Акушерство Анатомия Анестезиология Вакцинопрофилактика Валеология Ветеринария Гигиена Заболевания Иммунология Кардиология Неврология Нефрология Онкология Оториноларингология Офтальмология Паразитология Педиатрия Первая помощь Психиатрия Пульмонология Реанимация Ревматология Стоматология Терапия Токсикология Травматология Урология Фармакология Фармацевтика Физиотерапия Фтизиатрия Хирургия Эндокринология Эпидемиология

Аффективные психозы

Прочитайте:

Предисловие

Несмотря на явное увеличение частоты депрессивных состояний в последние десятилетия, число работ, посвященных аффективным психозам, в отечественной литературе относительно невелико, а обобщающих монографий, отражающих новые достижения в этой области, попросту нет. Предлагаемая книга в значительной мере должна восполнить этот пробел. Ее авторы не ставили перед собой задачу подробно описать все современные данные о различных аспектах этой проблемы: генетике аффективных нарушений, биохимии моноаминов, чувствительности различных нейрорецепторных систем, психоэндокринологии, психосоматическим корреляциям, электрофизиологии, психофармакологии антидепрессантов и т. д., не говоря уже о всех клинических вариантах аффективной патологии. Очевидно, что в наше время такая задача под силу лишь большому авторскому коллективу, включающему специалистов разного профиля. В основу книги были положены многочисленные наблюдения и исследования ее авторов, выполненные в Ленинградском научно-исследовательском психоневрологическом институте им. В. М. Бехтерева и на базе ряда психиатрических учреждений Ленинграда. Это отличает данную книгу от большого количества вышедших за рубежом коллективных монографий, в которых отдельные главы написаны высококвалифицированными специалистами в определенных узких областях: проигрыш в подробности изложения отдельных вопросов компенсируется единым подходом к проблеме в целом. Авторы попытались представить различные формы аффективных психозов в виде единой иерархической системы, связывая клинические проявления с патогенетическими механизмами и, соответственно, обосновывая выбор адекватной терапии. Именно благодаря последнему обстоятельству книга окажется не только интересной для всех, кто ведет научные исследования аффективных психозов, но и весьма полезной в психиатрической практике, так как содержит много ценных советов в отношении диагностики, лечения и профилактики последующих фаз. Зам. директора Ленинградского психоневрологического института им. В. М. Бехтерева засл. деят. науки РСФСР, проф. А. Е. Личко
Предисловие авторов	Аффективные психозы Нуллер Ю. Л., Михаленко И. Н.

Термин «аффективный психоз» является недостаточно строгим, и в разных психиатрических школах в него вкладывают несколько различный смысл. «Эталонным» аффективным психозом является описанный Е. Kraepelin маниакально-депрессивный психоз, однако иногда этим же термином обозначают рекуррентную шизофрению, инволюционный, послеродовой психозы и другие психические расстройства, достигающие психотического уровня, в основе которых лежат аффективные нарушения. Столь нечеткие границы существенно затрудняют сопоставление многочисленных работ, посвященных этой проблеме, поскольку часто нет полной уверенности, что под одной и той же рубрикой разные исследователи объединяют сходных больных. В основу нашей работы были положены многолетние наблюдения (в некоторых случаях более 25 лет) над большой группой (более 350 человек) больных «классическим» маниакально-депрессивным психозом (МДП). Все эти больные получали лечение различными антидепрессантами, анксиолитиками; большинству из них проводится профилактическая терапия солями лития. Столь длительное наблюдение позволило тщательно исследовать этих больных не только в период депрессивных или маниакальных фаз, но и в интермиссиях, проследить влияние различных видов терапии на течение болезни, влияние возрастного фактора, некоторых экзогений. Кроме того, длительный катамнез является важным подтверждением правильности первоначального диагноза. Многолетние наблюдения дали ценный материал о наследственности наших больных, поскольку мы имели возможность наблюдать не только их детей, но и внуков. Изучение потомков больных МДП выявило относительно большое число лиц, страдающих «шизоаффективным» психозом, который в дальнейшем также стал предметом нашего исследования. При анализе структуры аффективных синдромов мы уделяли большое внимание результатам терапии, используя ее как инструмент исследования. При попытках «расслоить» тревожно-депрессивные состояния с помощью транквилизаторов, для чего, кроме курсовой терапии, был применен диазепамовый (седуксеновый) тест, было обнаружено, что у некоторой части больных противотревожные препараты купировали всю психопатологическую симптоматику. Условно такие состояния были определены как «психоз тревоги» или «эндогенная тревога», и они были подвергнуты дальнейшему изучению. Антидепрессивная терапия была малоэффективной в случаях отчетливого депрессивно-деперсонализационного синдрома. Это обстоятельство заставило уделить особое внимание деперсонализации, которая оказалась наиболее резистентным синдромом в рамках различных психозов. Учитывая обнаружившуюся отчетливую связь деперсонализации с тревогой, для ее терапии были применены различные анксиолитические препараты. Таким образом, первоначальные исследования постепенно расширялись и включили, помимо МДП, другие формы аффективных психозов: деперсонализацию, «эндогенную тревогу», «шизоаффективный психоз». Результаты этих исследований и составили содержание предлагаемой книги. В тех случаях, где наши собственные наблюдения оказывались недостаточными, мы шире использовали литературные данные, особенно касающиеся биохимии аффективных расстройств, экспериментальной психофармакологии и некоторых других областей. Разумеется, материал, послуживший основой книги, мог быть получен лишь при помощи большого коллектива. Работа проводилась в тесном сотрудничестве с кандидатом биологических наук М. Н. Остроумовой из лаборатории эндокринологии НИИ онкологии им. проф. Н. Н. Петрова Минздрава СССР, кандидатом медицинских наук В. А. Точиловым, мл. научным сотрудником Института цитологии С. И. Васяниным. Им и врачам, сотрудникам и администрации психиатрической больницы No 3 им. Скворцова-Степанова, дневного стационара Выборгского психоневрологического диспансера, детской психиатрической больницы No 9 авторы приносят глубокую благодарность.
Введение	Аффективные психозы Нуллер Ю. Л., Михаленко И. Н.

