, как червяк, скользящий по поверхности дикой пустоши.
Я истекаю кровью, как было, когда я родилась.
Я не уверена, как далеко я забрела в Дебри, и как долго я пробиралась все глубже и глубже в лес, когда понимаю, что падаю.
Хотя бы ты один из регуляторов должен был задеть меня, пока я лезла по забору.
Пуля зацепила меня, чуть ниже моей подмышки, и теперь моя футболка влажная от крови. Всё же, мне повезло.
Рана небольшая, но один только вид этой крови, отсутствие кожи, делает всё реальным: это новое место, эти чудовищные, огромные заросли повсюду, что произошло, что у меня осталось.
Что отняли у меня.
Мой желудок пуст, но так или иначе, меня рвёт. Я кашляю и выплёвываю желчь на низкорослые блестящие листья, окружающие меня.
Надо мной щебечут птицы. Вышедшее на разведку животное быстро прячется обратно в заросли.
Думай, думай. Алекс. Подумай, чтобы сделал Алекс.
Алекс здесь, прямо здесь. Представь.
Я снимаю футболку, отрываю край и туго обвязываю вокруг груди, чтоб зажать рану и остановить кровь.
Я совершенно не имею понятия где я, или куда иду.
Единственная моя мысль - это двигаться, продолжать идти, глубже и глубже, дальше от забора и мира собак, оружия и...
Алекс.
Нет. Алекс здесь. Ты должна представить.
Шаг за шагом, прибиваясь сквозь колючие кусты, рой ос и комаров, туман, ломая толстые, широкие ветки.
В какой-то момент я оказываюсь у реки: я так слаба, меня почти уносит ее потоком.
Ночью льёт проливной дождь, беспощадный и холодный: забиваюсь меж корнями огромного дуба, в то время, как вокруг меня кричат, пыхтят и скребутся невидимые в темноте животные.
Я слишком напугана, чтобы спать; если я усну, я умру.
Я не рождаюсь внезапно новой Линой.
Идти, шаг за шагом, сантиметр за сантиметром.
Ползу, покрываясь пылью, рот заполнен привкусом дыма.
Ноготь за ногтём, как червяк.
Вот так приходит в мир новая Лина.
Когда я не могу двигаться вперёд, даже на дюйм, я опускаю голову на землю и жду смерти. Я слишком устала, чтобы бояться.
Тьма повсюду - надо мной, вокруг меня, звуки леса звучат для меня словно музыка, провожающая меня из этого мира. Я уже на своих похоронах.
Я погружена в узкое, темное пространство. Тетя Кэрол здесь, и Хана, и моя мама, и даже давно умерший отец.
Они все смотрят как мое тело опускается в могилу и поют.
Я в чёрном туннеле, заполненном туманом и я не боюсь.
Алекс ждёт меня с другой стороны; Алекс стоит, улыбаясь, и купаясь в лучах солнечного света.
Алекс тянущий ко мне свои руки, зовущий меня -
Эй. Эй. Проснись.
- Эй. Проснись. Ну же, давай, давай.
Этот голос тянет меня назад, прочь из туннеля, и на мгновение я ужасно разочарована, когда открыв глаза я вижу не лицо Алекса, а другое, острое и незнакомое.
Я не могу думать; мир вокруг меня разбит словно стекло.
Черные волосы, острый нос, яркие зеленые глаза - кусочки мозаики, частички картины, не имеющей для меня никакого смысла.
- Ну же, ну же, не теряй сознание... Брэм! Где, черт побери, вода?
Рука под моей шеей, а затем, наконец, спасение.
Ощущение льда, течение жидкости: вода наполняет мой рот, горло, льется по подбородку, унося с собой пыль и вкус огня.
Сначала я кашляю, давлюсь, почти плачу. Затем глотаю воду, пью большими глотками, а рука поддерживает меня за шею, и голос шепчет подбадривания.
- Все хорошо. Пей сколько хочешь. Все хорошо. Ты в безопасности.
Распущенные черные волосы словно стены палатки вокруг меня - женщина.
Нет, не женщина - девушка с губами, сжатыми в тонкую полоску, с руками, грубыми, как ива, и большими, словно корзины.
"Спасибо, - думаю я. - Спасибо, мама".
- Ты в безопасности. Все хорошо. Ты в порядке.
В конце концов, именно так рождаются дети: в чужих руках, беспомощные.
После этого жар вновь уводит меня в бессознательное состояние. Моменты бодрствования кратки, впечатления - разрозненны.
Руки, голоса; меня поднимают, надо мной кружится калейдоскоп зелени и осколки неба.
Затем - запах костра, дым и приглушенные голоса. и я чувствую, как что-то холодное и влажное прижимают к моему лбу. Жгучая боль в боку - и затем лед, облегчение.
Что-то мягкое касалось моих ног.
Я плыву между снов, каких я раньше не видела.
Они полны взрывов и насилия - сны, в которых кожа плавится, а кости превращаются в черные осколки.
Алекс никогда не придёт ко мне снова. Он пошёл вперёд и исчез в туннеле.
Во все те моменты, когда я приходила в себя, рядом со мной сидела темноволосая девушка, убеждающая выпить воды или прикладывающая холодное полотенце к моему лбу.
Её руки пахнут дымом и кедром.
И среди всего этого, среди ритма сна и бодрствования, жара и холода, я слышу слово, которое она повторяет снова и снова; слово, которое пробирается в мои сны, борется с тьмой, спасает меня от утопления: спасена. Спасена. Ты спасена.
Наконец жар отступает. Я не знаю, сколько времени проходит прежде, чем я возвращаюсь в сознание, вплываю на нем в наш мир, мягко, словно на волне, которая выносит меня на пляж.
Даже до того, как я могу открыть глаза, я чувствую запах чего-то жареного, слышу звон тарелок и бормотание голосов.
Моей первой мыслью было, что я нахожусь в доме тёти Кэрол, и она позвала меня вниз завтракать - как это происходило каждое утро.
Затем возвращается память - побег с Алексом; момент, когда все пошло наперекосяк; мои дни и ночи в Дебрях, - и я открываю глаза и пытаюсь сесть.
Однако, моё тело не слушается меня.
Я едва могу поднять голову. Ощущение такое, будто меня заточили в камень.
Черноволосая девушка, та, которая нашла и принесла меня сюда - я, правда, не знаю, куда - стоит в углу рядом с большой каменной раковиной.
Она резко оборачивается, когда слышит, как я шевелюсь в кровати.
- Спокойно, - мягко произносит она, отходя от раковины; ее руки в воде по самый локоть.
Лицо у неё проницательное, крайне настороженное, как у животного. Её зубы маленькие, слишком маленькие для её рта и слегка кривые.
Она пересекла комнату и присела у кровати.
- Ты была без сознания целый день.
- Где я? - прохрипела я. Осипший голос резал слух и был распознаваем только мной.
- Главная база. - говорит она и пристально смотрит на меня. - Это то, как мы называем её, во всяком случае.
- Нет, я имею в виду...
Я изо всех сил старалась собрать воедино то, что произошло после того, как я перелезла через забор.
Всё о чём я могла дума, это об Алексе.

- Я имею в виду, я в Дебрях?

Оттенок подозрения, возможно недоброжелательности, промелькнул на её лице.
- Да, мы в свободной зоне, - ответила она осторожно, затем встала, отошла от кровати, не вымолвив больше ни одного слова, и скрылась в тёмном дверном проёме.
Я не могла отчётливо расслышать, о чём говорили голоса внутри здания. Страх спазмами скручивал меня изнутри,я задавалась вопросами: правильно ли то, что я упомянула о Дебрях и безопасны ли эти люди.
Я никогда раньше не слышала, чтобы кто-то называл неподконтрольные территории "свободной зоной".
