 |
|
АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология |
Робин. Да. ..Джон. Но есть еще одна хитрость: иногда просто нужен рядом кто-то, кого любим, кому верим. Ведь «лекарство» -не слабее покоя или поддержки, о какой Вы только что говорили! Робин. Да, Вы правы. Мы не забудем сходить в магазин для человека, которого выбило из колеи какое-то потрясение, принесем продукты, посочувствуем, но наверняка забудем, что ему очень помогает просто наше присутствие. Хотя, вроде бы, большое дело... Джои. Хорошо, а что мы делаем? Робин. Просто находясь рядом? Очень нелегко объяснить, но все мы по опыту знаем... Давайте пока назовем это «эмоциональной поддержкой». Джон. Так, суммируем. Для того, чтобы справиться с переменами, необходимо: предоставить кому-то нести наши привычные энергетические «траты» и получить покой-раз, услышать ободряющие слова и подсказку, как с переменами справиться, - два, обрести «эмоциональную поддержку» - три. Робин. Совершенно верно. Джон. Ну, а теперь... как все это связать с «нашей» семьей? Мы уже знаем, почему двое «потянулись» друг к другу. Поженились...что обошлось им в 50 «очков», ведь пришлось заново оформлять свои карты, чтобы вписать друг друга на длительное проживание. Пролетел медовый месяц, когда они по-прежнему, как до женитьбы, еще восхищались роскошью «витрин» другудруга. Вот зажили, наконец, бокобок, и «спрятанное за ширмой» начало мозолить глаза. Робин. Отношения стали «натуральнее». Опять перемена. Джон. Опять переделка карты - там, здесь... Робин. Впрочем, облегченная любовью, поддержкой, которую партнеры получают теперь друг от друга, возможно, в большей мере, чем получали порознь. Джон. Хорошо, когда следующая перемена? Робин. Когда возникает настоящая семья - когда появляется первый ребенок. Джон. Еще 39 очков. Ох, бедняги. Робин. Всего на 11 очков разница по сравнению с женитьбой. Джон. Понятно, почему рекомендуется одно событие отделить от другого. Робин. И не угодить под Рождество. Джон. Ну-ну, ехали-ехали и куда ж это мы заехали? Робин. Не пугайтесь, людям надо сделать этот большой рывок, чтобы стать более ответственными и взрослыми. Да, на какое-то время им выпадает порядочное напряжение. Но решившись и одолев барьер, они вознаграждены такой радостью, таким счастьем в своем чаде! Джои. И надолго лишены свободы, не говоря обо всем другом. Робин. Да, новорожденный требует столько внимания и любви, что друг для друга у них остается меньше чувств, значительно меньше. Отчего оба могут страдать. Джон. Значит, появление первого ребенка, так сказать, счастье условное. Робин. Да, трудно отделаться от ощущения, что общество не без злого умысла романтизировало это событие. Конечно, событие чудесное, переживания удивительные... если не признавать, что сначала это же просто каторга! Особенно для пары, не очень-то знающей, чего теперь ждать. Не забудьте, что завести первого ребенка - перемена и нагрузка для пары куда более значительная, чем выдать на-гора второго ребенка и так далее. «Чрезвычайное положение» Джон. Так. Дождались ребенка... родился. Теперь чего родителям ждать? Робин. Сначала обратите внимание на то, как он выбил семью из равновесия. До рождения ребенка партнеры могли свободно оказывать эмоциональную поддержку друг другу, но родившийся ребенок теперь поглощает ее у матери почти полностью. А это значит, что ей - для восполнения - требуется больше прежнего любви и поддержки мужа. Она отдает ребенку столько, что вернуть мужу и нечего. Значит, муж лишен своей обычной доли эмоциональной поддержки, в то время как матери этой поддержки требуется от него еще больше прежнего. Робин. И если он не удержит равновесие, обходясь меньшей, чем привык получать, поддержкой, она почувствует себя покинутой, обделенной. Джон. Сразу после эйфории по поводу рождения ребен-ка-это страшный удар. Робин. Да. До родов будущая мать была в центре внимания. За ней ухаживали, ее лелеяли, вероятно, как никогда прежде. И вдруг - этот крохотный, невозможно хрупкий младенец, за которого мать в ответе двадцать четыре часа в сутки! Джон. Такой беспомощный... Боитесь, погибнет в любой момент,- правда? Робин. Да, помню, я просто не верил, что наш сможет дышать без посторонней помощи. А ведь сколько времени провел в родильном отделении! Чего удивляться, что мать прямо-таки ужасается этой ответственности! Моя жена, Пру, ведет группу матерей, родивших первого ребенка, и почти все они жалуются: и почему никто их не подготовил к этому потрясению. Джон. Мать чувствует себя ответственной за жизнь ребенка, но она же никогда раньше не отвечала за жизнь! Робин. И она постоянно вымотана, так что иногда ей кажется, она не справится. Она может чувствовать себя виноватой, думать, что она плохая мать. И должна прятать от людей чувство своей «непригодности», а это для нее - дополнительное нервное напряжение. Да, сегодня, когда большие семьи редки, она действительно вынуждена обходиться без помощи. Первые полмесяца порою все идет гладко: ее или его мать поживет с ними недельку муж, как правило, берет неделю отпуска. Но потом она начинает чувствовать себя чудовищно неопытной и всеми покинутой. Джон. Ну, она, конечно, лишена поддержки друзей в этот период, но ведь отец ребенка при ней, он же ей - опора какая-то? Робин. Вначале - да, но скоро он, чаще всего, уже думает, что он лишний. Джон. Да, помню... Я чувствовал себя посторонним в собственном доме. Робин. Это в порядке вещей. Пру иногда немного жалеет отцов, ведь матери, по крайней мере, получают огромное удовольствие от общения с младенцем. Жуткая усталость, но какие же новые удивительные, глубокие переживания для нее! А отцу достается одна забота о своей половине. Джон. В семье растет напряжение. Робин. Да, он приходит с работы уставший, возможно, он и ушел на работу уставший - из-за неспокойных ночей. Жена весь день занята только младенцем. А у младенца, наверное, разболелся животик, он встречает вошедшего в дом отца оглушительным ревом. Отец, позабытый, сидит, ждет обеда, мать еле держится на ногах от усталости. «Раскол в семье», что называется. Вспомните-ка, это действительно трудный этап - первый ребенок в семье. Но все наладится. Джон. Откуда помощь придет? Робин. Время поможет. Постепенно отчаяние отступит. Мать станет увереннее в себе, перестанет испытывать страх от неопытности. Джон. Начнет адаптироваться к переменам. Робин. Да. И будет больше отдыхать - промежутки между кормлениями увеличатся. Потом начнет регулярно посещать детскую поликлинику и беседовать с другими матерями, что окажется для нее огромной поддержкой. И с каждым днем она станет все увереннее ухаживать за ребенком. Джои. Но что бы Вы ни говорили, я слушаю Вас и вспоминаю американского психолога Гаттмэна, который рождение детей определил как «чрезвычайное положение» для родителей. Робин. Да, он считает, что психологические различия между мужчиной и женщиной объясняются, главным образом, потребностями воспитания ребенка. Считает, что после появления первого ребенка в семье мы принимаем мужские и женские роли почти как солдаты, занимающие позицию на поле сражения. Разумеется, общество готовит нас к этим ролям изначально, но пока у нас не родился