АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

IV. Продолжение. Внутренняя история

_ 49. Переходя к внутренней истории русского патентного права в разбираемом периоде, я должен прежде всего отметить, что факультативность выдачи остается в этот период основным принципом административной практики, точно так же как и в первом периоде.

По Положению 1833 г. недостаточно было сделать новое изобретение, для того чтобы получить патент. Необходимо было, кроме того, еще изобретать в том направлении, которое было покровительствуемо правительством. Только в этом случае давалась милость-привилегия; во всех остальных в милости отказывали, и никому и в голову не приходило требовать себе патента, как это можно сделать теперь.

Указанное различие можно нагляднее всего иллюстрировать следующим примером. В настоящее время проситель заботится, подавая прошение о привилегии, о том, чтобы в этом прошении были соблюдены все формальные требования закона и, затем, чтобы была доказана новизна его изобретения. В 20-х же гг. проситель считал это недостаточным: в своем прошении он излагал еще и побочные свои заслуги, которые - по его мнению - могли подвинуть правительство на оказание ему особой милости. Купец и фабрикант Федор Битепаж изобрел печатную машину для ситцев. Подавая прошение о привилегии, он пишет *(336), что, "желая споспешествовать отечественной промышленности и распространить более и более заведение свое... он купил дачу у генерала Герарда в Нарвской части, устроил там новое каменное двухэтажное здание, учредил машины и инструменты в самом лучшем виде, выписал иностранных художников и мастеров; и, словом, все то сделал, чего только требовать может благоустройство и совершенство такого заведения. Все это стоило ему долговременных трудов и великих издержек; но он не жалел никаких пожертвований, имея в виду общественную пользу. Посему он, фабрикант Битепаж, в уважение понесенных им убытков и в вознаграждение трудов просит даровать ему привилегию и т. д.". А в 1900 г. изобретатель пишет: "представляя при сем необходимые документы, прошу выдать мне" и т. д.; и если новизна его изобретения может быть доказана - то это прошу совершенно равняется требованию.

Из этого основного различия проистекали и важные юридические последствия. В настоящее время комитет по техническим делам не вправе выдать привилегию на изобретение, в чем-нибудь не удовлетворяющее законным требованиям. В 40-х же годах Мануфактурный совет считал вполне возможным давать, напр., такие заключения *(337): мещанин Клюкин изобрел способ добывать соду из трав; способ этот не нов; но, принимая во внимание, что сода, получаемая по этому способу, очень дешева, что она заменяет собою поташ, изготовление коего сопряжено с истреблением лесов, и что "стремление к обработке туземных сырых материалов, взамен иностранных, должно быть поощряемо", совет постановляет: выдать просимую привилегию.

Наоборот, если Совет признавал изобретение хотя новым, но вредным или не полезным для развития промышленности, то он отказывал в выдаче привилегии. И этого комитет сделать в настоящее время не может. Подробности о понятии вредного изобретения см. дальше, _ 53.

Наконец, можно было понимать факультативный принцип еще шире и выдавать (подобно тому, как это делалось в XVII и XVIII веках) привилегии даже в тех случаях, когда никакого изобретения не имелось, а была - по мнению Совета - лишь наличность пользы для промышленности. И действительно, в разбираемом периоде было выдано много привилегий, составляющих как бы пережиток XVIII века и монополизирующих целые отрасли промышленности. "Не считая, чтобы устроение модели города С.-Петербурга было какое-либо само по себе новое изобретение или открытие (!)", Государственный совет все-таки постановляет выдать на эту модель привилегию *(338), так как нельзя не поощрить промышленника, сделавшего "столь важные издержки". В 1843 г. Мануфактурный совет постановляет выдать купцу Парману привилегию на устройство заведения для расположения пиявок, "дабы сделать это важное врачебное средство более доступным для недостаточных больных" *(339). Иногда такие монополии выдавались с совершенно произвольными ограничениями: купцу Герасимову - на учреждение в Иркутской губернии парового завода для выделки патоки *(340).

Перечисленные монополии *(341) были выданы обычным порядком через Мануфактурный совет. Но, в подавляющем большинстве случаев, они выдавались не так, как было установлено Манифестом 1812 г. и Положением 1833 г., а через Кабинет министров. Это обстоятельство имеет некоторое историческое значение. Если монополии на введение постоянных почтовых карет между Москвой и Тулой *(342), на учреждение дилижансов между Москвой и Рязанью *(343) на заведение срочного пароходства между С.-Петербургом и Любеком "П. С. З., N 3311.", на устроение буксирных пароходов на Онежском озере *(344), на устройство рыбных и звериных промыслов и торговых сношений по Ледовитому океану *(345), и на вырубку лесов в Печорском крае *(346), выдавались не тем путем, который был установлен для обычных привилегий; если, вдобавок, указанные монополии почему-то печатались в Полном собрании законов, а вторые не печатались *(347),- то все это доказывает существование в правительственных сферах смутного сознания о том, что указанные монополии и обычные привилегии суть две разные вещи. В чем заключается их различие? Ответ на этот вопрос всегда формулировался неверно. Говорили, что в первом случае не было изобретения, а во втором - такое имелось. Соображение это неверно: привилегии (в точном смысле) очень часто выдавались и на введение в России чужих изобретений (Уст. пром., ст. 173), т. е. без того, чтобы проситель удостоверял наличность собственного своего изобретения; и в этих случаях, по юридической конструкции, являлось полное соответствие между вводителем малоизвестного в России изобретения (напр., на пароход в 20-х гг.) и монополизатором уже весьма известного изобретения (тот же пароход в 30-х гг.). Вообще самая наличность и неналичность собственного изобретения является фактом, так сказать, метаюридическим; от нее зависит вопрос о справедливости или несправедливости выданной привилегии, но вовсе не вопросы о конструировании прав и обязанностей, из нее проистекающих. Если дано исключительное право заводить заводы для сахароварения i n v a с u о, то права монополевладельца не будут находиться ни в какой зависимости от того, кто и когда изобрел этот способ.

