АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Классификация болезней 2 страница

4. Сочетания психозов (смешанные психозы). Идея нозологической единицы приводит к мысли о том, что у одного и того же человека невозможно диагностировать свыше одной болезни. Считается, что смешанные (комбинированные) психозы представляют собой редкое исключение. Понятно, что принцип единственного возможного диагноза в большинстве случаев применим только к органическим мозговым процессам, хотя даже в связи с ними выявляются настоящие сочетания — такие, как сочетание прогрессивного паралича с опухолью или сифилисом мозга и т. п. В этих случаях сочетаются болезни двух разновидностей. С другой стороны, следует признать, что каждый отдельный случай черпает свою специфику из множества различных типов. Так, у одного и того же индивида могут обнаруживаться различные характерологические типы, реакции, неврозы и т. д. При наличии шизофренического процесса мы полагаем, что именно его следует считать первопричиной всех симптомов; но это не более чем предположение. В принципе у нас нет оснований отрицать, что три главных психоза группы II находятся между собой в какой-то связи, которая несопоставима ни с отчетливой взаимной дифференциацией болезней группы I, ни с почти случайными взаимными наложениями типов, входящих в группу III. Все выдвинутые нами до сих пор представления и понятия неудовлетворительны. При любом столкновении со смешанными случаями вся система разложенных по полочкам нозологических единиц рушится как карточный домик. С другой стороны, представление о постепенном смешении и комбинировании множества неизвестных генов обнаруживает свою ложность перед лицом отчетливо различимых основных типов (Haupttypen), которые составляют большинство. Возвращение к идее «единого психоза» для группы II оказывается невозможным. Картина, представленная психологическими явлениями в их классических формах, течением болезни, наследственными связями, соматическими, физиогномическими, конституциональными, характерологическими конфигурациями (гештальтами), не может быть сведена к какому-либо одному всеобъемлющему аспекту. Нечто подобное удалось бы осуществить только при условии насильственного исключения из нашего поля зрения некоторых фактов или конструирования расплывчатой картины, где все элементы незаметно переходили бы друг в друга. До сих пор нам так и не удалось выявить связи между фактами и теми ядерными единствами, которые составляют глубинную суть реальности. Три главных психоза остаются загадкой как в том, что их связывает, так и в том, что их разделяет. Наиболее опытные психиатры утверждают, что истинная природа эпилепсии и двух других главных психозов представляется ныне куда менее ясной, чем прежде, — при том, что на пути познания частностей в данной области был достигнут прогресс.

Гаупп пишет: «Широко известно, что при фазной болезни, после того как возбуждение прошло, наступает полное выздоровление без каких-либо видимых дефектов. Больной в полной мере осознает собственную болезнь и не обнаруживает признаков падения уровня личности. Тем не менее впоследствии у него вполне может проявиться шизофренический процесс. Широко известно также, что во многих случаях, когда клиническая картина напоминает кататонию или шизофреническую диссоциацию, улучшение наступает достаточно скоро; болезненное состояние часто возвращается в той же форме, вновь и вновь сменяясь выздоровлением и не приводя к деменции. Нам известны старые циркулярные расстройства, которые в конечном счете становятся неизлечимыми, а также случаи параноидных психозов, которые так и не завершаются деменцией (болезнь Стриндберга)».

Подобного рода случаи побуждают нас усомниться в том, что между шизофренией и маниакально-депрессивным психозом действительно существует радикальное различие. И все же большинство случаев скорее подтверждает существование такого различия. Одно из возможных объяснений — разнообразное комбинирование генов, смешение генов, ответственных за две разновидности наследственных психозов; но мы все еще чрезвычайно далеки от какой бы то ни было уверенности на этот счет.

(г) Статистические исследования с помощью диагностических схем

Основным побудительным мотивом для составления диагностических схем стала потребность лечебниц, поликлиник, практических врачей в статистических данных. Почему возникла такая потребность? Во-первых, она была обусловлена необходимостью должным образом объективировать клинический материал для административных целей. Во-вторых, без статистической обработки данных невозможно сопоставить основные тенденции, обнаруживаемые на материале различных клиник. В-третьих, статистика необходима для контроля практической пригодности наиболее широко признанного в данный момент понятийного аппарата. Наконец, в-четвертых, с ее помощью удается нащупать точку опоры для дальнейших исследований. Приступая к изучению той или иной конкретной проблемы, мы должны прежде всего научиться выделять из всего необозримого материала историй болезней случаи, имеющие к ней отношение.