Но нет. Кем бы они ни были, мы по одну сторону; они спасли мне жизнь, заботились обо мне, проявляя милосердие, все эти дни.
Мне удаётся подтянуть себя в полусидячее положение, поддерживая голову о твёрдую, каменную стену позади меня.
Вся комната - это сплошной камень. Грубые каменные полы, каменные стены, местами покрытые черной плесенью, старая каменная раковина с ржавым краном, который наверняка уже много лет как сломан.
Я лежу на жесткой, узкой кровати, покрытой ветхим одеялом. Также в комнате находятся жестяные ведра, стоящие в углу, где когда-то была раковина, и деревянный стул - это все, что есть из мебели.
В моей комнате нет окон, нет света - лишь два фонарика, работающих на батарейках - на всякий случай - освещают комнату слабым голубоватым светом.
Одна из стен украшена маленьким деревянным крестом, в середине которого распят мужчина.
Я узнаю этот символ - крест одной из старых религий, из времен до изобретения Исцеления. Но я не помню, какой именно религии.
Внезапно я вспоминаю урок Истории Соединенных Штатов в младшей школе и миссис Дернлер, которая смотрит на нас из-за своих огромных очков, тыкает пальцем в открытую книгу и вещает:

- Видите? Видите?! Это старые религии загрязнили все любовью. Они воняли этой болезнью, она сочилась из них, словно кровь.
И, конечно же, в те времена это казалось ужасным, но правдивым.
Любовь - самое смертельное из всего, что может причинить нам вред.
Любовь - она убивает тебя.
Алекс.
И неважно, есть ли она у тебя...
Алекс.
...или же ты ее лишен.
Алекс.
- Ты была наполовину мертва, когда мы нашли тебя, - ровным голосом говорит девушка с черными волосами, вновь заходя в комнату.
Она осторожно держит глиняную чашу двумя руками.
- Даже больше, чем наполовину. Мы не думали, что сможем спасти тебя, но я считала, что мы должны попытаться.
Она с сомнением смотрит на меня, неуверенная, стоила ли я таких усилий, и в этот момент я вспомнила о своей двоюродной сестре Дженни, которая стояла с упертыми в бока руками,
разглядывая меня, и я быстро закрываю глаза, чтобы вытеснить из головы все эти воспоминания и поток образов из моей прошлой жизни, которая сейчас мертва.
- Спасибо, - проговорила я.
Она пожимает плечами и произносит:
- Добро пожаловать, - но создается впечатление, что это не так.
Она ставит деревянный стул рядом с кроватью и садится на него.
Ее длинные черные волосы завязаны в хвост около левого уха, за которым виднеется знак исцеленного - шрам в виде треугольника - такой же, как и у Алекса.
Но она не может быть исцелена; она здесь, по другую сторону от забора - Изгой.
Я пыталась сесть, но после нескольких секунд борьбы мои силы иссякли, и я откинулась обратно.
Я чувствую себя марионеткой, которая постепенно оживает. У меня жуткая боль в глазах, и, посмотрев вниз, я вижу, что на моей коже до сих пор сетка порезов, ссадины и царапины, укусы насекомых и коростины.
В глиняной чаше, которую держит девушка, виден прозрачный с зеленованым оттенком бульон. Она хочет дать его мне, но не решается.
- У тебя хватит сил?
- Конечно, хватит, - отвечаю я более резко, чем хотелось бы.
Чаша тяжелее, чем я думала. Я с трудом могу поднести ее ко рту.
Мое горло словно ободрано, словно оно наждачная бумага, и бульон для него просто рай, и хоть имеет болотный привкус, я делаю огромные глотки.
- Медленнее, - говорит девушка, но я не могу остановится.
Я вдруг понимаю, что очень голодна.
Даже когда я доедаю весь бульон, голод не отступает, хотя живот уже скручивает от боли.
- Тебя же стошнит, - говорит девушка, качая головой, и забирает у меня чашу.
- Еще есть? - хрипло выдыхаю я.
- Позже, - отвечает она.
- Пожалуйста, - голод, как змея, захлестывает меня, поедает изнутри.
Она вздыхает, встает и исчезает в дверном проеме.
Мне кажется, я слышу, как голоса в коридоре нарастают. Затем вдруг наступает тишина.
Девушка с черными волосами возвращается со второй чашей бульона.
Я беру чашу у нее, он опять садится, притягивая колени к себе, как ребенок. Ее колени костлявые и загорелые.
- Итак, - говорит она, - откуда ты сбежала?
Когда я опускаю глаза, она поправляется:

- Всё в порядке. Если не хочешь, ты можешь не говорить этого.
- Нет, нет. Всё нормально.
Я медленно глотаю из чаши, наслаждаясь его странным землянным привкусом, словно его варили из камней.
Насколько я знаю, это было именно так. Алекс рассказывал мне, что Изгои - люди, живущие в Дебрях - все делают из подручных материалов.
- Я из Портленда, - очень скоро чаша опять опустела, хотя змеи в животе никуда не делись. - Где мы сейчас?
- На несколько миль восточнее Рочестера, - ответила она.
-Рочестер, Нью-Хемпшир?-спросила я
Она ухмыляется:
- Да. Ты должно быть шла пешком. И как долго?
-Я не знаю.
Я прислоняюсь головой к стене.Рочестер, Нью-Хемпшир
Я, должно быть, обошла петлей северную границу, когда потерялась в Дебрях, я сейчас в шестидесяти милях от юго-запада Портленда.
Я опять утомилась, хоть и проспала несколько дней.
- Я совсем потеряла счет времени.
- Да ты пробивная, - говорит она. Я не очень уверена, что это значит, но догадываюсь.
- Как у тебя получилось?
- Я была... Я была не одна, - произнесла я, и змеи в животе начали расти. - Я имею в виду, здесь должна быть не только я.
- Ты была с кем-то еще? - ее взгляд стал пронзительным, глаза потемнели почти как ее волосы. - С другом?
Я не знаю, как поправить ее. Мой лучший друг. Мой парень. Моя любовь.
Но я еще не знакома с этим словом, поэтому я просто киваю.
- Что случилось? - немного мягче спросила она.
- Он... Он не смог, - в ее глазах застыло понимание, когда я сказала "он", если мы бежали из Портленда вместе, то мы больше, чем друзья.
К счастью, она не уточняла.
- Мы бежали к границе, но затем регуляторы и охранники...
Боль в животе усиливается.
- Их было слишком много.
Она резко встает, достает из угла одно жестяное ведро, ставит его около кровати и снова садится.
- Были слухи, - вскоре говорит она. - История о большом побеге из Портленда, много полицейских и прикрытия.
- Что ты знаешь об этом? - Я снова пытаюсь сесть, но спазмы в животе не дают мне это сделать, и я опять откидываюсь на стену. - Ты знаешь, что случилось с... с моим другом?
Я спашиваю ее, хотя сама все знаю. Конечно, знаю.
Я видела, как он стаял там весь в крови и как они напали на него, словно черные муравьи из моих снов.
Девушка ничего не ответила, ее рот плотно сжат в тонкую линию, и она качает головой. Ей нечего сказать что-то еще - я явно ее понимаю. На ее лице отразилось сочувствие.
Змея полностью разматывается и начинает хлестать. Алекс, Алекс, Алекс - причина всего: моей новой жизни, чего-то лучшего - превращается в пепел.
Ничего никогда не будет хорошо.
- Я просто надеялась... - Я тихо вздохнула, что-то в моем желутке начинает вырываться наружу, меня тошнит.
Она вздыхает, я слышу, как она встает и отчищает стул недалеко от моей кровати.
- Я думаю... - Я заставляю себя сказать и пытаюсь подавить тошноту. - Я думаю, мне пора...
И тогда я опрокидываюсь на кровати, и меня тошнит в то ведро, которое она поставила у кровати.
