АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Влияние окрашенного чувством комплекса на валентность ассоциаций

Мы уже не раз разбирали вопрос о том, каким образом комплекс проявляется при ассоциативном опыте; поэтому отсылаю читателя к ранее опубликованным исследованиям. Здесь же необходимо вернуться лишь к одному моменту, имеющему теоретическое значение. Мы нередко встречаем комплексные реакции, построенные следующим образом:

Первая реакция в трех приведенных примерах каждый раз содержит комплекс (в первой и третьей речь идет об эротических отношениях, во второй — об ущербе). Вторые реакции попадают в область персеверирующей окраски чувства предыдущей реакции, как видно из удлинения времени реакции и из ее поверхностного характера. Как мной указано в 1-ом дополнении к «Диагностическим исследованиям ассоциаций», ассоциации, подобные «зуб — зубы» относятся к разговорно-моторным соединениям, «жар — пожар» — к словам -дополнениям, стол — рыба» (Tisch — Fisch) — к рифмам. Из опытов отклонения внимания можно вывести несомненное заключение, что число разговорно-моторных реакций и реакций по созвучию при отклонении внимания увеличивается. При ослабленном внимании усиливается поверхностность ассоциаций и их ценность таким образом падает. Когда при ассоциативном опыте без искусственного отклонения внимания возникают поразительные поверхностные ассоциации, то мы имеем полное основание предполагать, что внимание в эту минуту ослабело. Причину этой рассеянности нужно искать в отвлечении внимания вследствие внутренних причин. Пациент, согласно указанию, должен обратить все свое внимание на опыт. Если его внимание ослабевает без видимой причины, которой мы могли бы приписать это явление, то есть отклоняется от значения данного слова-раздражителя, то в таком случае должна существовать внутренняя причина, которую мы находим большей частью в предыдущей или в настоящей реакции. Возникла мысль, окрашенная сильным чувством, комплекс, который, благодаря интенсивной окраске чувства, достигает в сознании высокой степени отчетливости, или, при вытеснении из сознания, создает торможение и таким образом ослабляет или прекращает на короткое время воздействие направляющей идеи, то есть внимание к слову-раздражителю. Справедливость этого предположения большей частью легко доказывается путем анализа.

Поэтому вышеописанное явление имеет для нас практическую ценность как признак комплекса. При этом теоретически важно, что комплексу не нужно быть сознательным; даже будучи вытесненным, он может вызвать в сознании торможение, расстраивающее внимание, или, иными словами, задержать умственную работу сознания (удлиненное время реакции), сделать ее невозможной (ошибка) или понизить ее ценность (реакция по созвучию). Ассоциативный опыт показывает нам его действие лишь в деталях; клинические же и психологические наблюдения показывают те же явления в широком масштабе. Сильный комплекс, например, мучительная забота, препятствует сосредоточению мыслей; мы не в состоянии оторваться от заботы и направить нашу деятельность и наш интерес в другую область; или же мы стараемся это сделать, например, чтобы «отогнать заботу»; на короткое время это может у нас получиться, но мы не всецело отдаемся этому; помимо нашего сознания комплекс мешает нам полностью отдаться занимающему нас предмету. Мы поддаемся всевозможным торможениям; во время перерывов мысли («отключение мыслей» при раннем слабоумии) всплывают части комплекса, вызывая, как и при ассоциативном опыте, характерные расстройства мыслительной работы: с нами случаются описки по правилам, найденным Мерингером и Майером; у нас происходят слияния, персеверации, имеют место предчувствия и т. п.; в особенности же ошибки, указанные Фрейдом, позволяющие, благодаря своему содержанию, распознать вызывающий их комплекс; мы также проговариваемся в критическую минуту, произнося слова, имеющие значение для комплекса; мы делаем ошибки при чтении, ибо в тексте нам видятся такие слова; они часто появляются на периферии поля зрения (Блейлер). [Наибольшая отчетливость имеется в центре поля зрения; сюда же устремлено и наибольшее внимание; внимание снижается по мере удаления от центра.] Во время нашего отвлекающего, рассеивающего занятия мы ловим себя на напевании или насвистывании какой-либо мелодии, текст которой (его часто лишь с трудом можно отыскать) оказывается комплексной констелляцией; или же мы повторяем вполголоса какой-либо технический термин или другое иностранное слово — это тоже имеет отношение к комплексу. Иногда нас неотступно преследует какая-либо навязчивая мелодия или слово, «вертящееся на кончике языка»; это тоже комплексные констелляции. Порой мы рисуем на бумаге или на столе знаки, в которых легко распознать комплекс. Везде, где комплексные расстройства касаются слов, мы находим смещения, вызванные звуковым сходством, или же фразеологические сочетания. Приведу здесь примеры, приводимые преимущественно Фрейдом.