Монополия, в обычном значении этого слова, и патентное право могут быть различны исключительно по формальному признаку: только второе может быть требуемо как право. По существующим же правовым воззрениям такое право требовать себе монополии имеется только у изобретателя, а не у просто сильно потратившегося фабриканта; поэтому (и только поэтому) ставят в отдельную категорию привилегии на изобретения, не отдавая себе ясного отчета о том, что юридическое различие может лежать только в наличности облигаторного принципа, а не в наличности изобретения. Могут в XX веке выработаться такие правовые воззрения, что все вдовы будут иметь право требовать себе монополии торговать, скажем, зельтерской водой: и тогда их права по продаже зельтерской воды - юридически - будут конструироваться в виде того же права запрещения, как и права изобретателя зельтерской воды. И тут и там будет налицо облигаторная защита. Наоборот, как мы видели выше, в разбираемом периоде ни "знатные затраты", ни даже факт изобретения не давали права требовать монополии. И в этом периоде, следовательно, также нельзя было отличить монополии, в обыденном смысле, от патентного права потому, что ни тут, ни там не было ничего, кроме факультативной защиты; все старания провести какую-нибудь границу оказались тщетными *(348), и никто никогда не сумеет объяснить юридически, почему одни из этих актов печатались в Полном собрании, а другие - нет.

По существующему закону, это различие может быть конструировано. Когда даровано было Ведомству Императрицы Марии исключительное право продавать благотворительные письма, то это была особая милость, оказанная ведомству, и, следовательно, монополия в обыденном смысле. Выдача же обыкновенного патента изобретателю особым благодеянием вовсе не считается.

_ 50. Современное представление о праве изобретателя (облигаторный принцип) выработалось медленно, причем в разбираемом периоде можно с точностью изучить все фазы назревающей новой идеи.

Выше (стр. 155-156) я перечислил несколько примеров монополий, выданных в разбираемом периоде. Картина была бы неполной, если бы я не отметил тех случаев, когда выдача таких монополий происходила негладко, после целого ряда затруднений. Комитет министров, видимо, уже очень рано начал бороться против них, начал колебаться относительно целесообразности подобного рода исключительных прав. Уже в 1832 г., при выдаче 5-летней привилегии на учреждение пароходного сообщения между Любеком, Ригой и Либавою, Комитет министров делает - как бы оправдываясь - глухую оговорку: "в пользу торговых предприятий никакие преимущества, одобрения и выгоды, взамен отдаваемых на оные капиталов, законодательством нашим не возбраняются" *(349). Немного позднее, в 1833 г., мнение Государственного совета принимает вид защитительной речи адвоката, по пунктам опровергающего доводы воображаемых противников: "Государственный совет принял в уважение: а) что содержание парохода (буксирного в Рижском порту) принадлежит единственно к предприятиям для общественной цели; б) что... предприятие такое доставит важные выгоды; в) что об исключительном праве на это предприятие ходатайствует не одно лицо, но общество купечествующих, представляемое Биржевым комитетом; самое же право это ограничивается весьма кратким сроком, и в настоящее время нет в виду никакого совместительства в сем предприятии, и, наконец, д) что капиталы, отваживаемые частными людьми и обществами на подобные общественные предприятия, требуют по крайней мере обеспечения со стороны соперничества в течение известного срока и т. д." *(350). Наконец, еще два года позднее, в Комитете министров происходит по вопросу о монополиях полное разногласие. Штаб-ротмистр Писарев просил монополии на заведение между С.-Петербургом и Москвой экипажей с широкоободными высокими колесами. Все члены, кроме двух, высказываются против выдачи такого исключительного права, не оправдываемого никакими соображениями о строгой справедливости. Два члена, министры финансов и внутренних дел, остаются при особом мнении, но и те стараются обосновать монополию Писарева не как произвольную подачку, брошенную первому встречному, а как вознаграждение, даруемое Писареву, по праву, за труды. "Хотя широкоободные колеса и не суть изобретение новое, но тем не менее доселе у нас еще не введены в употребление" и "могут быть полезны для сохранения самых шоссе" *(351). Николай I утвердил мнение двух министров, "ибо от сего опыта последовать может особая польза". Но приблизительно с этого момента монополиям уже нанесен смертельный удар в правосознании русского общества, и число их быстро уменьшается. С начала 50-х гг. Мануфактурный совет уже регулярно отказывает в выдаче монополии: Ремянникову - на учреждение в Восточной Сибири рафинадных заводов *(352), Краузе - на изготовление деревянных мер *(353), Пономареву - на выделку кирпича из найденной близ г. Хвалынска глины *(354), и, наконец, Евреинову - на введение тауэров *(355). По последнему делу составляется и категорическое принципиальное постановление.

Последняя монополия была выдана - судя по Полному Собранию - в 1869 г. провизору Добровольскому на изготовление в Полтаве искусственных минеральных вод *(356).

Закончившаяся эволюция ознаменовывается, наконец, и чисто формальным актом, законом 30 марта 1870 г. Историческое значение этого акта обыкновенно изображается неверно: ему приписывают значение простого делопроизводственного закона; до 1870 г. выдавал-де привилегии Государственный совет, а с 1870 г. привилегии выдаются "упрощенным порядком", "за подписанием одного министра финансов". Но только поверхностный наблюдатель может увидеть в Законе 1870 г. обыкновенное "упрощение делопроизводства". После вышеизложенного очерка эволюции права, вырабатывающегося из милости, совершенно ясно, что в 1870 г. произведена была в России более коренная ломка системы патентного права, чем в 1812 г., 1833 г. или даже в 1896 г. В силу Закона 30 марта 1870 г. выдача привилегий из свободной законодательной функции превращается в связанную подзаконную деятельность административного органа.