ребенок, мы словно «в резерве» и можем, если хотим, «поиграть» в разные роли... Джон. А ребенок появился - и нас «призвали». Робин. И мы уже-греющие, «питающие» мамы-с одной стороны и жесткие, ответственные папы-с противоположной. Так нас «запрограммировали». Джон. А что показывают исследования - не превращаются ли матери и отцы после того, как их дети вырастают и покидают дом, снова в людей? Робин. Есть любопытные наблюдения: мужчины становятся мягче, расслабленнее, больше склонны отдыхать и наслаждаться жизнью, в то время как женщины часто делаются более активными, напористыми... неугомонными «заводилами», решившими наверстать упущенное. Фактически только после того, как дети покинут дом, мы начинаем понимать, что за «сражение» отгремело. Джон. Что Вы скажете о ролях, которые мы играем, пока дети с нами? Робин. Все больше и больше раздается голосов, утверждающих, что любой из родителей способен выполнять материнские обязанности. Конечно, некоторые отцы способны к этому. Иногда - лучше иных матерей. Я убежден, ребенку только на пользу, если родители в какой-то мере «делят» его. Но, поскольку женский и мужской организмы столь по-разному приспособлены к «созданию» детей, мне кажется, должны существовать некие врожденные психические различия у женщин и мужчин, в силу которых первые «назначены» для удовлетворения определенных потребностей ребенка, вторые - для других дел. Это самые общие соображения. Вопрос еще не исследован до конца. Джон. Как бы то ни было, для родителей новорожденного решать вопрос, генетические между ними различия или обусловленные традицией, наверное, пустое занятие. Даже если не обошлось без генетики, традиция возьмет верх. Робин. Нет, я с Вами не соглашусь. «Материнская» и «отцовская» роли сейчас значительно «дорабатываются», я уверен, время будет и дальше»вносить поправки. И мужчина, и женщина - оба теперь менее «замкнуты» на прежний стереотип, они богаче, интереснее, что несет им большую свободу и взаимопонимание. Я этому процессу радуюсь и счастлив, что живу в такое важное время. Джон. Вы не знаете китайского изречения: «Да выпадет вам жить в скромные времена»? Иными словами: «Да выпадет вам мирная жизнь». Уже сегодня мы достаточно наслышаны о проблемах, связанных с «чрезвычайным положением» родителей... Ну, а как ситуация представляется ребенку? В конце концов, родиться - это крайне «переменить свое положение». Робин. Рождение может стать шоком. До момента рождения много за ребенка делает мать - дышит за него, усваивает пищу... Теперь ж он должен все делать сам. В материнском теле он был абсолюта защищен: в безопасности, в тепле, темноте, покое. Теперь он неожиданно уязвим, беззащитен, все вокруг него новое и чужое. А все новое и чужое пугает. Вдобавок он растет невероятно быстро... Джон. Почему-то в таблице стрессов факт появления на свет не обозначен. Робин. Это событие, наверное, возглавило бы перечень. Если бы величина стресса поддавалась измерению... Джон. Наверное, равнялось бы шестнадцати супружеским примирениям с автомобильной катастрофой впридачу. Ясно, что ребенку требуется ни с чем не сравнимый уход, то есть покой, защита от всех дополнительных лишних стрессов, любовь, эмоциональная поддержка и... Так ведь не может он принять ободряющую информацию! Робин. В том-то и состоит одна из проблем с новорожденным. Если ему что-то мешает, он не понимает, что все можно исправить. Откуда его чрезвычайное перенапряжение. Джон. Значит, до тех пор, пока он не овладеет мыслью, что все неудобства более или менее временны, ему требуется тем больше эмоциональной поддержки и покоя. Робин. Да, родители должны полностью оберегать его от посторонних воздействий, содержать в тепле, следить, чтобы ему было удобно, вовремя кормить, изолировать от излишнего шума, не допускать, чтобы много плакал. Родители, конечно же, понемножечку «подсовывают» ему перемены, но -самые простенькие, в самой мягонькой «упаковке»... чтобы стимулировать ребёнка, но чтобы он с ними запросто справился. Он совершенно несамостоятелен; к счастью, природа нас - и других животных-так запрограммировала, что мать и детеныш инстинктивно тянутся друг к другу, если разлучены, и стремятся быть вместе. Джон. Это то, что называется «привязанностью»? Робин. Совершенно верно. И просто означает, что жеребенок, например, хотя и способен через несколько минут после рождения встать на ножки, будет инстинктивно держаться своей матери в течение нескольких лет. Помню, у нас на ферме, в Уэльсе, я пробовал «втереться» между жеребенком и матерью - как же обоих рассердил! И фактически ничего у меня не вышло. Эта привязанность явно оправдана эволюцией, ведь в результате молодое поколение находится под защитой в ту пору, когда еще не умеет отбиваться от хищников. Мы по научно-популярным фильмам хорошо знаем, что первой жертвой хищника всегда станет одинокое молодое животное. Джон. Да, согласен. Но только ли защита кроется за этой «привязанностью»? Может, и любовь? Робин. Многие специалисты напустились бы на Вас за небрежность выражения мысли, но я не буду доказывать, что «привязанность» и «любовь» такие уж разные вещи. Я говорю о том, что достигается привязанностью, если смотреть на отношения «индивидуальная особь - род» со стороны. Вы говорите о том, как эти отношения переживаются вовлеченными в них. Джон. То есть изнутри. Давайте остановимся на... «эмоциональной поддержке», как Вы выразились. Помните, Вы говорили, что мать отдает ребенку свою любовь? Мне хочется знать, что же ребенок в действительности получает. Ребенок и материнская любовь Джон. Итак, доктор, скажите, что такое материнская любовь глазами ребенка? Робин. Я сошлюсь на одного психолога по имени Хар-лоу, который провел необычный эксперимент. Он растил обезьянье потомство: одних детенышей оставил, как обычно, при матерях, других, отобрав у матерей, посадил в пустые клетки, третью часть поместил в клетки, где в каждой был установлен проволочный «каркас», очертаниями напоминавший взрослую обезьянью самку и снабженный сосцами, похожими на настоящие у настоящей самки, откуда детеныши получали пищу, у четвертой части детенышей в клетках находились такие же «фальшивые» обезьяны, но покрытые мехом. Джон. Одна группа - нормальная, другая - «сиротки», третья - с «проволочной» самкой-мамкой, четвертая - с «тряпичной». Робин. Именно. Нормальные детеныши бросались обследовать «ближний свет», возвращаясь, лепились к матери, опять убегали и опять прибегали. Детеныши второй группы - той, что помещалась без матерей в пустых клетках, -как выяснил Харлоу, оказались вялыми, заторможенными. Они не играли, не обследовали пространство, но сидели, напуганные, забившись в угол. А когда подросли, то оказались не подготовленными к общению с себе подобными, как правило, не спаривались, а даже если рожали детенышей, совершенно не интересовались ими. Джон. А те - с «проволочной» мамкой? Робин. Те в своем поведении очень напоминали группу «сироток». Но вот группа с «тряпичной» самкой-мамкой оказалась получше - здоровее. Джон. Значит, «тряпичная» мамка смягчала вред, наносимый детенышам отсутствием настоящей матери? Робин. Да, детеныши подолгу жались к «фальшивому