Из личных наблюдений приведу ассоциацию беременной, которая реагировала на предложенные слова словами, относящимися к родам; кроме того, был проявлен словесный автоматизм «Bunau — Varilla», который при непринужденном ассоциировании дал следующую цепь: «Varinas — Manilla — Zigarillo — Havanna». Дело было в том, что я забыл спички и поэтому решил поддерживать огонь в сигаре до тех пор, пока я не прикурю о нее свою хорошую гаванскую сигару. Слова «Bunau-Varilla» явились как раз в ту минуту, когда сигара погасла; далее: — «Morgenrock — Taganrog» (капот — Таганрог) — слова, преследовавшие одну даму, муж которой не позволял ей приобрести новый капот (домашнее платье).

Приведенные примеры должны еще раз показать то, что Фрейд описывает в своем «Истолковании сновидений», а именно, что вытесненная мысль скрыта за сходными с ней явлениями — за разговорным, звуковым сходством, или же за сходством оптического образа. Сновидения дают особенно хорошие примеры последней формы смещения.

Люди, боящиеся анализа снов по Фрейду, могут найти многочисленные заменяющие его материалы в автоматизмах мелодий. Однажды кто-то заметил в шутливом разговоре, что, когда женишься, надо выбирать гордую жену. Один из присутствовавших, недавно женившийся на известной своей гордостью женщине, тихо насвистывал известную уличную песню. Я немедленно обратился к нему с вопросом о словах этой песни. Он ответил: «Что я сейчас насвистывал? Ничего особенного; кажется, я часто слышал эту мелодию на улице, но слов не знаю». Я настаивал, чтобы он вспомнил слова, которые мне были хорошо известны, но он не был в состоянии их припомнить, уверял даже, что никогда их не слыхал. В песне говорится:

Велела мне мать:

Крестьянскую девушку не брать.

Во время прогулки молодая девушка, идя рядом с мужчиной, на предложение руки и сердца которого она рассчитывала, напевала мелодию свадебного марша из «Лоэнгрина».

Мой молодой коллега, только что закончивший свою диссертацию, в течение нескольких часов насвистывал мотив Генделя: «Смотрите, он приходит, увенчанный наградой».

Один мой знакомый, радуясь новой выгодной должности, выдал свою радость назойливой мелодией: «Не рождены ли мы для славы?»

Один мой коллега, встретив во время обхода пациентов сиделку, о которой говорили, что она беременна, поймал себя на том, что непосредственно после этого насвистывает мелодию: «Жили-были царские дети; они сильно любили друг друга».

Полагаю, что я привел достаточное число примеров подобных мелодических автоматизмов; каждый может ежедневно делать подобные наблюдения. Они показывают, каким образом маскируются вытесненные мысли. Известно, что занятия, не требующие полной «оккупации внимания», часто сопровождаются напеванием и насвистыванием. Поэтому остаток внимания может быть достаточным для бессознательных мечтательных перемещений мыслей, относящихся к комплексу. Но работа сознания задерживает отчетливое проявление комплекса, он лишь неясно может давать знать о себе; иногда он находит свое выражение в автоматизмах мелодий, содержащих комплексную мысль в переносной (метафорической) форме. При этом сходство состоит в ситуации, в настроении («Смотрите, он приходит» и т. д.; свадебный марш; «жили-были царские дети» и т.д.), или в словесном выражении («Велела мне мать» и т.д.). Во всех приведенных случаях комплексная мысль не вполне ясно входит в сознание, а высказывается более или менее символически. До чего могут дойти подобные символические сцепления, лучше всего показывает замечательный пример Фрейда в его «Психопатологии обыденной жизни», когда ему удалось свести пропущенное его другом слово «aliquis» в поэтической строке «Exoriare aliquis nostris ex ossibus ultor» к не явившейся вовремя менструации возлюбленной (a-liquis — liquid — чудо крови Св. Януария). В подтверждение механизмов Фрейда приведу подобный пример из моей собственной практики.

Однажды знакомый мне человек начал декламировать известное стихотворение Гейне «Стоит одиноко сосна» («Ein Fichtenbaum steht einsam»); на стихе «ей спится» он безнадежно застревает, совершенно забыв следующие слова: «белым покровом». Такая забывчивость общеизвестного стихотворения удивила меня, и я попросил его рассказать, что пришло ему в голову при словах «белый покров». Составилась следующая цепь: «При словах «белый покров» вспоминается покрывало мертвеца, полотно, которым покрывают мертвых — пауза — теперь мне приходит в голову близкий друг — его брат недавно совершенно внезапно скончался — говорят, он скончался от разрыва сердца — он был очень плотного телосложения — мой друг тоже плотного телосложения, и я порой думаю, что и с ним может случиться то же самое — он, должно быть, слишком мало двигается — когда я услыхал об этой смерти, мне стало страшно, так как я подумал, что и со мной может это случиться, ибо мы, в нашей семье, тоже склонны к полноте, мой дед тоже умер от разрыва сердца — я сам тоже слишком толст и недавно решил пройти курс похудания».

Из этого примера ясно видно, что вытеснение как бы «изымает» из сознания символические аналогии и связывает их с комплексом. Соответственно, этот человек бессознательно отождествил себя с сосной, покрытой белым смертельным покрывалом.

