АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Классификация болезней 8 страница

4. Сведение фактора, детерминирующего конституцию, к единственному гену. Макс Шмидт отмечает, что «ни один из этих типов не поддается хоть сколько-нибудь правдоподобному сведению к какой-либо одной простой биологической функции или к какому-либо простому биологическому принципу». На это Конрад возражает: «Вопрос о том, пойдет ли развитие по пропульсивному или консервативному пути, решается одним-единственным генетическим фактором». Конечно, такие идеи носят чисто гипотетический характер и не поддаются научной проверке; с другой стороны, благодаря такому использованию понятий биологической генетики мы получаем в свое распоряжение весьма впечатляющий набор возможностей. Сознавая возникающие в связи с этим трудности, Конрад задается вопросом: действительно ли объяснение в терминах генетики следует признать безнадежным делом, принимая во внимание астрономическое число тех генов, которые, как предполагается, должны определять конституциональный тип?

Ответ на этот вопрос исходит из представления о полярности конституциональных типов, что связывается с принятым в генетике представлением о парах признаков. Специалисту по генетике нечего делать с изолированными признаками или группами изолированных признаков. Его интересует либо альтернатива наличия/отсутствия того или иного признака, либо биполярный вариационный ряд, который можно объяснить через способность гена порождать множественные аллели. Альтернатива наличия/отсутствия признака или биполярность признака — это не просто методологические требования: ведь «парность» составляет объективное и неотъемлемое свойство наследственной структуры организма. У любого организма — два, а не три родителя; и хромосомы также распределены попарно. Конституциональные типы, согласно классификации Конрада, поляризованы и поэтому приспособлены к исследованию с генетической точки зрения. Единственный искомый ген должен обладать силой, достаточной для того, чтобы определить место индивида в пространстве между поляризованными конституциональными типами.

И все же конституциональный тип, несомненно, должен определяться очень большим количеством генов. Конрад задается следующим вопросом: «Как и почему все эти гены столь явно предпочитают объединиться в один геном? Во всей генетике не найти другого примера, чтобы столь обширное число генов обнаруживало такое сродство в рамках одного генома» (впрочем, на это можно возразить, что такое сродство отнюдь не приходится считать установленным фактом; речь должна идти скорее о множестве корреляций, к тому же не особенно сильно выраженных).

Попарное объединение факторов наследственности (соединение генов в одной и той же хромосоме) едва ли может быть основой для объединения множества признаков в рамках единого конституционального типа: ведь крайне маловероятно, чтобы конституциональный тип мог связываться с одной-единственной хромосомой. Более того, при попарном объединении факторы «могут сколько угодно разделяться — в отличие от того, с чем мы, как кажется, имеем дело в случае устойчивых объединений (констелляций)» (впрочем, во всех случаях, когда коэффициент корреляции меньше единицы, опыт показывает нечто совершенно противоположное). Следовательно, объединяющий принцип должен носить какой-то иной характер. Речь должна идти об одном-единственном гене, который благодаря принимаемому на онтогенетически ранней стадии «решению» определяет действенность всех остальных генов. Это не какой-то один ген среди многих других генов, а «вождь» всей совокупности генов, ответственный за темперамент развития. «Предположение о едином действенном принципе, лежащем в основе формирования типов», приводит к гипотезе о существовании одного детерминирующего гена.

Конрад сравнивает совокупность признаков, свойственных конституциональному типу, с цветным рисунком на теле гусеницы или на крыльях бабочки. Основу формирования типов он сравнивает с генами, которые, как было обнаружено, детерминируют пути развития этих рисунков. Но это всего лишь сравнение, ибо смысловая разница между распределением пигментов — пусть даже осуществляемым весьма многообразными путями— и распределением характерологических признаков — даже если ограничить их множество одними только пропорциями тела — слишком фундаментальна, чтобы можно было проводить между ними какие бы то ни было аналогии. Все многообразие человеческих типов не может быть выстроено в ряд, подобный линиям на поверхности тела гусеницы. Вместо постоянно варьирующих рисунков нам демонстрируется бесконечное множество перекрещивающихся, более или менее явно выраженных корреляций между признаками и формами. В самом начале Конрад говорит, что типичные формы человеческой конституции существуют только как граничные и идеальные случаи, обусловленные точкой зрения исследователя. Фактическое, реально наблюдаемое многообразие ни в коей мере не охватывается ни этой точкой зрения, ни даже полярностью консервативного и пропульсивного темпераментов развития. Последняя также представляет собой не факт действительности, а лишь частный случай сравнения и интерпретации.