боку», как обычно детеныши жмутся к матери, и временами могли пускаться в игры, «на разведку». Став взрослыми, они также успешнее, чем наблюдаемые из второй и третьей групп, вступали в общение с сородичами. Джон. То есть физический контакт, пускай и с «тряпочной» мамкой, что-то давал детенышам. Что именно? Робин. Харлоу говорил про «смелость», я бы предпочел слово «уверенность» - за обоими словами та же идея, но второе буквально отсылает к «вере», к действию, исходящему из веры, что все пойдет хорошо. Возможно, отдых у «фальшивого бочка» помогает разволновавшемуся после экскурсии в «неведомое» детенышу справиться с непосильным бременем новизны. Джон. Для него это момент устойчивости в оазисе покоя, позволяющий вернуть равновесие. Робин. Да, наверное. Ученые, скорее всего, заговорили бы о нон-энтропии, об упорядочении хаоса. «Тряпичная» самка-мамка, конечно же, не целится так далеко, но немножко выручает детенышей. Джон. И Вы считаете, в этом и есть она - материнская любовь? Робин. Ну, она видна в воздействии на детеныша. «Любить» - значит при необходимости уметь вызвать в другом эту самую уверенность. Джон. А без любви детеныш окажется слишком напуганным, чтобы отважиться на шаг в неведомое? Робин. Да. Он сможет стать взрослым, то есть стать более независимым, только обретя уверенность, которая дается этой надежной поддержкой и защитой. Джон. Детишки на площадке забывают о маме, пока не шлепнутся. А тогда с плачем бегут назад к маме за очередной порцией любви... за уверенностью. Робин. Если хотите - и так, но на самом деле они получают возможность вернуть устойчивость, утеряв равновесие от слишком больших перемен. Речь не о какой-то там «дозаправке»... Джон, Ясно. И, очевидно, по мере взросления эта наша «привязанность» уменьшается. Робин. Верно. Становясь все увереннее, учась все успешнее «справляться» с окружающим миром, мы способны одолевать все больше и больше стрессов, прежде чем «побежим назад» за поддержкой. Но необходимость в ней остается при нас всю жизнь. Все мы в ситуации сильнейшего стресса нуждаемся в уходе, который очень напоминает материнский уход за ребенком. Джон. Да, после всяких стихийных бедствий, землетрясений, извержений вулканов, после бомбежек и подобных событий уцелевшие инстинктивно стремятся помочь друг другу- Робин. Это непроизвольная реакция, мы «запрограммированы» искать поддержку у других, когда в ней нуждаемся, и отвечать поддержкой, когда ее ждут от нас. Джон. Ну, а что касается «нашего» ребенка - откуда «наша» мать знает, что ему нужно? Как может понять сигналы крошечного существа? Робин. Нормальная мать чувствует потребности ребенка, погружаясь в свою собственную детскость, то есть оживляя в себе свое детство. Джон. Вы хотите сказать - вспоминая?.. Робин. «Вспоминая» без посредства мысли - инстинктивно... Она счастлива оживить детскость в себе и таким образом настраивается на вчувствование, на общение с крохой, принимает его сигналы и отвечает. А совершая это, вселяет в дитя уверенность, которая и позволит ему шагнуть в неизведанный мир. Ребенок чертит свою первую карту Джон. Итак, мать сообщает ребенку уверенность, необходимую для путешествия в этот яркий, шумный новый мир, возникший перед ним. Но-ребенок практически беспомощен. Что ему делать? Робин. Ну, главное - взяться за изучение мира. Джон. Он начинает чертить свою мысленную карту мира? Робин. Да. А этот мир, разумеется, включает его самого. Джои. Как же он «нанесет» себя? Робин. С чего, по-Вашему, начинают чертить карту Великобритании? Джон. С контуров. Робин. Именно. Начинают с контуров- не с деталей. Ребенок тоже должен очертить свои контуры: должен выяснить, что в нем и что вне его. Иными словами, что есть он и что не есть он. А «не-он» - это прежде всего его мама. Джон. Сложно как-то... Робин. Ну, взгляните на дело глазами младенца. Мозг новорожденного получает импульсы как извне, так и изнутри его организма, по вначале ребенок, конечно же, не понимает, что вторые исходят от него, а первые - нет. Для него все они представляются принадлежащими ему. Джон. Вы хотите сказать, он думает, что он - это все. Или что все - это он. Робин. Да, почему бы ему так не думать! И пока что-то не случится, что переменит его взгляд на вещи, мать должна видеться ему продолжением его самого - какой-то необыкновенно подвижной его собственной «конечностью». Джон. Как же он обнаруживает истину? Робин. Очень медленно он открывает для себя, что внешним не так просто управлять, как внутренним. Джон. Не улавливаю я что-то... Робин. Ну, давайте на пальцах разъясню: я знаю, что это мои руки, потому что могу двигать пальцами. Следовательно, я знаю, что руки - часть меня. Но если я захочу, чтобы двигались Ваши пальцы, они же не задвигаются, откуда я и узнаю, что они - не я. Они - за моими пределами. Таким образом я определю свои пределы - где «кончаюсь» я и где «начинаются» другие. Эти открытия и совершает младенец. Джон. Но это значит, что ребенок узнает свои «пределы», только когда мать не делает, что ему хочется? Робин. Верно. Джон. И будь она совершенной матерью, которая никогда не подведет, что ни захоти - исполнит, ребенок никогда бы не узнал разницы между собой и ею? Робин. Именно. Он пребывал бы в растерянности, он бы «запутался» в матери. И ему трудно далось бы взросление и свобода. Джон. Неужели Вы теперь утверждаете, что огорчаться ребенку полезно? Робин. И да, и нет. По крайней мере, в течение первого года жизни (дальше - легче) возможности ребенка справиться с сильным эмоциональным напряжением, вызываемым переменами... стрессовой ситуацией, практически ограничены. Но даже если родители из кожи вон лезут, чтобы ублажить свое чадо, даже если стараются обеспечить устойчивость и защиту, сколько могут, они не могут, даже стараясь, оградить ребенка от неудовольствия - несовершенство человеческой природы тому причина. То ли не сразу проснется, когда ребенок заплачет, то ли «допустит», чтобы телефон зазвонил или кто-то явился в дом, и отвлечется - но мать не всегда тут как тут, когда ребенку нужна. И тогда ребенок постепенно усвоит, что мать - «в отдельности», за «пределами», скорее «не-я», чем «я». Джон. Значит, чтобы ребенок мог чертить свою мысленную карту, он должен «устроиться» достаточно устойчиво между раздражением, которое связано с познанием неведомого мира, с одной стороны, и эмоциональной поддержкой, позволяющей справиться с этим раздражением, - с другой. Робин. Да, и ему нужна огромная поддержка, потому что велика его горечь, ведь в самом начале жизни, прежде чем его познающий мозг «упрется» в стесняющие «пределы», он может думать, что он - это «все», «везде», словом, он -«всемогущий». И каждый раз, натыкаясь на еще один кусочек «не-я», он... «ущемляет» свою всеохватывающую мысль, свое богоподобное «я». Джон. Ясно, никто же на самом деле не любит критики -наше «я» от нее страдает. Так и ребенку, свалиться с божественной высоты и узнать, что он всего лишь кроха беспомощная, очень больно. Такая птица, как Муссолини, вдруг узнает, что он - пустяковенький попугайчик! Ой, страшно подумать! Робин. Да. Поэтому, хотя ребенку и на пользу, что мать с течением времени обнаруживает несовершенство