Поэтому вполне можно предположить, что он пожелал продекламировать упомянутое стихотворение, чтобы совершить символическое действие и, тем самым, дать выход своему возбуждению, вызванному этим комплексом. Излюбленной областью комплексных констелляций являются также остроты, имеющие характер каламбуров. Есть люди, обладающие особой способностью к сочинению каламбуров; среди них я знаю нескольких, которым приходится вытеснять весьма сильные комплексы. Поясню свою мысль на простом примере, характерном для подобных случаев.

Будучи однажды в обществе, господин X., отпускавший различные каламбуры, заметил, когда к столу подали апельсины (oranges): «О-ранжирный вокзал». Присутствовавший там же господин Z., упорно оспаривавший возможность комплексных констелляций, воскликнул: «Видите, доктор, теперь вы снова можете предположить, что господин X. думает об отъезде». X. удивленно заметил: «Да, это на самом деле так; последнее время я постоянно думаю о путешествиях, но никак не могу выбраться!» X. особенно упорно думает о поездке в Италию; отсюда сцепление с апельсинами; впрочем он незадолго перед этим получил целую посылку с этими фруктами от своего друга из Италии. Конечно, он совершенно не сознавал значения этого каламбура в ту минуту, когда он его произносил; всякая комплексная констелляция вообще всегда бывает (и непременно должна быть) неясной.

Соответственно типу символического выражения вытесненного комплекса, указанному в приведенных примерах, строятся и сновидения. Именно в сновидениях мы встречаем выражение сходства посредством воображаемых образов. Как известно, Фрейд помог найти верный путь исследованию сновидений. Надо надеяться, что это вскоре будет признано психологией, поскольку выигрыш будет огромным. Что касается особенно важного для психологии раннего слабоумия понятия об образном сходстве, то именно в этом направлении труд Фрейда «Толкование сновидений» является основополагающим. Поэтому я полагаю нелишним в дополнение привести еще один анализ сновидения. (Мне хорошо известны личные и семейные обстоятельства данного человека).

«Я видел, как на толстых канатах лошадей поднимали на большую высоту. Одна из них, сильная гнедая лошадь, перевязанная ремнями и поднимаемая как сверток, особенно бросилась мне в глаза; канат внезапно лопнул, и лошадь упала на улицу. Я думал, что она погибла, но она тут же вскочила и галопом унеслась прочь. При этом я заметил, что лошадь тащит за собой тяжелый ствол дерева и удивился быстроте ее бега. Было очевидно, что она испугалась и легко могла вызвать несчастный случай. Тут явился всадник на маленькой лошадке и медленно поехал перед испуганной лошадью, которая несколько умерила свой бег. Но я все же опасался, что лошадь собьет всадника; в это время появились дрожки, которые шагом поехали перед всадником, благодаря чему испуганная лошадь еще больше замедлила свой бег. Тогда я подумал — ну, теперь все в порядке, опасность миновала!»

Я стал перебирать отдельные моменты сна с моим другом, причем он сообщал мне приходившие ему при этом в голову мысли. Подъем лошади: ему казалось, что лошадь поднимают на американский небоскреб; упаковка напоминала ту, которая применяется при опускании лошадей в шахты, где их используют для работы. Недавно X. видел в иллюстрированном журнале изображение строительства небоскреба, где работы производятся на головокружительной высоте, и подумал при этом, что это тяжелая работа, и что он не хотел бы принимать в ней участие. — Я старался проанализировать странную картину лошади, поднимаемой на небоскреб: X. объяснил, что лошадь была опоясана ремнями, как молодые лошади, которых опускают в шахты. На картинке в журнале его особенно поразило, что работа происходит на головокружительной высоте. И в шахтах лошадям приходится тоже работать. Не явилась ли картина шахты (Berg Werk — дословно «горный завод») в результате слияния двух мыслей сновидения? Поэтому я спросил X., что ему приходит в голову при слове гора: на это он тотчас же ответил, что страстно любит горные экскурсии; а в период данного сна он имел сильное желание отправиться в горы и вообще путешествовать, но жена его очень боязлива и не хотела отпустить его одного; сопровождать же его она не могла вследствие беременности. По этой же причине им пришлось отказаться от намеченной совместной поездки в Америку (небоскребы); они почувствовали при этом, что появление детей препятствует путешествиям — они уже никуда не могут поехать, тогда как раньше они охотно и много путешествовали. Расстройство поездки в Америку было ему особенно неприятно, так как он поддерживал с этой страной деловые отношения и всегда надеялся при личном посещении наладить новые, важные для него связи. В этой надежде он уже строил различные льстящие его самолюбию, хотя и смутные планы на будущее.

Обобщим теперь все вышесказанное: гора может означать понятие высоты; подниматься на гору — подниматься на высоту. Шахта — работа. Смысл может быть следующий: «благодаря работе поднимаются на высоту». Высота особенно ярко подчеркнута эпитетом «головокружительная» применительно к небоскребу, находящемуся (это следует особо отметить) в Америке — стране, являющейся целью известных устремлений моего друга. Лошадь, очевидно, ассоциированная с понятием работы, кажется символическим выражением «тяжелого труда», ибо при постройке небоскреба, на который поднимают лошадь, работа очень тяжела, так же тяжела, как работа, выполняемая лошадьми, спускаемыми в шахты. Кроме того, известны обиходные выражения «работать как лошадь, быть запряженным как лошадь».

