АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Глава (Then)

В Дебрях всегда кто-нибудь болеет.
Как только я достаточно окрепла, чтобы перебраться из комнаты для больных на матрас на полу, Белке пришлось занять мое место; за Белкой пришел черед Дедушки.
Ночью по дому разносится эхо кашля, тяжелых вздохов, лихорадочного бреда: шумы болезни, которые проходят сквозь стены и наполняют нас всех страхом.
Дело в нехватке места и духоте.
Мы живем друг у друга на головах, дышим и чихаем друг на друга, делимся всем.
И нет никого и ничего по-настоящему чистого.
Нас терзает голод, заставляя становиться раздражительнее.
После моего первого исследования поселения я вернулась под землю, как животное, ползущее назад в безопасность своего логова.
Прошел один день, затем второй.
Продовольствие должно было уже прийти.
Каждое утро кто-то идет проверить сообщения; я понимаю, что они нашли некий способ общаться с симпатизерами и партизанами с другой стороны.
Все, что я могу делать - слушать, смотреть, молчать.
Днем я сплю, а когда я не могу заснуть, я закрываю глаза и предсавляю себя в заброшенном доме на Брукс 37 с Алексом, лежащим рядом со мной.
Пытаюсь почувствовать мой путь через ограждение, представляю, что могу различить дни после побега, могу исправить провалы во времени, могу вернуть его.
Но я открываю глаза и я все еще зесь, на матрасе на полу, и все еще голодна.
Еще через четыре дня все двигаются медленно, словно мы под водой.
Кастрюли для меня неподъемны.
Когда я поднимаюсь слишком быстро, кружится голова.
Мне приходится больше времени проводить в постели, а когда я встаю, мне кажется, что все впиваются в меня взглядами, я чувствю негодование Изгоев, бескомпромиссное, как стена.
Возможно, это лишь плод моего воображения, но это, после всего, моя вина.
Дичи тоже не достаточно.
Плотва ловит несколько кроликов, что вызывает общее оживление; но мясо жесткое и жилистое, и когда все приготовлено и поделено, его только и хватает, чтобы не умереть с голоду.
Однажды, когда я нахожусь в комнате-хранилище, осматриваясь - Рейвен настаивает, чтобы мы постоянно двигались, и содержали все в чистоте - я слышу крики над землей, смех и беготню.
Топот шагов вниз по лестнице.
Охотник, шатаясь, входит на кухню, в сопровождении взрослой женщины, Мияко.
В эти дни я не видела их - или кого-то еще - такими энергичными.
- Где Ворона? - задыхаясь, требует ответ Охотник.
Я пожимаю плечами.
- Не знаю.
Мияко издает какой-то рассерженный звук, и они оба разворачиваются и готовы снова броситься вверх по лестнице.
- Что происходит? - спрашиваю я.
- Мы получили сообщение с той стороны, - говорит Охотник.
Так здешние жители называют общество за границами: та сторона, когда они в хорошем настроении, и Зомбиленд, когда в плохом.
- Поставки будут сегодня.
Нам нужна помощь в переноске.
- Ты можешь помочь? - спрашивает Миако, окидывая меня оценивающим взглядом.
Она широка в плечах и очень высокая - если бы она ела достаточно, то могла бы быть Амазонкой.
Так как она мускулистая и жилистая.
Я мотаю головой.
- Я...Я недостаточно окрепла.
Мияко с Охотником переглядываются.
- Другие помогут, - тихо говорит Охотник.
И они взбегают обратно по лестнице, оставляя меня одну.
Позже в тот же день они возвращаются, вдесятером, неся сверхпрочные мешки мусора.
Сумки были помещены в полупустые деревянные ящики в реке Кочеко на границе, и ящики плыли вниз по реке к нам.
Даже Ворона не может продолжать командовать или сдерживать свою радость.