За последнее время аффективным психозам посвящено необозримое множество публикаций; например, только о применении дексаметазонового теста при депрессивных состояниях уже имеется более тысячи статей. Масса работ описывает терапевтический эффект различных антидепрессантов и солей лития. Большое количество исследований посвящено обмену моноаминов при депрессии и тревоге, а за последние 5 лет — изучению адренергических рецепторов. Даже о таком малозначительном симптоме, как «ощущение неполного вдоха», имеется ряд публикаций. Однако до сих пор это необъятное море фактов не объединено общей концепцией. Такое положение объясняется, по меньшей мере, двумя причинами. Во-первых, каждый из аспектов исследования аффективной патологии, например чувствительность адренорецепторов или биохимия отдельных медиаторов, требует большого объема специальных знаний, что невольно приводит к узкой специализации исследователей. Во-вторых, что более важно, в настоящее время психиатрия переживает кризисный период: новые данные уже не укладываются в старые теории, а колоссальная сложность объекта исследования — человеческая психика и ее нарушения — требует принципиально нового подхода, еще не разработанного современной наукой. Созданная Е. Kraepelin нозологическая система имела своей концептуальной основой господствовавшие на рубеже веков идеи монокаузализма, сформировавшиеся под влиянием блестящих успехов бактериологии, позволивших установить специфические причины множества инфекционных заболеваний. Распространение этих идей на другие области медицины, в том числе и на психиатрию, выдвигало задачу создания естественной классификации психических заболеваний, основанной на этиологическом принципе. В соответствии с ним каждое психическое заболевание, выделенное на основании единства клинических проявлений, особенностей течения и исхода, а также, если это было возможно, патологоанатомических данных, представляло собой определенную нозологическую единицу, имевшую свою особую причину, которая хотя, как правило, и не была известна, но, как ожидалось, должна была быть установлена в результате дальнейших исследований. Сейчас хорошо известно, что продолжавшееся много десятилетий после Е. Kraepelin изучение этиологии психических заболеваний не увенчалось существенными успехами и причины возникновения эндогенных психозов так и остаются неустановленными. Вместе с тем постепенно выясняется несостоятельность попыток монокаузального понимания происхождения психических заболеваний, и все большее распространение получают концепции мультифакториальной их обусловленности. Сам Е. Kraepelin уже в 1920 г. отмечал недостатки своей нозологической системы, трудности клинического разграничения аффективных психозов и шизофрении, большое количество промежуточных случаев, не укладывающихся в рамки выделенных им нозологических форм. Он считал необходимым искать новые подходы к изучению психических расстройств, в частности исследовать генетические факторы, патогенез и соматические нарушения при различных психозах. Однако такие изыскания имеют ценность лишь в том случае, если они проводятся в четко разграниченных, однородных группах больных. В настоящее время создалось своеобразное положение: конкретные исследования психических нарушений, включая биохимические, патофизиологические, генетические и т. п., становятся все более сложными и точными, но адекватная оценка их результатов затруднена отсутствием уверенности в том, что эти данные получены в гомогенной популяции. С другой стороны, для создания более четких дифференциально-диагностических критериев необходимы новые однозначные экспериментальные данные. Кроме того, следует учитывать, что, несмотря на изощренность современных биохимических методов, они все еще остаются слишком грубыми для изучения тонких механизмов, лежащих в основе психических процессов и их нарушений. Так, вселявшие еще недавно большие надежды исследования обмена моноаминов при аффективной патологии обнаружили колоссальную сложность самых, казалось бы, элементарных процессов: например, интенсивность адренергической передачи определяется не только количеством медиатора в синаптической щели, которое контролируется рядом ферментов, осуществляющих их синтез и распад на разных этапах, но и величиной обратного захвата через пресинаптическую мембрану и чувствительностью различных рецепторов, в том числе и тормозных (как правило, пресинаптических). Если к этому еще добавить сложные взаимоотношения между адренергическими, серотонинергическими и дофаминергическими процессами даже на уровне одного нейрона, то трактовка получаемых данных представляется практически невозможной. А учитывая, что психические и нервные процессы осуществляются нейронными системами, включающими миллионы сложно связанных между собой нервных клеток, становятся понятными те трудности, которые возникают при интерпретации отдельных биохимических или физиологических данных. Более простым и доступным методом исследования патогенеза психических нарушений на уровне целостного организма является анализ действия психотропных средств, обладающих относительно простым и изученным механизмом действия. Такой метод в сочетании с клиническими и экспериментальными исследованиями позволяет не только лучше понять связь психических нарушении с определенными патогенетическими механизмами, но и дает возможность полнее исследовать внутреннюю структуру психопатологических синдромов и найти более точные критерии для эффективного применения тех или иных методов терапии. Именно поэтому подобный подход широко использовался и используется во всем мире и большинство современных концепций были сформулированы с его помощью (например, моноаминовые гипотезы патогенеза эндогенной депрессии, «дофаминовая» гипотеза шизофрении). В настоящее время эти гипотезы представляются крайне упрощенными и можно говорить лишь о моноаминергических механизмах, принимающих, наряду с другими процессами, участие в формировании отдельных аффективных нарушений. Несмотря на то, что по мере накопления новых фактов проблема аффективной патологии представляется все более сложной, сквозь внешний хаос многочисленных фактов начинают просвечивать контуры новых теорий, и путь к их созданию, очевидно, лежит через применение принципов системного подхода. Этот подход, основанный на идеях К. Бернара, Г. Селье, Н. Винера и ряда других исследователей, позволяет рассматривать мозг как сложившуюся в процессе эволюции очень большую самоорганизующуюся систему. Деятельность такой системы организована на иерархическом принципе и направлена (в биологических системах) на сохранение гомеостаза. Реакции, возникающие в ответ на различные повреждения или резкие изменения условий существования, носят адаптивный характер, т. е. они генетически запрограммированы как защитные. Крайняя сложность мозга, обеспечивающая осуществление психической деятельности, и иерархическая организация его функций позволяют предположить, что реакции, возникающие на различные повреждения или являющиеся следствием генетически обусловленных дефектов, относительно малоспецифичны по отношению к ним, поскольку если первая защитная реакция не смогла компенсировать обусловивший ее дефект, то она, становясь чрезмерной по силе или длительности, грозит нарушить гомеостаз и, соответственно, вызывает корригирующую реакцию второго порядка и т. д. Те нарушения, которые мы обнаруживаем и которые составляют клиническую картину, являются защитными реакциями n-го порядка, что и обусловливает их малую специфичность по отношению к. первичной поломке (дефекту). В этом отношении современные психические заболевания напоминают «лихорадку» допастеровской медицины, которая понималась как нозологическая форма, расчленяемая на отдельные подвиды, но в дальнейшем оказалась лишь проявлением неспецифического адаптационного синдрома по Селье, присущего различным инфекционным болезням. Вероятно, нозологические единицы в психиатрии разделят судьбу «лихорадки» и окажутся лишь неспецифическими типовыми реакциями, т. е. «регистрами», о которых Е. Kraepelin писал в 1920 г., но значительно более сложно организованными, чем предполагал он сам.
Глава 1 Эндогенная депрессия	Аффективные психозы Нуллер Ю. Л., Михаленко И. Н.

Депрессивные состояния встречались, очевидно, на самых ранних этапах развития человечества, поскольку задолго до начала нашей эры в древних мифах и сказаниях описывались проявления этого заболевания. Однако лишь в конце прошлого века благодаря работам Е. Kraepelin и психиатров французской школы в качестве самостоятельной нозологической формы был выделен маниакально-депрессивный психоз (МДП). Е. Kraepelin дал до сих пор не превзойденное по тщательности, полноте и четкости описание депрессивной фазы маниакально-депрессивного психоза. В нем целостная клиническая картина не терялась за перечислением отдельных симптомов. Наибольшее значение из психопатологических проявлений депрессии придавалось «депрессивной триаде»: сниженному настроению, психической заторможенности, двигательной заторможенности. Подразумевалось, что эти симптомы более тесно, чем остальные, связаны с патогенетическими механизмами заболевания. Однако главными критериями для выделения МДП Е. Kraepelin считал его исход и течение.
Методика обследования	Аффективные психозы Нуллер Ю. Л., Михаленко И. Н.

