АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Биос как история

Нет такого человека, который не имел бы за своей спиной прошлого. Всякая соматическая болезнь оставляет следы. Все, что происходило с психической субстанцией — то есть все то, что стало достоянием сознания, было осуществлено благодаря действиям индивида или служило объектом его мышления, — обогащает резервуар памяти и становится источником для будущего. В каждый данный момент времени мы представляем собой итог прожитой нами истории. В жизни человека не существует такого момента, когда он не имел бы хотя бы какой-нибудь предыстории. Человек никогда не есть абсолютное начало — ни объективно, биологически, то есть с точки зрения наследственных связей, ни субъективно, с точки зрения собственного сознания. Начиная с первого же сознательно осуществленного действия, он становится, так сказать, обладателем определенного прошлого. То, что было в его прошлом, действует в нем как на соматическом уровне, так и благодаря памяти; прошлое — в том числе и забытое — связывает его и ведет вперед. Пути становления человека определяются его прошлым, а также тем, как он его разрабатывает. Поэтому человек является началом, источником и одновременно итогом своего развития. Ведомый собственным прошлым, он постигает возможности своего будущего. Отдельная жизнь как нечто отстраненно-объективное — это всегда прошлое, которое можно обрисовать. Что касается отдельной жизни как реальности, то это в той же степени и будущее, которому предстоит по-новому осветить, адаптировать и истолковать прошлое.

(а) Фундаментальные категории истории жизни

Пытаясь понять историю жизни человека, мы, во-первых, видим различные по смыслу моменты развития (развитие в целом — это не только биологический процесс, но и история психической жизни; это саморефлексирующее движение, имеющее экзистенциальную основу); во-вторых, мы стремимся понять ряд специальных категорий (таких, как «первое переживание», адаптация, кризис и т. п.).

1. Моменты целостного развития. Мы различаем, во-первых, биологический процесс жизни и, во-вторых, пока еще не прогреваемую, но представленную определенным набором фактов историю психической жизни. В-третьих, мы различаем саморефлексирующее сознание, с помощью которого история жизни проливает свет на самое себя; наконец, в-четвертых, мы различаем экзистенциальную основу решения и приятия того, что предъявляется действительностью для более полного освоения. Первый из перечисленных моментов был объектом рассмотрения в предыдущем параграфе. Второй момент — это история жизни в той форме, в какой она доступна пониманию стороннего наблюдателя. Третий момент — это самоосуществление и развитие по мере прогресса понимания. Наконец, четвертый момент, будучи граничным, может только слегка затрагиваться психологическим пониманием; его невозможно познать или обосновать, его развитию невозможно содействовать по доброй воле, он не подвержен никаким целенаправленным влияниям. Единственное, что мы можем — это, руководствуясь категориями философии, вспомнить о возможной экзистенции и апеллировать к ней через озарение. Перечисленные четыре момента представляют собой, по существу, нечто единое и неразделимое, скрепленное внутренними взаимосвязями; в рамках этого единства бытие обретает разнообразные по смыслу модусы, но лишь в срединном пространстве, между биологической жизнью и экзистенцией, модусы эти оказываются доступны нашему пониманию. Но экзистенция проявляет себя в биологической жизни, а биологическая жизнь, в свою очередь, служит необходимой основой для экзистенции. Мы все время склоняемся к упрощенному и подчеркнуто объективному пониманию и объяснению того, чем именно является тот или иной человек, что он делает и знает. Дабы преодолеть эту нашу склонность, мы должны постоянно иметь в виду самые главные, фундаментальные нерешенные проблемы, а именно — проблему того, как витальное преобразуется в экзистенциальное (иными словами, как экзистенциально исконный момент, воздействуя на витальное начало, творит из него нечто совершенно иное), проблему превращения кризисов в метаморфозы внутреннего мира, проблему приумножения духовной продуктивности благодаря рефлексии над собой, проблему исторического осознания экзистенции, будущее для которого закладывается в человеческой памяти.

2. Отдельные категории развития. Рассматривая структуры, составляющие течение отдельно взятой жизни («биоса»), по отдельности, мы выявляем их значение с точки зрения всех четырех перечисленных моментов. Связи, о которых мы в свое время говорили как о понятных и причинных, вновь возвращаются к нам в форме таких структур; основываясь на них, мы формулируем несколько категорий, специфичных именно для биографики.

(аа) Сознание как средство обретения новых автоматизмов. Сознание всегда ограниченно; сосредоточивая внимание на чем-то одном, оно в каждый данный момент времени обладает относительно небольшим охватом. Но то, что происходит при участии сознания, может благодаря повторению и привычке перейти в область бессознательного и впоследствии, в ответ на подходящие стимулы, обнаруживаться автоматически, без какого бы то ни было нового усилия сознания. Все, что испытывается нами на соматическом уровне, когда мы учимся ходить, управлять велосипедом, печатать на машинке, имеет свои аналогии и на уровне событий психической жизни. Наше действительное существование зиждется на той бессознательной основе, которая представляет собой результат повседневного внутреннего руководства, дозволения, осуществления. За то, чем я являюсь в настоящий момент, я отвечаю бесчисленным множеством осознанных действий, совершенных мною на протяжении всей моей жизни, — если только действия, благодаря которым я стал тем, что я есть, были некогда осуществлены мною по собственному свободному выбору.

Сознание — это всегда расширяющийся фронт нашей жизни; но само по себе сознание занимает лишь одну из граней обширной области бессознательного. Все, что происходит на этой грани, отличается простотой и не представляет трудностей для понимания. Но, будучи с течением времени разработано и структурировано сферой бессознательного, это содержание становится бесконечно сложным. Бессознательное — это область нашего бытия и наших возможностей; оно сохраняет то, что было добыто по мере «фронтального» расширения сознания, и стимулирует то, что становится возможным на обретенной в итоге этого расширения основе. Поэтому сознание — это функция постоянного начала и одновременно функция достижения чего-то нового; это зеркало прошлых достижений и одновременно основа дальнейшего развития. Течение жизни — это переход от одного бессознательного к другому, новому бессознательному. Соответственно, излучающая свет граница сознания открывает перед человеком все новые и новые возможности. Озаряющий потенциал каждого мгновения жизни определяется насыщенностью того опыта, которым это мгновение нас обогащает, глубиной того переживания, которое мы в это мгновение испытываем.

(бб) Построение личностного мира и творчество. Человек просыпается с намерением не просто прожить день, а прожить его ради чего-то. Он хочет наполнить свою жизнь каким-либо смыслом. Поэтому мир — это не просто пассивно переживаемая им среда; мир взывает к его творческим способностям. Из того, что человеку дано, он создает свой собственный мир, а также то, что останется после него другим. Его жизнь выходит за рамки биологического существования. Он создает ценности, воздействие которых может иметь длительный характер. Повседневная, служащая удовлетворению обыденных потребностей работа человека, будучи связана с его профессией — то есть с деятельностью, осуществляемой на постоянной основе, — и руководствуясь осмысленной идеей, служит реализации его истинной природы. По мере выполнения своих функций и обязанностей человек осознает себя как творчески деятельное и ответственное в выполнении своего долга существо. Он сам определяет пути самоопределения. Присущий индивиду образ действий, его жизненная установка и самосознание зависят от того, насколько успешно он вписывает свою деятельность во всеобщую связь вещей. Он реализует себя, находясь в мире, созданном с его же участием. Единство и целостность биоса находятся в неразрывной связи с единством и целостностью такого мира.