Все разрывают сумки в клочья, ликуя и крича, когда поставки падают на пол: банки бобов, тунца, цыпленка, супа; мешки риса, муки, чечевицы и еще бобов; высушенное вяленое мясо, мешки орехов и хлебного злака; яйца вкрутую, укутанные в кокон из полотенец; бинты, Вазелин, тюбики гигиенический помады, медикаментов; даже новый пакет нижнего белья, связка одежды, бутылки мыла и шампуня.
Сара прижимает к груди вяленое мясо, а Ворона сует нос в пакет с мылом, вдыхая запах.
Это походит на вечеринку по случаю дня рождения, но лучше: наша, чтобы делиться друг с другом, и на секунду я чувствую порыв счастья.
На секунду я ощущаю, что мое место здесь.
Удача повернулась к нам лицом.
Несколько часов спустя Гвоздь приносит тушу оленя.
Этим вечером у нас первый сытный ужин с тех пор, как я здесь.
Мы накладываем огромные порции коричневого риса, добавляя мясо, тушеное с томатами и сушеной зеленью.
Это так здорово, что мне хочется плакать, а Сара уже сидит, рыдая над своей тарелкой.
Мияко обнимает ее рукой и что-то шепчет в волосы Сары.
Этот жест напоминает мне о матери, несколько дней назад я спросила про нее у Вороны, не надеясь на удачу.
Как она выглядит? Спросила Ворона, и я призналась, что не знаю этого.
Когда я была младше, у нее были длинные, мягкие темно-рыжие волосы и лицо, подобно полной луне.
Но, спустя более, чем десятилетие, проведенное ею в портландской тюрьме, Склепе - когда я верила, что она умерла - я сомневаюсь, что она похожа на женщину из моих смутных детских воспоминаний.
Ее имя Аннабель, сказала я, но Ворона уже мотала головой.
- Кушай, кушай, - уговаривает Мияко Сару, и та слушается.
Мы все жадно едим: захватывая рис горстями в ладони, поднимая тарелки, чтобы облизать дочиста.
Кто-то с той стороны даже додумался положить бутылку виски, осторожно завернув ее в рубашку, и теперь ее пустили по кругу, выкрикивая тосты за здоровье.
Я пила спиртное всего лишь раз или два, когда жила в Портланде, и никогда не понимала, чем оно привлекательно, но когда мне передают бутылку, я делаю глоток.
Оно обжигает внутренности, и я начинаю кашлять.
Охотник усмехается и хлопает меня по спине.
Гвоздь выхватывает бутылку из моих рук и резко произносит: - Не пей, если тебя может стошнить от него.
- Ты привыкнешь, - шепчет, наклонившись Охотник, почти повторяя фразу, сказанную Сарой неделю назад.
Я не уверена, что он имеет ввиду: виски или отношение Гвоздя ко мне.
Но приятное тепло уже распространяется в желудке.
Когда бутылка опять доходит до меня, я делаю глоток побольше, и еще один, и жар ударяет в голову.
Позже я вижу мир, разделенный на частицы и отдельные фрагменты - как серия фотографий, беспорядочно перемешанных.
Мияко и Лу, со сплетенными руками, танцуют, а остальные хлопают им; Синяя спит, свернувшись на скамье, а позже ее, спящую, уносит из комнаты Белка; Ворона стоит на скамье и произносит речь на тему свободы.
Она смеется, и темные волосы покрывают ее мерцающей завесой, а потом Гвоздь помогает ей спуститься вниз: смуглые руки обвивают ее талию, время на секунду замирает, когда она висит в его объятьях.
Я думаю о птицах и о том, чтобы улететь.
Я думаю об Алексе.
Однажды Ворона оборачивается и вдруг говорит мне: - Ты должна работать, если хочешь оставаться здесь.
- Я работаю, - отвечаю я.
- Ты делаешь уборку, - возражает она.
- Ты кипятиш воду.
А остальные таскают воду, добывают пищу, разведывают сообщения.