Клиническая беседа. По сравнению с врачами других специальностей психиатр находится в более трудном положении: объектом его исследования является неимоверно сложная и недостаточно изученная область психических нарушений, патогенез которых, по существу, еще не известен. Основным методом исследования служит беседа, а материалом для заключения—переживания и высказывания больного. Поэтому особенно важно для психиатра умение установить контакт и вести беседу. При опросе больного депрессией возникают дополнительные сложности из-за характерных для этого заболевания замедления темпа мышления, затруднения в формулировании мыслей, нерешительности и неуверенности в правильности своих ответов, чувства неполноценности, а часто — вины и стыда. Разумеется, жестких схем и правил для ведения такой беседы нет; ее стиль определяется опытом и характером врача, особенностями заболевания и личности больного. Тем не менее существуют общие приемы, облегчающие установление контакта и получение необходимой информации. Прежде всего не следует торопить больного, проявлять нетерпение: ему и так трудно сосредоточиться, поспеть за вопросами, сформулировать ответы. Поэтому беседу лучше начинать с простых тем, не имеющих непосредственного отношения к болезни, например о специальности больного и т. п. С самого начала больной должен почувствовать благожелательную заинтересованность врача, его искреннее желание разобраться в болезни и ситуации, облегчить страдания. Недопустим снисходительный или иронический тон, даже в тех случаях, когда врач пытается обесценить бредовые идеи. Подобная форма беседы усиливает растерянность больного, заставляет его замыкаться в себе, а у некоторых личностно более тонких пациентов надолго вызывает чувство обиды или усиливает идеи малоценности. Иногда лишь после выздоровления такой больной рассказывает, как сильно его задели тон или реплика врача. Наоборот, мягкий, спокойный тон, просто сформулированные вопросы, которые показывают больному, что врач понимает его состояние и его болезнь, позволяют быстрее завоевать доверие. Иногда это удается сразу, в других случаях, особенно при наличии у больного тревоги,— лишь после длительного общения. Само собой разумеется, что при самом хорошем контакте между психиатром и больным следует сохранять определенную грань: больной должен сознавать, что перед ним не просто благожелательно настроенный, стремящийся ему помочь человек, но прежде всего специалист, обладающий профессиональными знаниями, которые он использует на благо больного и которых сам больной лишен. Именно в этом и только в этом должно проявляться превосходство врача, так как во многих других отношениях больной может быть не ниже, а возможно, и выше его. Иногда полезно в самом начале беседы, узнав о профессии больного, каких-либо специальных знаниях или способностях, сказать вскользь, что после выздоровления врач попросит его совета, помощи или информации в каком-либо вопросе. Это обычно помогает установлению доверия и косвенно убеждает больного, что врач уверен в его выздоровлении. Но при всем этом манера беседы, облик врача должны поддерживать определенную дистанцию, подчеркивать, что перед больным находится прежде всего профессионал, который в силу этого беспристрастно отнесется к признаниям больного, не будет его осуждать и презирать, чего часто ожидают люди в состоянии депрессии, не использует во вред и не разгласит рассказанные ему интимные подробности. Часто больные не могут описать свое психическое состояние или используют для этого термины, почерпнутые из предыдущих встреч с психиатрами либо из популярной медицинской литературы. В таких случаях можно предложить больному описание различных аффективных нарушений, чтобы он выбрал имеющиеся у него признаки и отметил, что является с его точки зрения главным: мрачность, подавленность, тяжесть на душе, безнадежность; беспокойство, чувство, будто что-то должно случиться, внутреннее напряжение, волнение; неестественное безразличие, ощущение, что настроения вообще нет, «умом понимаешь, что рядом с тобой близкий человек, а в душе пусто, и эта пустота мучает». Такие вопросы, предъявляемые с учетом уровня развития пациента и характера депрессии, облегчают беседу, установление взаимопонимания и, кроме того, часто оказывают успокаивающее воздействие, так как больной начинает осознавать, что его состояние понятно для врача, а следовательно, возможна помощь. Разумеется, особенно настораживают психиатра попытки диссимуляции, так как за ними всегда можно предположить подготовку к самоубийству. Однако могут иметься и другие мотивы: боязнь госпитализации, недоверие к врачу, стыд за свои мнимые прегрешения, боязнь, что врач чрезмерные жалобы примет за симуляцию, стремление привлечь внимание врача к важным с точки зрения больного вопросам и нежелание отвлекать его внимание «второстепенными деталями», о которых больной старается умолчать. Последнее иногда бывает, если больной рассматривает свое заболевание как соматическое, а изменение настроения — как естественное следствие тяжелого физического состояния. В этих случаях у него могут возникнуть опасения, что врач, расспрашивая о психических нарушениях, пропустит «настоящую» болезнь (чаще всего подразумевается рак). Иногда больной делается более откровенным и испытывает больше доверия к врачу, если осмотр начинается с соматического обследования, а в его процессе задаются также и вопросы о психическом состоянии. Выяснять наличие суицидных мыслей и намерений лучше в конце беседы, не акцентируя на этом внимание, как о чем-то само собой разумеющемся. Например, можно полуутвердительно спросить больного о том, что он, вероятно, иногда думает, как хорошо, если бы на него нечаянно упал камень или наехала машина. Если больной сообщает, что у него возникают подобные мысли, нельзя реагировать на это, как на важное признание. Необходимо объяснить, что при депрессии такие мысли возникают почти у всех, это просто один из симптомов болезни, который исчезнет, как только начнет смягчаться депрессия, и ничего постыдного и необычного в них нет. Попытки немедленного прямолинейного и активного убеждения больного не совершать суицид, отказаться от этих мыслей могут усилить тревогу и идеи виновности, нарушить контакт с врачом. Помимо сбора информации, первая же беседа должна быть и началом психотерапии. При эндогенной депрессии психотерапия как основной метод лечения неэффективна, но она хотя бы на время успокаивает и облегчает болезненные переживания и, что важнее всего, уменьшает вероятность суицидной попытки. Кроме того, необходимо помнить, что, чем-нибудь оттолкнув больного или потеряв его доверие, врач не только создает себе дополнительные помехи, но и затруднит работу тех психиатров, которые в дальнейшем будут лечить этого человека. Градуированные оценочные шкалы. Появление антидепрессантов в конце 50-х годов и резкое увеличение количества экспериментальных исследований депрессии вызвали трудности при сопоставлении результатов работ, проведенных в разных странах и даже в разных медицинских учреждениях одной страны. Возникла острая необходимость в стандартизации симптоматики и дифференциально-диагностических критериев. Это привело к широкому распространению различных психопатологических шкал, предназначенных для заполнения врачами, сестрами и самими больными. Одной из первых и самых используемых является градуированная шкала депрессии Гамильтона. Вначале градуированные шкалы использовались главным образом для количественной оценки терапевтического эффекта антидепрессантов и содержали ограниченное число симптомов заболевания. В дальнейшем шкалы стали широко применять для диагностики, группировки и оценки тяжести депрессивных состояний. В этих шкалах вводилось уже больше признаков, включая характеристику течения заболевания. Дифференциально-диагностическая ценность отдельных признаков определялась после применения шкалы для оценки симптоматики в достаточно больших группах больных обычно эндогенной и невротической депрессиями с хорошо верифицированным диагнозом. Для ранжирования признаков использовались различные математические методы: от простого определения частоты признака в каждой группе до применения многомерной статистики с обработкой на ЭВМ. Согласно P. Matussek и соавт. (1981), при эндогенной депрессии (по сравнению с невротической) достоверно чаще встречались следующие признаки: утяжеление депрессии по утрам, длительность приступа менее 1 года, отсутствие реактивных факторов, особое качество депрессивного настроения, отличное от горя, вызванного, например, смертью близкого человека, психомоторная заторможенность (р<0,001), нерешительность, внезапное начало приступа, депрессивный бред, подавление побуждений (р<0,01), потеря аппетита, уход от социальных контактов, неспособность плакать, затяжная бессонница, сексуальные нарушения (р<0,05). Потеря массы тела, чувство вины, суицидные тенденции, наличие в прошлом депрессии, нарушение самооценки, быстрая истощаемость, пессимизм, тревога и ряд других. симптомов также чаще встречались при эндогенной депрессии, но различия были статистически недостоверными. При невротической депрессии достоверно чаще отмечались печальное, унылое настроение, отличное от того, которое наблюдается при эндогенной депрессии (р<0,001), симптомы невротизма (р<0,01), нарушения засыпания, вегетативные нарушения, ухудшение настроения вечером (р<0,05). Невротической депрессии более свойственны раздражительность, ипохондричность, нарушения пищеварения и др., однако различия не достигали статистически значимого уровня. М. Feinberg и В. Carroll (1982), используя дискриминантный анализ при сравнении униполярной эндогенной депрессии с невротической депрессией, выделили признаки, по которым различаются оба заболевания, причем значение каждого признака для дифференциального диагноза было представлено в баллах (дискриминантный индекс). В пользу эндогенной депрессии свидетельствовали снижение аппетита (9), чувство вины (6), ажитация (4), аффективный бред (3), снижение работоспособности и интересов (3), заторможенность (2), потеря чувства удовольствия (2); наличие провоцирующего депрессию фактора противоречило диагнозу эндогенной депрессии и учитывалось с отрицательным знаком (—6). В Англии для дифференциальной диагностики широко применяются Ньюкастлские шкалы I и более поздняя — II, в которых каждый признак обозначен баллом и диагноз эндогенной депрессии ставится, если сумма баллов превышает определенный порог. По шкале II об эндогенной депрессии свидетельствуют следующие признаки (в порядке их значения): ухудшение настроения по утрам, раннее пробуждение, двигательная заторможенность, бред, внезапное начало приступа, а против этого диагноза — реактивные переживания, психологические стрессоры (психотравмы), фобии. В более раннем варианте (шкала I) тревога рассматривалась как признак, противоречащий диагнозу эндогенной депрессии. При сравнении результатов обследования большой группы больных депрессии по 3 шкалам (Ньюкастлская I и II и шкала меланхолии) был достигнут высокий уровень совпадения диагнозов: от 80 до 93 % [Bech P. et al., 1983]. На современном этапе развития психиатрии стандартизация диагностических критериев является крайне необходимой. Однако в таком подходе имеется ряд существенных недостатков. Прежде всего сам метод оценки дифференциально-диагностического значения отдельных признаков основан на их корреляции с заранее выделенными нозологическими единицами. Однако, если первоначальные критерии, по которым формировались исследовавшиеся контингенты больных, были недостаточно адекватными и отобранная группа больных, соответственно, оказывалась гетерогенной, то статистические процедуры только фиксировали исходную ошибку. Очевидно, для проверки правильности первоначальной группировки больных и адекватности выделенных дифференциально-диагностических критериев необходимы другие методы: учет реакции на последующую терапию, биологические и фармакологические тесты, тщательно собранный отдаленный катамнез и т. д. Другой недостаток заключается в том, что наиболее часто встречающиеся при данном заболевании симптомы не обязательно прямо связаны с глубинными патогенетическими механизмами. Например, признак «неспособность плакать» достаточно надежно разграничивает эндогенную депрессию от невротической, однако о каких нарушениях свидетельствует этот симптом — неясно: он характерен также и для деперсонализации, которая может быть включена в структуру депрессивного синдрома, но может наблюдаться в качестве самостоятельного патологического состояния или в рамках других психозов. И, наконец, набор используемых в шкалах симптомов не может полностью отразить целостную клиническую картину, поскольку в ней всегда присутствуют такие черты и особенности, которые невозможно количественно учесть или формализовать в шкале. В результате за набором отдельных симптомов теряются заболевание и сам больной. Следовательно, применение градуированных оценочных шкал и традиционный клинический опрос, проводимый с учетом изложенных выше принципов, должны рассматриваться как взаимодополняющие методики обследования больных депрессией.
Симптоматика	Аффективные психозы Нуллер Ю. Л., Михаленко И. Н.

