АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Хлюпино

Корова снова взмычала, мотнула черно-белой головой и стеганула Сашу грязным хвостом.

— Да стой же ты, пролика дочь! — выкрикнула Саша, поддала корове коленом в не слишком крутое брюхо. — То ж и гадина ты, чтоб тебя розорвало…

Саша смазала корове соски тронипулем, ловко насадила на них «ромашку», включила. «Ромашка» заурчала, корова взмычала, ударила хвостом.

— Стой, гадина, стой, что б тебя! — Саша схватила корову за холку, поддавая в бок коленом.

Корова недовольно замычала.

— Ну, стой же ты, Доча, Доча, Доченька… — Саша стала гладить теплую холку коровы.

Корова недовольно взмыкивала, шумно дыша.

— Не больно же, чаво ж ты кобенишься? — Саша гладила корову.

Корова взмыкивала и шумно дышала, переступая ногами по чавкающему, прикрытому соломой навозу. Три другие коровы, уже подоенные Сашей, стояли рядом, пожевывая сено.

— Вот и ладно… — Саша заглянула корове под брюхо, поправляя прозрачный, испачканный навозом шланг «ромашки», по которому пульсировало молоко. Распрямилась, вытерла рукавом ватника выступивший на лбу пот:

— Вот и ладно…

«Ромашка» пропищала «конец» и отключилась.

— Совсем ничаво, — Саша присела на корточках, стала снимать «ромашку» с вымени. — Хоссподи, и когда ж эта вясна окончится?

Подхватив «ромашку», пошла по неровному настилу к двери, потянула за собой шланг. Корова взмыкнула.

— Хоссподи… — вспомнила Саша про сено.

Повесила капающую молоком «ромашку» на перегородку, прошла к сеннику, насадила на вилы сена, принесла, положила перед коровой. Поставив вилы к стене, зачерпнула из кузовка крупной соли, растрясла над сеном.

— Жри… — шлепнув корову по боку, подхватила «ромашку», смотала шланг, подхватила и вышла из хлева, закрыв на колышек обитую войлоком дверь.

На заднем дворе было мокро и грязно. С серого утреннего неба падали редкие крупные хлопья мокрого снега. Дружок, высунув из собачьей конуры лохматую морду, понуро наблюдал за Сашей. Сматывая грязный, тянущийся по двору от избы к хлеву шланг, Саша подошла к заднему крыльцу, открыла дверь, затащила шланг в скупо освещенные сени и сразу же запихнула его в бочку с водой, повесив «ромашку» на край бочки. Скинула грязные сапоги, в шерстяных носках прошла к двери в избу, куда тянулся по полу чистый конец шланга, открыла вошла.

В избе было чисто, тепло и светло от висящей над столом лампы дневного света. В большой русской печке трещали дрова. В яслях возле печки стояли двое телят. Завидя Сашу, они замычали высокими голосами. Серая кошка, стремительно спрыгнув с печной лежанки, метнулась к Саше под ноги, стала тереться. Саша несильно пнула ее ногой:

— Пошла…

Скинула ватник, повесила на крючок возле двери. Всунула ноги в короткие, стоптанные валенки. Ополоснула руки от грязи под умывальником, вытерла нечистым полотенцем. Зачерпнула ковшом воды из стоящего на лавке ведра, жадно выпила. Отдышалась:

— Ой, мамочки…

Заглянула в печку. Длинной кочергой поправила горящие дрова. Подошла к стоящему в углу сепаратору, нажала кнопку, посмотрела на показатели:

— Совсем ничаво.

Из краника нацедила молока в две литровые бутылки, натянула резиновые соски, дала телятам. Те стали сосать, тараща темно-лиловые глаза.

— Все. Завтра к матерям вас отправляю, — объявила им Саша. — Таперича уж не холодно. А то все мне тут позасрали да позассали, космонавты…

Телята сосали, чмокая, вытягивая шеи. Кошка снова подошла, стала тереться о ногу. Ожидая, пока телята насосутся, Саша подумала про сметану:

«Шесть пачек уж как-нибудь получится, брикет закончу… должно выйти шесть… или пять… нет шесть… хорошо бы шесть, чтоб сегодня и отправить тогда… а то таперича токмо в понедельник… а там и машины может не быть… получится шесть или нет… может и не хватит…»

Когда в бутылках осталось немного молока, Саша отняла их у телят, сняла резинки, налила кошке в плошку:

— На, приставуха…

Мяукнув, кошка метнулась к плошке и стала быстро-быстро лакать молоко.