- Я знала, что ты себя доведешь до болезни, - сказала девушка, покачивая головой, и скрылась в коридоре.
Через секунду она высовывает свою темную голову из-за двери.
- Кстати, я Рейвен.
- Лина,- произношу я, и слово вызывает новую волну тошноты.
- Лина, - повторяет она. Она стучит костяшками пальцев по стене одни раз. - Добро пожаловать в Дебри.
Затем она исчезает, и я остаюсь одна с ведром.
Позже вечером Равен приходит с бульоном, и я пытаюсь его съесть. На этот раз медленно, пытаясь удержать его в себе.
Я до сих пор слаба и еле подношу чашу к губам, поэтому Рейвен мне помогает. Я должна быть смущена, но не могу ничего чувствовать: как только стихает тошнота, ее на смену приходит полное онемение, словно ты погружаешься в ледяную воду.
- Хорошо, - говорит Рейвен после того, как я справляюсь с половиной бульона. Она забирает у меня чашу и снова исчезает.
Теперь, когда я проснулась, единственное, что я хочу, это заснуть. По крайней мере, во сне я буду с Алексом в другом мире.
Здесь, в этом мире, у меня нет ничего: ни семьи, ни дома, ни места, куда я могу пойти. Алекса тоже нет. Теперь я Изгой.

Я не могу даже плакать. Все, что внутри меня, превратилось в пыль. Я снова и снова думаю о том, что он, когда я обернулась, был за стеной дыма.
В своей голове я возвращаюсь через стену дыма, я беру его руку и тяну его.
Алекс, вернись.
Ничего не возможно сделать, только тонуть. Время смыкает вокруг меня, закрывает меня полностью.
Через некоторое время я слышу шаги, потом эхо разговоров и смех. Это, по крайней мере, дает мне сосредоточиться.
Я пытаюсь различить голоса и угадать, сколько там людей, но единственное, что у меня получается, это то, что я могу выделить несколько низких тонов (мужчины, мальчики) и высокое хихикание, случайный взрыв хохота.
Однажды я слышала, как кричит Рейвен:"Ладно, ладно", но только частично, словно все эти звуки лишь тона далекой песни.
Конечно, это логично, ведь в Дебрях парни и девушки живут в одном доме, в этот-то все и дело: свобода выбора, свобода быть рядом друг с другом, свобода прикосновений и любви, но это все далеко от реальности, и я не могу не начать паниковать.
Алекс - единственный парень, которого я действительно знала и с кем говорила. И мне не нравится думать об этих незнакомых парнях только потому, что я за стеной, и слышать их голоса и смех.
Перед тем, как я встретила Алекса, я жила почти 18 лет, полностью доверяя системе, веря на 100%, что любовь - это болезнь, что мы должны оберегать себя, что девушки и парни должны находиться отдельно друг от друга до Исцеления. Наблюдение, взгляды, прикосновения, объятья - все служит риском заражения.
Может, Алекс и изменил меня, но я не смогла победить свой страх одновременно с этим. Это невозможно.
Я закрываю глаза, глубоко дышу и пытаюсь погрузиться в глубь своего сознания, пытаюсь заснуть.
- Ладно, Синяя. Иди отсюда. Время идти спать.
Я открыла глаза. Девочка лет семи-восьми стояла в дверях и смотрела на меня.
Она худая и загорелая, на ней надеты грязные джинсы и свитер из хлопка, размер которого около 14, поэтому он слишком велик для нее: он соскользает с ее плеч, открывая лопатки, похожие на крылья птицы.
У нее светлые грязные волосы, спадающие до ее талии, и она босая. Рейвен пытается аккуратно обойти ее, держа в руках тарелку.
- Я не устала,- говорит девочка, пристально глядя на меня. Она переступает с ноги на ногу, но в комнату не заходит.
Глаза ее незабываемого синего оттенка, цвета неба.
- Не спорю, - произносит Рейвен, игриво толкая Синюю бедром. - Вон!
- Но...
- Синяя, помнишь правило номер один? - голос Рейвен становится суровее.
Синяя подносит палец к губам.
- Слушаться Рейвен, - бормочет она.
- Всегда слушаться Рейвен. И Рейвен говорит, что пора идти спать. Сейчас. Бегом!
Синяя смотрит на меня в последний раз и уходит. Рейвен вздыхает, закатывает глаза и садится на стул, что около кровати.
- Прости, - говорит она. - Все смерть как хотят увидеть новую девушку.
- Кто эти все? - спросила я. Мое горло пересохло. Я не могу встать и подойти в раковине,да и вряд ли краны работают.
В Дебрях нет сантехников. Все сети: водопровод, электричество - были взорваны несколько лет назад во время бомбежки.
- Я имею в виду, сколько вас тут?
Рейвен пожимает плечами.
- Ну, ты знаешь, все меняется. Люди приходят и уходят, переходят между поселениями. Около 20 сейчас, в июле нас было больше сорока перешедших, а зимой мы закрываем это поселение полностью.
Я кивнула, хоть и меня смущали разговоры о поселениях и перешедших. Алекс рассказывал мне немного о Дебрях, и конечно, мы однажды смогли туда попасть: в первый и единственный раз я была за стеной перед нашим большим побегом.
Перед моим большим побегом. Я вонзаю ногти в свои ладони.
- Ты в порядке?- спрашивает Рэйвен, внимательно глядя на меня.
- Я бы выпила немного воды.- сказала я.
- Вот, - говорит она. - Держи.
Она передает мне тарелку, которую она держала: в центре были две маленькие круглые котлеты, похожие на блины, но более темные и зернистые.
Она снимает помятый оловянный суповник с полки в углу, используя его, как ковш, зачерпывает немного воды из одного ведра под мойкой и несет его мне. Я лишь надеюсь, что ведро не выполняет также работу собирателя рвоты.
- Здесь тяжело найти стекло, - сказала она, когда я приподняла брови, а затем добавляет, - Бомбы.
Она произнесла это так, как будто она находится в продуктовом магазине и говорит "Грейпфрут", так, словно это было самой обычной вещью в мире.
Она снова села, рассеянно перебирая волосы своими длинными коричневыми пальцами.
Я подношу ковш к своим губам. Его края зубчатые, и пить нужно осторожно.
- Ты научишься делать это здесь, - говорит Райвен с какой-то гордостью. - Мы можем построить вещи из ничего, из отходов, мусора или костей. Увидишь.
Я смотрю на тарелку на моих коленях. Я голодна, но слова про мусор и кости заставляют меня нервничать по поводу еды.
Рэйвен, должно быть, поняла, о чем я думаю, потому что она засмеялась.
- Не беспокойся, - говорит она.
- Это не из мусора. Немного орехов, немного муки, немного масла. Это не лучшее из того, что ты будешь есть, но это позволит поддержать твои силы. Заканчиваются запасы, у нас не было поставки на неделе. Побег, действительно, застал нас врасплох.
- Мой побег?
Она кивает.
- За последнюю неделю они обходили границы всех городов в радиусах сотни миль, удвоили защиту у заборов.
Я открываю рот, чтобы извиниться, но она перебивает меня.
- Все в порядке. Они делают это каждый раз, как происходит нарушение. Они всегда беспокоятся, что начнется массовое восстание и люди бросятся в Дебри. Через некоторое время они вновь станут ленивыми и мы получим наши поставки. А тем временем... - Она кивает подбородком на тарелку. - Орехи.
Я пробую кусочек блина. Не так уж и плохо, в общем-то: поджаристый, хрустящий и лишь немного жирный, оставляющий след от масла на моих пальцах. Это намного лучше бульона, что я и говорю Рэйвен.
Она просияла, отвечая мне.
- Да, Плотва является нашим главным поваром. Он может сделать хорошую еду из ничего. Ну, он может сделать съедобной еду из ничего.