Конрадовское построение в целом следует признать неприемлемым. Эта система поддерживающих друг друга гипотез не основывается на сколько-нибудь прочном фундаменте опыта и не ведет к какому бы то ни было новому опыту. Вполне вероятно, что со временем все это построение исчезнет, не оставив следа — даже несмотря на всю свою интеллектуальную насыщенность.

(ж) Позитивная ценность учений о конституции

1. Учения о конституции относятся к крупным направлениям психопатологической науки, ценность которых выходит далеко за рамки последней. С одной стороны, значимость этих направлений подтверждается бесчисленным множеством трудов; с другой стороны, связанные с ними вопросы никак не разрешаются, и всякое движение в их рамках в конечном счете выказывает тенденцию к бесплодному повторению уже известного. Они перестают вызывать к себе какой бы то ни было интерес, но по истечении какого-то срока возрождаются вновь, поскольку проблема, которую они несут в себе, вечна. Перед нами возникает вопрос: где во всех этих усилиях кроется зерно истины! Точно установленные результаты не приводят к стабильному научному прогрессу; и в связи с этим возникает другой вопрос: где начинается ошибка! Обобщим наш ответ еще раз.

(аа) Идея конституции как целостности телесного и душевного состояния верна. Гипостазирование идеи, возведение ее в ранг доступного познанию объекта ложно. Поэтому всякое научное познание, следуя за этой идеей, становится конечным знанием об определенном объекте, но не знанием целого как такового. Полноценное осуществление идеи невозможно; но идея ставит перед нами задачу. Следовательно, всякая отчетливо определенная целостность есть на самом деле не целое как таковое, а лишь одна из многих относительных целостностей, нечто частное, отдельно взятый фактор. Целое постоянно удаляется от нас по мере развития наших познаний, которым оно же само и управляет. Если мы назовем его целостностью индивидуальной конституции, это не будет ошибкой; но благодаря введению этого понятия все остальные доступные определению целостности станут для нас постижимы лишь в негативных терминах, как нечто предварительное.

Познанное — это всегда лишь частность по сравнению с целым; частность не есть целое. Поэтому все теории конституции ложны, если они претендуют на постижение человеческой жизни как таковой и основываются на уверенности в том, что прямое (диагностическое) применение теории позволит познать отдельного человека вплоть до самых глубинных его основ.

(бб) Пытаясь отделить истину от заблуждения, мы приходим к следующему: морфологическое восприятие и способность чувствовать физиогномию — то есть способность, позволяющая в морфологическом обнаружить психическое, — истинны; гипостазирование наблюдаемого (то есть возведение его в ранг чего-то измеримого и предметного) и смешение объекта созерцания с объектом подсчетов (превращение их во взаимозаменяемые и взаимозависимые объекты) — ложны.

Отдельные видимые формы, равно как и выходящие за пределы нашего поля зрения морфологические и физиогномические категории — истинны; обобщающие законы и «валентности», призванные служить основанием для систематизации отдельных случаев на правах целостностей, — ложны.

Описания классических случаев истинны, поскольку определенным образом ориентируют нашу наблюдательность; но схемы, предназначенные для систематизации всех наблюдаемых фактов согласно заданной типологии, — ложны.

2. На путях идеи обнаруживаются некоторые явления и факты. Поскольку в связи с ними возникают конкретные проблемы, они ориентируют нас в сторону постоянно удаляющегося целого. В качестве догадок и прозрений, относящихся к частностям, они расширяют пределы нашего знания. Все, что в эйдологии есть истинного, раскрывается на путях развития идеи. Что же удалось обнаружить на путях развития идеи конституции? У нас появились определенные ориентиры, нам удалось нащупать определенные подходы, наше внимание сосредоточилось на универсальных диалектических отношениях.