— Вот и ладно… — Саша ополоснула бутылки под умывальником, поставила на полку.

Всыпала в маленький чугунок стакан гречневой крупы, добавила воды, кинула щепоть соли, положила ложку топленого масла, накрыла прокопченной чугунной крышкой, подхватила чугунок малым ухватом, задвинула в печь. В большом чугунке лежали в воде со вчерашнего вечера почищенные и нарезанные картошки, морковь и две луковицы. Саша вышла в сени, достала из чулана банку китайской свиной тушенки, принесла в избу, открыла консервным ножом, вывалила в большой чугунок. Добавила лаврового листа и соли, подхватила чугунок большим ухватом и так же задвинула в печь. Кочергой поправила догорающие дрова:

— Вот и ладно…

Включила сепаратор. Он заурчал.

Саша распечатала новую пачку, вынула шесть стаканчиков из серебристого пластика и шесть крышек с живой картинкой: рыжая корова весело подмигивает большим черным глазом, встряхивает головой, вокруг которой ожерельем вспыхивают алые буквы: СМЕТАНА ХЛЮПИНСКАЯ, 15%.

Расставив стаканчики на подстолье, подождала, пока сепаратор перестал сбивать и пискнул, замигав зеленым огоньком.

— Поехали! — Саша подставила первый стаканчик под патрубок и нажала красную кнопку. Стаканчик наполнился сметаной. Саша подставила следующий. Сметана белым червем ползла из патрубка.

— Давай, милай, давай, родимый… — Саша наполняла стаканы.

Наполнив пятый, подставила шестой, взмолилась:

— Ну, Христа ради, хоссподи, твоя воля…

Урча, сепаратор наполнил и шестой стакан.

— Хоссподи! — радостно засмеявшись, Саша подставила под патрубок граненый стакан.

Сепаратор выдавил полстакана сметаны и отключился.

— Ну, молодец, ну, умничка!

Она поцеловала полукруглый металлический верх сепаратора, включила «сброс». По прозрачному шлангу, тянущемуся к двери, зажурчал мутноватый отцык. Саша взяла пистолет, запечатала шесть стаканчиков серебристо-голубой фольгой, закрыла крышками, подхватила и, прижав к груди, понесла в чулан:

— Вот и ладно.

В чулане на бочке с кислой капустой лежала пластиковая доска, на доске стоял ящик с точно такой же подмигивающей коровой сбоку. Саша открыла ящик. В нем тесно стояли стаканчики со сметаной. Не хватало ровно шести. Саша вложила их в ящик, закрыла его, запечатала широкой липкой лентой, набила код, поставила дату: 19.03.2028.

— Все! — Саша вернулась в избу, взяла со стола дальнеговоруху, включила, набрала.

Дальнеговоруха пискнула, вспыхнула крошечной нечеткой голограммой: парень с заспанным лицом поднял голову с подушки:

— Чаво?

— Спишь? — спросила Саша.

— Саш… — парень улыбнулся, зевнул, потянулся. — А я это… вчерась с Аникиными загулял.

— Хорошо живешь. В город когда поедешь?

— Сегодня надобно…

— Правда?

— Угу.

— Возьмешь у меня ящик?

— Ящик? Ну.

— Когда заедешь?

— Ну… А который час-то? Ой, девять, ёптеть…

— Девять.

— А мне к десяти. Щас заеду, Саш.

— Давай.

Саша погасила голограмму, выключила дальнеговоруху. Заглянула в печь, поворошила кочергой угли, подгребла к чугункам. В оранжевых углях упорно горела одна непрогоревшая головешка.

— А ну, ползи-ка сюда, змея… — Саша выгребла головешку из печи на загнетку, закрыла печной зев жестяной заставкой, потянулась вверх, задвинула заслонку в трубе.

Скинув полуваленки, надела сапоги, коваными щипцами схватила все еще горящую и чадящую головешку, вышла в сени, прошла, повернула направо, вышла на крыльцо и сразу же швырнула головешку в палисадник, в осевший грязный снег:

— Пошла…

Головешка зашипела.

Саша посмотрела с крыльца на редкие избы деревни. Людей не было видно. У Копыловых, у Сотника, у Мухи и у Петуха топились печи. Возле покосившейся избы Гудилихи ходили куры и свинья. Над ближним лесом кружила стая ворон.