Благодаря раскрытию смысла этих ассоциаций мы можем составить себе известное представление о первых частях сновидения; мы нашли путь, ведущий к весьма важным надеждам и чаяниям моего друга. Предположим, что смысл этой части сновидения гласит: «благодаря работе достигаешь известной высоты» — тогда во всех относящихся сюда картинах сновидения можно легко распознать символические выражения этой мысли.

Первыми фразами видевшего сон были: «я видел, как на толстых канатах поднимают лошадей на большую высоту. Сильная гнедая лошадь особенно привлекла мое внимание; она была обвязана ремнями и ее препровождали наверх, подобно свертку». Это как бы противоречит анализу, результат которого гласит: работой достигаешь высоты. Правда, можно быть и поднятым вверх. Тут X. вспоминает о том презрении, с каким он всегда смотрел на туристов, которые позволяют железной дороге подвозить их к высочайшим горным вершинам «как мешки с мукой»; он же никогда не нуждался в посторонней помощи. Итак, виденные им во сне лошади — «другие», не те, которые собственной силой достигают высоты. Выражение «как сверток» содержит некоторый оттенок презрения. Какую же роль играет сам X. в своем сновидении? Ведь, по Фрейду, ему непременно принадлежит какая-либо роль, причем обычно роль главная. Здесь это, несомненно, «сильная гнедая лошадь». Сильная лошадь, во-первых, похожа на него тем, что может много работать; далее, он определяет ее масть как «здоровый красно-гнедой оттенок», это напоминает загар туристов; потому гнедая лошадь, вероятно, и представляет человека, видевшего сон. Ее подымают вверх, как и других — содержание первых частей сна кажется исчерпанным, за исключением последнего пункта. Искусственный подъем видевшего сон объяснен неясно; он даже прямо противоречит найденному нами смыслу, который гласит: «работой достигнешь высоты».

Мне казалось особенно важным выяснить, действительно ли оправдается мое предположение, что гнедая лошадь изображает самого X. Поэтому я прежде всего заставил его обратить внимание на то место ассоциации, где он говорит: «я заметил, что лошадь тащит за собой тяжелое бревно». Ему тотчас же пришло в голову, что и ему самому когда-то дали прозвище «бревно» из-за его крепкого телосложения. Таким образом мое предположение оправдалось: с лошадью оказалась связана его кличка. Своей тяжестью бревно препятствует или, по крайней мере, должно было бы препятствовать движению лошади; поэтому X. и удивляется, что она все же так быстро продвигалась вперед. Продвигаться вперед и подыматься на высоту, очевидно, синонимы. Итак, несмотря на тяжесть и помехи, X. продвигается вперед с такой быстротой, что лошадь кажется испуганной и появляется страх возможного несчастья. На мой вопрос X. ответил, что если бы лошадь упала, она могла бы быть задавлена тяжелым бревном, или же под напором этой движущейся массы она могла бы быть отброшена в сторону.

На этом ассоциации, связанные с вышеописанным эпизодом, были исчерпаны. Поэтому я начал анализ с другого момента, а именно там, где рвется канат. Мое внимание привлекло выражение «на улицу»; X. объяснил, что это та улица, где находится предприятие, в котором он некогда надеялся составить себе состояние. Он надеялся на определенную карьеру; из этого ничего не вышло; но даже если бы ему повезло, он был бы этим обязан не столько своим личным качествам, сколько протекции. Сказанное сразу объясняет фразу: канат рвется, и лошадь падает вниз, что символически отражает его разочарование. Ему, в отличие от других, не удалось без труда подняться наверх. Другие, те, которых ему предпочли, и которые, благодаря этому попали наверх, ничего дельного предпринять не могут, ибо «что лошади могут делать наверху?» Таким образом они находятся там, где ничего не могут сделать. Вызванное этой неудачей разочарование было так велико, что он почти полностью потерял надежду сделать карьеру. Во сне он думал, что лошадь умерла. Но вскоре он с удовлетворением заметил, что она опять вскочила и ускакала; итак, он не поддался ударам судьбы.

Очевидно здесь начинается новая часть сновидения, соответствующая, возможно, новому периоду в его жизни, если толкование предыдущей части было правильным. Я заставил X. обратить внимание на убегающую лошадь. Он вспомнил, что на мгновение, хотя и неясно, видел еще одну лошадь, появившуюся возле гнедой; она тоже тащила бревно и собиралась ускакать с гнедой. Но она тотчас же снова исчезла, и он видел ее очень неясно; это обстоятельство (а также его запоздалое воспроизведение) указывает на то, что вторая лошадь находится под особенно сильным вытесняющим влиянием и, следовательно, играет очень важную роль. Видимо X. тянул бревно с кем-то еще; скорее всего, это его жена, с которой он несет «иго брака». Они вместе тащат бревно. Несмотря на тяжесть, которая должна была бы мешать ему продвигаться вперед, он скачет; это вновь подчеркивает мысль, что он не поддается. По поводу скачущей лошади X. припоминает картину Уелти (Welti) «Лунная ночь», где изображены скачущие по карнизу здания лошади. Среди них находится поднявшийся на дыбы жеребец. На той же картине изображены супруги, лежащие в кровати. Итак, образ скачущей лошади (вначале она скакала вместе с другой) приводит к картине Уелти, изобилующей всякими соответствиями. Здесь мы совершенно неожиданно встречаем сексуальный оттенок, ведь ранее мы видели в этом сновидении только комплексы честолюбия и карьеры. Символ лошади, до сих пор являвшейся всего лишь тяжело работающим домашним животным, приобретает теперь и сексуальный смысл, явно выраженный вышеупомянутой сценой на карнизе. Там лошадь является символом страстного импульсивного желания, тождественного сексуальному влечению. Как показывают приведенные выше ассоциации, X. боялся, что лошадь может упасть, может быть увлечена куда-нибудь под тяжестью бревна. Это нетрудно понять как намек на бурный темперамент, свойственный самому X., заставляющий его опасаться, что вследствие этого он совершит когда-нибудь необдуманный поступок.