- Плотва? Это его настоящее имя?
Рэйвен заканчивает плести косу, откидывает ее за спину и принимается за другую.
- Настоящее, так же, как и другие имена, - говорит она.
- Плотва живет в Дебрях всю свою жизнь. Он родом из одного из лагерей далеко на юге, недалеко от Дэлавэра. Кто-то там, возможно, дал ему это имя. К тому времени, как он стал жить здесь, он был уже Плотвой.
- А что насчет Синей? - Спрашиваю я. Я делаю это, доедая целый первый блин, не чувствуя тошноты, затем ставлю тарелку на пол рядом с кроватью. У меня нет желания испытывать судьбу.
Рэйвен медлит всего доли секунды.
- Она родилась здесь, в этом лагере.
- Так вы назвали ее из-за ее глаз, - говорю я.
Рэйвен резко встает и отворачивается, прежде, чем сказать,
- Угу.
Она идет к полкам с мойкой и выключает фонарь, так что комната погружается еще дальше в темноту.
- Как насчет тебя? - спрашиваю я ее.
Она указывает на свои волосы.
- Ворона. - Улыбается она. - Не так уж оригинально.
- Нет, я имею в виду, ты родилась здесь? В Дебрях?
Улыбка исчезает с ее лица также быстро, как гаснет пламя свечи. В течении нескольких секунд она выглядит почти рассерженной.
- Нет, - отвечает она коротко. - Я пришла сюда, когда мне было пятнадцать.
Я знаю, что не должна, но я не могу удержаться от нажима.
- Сама?
- Да.
Она берет второй фонарь, который все еще излучает голубоватый свет и направляется к двери.
- Так, какое у тебя было имя раньше? - спрашиваю я, она вздрогнула, не поворачиваясь ко мне.
- Я имею в виду, до того, как ты пришла в Дебри.
Мгновение она стоит там. Затем она оборачивается. Она низко держит фонарь, поэтому ее лицо в темноте. Ее глаза две пустые тени, сверкающие, как черные камни в лунном свете.
- Ты привыкнешь к этому, тихо произносит она. - Все, что у тебя было, твоя жизнь, люди, которых ты знала... теперь прах.
Она качает головой и немного тверже добавляет:
- Здесь не существует тогда. Здесь есть только сейчас и то, что будет дальше.
Затем она уходит вместе с фонариком, оставив меня в кромешной тьме. Мое сердце очень быстро бьется.
Следующим утром я просыпаюсь голодной. Тарелка со второй лепешкой до сих пор здесь, я наполовину сваливаюсь с кровати, пытаясь дотянуться до него, и ударяюсь коленями о холодный каменный пол.
Жучок сидит на лепешке, раньше бы меня это оттолкнуло, но сейчас я слишком голодна.
Я щелкаю по нему, смотрю, как он убегает прочь, и ем лепешку двумя руками, а после этого облизываю пальцы. Такое случается только тогда, когда я очень хочу есть.
Я медленно встаю на ноги, опираясь на кровать. В первый раз за все дни, что я здесь, в первый раз я медленно иду до металлического ведра в углу, оставленного здесь Вороной, чтобы воспользоваться им.
Крадущаяся, с опущенной головой и покачивающая, я больше похожа на животное, чем на человека.
Я очень слаба, и мне с трудом дается путь до двери, и чтобы отдохнуть, я прислоняюсь к дверному косяку.
Я чувствую себя одной из серых цаплей с их опухшими животами, клювами и тонкими ногами, я наблюдала за ними из бухты в Портленте, я такая же искривленная, как они.
За дверью моей комнаты длинный, темный коридор, такой де каменный и без окон. Я слышу разговоры и смех, скрипы стульев, плеск воды - звуки кухни. Звуки еды.
Коридор узкий, и я держусь руками за стены, когда иду вперед, и снова начинаю чувствовать свои ноги и тело.
За дверным проемом без двери, который слева от меня, видна большая комната, с одной стороны множество полок с запасом медикаментов и чистящих средств: марлей, огромным количеством тюбиков бацитрацина, сотней коробок с мылом, бинтов, с другой стороны - четыре матраца, лежащих прямо на полу, куча сваленной одежды и одеял.
Чуть дальше я вижу другую комнату, которая, должно быть используется для сна: в ней одной есть матрасы, проложенные от стены к стене, охватывающие почти каждый сантиметр пола, так что комната выглядит, как огромное лоскутное одеяло.
Я чувствую острый укол вины. Видимо, мне отвели лучшую кровать и комнату. Это до сих пор поражает меня, заставляет думать о том, насколько я ошибалась, веря в слухи и ложь. Я считала, что Изгои были чудовищами, я думала, что они разорвут меня на части.
Но эти люди спасли меня, дали самое мягкое место для сна, ухаживали за мной, приведя в норму, и ничего не просили за это взамен.
Животные находятся по другую сторону забора: монстры, одетые в униформу. Они говорят тихо, врут и улыбаются, пока перерезают тебе горло.
Коридор резко ведет налево и начинают доноситься голоса. Я чувствую запах готовящегося мяса, и мой живот громко урчит.
Я прохожу больше комнат, некоторые для сна, одна почти пустая с полками: полдюжины банок бобов, наполовину использованный мешок муки и причудливая, пыльная кофеварка сложены в одном углу, а в другом - ведра, банки с кофе, швабры.
Справа в конце коридора еще одна большая комната, она освещена лучше остальных. Каменная раковина, похожая на ту,что в моей комнате, находится у одной из стен.
Выше, на длинной полке лежат полдюжины фонарей, которые заполняют пространство теплым светом. В центре комнаты два больших узких деревянных стола, заполненные людьми.
Когда я захожу, разговор резко останавливается: десятки глаз обращаются вверх, на меня, и внезапно я осознаю, что одета лишь в грязную футболку, которая достигает только до середины бедра.
В комнате также находятся и мужчины, сидя бок о бок с женщинами - люди всех возрастов, каждый не исцеленный - это так странно и непривычно, что у меня перехватывает дыхание.
Я окаменела. Я открываю рот, но не могу сказать ни слова. Я чувствую, как тишина давит на меня, как все эти глаза прожигают меня.
Ворона пришла мне на помощь.
-Ты должно быть голодна,- сказала она, вставая и указывая на парня, сидящего в конце стола.
Ему примерно тринадцать или четырнадцать лет - худой, поджарый, с небольшим количеством прыщей на коже.
-Белка,- сказал она четко. Еще одно странное прозвище. -Ты закончил есть?.
Он печально посмотрел в свою пустую тарелку, как будто думал, что путем телепации сможет заставить еду появиться там.
-Да,- ответил он медленно, переведя взгляд с пустой тарелки на меня и обратно. Я уперлась руками в бока.
-Тогда вставай. Лине нужно место, чтобы сесть.
-Но..,- Белка хотел начать возмущаться, и Ворона бросила на него сердитый взгляд.
-Вставай, Белка. Сделай что-нибудь полезное. Иди проверь нет ли сообщений в гнезде.
Белка бросил на меня сердитый взгляд, но встал и понес свою тарелку в раковину.
Он с грохотом бросает ее на камень, что заставляет Ворону, севшую обратно, сказать:
- Что сломаешь, за то и платишь, Белка, - раздается хихикание. Затем он поднимается по каменным ступеням в самом конце комнаты.
- Сара, дай Лине что-нибудь поесть.
Ворона продолжила есть сероватую кашу, расположенную в центре тарелки.
Девушка с охотой вскочила, как чертик из коробки. У нее огромные глаза и тело жесткое, как проволока.
Все в этой комнате худые, и все, что я вижу, это локти и плечи, острые углы.
- Давай, Лина, - она произнесла мое имя с удовольствием, словно это какая-то привилегия. - Я найду тебе тарелку.