Саша сошла с крыльца, пошла по дощечкам мимо палисадника к кладне. Обошла кладню, зашла в нужник. Здесь было сумрачно и пахло оттаявшим говном. Подняв юбку, Саша приспустила рейтузы, спустила шерстяные трусы. Струя ее мочи брызнула вниз, зажурчала. Саша стянула с гвоздя разрезанную на четвертушки газету «Русь», поднесла к лицу, прочитала обрывок заголовка: «…ДЕНИЕ ВЕЛИКИХ ИТОГОВ». Под заголовком было лицо министра Недр с аккуратной бородкой. Газета печаталась в уезде, все картинки не были живыми, как в такой же газете, но отпечатанной в столице.

Помочившись, Саша промокнула промежность бумажкой с министром, кинула ее вниз, встала, подтянула трусы с рейтузами, вышла из нужника. Над ее головой неровно пролетела сорока. Саша набрала в кладне охапку дров, понесла к избе, осторожно ступая по тонущим в грязи дощечкам. Взошла на крыльцо, толкнула дверь правым боком, прошла сени, вошла в избу и сразу свалила дрова к печи, выбрала три полена потоньше, сунула на печь посушиться. Отряхнула кофту, переобулась в полуваленки, глянула на телят. Напившись молока, те лежали на соломе, пожевывая маленькими смешными ртами. Саша взяла стакан с остатком только что сбитой сметаны, большую ложку, села на лавку к окну. И поглядывая в заросшее геранью окно, съела сметану.

В окне за это время ничего не произошло.

Саша поставила пустой стакан на край стола, облизала ложку, сунула в стакан. Кошка стала тереться о ногу.

— Да ты ж наелася токмо что! — отпихнула ее Саша.

На заднем дворе залаял Дружок. Послышалось ворчание мотоцикла, и Саша разглядела сквозь герань подъехавшего Ваню.

Она встала с лавки, вышла на крыльцо. Притулившись, как всегда, у забора палисадника, Ваня заглушил мотор, слез с трехколесного мотоцикла с объемистым серебристым кузовом с надписью «КУРИНЫЙ МИР».

— Быстро собрался-то! — усмехнулась Саша, ежась от внезапного порыва мокрого ветра и обнимая себя за локти.

— Нам собраться — токмо подпоясаться, — Ваня улыбнулся ей мелкими прокуренными зубами.

Открыл дверцу кузова, вразвалку двинулся к Саше, чавкая грязью.

— А я-то думала, ты в понедельник поедешь.

— Не поеду. Не заставят, — он взошел на крыльцо, встал рядом с Сашей и, не переставая улыбаться, посмотрел ей в глаза.

— Подвезло мне, стало быть, — отведя глаза, Саша открыла дверь, пропуская его в сени.

— Подвезло, эт точно.

Ваня вошел в сени, по-деловому открыл дверцу чулана, взял запечатанный ящик, понес к мотоциклу. Саша пошла за ним:

— Думала, не наберу, да набрала, слава тебе, хоссподи.

— Чаво, телята обсосали?

— Да пустое молоко-то, вясна ведь.

— Вясна, знамо дело.

Ваня задвинул ящик в кузов, закрыл забрызганную грязью дверцу. Вытер руки о ватник, глянул Саше в глаза:

— Чаю стакан нальешь?

— Чаю? — улыбнулась Саша.

— Мать печку ыщо не стопила, а генератор сдох, соляра нет.

— Налью.

Саша пошла к крыльцу, оглянулась по сторонам.

Ваня двинулся следом. Войдя за Сашей в избу, он снял кепку, перекрестился на иконы, повесил кепку на крюк, пригладил редкие, всклокоченные волосы. Пока Саша наливала в кипятильник воды, присел к столу, положил перед собой смуглые, полусжатые в кулаки руки с большими выпуклыми ногтями, огляделся:

— Неделю тому прявез две канистры. А утром — чих, чих, и ни пролика.

— Кучеряво живете, — Саша поставила перед ним кружку, сунула в нее пакетик чая, села напротив.

— Да мать все пузырь глядит, про сиротку.

— «Алевтину»?

— Ага.

Иван смотрел на Сашу. Она вздохнула, глянула в окно:

— А я токмо новостя гляну, да и то не кажный дён.

— А я его и вовсе не смотрю.

— И правильна.

Саша снова глянула в окно. Ходики пропискнули 9:30.

— Не опоздаешь? — Саша глянула на часы.

— А! — махнул кулаком Ваня. — Подождут. Нашли ишака.

Кипятильник закипел. Саша встала, принесла, налила кипятку в кружку.