Внешний облик больного тяжелой эндогенной депрессией настолько характерен, что распознать его не представляет труда: выражение лица скорбное, движения замедлены, поза согбенная, лицо бледное, цвет кожи иногда с землистым оттенком, волосы тусклые, секутся, голос тихий, недостаточно модулированный, как бы бесцветный; больной немногословен, на вопросы отвечает с большой задержкой, иногда наблюдается полный мутизм. Изо рта характерный «голодный» запах. Жалобы на чувство глубокой подавленности, «на душе камень», все мрачно, беспросветно, особенно тяжело по утрам. Темп мышления больного резко замедлен, он не может сконцентрировать внимание, у него отсутствуют интересы и побуждения, выявляются идеи малоценности, виновности, суицидные мысли. Сон нарушен в основном за счет раннего пробуждения, аппетит отсутствует вплоть до полного отказа от еды, резкая потеря массы тела, запоры. Однако за последние 10 лет мы не встречали подобных больных ни в городских больницах Ленинграда, ни в диспансерах. Это объясняется не только ранним выявлением и лечением психически больных, но и наблюдаемым за последние десятилетия патоморфозом эндогенной депрессии, поскольку описанная выше депрессивная симптоматика не встречалась нам и при остром дебюте первой депрессивной фазы, т. е. в тех случаях, когда психотропные лекарственные средства еще не применялись. В настоящее время наряду со значительным увеличением частоты эндогенной депрессии отмечается преобладание неглубоких, стертых форм этого заболевания, включая так называемые замаскированные, скрытые депрессии и депрессивные эквиваленты. Некоторые авторы описывают даже «депрессию без депрессии», хотя, с нашей точки зрения, ее существование представляется более чем сомнительным. Во всяком случае патологически сниженное настроение, тоска являются до сих пор главным психопатологическим признаком депрессии.
Тоска	Аффективные психозы Нуллер Ю. Л., Михаленко И. Н.