Итак, благодаря биометрическим методам мы получаем не одни только цифры и корреляции. Эти методы способствуют установлению ясности во всех тех областях, где в принципе могли бы быть выявлены биометрические вариации. Более того, благодаря применению этих методов мы обретаем определенный наглядный, конкретный опыт (хотя всякий раз существует опасность того, что этот опыт вновь будет растерян, поскольку растворится в чисто статистических результатах).

Идея целостности обогащает нас методом описания того, что наиболее существенно с точки зрения телосложения и характерологии человека, равно как и с точки зрения феноменологических различий между людьми. Конечно, отдельные, частные методы сохраняют свое значение — например, в области физиогномики и мимики, психологии понятных связей и т. п.; но именно благодаря идее целого все эти частные методы получают импульс для развития, наполняются новым значением, обнаруживают свою взаимосвязанность. Так намечаются пути, продвигаясь по которым, мы сможем прийти к определенным точкам зрения на глубинные различия. Мы учимся замечать самое существенное, и благодаря этому многообразие жизни предстает перед нами в обозримом, оформленном виде.

Мы улавливаем целостности, которые сразу же превращаются в частности. Соответственно, определенная конституция перестает быть конституцией как таковой и становится одним из частных факторов в составе всеобъемлющей соматопсихической целостности.

Мы ищем систематичность в универсальных связях. Сосредоточив взгляд на целом, мы убеждаемся, что количество возможных взаимосвязей поистине беспредельно. Мы сводим воедино телосложение и характер, биологию наследственности, эндокринологию, психозы, неврозы; и все это открывает перед нами широчайшие горизонты, внутри которых мы обнаруживаем частичные корреляции и, таким образом, выявляем некоторые относительные аспекты на пути к целому. Возможно, все пребывает в связи со всем.

3. Продвигаясь по направлению к целому, мы обогащаем свой интеллектуальный багаж понятиями и воззрениями, которые можно охарактеризовать как вопросы, не имеющие ответов. Они раскрывают перед нами новые возможности, но не приносят с собой определенного знания. Наш разум открыт для истинной целостности в ее конкретной форме как для опыта, который неустанно продвигается в глубь вещей — как если бы мы действительно могли «схватить» целое, ускользающее от наших усилий, но никогда не противодействующее нашим попыткам проникнуть дальше и глубже.

Наша фундаментальная установка состоит в следующем: отдельный человек, взятый как целое, не может быть без остатка отнесен к какой бы то ни было из числа категорий бытия; любая классификация «человеческого» возможна только согласно тем или иным частным аспектам или явлениям. Людей классифицировать невозможно; каждый человек изначально представляет собой неограниченное множество возможностей — при том, что эмпирическая реализация этих возможностей ограничена наследственностью и условиями среды.

Раса

Биологическое введение. Под «расой» мы понимаем не витальность или жизненную силу, а определенную биологическую разновидность, проявляющую себя в морфологии и физиогномии, в специфике соматических функций и в типологии психической жизни. Следовательно, говоря о расе, мы имеем в виду не «витальную» расу (именно такому представлению соответствует прилагательное «расовый», когда оно употребляется в оценочном значении), а расу в морфологическом смысле или в смысле определенной человеческой разновидности.

Расы дифференцируются в результате многовековой самопроизвольной селекции. Раса придает природе человека некоторые специфические признаки, которые легко выявляются и распознаются при сопоставлении наиболее отчетливо различающихся рас — белой, монголоидной (желтой), черной.

Если расы удается различить в пределах смешанной популяции — ас исторической точки зрения всякая популяция есть смешанная популяция, — значит, некогда, до смешения, они существовали сами по себе. Типологические различия не поддаются однозначной оценке, если нет доказательств в пользу того, что типы — это именно расы в указанном здесь смысле. Типы могут быть расами, ретроспективно установленными без сколько-нибудь убедительных оснований; они могут быть локальными вариантами, развившимися внутри данной популяции, но так и не выделившимися в отдельную расу; наконец, они могут представлять собой конституциональные типы.