Жизнь человека структурируется благодаря его работе, деятельности по созданию собственного мира, творчеству. Жизнь человека, вплоть до самых глубинных основ, детерминируется возможностями конструктивной деятельности в том мире, в котором этот человек растет. Широта его горизонтов, устойчивость его основ, испытываемые им потрясения — все это в целом имеет свой источник в мире, где данный индивид родился, и определяет возможную меру его самосознания и содержание его экзистенциального опыта. В этом отношении каждый из возрастов имеет свое, особое значение. В детстве закладывается основа. То, чего недоставало или что было упущено в детские годы, не может быть воссоздано. Тому, что было разрушено, не может быть возвращена целостность; обретенное содержание никогда не будет потеряно. Старость поддерживается правдой многолетнего жизненного опыта; если этот опыт был усвоен с должной серьезностью, старый человек, при всех постигших его личностный мир изменениях, сможет благодаря высокому уровню обретенного сознания сделаться внутренне неуязвимым и в то же время способным на глубокое, неведомое детскому возрасту страдание.

(ев) Внезапные, вторгающиеся изменения и адаптация. Под адаптацией мы понимаем приспособленность живого к определенной, стабильной окружающей среде. Адаптация приобретается за счет витальных жертв — как, например, в случае бескрылых форм насекомых, которые по сравнению с крылатыми насекомыми лучше приспособлены к жизни на островах, со всех сторон обдуваемых штормовыми ветрами. Адаптация определяется селекцией; процессы адаптации — это биологические процессы, которые затрагивают множество сменяющих друг друга поколений. Способность человека адаптироваться к своей физической среде определяется — как и для всех остальных форм живого — биологически. Расы, живущие в различных климатических условиях, выказывают разную способность к адаптации. Что касается человеческой способности к адаптации в духовном и психическом смысле, то она поистине безгранична. Человек преодолевает собственную биологическую ограниченность, поскольку умеет планировать и перестраивать свою жизнь.

Мир людей нестабилен. Ситуации и обстоятельства постоянно меняются. Социальное положение всякого человека неоднозначно и подвержено риску катастрофических изменений, которые могут наступить в результате внезапных, вторгающихся в жизнь происшествий. Это положение меняется под влиянием внешних событий и подлежащих выполнению задач. Чтобы поддержать и реализовать собственное наличное бытие, человек должен приспосабливаться ко всем таким изменениям.

Способность к адаптации варьирует от одного индивида к другому; если одним удается приспособиться к ситуации, ничуть не теряя внутреннего равновесия, то у других характер полностью меняется. Некоторые натуры стойко выдерживают любые бури, тогда как другие кажутся лишенными какой бы то ни было устойчивости; они лишь пассивно, словно эхо, отражают свою среду и складывающиеся ситуации. В редких случаях жизнь может оставаться прежней в рамках отчетливо определенных ситуаций, профессиональных обязанностей, задач; но большинству людей так или иначе приходится меняться. Формирование биоса определяется тем, как он адаптируется к абсолютно лабильной среде или движется через ряд сменяющих друг друга сред. Лица с одинаковыми наследственными предрасположенностями могут быть совершенно непохожи друг на друга характерологически, поскольку их формирование определялось различиями на уровне среды, традиций, образования, опыта, переживаний, достижений и жизненно важных задач. Радикальное изменение жизненной ситуации может привести к существенной трансформации характера; так, достижение самостоятельности в профессиональной жизни приводит к изменению почерка как одного из проявлений характера.

(гг) Первое переживание. Историчность жизни означает необратимость во времени того, что было пережито, сделано, усвоено. Происшедшее не может быть повернуто вспять. Жизнь осуществляется на путях, которые мы выбираем сами; в особенности же она осуществляется через повторение — будь то простая, механическая привычка или интенсификация смысла в повторяющихся событиях, обусловленная глубиной и надежностью нашего усвоения этих событий. Исторически все когда-то происходит впервые. Первое переживание неповторимо именно потому, что оно первое; оно наделено особой озаряющей силой, особым удельным весом. С каждым событием, происшедшим впервые, исчезает та или иная возможность — ибо определившаяся в итоге реальность исключает все альтернативы. Мы говорим: происшедшее однажды как бы и не происходило вовсе; тем самым мы справедливо подчеркиваем особую значимость второго раза как окончательного подтверждения. Но обесценивать то, что произошло однажды, неверно по существу. Все первые переживания имеют решающее значение. «Переживание, впервые вызвавшее тот или иной аффект, обеспечивает возможность переживать данный аффект в течение всей оставшейся жизни» (Блейлер). На этом автоматическом последействии первого переживания основывается его экзистенциальное значение; последнее растет благодаря отбору переживаний, благодаря активным действиям.

Первое переживание, как таковое, не может быть понято само по себе, вне контекста всей истории жизни индивида. Его влияние зависит прежде всего от его значения, а не от меры мгновенной интенсивности аффекта. Далее, его последствия определяются характером опыта данного индивида, тем, на каком этапе развития и роста оно имело место, а также тем, происходило ли оно в течение аномальной эндогенной фазы или в период, когда сознание было изменено. Только экзистенциально решающие первые переживания изменяют человека, а вместе с ним и его мир. Характер переживаний претерпевает метаморфозу, прошлое начинает видеться в новом свете, будущее пропитывается новой атмосферой. Переживания, затрагивающие глубины человеческого существа, имеющие чисто внешнее происхождение и действующие на душу как нечто абсолютно чуждое, называются психическими травмами.

(дд) Кризисные ситуации. Кризис в процессе развития — это момент, когда человек в целом испытывает внутренний переворот, из которого он выходит изменившимся: он либо вооружается новым решением, либо терпит поражение. История жизни не выглядит равномерным чередованием хронологических промежутков; время жизни подвергается качественному структурированию, «подгоняет» развитие переживания, доводит его до кульминации, в момент которой возникает необходимость принять решение. Противясь развитию, человек может пробовать удержаться на той вершинной точке, где нужно что-то решать, но при этом уклоняться от самого решения. В этом случае решение навязывается ему фактическим поступательным движением жизни. Всякий кризис имеет свое время. Кризис невозможно предупредить или перескочить. Как и все в жизни, он должен созреть. Он не обязательно проявляется в острой форме, как катастрофа; но для будущего принципиально важен даже тот кризис, который протекает спокойно и незаметно.

(ее) Духовное развитие. Формирование через развитие — это событие духовной жизни, во время которого человек подвергает переработке то, что он испытал и совершил. В каждый данный момент его жизнь зиждется на каком-то прошлом; прошлое формирует дальнейшую жизнь либо бессознательно, либо управляя течением событий при посредстве памяти. Каждый данный момент — итог бесчисленных отложений; последние могут представлять собой как парализующий балласт, так и источник дальнейшего подъема, пусковую пружину нового развития. Далее, внутреннее формирование — это процесс постоянного упорядочения изначально ничем не скованных реалий, процесс обретения внутренней структуры, осуществляемый благодаря приведению всего множества витальных влечений, воспоминаний, знаний и символов к определенной иерархической конфигурации.