своей ма- теринской заботы, предоставляя ему шанс самому позаботиться о себе, задача матери на этой ранней ступени его развития - свести огорчения ребенка к минимуму. Лишней слезинки в глазу достаточно, чтобы мир исказился. Джон. Так, но прочувствовать эту ступень что-то трудно... Робин. Ничего удивительного, любому трудно вообразить себя младенцем, почувствовать - а не представить, оперируя отвлеченной логической мыслью. Мне всегда чудовищно трудно воссоздать для себя эту ступень, сколько бы я ни пробовал, сколько бы ни читал литературы. Наверное, это потому, что мир младенца чрезвычайно запутанный по причинам, о которых мы уже говорили. И когда мы пытаемся вернуться в этот мир, мы сами запутываемся. Джон. Да, но обязанность матери, помню, Вы говорили, как раз в том, чтобы почувствовать себя во младенчестве, чтобы настроиться на потребности младенца и оказать ему необходимую для преодоления нагрузок эмоциональную поддержку. Как же мать это делает? Робин. Здоровая мать, сама в свое время отлично «успевавшая» во младенчестве, настроится на «волну» младенца естественным образом, автоматически. Ей не надо задумываться - она почувствует, угодила своему ребенку или нет. Джон. Значит, он насытится, если голоден, но она не станет кормить сытого. Возьмет на руки, если ему нужна капелька встряски или же ласка, но не будет трогать, когда ему хочется спать. Ребенку вроде бы и огорчаться не из-за чего. Робин. Да, но ведь не об одних физических потребностях речь, ведь еще необходимо общение, эмоциональная связь. «Настроенная» мать по-настоящему наслаждается ею. Наверняка припомните, как мать и ребенок не сводят друг с друга глаз, как играют глазами. Ребенок смотрит-смотрит и скорчит рожицу, мать в ответ - тоже, попробовав в точности схватить выражение его мордашки и зеркально отразить. Тогда ребенок скорчит новую рожицу, ну, и так далее. Джон. И эта игра важна для ребенка? Робин. В каком-то смысле так же важна, как удовлетворение его физических нужд. Трудно передать недовольство ребенка, если мать не отвечает на его гримасы. Один психолог решил провести эксперимент и попросил группу мате- реи не реагировать на эти «заигрывания» в течение всего трех минут, но младенцы так разволновались, что эксперимент пришлось прекратить. Джои. И что же случится, если мать по какой-то причине не сможет отвечать на «заигрывания» ребенка, если не сможет установить эту эмоциональную связь с ним? Если мать не реагирует Робин. Если на самом раннем этапе не установится эта тесная эмоциональная связь между матерью и ребенком, иными словами, если они действительно будут далеки от взаимодействия - а я говорю о крайне серьезном случае несоответствия, чего вряд ли стоит опасаться нормальной матери, настраивающейся на ребенка инстинктивно,-, ребенок, как я это называю, «выключится». Осложнения могут произойти по вине обеих сторон. Что касается матери, я думаю, Вы не забыли: с ее стороны эмпатия - сопереживание - обеспечивается, погружением в собственную детскость, в чувства, ею испытанные. Но предположим, у нее самой было несчастливое детство... Джон....и «погружение» окажется для нее болезненным. Робин. Именно. Если к ней в первые годы жизни относились плохо, любая попытка «достать» себя той поры будет вызывать боль. А прекратив эти самоистязания, она избежит огорчений. Джон. Но раз она не обращена к собственной детскости, она не сможет «вчувствоваться» в мир своего ребенка, не сможет установить с ним тесную связь. Робин. И, конечно же, где-то на глубинном уровне ребенок ощутит это. Джон. Он ощутит, что полноценного общения с матерью у него не получается. Робин. Помните, я говорил про эксперимент, когда матери прекратили общение с детьми на три минуты и какую боль этим причинили им? А теперь вообразите ситуацию: мать вообще не способна реагировать на ребенка и даже не знает, что должна бы. Ребенок получит такую травму, что он «оборвет связь» и прекратит всякие попытки к общению, что еще усугубит ситуацию, ведь мать почувствует себя отвергну- той, а значит, ей куда труднее будет раскрыться перед ребенком, следовать инстинкту и все поправить. Джон. Наверное, то же самое может произойти, если что-то не в порядке с ребенком, если он не делает попыток «включить» мать, хотя она инстинктивно готова и ждет «сигнала»? Я читал, что нормальные младенцы «запрограммированы» очень рано улыбаться матерям, еще до того, как начинают понимать, кому они расточают улыбки; улыбающееся же дитя мать полюбит сильнее. Робин. Совершенно верно. Ребенок с отклонениями не сможет «включить» мать, и ее материнский инстинкт не получит толчка. И тогда она хочет не хочет, а будет тратить время и «рыться» у себя в голове, «держаться» за руководства. Джон. Значит, породить проблему способны и курица, и яйцо? Робин. Да. Некоторые специалисты считают, что причина - всегда ребенок, но мой опыт психотерапевта подсказывает: существует целый спектр отношений «ребенок-родители», на одном его полюсе - родители, кажется, совершенно «отключившие» чувства, на другом - у нормальных родителей на удивление «выключенный», ненормальный ребенок. Впрочем, по чьей бы вине ни начались осложнения, тут порочный круг: ребенок «не цветет» довольством, значит, у матери чахнут материнские чувства, значит, ребенок получает от нее еще меньше эмоциональной поддержки и так далее, и так далее. Джон. И если все завертелось в этом порочном кругу, если ребенок меньше и меньше получает поддержки, он скоро утратит равновесие? Робин. Самым чудовищным образом... Если мать не способна - по любой причине - «включиться», ребенок вынужден «броском» догонять ее, он к ней вынужден приспосабливаться, а не наоборот. Он вынужден стремительно взрослеть, чтобы приладиться к взрослым чувствам матери, вместо того, чтобы постепенно «усваивать» взрослость. Джон. Но ведь ему все это не по силам. Робин. Конечно, нет. Он просто сдастся, «оборвет связь», повернется спиной к миру и откажет ему в существовании -по крайней мере, той части мира, которая причиняет ему та- кую сильную боль и огорчение. Он будет вести себя так, будто этой части мира вовсе не существует. Джон. Какой же выйдет у него мысленная карта мира? Робин. На ней другим людям нет места. Ребенок поведет себя в мире, будто на необитаемом острове. Джон. Вы хотите сказать, что в отношении других людей мысленная карта этого ребенка останется такой же, как при самом его рождении? Робин. Да, он один занимает все пространство. Он - все-един. Это безумно трудно выразить. Джон. Это безумие. Робин. Одно из его обличий. Крайний случай «выключенное™» в раннем возрасте получил название «аутизма». Каннер, детский психиатр, "впервые описавший этот синдром, указывал, что, как правило, родители детей с синдромом аутизма - люди чрезвычайно образованные, «сверхразумные», живущие головой: в «заоблачье» идей, абстракций... мало подверженные эмоциям. Иными словами, люда, которым сложнее, чем другим, справиться с сумятицей чувств, возникающей при попытке проникнуть в мир ребенка. Сегодня, однако, широко распространено мнение, что в самом ребенке может крыться некая аномалия, препятствующая появлению соответствующих реакций на родительскую заботу. Где