Сновидение продолжается: «Появился всадник на маленькой лошадке и медленно поехал перед испуганной лошадью, которая при этом несколько замедлила свой бег». Его сексуальный порыв обуздывается. По описанию X., одежда и внешний вид всадника напоминают его начальника; это подходит к первому толкованию сна: начальник замедляет чрезмерно ускоренный бег лошади, иными словами, он препятствует быстрому продвижению X., так как он находится «перед ним». Но нам еще предстоит узнать, найдет ли свое дальнейшее развитие обнаруженная нами сексуальная мысль. Может быть что-то скрывается под выражением «маленькая лошадь», которое привлекло мое внимание. X. утверждал, что лошадь была мала и миловидна, как детская лошадка; при этом он вспоминает эпизод из своего детства: когда он был еще мальчиком, существовала мода на юбки с кринолином, и однажды он увидел беременную на сносях женщину, тоже в такой юбке с кринолином. Это показалось ему очень смешным и требовало объяснения; он задал матери вопрос, не носила ли эта женщина под платьем лошадку. Он подразумевал лошадку-качалку, которую ремнями прикрепляют к поясу на масленицу или в цирке. Впоследствии при виде беременной женщины он часто вспоминал о своем детском предположении. Как было сказано выше, жена его была беременна, и ее беременность являлась препятствием путешествию. Здесь беременность сдерживает порыв, который можно считать сексуальным; очевидно, что эта часть сна означает, что беременность жены налагает на мужа ограничения. Мы встречаем тут совершенно ясную мысль, очевидно сильно вытесненную и чрезвычайно искусно скрытую под тканью сновидения, которое, на первый взгляд, состоит из одних символов стремящейся ввысь жизни. Но беременность, очевидно, еще не является достаточным поводом для воздержания, ибо X. боится, что лошадь все-таки опрокинет всадника. Тут появляются медленно едущие впереди дрожки, окончательно замедлившие бег лошади. На мой вопрос, кто находился в дрожках, X. вспомнил, что это были дети. Очевидно, что дети подлежали известному вытеснению, так как только мой вопрос вызвал воспоминание о них. В дрожках была «целая куча детей», по вульгарному выражению, известному моему другу. Экипаж с детьми окончательно сдержал его необузданные порывы.

Смысл сновидения теперь окончательно ясен. Беременность жены и большое число детей налагают на мужа воздержание. Этот сон являет исполнение желаний, так как в нем воздержание изображается совершившимся фактом. На первый взгляд этот сон, как впрочем и все другие, кажется бессмысленным; но в своем первоначально разобранном верхнем слое он ясно обрисовывает надежды и разочарования стремящегося вперед карьериста; внутри же, под этим, скрывается вопрос исключительно личный, вероятно, сопровождающийся множеством мучительных ощущений.

При анализе и интерпретации этого сна я не описывал многочисленные связи по аналогиям, сходство воображаемых образов, не приводил символические описания целых фраз и т. п. От внимательного исследователя не могут ускользнуть эти характерные особенности мифологического мышления. Я хотел бы только подчеркнуть, что избыточность образов в сновидении («сверхдетерминирование» Фрейда) является лишним доказательством неясности и недетерминированности мышления в сновидениях. Образы сновидения относятся к двум комплексам бодрствующего состояния, комплексу самоутверждения и комплексу сексуальному, хотя в бодрствующем состоянии оба комплекса резко разграничены. Благодаря недостаточной чувствительности к различиям в сновидениях содержание обоих комплексов может сливаться, по крайней мере в символической форме.