Она указывает в угол, там стоит огромная железная кастрюля на старомодной дровяной печи.
За ней находятся тарелки и разделочные доски в случайном порядке.
Это значит, что когда я заходила в комнату, я проходила оба стола. Если раньше я неустойчиво стояла на ногах, то сейчас я боюсь, что они подогнуться в любую секунду.
Как ни странно, я нахожу различия между женскими и мужскими взглядами. Женские - острые, оценивающие, мужские же - более пылкие, словно касающиеся меня. У меня затруднилось дыхание.
Запинаясь, я подхожу к плите, у которой стоит Сара, ободряюще мне кивая, словно ребенку, хотя ей на вид не больше 12.
Я останавливаюсь у раковины, чтобы если что, можно было бы схватиться за нее.
Лица в комнате размыты, бесцветны, но некоторые выделяются: я вижу как Синяя смотрит на меня, широко открыв глаза; парень, возможно моего возраста, с соломенными светлыми волосами, готов рассмеяться с любую секунду; другой парень, немного старше, хмурится; женщина с длинными рыжеватыми волосами сидит, откинувшись на спину.
На мгновение наши глаза встречаются и мое сердце останавливается: первая мысль - мама.
Мне до сих пор не приходило в голову, что моя может быть здесь, что она должна быть здесь, в Дебрях, в одном из поселений или лагере или как бы оно там не называлось.
Женщина перемещается, я вижу ее лицо и понимаю, что нет, конечно, это не она. Она намного моложе, возможно ей столько же, сколько было моей маме, когда я ее видела в последний раз.
Я не уверена, что узнаю мою маму, если снова увижу ее; мои воспоминания о ней расплывчаты, искажены временем и сном.
- Помои, - говорит Сара, как только я добираюсь до плиты. Я истощена от перехода через комнату.
Я не верю, что это то же тело, что было способно к шести-мильным забегам в любой день, бегу вверх и вниз по холму Манджой, как будто это было ничто.
- Что?
- Помои, - она поднимает крышку со сковороды. - Так мы называем то, что едим, когда запасов нет. Овсянка, рис, иногда немного хлеба - любое зерно, которое у нас есть. Варим все вместе и вот что получается. Помои.
Мне не по себе слышать от нее проклятое слово.
Сара берет пластмассовую тарелку, на которой еще еле видны силуэты животных на ее поверхности - детская тарелка, и накладывает "помои" в центр.
Позади меня, за столом, люди снова начали говорить. Комната наполняется гулом и я чувствую себя немного лучше, ведь это значит, что хоть часть любопытных взглядов обращены не на меня.
- Хорошие новости,- жизнерадостно продолжает Сара, - Плотва принес подарок вчера вечером.
- Что ты имеешь в виду? - мне трудно понять их жаргон и структуру речи. - Были поставки?
- Лучше. - Она ухмыляется, ее взгляд скользит на крышку второй сковороды. Внутри золотисто-коричневое мясо, поджареное, хрустящее; пахнет так, что у меня почти выступают слезы. - Кролик.

Я никогда раньше не ела кролика, никогда не думала о нем, как о еде, особенно на завтрак, но сейчас я с благодарностью принимаю тарелку и еле сдерживаю себя, чтоб не набросится на мясо прямо здесь, стоя.
Хотя я предпочитаю стоять. Все что угодно, лишь бы не сидеть среди этих незнакомых людей.
Сара должно быть почувствовала мою встревоженность.
- Пошли, - говорит она, - ты можешь сесть рядом со мной. - Она берет меня за локоть и ведет меня к столу. Это неожиданно.
В Портленде все настороженно относятся к прикосновениям. Даже с Ханной мы едва обнимались, а она была моей лучшей подругой.
Меня сводит судорога и я спотыкаюсь, чуть не уронив тарелку.
- Аккуратней, - говорит блондин, который недавно еле сдерживал смех.
Он приподнимает брови, такие же светлые как и его волосы, почти невидимые. Я замечаю, что у него, как и у Вороны, есть шрам от Исцеления за левый ухом и, должно быть, тоже поддельный, как и у нее.
Только не исцеленные живут в Дебрях; только люди которые выбрали, или были вынужденны, сбежать за границы.
- Ты в порядке?
Я не отвечаю. Я не могу. Вся моя жизнь была полна страхов и предупреждений, и слова стремительно врываются в разум: незаконно, неправильно, симпатизеры, болезнь.
Я делаю глубокий вздох, пытаясь игнорировать плохое предчувствие. Это слова из Портленда, старые слова; они, как и старая я, остались за забором.
- С ней все хорошо, - встревает Сара. - Она просто голодна.
- Со мной все хорошо, - отзываюсь я эхом спустя пятнадцать секунд. Парень снова подавляет смех.
Сара проскальзывает на скамейку и похлопывает по свободному месту рядом с ней, которое освободил Белка. Ну хотя бы мы на самом краю стола и мне не надо переживать о том, чтобы есть рядом с кем-то.
Я сажусь и опускаю глаза в тарелку. Я чувствую как все смотрят на меня. По крайней мере, беседа продолжается, успокаивающий шум.
- Ешь, - Сара смотрит на меня подбадривающе.
- У меня нет вилки, - говорю я тихо. И теперь блондин взрывается смехом, долгим и громким. Как и Сара.
- Здесь нет вилок, - отвечает он, Нет ложек. Нет ничего. Просто ешь.
Я рискую поднять глаза и вижу, что люди наблюдают за мной, улыбаются, словно развлекаются. Один из них - мужчина с седыми волосами, которому, по крайней мере лет семьдесят - кивает мне, и я быстро опускаю глаза.
Все мое тело горит от смущения. Естественно, в Дебрях не заботятся о столовом серебре.
Я беру кусок крольчатины в руки и отрываю маленький кусочек мяса от кости. Кажется, что я действительно могу заплакать: ничего вкуснее я в жизни не ела.
- Вкусно, да? - спрашивает Сара и я лишь киваю в ответ. Вдруг, я забываю о комнате полной незнакомцев наблюдающих за мной.
Захватываю немного "помоев" пальцами и обсасываю их. Даже это кажется вкусным.
Если бы это увидела тет Кэрол, то она дала бы мне подзатыльник. В детстве я никогда не ела бобы, если они касались курицы; я все аккуратно разделяла на тарелке.
Тарелка слишком быстро пустеет, остается лишь несколько костей. Я подношу тыльную сторону руки ко рту. Чувствую позыв рвоты и закрываю глаза, пытаясь побороть его.
- Хорошо, - говорит Ворона, резко вставая. - Время обхода.
Комната наполняется движением: люди встают со скамеек, слышаться обрывки бесед, за которыми я не успеваю следить ("Лейд попался в ловушку вчера.", "Теперь твоя очередь навещать бабушку."), люди проходят мимо меня, шумно сбрасывают свои тарелки в раковину, поднимаются по лестнице слева от меня, прямо за плитой.
Я чувствую их тела, чувствую их запах: теплый поток человеческой реки. Мои глаза все еще закрыты, и, когда комната пустеет, приступ рвоты немного спадает.
- Как себя чувствуешь?
Я открываю глаза и вижу Рейвен, стоящую передо мной, упершись обеими руками на стол. Сара все еще сидит рядом.
Она прижала одну ногу к груди, поставив ее на скамейку, и обхватила колено руками. В таком положении он действительно выглядит на свой возраст.
- Лучше, - говорю я, и это правда.
- Можешь помочь Саре с посудой, - говорит она, - если достаточно хорошо себя чувствуешь.
- Окей, - говорю я, и она кивает.
- Хорошо. Потом, Сара, устрой ей экскурсию. Ты должна ознакомиться с поселение, Лина. Но все равно не спешите. Я не хочу снова вытаскивать твою пятую точку из леса.