Определение и даже описание депрессивного (в точном переводе— угнетенного, подавленного) настроения, от которого и получило название само заболевание, вызывает большие трудности. Сами больные с различной по глубине депрессией не могут сформулировать свои переживания и прибегают к сравнениям, метафорам, описаниям по контрасту: «на душе тяжесть, камень, мрак», «все потеряло смысл и радость», «стало тяжко жить», «такое самочувствие, как будто я перенес какую-то серьезную болезнь, сверхтяжелый грипп», «как будто свалилось большое горе, все в жизни рухнуло», но в то же время почти все больные подчеркивают, что угнетенное настроение отличается от того горя, которое испытываешь при различных несчастьях, даже смерти самых дорогих людей. Эти затруднения в описании обусловлены необычностью болезненных ощущений, возникающих при эндогенной депрессии, их витальностью, отличием от всего того, что раньше пришлось испытать в жизни, и как следствие — отсутствие в обыденном лексиконе слов и терминов, способных отразить подобные переживания. Кроме того, едва ли можно встретить больного, аффективные нарушения у которого исчерпывались бы одним лишь сниженным настроением: всегда в их структуре присутствует тревога, а в значительной части случаев — и деперсонализация. Именно их сплав образует то мучительное ощущение, которое характерно для депрессии, но различное соотношение трех перечисленных компонентов определяет особенность этого ощущения у каждого больного. Дополнительные сложности возникают из-за нечеткости научной терминологии. И в психиатрической и в психологической литературе определения аффектов и эмоций крайне противоречивы. Еще больше разноречий в перечислении и классификации эмоций: почти каждый исследователь, занимающийся этой проблемой, приводит несколько отличный от других список эмоциональных состояний. В нашей работе мы придерживаемся наиболее принятого употребления понятия аффекта: им мы обозначаем эмоциональное состояние, отличающееся либо чрезмерной силой или застойностью, либо патологической природой (т. е. возникающее без адекватной причины). В настоящее время многими исследователями признается, что аффективная патология при эндогенной депрессии включает, помимо аффекта тоски (депрессивного настроения), и тревогу. Именно соотношение этих двух компонентов определяет в значительной степени синдромологическую характеристику депрессивного состояния. О. П. Вертоградова и сотр. большое значение придают апатии, которую они рассматривают как третий основной аффективный компонент депрессии [Вертоградова О. П., 1980; Вертоградова О. П. и др., 1980; Волошин В. М., 1980]. Хотя подобная точка зрения вызывает ряд формальных возражений (можно ли назвать апатию аффектом, так как этот термин обозначает отсутствие или недостаточность эмоциональных переживаний, не приведет ли это к смешению понятий, так как в психиатрии он уже применяется к описанию специфических расстройств при шизофрении?), по существу, она заслуживает внимания. Определение «апатическая депрессия» традиционно использовалось для описания одного из депрессивных синдромов, чаще в тех случаях, когда он возникал в рамках шизофрении. Однако он применялся и при характеристике эндогенной депрессии, наряду с такими терминами, как «энергическая» или «астеническая депрессия». Строгого разграничения между ними не проводилось, и они использовались в разных психиатрических школах для обозначения аналогичных состояний. Однако если в прошлом снижение уровня побуждений, психическая слабость, безразличие, анергия описывались в ряду других многочисленных симптомов депрессии и им не придавалось первостепенного значения, то за последние годы положение изменилось, так как резко увеличилось число депрессивных состояний, при которых эти симптомы в значительной степени определяют клиническую картину. Как указывалось выше, основным аффективным компонентом эндогенной депрессии считается угнетенное настроение, обычно обозначаемое в русской психиатрической литературе как тоска. Проявления тяжелой тоски хорошо известны: мучительное ощущение безысходности, невыносимой тяжести на душе, «душевной боли», подавленности и т. д. Больной полностью погружен в свои мрачные переживания; внешние события, даже самые радостные, не затрагивают его, не влияют на настроение, но и неожиданное горе ничего не может добавить к его душевным страданиям: так, пожилой больной, находившийся длительно в больнице по поводу тяжелой эндогенной депрессии, остался безучастным, получив известие о смерти жены, единственного близкого ему человека, с которой он прожил более 40 лет и о которой трогательно заботился все последние годы. Он осознал утрату и испытал горе лишь к концу депрессивной фазы. Несколько менее изучены изменения настроения, наблюдаемые в. самом начале постепенно развертывающейся депрессии или при смягченных, стертых депрессивных фазах, которые все же могут сохраниться при относительно успешном профилактическом лечении солями лития. Именно эти состояния вызывают наибольшие трудности у больных при попытке их описать. Мы провели опрос группы пациентов, в основном людей интеллектуальных профессий, в период начальных и легких проявлений депрессии. Все больные отмечали сложность в подборе слов и определений, подолгу задумывались, хотя «выраженной Психической заторможенности у них не было. В период интермиссии они испытывали еще большие затруднения при попытке вспомнить пережитые ими во время депрессии ощущения. Несмотря на разнообразные трактовки своих переживаний и различия в их клинической картине, общим для всех описаний были потеря способности испытывать радость и возникновение своеобразной психической инертности: «трудно заставить себя что-либо делать, хотя физические силы еще есть, но нет импульса», «разленилась, надо встать, что-то делать, но никак не дать себе приказ, слабость какая-то, но не физическая, а душевная», «вроде бы силы еще есть, но пропали побудительные мотивы, нет желаний», «делать работу по инерции еще могу, но трудно заставить себя действовать целенаправленно», «исчезло ощущение цели» и т. п. Некоторые больные акцентируют внимание на этом чувстве психической инертности, рассматривая снижение настроения как следствие нарастающей невозможности справляться с жизненными задачами. Другие отмечают, что сначала «изменилось что-то общее, неопределенное, описать что именно не могу», «все кругом как-то потускнело», «пропала способность радоваться, а поэтому и нет настоящих желаний», «нет желаний, и поэтому ничего не делается». И на этом этапе развития депрессии, при дальнейшем ее углублении основным проявлением витальности является не просто сниженное настроение, а принципиальное изменение мироощущения. Иногда больные пытаются связать наступившее ухудшение самочувствия с физическими причинами: переутомлением или каким-то нераспознанным соматическим заболеванием. Характерно, что такое объяснение часто приводят страдающие депрессией врачи. В других случаях первым признаком депрессии и вероятной причиной сниженного настроения, по мнению больных, является затруднение мышления. Так, крупный ученый-филолог, автор большого количества публикаций, отмечал, что в самом начале приступа, до осознаваемого снижения настроения, возникают затруднения при формулировании мыслей. Другой ученый также рассказывал, что наступление депрессии он улавливал при написании статей: «четко знаешь, о чем надо писать, но трудно подбирать нужные слова, как будто они куда-то теряются». Сходные наблюдения описывал в 1914 г. Ю. В. Каннабих, который, приводя выражения больных, пишет об ощущении «заторможенности, заржавленности» психических процессов. Он же, анализируя данные современной ему литературы, отмечает, что многократно делались попытки понять, какой из компонентов гипотимического симптомокомплекса: ангедония, интеллектуальная задержка и психомоторная заторможенность — является первичным и лежит в основе заболевания. Так, J. Seglas считал, что тягостно воспринимаемая заторможенность, замедление психических процессов вторично вызывают у больного как бы реактивное чувство тоски. Сам же Ю. В. Каннабих полагал, что патологический процесс одновременно захватывает всю сферу психической деятельности и попытки выделить первичное нарушение следует отнести к области гипотез, не поддающихся объективной проверке. Если депрессивная фаза начинается не с тревоги и развивается постепенно, нарастание аффекта тоски часто происходит еле- л дующим образом: прежде всего возникает неопределенное, не поддающееся описанию ощущение какого-то неблагополучия, угнетенности, угасания, снижения жизненного тонуса; больной