Это явление, возможно, не сразу понятно, но его можно довольно легко вывести из всего вышесказанного. [Слияние одновременно существующих комплексов мог бы объяснить небезызвестный в психологии элементарный факт, о котором мимоходом упоминает Фере (Fere: La pathologie des emotions), заключающийся в том, что два раздражения, одновременно существующие в различных чувственных областях, усиливают друг друга. Опыты, которыми я занимаюсь в настоящее время, доказывают, как мне кажется, что автоматическая деятельность (дыхание) оказывает влияние на одновременную с ней произвольную деятельность. Комплексы, судя по всему, что мы о них знаем, представляют собой постоянное автоматическое раздражение или деятельность; подобно тому, как комплекс влияет на сознательное мышление, он действует и на другой комплекс, придавая ему известную форму, так что один комплекс включает в себя элементы другого, что психологически можно назвать сплавлением. Фрейд, с несколько иной точки зрения, называет это «сверхдетерминированием» (Ueber-Determinierung).] Проведенные нами опыты с отклонением внимания подкрепляют предположение, что при ослабленном внимании мышление обуславливается весьма поверхностными ассоциациями. Состояние ослабленного внимания выражается уменьшенной отчетливостью представлений. Когда же неясны представления, то неясны и их отличия; разумеется, при этом снижается и наша чувствительность по отношению к отличиям представлений, поскольку она является лишь функцией внимания и ясности, которые представляют собой синонимы.

Поэтому ничто не препятствует слиянию различных (обычно разделенных) представлений («психических молекул»). Экспериментально это выражается умножением числа косвенных ассоциаций, вызванным отклонением внимания. Как известно, косвенные ассоциации в ассоциативных опытах (особенно в состоянии отклоненного внимания) являются большей частью всего лишь словесными перемещениями с помощью фразы или звука. Благодаря отклонению внимания наша психика теряет уверенность при выборе выражений и допускает поэтому различные неправильности в системах речи или слуха, как случается у больных, страдающих парафазией, — искажением отдельных элементов речи. [Крепелин /56/ придерживается того мнения, что «правильному выражению мысли препятствует появление отвлекающих побочных представлений». На стр. 48 он выражает это следующим образом: «общей чертой всех перечисленных наблюдений (парафразы сновидения) является перемещение основной мысли, вызванное вступлением побочной ассоциации в виде существенного звена цепи представлений». Переход речи или мысли к побочной ассоциации зависит, по моему мнению, от недостаточного разграничения представлений. Далее Крепелин находит, что «побочное представление, вызвавшее перемещение мысли», было, очевидно, более ограниченным, более содержательным, и вытеснило более общее и более туманное представление. Крепелин называет этот символический переход «метафорической паралогией», в противоположность простой паралогии перемещения и соскальзывания. «Побочные ассоциации» представляют собой, быть может, по большей части, ассоциации по сходству — во всяком случае дело чрезвычайно часто касается подобных ассоциаций — поэтому легко понять, каким образом паралогия принимает характер метафоры. Подобные метафоры могут производить впечатление почти намеренного искажения мысли сновидения. Таким образом в этом отношении Крепелин уже близок к мнению Фрейда.] Мы легко можем себе представить, что в нашем опыте внешнее отклонение заменит комплекс, развивающий, наряду с деятельностью комплекса нашего эго, самостоятельную деятельность. Мы уже говорили выше об образующихся при этом ассоциативных явлениях. При возбуждении комплекса сознательные ассоциации расстраиваются, становятся поверхностными благодаря тому, что внимание обращается на стоящий отдельно комплекс (задержка внимания). При нормальной деятельности комплекса нашего эго должны быть подвергнуты задержке другие наши комплексы, в противном случае станет невозможной сознательная функция ассоциирования, направленного по определенному пути. Отсюда следует, что комплекс может проявляться только косвенно, посредством неотчетливых симптоматических ассоциаций (действий), носящих более или менее символический характер. [Штадельман /57 говорит своим, к сожалению, столь напыщенным слогом: «человек, страдающий психическими отклонениями, снабжает частично или полностью нарушенное ощущение своего «я» символом; но не в такой степени, чтобы, подобно психически вполне здоровому человеку, сравнивать это ощущение с другими происшествиями или предметами, а так, чтобы превращать привлеченный в виде примера образ в действительность, в его субъективную действительность, которая, по мнению других, является безумием. Гению необходимы формы для его внутренней жизни, которую он проецирует наружу; однако в то время, как у человека с психическими отклонениями символизирующая ассоциация превращается в безумие, у гения она проявляется в виде усиленного переживания».] (См. все вышеприведенные примеры). Исходящие из комплекса влияния должны быть в норме слабыми и неотчетливыми, ибо им недостает полной занятости внимания, поглощенного комплексом нашего «я». Поэтому комплекс нашего «я» и автономный комплекс можно непосредственно сравнить с обоими видами психической деятельности при опыте отклонения внимания; подобно тому, как при этом опыте внимание главным образом обращено на письменную работу, а только частично — на акт ассоциации, так и основное внимание обращено на деятельность комплекса нашего «я», а на долю автономного комплекса — только его незначительная часть (при условии, что комплекс не подвергается аномальному возбуждению). По этой причине автономный комплекс может мыслить лишь поверхностно и неотчетливо, то есть лишь символически; таким же должен быть характер его конечных элементов (автоматизмы, констелляции), вносимые им в деятельность нашего «я», в сознание.