Фундаментальная форма духовного развития состоит в поляризации противоположностей; развитие осуществляется согласно принципу диалектического развертывания, то есть через синтез противоположностей или путем выбора между ними. Диалектическое развитие усиливает человеческую природу — ведь если индивид привязан только к каким-то конечным, фиксированным целям, он тем самым ограничивает себя. Но, помимо тупика, каковым является всякая необратимая фиксация, перед индивидом может открыться путь к свободе объемлющих реализаций — путь, по которому следует идти, продвигаясь между противоположностями, в полной мере ощущая на себе их воздействие, но при этом сопрягая их друг с другом и сохраняя существующее напряжение.

Дух способен охватить все противоположности. В экзистенциальном смысле, однако, очень важно, чтобы личность сознавала, до какой степени и почему некоторые противоположности ускользают из-под интегрирующего воздействия духа, чем и как она мотивирует свой выбор между этими противоположностями, где именно ее ограниченность перестает быть просто узостью и превращается в историческую глубину экзистенции, а утрата возможностей становится условием восхождения к истинной действительности.

(б) Некоторые специальные проблемы

Из множества проблем, связанных с описанием историй жизни, мы выбираем следующие:

I. Значение младенчества и раннего детства. Психоаналитики с особым усердием изучали «доисторию» (Vorgeschichte) больных, то есть их жизнь до появления в ней осознанных воспоминаний. В основе такого повышенного интереса к младенчеству и раннему детству лежит гипотеза, согласно которой именно в это время закладываются основы дальнейшей жизни и определяется ее течение.

В применении к периоду зародышевого развития соображения подобного рода не могут быть обоснованы и, следовательно, относятся к области чистой фантазии. Нам неизвестны какие бы то ни было объективные данные или воспоминания о психической жизни человеческого зародыша. Считается, что рождение — эта соматическая катастрофа, в момент которой новорожденный внезапно начинает дышать и, следовательно, жить, должен стабилизировать свое кровообращение и выдержать болезненные воздействия новой среды, — представляет собой еще и решающее психическое переживание; его выражением служит крик, которым новорожденный отвечает на свой выход в мир. События, происходящие в момент этой катастрофы на соматическом уровне, весьма существенны; родовые травмы могут оказывать долгосрочное воздействие. Но никто не знает и не помнит о совпадающем с моментом рождения переживании, которое определило бы витальное настроение индивида и его общую установку по отношению к окружающему миру.

Иначе обстоит дело с младенчеством — при том, что эта эпоха жизни также недоступна воспоминаниям. Младенца можно наблюдать; мы имеем возможность воочию следить за выражением его лица, за его поведением и настроениями. Невозможно переоценить значение той атмосферы, которая создается близостью любящих людей. Дети, растущие в условиях даже самого лучшего воспитательного заведения, уже в возрасте четырех месяцев отстают в умственном развитии от детей, которых воспитывает — пусть без всякой рациональной, продуманной системы— их мать. Найденышам, растущим в бездушной атмосфере интернатов, свойственно несказанно печальное, отсутствующее выражение лица. Можно предполагать, что последействие этих первых месяцев распространяется на всю дальнейшую жизнь.

Первые годы жизни, судя по всему, оказывают достаточно определенное и неустранимое воздействие. Оно зависит от социальных условий и других очевидных факторов, управляющих развитием. Например, если ребенка с самого раннего возраста подвергают эксплуатации, не столько воспитывают, сколько дрессируют и, искусственно культивируя узость горизонтов, отгораживают от богатств традиционной культуры, у него впоследствии никогда не бывает стимулирующих и сдерживающих воспоминаний, которые обычно остаются с человеком на всю жизнь. Вся неосознанная «схема», формируемая в детстве и юности и предвосхищающая дальнейшую жизнь человека, может реализоваться только в условиях относительной свободы и безопасности, когда окружающая среда предоставляет все возможности для приобщения к великой культурной традиции.

Далее, следует обратиться к вопросу о значении отдельных переживаний и типов поведения в раннем возрасте. Фрейд считает особенно важными впечатления самого раннего детства (от «доисторического» периода до четвертого года жизни). Он полагает, что ранние отклонения приводят к нарушению естественного, нормального течения жизни, к его задержке или даже к невозможности нормального развития. Не существует никаких доказательств в пользу того, что это предположение верно, что психические диспозиции следует приписывать именно переживаниям самых ранних лет жизни, а не устойчивой, не поддающейся никаким изменениям конституции и генетике. Поднятая Фрейдом проблема детских воспоминаний открывает ряд перспектив; но все попытки решить ее для отдельных случаев до сих пор не были критически выверены и не отличались особой убедительностью. Индивид может ретроспективно преувеличивать значение своих прошлых переживаний, в особенности — переживаний того периода детства, который более или менее доступен его воспоминаниям. Конфликты и тяготы настоящего приводят к тому, что давно забытые и малозначительные переживания реактивируются и нагружаются серьезной аффективной значимостью; в итоге это содержание начинает переживаться как суггестивный символ тягот, испытываемых в настоящий момент. Ощущение того, что нынешние трудности необратимо детерминированы прошлым, способно отчасти облегчить положение. В терминологии фрейдовской школы эти каузально значимые моменты — то есть наполнение забытых переживаний новым аффектом и их ошибочная переоценка — обозначаются как «регрессия» (метафорически ситуация представляется так, как если бы психическая энергия возвращалась обратно в содержательные элементы ранней психической жизни). Генезис этой свойственной как врачам, так и больным умозрительной переоценки забытых психических травм был исследован Юнгом в духе понимающей психологии.

2. Отношение психической субстанции к разным возрастным фазам. Животное проходит через биологические возрастные фазы неосознанно; что касается человека, то он знает свой возраст и принимает определенную установку по отношению к нему, причем в разных случаях это может происходить совершенно по-разному. Типичной следует признать такую систему оценок, согласно которой предпочтение отдается юности как возрасту «настоящей» жизни, а пожилой возраст отвергается как эпоха упадка, — но такая оценочная шкала была действительна отнюдь не всегда. С точки зрения древних римлян по-настоящему зрелый и достойный мужчина должен был быть старше сорока. Что касается современного промышленного производства, то для него сорокалетний мужчина — это уже, так сказать, существо низшего порядка. На формирование оценок влияют разного рода модные движения — такие, например, как «Революционная юность», «Век Ребенка» и т. п. Распространенная установка выражается фразой: «Каждый хочет дожить до старости; но никто не хочет быть стариком». В противовес этому выдвигается другая максима: «Каждый возраст имеет свою ценность». Человек принимает свой возраст, со всеми его плюсами и минусами, как должное (тот, кто отрекается от своего возраста, либо несчастен, либо болен). Всякий, кто не представляет себе истинное значение своего возраста, обречен страдать. Существует принципиальное различие между человеком, который всего лишь страдает, хочет, терпит, и человеком, который овладевает материалом, воплощает его в действительность, формирует его. Источник последнего решения — экзистенция — остается вне досягаемости понимающей психологии. Но явления, которые из него следуют, в принципе доступны пониманию.

