 |
|
АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология |
Сержио БенвенутоРезюме: Автор, вдохновленный все более обыденными киносценами, показывающими женщину во время мочеиспускания, развивает ряд соображений, связывающих особый вид так называемой постмодернистской эстетики прозрачности ("показа всего") с идеалом научной объективности. То, что он называет "порнографически-объективным отдалением", утверждает себя в различных видах искусства и уже внесло свой вклад в изменение телесного образа женщины, вырывая его из многовековой традиции возвышения женского тела. В последние годы на меня произвел сильное впечатление тот факт, что во многих фильмах появляются сцены, показывающие писающих женщин. В европейских фильмах с арт-хаусными или экзистенциальными претензиями сцена с мочеиспускающейся женщиной стала практически обязательной, наподобие сцен с индейцами, атакующими дилижанс, в классических вестернах, или сцен изготовления и бросания зажигательных бомб в протестных фильмах поздних 60-х. Каждая эстетическая эпоха имеет свои клише, свою моду, свои причуды, но я не перестаю удивляться почему в эти времена, когда тон задают всемирный конфликт между иудео-христианскими силами и радикальным исламом вкупе с американской гегемонией, многие режиссеры, мужчины и женщины, придают такое большое значение подобным туалетным сценам. Такие сцены довольно стандартны: леди, обычно в присутствии другого человека, с которым у нее более или менее интимные отношения, присаживается на сидение унитаза, мы слышим, как она мочится, она отрывает один или два листа туалетной бумаги, подтирает вульву и, наконец, спускает воду. Все это происходит в реальном времени и без какой-либо внятной привязки к сюжету фильма. Киносцены с писающими мужчинами уже некоторое время считаются приемлемыми и воспринимаются менее эротичными и непристойными, чем сцены с женским мочеиспусканием. Пик был достигнут в Чертенке (1988), где Роберто Бениньи играет энергичного, ангельски невинного маленького демона, шныряющего среди людей. В сцене, отсылающей к Рабле, дьявол Бениньи подражает писающему мужчине, но его моча вырывается струей как из шланга, заливая все вокруг него. Мочащийся мужчина в кино ассоциируется с мужской гордыней, бесстыдством и заносчивостью, с предъявлением всему миру своего агрессивного или саркастического превосходства. С другой стороны, у меня сложилось впечатление, что женское мочеиспускание в кино ассоциируется с неполноценностью женщин: «Мы – создания, вынужденные писать таким образом!» - вот что, кажется, говорят эти не слишком положительные героини постфеминистского кино. Возможно, переход к кинематографическому наслаждению от женского мочеиспускания должен быть принят как знак времени, в котором мы живем, как часть нашего Zeitgeist (* дух времени). И в самом деле, в каком же времени мы живем? Действительно ли в начале 21 века западная эстетика поворачивается к реализму или даже гиперреализму? Такие сцены испражнения могут быть высоко оценены как некие опоры, позволяющие ощутить кое-какой привкус реального, почти как фламандская и голландская жанровая живопись 17 века, которая придавала так много внимания незначительным деталям, бесстыдной «creaturality» (животно-реальности), домашней атмосфере, пропахшей кипящим в кухне супом, потом и человеческим дыханием. Но реализм очень неточный термин, который может отсылать к совершенно разным изобразительным проектам. Так называемая эстетика постмодерна, которая преобладает на западе уже примерно в течение 20 лет, базируется на радикальном принципе: показывать все, что раньше было скрыто. Все должно быть явлено, внутреннее и интимное должно быть экстернализовано, частная жизнь должна быть вывернута наизнанку как перчатка на обозрение всему миру. Поворотным моментом в этом направлении является знаменитый парижский Центр Помпиду, построенный Пьяно и Роджерсом. Здание выставляет напоказ все эти трубы, кабели и провода, которые архитектура тщательно скрывала за стенами в течение веков, и которые здесь являют собой многоцветное декоративное зрелище. Центр Бобур похож на человеческое тело, но не завернутое в благопристойный покров кожи, а, скорее, выпотрошенное для урока анатомии. Этот эксгибиционизм внутренних трубопроводов повлиял и на домашние интерьеры. Кухня больше не прячется от глаз непосвященного, но наоборот стремиться протянуть свои широко раздвинутые ноги дальше и дальше в гостиные и холлы, неотъемлемой частью которых она теперь является. Секуляризованный шеф-повар теперь позволяет разглядывать себя подглядывающим гостям. А так как благопристойности не удалось воздвигнуть стойкую преграду, то и стремление открыть что же происходит за дверями туалета явно сделало успехи. До сих пор количество ранее сокрытых вещей, которые эстетика постмодерна вытащила наружу, en plein air, было достаточно