— А ты попьешь? — Иван вынул из кармана бумажный сверток, стал разворачивать.

— Да я уж пила.

— Я вот, гостинчик табе прявез.

Ваня развернул бумагу. В ней была Кутафья башня от сахарного Кремля.

— Во как, — Саша поставила кипятильник на стол, взяла башню. — Откудова?

— Свояк привез.

— Хорошенькая.

— Умеют, — Ваня смотрела на Сашу. — Дай нож.

Саша выдвинула из стола узкий ящик, вынула и протянула Ивану большой кухонный нож с деревянной истертой ручкой. Иван забрал у нее башенку, уложил на свою левую ладонь, размахнулся ножом и расколол башню пополам. Протянул половинку Саше, сахарные крошки ссыпал себе в рот:

— Садись, попей.

Саша налила себе кипятку, положила чайный пакетик, села, помешивая ложечкой. Ваня обмакнул свою половинку башни в чай, пососал, откусил. Запил чаем. Саша обмакнула свои половинку в чай, пососала, запила. Глянула в окно. Ваня грыз сахар, глядя на Сашу.

— Свояк у Медыни байку новую про государеву нявестку слыхал, — проговорил он, громко прихлебывая чай.

— Про Настёну?

— Ага. Значит, у Кремле есть красавица, три пуда говна на ей таскается, как поклонится — полпуда отломится, как павой пройдет…

— Два нарастет.

— Слыхала уж? — засмеялся Ваня.

— Слыхала.

— Павой, а? — смеялся Ваня, подмигивая.

— Чаво ей павой-то не ходить? Чай, коров ня доять.

— Не доять, точно. За нее подоят.

— И подоят и все сделают.

— Точно.

Помолчали, прихлебывая чай. Вдруг зазвонила лежащая на столе дальнеговоруха. Возникла крошечная, нечеткая голограмма: лицо старухи в платке.

— Эт хто это? — спросила старуха, прищуриваясь.

— Дед Пихто! — насмешливо ответила Саша, прихлебывая чай. — Вы куда звоните?

— Настя?

— Я не Настя, — усмехнулась Саша.

— Настя у Кремле! — добавил Ваня.

Они с Сашей засмеялись. Старуха исчезла.

— А чего ты себе «Радугу» не поставишь? — спросил Ваня.

— На пролика она мне сдалася?

— Ну, как… большое все. И видать лучше.

— И так сойдет.

Саша смотрела в окно, посасывая сахар и запивая чаем. Ваня поглядывал на Сашу. На деревне залаяли две собаки. Дружок заворчал, потом залаял. Собаки, налаявшись, смолкли. Дружок поскулил, взвизгивая. Потом тоже смолк. Пролетел самолет.

Молча допили чай и съели башню.

— Ну, ладно, — Ваня потер свое колено. — Пора мне.

— Поедешь? — встала Саша.

— Поеду, — усмехнулся он. — Спасибо за чай.

— Пожалста.

Ваня встал, пошел к двери, снял с крюка кепку, надел, сдвинув на затылок. Открыл дверь, шагнул в сени. Саша вышла следом. В полутемных сенях Ваня вдруг обернулся, неловко обнял Сашу. Саша стояла неподвижно.

— Ты думаешь, что я кобель? — спросил он.

— Ничаво я не думаю, — Саша вздохнула.

Ваня попытался ее поцеловать, но она отвела губы.

— Обиделася? — спросил Ваня, беря ее за щеку.

— Ничаво я не обиделася.

— А чаво?

— Ничаво.

Постояли. Ваня держал Сашу за щеку. На заднем дворе заворчал Дружок.

— Саш.

— Чаво?

— Можно я сегодня приду?

— Как хочешь.

Ваня снова попытался ее поцеловать. Саша снова отстранилась.

— Чаво-то ты… это… — он гладил ее щеку. — Чаво ты?

— Ничаво.

— Можт с Федором чаво?

— Ничаво.

— Звонит?

— Звонит.

Ваня вздохнул.

— Езжай. А то опоздаешь, — проговорила Саша.

Он гладил ее щеку:

— Ну, я приду?

— Как хочешь.

Он улыбнулся в полумраке, отстранился, поправил кепку:

— Ладно.

Повернулся, вышел из сеней на крыльцо. Дверь за ним закрылась. Саша осталась стоять в сенях. Подошла к дверце чулана, потрогала деревянную щеколду-вертушку. Было слышно, как Ваня, кашляя, подошел к мотоциклу, завел. Дружок залаял. Саша повернула щеколду вверх. Мотоцикл уехал. Дружок перестал лаять. Саша повернула щеколду влево.