По мере старения в человеке развивается фундаментальная установка, согласно которой ничего нового в этой жизни уже случиться не может. Все существо старого человека наполнено собственной, приобретенной реальностью, которая с его точки зрения аналогична человеческой жизни как таковой; и он должен удовлетворяться только этой реальностью. Если его опыт самореализации не удался в полной мере, он может испытывать беспокойство (которое есть не что иное, как поиск чего-то иного и подлинного), либо нежелание стареть, либо разочарование, при котором он уже ничего не ждет от будущего, недоволен всем на свете, повсюду видит недостатки и провинности, терпеть не может мир и людей, не чувствует ничего, кроме горечи и уныния. Старея, человек все больше и больше страшится смерти, страшится утраты дееспособности и ее неизбежного следствия — утраты уважения со стороны окружающих; в нем нарастает ревность к тем, кто делает успехи, зависть на сексуальной почве, ипохондрия и т. д.

Мера истинной самореализации человека определяется тем, насколько полно его жизнь представлена в его памяти. Дорога к высшей точке жизни начинается в глубинах его воспоминаний. С другой стороны, жизнь распыляется на всякого рода короткоживущие воспоминания, а жизненные горизонты то и дело сужаются до недель и месяцев без прошлого и будущего. Но при достижении самореализации возрастные кризисы становятся источником укрепления человеческого духа. Душа, вопреки ходу биологических событий, обретает новую силу. Женщина «с годами становится красивей», поскольку усиливается выразительность ее души — тогда как «волшебство юности», которое, при всем своем великолепии, представляет собой всего лишь витальный факт, исчезает. Мужчина делается «мудрым»; в старости он реализуется по-новому, достигая при этом последнего предела своего существа.

История прохождения жизни через возрастные фазы уникальна для каждого индивида. Она не может быть заранее распланирована или запрограммирована; ее реализация всецело определяется возможностями, предоставляемыми экзистенцией. Эта основа недоступна психологическому или какому-либо иному научному исследованию и наблюдению; но неудачи на пути самореализации проявляются в виде бесчисленных психологических явлений, которые, выступая в виде определенного рода расстройств, обозначаются термином «неврозы».

3. Переживание человеком своего развития. Один из фундаментально важных моментов, определяющих переживание человеком собственной истории, заключается в том, насколько взвешенно ведет себя человек по отношению к своей жизни, насколько он, так сказать, готов к сотрудничеству с ней. Любое живое существо, включая человека, должно двигаться вперед, сквозь биологически необходимый ряд сменяющих друг друга возрастных фаз. В этом процессе собственно человеческий элемент заключается в духовном развитии души. Его суть можно сформулировать несколькими различными способами:

(аа) Человек должен выдержать столкновение с противоречиями; он должен «вкусить от древа познания», научиться различать добро и зло, истинное и ложное; он должен утратить свою невинность. То, что на биологическом уровне заставляет его сделаться взрослым, половозрелым существом, открывает ему путь и в эти пространства духа.

(бб) Путь развития ведет от бесконечности возможностей в начале жизни к конечной, втиснутой в узкие рамки реализации, которая сама по себе исключает какие бы то ни было возможности. Чтобы жизнь состоялась, она не должна оставаться подвешенной в пустоте бесконечных возможностей и тем самым фактически отрицать самое себя.

(ев) Развитие приносит с собой освобождение от того, что всего лишь принадлежит сфере бессознательного, от всеобъемлющего и давящего на нас фундамента нашего бытия. Это достигается благодаря озарению, благодаря разработке и преодолевающему усилию, благодаря отторжению и овладению.

Человеку присуще по-разному противодействовать своему биологически обоснованному развитию и духовно приходить к тем или иным экзистенциальным решениям. То великое решение, которое лежит в основе процесса самореализации, может проявить себя либо как спокойное развертывание, неторопливая экспансия жизни, либо как внезапно вспыхнувший кризис. Последний приносит с собой недовольство всем сущим, что проявляется как стимул к поступательному движению. При этом в глубине души могут царить покой и умиротворение, но также и определенная горечь в связи с утраченными возможностями. Переживание чистой витальности приводит к взлету, открывает пути к новым успехам в разных сферах деятельности, в области эротических и социальных отношений, в риторике, в творчестве. Но витальность приносит с собой и переживание витального движения вспять, утрат и неудач; благодаря ему становятся возможны глубокие метаморфозы личности, затрагивающие ее природу и мотивированные не витально-биологической основой, а экзистенцией.

В человеке присутствует нечто, восстающее против такого развития; и если это «нечто» займет господствующие позиции в жизни человека, оно непременно приведет к роковым последствиям. Человек противится росту, взрослению, старению, старости — ибо он стремится к незыблемости, инертности, статике, к вечному nunc stans. Человек хочет сохранить бесконечность своих возможностей и поэтому противодействует реализации, которая приводит к ограничениям. Он не хочет бросать вызов противоречиям; ему желаннее спокойное, не предъявляющее никаких вопросов единство. Он не хочет выходить из-под защитного покрова бессознательного, ему не нужны никакие озарения. Но поскольку развитие так или иначе имеет место de facto, в человеке развивается влечение к прошлому, регрессивное стремление к детству на уровне чувства, поведения, содержательных элементов, тоска по утраченному бессознательному. Человеку не хочется идти по пути индивидуализации, решать задачи, совершать активные действия, принимать решения, делать выводы; он хочет быть подобен растению или животному, или даже неорганическому миру; он хочет отдать себя на произвол, смиренно и покорно исчезнуть.

(в) Основная проблема психопатологии: развитие личности или процесс?

Исследование биологически фундаментальных событий и понятного развития жизни (биоса) достигает своей кульминации в различении двух типов биоса: целостного развития личности (то есть развития, основанного на биологически нормальном чередовании возрастных периодов и, возможно, фаз) и жизни, разделенной надвое вследствие того, что в определенный момент времени в ход событий вмешивается процесс, нарушающий течение биологической жизни и тем самым необратимо и неизлечимо трансформирующий психическую жизнь (о процессе см. выше, раздел II §4 главы 8, главку «б» §2 главы 14; о развитии личности см. §2 главы 13).

Перечислим биографические критерии, позволяющие определить процесс: появление нового фактора в момент, достаточно уверенно локализуемый в пределах короткого промежутка времени; возникновение многообразных известных симптомов; отсутствие провоцирующей причины или переживания, которое могло бы послужить достаточным объяснением происшедшего. О развитии личности мы говорим тогда, когда нам удалось понять ход происшедших событий в рамках всех, взятых в целом, биографических категорий (при этом предполагается, что в основе происшедшего лежит нормальный ход биологических процессов). Решающие факторы развития личности определяются как психологически понятные переживания, которыми личность отвечает на стимулы и происшествия, — при отсутствии каких бы то ни было известных и четко локализуемых во времени симптомокомплексов процесса.

Целостность, называемая — в противоположность процессу — развитием личности, имеет своим единственным источником специфическую предрасположенность, которая проходит сквозь ряд возрастных периодов без всяких явных эндогенных фаз и непонятных, вносящих с собой нечто новое надломов. Повторим еще раз уже сказанное.