Обобщим вкратце проблему метода. Что мы хотим подсчитать? Материал, относящийся к совокупности конкретных случаев. Согласно каким критериям? Согласно возрасту, полу, происхождению и т. п., а также согласно бесчисленным надежно устанавливаемым частностям, — но на этом пути мы никогда не достигнем ничего окончательного. Мы хотим осуществить наш подсчет в применении ко всей совокупности существенно важных болезненных явлений, то есть в применении к нозологической единице. Но если нозологических единиц не существует вообще? Мы можем основывать нашу статистику на общих понятиях, наиболее близких понятию нозологической единицы. Но такие понятия обычно многообразны и гетерогенны; откуда же в этом случае взяться осмысленной схеме, на основе которой мы могли бы упорядочить наши расчеты? Мы можем рассчитывать только на нелогичную, непоследовательную схему, своим происхождением обязанную взаимному влиянию конкретного (того, что мы действительно можем уловить) и общего (того, что в данный момент по каким-то причинам входит в сферу нашего знания). Пытаясь анализировать и сопоставлять больных еп masse, исходя только из диагнозов их болезней, мы неизбежно придем к признанию многочисленных ошибок: ведь совершенно ясно, что любая составленная без пробелов и согласованно применяемая диагностическая схема будет относиться только к конкретным заболеваниям мозга, общеизвестным интоксикациям и соматическим психозам, то есть только к группе I. Кроме того, мы можем согласовать наши представления только в применении к главным группам в целом, а в случае групп II и III — только до определенной степени. Малозаметные различия колеблются в весьма широких границах.

Поэтому мы волей-неволей ограничиваем свои стремления сравнительно «полезными» схемами для «практических» целей и сочетаем различные точки зрения ради того, чтобы прийти к компромиссу между различными школами и теоретическими представлениями. Основой для любой надежной статистики должна служить уверенность в том, что подсчитываемые единства идентичны друг другу. Понятно, что мы то и дело вынуждены предпринимать усилия по конструированию все новых и новых диагностических схем — усилия, которые никогда не приводят к полностью удовлетворительному результату.

Напомним требования, предъявляемые к диагностической схеме. Во-первых, схемы должны быть логичны; это означает, что они должны характеризоваться отчетливой внутренней дифференциацией или содержать простые перечисления. Смешение разных точек зрения порождает путаницу, и в итоге схема не удерживается перед внутренним взором (что касается наших диагностических схем, то как раз их неясность, нелогичность и отсутствие внешней привлекательности побуждают нас не ограничивать себя общим знанием и прочувствовать материал во всей его неповторимости). Диагностическая схема — это всегда болезненная проблема для исследователя.

Во-вторых, статистика имеет смысл только при условии, что все исследователи идентифицируют и подсчитывают данные абсолютно одинаково. Поскольку для психозов и типов, входящих в группы II и III, это недостижимо, приходится рассчитывать только на то, что в массе варьирующих в весьма широких пределах чисел удастся обнаружить какое-то общее ядро, способное стать ориентиром при исследовании случаев, выделенных из имеющегося в наличии клинического материала.

В-третьих, в диагностической схеме каждый случай должен появиться лишь однажды и именно в том месте, которому он соответствует. Поэтому под ту или иную рубрику диагностической схемы может подпасть только то, что однозначно присутствует (или однозначно отсутствует) у конкретного индивида. Если такая однозначность недостижима, к статистическим подсчетам вообще не следует прибегать. Когда какая-то конкретная диагностическая схема обнаруживает свою неполноценность, вместо нее строятся другие схемы, в которых каждый случай в соответствии с различными точками зрения может появляться с какой угодно частотой. Подсчетам подлежат все возможные разновидности данных; но подсчитывать сами болезни уже нет смысла.

Статистика клинического материала, полученная с помощью диагностических схем, выступает в качестве исходного пункта для интересных исследований — главным образом в области генетики, демографии и социологии, а также в специальной психиатрии (при описании отдельных случаев заболеваний). Но для любых исследований в названных областях статистика служит не более чем исходным пунктом. По ходу работы постоянно возникает нужда в новой информации, которая также может быть обработана статистически.

О плодотворности и информативности статистических методов при исследовании мозговых процессов свидетельствует история изучения прогрессивного паралича. Статистикой были охвачены данные по течению болезни, временным промежуткам между заражением и началом паралича, распределению по различным возрастным и социальным группам и т. п.