Теоретически различие между расой и конституцией определяется без труда; но на практике расу и конституцию далеко не всегда удается дифференцировать со всей отчетливостью. Расы — это формы «человеческого», исторически сложившиеся на основе отдельных мутаций и вариаций. Конституции — это вариации, которые пронизывают все расы без исключения и при этом не носят исторического характера, ибо возникают вновь и вновь в типичных формах.

Методологическое введение. Существует определенная методологическая связь между интуитивным различением расовых типов внутри смешанной популяции и восприятием конституциональных типов. Но если чистые случаи конституциональных типов идеальны и эмпирически почти не обнаруживаются, некоторые расы, в общем, вполне удается различить. На этой основе становятся возможны исследования в области расовой психологии. Правда, сопоставляя встречающиеся психические расстройства, мы сравниваем не столько чистые расы, сколько географически отделенные друг от друга популяции. Сравнения могут осуществляться также между двумя относительно редко скрещивающимися популяциями одного и того же региона (например, между евреями и окружающими их народами). Расовая принадлежность большинства людей определяется без особого труда; поэтому термином «раса», в принципе, можно обозначать различающиеся между собой группы населения.

Первый вопрос заключается в следующем: каков тот общечеловеческий фактор, который предшествует всем расовым различиям и, следовательно, пронизывает все существующие расы? Наблюдения показывают, что все органические мозговые болезни — например, прогрессивный паралич — носят универсальный характер; шизофрения, эпилепсия и маниакально-депрессивный психоз также встречаются повсюду. Мы не знаем, следует ли в данной связи говорить о наследственной предрасположенности, присущей человеку как таковому, или о мутациях, проявления которых распространились столь же широко. Нам не дано ответить также на вопрос о том, действительно ли психические заболевания появились вследствие происшедшей в определенный исторический момент мутации, а затем распространились согласно общим законам генетики.

Второй вопрос: можно ли говорить о том, что проявления одного и того же заболевания варьируют от одной расы к другой! Ответ на этот вопрос не выходит за рамки очевидного: в условиях богатой культурной жизни обнаруживается богатое содержание, находящееся в зависимости от соответствующей культурной традиции, — если, к примеру, китаец слышит голоса птиц и духов и одержим драконами, то европеец испытывает электрические или телепатические влияния.

Третий вопрос: существует ли разница в распространенности болезней вообще и в распространенности отдельных болезней среди представителей различных рас? Ввиду отсутствия удовлетворительной статистики ответ может быть дан только на уровне приблизительных впечатлений или на основе методологически ненадежных подсчетов.

Можно упомянуть отдельные специальные исследования. Сравнивая между собой популяции в различных регионах земного шара, мы не имеем возможности отделить значение физической среды и социально-культурных связей от всего того, что определяется расовой предрасположенностью. Психозы и аномальные состояния известны во множестве описаний (правда, обычно кратких и не очень ясных), ведущих свое происхождение со всех концов света. Обычно описываются разного рода курьезы и случайности. Так, Крепелин отмечает, что у малайцев острова Ява при dementia praecox очень редко встречаются такие феномены, как депрессия на начальной стадии болезни, слуховые галлюцинации и бредовые идеи; с другой стороны, часто наблюдается простейшая форма помешательства, следующая за кратковременным периодом возбуждения. При маниакально-депрессивном психозе он наблюдал только мании, но не депрессии. Другие авторы отмечают у индонезийцев так называемый амок — внезапные, смертельно опасные приступы ярости.