ограниченным: (а) сексуальные акты и органы; (б) экскрементальные действия и органы; (в) наши самые сокровенные мысли, которые мы, возможно, никогда никому не открыли бы. Кино, как и другие формы искусства, пытается использовать свое орлиное зрение, чтобы пролить свет на эти pudenda. (* наружные женские половые органы). В представлении коитуса в кино можно проследить три этапа. Означающим сексуального взаимодействия первоначально был поцелуй: за крупным планом нежно целующейся пары следовало затемнение – репрезентация полового акта через его antefact. (* предшествующее действие.) Позже кино представляло тот же акт через его postfact (* последующее действие), показывая пару, лежащую, растянувшись, на постели. А сегодня коитус, включая и гомосексуальное соитие, показывается немедленно: актеры симулируют – или это все по-настоящему? Сомнение всегда присутствует. Но, только если это не порнографический фильм, мы никогда не увидим эрегированный пенис или «зияющую» вагину. Стоит ли говорить, однако, что представление коитуса в фильме никогда не может длиться слишком долго, это всегда ускоренный оргазм – интересно, не толкает ли это современных подростков, в духе подражания, к ejaculation praecox?(* преждевременное семяизвержение). Но почему так важно сегодня демонстрировать эти, до сих пор бывшие личными, действия. Очевидно потому, что люди хотят их видеть. Отсюда следует метафизически неизбежный вопрос: нам интересно увидеть эти действия потому что они обычно скрыты, или они скрыты потому, что нам интересно увидеть их? В самом деле все сокрытое возбуждает наше желание его увидеть. Например, изображение акта дефекации все еще остается под запретом (эстетическим, не политическим). Тем не менее, нет никакого стыда в показе мужского или женского мочеиспускания, эякуляции или менструальной крови. Это происходит потому, что следя за всеми этими экскрементальными явлениями, мы, наблюдатели, наслаждаемся нашей полнейшей визуальной властью. В конце концов, искусство и, в особенности, кино соблазняет нас предоставляя видимость власти: оно показывает нам места или исторические периоды, которых мы никогда не видели и никогда не увидим, катастрофы, которым мы (возможно) никогда не станем свидетелями, и телесные акты, которые никто, за исключением нашего партнера, не позволит нам увидеть. Кино сегодня шумно приветствует Волю к Власти даже самого непритязательного зрителя из заштатного городка. В конце концов, как мы уже подчеркивали, женщина, которая мочится, делает это перед кем-то еще, а мы, будучи невидимыми, вторгаемся в эту сцену интимных отношений двух людей – мы как вуайеристы с топ оборудованием, в самом деле очень могущественные вуайеристы. Именно поэтому порнофильм – который за последние 30 лет стал постоянным продуктом потребления в частной жизни многих семей – занимает далеко не маргинальную позицию в современной эстетике, а, как в некотором роде бытовой прибор, является квинтэссенцией этой эстетики. Разумеется, существует множество видов порно – от мягкого до порно, предназначенного для более взыскательного потребителя. Но я не думаю, что порно подобно речному потоку, затопляющему долину после возведения цензурных дамб: процветание порнофильмов – это, скорее, знак морального триумфа (победы) Просвещения. Порнография оформляет необходимость вытащить все секретное, невыразимое, невидимое, таинственное – другими словами, все неприкосновенное, под взгляд чистой, нейтральной, артикулированной, публичной и рациональной научной точки зрения. В случае секса – это анатомическая точка зрения. Наш пост-модернистский реализм – это не тот реализм, который был прежде – социологический: он – анатомический. Это не реализм исторического материализма или позитивистской социологии, это также не реализм Эмиля Золя или «неореалистичных» фильмов Де Сики, но, скорее, реализм современной науки, исследующей тесную связь материи и жизни. Как наука сосредотачивается на элементарном и бесконечно малом – субатомных частицах, кварках, клетках, хромосомах, генах, цитоплазме, синапсах, наносекундах – так и наша эстетика фокусируется на элементарном. Это реализм тела и плоти, а не социального контекста. Это гинекологический или андрологический реализм; аналитический, а не синтезирующий. Таким образом бесстыдство современной эстетики многими превозносится во имя достоверности и прозрачности просветительской миссии. Веками лицемерные эвфемизмы и обскурантистские покровы скрывали грубую правду вещей, сегодня, наконец, осязаемое тело обнажено, избегающей всяческих теней, вспышкой разума. (Однако Просвещению не удается осознать тот факт, что ровно в той степени в какой оно освещает темные и тайные явления, оно отбрасывает в тень многие другие вещи). Эта страсть к анатомическому находит свое выражение не только в кино для массового потребителя, но под ее