Статистические данные по различным лечебным заведениям и лежащие в их основе диагностические схемы могут десятилетиями сохранять свое значение; они являют нашему взору поучительную картину, отражающую развитие нашей науки, крайнюю неустойчивость господствующих понятий и весьма высокую степень нашей неуверенности в собственных знаниях. Одновременно эта картина указывает на тенденцию, в соответствии с которой общепринятые категории начинают играть все более и более существенную роль. Устоявшиеся методики и представления обогащаются благодаря развитию нашего реального знания и способности к критическому осмыслению фактов.

Глава 13. Человек как разновидность живого (эйдология).

(а) Идея эйдоса

Все моменты несходства между людьми имеют свое биологическое основание. Люди различаются по признакам пола, расы и конституции. Имея в виду эти, относящиеся к человечеству в целом, факты, мы задаемся следующим вопросом: действительно ли многообразие индивидуальных различий является всего лишь следствием столь же великого многообразия по-разному распределяемых индивидуальных причин (иными словами, не являются ли отдельные люди всего лишь разнообразными скоплениями случайным образом соединяющихся элементов)? Не вернее ли было бы утверждать, что существует ограниченное количество целостностей, в рамках которых все многообразные вариации необходимым образом координируются и выступают в качестве взаимосвязанных составных частей некоторых объемлющих конфигураций «человеческого»? Принцип таких целостностей стал бы уже не просто одним из многих причинных факторов, а существенным свойством человеческой природы как таковой. Правда, индивидуальные факторы могут воздействовать на любые функции, на любые виды переживаний и поведения; но они, тем не менее, остаются всего лишь соположенными индивидуальными факторами. Можно говорить о методологически субъективной идее целостности, которой мы руководствуемся, когда, исходя из концепции объективно данного эйдоса, постигаем соматопсихическое единство как структурное целое, отражающее само существо человеческого, — целое, в рамках которого все индивидуальные факторы удерживаются вместе, упорядочиваются и модифицируются. Биология личности хотела бы видеть эту целостность человека укорененной в витальной почве, где существует лишь очень небольшое число способных варьировать фундаментальных конфигураций.

Эта альтернатива — человек как случайное скопление индивидуальных факторов или как целое, наделенное собственной исконной спецификой, — на самом деле не является альтернативой в истинном смысле. Скорее следовало бы говорить о двух гетерогенных плоскостях исследования; на одной из них исследование осуществляется на основе рационального и в конечном счете непременно механического способа мышления, тогда как на другой преобладает интуитивное, руководствующееся идеями понимание конфигураций (гештальтов). Но научная реализация идейно обоснованного взгляда на целостность находится в прямой зависимости от рационального анализа элементов. Отсюда — постоянное движение нашего познания в пространстве между двумя полюсами; мы должны всячески остерегаться ненужного крена в ту или иную сторону. С нашей стороны было бы ошибочно полагать, будто аналитическое разложение целого на элементы способно исчерпать объект; но столь же неверным было бы предположение, что умозрительно представляемое целое — это фактор, который, как таковой, можно познать и которым можно овладеть.

Отсюда следует вопрос: является ли целостность чем-то таким, что может быть представлено в виде конечного ряда целостностей низших порядков? Ответ: такая целостность существует как идея, но не как конечный ряд реальных целостностей, о которых нам известно, что они являются таковыми.

Следующий вопрос: не являются ли основы этих целостностей всего лишь частными данными, возведенными в абсолют просто потому, что с их помощью удается относительно удачно сообщить определенную форму многообразным психосоматическим явлениям, — или они, в противоположность частным данным, представляют собой действительные исконные основы, никоим образом не сводимые к индивидуальным факторам? Ответ: первое мы обнаруживаем в тех случаях, когда прибегаем к анализу причин; ведь всякий раз, когда выявляется некая причинно-следственная связь (например, связь между половыми гормонами и определенными физиологическими и морфологическими эффектами), анализ перестает относиться к целостности как таковой. Что касается второго, то это как раз то, что всегда ждет нас у последних пределов анализа причин.

У пределов анализа причин мы оказываемся лицом к лицу с основами целостностей — основами, выведенными из определенных идей и посему недоступными наглядной демонстрации. В предшествующих разделах этой книги все явления, которые в принципе могут быть продемонстрированы непосредственно, рассматривались в своих фундаментальных формах. Теперь же мы будем говорить о том, что мы ищем при поддержке идей и постигаем опосредованно, через сопоставление частностей и приведение их в единство.