Что касается различий между популяциями европейцев, то здесь впечатления несколько более ясны. Так, считается, что швабам свойственна склонность к конституциональным расстройствам; утверждается также, что у германцев склонность к меланхолии выражена сильнее, чем у славян или романских народов. Частота самоубийств выказывает явные статистические различия. У датчан (а в Германии — у саксонцев) склонность к самоубийству выражена более отчетливо, чем у славян и романских народов. Согласно Кречмеру, у жителей Гессена, в отличие от швабов, настоящее маниакальное расстройство не встречается; это соответствует малой распространенности гипоманиакального темперамента среди психически здоровых жителей Гессена.

Излюбленная тема исследований по расовой психиатрии — сравнение психозов у евреев с психозами у окружающих их народов. По данным Зихеля, среди евреев относительно мало больных эпилепсией и алкоголизмом, но зато весьма высок процент лиц, страдающих маниакально-депрессивным психозом (в лечебных учреждениях число евреев с маниакально-депрессивным психозом в четыре раза выше числа неевреев с той же болезнью), истерией и психопатиями. В связи с психозами у евреев тот же автор подчеркивает высокую частоту «атипичных» случаев, способных навести на ошибочную мысль о неблагоприятном прогнозе для вполне излечимого маниакально-депрессивного расстройства. Эти данные были подтверждены рядом других исследователей и, в частности, И. Ланге, в работе которого мы находим особенно выразительное и хорошо документированное описание маниакально-депрессивного заболевания у евреев.

Глава 14. Биографика.

Психическая жизнь всякого человека— это целостность, пребывающая во времени. Чтобы постичь человека, необходимо обозреть всю его жизнь от рождения до смерти. Специалисту в области соматической медицины приходится сталкиваться только с преходящей или хронической болезнью, а также с некоторыми частными аспектами наподобие пола или конституции; но он никогда не занимается личностью в целом. Что касается психиатров, то они всегда имеют дело со всей прошлой жизнью своих больных, с совокупностью их личностных и социальных связей. Всякая хорошо составленная история болезни перерастает в биографию. Психическая болезнь укоренена в жизни личности в целом; стоит выделить ее из этого общего контекста, как она станет непонятной. Описание этой целостности — жизни или биоса данной личности — мы называем биографией.

(а) Материал биографии

Сюда относятся любые факты, которые можно узнать о человеке. Не существует фактов, не принадлежащих к области биографики, не имеющих значения для того или иного момента биографии индивида или даже для всей его жизни в целом. Точные календарные даты переживаний, событий, действий — все это суть части целостной биографической картины.

(б) Постижение жизни личности на основании ее биографии

Временной аспект биографических данных — это не столько чередование сменяющих друг друга событий (количественный момент), сколько формирование пребывающего во времени гештальта из тех элементов, которые составляют жизнь (качественный момент). Мы познаем этот временной гештальт, во-первых, в последовательности биологических событий, во-вторых, в истории внутренней жизни и, наконец, в-третьих, в конкретных действиях и достижениях личности.

1. Всякому живому существу (в том числе и человеку) свойственна определенная типичная продолжительность жизни, способная варьировать в достаточно широких пределах, но имеющая конечный непреодолимый предел. Этот временной отрезок членится на типичные возрастные периоды и критические стадии. Таков временной гештальт «биологического» человека, претерпевающего изменения в ходе биологического процесса.

2. На этой основе происходит внутреннее развертывание каждой данной, единственной в своем роде жизни — тесно связанной со своим началом, с первыми переживаниями, с преобладающими элементами опыта. Из беспредельного множества возможностей, имеющихся в самом начале жизни, отдельные возможности исключаются одна за другой по мере своего осуществления — пока, наконец, сама возможность данной жизни не исчерпывается ее завершающим осуществлением. Вокруг компактного множества того, что было воплощено в действительность, лежит поле отвергнутых, упущенных, потерянных возможностей.

3. Для истории внутренней жизни индивида существенно важны действия и достижения, в которых данный индивид объективирует себя, принимая участие во всем, что имеет общезначимый характер.

Все это развитие имеет место в спокойном процессе становления, роста и взросления; но в этом же процессе происходят критические перевороты, внезапные вторжения нового, когда продвижение вперед начинает осуществляться уже не шагами, а скачками.