Даже Бабушка переносит воду, целых полторы мили, в тяжелых ведрах.
А ведь ей уже шестьдесят лет.
- Я, - конечно она права и я это знаю.
Вина мучает меня каждый день, тяжелая, как атмосферное давление.
Я услышала, как Гвоздь говорит Вороне, что я занимаю лучшую кровать.
После этого я просидела в хранилище около получаса, обхватив колени руками, пока меня не перестало трясти.
Охотник оказался единственным среди поселенцев, кто относится ко мне по-доброму, но он так относится ко всем.
- Я не готова.
Я еще недостаточно окрепла.
Мгновение она глядит на меня, и между нами повисает неловкое напряжение, а я ощущаю, как нелепы мои слова.
Если я все еще слаба, то это тоже моя ошибка.
- Мы скоро уходим.
Переселение начнется в ближайшие недели.
Нам нужна любая возможная помощь.
- Уходим, - переспрашиваю я.
- Идем на юг.
Она разворачивается, собираясь выйти в коридор.
- И закрываем наше пристанище на зиму.
И если ты хочешь пойти, то должна помогать.
Она медлит.
- Конечно ты можешь остаться здесь, - говорит она, оглядываясь и приподнимая брови.
- Несмотря на то, что зима беспощадна.
Когда река замерзает, мы не можем получать припасы.
Но может именно этого ты хочешь?
Я молчу.
- Ты должна решить до завтра, - говорит она.
На следующее утро Ворона трясет меня, пробуждая от ночного кошмара.
Я села, задыхаясь.
Я помню, как падала в воздухе, и массу черных птиц.
Остальные девушки еще спят и комната полна их ритмическим дыханием.
Кажется, в коридоре горит свеча, очень слабо освещая комнату.
Я могу разглядеть только очертания фигуры Вороны, сидящей на корточках передо мной, и замечаю, что она уже одета.
- Что ты решила?- шепчет она.
- Я хочу работать, - шепчу я в ответ, и это единственная вещь, которую я могу сказать.
Мое сердце все еще сильно колотится в груди.
Я не вижу ее улыбку, но думаю, что услышала ее: ее губы изгибаются, и слабый выдох можно принять за смех.
- Вот и хорошо.
Она показывает помятое ведро.
- Время воды.
Ворона отстраняется, и я нащупываю свою одежду в темноте.
Когда я только появилась здесь, спальня была похожей на свалку, мешанина из тканей, одежды и разнообразных принадлежностей.
Спустя время, я поняла, что в действительности все не так уж неорганизованно.
У каждого своя небольшая площадь, ограниченное пространство для их вещей.
Мы провели невидимые границы вокруг наших маленьких кроватей, или одеял, или матрасов, и люди охраняют эти места, как собаки, помечая свою территорию.
Ты должен хранить все, что тебе принадлежит и в чем нуждаешься, внутри своей маленькой сферы.
Если, однажды, что-то покинет ее пределы - оно надолго перестанет быть твоим.
Та, одежда, которую я выбрала в хранилище, лежит свернутой у меня под кроватью, прикрытая покрывалом.
Я вслепую выхожу из комнаты и на ощупь нахожу путь в зал.
Ворону я обнаруживаю на кухне, окруженную пустыми ведрами. Она ворошит угли обгоревшей тупой палкой, пытаясь раздуть вчерашний огонь.
Она даже не зажгла лампы.
Не стоит напрасно расходовать батареи.
Запах дымящегося дерева, слабо колеблющиеся тени, плечи Вороны, тронутые оранжевым свечением - мне кажется, что я все еще сплю и вижу это во сне.
- Готова? - услышав мои шаги, она выпрямляется и вешает по ведру на каждую руку.
Я киваю, и Ворона мотает головой в сторону оставшихся ведер.