Это сделалось возможным только в тот момент, когда было признано, что изобретатель, находящийся в таких-то и таких-то условиях, имеет право на патент, что патент является только документом, констатирующим наличность этих условий. А такое констатирование может быть, конечно, произведено всяким органом подчиненного управления; нужно было, повторяю, только отрешиться от взгляда, что выдача патента сопряжена с оказанием особого благодеяния, принадлежащего к числу функций верховной власти.

Все указанные соображения весьма неясно сознавались в 1870 г. в Государственном совете, как это видно из соответствующего "дела" *(357), в котором два мнения (за и против отмены Высочайшей санкции) изложены с величайшей подробностью, но с упущением из виду главной вышеуказанной руководящей идеи. Вопрос о совершившейся эволюции права изобретателя был оставлен как-то в тени: современникам, по-видимому, трудно было возвыситься до ясного понимания сущности того исторического процесса, который они призваны были завершить.

Первое представление статс-секретаря Рейтерна (от 4 ноября 1868 г.) было возвращено министру финансов в ноябре того же г. "для сношения с II Отделом Собственной Его Величества канцелярии" по вопросу о том, не потребует ли новый порядок делопроизводства изменения ст. 71 Осн. законов *(358). Только через год удалось министру финансов сделать представление более успешное (16 октября 1869 г.).

В этом представлении указано, что Собственная Его Величества канцелярия "не могла не согласиться с доводами министра финансов о неудобстве существующего сложного порядка рассмотрения дел о привилегиях". Несмотря на это в канцелярии все-таки составилось два противоположных мнения по вопросу о том, возможно ли дозволить министру финансов выдавать привилегии собственною властью, без Высочайшей санкции. Следует затем длинное и очень любопытное изложение "теоретических" аргументов в пользу каждого из этих мнений.

Было бы слишком долго излагать здесь эти аргументы, хотя они и имеют высокий исторический и теоретический интерес. Отмечу только, что первое мнение (за сохранение верховной санкции) опиралось преимущественно на соображение, "что привилегией даруется частному лицу исключительное право на действие, не допускаемое общими законами. Никто, например, не может препятствовать собственнику делать из вещей, ему принадлежащих, то или другое употребление, но, в силу данной какому-либо лицу привилегии на изобретение, это лицо получает право воспрещать другим, в известный период времени, заниматься исключительно ему предоставленным изготовлением известных предметов". Такое право может будто бы быть даровано только верховной властью. Второе мнение (за о т м е н у санкции) аргументировало так: "привилегия", в смысле Положения 1833 г., есть просто неудачно выбранный термин: "Эта так называемая привилегия есть, на точном основании ст. 126 *(359), не что иное, как акт, свидетельствующий, что описанное в оном изобретение было в свое время предъявлено правительству *(360). Если в этой же статье сказано, что этот акт предоставляет такому лицу исключительное право пользоваться сделанным изобретением... то таким предоставлением ни в чем не изменяется сущность самого акта, однородного со всяким другим актом, свидетельствующим о какой-либо иной собственности". Если из приведенной цитаты выкинуть неточные соображения о будто бы собственности изобретателя, то сущность неизменно и сведется к тому, что изобретатель имеет право на защиту, если его изобретение удовлетворяет условиям, установленным законом; право это создается общим законом, а "привилегией" только удостоверяется его наличность. Можно привести еще отрывок из представления, ясно доказывающий, что "второе мнение" так, а не иначе смотрело на дело. А именно. В конце аргументации приведена весьма уместная аналогия из области авторского права. Прежде, говорит канцелярия, выдавались привилегии также и на книги. Но затем нашли более удобным установить в общих законах, при совокупности каких условий автор может вообще претендовать на защиту. И, таким образом, "частные привилегии вышли из употребления". Аналогия эта совершенно правильна, хотя, может быть, ее можно формулировать несколько иначе (ср. _ 30): для авторов существовал период, когда выдача привилегии была делом свободного усмотрения, не связанной никакими нормами милости правительства; но у авторов раньше, чем у изобретателей, кончилась эволюция этой милости, превратившейся силой вещей в право.

Резюмируя все сказанное, я могу повторить, что разбираемый период характеризовался, прежде всего, отсутствием и, затем, постоянным назреванием облигаторного принципа. Сам период оканчивается одновременно с уничтожением понятия привилегии-милости.

Перехожу к анализу понятия объекта того права, которое устанавливалось только что указанным порядком.

_ 51. Таковым объектом являлось новое изобретение.

Понятие это не было специально определено ни в Манифесте 1812 г., ни в Законе 1833 г. Впрочем, из сопоставления нескольких отдельных отрывков Положения можно составить следующую конструкцию этого понятия. Изобретение не считается новым, если оно к моменту обсуждения дела в Совете "уже описано или вошло где-нибудь в употребление" *(361). Впрочем, ст. 197, п. 2 и 3, заключает в себе некоторое дополнение этой конструкции (а может быть, и противоречие). Пункт 2 ст. 197 говорит об изобретениях, которые "до поступления просьбы о привилегии (что не то же самое!) были уже введены в Российской империи или известны из описаний". А пункт 3 той же статьи не говорит ни о подаче прошения, ни об обсуждении, а глухо высказывается об изобретениях, которые "находились уже где-нибудь в употреблении и без привилегии". Из сопоставления этих трех цитат следует, что, вероятно, закон определял новизну по моменту подачи (ст. 197, п. 2) и требовал, чтобы изобретение не было известно ни из опубликованных описаний (ст. 181 и ст. 197, п. 2), ни из введенных в употребление экземпляров его; но при этом введение в употребление в России было абсолютно препятствием для выдачи привилегии (ст. 192, п. 2; contra, ст. 181), а введение за границей только в том случае, если оно не было покрыто иностранной местной (?) привилегией (ст. 173, 197, п. 3; contra, ст. 181).