1. Предрасположенность постоянно растет, развертывается, вбирает в себя изменения, приносимые различными возрастными периодами. Пути, по которым движется наличное бытие человека, — это необходимость, укорененная в целостном организме. В отличие от болезненного процесса, пути эти не могут быть обобщенно представлены в виде ограниченного числа определенных, различимых форм, поскольку они характеризуются поистине бесконечной вариабельностью.

2. Эта предрасположенность находится в постоянном взаимодействии со средой и обретает специфическую форму благодаря судьбе личности, причем способ реализации этой судьбы — при условии, что мы в достаточной мере знаем биографические подробности, — понятен для нас.

3. Свойство предрасположенности состоит в том, что на все переживания она реагирует более или менее одинаково; она разрабатывает переживания своим собственным, присущим только ей одной способом. Мы можем понять многие проявляющиеся на этом пути воззрения, мнения, чувства — такие, как горечь, гордость, сутяжничество, ревность.

Конечный продукт всех перечисленных здесь моментов мы называем «развитием личности». Так, у сутяг (кверулянтов) и ревнивцев мы распознаем признаки параноидного развития, которые в прежние времена нередко смешивались с внешне очень похожими на них процессами, — хотя по существу они представляют собой нечто совершенно иное. На примере гипоманиакальной личности Раис показал, как наличное бытие одного и того же человека сперва как удачливого коммерсанта, а затем как непритязательного, психотического странствующего проповедника удается понять в терминах одной только «смены фасада» — при том, что личность сама по себе остается неизменной (все происшедшие в ней метаморфозы были вызваны изменением условий среды и преждевременной утратой потенции).

Отдельные биосы чрезвычайно многообразны. Развитие может быть как необычайно ранним, так и задержанным. Возможен негативный инфантилизм — как остановка на ранней стадии развития, отсутствие созревания, противодействие какой бы то ни было реализации, как разного рода выпадения и упущения; с другой стороны, возможен позитивный инфантилизм — как сохранение ядра и потенциальных возможностей, непрекращающаяся продуктивность, пластичность и открытость психической субстанции. Многие вундеркинды впоследствии разочаровывают; многих ломает житейская борьба. Иные, приспосабливаясь, становятся посредственностями, отходят от своих истоков (в подобных случаях возникает вопрос: как отличить витальную утрату от последствий неспособности вовремя принять экзистенциальное решение? Или: как отличить то, что было обусловлено движением эндогенной «кривой жизненного процесса», от того, что было «развязано», пущено в ход благодаря историческому, свободно принятому решению?). Человек может испытать преобразование, закладывающее основу для совершенно новой жизни; изменения, затрагивающие социальное положение и общую ситуацию человека, могут до неузнаваемости изменить его характер. Под воздействием внезапных ударов судьбы с людьми могут происходить поистине катастрофические метаморфозы, — и в то же время из чего-то поначалу совершенно незначительного, вследствие почти незаметного развития, может вырасти нечто в высшей степени масштабное. Если речь идет не о процессе, а о развитии личности, последняя должна мыслиться всесторонне, как единство психологически понятных взаимосвязей и выходящих за рамки психологически понятного, но здоровых, нормальных элементов общебиологической природы.

Наконец, нам следовало бы сказать о том, что все представленные здесь понятия — это не столько продукты исследовательской мысли, сколько схематические, короткоживущие предпосылки. Некоторые реальные случаи очень трудны для интерпретации. Например, мы наблюдаем индивидов, чья биография в целом выглядит как развитие личности, но в отдельных признаках ощущаются намеки на какой-то легкий процесс, сообщающий развитию известный аномальный колорит. Случаи подобного рода — когда так до конца и не ясно, имеем ли мы дело с простым развитием изначальной предрасположенности или с процессом в собственном смысле, — отнюдь не являются чем-то исключительным.

Для дискуссий, разворачивающихся вокруг таких случаев, типично отсутствие должного внимания к самому главному, а именно — к различению болезненного процесса и развития личности. Значение категории «развитие личности» расширяется, выводится за положенные ей пределы; в нее всячески «втискиваются» моменты, имеющие отношение только к процессу.

1. Тенденция «понять» процесс. Генезис настоящего бреда понять невозможно. В терминах предрасположенности, окружающей среды, переживаний индивида мы можем понять содержательный аспект бреда; но бредовый характер переживания представляет собой нечто специфически новое, в какой-то момент времени внезапно входящее в жизнь. Паранойяльный механизм недоступен психологическому пониманию. Но момент начала паранойи далеко не всегда удается установить однозначно. Имея перед глазами случай настоящей паранойи, мы можем подозревать, что исходной личности была присуща врожденная, специфически паранойяльная предрасположенность; поначалу эта предрасположенность проявляла себя в виде параноидных черт характера, впоследствии же, на почве переживаний, она разрослась и заняла господствующее положение в жизни индивида. Независимо от того, с какими именно трудностями мы сталкиваемся в тех или иных случаях, не следует распространять наше психологическое понимание за пределы сферы действительно понятного. Правда, многие психиатры проявляют нечто вроде фундаментальной убежденности в обратном; отсюда проистекает их страсть к полемике. В связи со всеми попытками психологически «понять» шизофрению мы обнаруживаем тенденцию к отрицанию фактов, указывающих на процесс, во всей их неповторимой специфичности.

2. Тенденция трактовать процесс как невроз. Задумываясь над биографиями больных с навязчивыми неврозами (которым аналогичны неврозы на сексуальной почве), мы часто обращаем внимание на поступательное развитие, в результате которого исходные, частные по своему характеру симптомы овладевают всей жизнью личности и налагают на нее свои оковы. Явление, само по себе совершенно чуждое данной личности, овладевает ею и подчиняет ее себе. В подобных случаях мы имеем дело с прогрессирующим событием, природа которого от нас скрыта. Возможно, речь должна идти о болезни, имеющей биологическую основу, но отнюдь не о том, что мы, в противоположность «развитию личности», именуем «процессом». Процесс — это не та болезнь, при которой происходит постепенное разрастание поначалу частной симптоматики. Процесс с самого начала зарождается в ядре личности, в последних глубинах ее бытия. Процессы принципиально отличаются от неврозов. Считается, однако, что неврозы того типа, который Шульц обозначает термином «ядерные неврозы» (Kernneurosen, в противоположность «периферическим неврозам», Randneurosen), представляют собой заболевания самой личности, разрастающиеся на почве внутриличностных конфликтов и в своей значительной части психологически понятные, — хотя в целом, будучи событиями, порожденными специфической врожденной предрасположенностью, они все-таки недоступны нашему пониманию. Считается, будто процесс следует трактовать как нечто аналогичное этим «ядерным неврозам». Но и здесь имеет место принципиальное различие, пусть трудно переводимое на язык понятий и трудно постижимое в терминах отдельных критериев, но интуитивно совершенно ясное: невроз понятен в совершенно ином смысле, нежели процесс.