Теленок в избе замычал тонким голоском.

Опала

Слепая, серая мгла рассветная, осенняя, обстояла края тракта Ярославского. Жидкие часы на приборной панели капнули: 8:16. И сразу же копеечный круг солнечный зажегся на часах, напоминая, что где-то там, на востоке, справа от несущейся дороги, за осенней хмарью подмосковной, за пепельной плесенью туч, протыкаемых мелькающими дырявыми соснами, за печальными косяками улетающих птичьих стай и дождевой мокретью встает и настоящее, живое русское солнце. И начинается новый день — 23 октября, 2028 года.

«Лучше б он и не начинался…» — подумал Комяга, доставая папиросу и сразу же вслух укорил себя за малодушие:

— Да полно-те. Не умирай, опричный, раньше смерти.

Это всегда любил говаривать Батя в роковые минуты. Его присказка. Помогало. Говорит ли так он и теперь, в сию минуту роковую? Или молчит? А минута роковая длится и длится, точится каплями солеными, в роковой час накапливаясь-собираясь. Накапал час, перелился через край, а за часом — и день роковой накатил, хлынул, яко волна морская. Сбила она, тугая, с ног, поволокла, захлебывая. Можно ли говорить, волною соленой накрытому?

— Дают ли говорить, вот в чем вопрос…

Поднес Комяга руку с папиросой к приборной панели, вспыхнуло пламя холодное, кончик поджигая. Затянулся дымом успокаивающим, выпустил сквозь усы. И повернул руль податливый направо, с тракта сворачивая. Потекли кольца развязки с частыми утренними машинами, замелькали дома высотные, потом лес пошел и поселки земские, худородные, лай собачий за заборами косыми, кошки драные на воротах расхристанных, петухи неголосистые в лопухах-репейниках. И вот — новый поворот влево, березняк, брошенные жилища, пепелище, три ржавых китайских трактора, деревенька новая, вотчинная, крепенькая, за нею другая, сосняк молодой, потом старый, запаханное поле, еще поле и еще, и еще, извилина-загогулина вкруг пруда с утками и одним единственным гусем, башня сторожевая, подлесок со следами свежей порубки, забор зеленый, добротный, государственный, с негаснущим сторожевым лучом вповерх, ворота крепкие, пятиметровые.

Притормозил Комяга.

Прищурился зеленый глаз безопасности над воротами, ответил ему тремя синими вспышками-искрами красный «мерин» опричника государева. Дрогнули ворота, поползли в сторону. Поехал «мерин» дальше, по дороге прямой, палым листом усеянной, через лес вековой, густой, нетронутый, легким туманом окутанный. Через версту расступилась дубрава, замелькала липовая аллея, блеснула оранжерея, возник фонтан в обстоянии изваяний беломраморных и можжевеловых конусов-шаров-пирамид, расстелился вечнозеленый газон с многочисленными воронками от снарядных разрывов и старым дубом, расщепленным безжалостным прямым попаданием, и наплыл-надвинулся бело-розовой подковою, в роскошном великолепии своем терем окольничего, бывшего вельможи в случае, а ныне уж три месяца и восемь дней как опального Кирилла Ивановича Кубасова.

Подкатил Комяга к крыльцу парадному, заглушил мотор четырехсотсильный, поехала вверх крыша «мерина» прозрачная. Покудова вылезал опричник из «мерина» своего верного, по ступеням к нему с крыльца дворецкий засеменил:

— Добро пожаловать, Андрей Данилович, добро пожаловать, батюшка!

В летах дворецкий, но проворен, статен в золотисто оливковой ливрее своей, бакенбардами седыми и мордою холеной красив.

— Здорово, Потап, — сумрачно ответил Комяга, папиросу бросая.

— Давненько бывать у нас не соизволили, ох, давненько! — закачал большою головой своей дворецкий. — Позвольте машинку вашу в гараж отгоним.

— Я не надолго, — одернул Комяга черный кафтан свой.

— От ворон головушку собачью прибрать надобно. Расклюют вмиг!

— Ну, прибери… — сощурился Комяга на окна дома, огладил свою изящную бородку и стал подниматься по ступеням широкого крыльца.

— Филька! — повелительным голосом буркнул дворецкий в свою петличную дальнеговоруху, за Комягою поспешая. — Прибери машину господина опричника!