еще не чувствует отчетливо плохого настроения, но утрачивается способность испытывать радость, а неприятные события воспринимаются сильнее, болезненнее (в этом отличие от деперсонализации; при которой блекнут не только положительные, но и отрицательные эмоции). Часто больные не осознают, что это начало фазы, и понимание приходит только после выздоровления. Одновременно нарастает затруднение интеллектуальной деятельности; особенно трудно решать вопросы, требующие активного выбора, волевого усилия; возникает желание уйти от всяческих проблем, отложить их на неопределенное время, усиливается психическая инертность, анергия. Иногда, если депрессия такого уровня относительно краткосрочна и больной имеет возможность отключиться от служебных и бытовых проблем и нагрузок, фаза может окончиться, не утяжеляясь, без терапии. Чаще происходит дальнейшее углубление депрессии либо за счет спонтанного развития фазы, либо вследствие присоединения реактивных факторов. Однако не исключено, что •частота легких депрессий, которые при благоприятных условиях проходят, не достигая уровня отчетливого снижения настроения и, тем более, не требуя обращения к врачу, значительно выше, чем предполагается. В тех случаях, с которыми приходится встречаться психиатру, к описанному выше состоянию присоединяются тоска и тревога. Иногда при депрессиях циклотимного уровня появление аффективных нарушений психологически объяснимо, и их можно связать с испытываемыми больными трудностями: они чувствуют, что перестают справляться с обыденными делами; иногда это соответствует реальному положению вещей, иногда же обусловлено пониженной самооценкой. Возникают опасения, что их несостоятельность начинают замечать начальство, сослуживцы, соседи и т. д. • Это вызывает тревогу, внутреннее напряжение, которые еще больше затрудняют деятельность. Тревога и плохое настроение возникают при одной мысли о необходимости принять определенное решение, приступить к не рутинному делу. Возможны реальные неудачи: например, снижение успеваемости у студента, эффективности показателей работы и обусловленные этим замечания и выговоры; семейные трудности и конфликты, сексуальные неудачи и их последствия для личных отношений, включая разрыв, и т. п. Они могут иметь вполне реальное значение и обусловить адекватную депрессивную реакцию, но, кроме того, учитывая исходное состояние больных, значение этих неудач утрируется, переоценивается, возникает ощущение непоправимости случившегося. Все это, наряду с чувством собственного бессилия, создает условия для формирования проявлений, характерных для реактивной (невротической) депрессии. Именно поэтому так трудно бывает разграничить легкую эндогенную депрессию от невротической, особенно если ей сопутствовали реальные неудачи и психические травмы. Показательно, что для дифференциальной диагностики Ньюкастлская шкала использует количественный критерий: если тяжесть симптоматики в баллах превышает определенный порог, то это эндогенная депрессия, если ниже — то невротическая. То, что подобные механизмы нарастания аффективных нарушений не являются схематическим построением, а существуют в реальности, подтверждается длительным наблюдением над рядом больных с повторными стереотипными депрессивными состояниями циклотимного уровня: если им удается на время отключиться от дел, «залечь в берлогу», по выражению одного из них, то фаза обходится без выраженного снижения настроения и тревоги, если же больной в этот период вынужден заниматься активной деятельностью в какой-либо области, развивается описанная выше симптоматика. Однако как бы ни напоминала симптоматика таких состояний невротическую депрессию, в ней при внимательном опросе можно всегда выявить своеобразную подавленность, отличную от всего, ранее испытанного больным вне депрессивной фазы. Это ощущение трудно описать, но некоторые больные пытаются охарактеризовать его как «потерю стимула, жизненного тонуса, сопровождающуюся ощущением тотального неблагополучия». Именно этот компонент витальности есть главный дифференциально-диагностический критерий и основа заболевания, а все реактивно обусловленные или напоминающие их депрессивные переживания являются надстройкой на этом фундаменте. В подавляющем большинстве случаев нарастание тоски определяется эндогенными механизмами. Иногда витальная тоска возникает внезапно: проснувшись утром, больной сразу же ощущает мучительную тяжесть на сердце, окружающий мир и он сам стали иными; все, что еще вчера радовало, интересовало, имело значение, потеряло смысл, осталась лишь душевная боль. Чаще депрессивное настроение нарастает более постепенно, в течение нескольких дней или недель. Обычно первые признаки надвигающейся болезни также возникают по утрам, не достигают такой степени и относительно быстро проходят, оставляя лишь смутное чувство неблагополучия. В последующие дни депрессия углубляется, захватывая все больше утренних часов, затем день и, наконец, полностью все сутки. Реже первые перепады настроения наступают после незначительных неприятностей, которые раньше прошли бы незамеченными. В дальнейшем подавленность возникает спонтанно, также в утренние часы, и заболевание развивается обычными путями. Характерным признаком эндогенной депрессии являются суточные колебания настроения. Они могут проявляться двояко: в более типичных случаях больной, проснувшись, сразу же ощущает тоску. Иногда, еще до полного пробуждения, сквозь сон он испытывает тягостное предчувствие наступающего утра. Ухудшение настроения может наступать и после дневного сна. У больных с тревожно-депрессивным синдромом, не очень глубокой депрессией и, часто, чертами тревожной мнительности в преморбидном периоде первые минуты после пробуждения не окрашены тоской. Им кажется, что все стало нормальным, болезни пет. Но при воспоминании о ней или после какой-либо тревожной или неприятной мысли вновь появляются тоска и тревога. Иногда депрессивное настроение возникает по прошествии 30…40 мин, после того как больной встал и начал что-либо делать, или после завтрака. При тяжелой депрессии суточные колебания могут отсутствовать, и их появление служит первым признаком наступающего улучшения. У некоторых больных описывается извращенный суточный ритм на основании того, что к вечеру их жалобы усиливаются. Анализ таких случаев показывает, что усиление тоски к вечеру иногда возникает при неглубоком депрессивно-деперсонализационном синдроме: деперсонализация сильнее выражена утром и блокирует все чувства, включая тоску; к вечеру тоска как бы освобождается. У таких больных успешное лечение деперсонализации (о чем будет сказано далее) проявляется прежде всего не чувством облегчения, а появлением тоскливого настроения. Иногда впечатление вечернего усиления тоски является ложным и наблюдается при легкой эндогенной депрессии у людей с резко выраженными чертами тревожной мнительности в преморбидном периоде. По утрам депрессия тормозит присущие им суетливость, многословность. К вечеру тяжесть депрессии уменьшается, и больные засыпают врача жалобами, сомнениями, вопросами. Клиническая картина витальной тоски хорошо известна каждому психиатру. Тем не менее вопрос, что именно лежит в основе депрессивного аффекта, остается предметом дискуссий. Так, Н. Lenz (1980) считает, что его ядром является чувство потери, утраты. Т. Dorpet (1980) выделяет нормальный депрессивный аффект, возникающий в ответ на реальную утрату, неприятное событие, и болезненный, являющийся следствием искаженного, патологического восприятия себя и ситуации. В его основе лежит чувство беспомощности, безнадежности. Эти и другие попытки найти психологически понятную первопричину депрессивного настроения или единый механизм представляются несколько схематичными и упрощенными. То, что обозначается как депрессивное настроение, тоска, является сложным образованием: больной испытывает глубокую подавленность, безнадежность, беспомощность, отчаяние, мучительную душевную боль, внутреннее напряжение, неуверенность, явную или скрытую тревогу, болезненно переживаемую утрату интересов и целей, бесчувствие и т. д. Постоянным компонентом депрессивного настроения является тревога различной интенсивности: от легкого беспокойства, неуверенности или напряженности до выраженной ажитации. И как бы ее ни объясняли: психологически понятной реакцией на чувство беспомощности и незащищенности или же первичным включением биологических механизмов, она играет важную роль в формировании клинической картины эндогенной депрессии и в выборе эффективной терапии.
Тревога в структуре эндогенной депрессии	Аффективные психозы Нуллер Ю. Л., Михаленко И. Н.