3. Тенденция интерпретировать процесс как экзистенциальную трансформацию. Непонятный для нас элемент процесса — это фундаментальное биологическое событие, выходящее за пределы нашей способности к психологическому пониманию, а вовсе не экзистенция, благодаря которой поддерживается и реализуется эмпирическая жизнь. Философское понятие экзистенции неприложимо к конкретным психопатологическим исследованиям. Будучи использовано в психопатологическом контексте, оно неизбежно теряет свой особый, глубинный смысл. Изменения, затрагивающие наличное бытие человека, — это отнюдь не экзистенциальные изменения. Между трансформацией, которую претерпевает человек в целом, вместе со своим личностным миром, вследствие вторгающихся в его жизнь биологических событий, и трансформацией, проистекающей из свободного экзистенциального выбора, нет родственной связи. Эти два вида трансформации находятся на разных плоскостях. Экзистенциальная трансформация не имеет никакого отношения к предмету психопатологического исследования. Вторжение процесса приводит к безумию, а не к обретению личностью экзистенциальной свободы.

Общее для рассмотренных здесь трех тенденций заключается в следующем: в ряде случаев фундаментальное биологическое событие отрицается как проблема, а фундаментальное впечатление безумия остается вне сферы исследовательского внимания. Проблема процесса ускользает либо в сферу психологически понятных связей, либо в сферу недоступного пониманию аспекта невроза, либо, наконец, в сферу философских представлений об экзистенции. Соответственно, внимание к фактам замещается попытками свести человека только к тому, что в нем есть понятного, усмотреть в нем невроз, охватить его как экзистенцию; но то, что специфично именно для процесса, всякий раз выпадает из рассмотрения. Ради того, чтобы не утратить доверия к ясности нашего эмпирического знания, мы не должны сверх меры расширять категорию развития личности и распространять ее за пределы психологически понятного. Вместо этого мы должны распознать психологически непонятное во всей его гетерогенности и «охватить» его методически, согласно тому, какие у нас могут быть основания для гипотез о его возможной природе. Процесс является не чем иным, как одним из таких недоступных пониманию элементов.

Биологический подход к отдельным случаям имеет смысл прежде всего тогда, когда однозначный выбор в пользу развития личности или процесса сделать не удается (по меньшей мере — на современном уровне знания). Изредка встречаются так называемые настоящие параноики, больные с прогредиентным навязчивым расстройством, «сумасшедшие» без каких-либо элементарных симптомов (таких, как обманы восприятия, расстройства мышления, первичные бредовые переживания, «сделанные» явления, «отнятие мыслей» и т. д.), но, возможно, со шперрунгом и негативизмом, которые не всегда удается со всей определенностью отличить от невротических явлений, обусловленных теми или иными комплексами. Если истории жизни таких больных не содержат указаний на некие переломные моменты, начиная с которых можно было бы говорить о возникновении известного синдрома, даже самые опытные специалисты ставят совершенно разные диагнозы. То, что один врач считает неврозом, ананкастическим развитием или психастенией, другой принимает за шизофрению. Психопатия или процесс, ярко аномальная личность или шизофреническое превращение человека в совершенно новое существо — эти диагнозы взаимно противоположны и несовместимы; но важно отметить, что в связи с этой несовместимостью не только обнаруживаются сложные случаи, но и ставятся под вопрос сами фундаментальные понятия — при том, что границы между ними так или иначе всегда продолжают ощущаться.

Бетцендаль1 дает выразительное описание больной, вовлекшей все свое окружение в мир своих навязчивых и бредовых идей; при этом картина ее состояния не давала возможности поставить диагноз, поскольку первичные симптомы отсутствовали. Сохранение верности детским способам противодействия всему новому — особенно в форме инфантильно-благочестивых мыслей и приверженности суеверным ритуалам — привело ее, с помощью адвокатов и врачей (которые были ее первыми учителями), к борьбе за свои права и здоровье, занявшей господствующее место в ее жизни. Она подчиняла себе людей незаметно для себя и для них: «ее супруг обманывался потому, что она в точности повторяла его же собственные рассуждения; на адвокатов большое впечатление производила ее готовность следовать принятым в их практике формальностям, а консультирующие гинекологи и специалисты по внутренним болезням смотрели на нее сквозь призму собственной специальности». Только психиатр, благодаря биографическому подходу, сумел прийти к целостной, всеобъемлющей картине; но даже он оказался не в состоянии однозначно определить, о какой именно болезни следовало бы говорить в данном случае. Неспециалисты неизменно считали эту женщину вполне здоровой, становились на ее сторону, страстно ее защищали. Бетцендаль диагностировал шизофрению (процесс).

В своей патографии Лангбена (Langbehn) Бюргер-Принц оказывает явное предпочтение развитию личности — при том, что несколькими годами ранее (в девятом томе учебника Бумке) он же описал случай Лангбена как классическую шизофрению.

Часть 5. Больная душа в обществе и истории (социальные и исторические аспекты психозов и психопатий).

(а) Наследственность и традиция

Соматическая медицина имеет дело с человеком только как с природным существом. Анализируя и исследуя человеческое тело, она относится к нему так, как если бы оно принадлежало животному. Психопатология же постоянно сталкивается с тем, что человек есть существо культурное. Хотя соматическая и психическая конституция человека наследуется, его реальная психическая жизнь немыслима вне традиции, передаваемой ему через ту человеческую общность, среди которой он живет. Человек, выросший вне традиции, нем, беспомощен и не обладает знаниями. Глухонемые, лишенные одного из каналов, через которые психика воспринимает воздействия извне, останутся на уровне идиотии, если их не обучить языку с помощью специальных методов. С другой стороны, благодаря правильному обучению они могут вырасти полноценно развитыми людьми. Обучение, способность к восприятию и подражанию, воспитание и среда — вот те факторы, которые делают нас существами, наделенными душой, то есть, попросту говоря, людьми.

Тем не менее граница между наследственностью и традицией в сфере психического выявляется с большим трудом. Существует мнение, что наследуются только функции и способности, тогда как реализация и содержание определяются средой. Традиция располагает поистине всеобъемлющим набором средств.

Она не просто пользуется языком: в контексте традиции любая вещь или явление — орудия труда, жилище, способы работы, ландшафт, манеры, моды, привычки, жесты, поведение, старые вещи и обычаи — обретает свой язык. Примером трудностей, с которыми сталкивается определение границ между наследственностью и традицией, может служить юнговское «коллективное бессознательное». Предполагается, что мир мифов и символов, как нечто общечеловеческое, ведет свое происхождение именно из этого слоя бессознательного; этот мир постоянно проявляет себя в сновидениях и психозах, а его исторически обусловленное развитие отражается в формах общественного сознания и верованиях. Какой природой — исторической или биологической — обладает феномен коллективного бессознательного? Согласно Юнгу, коллективное бессознательное обнаруживает себя исторически, поскольку выступает в качестве носителя человеческого содержания, наделенного исторически обусловленным смыслом. Бумке однако, призывает нас не забывать о том, что приобретенные признаки не наследуются и против этого, по существу, нечего возразить. Напоминание Бумке убедительно дезавуирует представления, согласно которым символы, приобретенные в доисторические и исторические времена, вновь и вновь, без всякого участия традиции, «выплывают» из бессознательного.