А сам платком батистовым пыль со спины Комяги стряхивать торопится:

— А то воронья поразвелося нынче, батюшка, — страсть! Тучи черные! Кружат и гадят, кружат и гадят…

— Вороны? Откуда? — с зевотою нервной, утренней спросил Комяга.

— С парных полей, откуда ж еще, батюшка Андрей Данилович? Вона как таперича — все под пар распахано до самого Болшева. Земские нынче озимых-то и не сеяли, потому как нового тяглового закону ждут. Чтобы, значит, каждому со своею вытью разрешил Государь беспрепятственно на отруба уходить или к столбовым закладываться. Токмо вотчинные да китайцы нынче и посеялись. Вона как у нас в Подмоскве!

«Новый тягловый закон… — сумрачно подумал Комяга, глядя своими уставшими после бессонной ночи глазами на двери из бронебойного стекла, плавно перед ним раскрывающиеся. — Старое мурыжило. До него ли нам всем теперь?»

Двери распахнулись. И сразу за ними зажглась громадная прихожая с витыми колоннами, с люстрой в виде пальмы египетской, с резным потолком, с мозаичным каменным полом, со львами живыми беломраморными, с двумя рослыми придверниками в таких же, как и у Потапа, золотисто оливковых ливреях.

— Где барин? — Комяга сбросил кафтан свой и шапку черного бархата с соболиной оторочкой на руки Потапу.

Оставшись в красной парчовой куртке, подпоясанной форменным опричным поясом с ножом в ножнах медных и пистолетом в кобуре деревянной, провел ладонью по голове, волосы приглаживая, не задев завитого, покрытого золотой пудрой чуба.

Рыкнули мраморные львы. Сурово подмигнул им Комяга, зевнул мрачно:

— Ну, где Кирилл?

— В водичке плавать изволят-с, — передал Потап одежду опричника горбуну-платяному, а сам засеменил по мрамору, Комягу опережая. — Таперича по утрам уж месяца поболе, как батюшка наш сердечный, дай Бог ему здоровьица, снова водичку прохладную возлюбил!

«Плавает, толстомясый… — завистливо подумал Комяга, сумрачно выгибая бровь. — Тут вселенная рушится, земля трясется, а они-с в водичке плавают».

Двинулся Комяга вслед за дворецким по анфиладам, коваными сапогами по паркету наборному грохоча. Прошли одну залу, прошли другую, вниз спустились — и вот она, купальня: просторная, расписная, с волнами морскими, с камнями, с фигурами мраморными. В купальне плавали, борясь с волнами, трое голых — окольничий Кубасов и две его наложницы, сестры Ам и Нет.

— Андрей! — раскатистым басом заметил вошедшего окольничий.

— Кирилл! — Комяга воздел правую руку, прижал к парчовой груди, склонил голову.

— Андрей! — Кубасов брызнул на опричника водой, но не достал.

— Кирилл, — устало улыбнулся Комяга.

— Прыгай сюда! — качался на волне толстенный окольничий.

— Водица прохладна зело, — Комяга глянул на термометр.

— Пятнадцать градусов! Прыгай, взбодришься! — Кубасов снова плеснул водой и попал.

— Нет, дорогой, — Комяга смахнул водяные капли с парчи.

— Ах, ты, привереда! — засмеялся Кубасов. — Девки, ныряем!

Все трое нырнули. Под водой миниатюрные Ам и Нет обхватили толстые ноги окольничего, прижались к ним и толкали, толкали круглое тело вельможи вперед, как морскую мину, отчаянно своими ножками работая. Пока они проплывали всю пятидесятиаршинную купальню, Комяга успел сесть в плетеное кресло, достать портсигар и закурить папиросу.

— Уах! — вынырнул Кубасов и задышал жадно, закачался на волнах.

Ам и Нет поддерживали его.

— Ой, смерть… ой, не могу… — дышал Кубасов.

— Не знал я, что ты ныряльщик морской, — улыбнулся устало Комяга.

— Ой, смерть… ой, хорошо… — Кубасов шумно высморкался в воду, Ам и Нет отерли ему лицо.

— Все. На берег! — скомандовал он.

Наложницы подпихнули его к ступеням. Он стал вытаскивать свое десятипудовое тело из воды, Ам и Нет подталкивали в чудовищные ягодицы.

— На берег, на берег… — бормотал окольничий.

Подскочил банщик Ванька, помог, подхватив под могучую ручищу, протянул красный халат из живородящего махрового льна.

— Пшел отсюда! — притопнул мокрой ножищей Кубасов, и Ванька исчез.