До развития психофармакологии тревога, возникающая при эндогенной депрессии, рассматривалась как второстепенный симптом этого заболевания, и ей не придавали большого значения. Обычно врачами описывалась лишь выраженная ажитация, а также субъективное ощущение надвигающейся неопределенной угрозы. Ряд соматовегетативных расстройств, тревожное оцепенение и другие проявления тревоги либо не замечались, либо относились к типичным симптомам депрессии. Однако применение психотропных препаратов с направленным анксиолитическим действием, а также экспериментальные исследования показали, что тревога имеет общие патогенетические механизмы с эндогенной депрессией (например, гиперсекреция АКТГ и кортизола) и участвует в формировании ряда психопатологических и соматических симптомов, характерных для депрессивной фазы маниакально-депрессивного психоза (МДП). Соответственно клиницисты стали более тщательно и детально выделять различные проявления тревоги. Обычно тревога определяется как отрицательная эмоция, направленная в будущее и вызывающая ощущение неопределенной угрозы. Однако при более широком подходе этим термином обозначают комплекс нервных, соматических и психических изменений, возникающих в ожидании возможной угрозы (реальной или воображаемой) и имеющих целью подготовить организм к реакции «борьбы или бегства» по Кеннону. К ним относятся усиление активности адренергических структур, в том числе повышение тонуса симпатической нервной системы, повышение уровня сахара в крови, мышечного тонуса, артериального давления, учащение пульса, расширение зрачков, увеличение секреции кортизола, характерные изменения внимания, мышления и т. д. Изменение в подходе к тревоге привело к тому, что ее стали значительно чаще обнаруживать у больных эндогенной депрессией. Например, в начале нынешнего века такой внимательный наблюдатель, как Э. Крепелин, полагал, что тревога чаще всего встречается в депрессивной фазе МДП, но что во многих случаях этого заболевания она отсутствует. Однако в своей недавней работе Н. Lehman (1983) утверждает, что депрессия всегда протекает с тревогой. Такого же взгляда придерживаются большинство современных исследователей. Так, J Fawcett и Н. Kravitz (1983) в группе из 200 больных эндогенной депрессией обнаружили различные проявления тревоги: беспокойство — у 72 %, соматические симптомы тревоги — у 42 %, ощущение неопределенной угрозы — У 62 %. В этих и других работах обнаружилась тесная связь тревоги и депрессии, настолько тесная, что их четкое разграничение оказалось практически невозможным. Характерно название одной из статей, посвященных этой проблеме: «Различение депрессии и тревоги: это возможно? это целесообразно?» [Foa E., Foa U., 1982], в которой отмечается, что много симптомов являются общими для обоих состояний и это затрудняет их разграничение. При изучении вегетативных нарушений при тревоге и депрессии оказалось, что они аналогичны, но чаще встречаются при депрессии, на основании чего авторы приходят к непривычному и, вероятно, необоснованному заключению, что наблюдаемые при тревожных состояниях соматические нарушения обусловлены присутствием депрессии [Mathew R. et al., 1982]. Еще большие трудности встретились при попытке разделить психические симптомы депрессии и тревоги. J. Mendels и соавт. (1972), используя факторный анализ для обработки симптоматики, зарегистрированной по разным шкалам и опросникам, не смогли изолировать «фактор тревоги» и «фактор депрессии». На основании полученных данных и изучения значительного числа исследований, в которых с той же целью применялся факторный анализ, авторы пришли к заключению о невозможности надежного разграничения депрессии и тревоги по психопатологическим признакам. Аналогичная работа с использованием факторного анализа была проведена нами совместно с В. А. Точиловым (математическая обработка осуществлялась В. Д. Широковым). Факторный анализ представляется наиболее адекватным математическим методом для выделения констелляций признаков (симптомов), т. е., используя медицинскую терминологию,— для выделения синдромов. В нашей работе была использована одна из главных разновидностей факторного анализа — метод главных компонентов. Его сущность сводится к следующему: если имеется N числовых признаков, то фактором (1-м) называется новый признак, представляющий собой линейную комбинацию из исходных признаков с соответствующими коэффициентами, причем сумма квадратов коэффициентов его корреляции с исходными признаками является максимальной. В этом смысле фактор вбирает в себя максимум информации из исходных признаков. 2-й фактор вводится так же, как и 1-й, но с ограничением: его корреляция с ним должна равняться нулю. 3-й фактор не должен коррелировать с 1-м и 2-м и т. д. Коэффициент корреляции каждого признака с фактором обозначается как факторная нагрузка признака и указывает на степень его участия в формировании фактора. Сумма квадратов всех факторных нагрузок определяет вес фактора, т. е. указывает на величину информации, которую он в себя вобрал. Если не вдаваться в математику, то принцип факторного анализа заключается в следующем: программа выделяет группы взаимосвязанных признаков, т. е. те, между которыми имеются множественные корреляции. Если какие-то признаки устойчиво связаны между собой, то, очевидно, они либо имеют общую причину, либо объединяются каким-то процессом, явлением. Эта группа признаков образует фактор. Иными словами, фактор представляет структурные взаимосвязи признаков. При этом подразумевается, что эти признаки образовали группу, «гроздь», потому что в основе их, как стержень, лежит какой-то неизвестный нам новый признак — «фактор». Так, если бы обработке факторным анализом подвергнуть симптоматику крупозной пневмонии, то в один фактор объединились бы влажные хрипы, крепитация, притупление перкуторного звука, одышка, во второй — температура, лейкоцитоз, озноб и также одышка, которая вошла бы в оба фактора. 1-й фактор мог быть опознан как фактор выпота в легкие, 2-й — лихорадочного или неспецифического стресс-синдрома. Точно так же можно было бы ожидать, что при обработке психопатологической симптоматики эндогенной депрессии депрессивное настроение и связанные с ним симптомы образуют один фактор, а тревога вошла бы в другой. С этой целью были отобраны 76 больных аффективными психозами женщин — 28 с меланхолическим и 48 с тревожно-депрессивным синдромами. У 40 человек был диагностирован МДП, у 16 — инволюционная меланхолия. У остальных больных были органический аффективный и послеродовой психозы и эндореактивная депрессия (дистимия). По специальной шкале оценивались 5 симптомов, каждый из которых имел в соответствии с тяжестью 5 градаций: 1-я — отсутствие симптома — оценивалась нулем, а 5-я — максимальная тяжесть — 4 баллами. Шкала включала: 1) депрессивное настроение (тоска); 2) тревогу; 3) идеи виновности и малоценности; 4) интенсивность их переживания и высказывания (спонтанность); 5) деперсонализацию. В этом перечне отсутствует ряд важных признаков депрессии: нарушения сна, соматические расстройства, суточные колебания настроения и др. Это объясняется тем, что шкала была рассчитана на повторное применение в течение 1 ч (до и после введения внутривенно 30 мг диазепама). Помимо указанных признаков, был включен 6-й — снотворный эффект диазепама. В процессе работы было установлено, что снотворное действие зависело от выраженности тревоги: при высокой степени тревоги сон отсутствовал или даже наступала своеобразная эйфория, при слабой тревоге возникали разные степени сонливости вплоть до глубокого сна. Таким образом, снотворный эффект диазепама рассматривался как признак, характеризующий интенсивность тревоги. Результаты обработки факторным анализом психопатологической симптоматики до введения диазепама представлены в табл. 1. Фактор 1 вобрал в себя почти всю аффективную симптоматику с высокими факторными нагрузками: тоску, депрессивные идеи, интенсивность их высказывания, тревогу. Как видно, депрессивная симптоматика была ведущим компонентом этого фактора. Единственным симптомом, не коррелирующим с остальным комплексом аффективной симптоматики, являлась деперсонализация, что подчеркивает автономность этого симптома по отношению к депрессивному симптомокомплексу. Стержневым признаком 2-го и 3-го факторов является деперсонализация, которая вошла в них с максимальной факторной нагрузкой. Однако во 2-й фактор со значительными отрицательными факторными нагрузками были включены тревога и интенсивность высказывания депрессивных идей. Таким образом, деперсонализация в этом факторе отрицательно коррелирует с тревогой. Незначительная выраженность тревоги подтверждается наличием в этом факторе снотворного эффекта седуксена. Таблица 1. Результаты факторного анализа исходной психопатологической симптоматики у больных депрессией