Рассмотрение практики совета только отчасти подтверждает эти тезисы, так как в ней замечается много колебаний. Прежде всего, плохо соблюдается точность в обозначении определяющего момента новизны, и мы можем поставить рядом такие дела, из которых в одном было отказано в выдаче привилегии потому, что до рассмотрения дела в совете (но после подачи прошения) описание было опубликовано *(362), а в другом - привилегия была выдана, несмотря на опубликование, происшедшее до подачи прошения *(363) (за месяц; мотивировка: "ибо оба действия произошли почти одновременно"). Затем, сильно противоречит смыслу закона и часто наблюдаемая практика выдавать привилегии, несмотря на состоявшееся опубликование изобретения, в тех случаях, когда можно было доказать, что в соответствующей публикации проситель и был именно указан как автор данного изобретения. Ни малейшего основания для такой практики в законе нет, но Совет упорно держался той точки зрения, что "хотя данный способ и описан в иностранных журналах, но описан он как способ, изобретенный им, Брунеттом" *(364). Объяснить такую странную практику можно только тем, что в рассматриваемый период само представление о юридическом значении новизны было несколько иным, чем в наше время; по действующему закону постановления о новизне как бы защищают публику (третьих лиц) от (вредных) привилегий на изобретения, и без того известные. А в разбираемую эпоху не обращали внимания на эту общесоциальную сторону постановлений о новизне и искали в них только способ устранять лиц, ложно выдающих себя за изобретателей. Только таким взглядом на новизну можно, например, объяснить и следующую практику, совершенно ныне немыслимую. Очень часто против выдачи привилегии подавались протесты третьими лицами, доказывавшими, что изобретение им известно. Если впоследствии просителю удавалось войти в соглашение с протестующим, то совет выдавал привилегию, не входя в обсуждение вопроса, насколько были правильны утверждения протеста. Вопрос о новизне и неновизне изображался в таких случаях каким-то частным делом двух спорящих лиц: "Принимая во внимание, что протестовавший против выдачи Хрулеву и Акатьеву привилегии иностранец Клейнгинтер ныне объявил, что он не имеет препятствий к выдаче означенной привилегии (а раньше он утверждал, что изобретение Хрулева ему известно), М. С. постановил: выдать и т. д." *(365).

Других отклонений от указанных тезисов мне подметить не удалось *(366).

_ 52. На изобретения, "уже известные в чужих землях без привилегии и даже описанные", все-таки выдавались иногда привилегии (так называемые brevets d'importation, вводные привилегии), "только в виде изъятия, по особому уважению правительства к ожидаемой от этого пользе и потребным на введение издержкам" *(367), и на сокращенный срок: не свыше шести лет *(368). Эти привилегии, выдававшиеся на заведомо чужие изобретения, представляют одно из наиболее типичных отличий разбираемого периода и вполне согласованы с "милостивым" характером патентного права вообще. Первому встречному дозволялось выписать иностранную Patentschrift и просить себе за чужое изобретение монополии в России как вознаграждения за свои "труды". Нужно, впрочем, отдать справедливость Совету торговли и мануфактур указанием, что за 63 года действия Положения таких вводных привилегий было выдано не больше 1% всего числа, да и те преимущественно относятся к тридцатым и сороковым годам.

Что касается дел совета, то они представляют почти сплошь борьбу против института вводных привилегий, от выдачи которых совет всячески старался уклониться, руководясь мнением, высказанным еще в 1842 г. тогдашним директором Императорской бумажной фабрики: "Справедливо ли выдавать такие привилегии и не пострадают ли отечественные фабриканты от того, что они, сверх значительных издержек на выписку из чужих краев и постановку машин требующихся, должны будут платить еще за право воспользоваться этим изобретением?" *(369).

Поэтому отказы в выдаче вводных привилегий чрезвычайно часты. Эрдклозеты "получили уже у нас значительную известность и по причине простого устройства означенных клозетов, на введение которых не может потребоваться больших издержек" *(370), а потому постановляется: в выдаче вводной на них привилегии отказать. В тех случаях, когда вводная привилегия все-таки выдавалась, ее часто окружали произвольными ограничениями, напр., "чтобы такая привилегия не мешала фабрикантам, уже введшим данную машину в России или уже решившим ее ввести, впредь пользоваться данным изобретением *(371) ". Особенно же часто приходилось просителям представлять удостоверения, что они приобрели от изобретателя право испросить привилегию в России на данное изобретение. Но такая привилегия должна, собственно, быть рассмотрена не как вводная, а как основная привилегия, испрошенная правопреемником изобретателя *(372). Вообще же вводным привилегиям оказывалось всяческое притеснение; если, напр., на одну и ту же машину два лица просили привилегию - один как на собственное изобретение, а другой как на введение, то ст. 183 (предписывающая из двух одновременных просителей отказывать о б о и м) не применялась, а привилегия выдавалась подлинному изобретателю беспрепятственно *(373).

При пересмотре Закона 1833 г. вводные привилегии были совершенно уничтожены, ввиду того "в настоящее время не существует условий, оправдывавших прежде необходимость этого института... Шестьдесят лет тому назад промышленное развитие России было совершенно ничтожно; вследствие чего введение чужого изобретения в наше промышленное производство в то время, при трудных сношениях с Европой и при ничтожном распространении сведений об успехах промышленности за границей, могло быть поощряемо этим путем... В настоящее же время всякое полезное изобретение становится у нас известным довольно скоро, и сама возможность применения его в промышленности, ввиду распространения технических знаний, уже не представляет затруднений" *(374).