Здесь мы должны кратко остановиться на понятии символизации. Слово «символический» мы противопоставляем слову «аллегорический». Аллегория является для нас намеренным, усиленным чувственными образами выражением мысли, тогда как символы представляют собой всего лишь неясные побочные ассоциации какой-либо мысли, которую они скорее затемняют, нежели проясняют. Пеллетье говорит: «Символ есть низшая форма мысли. Его можно определить как неверное ощущение тождественности или близкой аналогии двух предметов, которые в действительности представляют аналогию весьма отдаленную». Таким образом, Пеллетье тоже считает отсутствие чувствительности к различиям условием, необходимым для возникновения символических ассоциаций. Используем теперь эти соображения применительно ко сну.

Он начинается повелительным внушением: «ты хочешь спать, ты не хочешь, чтобы что-либо мешало тебе». [Выражения: «инстинкт сна» или: «навязчивость сна» являются всего лишь образными выражениями. (Claparnde: Esquisse d'une theorie biologique du sommeil). Теоретически я становлюсь на точку зрения Жане, которую он формулирует следующим образом: «с одной стороны, сон есть действие, ибо требует известной энергии, необходимой, чтобы решиться на него в подходящую минуту и чтобы быть правильно выполненным; Archive de Psych., т. IV. p. 246. Как всякий клеточный процесс, сон должен иметь свой клеточный механизм (Вейгандт), но неизвестно, в чем он состоит. С психологической точки зрения сон есть явление самовнушения. (Подобные взгляды высказывают Форель и другие). Так мы понимаем, что существуют всевозможные переходы, от чисто гипнотического сна до сна, заключающегося в навязчивой органической потребности, производящего впечатление отравления токсинами обменных процессов.] Это внушение действует как абсолютная команда, управляющая комплексом нашего эго, приостанавливающая все ассоциации. Однако автономные комплексы уже не находятся в прямом подчинении комплекса нашего эго, в чем мы успели убедиться в достаточной мере. Их можно только далеко отодвинуть и ограничить, но нельзя полностью усыпить, ибо они подобны маленьким второразрядным душам, которые пустили в организме собственные аффективные корни, благодаря которым они постоянно бодрствуют. Быть может, во сне эти автономные комплексы так же задерживаются, как и наяву, ибо команда «нужно заснуть» задерживает все побочные мысли. [Инстинктивное воздержание от сна можно психологически обозначить как утрату интереса к настоящему положению (Бергсон, Клапаред). Влияние этой «утраты интереса» на психическую деятельность есть, по Жане, «упадок психологического напряжения», который нижеописанным образом обнаруживается в характерных ассоциациях сновидений.] Но все же время от времени комплексу удается, почти так же, как при шуме дня и дневной бодрствующей жизни, показать сонному «я» их бледные, казалось бы, бессмысленные побочные ассоциации. Комплексные мысли появиться не могут, так как против них-то, главным образом, и направлено вышеописанное внушение. Если же им удастся преодолеть внушение и добиться полного внимания, то сон, разумеется тотчас же прекратится. Это явление часто наблюдается при гипнозе истеричных пациентов. Они засыпают на короткий промежуток времени, но их внезапно вспугивает какая-либо связанная с комплексом мысль. Бессонница во многих случаях зависит от неуправляемых комплексов, которые не могут быть преодолены силой самовнушения. Если мы, применив нужные средства, усилим энергию таких пациентов, то они вновь обретут способность спать, так как будут иметь возможность подавить свои комплексы. Подавление же комплекса есть не что иное, как прекращение к нему внимания. Итак, комплексы при мышлении обладают лишь частичной отчетливостью, в силу чего они располагают лишь смутным символическим выражением и смешиваются друг с другом из-за недостаточной дифференциации. Нет необходимости допускать цензуру мыслей наших сновидений во фрейдовском смысле. Сдерживание, вызванное внушением необходимости заснуть, является вполне достаточным объяснением.

Следует, наконец, упомянуть еще об одном характерном влиянии комплекса — о склонности к контрастным ассоциациям. Как доказал Блейлер, всякая психическая деятельность, стремящаяся к известной цели, должна сопровождаться контрастами; это необходимо для правильной координации и контроля. Опыт показывает, что контрасты сопутствуют каждому решению в качестве ближайших ассоциаций. В норме контрасты никогда не препятствуют размышлениям; напротив, они их стимулируют; тем самым они полезны для нашей деятельности. Но если по какой-либо причине пострадала энергия индивида, то он может стать жертвой ложной игры контрастов положительного и отрицательного, ибо чувства, сопровождающего решение, уже недостаточно, чтобы одержать победу над контрастами и сдержать их. Это мы наблюдаем особенно часто, когда сильный контраст поглощает энергию индивида. Его энергия ослаблена, поэтому внимание к тому, что не относится к комплексу, становится поверхностным и ассоциациям уже недостает точно определенного направления. Благодаря этому, с одной стороны, образуется плоский тип ассоциаций, с другой же стороны, контрасты уже не могут быть подавлены. Множество примеров тому дает истерия, при которой мы имеем дело исключительно с контрастами чувств (об этом говорит Блейлер), а также раннее слабоумие, при котором дело также касается контрастов чувств и речевых контрастов (об этом сказано у Пеллетье). Экспериментальным путем речевые контрасты были выявлены Странским в его опытах с принудительной речью.

Остается добавить несколько общих замечаний, подытоживающих сказанное в главах второй и третьей о природе комплексов и ходе их развития.