Признак
	30 %	20 %	16 %
Настроение (тоска)	+0,68	+0,32	+0,08
Деперсонализация	—0,01	+0,57	+ 0,74
Тревога	+0,55	—0,54	+0,49
Депрессивные идеи	+0,72	+0,12	+0,03
Интенсивность их высказывания	+0,52	—0,50	—0,03
Снотворный эффект седуксена	—0,53	+0,49	—0,51

В 3-м факторе, наоборот, деперсонализация, являясь также определяющим признаком, положительно коррелировала с тревогой, на что указывает и отсутствие снотворного эффекта седуксена. Последний признак вошел в фактор 3 со значительной факторной нагрузкой и отрицательным знаком. Таким образом, при факторном анализе деперсонализация не была связана со всем комплексом депрессивной симптоматики и, кроме того, разделилась по наличию корреляции с тревогой.

Таким образом, и депрессивное настроение, и тревога вошли с высокими факторными нагрузками в один и тот же фактор 1. Деперсонализация оказалась ведущим компонентом двух других факторов, что показывает ее независимость от депрессии. Приведенные данные подтверждают тесную связь тревоги и тоски в структуре депрессивных синдромов и невозможность их разграничения на основе анализа психопатологических проявлений.

Поэтому на втором этапе исследования мы использовали внутривенное введение относительно большой дозы диазепама (седуксена) для расчленения тревожно-депрессивной симптоматики. Как известно, психотропный эффект бензодиазепиновых транквилизаторов исчерпывается их противотревожным действием [Руденко Г. М., Шатрова Н. Г., 1982; Lader M., 1984]. Поэтому можно было ожидать, что действие седуксена приведет к редукции тревоги, в то время как тоска останется неизменной. Для проверки этого предположения по той же шкале учитывалась симптоматика в момент ее максимального смягчения, обычно через 15…30 мин после инъекции. Затем вычисляли величину редукции каждого симптома, т. е. разность показателей шкалы до и после введения седуксена. Полученные показатели подвергали обработке факторным анализом (табл. 2).

Таблица 2. Результаты факторного анализа редукции психопатологической симптоматики (вес фактора 41 %)

Признак	Факторные нагрузки
Редукция тоски	+0,75
Редукция деперсонализации	+0,64
Редукция тревоги	+0,79
Редукция депрессивных идей	+0,70
Редукция интенсивности их высказывания	+0,81

Как видно, выделен лишь один фактор, обладающий значительным весом. Остальные факторы имели крайне малые веса и были малоинформативными, и поэтому они не были включены в таблицу. Фактор 1 вобрал в себя всю редуцировавшуюся симптоматику, что и следовало ожидать. Интересным оказалось, что в этот фактор вошла не только редукция тревоги, но и редукция всей остальной депрессивной симптоматики, включая депрессивное настроение и депрессивные идеи, причем с большими факторными нагрузками. Ясно, что в основе смягчения депрессивной симптоматики лежала редукция тревоги, поскольку седуксен (диазепам) обладает анксиолитическим и не имеет антидепрессивного действия.

Кроме того, ведущая роль тревоги в редукции психопатологической симптоматики подтверждается не только известными фармакологическими свойствами седуксена, но и тем, что сама тревога при этом редуцировалась в наибольшей степени: при суммарной оценке показателей шкалы было установлено, что тревога уменьшилась в среднем на 1,5 балла (при среднем исходном балле 2,32), в то время как тоска уменьшилась лишь на 0,87 балла (при среднем балле 1,67), т. е. 64,7 % и 52 % соответственно. Таким образом, при воздействии на патогенетические механизмы тревоги редуцируется не только сама тревога как психопатологический симптом, но и остальная аффективная симптоматика; следовательно, эти признаки в значительной степени связаны с патогенетическими механизмами тревоги.

Разграничить тревогу и депрессивное настроение не удалось не только при анализе исходной симптоматики, но и в процессе фармакологического эксперимента, так как купирование тревоги привело к смягчению тоски, или, другими словами, тревога, редуцируясь, «забирает» с собой часть депрессивного настроения. Такая тесная спаянность аффектов тоски и тревоги затрудняет их разграничение и является причиной того, что в депрессии всегда можно обнаружить элементы тревоги и напряжения, а состоянию тревоги присуще сниженное настроение. Эти аффекты роднит и то, что оба они являются отрицательными. В реальной жизни едва ли можно встретить изолированную тревогу или изолированную тоску. И в норме, и при патологии настроение оказывается достаточно сложным образованием.

У здорового человека оно является результирующей множества воздействий и причин: ощущение физического благополучия или недомогания, усталости или бодрости, приятных или печальных событий. Настроение в норме складывается из нескольких, иногда разнонаправленных эмоций. Например, спешащий на свидание человек, испытывая в его предвкушении радость, в то же время может опасаться, что оно не состоится, и при мысли о такой возможности ощущать гнев или ревность, раздражаться из-за заторов на улице, задерживающих его, и испытывать угрызения совести из-за отложенных и незаконченных дел. Таким образом, настроение в этом случае будет включать и радость, и тревогу, и элементы гнева и раздражения. Но в целом его будет определять наиболее сильная в данное время эмоция.

У здорового человека настроение в той или иной мере подвержено внешним влияниям: оно портится при неприятных событиях, улучшается при хороших известиях. В отличие от нормального, болезненно измененное настроение, в частности депрессивное, определяется интенсивными, длительными аффектами. Поэтому внешние воздействия не могут изменить знак (характер) настроения, и лишь иногда они могут до некоторой степени усилить или ослабить его. И как нормальное настроение может быть обусловлено комплексом нескольких эмоций, так и патологическое — несколькими сосуществующими аффектами.

Дата добавления: 2015-10-11 | Просмотры: 637 | Нарушение авторских прав

При использовании материала ссылка на сайт medlec.org обязательна! (0.008 сек.)

Главная | О нас | Полезные cсылки | Контакты