_ 53. Кроме новизны, Положение 1833 г. требовало от изобретения еще и других свойств, в чем оно расходилось с ныне действующим законом. Исходя из анализированной мною мысли (стр. 153-154), что привилегии выдаются как бы в награду за "знатные труды", в виде особенной милости, Положение требовало, с одной стороны, чтобы привилегируемое изобретение не было "незначительным, не обещающим никакой существенной пользы, доказывающим единственно остроту ума (?)" *(375), а с другой - чтобы оно "не могло обратиться во вред обществу или государственным доходам (?)" *(376), чтобы вообще от него ожидалась польза" *(377) и чтобы в нем "не содержалось ничего вредного или опасного" *(378).

На основании первого из указанных положений совет отказывал поэтому в выдаче привилегий на помаду для чищения лайковых перчаток *(379), на способ приготовления дамских пуклей *(380) и т. д. А так как, по справедливому замечанию Сперанского, важность и неважность изобретения зависят от причин, правительству не подвластных и мало ему известных, то и происходили постоянно пререкания о том, есть ли данное изобретение незначительное или, наоборот, значительное. Новый закон выкинул это постановление, справедливо считая, что техническая значительность изобретения не может быть определена а рriоri и что от выдачи привилегии даже на весьма незначительное изобретение никакого вреда никому быть не может. Таким образом, комитет по техническим делам ныне избавлен от необходимости судить о весьма щекотливом предмете.

Еще большее значение имел второй пункт, который из условия невредности нередко переходил в положительное требование доказанной полезности. Нередко cовет, раньше чем выдать привилегию, предписывал произвести опыты для испытания пригодности изобретения: опыты эти производились "в большом виде, в присутствии комиссии" *(381),- с пятью заиками мужеского пола *(382),- для строительных материалов даже "во все четыре времени года" *(383). Если, на основании этих опытов, устанавливалось, что изобретение может быть опасно для лиц, пользующихся им, или для рабочих, изготовляющих его, то в выдаче привилегии отказывалось. Поэтому не выдана была привилегия на аппарат, "который, по мнению cовета, может быть причиною, что целый поезд сойдет с рельсов" *(384), или на судно лейтенанта Яковенка, "потому что оно может представить затруднение в управлении им и тем препятствовать свободному судоходству" *(385), или на газовые свечи, "потому что их употребление опасно" *(386) и т. д. С другой стороны, отказано в выдаче привилегии на лак из коллодиона, потому что изготовление его грозит опасностью для рабочих *(387), и на способ беления сахара, при котором выделяются вредные для рабочих газы *(388). Но все эти умозаключения были бы еще не так опасны для интересов просителей, если бы иногда cовет не переходил в роль оценочно-испытательной комиссии и не отказывал в выдаче привилегии "до представления образцов, одинаковых с венскими ландкартами, с которыми произведения Соловьева никакого сравнения не выдерживают" *(389); или "система устройства мостовой Барберо одобрена быть не может, а потому отказать" *(390); в одном случае члены Совета испробовали представленное изобретение (папиросы) в самом заседании и затем сделали такого рода постановление: "Хотя правительство, выдавая привилегию, и не ручается в пользе изобретения, однако, при столь явной безуспешности изобретения Массена, совет положил отказать ему в привилегии, выдача которой могла бы только вводить в заблуждение" *(391).

В последних словах кроется и объяснение подобной тенденции советской практики. В наших законах вообще наблюдается стремление опекать неразумных и не понимающих своих интересов граждан, а при выдаче привилегии, вдобавок к этому, еще считались с теорией некоторой апробации, косвенно высказываемой правительством полезному для развития промышленности изобретению *(392). Ныне действующий закон предоставляет комитету выдавать привилегии на изобретения и вредные, и невредные, справедливо предполагая, что всякий покупающий изобретение сам должен осведомиться о его технических достоинствах, что никакой административный орган не может быть компетентной экзаменационной комиссией для изобретений и что, наконец, получение привилегии никого не освобождает от подчинения существующим законам, и без того изданным в громадном количестве и запрещающим употребление опасных продуктов и процессов.

Последнее соображение в особенности неясно сознавалось в разбираемый период. Ввиду того, что выдача каждой привилегии совершалась законодательным путем, совет всегда смотрел на привилегии не как на право отрицательно-исключительное (т. е. как право запретить третьим лицам фабрикацию данного продукта), а как на право с положительным содержанием (т. е., как право эксплуатировать данное изобретение). Мануфактурный совет упорно держался того мнения, что получившему привилегию как бы разрешено заниматься эксплуатацией данного продукта. Точка зрения, конечно, ошибочная: привилегия единственно удостоверяет, что данный изобретатель может запретить другим лицам фабриковать данное изобретение; вопрос же о том, может ли сам изобретатель фабриковать, остается открытым и выдачей привилегий никоим образом не разрешается *(393). Это начало ясно выражено в ст. 23 ныне действующего закона. До 1870 г. оно было обыкновенно упущено из виду. Только этим и можно, таким образом, объяснить, что привилегии не выдавались за вредные для рабочих технические процессы или что привилегия на паровой котел выдавалась с само собой разумеющеюся - по нашим воззрениям - оговоркой, что "при устройстве и употреблении онаго в точности должны быть соблюдены правила, установленные в прил. к ст. 44 Устава о пром." *(394).

Отмечу, кстати, что только этим смешением положительной и отрицательной функций патентного права можно объяснить и странную, с современной точки зрения, практику совета не выдавать привилегий на изобретения, относящиеся к монополизированным в государстве промыслам. Так, совет отказывал в выдаче привилегий на аморфные спички, "так как предполагается приготовление спичек сдать на откуп" *(395). Невысказанная неправильная мысль, лежащая в основании такого отказа, была следующая: "Мы выдадим привилегию,- узаконены будут откупа,- а патентодержатель будет продолжать фабрикацию в силу своей привилегии" *(396). Правильно же было бы сказать: "После создания откупов патентодержатель будет по-прежнему иметь право запретить третьим лицам пользование его изобретением; вопрос же о том, кто имеет право фабриковать спички, обсуждается по совсем иным нормам; привилегия имеет функцией только указать, кто не имеет права употреблять данный способ". Все это в разбираемом периоде совершенно не сознавалось, и привилегия часто не выдавалась, "потому что чеканка монеты есть монополия правительства" *(397),- или "потому, что привилегия эта (на кран) могла бы потребовать (?) изменения откупных условий" *(398); а когда привилегию (на шипучий пунш) выдавали, то брали расписку в том, что патентодержатель будет во всем подчиняться положению об откупах *(399), т. е. "будет этот пунш разливать в посуду семеричной меры" и т. д. *(400).