Мы поднимаемся вверх по лестнице и, наконец, выбираемся во внешний мир: внезапно вырвавшись наружу из тесноты и духоты внутренних помещений, я ощущаю то же самое потрясение, как и во время прогулки с Сарой по окрестностям.
Первое, что поражает меня, это холод.

Ледяной ветер пронизывает меня насквозь, забираясь под футболку, и я задыхаюсь от неожиданности.
- В чем дело? - спрашивает Ворона, уже не понижая голоса, так как мы уже снаружи.
- Холодно, - отвечаю я.
В воздухе уже почти пахнет зимой, хотя я замечаю, что деревья по-прежнему покрыты листвой.
У самого горизонта, сквозь рваные просветы деревьев, виднеется легкое золотистое зарево восходящего солнца.
Мир вокруг окрашен в серо-фиолетовые тона.
Только-только пробуждаются звери и птицы.
- Осталось меньше недели до начала октября, - пожимает плечами Ворона, а когда я наступаю на кусок железки, наполовину зарытой в землю, она предупреждает, - Смотри, куда идешь.
Эти слова реально задевают меня: я ведь все это время придерживалась ритма дней, сохраняя в уме череду дат.
Хотя, честно сказать, я притворялась - пока я была похороненной в этом подполье, остальной мир, напротив, пребывал в постоянном движении.
- Дай мне знать, если я иду слишком быстро, - говорит Ворона.
- Хорошо, - отвечаю я.
Мой голос странно звучит в пустом, разреженном воздухе этого осеннего мира.
Мы сворачиваем вниз по старой главной улице.
Ворона шагает легко, почти на автомате огибая острые края бетона и куски проволоки, в точности как и Сара.
У выхода из бывшего банковского хранилища, где ночуют парни, нас поджидает Брэм.
У него темные волосы и кожа цвета мокко.
Он самый спокойный парень здесь и не пугает, как остальные.
Брэм и Охотник, они всегда вместе. Там, в Зомбиленд, мы называли бы их Странными, но здесь их дружба выглядит вполне нормальной, естественной.
Глядя на них, я вспоминаю себя и Хану: одна темноволосая, другая светлая.
Ворона, не говоря ни слова, передает Брэму несколько ведер, и он присоединяется к нашей процессии, не нарушая тишину.
Но зато он улыбается мне, и я благодарна ему за это.
Несмотря на то, что воздух прохладный, я вскоре начинаю обливаться потом, а мое сердце стремится выпрыгнуть из груди.
Вот уже более месяца я не передвигаюсь на расстояния свыше шестидесяти футов.
Мои мускулы ослабли, и плечи начинают болеть уже через несколько минут ходьбы, хотя я и несу пустые ведра.
Я продолжаю сжимать дужки в руках; я не хочу что-то объяснять Вороне или просить ее о помощи, хотя она должна была увидеть, что мне уже тяжело продолжать движение.
И мне даже не хочется думать о том, каким долгим и медленным будет обратный путь с наполненными ведрами.
Мы уже оставили позади дом и главную улицу и свернули в гущу деревьев.
Нас окружают листья самых различных оттенков: золотистые, оранжевые, красные и коричневые.
Кажется, что весь лес пылает и красиво медленно тлеет.
Я чувствую чистый свежий воздух, безграничное и не огороженное стенами пространство.
Справа и слева от нас бегают зверьки, невидимые глазу, шуршат сухими листьями.
- Мы почти пришли, - подает голос Ворона.
- Ты хорошо держишься, Лина.
- Спасибо, - пыхчу я в ответ.
Пот заливает мои глаза, и я уже не верю, что когда-то дрожала от холода.
Я уже даже не пытаюсь работать локтями и отклонять ветки, мешающиеся на моем пути.
Так как Брэм продирается через заросли впереди меня, ветви отскакивают и хлещут по моим ногам и рукам, оставляя крошечные отметины по всей коже.
Я слишком устала, чтобы защищаться.
У меня такое чувство, что мы идем уже долгие часы, хотя это невозможно.