- Окей, - повторяю я, и она улыбается, удовлетворенная. Должно быть она привыкла отдавать приказы. Я удивляюсь тому, насколько она взрослая.
Она говорит с еле слышным приказом, не смотря на то, что она в два раза младше других Игоев здесь. Я думаю, Хане она понравилась бы, и боль возвращается, режет меня изнутри.
- И Сара, - говорит Рейвен направляясь к лестнице, - дай Лине брюки из кладовки, хорошо? Ей не стоит разгуливать полуголой.
Я чувствую, как снова краснею и рефлекторно оттягиваю край рубашки ниже бедер. Рейвен замечает это и начинает смеяться.
- Не волнуйся, - говорит она, - нет ничего, чего бы мы не видели. - Потом она переступает через две ступеньки и исчезает.
Я мыла посуду каждый вечер в доме тети Кэрол и привыкла к этому. Но мыть посуду в Дебрях - это другая история.
Во-первых, вода. Сара ведет меня через зал в одну из комнат, мимо которой я проходила, когда шла сюда.
- Это комната, где мы храним припасы, - говорит она и на мгновение хмурится при виде пустых полок и на половину использованного мешка муки.
- Мы спустимся немного ниже, - говорит она, словно я не смогу сама это увидеть. Я начинаю беспокоиться за нее, за Синюю, за всех живущих здесь, они же одни кожа да кости.
- Здесь мы держим воду. Мы приносим ее утром - не я, конечно, я еще слишком мала. - она показывает в угол, где стоят ведра, полные ведра. Она берет одно обеими руками, ворча.
Обо большое, почти такое же, как и ее туловище.
- Кто старше - делает, - говорит она, - кто младше - мирится с ним.
Она ковыляет из комнаты, напряженная, неся ведро перед собой.
К моему смущению, я едва могу поднять одно из самых маленьких ведер. Железная рукоять с болью вонзается в ладони, которые все еще усыпаны ранами и волдырями от времени, которое я провела в Дебрях одна.
- Ты в порядке? - кричит Сара.
- Все хорошо, - отвечаю я немного резковато. Я не могу позволить ей помочь мне. Я снова поднимаю ведро, продвигаюсь на несколько шагов вперед, ставлю на землю и отдыхаю. Подъем, шаги, земля, отдых.
Подъем, шаги, земля, отдых. К тому времени, как я добираюсь до кухни, мое дыхание сбылось и я вспотела; соль щиплет глаза. К счастью, Сара не замечает.
Она сидит на корточках перед плитой, мешает уголь обугленной палкой, усиливая огонь.
- По утрам мы кипятим воду, - произносит она, - для дезинфекции. Мы должны это делать, или будем готовить еду на грязнлй воде.
В ее последних словах слышны нотки Вороны, должно быть, это одна из ее мантр.
- А откуда берется вода? - спрашиваю я, благодарная, что она стоит спиной ко мне, и что я могу отдохнуть минутку на ближайшей скамейке.
- Река Кочеко, - отвечает она. - Это недалеко. Миля, может полторы максимум.
Невозможно: я не могу представить, каково это нести полные ведра милю.
- По этой же реке нам переправляют поставки, - продолжала Сара
- Друзья из города помогают нам. Кочеко пересекает Рочестер, потом опять течет на территории дикой местности, - хихикнула она. - Ворона говорит, что когда-нибудь они осуществят Замысел Путешествия.
Сара подкидывает в печь дрова, которые лежат в углу. Затем она встает и кивает один раз.
- Мы немного подогреем воду. Это отчистит воду лучше, чем кипячение.
На одной из верхних полок лежит оловянная кастрюля, такая большая, что в нее поместиться ребенок. Прежде, чем я успеваю предложить помощь, Сара поднимает себя над раковиной, встает на ее край, балансируя, как гимнастка, и снимает кастрюлю с полки.
Затем она спрыгивает с края и беззвучно приземляется.
- Хорошо. - она смахивает волосы с лица, ее хвостик распустился. - Сейчас вода перельется в кастрюлю, а кастрюля отправится в печь.
В Дебрях ничего не останавливается, медленно движется вперед. Всему нужно время. Пока мы ждем, когда закипит вода, Сара перечисляет имена людей в поселении, размытые имена, которые я не запомню: Дедушка, самый старый; Част, сокращенное от Счастливчик, который потерял палец из-за инфекции, но выжил и сохранил остальные конечности; Еж, сокращенное от Ежевика, который чудом появился однажды в Дебрях, среди запутанных кустов ежевики и терна.
Существует история для каждого имени, даже для Сары. Когда она впервые появилась в Дебрях семь лет назад со своей старшей сестрой, она умоляла поселенцев дать ей классное новое имя.
Она скривилась, вспоминая - она хотела какое-то жестокое имя, на подобии Лезвие или Железо, но Ворона лишь рассмеялась, взяла ее голову в руки и сказала: "Для меня ты выглядишь Сарой." Так она и осталась Сарой.
- А кто твоя сестра? - спрашиваю я. Я едва вспоминаю о своей сестре, Рэйчел, но не той Рейчел, что осталась за забором, исцеленной Рейчел, пустой и отреченной, а о Рейчел, которую я до сих пор помню с детства, но воспоминание быстро исчезает.
- Ее здесь нет. Она ушла из поселения летом, присоединилась к С. Она вернется за мной, как только я стану достаточно взрослой, что смогу помочь. - в ее голосе звучит гордость, и я одобрительно киваю, хотя и понятия не имею, что значит "С".
И снова имена: Хантер, блондин, который сидел напротив меня за столом ("Это его имя до", - замечает Сара, произнося слово "до", словно оно проклято. "На самом то деле, он ничего не может поймать."); Так, пришедший с севера несколько лет назад.
- Все говорят, что у него дурной характер, - говорит она, и я слышу отголосок голоса Рейвен в ее словах.
Она теребит футболку, ткань которой износилась так, что стала почти прозрачной.
- Но мне так не кажется. Он всегда был добр ко мне.
Судя по ее описанию, Так - это темноволосый парень, который нахмурился, когда я вошла на кухню.
Если это его обычный вид, то я понимаю, почему все думают, что у него дурной характер.
- Почему его назвали Таком? - спрашиваю я.
Она хихикает.
- Такой же острый, - отвечает она. - Дед назвал его.
Я решаю держаться подальше от Гвоздя, если я вообще останусь в поселении. У меня нет других вариантов, но я чувствую, что я здесь лишняя и часть меня хочет, что Воронаоставила меня, где нашла.
Тогда я была ближе к Алексу. Он был всего лишь на по другую сторону того длинного, темного туннеля. Я могла пройти сквозь эту темноту; я могла найти его снова.
- Вода готова, - наконец объявляет Сара.
Все происходит мучительно медленно: мы наполняем одну из раковин горячей водой и Сара медленно наливает мыло, не теряя ни капли.
Еще одна вещь свойственная Дебрям: все используется, используется повторно, нормируется, отмеривается.
- А что на счет Рейвен? - спрашиваю я погружая руки в горячую воду.
- А что на счет нее? - лицо Сары светится. Я точно могу сказать - она любит Рейвен
- Какая у нее история? откуда она пришла? - я не знаю, почему расспрашиваю ее. Наверно, я просто любопытна. Мне хочется узнать, как становятся таким человеком: уверенным, сильным, лидером.
Лицо Сары мрачнеет.
- У нее нет прошлого, - коротко отвечает она и наступает тишина впервые за последний час. Мы моем посуду не произнося ни слова.
Разговорчивость возвращается к Саре, когда посуда почти домыта, и приближается время снабдить меня одеждой.
Она отводит меня в маленькую комнату, которую я приняла за спальню ранее. Везде разбросана одежда: на полу, на полках.