Выскочившие из волн Ам и Нет облачили окольничего в халат.

— Фоах… благодать… — пробасил Кубасов, подходя к Комяге.

Комяга встал.

— Ну, здравствуй, опричный, — улыбнулся оплывшим, раскрасневшимся, влажным лицом Кубасов.

— Здравствуй, окольничий, — ответно улыбнулся Комяга, готовясь обнять Кубасова и отводя в сторону руку с папиросой.

Кубасов, помедлил, улыбаясь. И вдруг, коротко размахнувшись ручищей своей, залепил Комяге сильную пощечину. Громкий звук поплыл по купальной зале, отражаясь от мозаичных стен. И словно призванные этим звуком, в светлом пространстве купальни возникли темные фигуры хранителей тела окольничего.

Комяга попятился, папироса выскользнула из его пальцев. Ошеломленный, он взялся левой ладонью за свою щеку, словно проверяя, — не отвалилась ли?

Кубасов подошел к нему вплотную, касаясь животом. Тяжелое лицо его вмиг стало угрожающе-непроницаемым, губы сжались сурово.

— Почто ты приехал? — глухо спросил он.

— Кирилл… — пробормотал Комяга.

— Почто ты приехал?! — Кубасов схватил Комягу за плечи, встряхнул.

Золотой колокольчик в ухе опричника зазвенел тонко. Но даже и этот привычный звон не вывел Комягу из оцепенения.

— Кирилл… Кирилл… — недоумевающее морщил он густые брови. — Кирилл!

— Кто ты?! Кто? — тряс его Кубасов.

— Я… Комяга.

— Кто ты, мать твою?! Отвечай!

— Комяга.

— Кто?! Кто?!! — закричал окольничий, тряся его.

— Друг твой!! — вдруг выкрикнул Комяга так, что окольничий остановился.

Комяга отпихнул его руки. Лицо опричника побледнело, но левая щека наливалась красным.

— Я друг твой! Андрей!

Вперился Кубасов в Комягу маленькими, яростными глазками своими.

— Почто ты приехал? — шепотом спросил он.

— Батя арестован.

Кубасов внимательно смотрел на него. Оплывшее лицо его сосредоточилось, глазки прищурились. Облизал он мокрые губы свои. И резко схватил Комягу за руку, повернулся, за собою таща:

— Пошли!

Спотыкаясь, Комяга двинулся за ним, бормоча:

— Не то, чтоб арестован, а токмо задержан по приказу государя на сутки для выяснения. Опричнину возглавить государь Потыке поручил. Стало быть молодому крылу государь опричнину доверил. И слава Богу.

— Пошли, пошли… — тащил его Кубасов.

Они вышли из купальни, Кубасов потащил Комягу к лифтам:

— Пошли, пошли!

— Государю нашему виднее, ясное дело, — Комяга оглянулся на охранников с автоматами.

Кубасов шагнул в открывшийся зеркальный лифт, втянул Комягу, нажал кнопку «3». Лифт наверх поехал. Комяга глянул на свое отражение:

— Потыка, он в левом крыле ранее обретался, но токмо сейчас его…

— Потное дело! — громко засмеялся Кубасов, ткнув пальцем в свое отражение. — А где пот, там и кровь. Там и слезы! Да?

Комяга хмуро посмотрел через зеркало на Кубасова.

Лифт остановился. Кубасов стремительно вышел, таща за руку Комягу:

— Вот сюда… в укрывище вечное…

Возле лифта стояли четверо в черном с автоматами. Дальше открывался просторный кабинет окольничего с бронебойными, зеркальными снаружи стеклами трех больших окон, в каждое из которых были встроены скорострельные пушки. Возле двух пушек сидели стрелки. У пушки среднего окна стояло массивное кожаное кресло.

— Сюда, сюда! — Кубасов потащил Комягу с столу.

На столе лежало большое зеркало, на зеркале аккуратными линиями теснились десятки готовых кокаиновых линий. Здесь же стоял запотевший графин с водкой.

«Ну вот… — грустно подумал Комяга, — как всегда…»

И заговорил:

— Кирилл, я вот что хотел спросить…

— Давай, давай! — Кубасов подтолкул его к столу, а сам, взяв золотую трубочку, склонился к зеркалу и проворно втянул в обе ноздри по линии.