Биография — это всегда описание единственной и неповторимой человеческой жизни, взятой в совокупности временных связей: биологических (наследственность индивида), психологических (взаимоотношения индивида с семьей, близкими, обществом), духовных (место индивида в объективной традиции ценностей). Следовательно, биографический аспект выводит на просторы более широкого исторического подхода, при котором человек видится внутри обширного потока событий — с точки зрения онтогенетического развития (как неповторимый индивид), с точки зрения филогенетического развития (как представитель своего вида) и, наконец, с точки зрения собственной личностной истории в контексте традиций человечества в целом и той культуры, к которой данный человек относится. Мы стремимся увидеть высшее единство, внутри которого индивид пребывает и развивается, в котором он, претерпевая свое становление, принимает участие, которое он, так сказать, представляет, отражает и воспроизводит своей биографией. Но мы ничего не знаем о филогенетической истории человеческой души; нам почти ничего не известно и о первобытной душе. Единственное, чем мы располагаем — это более или менее значительный багаж знаний об истории нескольких последних тысячелетий и о нашем собственном народе, а также кое-какие сведения о развитии в детском возрасте и о наследственных связях. Крупномасштабные генетические аспекты исторической картины, исчезающей во мгле первобытного мира, равно как и заявления о том, что этот мир оказывает свое воздействие на психику современного человека, в общем смысле, конечно, верны; но, будучи взяты в любом конкретном, более или менее определенном смысле, они обладают всеми признаками фантастичности. Биографика должна ограничиваться историями жизни отдельных индивидов; из множества фактов, способных пролить свет на наследственность и традицию, она может выбирать только те, которые находятся в непосредственной связи с конкретной, отдельно взятой жизнью.

(в) Границы отдельной жизни (биоса) и ее описания

Мы стремимся обнаружить единство, завершенность и полноту осуществления в рамках отдельно взятой жизни. Но лишь немногие жизни завершаются естественным образом (большинство людей умирает преждевременно); и ни одна жизнь не осуществляется в полной мере. Многое объясняет то, каким мы видим человека в момент его смерти. С наступлением конца картина жизни данного человека трансформируется для нас в некую незыблемую целостность. В течение жизни всегда сохраняются какие-то возможности; то, что еще предстоит, чревато новыми реалиями и новыми действиями, способными придать новое значение тому, что происходило в прошлом. Смерть наносит удар понятиям, с которыми мы подходили к живому. Но если мы станем рассматривать живого человека так, словно перед нами мертвец, это будет выглядеть антигуманно и сделает взаимный контакт невозможным. Мы не должны подводить черту под человеком и вести себя так, будто хороним его заживо (аналогично, мы не должны относиться к текущему событию как к чему-то такому, что всецело относится к прошлому, дистанцироваться от жизни, как если бы вся она уже пребывала в истории, отказаться от активного соучастия ради пассивного наблюдения). Формируя для себя образ умершего, мы ощущаем, во-первых, незаконченность — особенно если речь идет о ранней смерти («непрожитая жизнь вспыхивает и сгорает…»— Майер [C. F. Meyer])— и, во-вторых, незавершенность: ни одна жизнь не реализует свои возможности в полной мере. Не существует такого человека, который мог бы стать «всем». В процессе самоосуществления человек может только делаться все меньше и меньше. «Завершенности» человек может достичь только через понимание, созерцание и любовь ко всему тому, чем он никогда не сможет стать. Таким образом, единство и целостность отдельно взятой жизни — это всегда не более чем идея.