_ 54. Сама выдача привилегий производилась несколько иначе, чем в настоящее время, и главной отличительной чертой делопроизводства была следующая.

Прежде всего, выдача привилегий не была сосредоточена в одном каком-нибудь учреждении, а была разбросана по разным министерствам. Эта разбросанность объясняется господствовавшим в то время взглядом, что привилегии должны способствовать развитию определенной области промышленности *(401): а так как о состоянии, напр., сельского хозяйства и об его нуждах лучше всего осведомленным считалось Министерство государственных имуществ, то оно и было призвано решать, какие привилегии следует, а какие не следует выдавать. Таким образом, привилегии выдавались частью от Министерства внутренних дел, по Департаменту мануфактур и внутренней торговли (а с 1821 г., после перехода этого департамента в ведение министра финансов, перешли в Министерство финансов и привилегии),- частью от Департамента земледелия и сельской промышленности *(402), и, наконец, частью от Медицинского совета *(403). Такой порядок был, конечно, сопряжен с большими неудобствами как для самих выдающих привилегии учреждений, так и для просителей. Первым приходилось тратить время на бесконечные споры о компетенции *(404); хотя подробное исчисление предметов, отнесенных к ведению Министерства Государственных Имуществ, и было сделано еще в 1841 г. *(405), но уже в 1852 г. пришлось список переделывать сызнова, причем сам Мануфактурный совет в журнале своем признал, что "решительно невозможно разграничить предметы с такой определенностью, чтобы впредь не встретилось недоразумений" *(406). Неопределенностью компетенции пользовались ловкие люди, и случалось, что проситель, которому дважды отказано было в Министерстве финансов в привилегии на "насос", обращал его в "насос для сельского хозяйства и других целей" и получал привилегию в Министерстве государственных имуществ.

Для просителей неудобства были также очень большими, и мы имеем свидетеля, что некий Землин, изобретатель шипучего напитка, был отослан со своим "вином" из Департамента торговли, куда он сначала обратился, в Департамент сельского хозяйства, а там, после долгих хождений, получил ответ, что "хотя сей напиток и назван медовым вином с игрою, но не может быть причислен к винам не только обыкновенным, но и шипучим, а принадлежит, подобно меду, пиву, квасу и т. д., к разряду других искусственных напитков", находящихся в ведении министра финансов *(407).

Отмечу также, что до 1867 г. привилегии для территории Царства Польского выдавались особо, в так называемой Правительственной комиссии внутренних и духовных дел *(408).

Вторым отличительным признаком разбираемого периода было также и то обстоятельство, что ни для одного из перечисленных учреждений выдача привилегии не являлась главной и специальной обязанностью. В 30-х г г., когда составлялось Положение, число прошений о выдаче привилегии колебалось между 10 и 20 в год и, следовательно, составители Положения сочли себя вправе возложить рассмотрение этого ничтожного количества побочных дел на три учреждения, в сущности, созданные для совсем иных целей. Но, с течением времени, количество прошений стало быстро увеличиваться и дошло, в 90-х г г., до 800-1000 в год. Большинство этих дел легло тяжелым бременем на Совет торговли и мануфактур, которому в конце концов пришлось почти исключительно посвятить свои заседания выдаче привилегий и совсем забыть о той цели, для которой он был создан *(409). Прямым следствием такого непредвиденного обременения Совета торговли и мануфактур была яркая неудовлетворительность всего делопроизводства. Неудовлетворительность эта лучше всего изложена в самом представлении министра финансов об изменении Положения 1833 г. *(410).

В настоящее время, говорит представление, в состав совета входят 24 члена, избираемые преимущественно из фабрикантов и торговцев. Лица эти почти все обременены собственными сложными торговыми и промышленными занятиями и поэтому не могут уделять достаточно времени сидению (неоплачиваемому) в заседаниях совета. К тому же не больше одной пятой из числа их имеют специальную техническую подготовку. Совет собирается - с большим трудом - на 25 заседаний в год и, при всей спешности и неаккуратности рассмотрения, не успевает сделать в год больше 600 дел, так что каждогодно откладывается нерешенных 200-300 дел, все больше и больше увеличивающих огромные "залежи". Прямым результатом всего этого является невероятная медленность делопроизводства, не обеспечивающая к тому же и добротности результатов. Дела лежат по 3, 4 года, а потом решаются кое-как. "Ввиду медленности делопроизводства, до 10% просителей вынуждены, потеряв напрасно время, сами прекращать дело об испрошении привилегий и приступать к тайной эксплуатации" *(411).

Всем этим неурядицам положен был конец законом 1896 г., создавшим учреждение, специально и единственно занимающееся выдачей привилегий (Комитет по техническим делам).

_ 55. Что касается вопросов внутреннего делопроизводства (так сказать, части канцелярской), то я остановлюсь на ней только вкратце, поскольку эти распорядки имели влияние на право патентодержателей.

Для того, чтобы определить степень новизны изобретения, оно подвергалось предварительному рассмотрению. При этом только в самые последние годы действия Положения 1833 г. созданы были при Совете пять должностей специалистов-экспертов. А ранее рассмотрение производилось исключительно путем истребования "заключений" от подходящих по специальности учреждений; эти последние тянули годами "рассмотрение" дел, а потом благополучно отписывались. Особо строгого выбора, кому посылать на заключение, не делалось: сносились с ремесленной управой, с Академией наук, с департаментом "разных податей и сборов", со штабом корпуса горных инженеров, а то и с комитетом сахароваров при Московском обществе сельского хозяйства. Гарантий такое рассмотрение, конечно, не давало никаких: точность его была высокосомнительна, а однообразие и вовсе отсутствовало.