Природа вещей такова, что целое может быть обнаружено только через частности. Оно ускользает от анализа причин; оно остается руководящей идеей и никогда не становится объектом, доступным познанию.

Поэтому все, о чем говорится в настоящей главе, нам уже известно (или могло бы быть известно), — но только как множество частностей, обнаруженных благодаря использованию определенных методов. Новое заключается в следовании идеям как своего рода виртуальным точкам. Следуя идеям, мы не только начинаем яснее видеть взаимосвязи между частностями; мы также по-новому ставим вопросы и обнаруживаем ранее не замеченные частности, которые, как таковые, могли бы быть установлены с помощью уже описанных методов.

Предмет поисков, которые мы предпринимаем, руководствуясь идеей целостности, нам хотелось бы назвать эйдосом человека.

(б) Пол, конституция, раса

Существует определенная базовая структура, общая для всех представителей человеческого рода независимо от того, является ли человек мужчиной или женщиной, монголоидом или представителем белой расы, низкорослым и полным или высоким и худым. Но в одном человеке не может присутствовать больше одного из числа перечисленных здесь признаков. Человек может быть либо одним, либо другим. Кроме того, он может представлять собой промежуточный тип, гибрид или то, что принято называть переходной формой. Будучи укоренено в витальной судьбе личности, это качество «промежуточности», «гибридности» или «переходности» может представлять собой нечто низшее, вырожденное и упадочное или, наоборот, нечто ценное, сообщающее жизни более широкий масштаб, гармонию, приносящее с собой новое развитие. Соответственно, человек либо заслуживает звания бастарда, гермафродита, ничтожества, либо должен проявить себя как полноценный представитель рода человеческого, обладающий повышенными возможностями.

Рассматривая существенные различия между людьми в целом, «человеческое» в его фундаментальном разрезе, мы неизбежно вновь и вновь исходим из частностей: пола, конституции (телосложения) и расы, то есть группы, являющейся результатом многовекового развития. Поначалу может показаться, что, продвигаясь по этому пути, мы все равно не способны постичь ничего, кроме частностей в их неповторимости; о постижении же биологической целостности «человеческого» не может быть и речи. Кажется, что пол — это не более чем обладание определенными органами и проистекающие отсюда следствия; что телосложение — это всего лишь нечто, поверхностно детерминированное некоторыми причинными факторами; что раса — это факт изменчивости под воздействием некоторых внешних обстоятельств, процесс селекции, который может быть взят под контроль и даже повернут вспять. Но стоит только сформулировать эти мысли, как их бессодержательность станет совершенно очевидной. Исследуя одни только частности, мы так никогда и не поймем, что различие между полами указывает на нечто существенно большее, нежели различие между отдельными органами; что телосложение — это не просто что-то случайное и чисто внешнее; что раса — это особый способ существования. Но все это отчетливо просматривается в целостности «человеческого», когда мы раскрываем ее для себя через частности, — пусть даже задача эта в принципе невыполнима в полном объеме.

Пол — это фундаментальная полярность всего живого, укорененная в самых глубинах жизни. Конституция — это экстериоризация того или иного типа «человеческого» в соответствии с некоторыми общими тенденциями, определяющими человеческую природу. Раса — это исторически данный итог селекции; в каждый отдельно взятый момент беспрерывной, но очень медленно протекающей трансформации потока жизни она выступает как выражение образа бытия, сообщающего «человеческому» определенную индивидуальность и вписывающего его в живой исторический контекст.

Сложности, связанные с прояснением фундаментальных качеств биологической целостности, одинаковы независимо от того, идет ли речь о поле, конституции или расе. Единственное различие состоит в следующем: практически все представители человеческого рода (за исключением крайне немногочисленных гермафродитов) принадлежат к одному из двух полов, значительное большинство людей выказывает явные признаки принадлежности к одной из трех крупных расовых групп — белой, черной или желтой (при том, что уже существует — даже без всякой гибридизации — множество промежуточных типов); что касается конституции, то здесь ситуация выглядит иначе, ибо большинство людей не может быть однозначно отнесено к тому или иному ясно очерченному конституциональному типу. Но мера «классифицируемости» индивида не имеет сколько-нибудь решающего значения для постижения его фундаментальных, сущностных качеств. Наше понимание пола, конституции и расы остается в равной мере неполным.