Сара говорила, что река находится на расстоянии чуть больше мили.
Между тем, только что взошло солнце.
Продвинувшись еще немного вперед, сквозь чириканье птиц и гудение ветра в деревьях, мы слышим его: тихий журчащий звук текущей воды.
Потом деревья редеют, а земля становится более каменистой, и, вот, мы стоим на берегу широкого мелководного потока.
Вода сверкает в лучах солнца, создавая впечатление, что дно реки усыпано монетами.
В пятидесяти футах слева от нас - миниатюрный водопад, где поток воды взбивается в пену о гряду небольших черных камней, поросших лишайником.
Зрелище так неожиданно, что я борюсь с желанием расплакаться.
Это место существовало всегда: когда города бомбили и превращали в развалины, когда стены разрушались - поток был здесь, протекал над камнями, полный своего тайного смеха.
Мы такие мелкие и глупые существа.
Большую часть своей жизни я думала о природе, как о тупой вещи: слепой, дикой, разрущительной.
Мы, люди, были чистыми, и умными, и под контролем; мы заставили остальную часть мира подчиниться, разрушили его, прижали к стеклу и к страницам Книги Тссс.
Ворона с Брэмом уже входят в реку с ведрами в руках и наклоняются, чтобы наполнить их.
-Давай же, - отрывисто говорит Ворона.
-Остальные скоро проснутся.
Они оба пришли босиком; Я приседаю, чтобы развязать свои ботинки.
Мои пальцы припухли от холода, хоть я его больше и не чувствую.
Жара пронизывает мое тело.
К тому времени, как я заканчиваю возню со шнурками и подхожу ближе к воде, ведра Вороны и Брэма уже наполнены и стоят в ряд на берегу.
На их поверхности плавают кусочки травы и дохлые насекомые; мы выберем их позже и прокипятим воду, чтобы обеззаразить.
Течение чуть не сбивает меня с ног, когда я делаю первый шаг в воде.
Даже вблизи от берега поток намного сильнее, чем может показаться.
Я активно размахиваю руками, стараясь сохранить вертикальное положении, и роняю одно ведро.
Брэм, ожидающий на берегу, начинает смеяться.
У него высокий и удивительно милый смех.
- Ну, всё, хватит.
Ворона толкает его.
- Заканчивайте шоу.
-Увидимся на базе.
- Он прижимает два пальца к виску.
- Увидимся позже, Лина - говорит он, и я понимаю, что это первый раз, когда кто-то, кроме Вороны, Сары или охотника говорил со мной в течение недели.
- Увидимся - говорю я.
Дно реки усеяно крошечной галькой,гладкой и твёрдой на ощупь.
Я поднимаю упавшее ведро и наклоняюсь, наполняя его, как Ворона и Брэм до этого.
Тащить его обратно к берегу сложнее.
Мои руки ослабли, и металлические ручки больно врезаются в ладони.
-Ёще одно, - говорит Ворона.
Она смотрит на меня, скрестив руки на груди.
Другое ведро немного тяжелее первого, и как только оно наполняется водой, становится сложнее передвигаться.
Мне приходится нести его обеими руками, в полунаклоне, позволяя ведру биться о голени.
Я выхожу из воды и, облегченно вздохнув, ставлю его на землю.
Я понятия не имею как я донесу до базы оба ведра сразу.
Это невозможно.
Мне понадобятся часы для этого.
-Готова идти? - спрашивает Ворона.
- Просто дай мне секунду - говорю я опираясь руками на колени.
Мои руки уже слегка дрожат.
Я хочу оставаться здесь как можно дольше, с солнцем, пробивающимся через деревья, ручьем, говорящем на своем, старом языке и птицами, летающими вперед-назад, словно темные тени.
Алексу понравилось бы здесь, думаю я, того не желая.
Я так упорно старалась не произносить мысленно его имя, даже не допускать мысли о нем.