Установление действительной новизны изобретения и теперь-то представляет большие трудности *(412). А при прежних порядках оно подчас являлось совершенно неисполнимым. И вот для того, чтобы облегчить совету эту задачу, составители Положения 1833 г. прибегли к героическому средству, долженствовавшему заменить недостающую точность сведений о новых изобретениях. Статья 183 гласила: "Если на один и тот же предмет испрашиваема будет привилегия разными лицами во время производства, то привилегия вовсе не дается (т. е. ни тому, ни другому)". А мотивы категорически указывают основание такой беспримерной в летописях патентного права нормы: "так как сие доказывает известность предмета".

Можно представить себе, какое пагубное влияние на права изобретателей имела эта статья *(413). Не надо забывать, что делопроизводство по выдаче привилегий тянулось от 2 до 6-8 лет; всякому конкуренту достаточно было, следовательно, представить собственное прошение о выдаче привилегии на то же изобретение - для того чтобы лишить первого изобретателя всех его прав. Можно только удивляться, что, несмотря на ст. 183, вообще удавалось выдавать какие-нибудь привилегии: за 3-5 лет кто-нибудь неизбежно должен дойти до той же мысли, на какую натолкнулся первый изобретатель. Конечно, ст. 183 позволяла совету весьма простым способом разрешать все споры между одновременными изобретателями, не входя в обсуждение заимствований, похищений и т.п. Но этот способ являлся все-таки только грубым рассечением гордиева узла. Статья 183 приводила нередко к таким явным несправедливостям, что совет во многих случаях прямо обходил ее *(414).

Законом 1896 г. указанная статья совершенно отменена.

Если произведенным предварительным рассмотрением устанавливалась новизна изобретения и его соответствие другим требованиям закона (см. выше, _ _ 51-53), Мануфактурный совет представлял Государственному совету о возможности выдачи привилегии. Получив разрешение Государственного совета и верховной власти, министр финансов выдавал привилегию (продолжительность ее определялась администрацией, соответственно "употребленным трудам и издержкам", а не самим просителем, как это делается ныне) и производил законные публикации в ведомостях (Уст. пром., ст. 181 и 188-190). Отмечу при этом, однако, что архив Мануфактурного Совета позволяет предполагать, что перечисленные статьи не всегда соблюдались с щепетильной точностью. Мы находим, например, в Своде привилегий указание, что привилегия ген.-адъют. Шильдера была выдана под незаконным условием, что "описание будет храниться нераспечатанным в Департаменте торговли и мануфактур до истечения срока привилегии, а по прошествии этого срока будет распечатано и обнародовано" *(415). Привилегия Евреинова также была оставлена в тайне, до тех пор "пока он испросит себе привилегии за границей" *(416). Привилегия Кобызева *(417) "опубликована" со следующей поразительной оговоркой: "Подробное описание сих машин не помещается потому, что оно без чертежей непонятно, а чертежей нельзя приложить по слишком большому их числу". Мало соблюдалась также ст. 178, о внесении пошлин, так как многие привилегии были выданы даром. *(418).

Если, наоборот, обнаруживалась неновизна изобретения, то в привилегии Совет отказывал собственной властью, не делая никаких представлений Государственному Совету, а просто предписывая "сообщить просителю доказательства, что описываемое им производство известно" *(419). Однако простым отказом дело обыкновенно не кончалось. А именно, в Положении была одна несчастная статья, позволявшая просителям тянуть свои дела почти неопределенное время. Это была ст. 182, гласившая: "Получивший отказ в привилегии за неясность, неопределительность и неполноту представленного описания может представить вторично требуемые объяснения и дополнения". Следовательно, стоило просителю представить новое, более "определенное" описание - и вся машина начинала действовать сызнова: совет призывался перерешать дело, как бы становясь судьей относительно справедливости собственного своего предыдущего постановления.

_ 56. Выданная привилегия создавала для ее собственника ряд специальных прав и обязанностей.

Что касается прав патентодержателя, то они регулировались в разбираемом периоде весьма неточной в юридическом отношении (по формулировке) ст. 171; а именно, получив привилегию 1) "один мог пользоваться изобретением как неотъемлемой (?) и исключительной (?) своею собственностью и, вследствие того, вводить (?), употреблять (?), дарить, завещать и иным образом уступать другому как предмет (!), на который выдана привилегия, так и саму привилегию... и 2) преследовать судом всякую подделку".

Отмечу, что при толковании этой статьи практика отличалась от современного режима двумя главными чертами. Во-первых, необычайно попустительным отношением к контрафакторам. Подделкой признавалось "точное и во всех существенных частях сходное производство" изобретения *(420), и даже явные подделыватели часто ускользали от наказания. Происходило это главным образом оттого, что публика и судьи относились вообще недоброжелательно ко всем "монополистам"; правовоззрение еще смотрело на привилегии как на милость - и всячески старалось сузить их объем; да и вообще уважение к чужому труду, особенно столь малоосязательному, как труд изобретателя, было в зачаточном состоянии: в этом отзывались пережитки старых времен.

Борьба с контрафакторами была возможна только в случаях очевиднейших, грубейших подделок.

Другим моментом, еще более ярко отличительным для анализируемого периода, было начало официальности охраны прав изобретателя. В настоящее время иски о контрафакции начинаются только по жалобе потерпевшего. Но до 1870 г. привилегия была актом Высочайшей милости, запрещавшим третьим лицам фабриковать данный продукт. Поэтому все власти призывались к наблюдению за точным исполнением Высочайшего повеления. До 1833 г. о каждой выданной привилегии - для сведения и исполнения - даже посылались указы "во все губернские правления и правительства, в канцелярию войска Донского, градоначальникам и бессарабскому губернатору". А когда кто-нибудь начинал иск о контрафакции и накладывал на изобретение арест, то и об этом все перечисленные власти также извещались указами *(421).