истина, пока неясно. К счастью, этот случай в практике очень редкий. Впрочем, однажды мы столкнулись с целым рядом близких описанному случаев. Речь о детях недавних иммигрантов. Когда и отец, и мать вынуждены работать, ребенок оставлен на приходящую няньку, она его покормит, но не «насытит» вниманием. Джон. И как же дети с синдромом аутизма выглядят? Как ведут себя? Робин. Больше всего поражает их полная неспособность к общению, к той игре «ты мне - я тебе», которую я упоминал. О таких обычно говорят: «отключенные», «в раковине», «живут в своем собственном мире». В их присутствии вы чувствуете, что они вас «не подпускают» или просто «выкинули» вас из головы - для них вы не существуете. Джон. Но на самом деле они знают, что вы рядом? Робин. Да, конечно. Ходят вокруг вас, могут с вашей помощью получить, что хотят, но вы - «мебель» в комнате с ними. И они избегают «контакта глаз». Их легко распознать по тому, как отводят взгляд всякий раз, как только вы решите поймать его. Вы чувствуете, что они напряженно воспринимают ваше присутствие и одновременно «стирают» вас со своей мысленной карты. Очень странное поведение... Джон. Они делают вид, что вас не замечают? Робин. Да, похоже. Но «пережимают». Джон. И так же - с родителями? Робин. Да. Не обнаруживают ни малейшей привязанности к ним. Не допускают, чтобы их касались, обнимали, не цепляются за родителей, когда те их оставляют, не льнут к вернувшимся. Родители, конечно же, страшно расстраиваются. Джон. А могут получить поддержку из иных источников? Робин. Часто они страстно привязываются к какому-то предмету, например, к камушку, к чему-то из одежды. Позже их столь же неодолимо влекут такого рода «сообщения», как расписание движения поездов, всевозможные карты, схемы автобусных маршрутов. Им требуется однообразие, режим, поэтому они совершенно не выносят перестановку мебели или отклонение от заведенного порядка в своих действиях. Джон. Ну, все это понятно. Они не выносят перемен из-за «поломки» автоматической системы связи с матерью. Им требуется свести перемены в окружающем их мире до минимума, чтобы ослабить стресс, а также - позаимствовать хоть а какой-то мере устойчивость у неодушевленных предметов, к которым они и привязываются. Как, по-Вашему, доктор, я соображаю? Робин. Да, и мне тоже все представляется именно так. Многие специалисты склоняются к такому мнению, хотя, должен сказать, что есть немало психиатров, придерживающихся иной точки зрения. Они посчитали бы Ваши «соображения» сущей ерундой. Джон. Не будем на Пустяки отвлекаться!.. Вы говорили, аутизм крайне редок. Насколько же редок? Робин. Один случай на две тысячи человек. Джон. Что же Вы так разволновались? Робин. Этот редкий случай ясно показывает, к чему ведет ребенка непомерный стресс и отчаяние. Ребенку приходится «отключаться» и уединяться в своем мирке. Джон. И, наверное, крайний случай поможет распознать проблему в «повседневном» проявлении? Робин. Верно. Аутизм, на мой взгляд, - крайнее выражение свойств, присущих почти что нормальным людям. Джон. Почти что?.. Робин. Мы считаем таких людей нормальными, хотя они по характеру очень сдержанны, замкнуты, погружены в себя, страшно неуклюжи в компании, одержимы каким-нибудь хобби и вообще «на других плюют, в своем мире живут». Джон. Так, кажется, и поется в одной грустной песенке....Но если мать и ребенок поддерживают тесную связь, как в 1999 случаях из 2000, ребенку же незачем «отключаться»? Робин. Незачем. Обычно мать способна «настроиться» на свою детскость и действует инстинктивно. Она - «на волне» младенца и, принимая, реагирует на его «сигналы» - на его чувства, его потребности. Она получает при этом необыкновенное удовольствие. «Границы» проясняются... Джон. Значит, если мать «включилась», ребенок находится с ней в тесной эмоциональной связи, так необходимой ему. Эта связь помогает ребенку справиться с шоком -с ужасным открытием, что он не всемогущ, благодаря этой связи он способен удержать равновесие, постепенно обнаруживая все больше и больше «вещей» вне его, которые ему «не подчиняются». Робин. Да, получая необходимую поддержку от матери, он медленно уясняет свои «пределы», свои «границы» и дальше, расширяя для себя мир, способен верно определиться в отношении всяких иных границ. Джон. Но мне кажется, играя с ребенком, поддерживая ту самую тесную эмоциональную связь с ним, о которой Вы говорите, мать не просто зеркально отражает ребенка, она добавляет что-то новое. Чуточку новое. Робин. Да, верно. По моему убеждению, в этом восхитительно неуправляемом деле, которое у нас зовется «игрой», мы импровизируем, изобретаем, всегда выдумываем что-то новенькое. Когда обыкновенная нормальная мать играет с ребенком, гримасничает в ответ на его гримасы, агукает с ним, повторяет его во всем, ее действия очень поддерживают его, придают ему «устойчивость», ведь она следует за его действиями. Ничего неожиданного, непривычного не происходит, ребенок постепенно изучает себя, гладя на мать, как в зеркало. Впрочем, обыкновенная здоровая мать все же играет с ребенком, она понемножечку меняет действия и будет не просто копировать ребенка, но добавлять чуточку «отсебятины», будет показывать ему свое - отличное, отдельное - «лицо». И ребенок начнет понимать, что существуют другие, ведь мать не полностью следует за ним, она «не подчиняется» ему, но он усвоит этот опыт, испытывая максимум поддержки, удовольствия... и без всякой поспешности. Джон. У ребенка «в рационе» - привычность, подобие, поддержка, но также - по капельке» неизвестности, инако-вости, раздельности. Робин. Да. Если мать «включилась», и ребенок поверил ее «ответному чувству», тогда на его мысленных картах очень-очень медленно он сам и его мать начнут разъединяться, от почти полного перекрытия первоначального осознания, что мать - отдельное, иное «лицо» Джон. И этот процесс естествен-при условии, что ребенок получает поддержку? Робин. Нужно еще условие - «сигнал» ребенку, что мать существует «в отдельности». Джон. Но разве этот «сигнал» до него не дойдет? Робин. Ну, мать может его не подать, если... не сумеет отделить себя от ребенка. Джон. Ничего не понимаю! ...или остаются неясными Робин. Чтобы «настроиться» на ребенка, мать должна, «скинув с себя» взрослое мышление, погрузиться в воспоминания, ощущения раннего детства. Некоторые матери легко «погружаются», но не способны «вынырнуть». Джон. Не способны вернуться в «границы» взрослости, когда необходимо? Но почему? Робин. Потому что «границы» для матерей неясны. Потому что для их матерей «границы» были неясными. Джон. Потому что у их бабушек «границы» не прояснились? Робин. Да, и так далее, и так далее. Тут, как обычно, никто не виноват - известный заколдованный круг. Джон. Значит, если дня матери «границы расплываются» и она не способна отделить себя от ребенка, когда необходимо... Робин....