Каждое аффективное событие становится комплексом. Если это событие не встречает уже существующий родственный ему комплекс и если оно имеет лишь мгновенное значение, то оно постепенно тонет, вместе с бледнеющей окраской чувств, в общей массе «латентных» воспоминаний и останется там до тех пор, пока какое-либо родственное впечатление не пробудит его вновь. Если же богатое аффектами событие встретит уже существующий комплекс, то оно его усилит и будет способствовать его временному господству. Наиболее яркие примеры этого дает истерия, где кажущиеся мелочи могут вызвать сильный взрыв аффекта. В подобных случаях впечатление прямо или символически затрагивает не вполне вытесненный комплекс и вследствие этого вызывает комплексную бурю, которая часто представляется нам совершенно неадекватной вызвавшему ее событию. Наиболее сильные комплексы связаны также с наиболее сильными чувствами и инстинктами.

Поэтому не следует удивляться тому, что большая часть комплексов относится к сексуально-эротической сфере (как и большая часть сновидений и истерических заболеваний). Особенно у женщин, у которых сексуальность является центром психической жизни, едва ли найдется комплекс, не связанный с сексуальностью. К этому же обстоятельству следует, вероятно, отнести значение, которое имеет сексуальная травма для истерии и которое Фрейд считает всеобщим. Во всяком случае, сексуальность всегда следует иметь в виду при психоанализе, хотя я этим не утверждаю, что истерия во всех случаях зависит исключительно от сексуальности. Всякий другой сильный комплекс, как мне представляется, может вызвать истерические симптомы у людей, предрасположенных к этому заболеванию. Оставляю в стороне все комплексы иного рода, ибо я уже пытался в другом месте дать общее представление о наиболее распространенных типах.

Нормальному индивиду, конечно, желательно освободиться от навязчивого комплекса, препятствующего надлежащему развитию личности (ее приспособлению к окружающим условиям). Такое освобождение является, в большинстве случаев, делом времени. Однако порой данному лицу приходится для освобождения от комплекса применять искусственные средства. Мы уже знаем, что одним из важнейшим средств является смещение (displacement); иногда люди прибегают к чему-то совершенно новому, полностью контрастирующему с комплексом («мастурбационный мистицизм»). Истерия излечивается, если удается дать ей новый навязчивый комплекс. [Истерия применяет всевозможные средства, направленные на то, чтобы защититься от комплекса: превращение в телесные симптомы, раскалывание сознания и т.д.] (Аналогичное мнение высказывает Соколовский). После вытеснения комплекса еще долгое время остается сильная комплексная чувствительность, то есть повышенная готовность комплекса к повторному прорыву. Если вытеснение было осуществлено лишь путем формирования компромиссов, то сохраняется постоянное чувство неполноценности, истерия, при которой возможна лишь ограниченная способность приспособления к окружающим условиям. Если же комплекс остается неизменным, что, разумеется, возможно лишь при сильнейшем повреждении нашего «я» и его функций, то мы имеем дело с ранним слабоумием. [Подобную (?) мысль выражает и Штадельманн, но, к сожалению, она почти полностью заглушена обилием его изысканных понятий. /57/] Следует учитывать, что здесь я говорю только с психологической точки зрения и констатирую лишь то, что имеется в психике пациента с вышеуказанным диагнозом. Высказанное суждение отнюдь не исключает возможности того, что упорное существование комплекса вызвано внутренним отравлением, которое первоначально было вызвано тем самым аффектом. Это предположение я считаю вполне вероятным, ибо оно согласуется с тем фактом, что в большинстве случаев раннего слабоумия комплекс стоит на первом плане, тогда как при всех первичных отравлениях (алкоголь, уремические яды и т. д.) комплексы играют подчиненную роль. В пользу моего предположения, быть может, говорит и то, что многие случаи раннего слабоумия начинаются с поразительных истероидных симптомов, которые лишь постепенно, с течением болезни, «дегенерируют» характерным образом, то есть становятся стереотипными или бессмысленными. Поэтому в прежней психиатрии прямо и говорилось о дегенеративных истерических психозах.

Итак, все только что сказанное можно сформулировать следующим образом. При взгляде извне нам видны лишь объективные признаки аффекта. Эти признаки постепенно (или очень быстро) усиливаются и искажаются, так что поверхностный наблюдатель теряет способность предполагать в них нормальное психическое содержание. Тогда начинают говорить о раннем слабоумии. Быть может, будущая, более совершенная, химия или анатомия сумеют когда-нибудь проследить тут аномалии обмена веществ или действия токсинов. Наблюдая изнутри (что, конечно, возможно только с помощью сложных заключений по аналогии), мы видим, что человек уже не в состоянии отделаться психологически от своего комплекса; все его ассоциации относятся к нему; поэтому он предоставляет комплексу констеллировать все свои действия, из-за чего неизбежно происходит определенное опустошение личности. Однако нам еще не известно, как далеко простирается психологическое влияние комплекса; можно лишь предполагать, что токсические воздействия также играют важную роль при прогрессирующей дегенерации.

Дата добавления: 2015-02-05 | Просмотры: 733 | Нарушение авторских прав