Но на практике это начало официальности всегда оставалось, конечно, мертвой буквой,- и я даже не упоминал бы о нем, если бы оно из постановления, продиктованного наилучшими намерениями, не превратилось, силою судеб, в норму, весьма вредную для охраны прав изобретателей. Случился такой неожиданный результат самым естественным образом.

Запрещается ли ввозить в Россию произведения, на которые выдана привилегия? Мануфактурный Совет подробно обсуждал этот вопрос *(422) и пришел к категорически отрицательному ответу. Положение "дает получившему привилегию право преследовать нарушение оной производством того же самого изобретения только в пределах России, но не может простираться до запрещения привоза из чужих краев изделий или произведений, приготовленных по привилегированному в России способу". Почему совет не допускает возможности запрещения ввоза, ныне существующего во всех европейских государствах? Да просто потому, что такое запрещение невозможно-де осуществить на практике. "Вводить постепенно в таможенный тариф, в число запретительных статей, все предметы (!), на которые выданы в России привилегии, невозможно без совершенного стеснения торговли, во вред казне и частным лицам". Опека над частными интересами граждан и злоупотребление официальным моментом репрессии, по-видимому, никогда не приводили к более диким результатам. Совет даже и не предполагал, что можно запретить ввоз патентованных продуктов, нисколько не обременяя таможенных чиновников.

_ 57. Мне остается, наконец, изложить совокупность обязанностей патентодержателя в разбираемый период.

Такие обязанности распадались на три категории. Об уплате пошлин я говорил выше. Затем, ст. 191 предписывала патентодержателю "привести изобретение в полное действие не позже как в продолжение четверти срочного времени" и представить о том удостоверение подлежащего начальства. Постановление об обязательной эксплуатации сохранено и в современном законе *(423).

Наконец, ст. 194 содержала несколько странное постановление. "Если получивший привилегию... сделает какое-либо существенное изменение или усовершенствование, с важными приспособлениями или облегчениями в производстве, то... во всяком случае он обязан объявить о том департаменту". Точный смысл этой статьи, а в особенности соотношение к ст. 197, п. 5, представляется очень спорным. В одном из процессов Ауэра Петербургская палата признала, что ст. 194 содержит в себе как бы с о в е т изобретателю и что неисполнение этого совета не обеспечено никакой санкцией. Историческая справка, однако, убеждает нас в противном: санкция в законе есть; она выражена (плохо) в ст. 197, п. 5-и заключается ни больше ни меньше как в уничтожении привилегии Dura lex, sed lex. "Привилегии прекращаются:... 5) если впоследствии откроется, что... при исполнении в изобретении сделаны такие существенные изменения и усовершенствования, без которых нельзя было достигнуть надлежащей цели, и что вообще оно не сходствует с действительным производством".

Поводом к введению в Положение ст. 194 (так же как и ст. 174) несомненно послужило дело Берда, долгое время волновавшее Мануфактурный совет и всех сахарозаводчиков. Когда в начале 1830 г. был осмотрен завод Берда, то оказалось, что сахароварение производилось на этом заводе не вполне согласно с тем способом, который был описан в привилегии, выданной Берду в 1824 г. Два заседания были посвящены обсуждению вопроса: что делать с этой привилегией? Наконец, 27 февраля 1830 г., большинством восьми голосов против трех решено было оставить привилегию в силе, потому что-де закон не возбраняет делать улучшения и усовершенствования и не принуждает изобретателя опубликовывать таковые. Министр финансов таким решением оказался недоволен и приказал все дело пересмотреть сызнова. Одновременно в совет была подана петиция 14 сахарозаводчиков, просивших об уничтожении привилегии. "Если найдено было,- указывали они,какое-нибудь отступление, то такое уклонение от принятой Бердом торжественно (?) на себя обязанности само собой прекращает привилегию, ибо малейшее отступление должно быть признаваемо за добровольное его отречение (!) от привилегии" *(424). Совет опять отказался кассировать привилегию.

Тогда министр финансов убедился, что Манифест 1812 г. не давал ему возможности бороться с патентодержателями, которые пожелали бы скрывать дальнейшие сделанные ими усовершенствования патентованного способа. Между тем, по тогдашним воззрениям, требование опубликования не только патентованного процесса, но и всех последующих его улучшений казалось совершенно справедливым: точная соразмерность услуги изобретателя и данной ему награды еще не доходила до того математического взвешивания, которое ныне применяется в патентных делах, и правительство считало себя вправе желать, чтобы облагодетельствованный изобретатель проявлял некоторую благодарность души, не торговался о том, немного раньше или немного позже сделано им изобретение,- и, со своей стороны, способствовал правительству-благодетелю в осуществлении преследуемых этим последним целей. Цели эти были - развитие промышленности; фабрикант же, вроде Берда, позволявший себе утаивать новые усовершенствования, конечно, не способствовал развитию промышленности и показывал себя недостойным оказанной ему милости.

Резолюцией 5 мая 1830 г. министр финансов сохранил в силе привилегию Берда - но тотчас же были приняты меры *(425), чтобы впредь можно было в аналогичных случаях бороться энергичными мерами с "неблагодарными" изобретателями. Так возникли ст. 194 и 197, п. 5. Конечно, в 1898 г. С.-Петербургской палате постановления их должны были показаться странными. Но, истолковав ст. 194 только в смысле совета, палата исказила смысл закона. Задача историка права - отмечать подобные ошибки, вызываемые исключительно незнакомством с генезисом отечественного права.

Дата добавления: 2015-09-27 | Просмотры: 702 | Нарушение авторских прав