то ребенок чересчур подчинит ее и подчинит слишком надолго. А это означает, что ребенок не получит нужных ему знаний, не «обновит» свой взгляд на мать как существующую «в отдельности». Он, следовательно, не сможет уяснить свои «пределы», и ему будет трудно различать себя и мать. Они оба останутся слитыми, соединенными в какой-то мере. Джон. Итак, «границы» ребенка будут неясны, как и у матери. Каким образом это отразится на ребенке, точнее, на взрослом индивиде, которым станет этот ребенок? Какие проблемы возникают из-за непроясненных «границ»? Робин. Проблем целый спектр - в зависимости от степени непроясненность «границ». Крайняя нечеткость «границ» ведет, по мнению многих психиатров, к серьезнейшим нарушениям психики, называемым «шизофренией», впрочем, нет оснований сомневаться, что наследственность тут играет очень важную роль. На противоположном полюсе спектра -люди, вполне развившиеся, но «пожизненно» чрезвычайно привязанные к своим родителям. Джон. Они не обретают нормальной для взрослого человека независимости? Робин. Да, они не способны эмоционально разъединиться или же дня этого им надо обосноваться за тридевять земель друг от друга, то есть иногда буквально оказаться по разные стороны государственной границы! Джон. Ну, а посередине спектра?.. Робин. Середину спектра занимают те, которых нет необходимости помещать в психиатрическую клинику, они не страдают явным помешательством, хотя эти люди определенно со странностями. Джон. Какое впечатление производят самые... «беспредельные»? Робин. Сразу скажете: «Спятили». Из-за непроясненнос-ти «границ» эти люди совершенно не отличают себя от других, свой внутренний мир - от окружающего их внешнего мира, поэтому могут быть подвержены галлюцинациям, ведь для них сливаются их фантазии с картиной реального мира, получаемой с помощью чувственного восприятия. Они могут думать, что воздействуют на других своими мыслями и чувствами, а другие - тоже «действуют» на них, причем в действительности абсолютно невероятным образом. Поступки таких людей кажутся, на взгляд обыкновенного человека, очень странными, бессмысленными, пока уж не выяснится, что тут случай с запутанностью «границ». Джон. Их поступки бессмысленны, потому что никак «не вписываются» в мысленную карту обыкновенного человека. Робин. Это не просто бессмысленные поступки, но чаще всего несовместимые, ведь люди оказываются в ситуации «пойди - вернись». Джон. Подождите, в подобной ситуации оказывается ребенок, получающий от родителей противоречивые поучения - так? Один из родителей направляет ребенка в одну сторону, другой - в прямо противоположную. Робин. Грубо говоря, так, но это делается без намерения, совсем не потому, что одна сторона стремится отыграться на другой. Вся семья в ловушке, каждому трудно, каждый мучается. Джои. Я не понимаю двух вещей. Первая - эти «муки» только от путаницы в отношении «границ» или не только отсюда? Вторая - почему же люди посылают - и соглашаются - «сходить, не трогаясь с места»? Робин. Вы, наверное, не забыли: у матери ребенка «границы» непроясненные. Мы с Вами помним и главное из пройденных «уроков»: она, скорее всего, вступила в брак, найдя себе такого же «безграничного» в пару. Джон. Ага, оба родителя в каком-то смысле застряли на одной ступеньке с ребенком! Робин. Верно. Конечно, они возвели солидный фасад, чтобы скрыть свои недостатки, и худо-бедно обманывают дру- гих, но фундамент их взрослости шаткий, в эмоциональном отношении они во многом ведут себя не лучше ребенка. А ребенок. Вы помните, есть «вес», насколько он знает, он -«всемогущий». Вы также помните, как болезнен для ребенка каждый шажок к «границам», ведь он неизбежно утрачивает это врожденное ощущение богоподобного всемогущества. Джон. Значит, в каком-то смысле родители не преодолели это младенческое ощущение всемогущества? Робин. Именно. Их «границы» расплывчаты, потому что они не сумели отделиться от своих матерей, от своих семей, и они по-прежнему «переполнены» всемогуществом. А в результате в таком доме каждый отстаивает свое «беспредельное всемогущество», причем не задумываясь, невольно. Джон. И на что же похож такой дом? Робин. На связку воздушных шариков, помещенную в большую коробку. Коробка - окружающий мир, связка шариков - «наша» семейка, и каждый в ней надувается от своей веры в беспредельность. Ну, а если так: ясно, что каждый стремится заполнить собой всю коробку, а это невозможно, не вытеснив из нее остальных. Значит... вечная война, перемежающаяся напряженными перемириями. Джон. Понятно, откуда им столько мук. Но почему война не кончается? Почему нет победителя? Робин. Они все застряли на ранней ступени и чувствуют, что не способны рассчитывать лишь на себя. Каждому отчаянно необходимы другие. Вот им и остался выбор без выбора: желать любви других и одновременно вести с ними чудовищную войну. Джон. Стань один слишком большим, он поймет, что рискует уничтожить других, от которых так зависим. Робин. А стать слишком маленьким - значит лишиться жизненно необходимой веры в свое всемогущество. Так или этак, а им хуже некуда. Они все страшно несчастны, ужасно страдают. Слабый отзвук их стенаний вы услышите в повседневной жизни, если прислушаетесь к людям, принимающим облик ребенка. Вспомните лепет влюбленных, вспомните взрослых, говорящих с детьми. «Ой, сладость моя, я тебя съем!» - говорят. Тут любовь, необходимость в человеке, но, в определенном смысле, и вытеснение человека из принадлежащего ему пространства, уничтожение человека. Нормальные люди говорят это в шутку, добавляют «щепотку» жути к нежностям, делая ласку еще утонченнее. Но грубый быт нездоровой семьи заставляет каждого опасаться эмоционально голодных близких, тут каждый —утрать он только бдительность - боится быть «проглоченным». Джон. Чем психотерапевт может помочь таким - страдающим «без границ» - семьям? Робин. Если случай не самый тяжелый, то - многим. Психотерапевт может вместе со всей семьей заняться прочерчиванием «границ»: он будет предельно четок в отношении каждого, и семья последует его примеру. Решительно «размежевывая» каждого, он, вместе с тем, должен оказывать максимальную поддержку. Джон. «Границы» проясняются - каждое «я» ужимается? Робин. Да. И вам нужно поддержать человека в этот момент. Удивительный эффект имеет предельно независимая «игра» самого психотерапевта: он говорит: то-то и то-то сделает, то-то и то-то - нет, и ни за что не поддастся чужому влиянию, не переменит решений, оставаясь, однако, неизменно расположенным и участливым. Джон. А как с тяжелейшими случаями? Робин. Здесь радикальное лечение провести трудно. В основном ваша задача - поддержать семью в период стрессовой ситуации, эта семья в течение довольно-таки долгого времени может просуществовать, избегнув срыва у кого-то из своих, и даже способна справиться с острой стрессовой ситуацией при условии, что получит поддержку со стороны. Наиболее уязвимому члену семьи, то есть тому, у кого «границы» наиболее размыты, кто, в конце концов, не выдерживает, утрачивает психическое равновесие и появляется у нас как «пациент», можно помочь, назначив определенные препараты, которые смягчат перегрузку психики по причине слабости защитных барьеров, нечеткости этих самых «границ», о которых речь. Если же улучшения не наблюдается, возникает необходимость изолировать человека от губительного воздействия семьи - поместить в клинику, в особую среду - пока возбуждение не уляжется и защитные реакции несколько не окрепнут. Джон. Но, вернувшись в семью, человек опять может сорваться? Робин. Если стрессовая ситуация в семье обострится и не будет нужной поддержки со стороны - да, может. Недавние наблюдения, впрочем, показали, что просто сокращая время общения этих плохо защищенных индивидов с их семьей - периодически устраивая им в течение дня «тайм-аут», можно значительно снизить число срывов. Встречи с семьей, когда вы советуете им всем отвести друг другу больше эмоционального «пространства» - например, отпустить «поводки», удерживаться от вздорных придирок - тоже дают результат. Джон. Так, попробую резюмировать. Пользуясь необходимой эмоциональной поддержкой, ребенок способен усвоить сведения об окружающем мире и тогда может очертить, в первом приближении, свои «пределы». Но если у матери «пределы» слабо обозначены, если она недостаточно «отдельна», ребенок тоже не сумеет обрести «отдельность» и - вырастая, взрослея -застрянет на этой примитивной, не предполагающей различий и четких «границ» ступени... Робин,...