Рассматривая биологию личности в терминах единства сфер соматического и психического и пытаясь проследить это единство с точки зрения пола, конституции и расы, мы обнаруживаем тесную связь между всеми этими тремя факторами в том, что касается типологии их проявлений. Можно утверждать, что пол и конституция — это общечеловеческие универсалии. Все, что относится к ним, встречается у всех рас; то, что специфично для расы, не обязательно должно быть специфично для конституции; любая конституция должна обнаруживаться у обоих полов. Трудности возникают всякий раз, когда мы пытаемся абсолютизировать наши разграничения: ведь у каждого данного индивида пол, конституция и расовая принадлежность составляют неразрывное биологическое единство. Будучи факторами, рассматриваемыми с различных точек зрения, они должны различаться самым отчетливым образом; но когда дело доходит до конкретного представления сущностно важных признаков, мы нередко обнаруживаем, что эти три фактора словно «вливаются» друг в друга. Основные внешние признаки принадлежности к тому или иному полу — это в то же время признаки принадлежности к определенной конституции (например, особи женского пола выказывают близость к пикническому типу). Представляется, что основные конституциональные признаки согласуются с основными расовыми признаками (лептосоматический тип и «нордическая» раса). Как пол, так и раса выступают в качестве «модусов» конституции. Это не мешает нам в интересах наглядного представления биологической целостности различать в его рамках несколько целостностей более низкого порядка и обнаруживать в них определенное место для каждого конкретного индивида. Психопатический характер, неврозы и психозы связаны с этими тремя фундаментальными модусами «человеческого». Поэтому наше изложение должно быть всякий раз нацелено на проблему этой связи: пол и психоз; конституция и психоз; раса и психоз.

(в) Методы эйдологии

Методы эйдологии обусловливаются тем, что ее объект представляет собой не какую-то частность, а идею. Следовательно, методы должны носить непрямой, опосредованный характер. Бесчисленные, относящиеся к частностям данные должны быть собраны воедино и подчинены идее, согласно которой все они представляют собой проявления некоей объединяющей целостности. Чтобы подступиться к этой целостности, мы должны вначале установить типологию, а затем указать на корреляции, существующие между теми данными, которые относятся к частностям.

1. Говоря об эйдологии, мы имеем в виду реальные единства (Enti-tдten); но наши исследовательские возможности ограничиваются их типологической дифференциацией. Принцип, на основании которого строится типология, — это не действительное наличное бытие какой-либо целостности, а некая попытка, в связи с которой мы должны задаться вопросом о том, насколько наши умозрительные построения согласуются с реальностью. В эйдологии мы мыслим реальные единства как некие целостности в составе соматопсихического единства высшего порядка; но непосредственная демонстрация этих реальных единств выходит за пределы наших возможностей. Эйдология использует типологию в целях опосредованного подхода к подразумеваемым единствам. Иначе говоря, все типологии суть умозрительные построения — тогда как эйдология нацелена на сущностные точки самой действительности. Используя многочисленные и разнообразные, постоянно пересматриваемые типологии, открывающие ряд изменчивых перспектив, эйдология пытается приблизить нас к человеческой природе во всех ее аспектах, к эмпирически постигаемым первичным силам (Urmдchten) человеческой жизни — силам, которые интегрируют все явления и, таким образом, связывают их в комплексные целостности. Тип — это непременно относительная целостность, сформированная на основе некоторого конкретного принципа специально ради того, чтобы охватить взглядом некоторую конкретную область. Эйдос же стремится стать самой целостностью.

Напомним об исключительном, если не сказать бесконечном, многообразии возможных типологий. Логически нет ничего невозможного в типологиях, построенных на основе пар противоположностей, или групп по три, или нескольких измерений, а также на основе всех этих комбинаций. Мы можем говорить о формах жизни, различающихся в материальном смысле; так, мы конструируем типологии культуральных установок (таковы активная, созерцательная, интеллектуальная, эстетическая, экономическая, политическая, метафизическая, религиозная и др. установки), или фундаментальных установок по отношению к миру и трансцендентности (в философской типологии), или профессии, окружающей среды и т. д. В каждом из этих случаев мы конструируем нечто исторически сложившееся, некий продукт духовной деятельности, взятый во всей его сложности. Что касается постижения первичных форм, то оно предполагает обращение к внеисторичным, чисто биологическим основаниям человеческого, безотносительно к каким бы то ни было содержательным аспектам. Нужно ограничить взгляд формой и функцией, тем, что может быть извлечено из телосложения и других соматических особенностей, тестов ка работоспособность, характеристик болезней и всех прочих объективных, доступных исследованию моментов. Сюда мы относим типы, выявленные в ходе характерологических исследований (см. выше, §3 главы 8).