очарование попадают и режиссеры арт-хауса и синефилы. Яркий пример этому – фильм Катерины Брейлат Анатомия Страсти (2004). В мрачно-романтичной Португалии женщина делает предложение мужчине-гею (его играет порно-звезда Рокко Сиферди) провести четыре ночи «открывая» женское тело. Он соглашается и в течение этих четырех ночей наблюдает и манипулирует нашей обнаженной героиней. Диалоги и сценарий абсолютно нереалистичны, почти метафизичны. Оба ведущих актера говорят таким образом, каким поэты или философы пишут. Но образы на экране абсолютно анатомичны, почти как в учебнике по гинекологии. Также как наформалиненный труп бывает рассечен и наблюдаем в анатомическом театре, так и наш герой пристально разглядывает и ощупывает женское тело, очевидно в первый раз в своей жизни. Влагалище, менструальная кровь, тампоны, лобковые волосы, анус, сперма, вытекающая из вагины – он дотрагивается до всего с любопытством, смешанным с ужасом. В конце концов этот гей влюбляется в свой «образчик» женщины. Но следует задаться вопросом, а не влюбляется ли он на самом деле в свою, подобную вскрытому трупу, надменность? В своем романе «Элементарные частицы» (1998) Мишель Уэльбек рассказывает историю двух совершенно не похожих сводных братьев. Первый из них – Мишель, практически аутист - ученый номинированный на Нобелевскую премию, чья жизнь почти лишена сексуальной и эмоциональной составляющих. Для него все – даже субъективность - должно рассматриваться объективно, сквозь призму научных теорий и протоколов. Другой брат – Бруно – напротив, одержим женщинами. Это алкоголик бесконечно ищущий сексуальные приключения, которые всегда заканчиваются тем, что он, в той или иной степени, остается у разбитого корыта. В конце концов он даже попадает в психиатрическую клинику. Бруно отстраненно, практически нейтральным голосом рассказывает брату о своих эротических похождениях и разочарованиях с проститутками, свингерами, одержимыми нимфоманками, в клубах группового секса, ньюэйджевских туристических секс лагерях и тому подобное. Уэльбек кажется расщепленным между двумя братьями, которые только на первый взгляд являются противоположностями и чью объединяющую связь бытия-в-мире я бы назвал порнографичекски-объективным отдалением. Кажется, что различные вариации использования своих или чужих слизистых рисуют фреску тревожно-беспокойной жизни в эру господства технонауки. Если современная эстетика выражает подавляющий нас идеал последователей сциентизма, то почему же мы находим искупление в женском мочеиспускании только сегодня? Мне кажется, что эти образы писающих женщин отображают все их бессилие. Другими словами, власть, обещанная зрителю сегодня, как женщинам так и мужчинам, заключается в окончательном раскрытии женского бессилия. У меня сложилось впечатление, что показывая непотребные функции женского тела, кинематографисты хотят окончательно сорвать с него все иллюзорные покровы. Со времен средневековой куртуазной любви, со времен трубадуров и таких поэтов как Данте вплоть до наших дней женское тело изменялось, одухотворялось и сублимировалось мужским Эросом в литературе и пластических искусствах. В женщине чувственно постигаемая привлекательность достигает сверхчувственного возбуждения –внушающая любовь женственность превосходно сочетается с противоположностями христианской метафизики. Сегодня проект стирания различия между полами похоже дает парадоксальный побочный эффект, заставляющий нас буквально застыть в изумлении от радикальной инаковости женского пола. Однако, эта изощренная настойчивость на женской непохожести ведет не к возвышению женщины – слишком много веков она была возвышена – но к обнаружению ее хрупкости, ее несовершенства. Виктор Гюго писал, что обнаженная женщина – вооруженная женщина, сегодня же, в эпоху анатомического реализма, обнаженная женщина становится непоправимо безоружной женщиной. Женские тела сегодня теряют свою божественность, становятся буржуазными, и это позволяет им выразить через кинематограф нечто такое, что до сих пор – благодаря тому, что христианская мораль защищала от эротики – у них не было возможности никому доверить: определенное чувство стыда или даже отвращения к той бессильной части своего тела, которая, как мы хорошо знаем, дает женщине так много власти над людьми во власти. Современные фильмы показывают определённую растущую жалость или даже отвращение по отношению к женской "интимности". Подобную демонстрацию до недавних пор считали ересью. Осудив предрассудки, которые ставили их социально и интеллектуально на более низкую ступень, кажется, что сегодня, женщины больше, чем когда-либо хотят утвердить чувство неполноценности, касающееся их собственных тел - соображение вплоть до последнего времени, казавшееся совершенно неприемлемым. Дата добавления: 2015-08-06 | Просмотры: 994 | Нарушение авторских прав |