С другой стороны, если мы признаем коллективное бессознательное всего лишь биологической основой исторически развивающихся возможностей человека, любое сопоставление мифов и символов разных народов в поисках общечеловеческого содержания должно будет осуществляться в отвлечении от исторических аспектов, что само по себе невозможно. Нечто, не историческое, но в то же время общечеловеческое, не может быть постигнуто с точки зрения содержания; оно постижимо только как чистая форма. Любая попытка выхода в область содержательных интерпретаций неизбежно приведет к беспорядочному смешению понятий; примером может служить распространенное мнение, согласно которому пейзаж и климат глубоко влияют на характер психической жизни и определяют человеческие качества и поведение обитателей данной местности (так, в каждом американце будто бы живет душа индейца).

Если же «коллективное бессознательное» — это лишь наименование всеобщих практических потребностей, приведших, в частности, к тому, что искусство добывания огня возникло одновременно в разных уголках земного шара, в связи с ним были изобретены сходные орудия и в головы людей приходили сходные мысли, — значит, мы опять возвращаемся к старому спору этнологов о том, чем прежде всего определяется развитие культурных благ: элементарными, присущими всем людям мыслями или историческими перемещениями людей из одного региона в другой?

Как бы там ни было, хотя наследственность и историческая традиция на практике не дифференцируются так же отчетливо, как и в теории, речь должна идти о двух совершенно различных предметах. Существует постоянное воздействие наследственности, но существует и постоянное воздействие исторической традиции. Наследственность у людей, как и у животных, передается неосознанно и на правах причинно обусловленной необходимости. Унаследованные признаки в отсутствие подходящих внешних стимулов могут так и не проявиться; но позднее, через много поколений, они могут обнаружить себя, если только возникнут подходящие для этого условия среды. В сфере наследственных связей ничто не «забывается». С другой стороны, все, укорененное в истории, может передаваться только через традицию: лишь благодаря традиции оно становится доступно каждому просыпающемуся вновь сознанию. Каждый человек есть то, что он есть, только потому, что в свое время был заложен совершенно определенный исторический (то есть не просто общечеловеческий) фундамент. Но все историческое может быть утрачено; оно забывается, если традиция погибает и последующие поколения теряют возможность судить о ней на основании документальных свидетельств и продуктов творчества. Функции без употребления «дремлют», но они могут ожить в психозах и сновидениях. Что касается исторически обусловленных элементов содержания, то они могут быть забыты по-настоящему, а их повторное обретение возможно только вследствие нового контакта с живой традицией. Во все времена некоторые свойственные человеку возможности оставались нереализованными и, так сказать, «погребенными»: но способы их воскрешения принципиально различаются в зависимости от того, идет ли речь о возможностях, передаваемых наследственным путем, или о потенциале, скрытом в культурной традиции. То, что передается посредством традиции, несомненно, может быть полностью забыто; соответственно, исторические связи могут быть необратимо разорваны.

(б) Человеческая общность

Традиция, как и вся жизнь человека, осуществляется в рамках общности (Gemeinschaft). Только в общности индивид реализует себя. Общность постоянно воздействует на жизнь индивида. Напряженные отношения индивида с общностью — один из понятных источников психических расстройств. Общность, которая осознает себя, строится на рациональных началах, самоорганизуется, обретает особую, свойственную только ей одной форму, называется обществом (Gesellschaft).

В той мере, в какой психическая жизнь человека обусловливается общностью и обществом и, благодаря действующим в обществе взаимосвязям, творит особого рода структуры, она выступает в качестве объекта социальной психологии. Эта дисциплина, во-первых, описывает различные уровни развития психической жизни, от первобытности до цивилизованного состояния'; во-вторых, она занимается конструированием идеальных типов через выявление в каждом обществе повторяющихся связей, что служит необходимым условием генетического (психологического) понимания (к таким связям относятся отношения господства—подчинения, социальная дифференциация и т. д., в-третьих, она занимается конкретным описанием отдельных народов.

Социальная психология — это наука о том, как переживания отдельного человека воздействуют на других людей или сами испытывают воздействия с их стороны. Этот психологический подход желательно не смешивать с подходом собственно социологическим, заключающимся в исследовании структуры общества, но не содержательного аспекта переживаний его членов; в научных исследованиях, однако, такое разделение по существу не соблюдается. Социология и психология лежат в одной плоскости и на практике стремятся к слиянию.

(в) Расширение рамок психопатологии: от социального анамнеза к обработке исторического материала

Социальная среда, в которой живет человек, в настоящее время характеризуется чрезвычайным разнообразием. Различные условия среды приводят к существенным расхождениям в психическом развитии даже при наличии сходных предрасположенностей. Аналогично, проявления аномальной предрасположенности и способы проявления психозов должны варьировать в зависимости от того, в каком обществе, в каком культурном слое они имеют место. Это означает, что психиатр, в отличие от специалиста в области соматических заболеваний, должен владеть подробным социальным анамнезом больного. Психиатр должен знать, каково происхождение его больного, каков его жизненный багаж, в какой ситуации он находится и каковы оказываемые на него влияния; только при этом условии психиатр может достичь углубленного видения конкретного случая, который — на уровне исходной предрасположенности — может быть идентичен какому-либо иному случаю с совершенно иным набором внешних проявлений. Чтобы глубоко понять эти связи для каждого случая, психиатр нуждается в знании социально значимых обстоятельств жизни своих больных. Ему необходима картина возможных социальных расслоений и кругов. Если его собственных наблюдений оказывается недостаточно, ему на помощь могут прийти многочисленные автобиографии, в особенности принадлежащие перу представителей трудящихся слоев населения'. Последние в настоящее время количественно преобладают и поэтому вызывают к себе преимущественный интерес. Очевидно, однако, что психиатр, руководствуясь социальной типологией своих пациентов, должен интересоваться и другими социальными кругами.

Итак, знание социальных кругов необходимо любому психиатру для понимания тех больных, с которыми ему приходится иметь дело в клинике. Кроме того, психопатология все более и более пристально интересуется такими аномальными психическими явлениями, которые крайне редко становятся предметом исследования в больничных условиях. Соответственно, психопатология расширяет фундамент своего опыта за счет приумножения знаний об аномальных событиях психической жизни, имеющих место вне стен лечебных заведений, в обычной жизни, в различной социальной среде и отраженных в человеческой истории. Это крайний предел расширения области психопатологических исследований. Столетие назад психопатология интересовалась только «сумасшедшими» (в узком смысле) и слабоумными. В настоящее же время психиатрические лечебницы переполнены не только больными этого типа, но и пациентами с аффективными расстройствами, психопатиями, различного рода аномалиями. Грань между психопатологией аномальных личностей и характерологией стерлась. Но и психопатологическая наука больше не ограничивает себя только тем опытным материалом, который обнаруживается в условиях лечебных заведений. Она заинтересована в материале, сохраненном традицией и укорененном в далеком прошлом, равно как и в психических феноменах, выявляемых в настоящее время вне больничных стен. Иными словами, психопатология находится в постоянном поиске опытного материала, который в принципе не может быть добыт в клиниках или приютах. К расширению своих познаний она стремится рука об руку с психологией; ее цель — охватить сферу психических реалий во всем многообразии uндuвuдуaльныx вариаций.

Что касается социальных явлений современности, то психопатологию интересует прежде всего исследование преступников, проституток, бродяг, беспризорных подростков и юношей.