Существует множество различных типологий. Почти каждая из них приносит определенную пользу по меньшей мере тем, кто работает с ней и привык к ней. Борьба между типологиями вызвана различиями не столько в разумных убеждениях (которые сами по себе могли бы привести к плодотворной дискуссии), сколько в том, к чему успели привыкнуть тс или иные исследовательские школы и группировки. Важно, чтобы исследователь был полновластным хозяином типологии, не слишком легко поддавался воздействиям со стороны и помнил, что типология — это лишь вспомогательное средство, которое не должно приниматься за окончательную научную классификацию «человеческого».

Перед лицом бесконечного многообразия возможных типологий мы нуждаемся в том, чтобы удерживать их под методологическим контролем, постоянно имея в виду единство индивида и единство «человеческого». В любом отдельно взятом человеке возможны любые типы; каждый человек в потенции представляет собой всеобъемлющую целостность, в рамках которой отдельные акценты смещены в ту или иную сторону по сравнению с другими целостностями аналогичного рода. Изначально заложенные возможности исчезают в течение жизни, по мере своей реализации или благодаря тем ограничениям, которые изначально накладываются на них конституцией. Поэтому мы с таким же успехом можем утверждать, что никто не есть все.

Одни типологии оказывают на нас более сильное впечатление, чем другие, и причин этому несколько. Во-первых, схемы конкретных типов запечатлеваются в нас постольку, поскольку они подтверждают данные нашего непосредственного опыта и тем самым убеждают нас в своей объективной истинности. Во-вторых, на нас производят впечатление те типы, которые, будучи сведены в абстрактную схему, согласуются с нашим стремлением к упорядочению, классификации и обзору, ибо наглядно и систематически демонстрируют взаимную связь между всеми уже известными нам конкретными картинами. Наконец, в-третьих — и это особенно важно, — пристрастие к типологиям обусловлено нашим интересом к формам проявления «человеческого», укоренившимися в нас воззрениями на человеческую природу, нашей способностью видеть «человеческое» в широком контексте и охватывать его с должной полнотой.

2. Типология наглядно демонстрирует нашему разуму ту необходимую взаимную связь, которая существует между самыми различными явлениями; но типология имеет дело с идеальными формами, к которым реальность лишь приближается в большей или меньшей степени. Пользуясь методами выявления корреляций, мы стремимся эмпирически установить реальную меру взаимосвязанности отдельных явлений: измеряя и подсчитывая, мы стремимся выяснить, насколько часто эти явления выступают совместно. Коэффициент корреляции принимается за единицу, если различные явления коррелируют в ста процентах случаев; если совпадения носят случайный характер, коэффициент принимается за 0. Соответственно, мера корреляции выражается цифрами от 0 до 1.

Подсчитанные таким образом корреляции могут быть психологически понятными; таковы, например, корреляции между характерологическими признаками. Но они могут указывать и на недоступную пониманию связь между гетерогенными явлениями. Так, удалось обнаружить ряд корреляций между характерологическими признаками', соответствующая статистика была выведена на основании подсчетов частоты совпадений различных признаков. Это объективное исследование являет собой абсолютную противоположность субъективному методу понимания. Что мы можем из него извлечь? Во-первых, благодаря ему мы узнаем, насколько часто в действительности коррелируют признаки, находящиеся между собой в психологически понятной связи; во-вторых, мы узнаем реальную меру корреляции признаков, между которыми понятная взаимосвязь не обнаруживается. Решение вопроса о том, что именно представляет собой «признак», целиком и полностью зависит от предварительной работы, осуществленной согласно принципам понимающей психологии. Поэтому корреляция может быть подсчитана только на основе этой психо погни. Во всех осуществленных до сих пор исследованиях лица, заполняющие анкеты, отбирались исходя из принципов понимающей психологии. Общий опыт последней в данной области небогат и развивается не слишком активно. Но процедура подсчета корреляций может быть использована (и, действительно, широко используется) в применении к тестам на умственное развитие: с ее помощью выясняется, какие проявления умственных способностей принадлежат друг другу или независимы друг от друга. Она также широко используется в исследованиях по генетике, равно как и при выявлении объективных показателей, отражающих взаимосвязи при различных конституциях.

Дата добавления: 2015-11-02 | Просмотры: 516 | Нарушение авторских прав