пока на более поздней с чьей-нибудь помощью и без излишнего напряжения не усвоит пропущенного и не уяснит своих «границ». Джон. Но в случае, если человек застревает на этой ступени младенчества, ему грозит диагноз: шизофрения. Робин. Да, болезнь может быть результатом наследственной слабости, семейного «беспредела» или обоих факторов вместе. Но не забудьте, я излагаю свои самые общие соображения по проблеме, которая толкуется крайне противоречиво. Впрочем, некоторые основные положения для специалистов - о чем несведущие вряд ли достаточно информированы - являются бесспорными, эти положения я и пытаюсь свести воедино и представить; подтверждает их мой личный опыт и практика психотерапевта. Джон. Хорошо, если с мамиными «границами» порядок, ребенок, вероятнее всего, сможет четче очертить себя самого, уточнит свою мысленную карту мира и займется вы- яснением «границ» с отцом, братьями, сестрами, а потом и «за границей» семьи разберется с «границами». Уф! Робин. Да, так мне все это представляется. Но... есть еще одно препятствие, которое необходимо преодолеть, упорядочивая «границы». Джон. Кто бы подумал, что Вы его не найдете! Ну, и что за препятствие? Робин. «Параноидный» способ справляться со стрессом. Все мы — параноики Джон. Значит, мы покончили с непроясненными «границами»? Новый этап? Робии. Не совсем. Этот «параноидный» образ действий невозможен, пока не поставлены какие-то «границы», но он возможен только потому, что «границы» все еще неустойчивы. Ребенку отчасти помогают неустоявшиеся «границы». Он может воспользоваться нечеткостью, неопределенностью своих «пределов», чтобы защитить себя от стресса и боли, если они слишком сильны и он не способен справиться с ними. Это что-то вроде предохранительного клапана. Ребенок дает выход болезненным ощущениям, когда переполнен ими. Механизм важно рассмотреть, потому что он в некоторой степени объясняет отличие взрослого от ребенка, а также характеризует поведение, получившее специальное наименование -«параноидного». Джон. Это когда - «не иду на регби, ведь нападающие там собираются в кучку, чтобы сплетничать обо мне?» Робин. Да, мотив тот самый. Крайний случай такого поведения - клиническая паранойя, а в обиходе - «мания преследования». В повседневной жизни этот механизм лежит в основе целого ряда проблем, возникающих оттого, что люди «облегчают» себе жизнь, обвиняя других. Джон. Почему этот механизм так важен для ребенка на ранней ступени развития? Робин. Считается, что на этой ранней ступени жизни, когда мозг еще не полностью снабжен «проводкой», ребенок обостреннейшим образом переживает эмоции, потому что они пока не связаны с памятью, не соединены в целое, не уравновешивают одна другую. Джон. Как не понять, что эмоции младенцу - острый нож. Сил же нет слушать, когда он верещит, бедняжка! Робин. Да. Жизнь - рай после того, как покормили, и адские муки, если с очередным кормлением запаздывают. Очевидно, когда страдания уже невыносимы, ребенок находит выход - он может установить подвижные на этой ранней ступени «границы» таким образом, что подавляющие его эмоции окажутся будто бы вне, а не внутри них. Будут «не-я» вместо «я». Джон. Подождите, дайте разжевать. Значит, если я - младенец, я могу двигать мои «рубежи» на мысленной карте так, чтобы досаждающие мне эмоции стали бы «не-я» и перестали бы быть частью моего «я»? Робин. Именно. Представьте: «границы» - подвижные пластиковые конусы, которыми отмечают проезжую часть автострады при ремонтных работах, а вовсе некрепко-накрепко закрепленный барьер, разделяющий правую и левую полосы. Значит, можно менять «дорогу» на «не-дорогу», а в случае же с «нашим» младенцем - переживаемое как «я» - на «не-я». Джон. Иными словами, ребенок может «притворяться», что часть его - какие-то чувства - вовсе и не в нем. Робин. Верно. Если они невыносимы, ребенок может от них оградиться. Джон. И тогда ему станет лучше? Робин. И да, и нет. Объясню, что будет дальше. Ребенка раздирают ужасные чувства, и вот он притворился, что в нем их уже нет. Конечно, они не исчезли, они где-то поблизости. Но если они не внутри его... Джон....значит, снаружи. Робин. Именно. Джон. Это, кажется, называется «проекцией»? Робин. Да, на языке психологов это «проекция». Еще раз, коротко, что это. Это когда ребенок пугается каких-то чувств и притворяется, что они не в нем, притворяется, приоткрывая «границы», чтобы вытолкнуть мучительные чувства наружу. Они не исчезли, конечно, теперь ребенку кажется, что они подступают к нему снаружи. Джон. Он «спроецировал» их на внешний мир? Робин. Верно. И теперь мир кажется злее, ужаснее, чем на самом деле. Вы спрашивали, лучше ли почувствовал себя ребенок. Да, ему стало лучше, себя он почувствовал лучше, но... ему стало и хуже, ведь мир вокруг сделался куда враждебней. А на этой ступеньке жизни мир, конечно, все еще равнозначен матери. И теперь вместо того, чтобы чувствовать, что от голода и ярости готов мать разорвать на части и проглотить, он «спроецирует» эти чувства на мать. Вот вам замедленный повтор... Робин. Как видите, теперь мать представляется ребенку ужасной ведьмой, которая может его проглотить. Джон. Он уже не от ярости задыхается, он просто... перепуган насмерть? Робин. Из огня да в полымя, точно. Джон. Наверное, поэтому сказки, захватывающие детей, на редкость «злодейские», из них так и рвутся полчища чудовищных женщин: коварных мачех, безобразных сестер, ведьм и прочей нечисти. Кажется, ни одной нормальной матери поблизости нет. Отцы, нерешительные, ни на что не годные создания, забились куда-то в угол. Единственные благодетельницы-феи-крестные, они-само совершенство, и всегда тут как тут в нужный момент, чтобы навести порядок (обеспечить очередное кормление, надо думать) Робин. Не забудьте про неисчерпаемые возможности проецировать недовольство папочкой на образы людоедов и великанов. Для того, чтобы наладить дела, существуют короли с принцами и волшебники. Джон. Значит, эти сказки вечно увлекают ребятишек потому, что отвечают пережитым всеми ими не так давно фантазиям и проекциям? Робин. Да, ведь для младенцев - а дети младшего возраста от них отошли еще недалеко - существуют, похоже, только «поляризованные» любовь и ненависть. Поставить «границы» в нужном месте между «я» и «не-я», уравновесить себя, частично «выпустив» наружу накатившую ненависть, держа в памяти нежившую нас незадолго до этого любовь - вот уроки, которые заучивают люди с раннего детского возраста и «повторяют» всю жизнь. Всю жизнь, хотя и в меньшей степени, крайнего накала эмоции заставляют нас пользоваться упомянутым предохранительным клапаном. Джон. И сказки помогают детям усвоить эти уроки? Робин. Да. Сказки в действительности поощряют детей I проецировать не поддающиеся контролю чувства в образы ведьм и людоедов, и если сказку про злодеев ребенку читают любимые мамочка, папочка или еще кто-то из старших, не | меньше любимый, ребенок успокаивается: уж взрослые-то знают всему свое место, Джон. Если ребенок видит, что родители не пугаются этих чувств, он решит, что ему тоже незачем их так пугаться? Робин. Верно. А чем «безопаснее» чувства, тем меньше нужды в их проекции. Значит, ребенок начинает «владеть» ими, держать их в себе. Это, в cbqjo очередь, значит, что чувства увязываются, лучше уравновешивают одно другое и, следовательно, утрачивают крайнюю болезненную остроту. Раз чувства менее болезненны-меньше необходимости их отвергать и ставить «границы» так, чтобы их вытолкнуть. Склонность к паранойе снижается. Джон. Любопытно. Значит, те родители, которые считают, что детей надо ограждать от традиционного сказочного злодейства, неверно ориентируют своих чад, заставляют их думать, что в сказках есть что-то, чего боятся даже родители. Робин. Именно. Когда ко мне приходит семья и родители настроены возвести в своем доме заслон от подобных детских сказок, я знаю, что увижу запуганного ребенка. Такие сказки помогают ребенку справиться с собственным младенческим буйством чувств - при условии, что родители любяще ободряют его и сами не пугаются яростных вспышек ненависти у ребенка. Джон. Подводим итог. На ранней ступени развития ребенок не способен увязывать, уравновешивать свои эмоции и некоторые его очень страшат. Ребенок их проецирует вовне, от чего чувствует себя лучше. Взамен внешний мир делается страшнее. Робин. Совершенно верно. И, разумеется, эмоциональная поддержка, забота на этом этапе уменьшит остроту боли, ярость и отчаяние у ребенка. Тогда ему незачем притворяться, что эти эмоции вне его, они станут в достаточной мере для него управляемыми, и он опять «присвоит» их, овладеет ими. А значит - сможет правильно очертить свои «границы». Джон. И продолжит успешно «наносить» мир на свою мысленную карту. О'кей. Ну, а что произойдет, если ребенок не получит требуемой поддержки? Робин. Он задержится в своем развитии, застрянет, в определенном смысле, на этой ступени. Джон. Вы хотите сказать, будет и дальше проецировать «плохие» эмоции? Кстати, эти «плохие» - всегда злость, всегда ненависть? Робин. Как раз со злостью и ненавистью ребенку справиться труднее всего. Для человека, перешагнувшего детский возраст, но по сути застрявшего на этой ступени, любые эмоции будут болезненными, любыми овладеть будет страшно: влечением к противоположному полу, завистью, ревностью, грустью... Джон. И любые будут проецироваться вовне на окружающий мир, который, следовательно, превращается во «вражеский лагерь». Так, ну и какое отношение все это имеет к параноику, то есть к человеку с манией преследования? Робин. Такой человек - с клиническим случаем паранойи - до крайней степени отстал в развитии, задержавшись на описываемой ранней ступени. Но, я думаю, все мы время от времени чуточку параноики. Джон. Ну, не согласись я с Вами, будет казаться, что я задет- какое тогда нужно еще доказательство моей паранойи! Лучше-ка я соглашусь. Робин. Но я только хочу сказать, что почти каждый временами ведет себя, как параноик, то есть очень мало тех, кто совершенно разделался с этой ступенью. Разве Вы, к примеру, никогда не перекладывали вину на других за то, в чем отчасти сами были виноваты? Джон. Эго не вполне здравое поведение! И нормальное... Робин. И параноидное. Джон. Почему параноидное? Робин. Ну, при любом столкновении, в любом споре, пускай и безобиднейшем, если Вы становитесь в позу невинного - «хорошего» - и пробуете всю вину сложить на другого - «плохого»,- Вы обнаруживаете параноидное поведение. Показательно, что Вы схватились за слово «здравый», ведь параноидный образ действий позволяет Вам почувствовать себя «лучше». Джон. Лучше - в нравственном смысле? Робин. В любом. Если вы считаете себя правым, все очень просто: виноват другой, а вы, конечно, ощущаете себя морально выше, кроме того, не испытываете неудобства, причиняемого человеку чувством вины. Так и ребенок поступает - помните? Чтобы чувствовать себя лучше. Джон. Но со стороны вы кажетесь хуже, потому что не способны проникнуться еще чьей-то точкой зрения, признать свои ошибки, предпочесть компромисс. Робин. Верно. Джон. Знаете, я замечал, что когда веду машину, то очень раздражаюсь, если другие водители вовремя не сигналят о повороте, но если я не просигналю и кто-то начнет гудеть мне в спину, я ловлю себя на мысли: я же прав - зачем сигналить, тут же и дураку понятно, что я буду сворачивать! Отдает паранойей - да? Робин. Да. Но это, конечно, вовсе не значит, что Ваш случай - клинический, ведь Вы, поймав себя на «параноидной» мысли, через пять минут откажетесь принимать ее всерьез и без усилий восстановите для себя реальную картину происходящего. Хотя подобное поведение все-таки параноидное. Джои. А если я, пребольно ударившись ногой о кофейный столик, разозлюсь,-это значит, я не желаю признать, что сам оплошал, и виню столик? Робин. Верно, это еще пример. Да просто вспомните Вашего Бэзила Фолти, который винит всех направо и налево поражаясь всеобщей глупости и непредусмотрительности, себя же считая образцом добродетели. Джои. Ну, а посмотреть на массовую организованную паранойю каждый может, купив билет на футбол. Если их игрок толкнет нашего - значит, к силовым приемам прибегает, каналья; если наш толкнет их игрока - он же, молодец, за мяч борется. Наши - жесткие парни, но играют по правилам, те -команда отпетых преступников, а судья, известно, подсуживает. Робин. Забавно - да? Джон. Но зачем нам эти забавы? Зачем все упрощать? На «плохих дядях» в вестернах всегда черные шляпы, чтобы мы знали: нечего жалеть, когда их застрелят. Робин. Упрощение, раскладывание по полочкам -тут «белое», тут «черное» - помогает нам в нескольких смыслах почувствовать себя лучше. Во-первых, мы, «записываясь» в «хорошую» команду, получаем положительные эмоции. Во-вторых, можем ненадолго расслабиться, отойдя от общепринятого «правильного» поведения, иными словами, можем отвлечься от «серых» проблем морального выбора, которые ежедневно нас изматывают. А в-третьих, можем выпустить пары, то есть освободиться от «плохих» эмоций, направив их на «плохих дядь». Джон. Вы хотите сказать, что освобождаемся от напряжения, которое накапливается в нас за неделю «правильного» поведения? И обрушиваем скопившееся на «плохих дядь»», которые это «заслужили», а потому не чувствуем, что поступаем «плохо»? Дата добавления: 2015-11-02 | Просмотры: 444 | Нарушение авторских прав |