- Это кладовая, - говорит она и хихикает, активно жестикулируя одной рукой.
- Откуда взялась вся одежда? - я осторожно захожу в комнату, наступая на рубашки и скомканные носки. Каждый дюйм пола покрыт тканью.
- Мы находим их, - смущенно говорит Сара. А потом грозно поворачивается. - Блиц не сработал так, как они говорят. Зомби солгали, так же как и лгут обо всем другом.
- Зомби?
Сара улыбается.
- Мы так называем исцеленных. Рейвен говорит, что они как зомби. Она говорит, что Исцеление делает их глупыми.
- Это неправда, - говорю я машинально и чуть не исправляю ее: это страсть делает нас глупыми, похожих на животных. Свободный от любви - ближе к Богу.
Это старая поговорка из Книги Тссс. Исцеление должно освободить нас от опасных эмоций, принести чистоту мысли и чувств.
Но когда я вспоминаю стеклянные глаза тети Кэрол и ничего не выражающее лицо сестры, термин "зомби" кажется наиболее подходящим. И это правда, что все учебники по истории, все учителя врут о блице; Дебри должны быть полностью уничтожены из-за бомбардировки.
Изгои, или поселенцы, вообще не должны существовать.
Сара пожимает плечами.
- Если ты умен - тебе не безразлично. А если тебе не безразлично - ты любишь.
- Это тоже тебе сказала Рейвен?
Она снова улыбается.
- Рейвен супер умная.
Некоторое время я копаюсь в одежде и нахожу пару зеленых армейских брюк и хлопковую футболку с длинными рукавами. Очень странно надевать чье-то старое нижнее белье, поэтому я остаюсь в том, что на мне.
Сара хочет, чтоб я примеряла одежду - она наслаждается этим и продолжает умолять меня примерить другую одежду, на первый взгляд ведет себя как обычный ребенок - но когда я прошу ее отвернуться, чтоб я могла переодеться, она смотрит на меня как на сумасшедшую.
Кажется, в Дебрях не так много личных вещей. Но она все-таки пожимает плечами и отворачивается к стене.
Приятно снять длинную футболку в которой я была несколько дней. Я знаю, что от меня плохо пахнет, мне очень хочется принять душ, но пока я рада и относительно чистой одежде.
Брюки хорошо сидят на моих бедрах и не торчат, даже когда я подворачиваю их несколько раз на талии. Футболка мягкая и удобная.
- Не плохо, - говорит Сара поворачиваясь, что посмотреть на меня.
- Ты почти похожа на человека.
- Спасибо.
- Я сказала почти, - она снова смеется.
- Ну, тогда почти спасибо.
Обувь тяжелая. Большинство людей в Дебрях ходят босиком летом, и Сара с гордостью показывает мне свои ступни: коричневые и с затвердевшими мозолями.
Но мы все-таки находим пару кроссовок, которые лишь немного велики, но на плотный носок будут в самый раз.
Когда я сажусь, чтоб завязать шнурки, появляется новая, острая боль.
Я столько раз это делала: перед пробежками и в раздевалке рядом с Ханной, окруженные размытыми фигурами, мы шутили о том, кто лучше бегает; я всегда принимала это как само собой разумеющееся.
Впервые у меня появляется мысль: "Лучше бы я не убегала", но я мгновенно ее отталкиваю, пытаюсь похоронит ее. Уже все сделано, и Алекс умер из-за этого. Нет смысла оборачиваться назад. Я не могу оборачиваться назад.
- Готова увидеть остальное поселение? - спрашивает Сара.
Даже переодевание утомило меня. Но мне нужен воздух и пространство.
- Покажи мне? - говорю я.
Мы возвращаемся через кухню и поднимаемся по узкой каменной лестнице за печкой. Сара бросается передо мной, исчезая на крутом повороте лестницы. "Почти на месте!" отзывается она.
Последний змеиный поворот и внезапно лестницы больше нет: я ступаю в сверкающую яркость и чувствую мягкую землю под ногами.
Я замираю, смущенная и ослепленная. На мгновение кажется, что я вошла в сон; я стою, моргая, пытаясь разобраться в этом незнакомом мире.
Сара стоит в нескольких шагах от меня и смеется. Она поднимает руки, купаясь в солнце.
- Добро пожаловать в поселение, - говорит она, танцуя на траве.
Я замираю, смущенная и ослепленная. На мгновение кажется, что я вошла в сон; я стою, моргая, пытаясь разобраться в этом незнакомом мире.
Сара стоит в нескольких шагах от меня и смеется. Она поднимает руки, купаясь в солнце.
- Добро пожаловать в поселение, - говорит она, танцуя на траве.
Место, где я спала, находится под землей - я могла бы догадаться об этом из-за отсутствия окон и абсолютной темноты, - а лестница ведет наверх и резко обрывается.
Там, где должны быть дома, осталось лишь трава покрытая обугленной древесиной и огромные осколки камней.

Я не была готова к ощущению солнца или запаху травы и жизни. Вокруг нас - огромные деревья с пожелтевшими листьями, как будто они горят изнутри, и которые создают на земле узоры из пятен света и тени.
На секунду что-то глубокое и старое просыпается во мне, и я готова упасть на землю и плакать от радости или кружиться с раскрытыми руками. После долгого заточения, мне хочется поглотить все это пространство, весь этот свет, воздух, который окружает меня со всех сторон.
- Когда-то это была церковь, - она показывает за мою спину на обломки камня и почерневшее дерево. - Бомбы не достигли подвала. В Дебрях много подземельных помещений, которых не коснулись бомбы. Ты еще увидишь их.
- Церковь? - это удивляет меня. В Портленде церкви построены из стали и стекла, а стены покрыты белой штукатуркой.
Это продезинфицированные пространства, места, где чудо жизни, науки Бога, отмечаются и демонстрируются с микроскопами и центрифугами.
- Одна из старых церквей, - говорит Сара. - Здесь еще много таких. К западу от Рочестера есть еще целая, до сих пор стоит. Как-нибудь я покажу ее тебе, если захочешь.
Она приближается и хватает меня на край футболки, таща.
- Пошли. Тебе еще много надо увидеть.
Единственный раз, когда я до этого была в Дебрях, был с Алексом. Мы пересекли границу единожды, чтоб он мог показать мне где жил.
То поселение, как и это, расположено на большой поляне, где когда-то жили, и где еще не восстановились деревья и другая растительность.
Но этот участок больше и заполнен наполовину разрушенными арками и стенами, стоящими почти ровно, и - в одном месте - бетонная спиральная лестница возвышается над землей и ведет в никуда. На последней ступеньке несколько птиц построили гнезда.
Я едва могу дышать, как и Сара, и я медленно пробираемся сквозь траву, влажную и в некоторых местах достигающую колен. Это разрушенный мир, бессмысленный.
Двери никуда не ведут, по центру ржавого грузовика без колес растет дерево; куски блестящего, искореженного метала повсюду, расплавленные и изогнутые до неузнаваемых форм.
Сара идет рядом со мной вприпрыжку, волнение переполняет ее теперь, когда мы снаружи. Она легко избегает камней и металлических осколков, замусоривших траву, в то время как я должна постоянно не спускать своих глаз с земли. Это медленно и утомительно.
- Раньше это был город, - говорит Сара. - Это, возможно, была главная улица. Деревья еще молодые во множестве мест здесь, но домов практически не осталось. Так ты можешь узнать, где были дома. Дерево горит легче. Очевидно.
Она понижает голос, ее глаза расширяются.
- Это даже не бомбы уничтожили тут все. А пожар, который был их последствием.
Я киваю.
- Тут была школа, - она указывает на другой участок прямоугольной формы.
Деревья по его периметру отмечены огнем: сгоревшие и почти без листвы. Они напоминают мне призраков.