Но совокупное содержание жизни невозможно выявить в рамках биографии. Фактическая сторона биографии бесконечна. Она включает все, что нам удалось проанализировать в форме отдельных фактов психической жизни, понятных и причинных связей. Она коренится в конституции, которая никогда не может быть постигнута до конца; она определяется случайными жизненными обстоятельствами, постоянно меняющимися ситуациями, разного рода неожиданностями и внешними событиями. Она включает в себя внутреннюю переработку, усвоение или отвержение вещей, построение или разрушение души и ее мира, подчинение ходу событий или его активное планирование, всю эту внутреннюю деятельность, диалектика которой пронизывает исторический аспект всякой человеческой жизни. Как бы активно мы ни стремились к постижению такой жизни во всей ее целостности, мы никогда не продвинемся на этом пути хоть сколько-нибудь далеко. Никакое знание о жизни не может проникнуть за пределы эмпирического и постижимого в отчетливых, ясных терминах, по ту сторону которых мы неизбежно теряемся в туманных спекуляциях. Размышляя о воззрениях философов, от Плотина до Шопенгауэра, на человеческую жизнь, Бинсвангер справедливо замечает: «Мы сталкиваемся с идеей божественного миропорядка, в котором все течение внутренней жизни человека, все жизненные функции, все, даже самые незначительные события внешней жизни каким-то образом предопределены и взаимосвязаны. На долю нашего материалистического века выпала задача рационального, научного исследования этих частных областей человеческой жизни… задача, предполагающая обостренное внимание к их методологическому смыслу, без чего невозможно понять задачу и смысл научного поиска в пределах каждой из этих областей». Иными словами, абсолютная биография означала бы картину личности, взятой в ее истинной сущности, во всей целостности охватывающего ее и движущего ею метафизического бытия. Но нашего эмпирического знания недостаточно, чтобы исчерпать бесконечное множество частных фактов каждой отдельной жизни и, таким образом, в полной мере осуществить задачу составления биографии отдельной личности с точки зрения вечности. Эмпирическая биография, сообщающая нечто о данной личности и пытающаяся, так сказать, обобщить итог ее жизни, должна удерживать человека в рамках биографических категорий частного характера, которые ни в коем случае нельзя считать исчерпывающими. Будучи сторонниками рационального познания, мы должны сохранять верность биографическим описаниям «открытого» типа, не пытающимся «охватить» и «укротить» целостность жизни и те глубины «человеческого», которые уже не доступны психологическому познанию и в которые дано заглянуть одним только поэтам и философам. Самое большее, что мы можем сделать в области биографики — это дать единственный в своем роде отчет о жизни конкретной, неповторимой личности. Что же касается непознаваемого, то его можно будет прочувствовать на основании рассказанного.

(г) Исследование, движимое идеей отдельно взятой, неповторимой жизни (биоса)

Продвигаясь по пути, ведущему к полной, абсолютной биографии единственного в своем роде индивида (напомним, что задача составления такой биографии в принципе невыполнима), мы получаем в свое распоряжение ряд специфических научных категорий — биографических категорий, которые позволяют нам охватить взглядом относительную целостность развертывающейся во времени жизни. Это средства нашей биографики; с их помощью в контексте отдельной биографии проясняются факторы общезначимого характера. Составляя научную биографию, мы делаем две вещи: во-первых, обрисовываем и описываем все то, что становится доступно для нас в процессе накопления биографических подробностей общего характера, — в результате чего биография становится изложением конкретного случая, — и, во-вторых, пытаемся постичь и прочувствовать данного индивида в его истинной сущности и внутренне принять участие в его жизни. В итоге он перестает быть всего лишь случаем и становится незаменимым образцом «человеческого» в его исторически определенной форме. Пока наш дружественно настроенный взгляд видит в нем именно это, он, безотносительно к степени своей реальной исторической значимости, остается для нас чем-то незабываемым и незаменимым. Правда, все, о чем можно помыслить, уже несет в себе некое обобщение; но, пользуясь этими нашими частными формами мышления, мы в нашем отчете о жизни другого человека выявляем нечто такое, что не поддается обобщениям и остается «просто» непреложной данностью.

Настоящая глава посвящена рассмотрению специфических форм интерпретации и классификации того биографического материала, который попадает в наше распоряжение. Формы, о которых идет речь, характеризуются двойственностью: с одной стороны, они дают нам средства для обретения некоторого общего знания, а с другой стороны — направляют наше внимание на то, что единственно и неповторимо.

Дата добавления: 2015-11-02 | Просмотры: 447 | Нарушение авторских прав