На другом берегу чистила перья небольшая птица с чернильно-синим оперением, и вдруг больше всего на свете мне захотелось скинуть одежду и искупаться, смыть все слои грязи и пота и ту глубоко въевшуюся грязь, что я не смогла оттереть в поселении.
- Можешь отвернуться? - спрашиваю я Ворону.
Она закатывает глаза, выглядя веселой при этом, но отворачивается.
Я вылезаю из своих штанов и нижнего белья, сдираю майку и кладу все на траву.
Вхождение в воду причиняет в равной степени боль и удовольствие - пронизывающий холод, настоящее чувство,что проходит через все мое тело.
К тому моменту, как я начинаю двигаться к центру потока, камни под ногами становятся большими и плоскими, и течение бьет по ногам сильнее.
Хотя поток не очень широкий, сразу за миниатюрным водопадом есть темное пространство, где русло достигает нижнего предела, естественное отверстие бассейна.
Дрожа, я стою по колено в воде и в последний момент не могу решиться на это.
Так холодно: вода выглядит такой темной, черной и глубокой.
- Я не буду ждать тебя вечно, - кричит Ворона, спиной ко мне.
- Пять минут, - кричу я и, разведя руки, ныряю вперед, в глубину воды.
Я словно заперта, в ушах звенит - холод, как непроницаемая стена, ударяет в каждый нерв в моем теле - и напирает, напирает на меня со всех сторон.
Дыхание перехватывает и я выныриваю, разбивая поверхность, подобно тому, как солнце надо мной поднимается выше и небо сгущается, становится плотным, чтобы удержать его.
И неожиданно холод уходит.
Я снова погружаюсь с головой, сливаюсь с водой и позволяю течению толкать и тащить меня.
Я даже могу расслышать звуки, которые оно издает, его бормотанье и бульканье.
Я слышу: она произносит имя, я так стараюсь не думать -Алекс, Алекс, Алекс - но я также слышу, как вода уносит имя прочь.
Я выхожу из ручья, дрожа и смеясь, одеваюсь, стуча зубами, кончики моих ногтей посинели.
- Я никогда не слышала твой смех - говорит Ворона, после того как я оделась.
Она права.
Я не смеялась с тех пор, как пришла в Дебри.
Я чувствую себя до сумасшествия хорошо.
- Готова?
- Готова - Говорю я.
В тот день мне удалось за один заход справиться только с одним ведром, я несла его двумя руками, разливая воду, потея и всё проклиная.
Двигаюсь медленно, ставлю одно ведро, возвращаюсь назад и беру другое.
Вперед на несколько футов.
Затем остановка, отдых, отдышка.
Ворона идет впереди меня.
Время от времени, она останавливается, опускает ведра и обдирает кору с ивовых деревьев, чтобы положить ее поперек тропинки - тогда я не потеряю дорогу, даже если упущу ее из виду.
Полчаса спустя она возвращается, неся с собой металлическую чашку, полную продезинфицированной воды, и маленький кусочек ткани, в который завёрнуты миндаль и изюм для меня.
Солнце поднялось высоко и ярко светит, деревья разрезают свет, как лезвия.
Ворона остается со мной, хотя она никогда не предлагает свою помощь, и я не прошу ее.
Она смотрит бесстрастно, скрестив руки, как я совершаю медленный, мучительный путь через лес.
В конечном итоге: затрачено два часа.
Три волдыря на ладонях, один из них размером с вишню.
Руки так сильно трясутся, что я едва могу их поднести к лицу, чтобы вытереть пот.
Там, где ладонь соприкасалась с металлической ручкой ведра - зияет кровоточащая ссадина.
За обедом Гвоздь подает мне самое большое блюдо с рисом и бобами, и хотя я с трудом могу удержать вилку из за волдырей, а Белка случайно пережарил рис до хрустящей корочки, но мне кажется, что это лучшая еда с тех пор, как я попала в Дебри.