- Здесь были открытые шкафчики. В них находилась одежда и другие вещи.
Она виновато выглядит и до меня доходит: все те вещи из кладовой, брюки и футболка, что на мне - все эти вещи взялись откуда-то, были собраны, словно мусор.
- Давай остановимся ненадолго, - мое дыхание сбилось, и какое-то время мы стоим перед бывшей школой, пока я отдыхаю.
Мы стоим на солнце, и я благодарна за тепло. Птицы щебечут и летают над нами - маленькие, быстрые тени в небе.
Отдаленно я могу слышать добродушные крики и смех, Инвалиды пробираются через деревья. В воздухе кружится вихрь из падающих золотисто-зеленых листьев.
Белка быстро лущит орех, держа его в лапках, сидя на верхней ступеньке того, что должно было быть входом в школу.
Сейчас лестница упала на землю, мягкую и покрытую дикими цветами. Я думаю о всех тех ногах, что ходили там, где сейчас сидит белка.
Я думаю о маленьких, теплых руках открывающих шкафчики, о голосах, о спешке.
Я представляю, что творилось здесь во время блица - паника, крики, бег, огонь.
В школе нам всегда говорили, что блиц - чистка - была быстрой.
Мы видели кадры летчиков махающих из кабины, пока бомбы летели на далекий ковер зелени, деревья были настолько малы, что выглядели словно игрушки, узкие столбы дыма возвышались, как перья, над растительностью.
Никакого беспорядка, боли, крика. Просто все население — люди, которые сопротивлялись и остались, которые отказались двинуться в одобренные и ограниченные места, неверующие и зараженные — были удалены все разом, быстро как нажатие клавиши на клавиатуре, превратились в сон.
Но все это, естественно, было не так. Не могло быть. Шкафчики были заполнены. У детей не было времени ни для чего, им оставалось лишь бороться пробираясь к выходу.
Некоторые из них — очень немногие — возможно, избежали гибели и сделали Дебри своим домом, но большинство из них умерло. Наши учителя сказали нам правду, по крайней мере, об этом. Я закрываю глаза, чувствую, что пошатываюсь на ногах.
- Ты в порядке? - спрашивает Сара. Она кладет руку мне на спину. - Мы можем вернуться.
- Со мной все хорошо, - я открываю глаза. Мы прошли всего пару сотен шагов. Большая часть главной улицы впереди, и мне хочется увидеть ее.
Сейчас мы идем еще медленней. Сара показывает на пустые пространства, где когда-то были здания: ресторан ("пиццерия - мы здесь достали плиту"); гастроном ("еще можно увидеть вывеску. Захороненную, к каком-то роде, видишь? Вон там. "Бутерброды на заказ""); бакалея.
Бакалея нагоняет на Сару тоску. Земля здесь вся перерыта, трава моложе, чем где-либо еще; признак годов и годов раскопок.
- Долгое время мы продолжали искать здесь еду, разрывая все вокруг. Консервы, упаковки - все, что не было повреждено огнем. - она вздыхает, выглядит задумчивой. - Однако, все закончилось.
Мы продолжаем идти. Другой ресторан, от которого остался большой железный прилавок и несколько железных стульев, стоящих на залитом солнцем квадрате; оружейный магазин ("он спасал наши жизни много раз").
За оружейным магазином - бывший банк: здесь тоже лестница исчезла в земле, словно раскрытый рот врезающийся в землю. Темноволосый парень появился на солнце.
Он небрежно повесил ружье на плечо.
- Эй, Так, - говорит Сара застенчиво.
Он взъерошивает ее волосы и произносит, - Только мальчики, ты знаешь это.
- Знаю, знаю, - она закатывает глаза. - Я просто показываю Лине местность. Здесь спят парни, - объясняет мне Сара.
Даже Изгои не избавились полностью от сегрегации. Эта небольшая часть чего-то нормально - знакомого - облегчение для меня.
Взгляд Така обращен на меня, и он хмурится.
- Привет, -мой голос похож на писк. Я пытаюсь улыбнуться, неудачно.
Он очень высокий и, также как и все в Дебрях, худой; но руки у него мускулистые, а челюсть квадратной формы.
У него тоже есть знак Исцеления - треугольник за ухом. Мне интересно - это тоже обман, как и у Алекса, или Исцеление не подействовало.
- Просто держись подальше от хранилищ, - его слова обращены к Саре, но смотрит он на меня. Его взгляд холодный, оценивающий.
- Хорошо, - сказала Сара. Когда он далеко отходит, она шепчет мне, - Он так со всеми.
- Я вижу, что Рейвен подразумевала говоря "дурной характер".
- Не плохо, однако. Не принимай на свой счет.
- Не буду, - говорю я, но правда в том, что короткая встреча потрясла меня. Здесь все неправильно, перевернут с ног на голову: двери открываются в пустоту, невидимые здания, указатели, улицы - проливают тень прошлого на все.
Я чувствую их, слышу топот сотен ног, слышу смех разносящийся под пение птиц: место воспоминаний и отголосков.
Вдруг, я чувствую себя измотанной. Мы прошли всего пол пути, но сейчас мое желание обойти всю местность кажется абсурдным.
Яркость солнца, воздух и пространство вокруг меня - все дезориентирует. Я поворачиваюсь, слишком быстро, неуклюже, и спотыкаюсь о плиту известняка в птичьем помете; секунду я в свободном полете, а потом приземление, жесткое, лицом в грязь.
"Лина!" Сара оказалась рядом со мной в секунду, помогая мне подняться на ноги. Я укусила кончик языка, и почувствовала на губах привкус металла. "Ты в порядке?"
"Просто дай мне секунду," сказала я, немного задыхаясь. Я сижу спиной к известняку. Что-то происходит со мной: я даже не знаю, какой сегодня день, какой месяц. "Какой сегодня день?" спросила я Сару.
- Двадцать седьмое августа, - отвечает она, все еще наблюдая за мной со взволнованным лицом. Но близко она не подходит.
27 Августа. Я ушла из Портленда 21 Августа. Почти неделю я в Дебрях, в этом перевернутом месте.
Это не мой мир. Мой мир разворачивается в милях отсюда: мир дверей, ведущих в комнаты, чистых стен, тихого шума холодильников; мир аккуратных улиц и тротуаров, не покрытых трещинами.
Еще одна боль. Меньше, чем через месяц Хана пройдет свою процедуру.
Алекс понимал здешний ход вещей. Для меня он мог привести в порядок и придать смысл этим разрушенным улицам. Он собирался вести меня в Дебри. С ним я бы была в порядке.
- Тебе что-то принести? - голос Сары неуверенный.
- Со мной все будет хорошо, - я еле могу выговорить слова из-за боли. - Это еда. Я не привыкла.
Меня снова стошнит. Я кладу голову между коленей, кашляю, пытаясь отогнать прорывающиеся рыдания.
Сара понимает и говорит очень тихо:
- Рано или поздно ты привыкнешь ко всему.
Я понимаю, что говорит она не только о еде.
После этого, нам не оставалось ничего, кроме как ввернуться назад: через взорванные дороги, осколки и сверкающий метал в высокой траве лежащий, словно змеи в засаде.
Горе словно затоплено, похоронено. Я в воде рыжевато-коричневого цвета грязи. Каждый вздох задруднен.
Нет за что взяться, нет стен, никакого способа вырваться. Остается лишь отпустить это.
Отпустить. Почувствовать тяжесть всего окружающего, почувствовать сжатие легких, медленное, давящее. Позволить погрузиться глубже.
Нет ничего, кроме глубины. Ничего, кроме вкуса металла, отголосков старых вещей и дней, которые похожи на темноту.

глава (Now)

Дата добавления: 2014-12-11 | Просмотры: 808 | Нарушение авторских прав