Исторические материалы исследовались редко. Имея в виду исключительную важность задачи и те противоречия во взглядах, которые существуют между историками и психиатрами, попытаемся прояснить сложившуюся ситуацию. Начиная с какого-то момента поток исследований в области психологии и психопатологии разделился на два направления. На раннем этапе развития науки имело место эклектическое смешение методов понимающей психологии и анализа причинно-следственных отношений; в дальнейшем же многие исследователи, — в особенности психиатры, — склонились к последнему (то есть, по существу, биологическому) типу анализа и стали принимать во внимание только те результаты, которые удавайтесь получить на этом пути. Для них имели значение только мозговые процессы, конституция, физиология и эксперименты в области объективной психологии, основанные на чистой физиологии и исключившие из рассмотрения все, что относится к сфере психического. Эти исследователи пытались выразить феноменологию психической жизни на языке биологических категорий. Другие же исследователи, — в особенности гуманитарии, — обращали мало внимания на такую «материалистическую» психологию (психологию без души), но зато всячески стремились понять действительные переживания во всей их полноте. Эта борьба, несмотря на взаимное непонимание, способствовала прояснению различий между наметившимися двумя направлениями. Теперь же наступило время для того, чтобы, вопреки отчетливому разделению принципов и методов, оба направления объединились в рамках единой психопатологии и начали взаимодействовать с пользой друг для друга. Результаты исследований в области причинно-следственных отношений дополняют то, что удалось выявить в рамках понимающей психологии, и устанавливают границы для последней; кроме того, анализ с точки зрения причинности способен проникнуть в те сферы психической жизни, где доступные пониманию единства выступают в качестве элементов, между которыми возможно обнаружение причинно-следственных связей (именно такая ситуация складывается в связи с проблемой взаимосвязи между определенными характерологическими типами, определенными психозами и определенными типами творческих проявлений). Если психопатология ограничится только одним из этих двух исследовательских направлений, перед ней возникнет опасность выродиться либо в оторванную от действительности фантазию, либо в бездушную физиологию.

Эмпирический источник понимающей психопатологии — это, прежде всего личные контакты с людьми. Клиническая практика предоставляет для понимающей психопатологии единственный в своем роде фундамент; что касается нормальной психологии, то ее фундамент следует признать менее солидным. Но ни понимающая психология, ни понимающая психопатология не могут оставаться на уровне личного опыта. Для всякой понимающей психологии характерно обращение к материалам, предоставляемым историей, и стремление охватить взглядом всю полноту действительной человеческой жизни. В прошлом это направление исследований изредка затрагивалось психопатологами, но без особого успеха; этому едва ли приходится удивляться, имея в виду, с какими сложностями связано обнаружение компетентно представленных и подходящих к случаю материалов. Данная задача, однако, исключительно важна. Пока нельзя сказать, чтобы анализ исторического материала обогатил нас принципиально важным и позитивным психопатологическим знанием; но для психиатрии благотворно уже то, что мы осознаем существующие проблемы, равно как и пределы нашего понимания. Древний миф производит на нас неизгладимое впечатление и убеждает в том, что даже нечто, бесконечно удаленное от нас во времени, понятно нам и способно пробудить в нас сильные переживания. С другой стороны, неизгладимое впечатление производит и встреча с психопатическим случаем или аномальной личностью. Все это может побудить нас взглянуть на вещи глубже и, возможно, прийти к выразительным и метким формулировкам. Это убережет нас как от ошибочных и упрощенных способов понимания и классификации наших больных, так и от наклеивания бессодержательных ярлыков. призванных обозначить состояние психики, характерное для целой эпохи.

(г) Смысл историко-социологического познания

Исследование психопатологических явлений в обществе и истории важно для выработки реалистического взгляда на общечеловеческую действительность, поскольку помогает удостовериться в том, какую роль играет аномальная психическая жизнь в жизни общества в целом, в развитии исторических массовых феноменов, в истории культуры, в жизни выдающихся людей и т. п. Но такое исследование особенно важно для психопатологии в более специальном смысле: оно помогает нам понять значение социальных обстоятельств, принадлежности к тому или иному социокультурному кругу, различных жизненных ситуаций для типологии и способов проявления тех или иных форм аномальной психической жизни. Опыт, который едва ли может быть доступен в рамках медицинской практики, мы черпаем из отдельных биографий и из исторических реалий, которые в наше время уже не встречаются. Мы упражняем нашу способность понять человека как такового, рассматривая его сквозь призму его исторической изменчивости и обусловленности. Наш историко-социологический кругозор оказывает благотворное воздействие на наше практическое восприятие и понимание отдельного случая.

(д) Методы

Методы социологического и исторического исследования ничем не отличаются от методов психопатологии в целом. Но при работе с историческим материалом особенно важно исходить из критических методов. Господствующую роль 'играют сравнительные методы — сравнение различных народов, культур, групп населения и т. д. Особое значение имеет также статистика.

Статистика преследует две цели. Во-первых, подсчитываются известные явления и устанавливаются их частотные характеристики. Полученные таким образом данные имеют дескриптивное значение и практическую ценность, но сами по себе представляют скорее ограниченный интерес. Во-вторых, через сопоставление различных рядов цифр осуществляется поиск корреляций между явлениями — например, выявляется отношение между частотой краж и ценой на хлеб, подсчитывается процент определенных характерологических типов среди лиц, совершающих те или иные категории преступлений, и т. п. Все это Делается ради постижения факторов, оказывающих существенное воздействие на явления психической жизни, ради обнаружения причин последних. Благодаря статистическим данным и корреляциям мы прежде всего раскрываем некоторые чисто внешние, поверхностные закономерности; последние, однако, указывают на более глубинные причинные связи, для установления которых одной только статистики недостаточно.

В настоящее время статистические методы в моде; но их применение сопряжено с немалыми трудностями и требует величайшей осторожности и критической осмотрительности — ведь иначе полученные результаты будут ненадежны. В связи с любым статистическим исследованием необходимо задаться следующими вопросами: (1) что именно мы собираемся подсчитать? (2) откуда берется материал для подсчетов? (3) с чем сопоставляются полученные цифры? (4) как следует интерпретировать найденные закономерности? Например: (1) подсчитываются все случаи самоубийств (2) в том или ином регионе — Баварии, Саксонии и т. п.: (3) сопоставляются цифры для различных месяцев и в итоге обнаруживается, что большинство самоубийств имеет место в начале лета; после сравнения цифр для различных регионов обнаруживается, что, к примеру, в Саксонии число самоубийств в процентном отношении выше, чем в Баварии, и т. д.; (4) наконец, осуществляется интерпретация выявленных закономерностей. Предполагается, что начало лета в силу ряда причин действует как стимул, интенсифицирующий психическую жизнь; в итоге последняя проявляет себя более интенсивно, свободно и активно по тем направлениям, которые диктуются исходной предрасположенностью индивида. Кроме того, обнаруживается, что именно в это время года половые контакты, изнасилования и т. п. имеют место особенно часто; это обстоятельство трактуется как подтверждение исходного предположения. Различие между Баварией и Саксонией интерпретируется как различие на уровне расовой предрасположенности. Каждая из этих четырех проблем статистического исследования требует отдельного дополнительного комментария:

Дата добавления: 2015-11-02 | Просмотры: 465 | Нарушение авторских прав