Сразу возник охранник, наполнил стопку водкой. Кубасов, коротко шмыгнув носом, сходу опрокинул в рот стопку, выдохнул и сразу втянул третью линию, швырнул трубочку на зеркало, повелительно указал Комяге толстым пальцем. Комяга со вздохом неохоты взял трубочку, не торопясь втянул одну линию, потом другую, выпрямился. Охранник поднес ему стопку водки. Комяга выпил, вздохнул облегченно. Но Кубасов требовательно стучал толстым пальцем по зеркалу:

— Пристяжную, пристяжную!

Комяга вынужденно согнулся, втягивая третью полоску. Кубасов, радостно и шумно расхохотавшись, погладил его по спине, грозя кому-то пальцем:

— А все потому что газ кончился. Все повысосали, гады косоглазые!

Комяга выпрямился, достал платок, отер нос. Кубасов схватил его за куртку парчовую:

— Новый обруч нужен, дабы стянуть страну, а? Об этом же он, а? Понял, а?

— Да я же понимаю, Кирилл Иваныч, как не понять? — брови Комяги изогнулись. — Государь наш дело великое затевает. И слава Богу.

— Государь наш — крыса помойная! — с усмешкой произнес Кубасов, своим оплывшим лицом к лицу Комяги приближаясь. — Четвертовать его на Лобном, а? А можно и шестировать, а? Или девяносторовать, а? И — псам, псам, чтоб полакомились, а? За все хорошее, за все пригожее. За все далекое, за все широкое.

Комяга молчал.

— Вон, — Кубасов показал на окна с пушками. — Три грации мои. Люблю их.

— Кирилл Иваныч, — спокойно произнес Комяга. — Я знаю, что государь сегодня ночью звонил тебе.

— Звонил! — ощерясь, бодро кивнул окольничий. — На царствие меня уговаривал.

— Кирилл, я серьезно…

— И он серьезно! Говорил, приедет с шапкой Мономаха. Короновать. С патриархом. И знаешь — согласился я. Хотя, Комяга, по сердцу скажу: тяжела, ох, тяжела злоебучая шапка Мономаха! Но, я согласился! А что делать?! Жду их всех к обеду! Готовлюсь. Вон, смотри, Комяга…

Кубасов подошел к среднему окну, сел в кресло, спустил предохранитель на пушке и дал короткую очередь по газону. На газоне беззвучно выросли три взрыва и опали.

— Добро пожаловать, крысюки! — захохотал Кубасов.

— Кирилл Иваныч, послушай…

— Это ты меня послушай! — вдруг ударил его кулаком в бок Кубасов. — На тебе же припеку нет! Чего ж ты ко мне приперся? Думаешь, подскажу — к кому бы заложиться, а?

— Да погоди ты…

— Или любви хочешь? Любовь-то лечит.

— Кирилл…

— Любовь, Комяга! Любовь! Ясно, а?

— Кирилл…

— Любовью мир спасется, Комяга, токмо любовью!

— Послушай, Кирилл! — Комяга повысил голос. — Завтра мы будем жить в другой стране. Завтра будет поздно! Новую метлу государь готовит. А в ней прутья-то зело часты. Тебе же не веки здесь затворничать! Время дорого! Что тебе сказал государь?

Кубасов поднес палец к большому, узкогубому рту:

— Тсс… Сейчас.

Подошел на цыпочках к столу, выдвинул ящик, вынул большой черный маузер, взвел курок, быстро прицелился в лоб Комяги и выстрелил. Мозг Комяги сильно брызнул из затылка на ковер. Комяга отшатнулся назад и рухнул навзничь. Охранники и стрелки у пушек не пошевелились.

Кубасов посмотрел на лежащего на ковре Комягу. Подобрал с зеркала стреляную гильзу, повертел в пухлых пальцах, понюхал. Поставил на зеркало. Глаза его остановились на сахарном Кремле, стоящим в углу на невысокой мраморной колонне. Он выстрелил по Кремлю. От Кремля полетели сахарные куски.

— Вот… — вздохнул Кубасов и положил маузер на стол. — В питье не запью, в еде не заем, во сне не засплю. Аминь.

Медленно побрел к окну. Подошел, посмотрел прищурившись. Стая ворон сделала круг над газоном, опустилась на свежие черные воронки.

— Не прелагай пределов вечных, — произнес Кубасов и тихо, радостно засмеялся.

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке ModernLib.Ru

Все книги автора

Эта же книга в других форматах

[1]

[2]

[3]

[4]

[5]

[6]

[7]

[8]

[9]

[10]

[11]

[12]

[13]

[14]

[15]

[16]

[17]

Дата добавления: 2015-08-06 | Просмотры: 539 | Нарушение авторских прав