Я так вымоталась, что после обеда засыпаю прямо в одежде, не успевает моя голова коснуться подушки, и я даже забываю попросить Господа, чтобы меня ничто не разбудило.
И только на следующее утро я понимаю, какой сегодня день: 26 сентября.
Хана была вылечена вчера.
Ханы нет.
Я не плакала с тех пор, как Алекс умер.
Алекс жив.
Это становится моей мантрой, историей, которую я внушаю себе каждый день, как мне выбраться на свет и двигаться дальше.
Если я смогу добежать до старого берега - легкие разрывает, все вокруг трясется - тогда Алекс будет жив.
Поначалу, это сорок футов, затем шестьдесят, дальше сразу две минуты, потом четыре.
Если я смогу добежать вот до того дерева, Алекс вернется.
Алекс стоит позади того холма, если я доберусь до вершины без остановки, он будет там.
Поначалу я спотыкаюсь и несколько раз едва не подворачиваю лодыжку.
Я не привыкла к растительности под ногами, едва различаю дорогу в слабом, тусклом свете восходящего солнца.
Но зрение улучшается, или ноги учат дорогу, и после нескольких недель мое тело привыкает к уклонам и неровностям поверхности,к геометрии всех этих разрушенных зданий и улиц, и я уже могу пробежать по всей длиннее главной улице, не глядя под ноги.
А потом дальше и быстрее.
Алекс жив.
Еще одно усилие, последнее ускорение, и ты увидишь.
Когда мы с Ханной были вместе в команде по бегу, мы придумывали маленькие ментальные игры, вроде этой, чтобы стимулировать себя.
Бег - это по большей части ментальный спорт.
Ты хорош настолько же, насколько тренирован, и твои тренировки хороши настолько, насколько развито твое мышление.
Если ты пробежишь восемь миль не переходя на шаг, ты получишь 100 процентов по истории.
Что-то вроде этого мы обычно говорили друг другу.
Иногда это работает, иногда нет.
Иногда мы сдавались, смеясь, на седьмой миле, говоря, ООООйййй! Это была наша оценка по истории.
Дело в том, что на самом деле нам было все равно.
Мир без любви - это так же мир без основы.
Алекс жив.
Толчок. толчок, толчок.
Я бегу пока мои ноги распухли, пока мои пальцы кровоточат и образуются волдыри.
Ворона кричит на меня, когда она готовит ведра холодной воды для моих ног, говорит мне, чтоб я была осторожна, предупреждает меня об опасности заражения.
Антибиотики не легко найти здесь.
На следующее утро я оборачиваю пальцы ног тканью, обуваюсь и бегу снова.
Если ты можешь...чуть дальше...просто немного быстрее...ты увидишь, ты увидишь, ты увидишь.
Алекс жив.
Я не сумасшедшая.
Я знаю что это не так, не совсем.
Как только я заканчиваю свою пробежку и начинаю хромать к подвалу церкви, глупость и бессмысленность всего происходящего поражает меня, словно стена.
Алекса нет, и никакая работа или бег или кровотечение не вернет его обратно.
Я это знаю.
Но всё дело в том, что во время бега всегда есть эта доля секунды, когда боль разрывает меня, когда я с трудом могу дышать и когда всё, что я вижу - это пятна цвета - и именно в эту долю секунды приходит боль, она очищает меня. Я замечаю что-то слева, вспышку цвета (золотисто-каштановые волосы, корона из пылающих листьев) - и я знаю, что если поверну голову, то увижу его рядом, смеющегося, наблюдающего за мной, протягивающего ко мне руки.
Конечно, я не поворачиваю голову, чтобы посмотреть.
Но однажды я это сделаю.
Однажды, я сделаю это, и он вернется, и все будет хорошо.
А до тех пор я бегу.

Дата добавления: 2014-12-11 | Просмотры: 864 | Нарушение авторских прав