АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Глава 17. Снятие показаний с Эйса Джонсона откладывалось уже на несколько часов: главный представитель прокурора сидела в международном аэропорту Ла‑Гуардиа —

Снятие показаний с Эйса Джонсона откладывалось уже на несколько часов: главный представитель прокурора сидела в международном аэропорту Ла‑Гуардиа — из‑за непогоды отменили рейс до округа Колумбия. Теоретически процедуру можно было перенести на следующую неделю, но практически это оказалось неосуществимо: Слу наутро покидал город, а Джонсону на понедельник назначили операцию по удалению грыжи.

Поэтому решили провести допрос как можно скорее — в данном случае в 4.15 дня. Закончили только в девять вечера, и к тому времени все вконец измотались. Хотя, с точки зрения клиента, обмен мнениями прошел наилучшим образом, Эйдриен оказалась не на высоте. На допросе она присутствовала, чтобы предвосхищать и предугадывать любую просьбу шефа — так сказать, была на подхвате, и в этом деле почти провалилась. Сначала она куда‑то засунула речь, с которой босс предполагал обратиться к присяжным, а вскоре получила нагоняй за «мечтательность» во время выступления ее собственного свидетеля.

— Где ты витаешь? — так и сказал Слу. Чтобы быть до конца справедливым, его помощница думала о припадке страха, который днем раньше случился с Дюраном. Тогда Эйдриен и сама едва не запаниковала: все ее существо протестовало при мысли, что она могла стать причиной такого ужаса.

Впрочем, в одном Бонилла прав: не исключено, что Дюран притворяется. Этакий волк в овечьей шкуре, психопат. Вроде того маньяка… Как его звали?… А, Тед Банди. Тоже был хорош собой, как и Дюран. И кажется, у него торчал протез вместо руки, который он вытягивал вперед, взывая к людям о помощи. Банди заманивал жертвы, играя на сострадании, ослабляя их бдительность. Опасный хищник казался уязвимым, вызывал жалость.

Эйдриен так хотелось пойти домой, свернуться в постели калачиком и спокойно уснуть. Однако сейчас это было неосуществимо: Слу сделал предложение, от которого она просто не смогла отказаться.

— Пойдем перекусим — чертовски трудный выдался денек.

— Да, надо отдать должное Джонсону: старик неплохо поработал, — оживился Слу, запивая кусочек нежного зеленого салата глотком мартини.

Эйдриен пожала плечами:

— От него‑то и требовалось сказать, что он ничего не помнит — с такой задачкой и слабоумный бы справился.

Слу хохотнул.

— Да хоть и так… — Он откинулся в кресле и, чуть склонив набок голову, задумался, будто решая участь Эйдриен. Наконец подался вперед и поделился своими наблюдениями: — А ведь ты днем сплоховала. По‑прежнему переживаешь из‑за той истории с сестрой?

«По‑прежнему»?… Да еще и трех недель не прошло, как она умерла. «Из‑за той истории»? Босс говорил так, будто с Никки произошел некий неприятный случай, о котором в приличном обществе и упоминать неуместно.

— Простите, я тогда немного… отвлеклась, — ответила Эйдриен и, покачав головой, заверила: — Такого больше не повторится.

Слу взглянул на собеседницу с неприязнью.

— Эйдриен, если тебе понадобится отпроситься… Я потому говорю, что заметил — вчера днем ты отсутствовала в офисе.

— Мне…

Он поднял руку:

— Не объясняй. Я не хочу допытываться, но если тебе потребуется свободное время…

В ответ Эйдриен покачала головой.

— Ну, в любом случае тебе достаточно только попросить. — Он похлопал ее по руке.

«Только попросить, ой‑ой‑ой… — подумала Эйдриен. — Вот он, твой шанс». Тихо вздохнув, она закусила губу и, взглянув на шефа, улыбнулась. Подняла брови и одарила его широкой, искренней улыбкой, хорошо заученной за время «странствий» по чужим семьям. Никки частенько посмеивалась над сестрой из‑за ее честной, большеглазой улыбки, которая, как заезженная пластинка, всплывала в тяжелую минуту. «Ах, бедная сиротка, — говаривала Никки. — Ее личико так и кричит: “Удочерите меня, пожалуйста”». Только теперь улыбка говорила: «Не сердитесь».

— Я немного рассеянна, — проговорила Эйдриен. — Видите ли, Никки… — Она опустила взгляд на руки, а потом снова посмотрела на Слу. — Она была… хм… последним родным человеком. — Затем, будто испугавшись, что сказала слишком много личного, торопливо добавила: — Не то чтобы мы поддерживали особенно близкие отношения…

— У тебя нет других родственников?! — поразился босс. — И даже родителей? — Глаза его были широко раскрыты, а в тоне подразумевалось, что он находит ситуацию столь же жалкой, сколь и убогой.

Эйдриен пожала плечами:

— Никого больше. Я теперь одна.

— Господи Боже! — воскликнул Слу.

— Да, верно, — сказала она без тени иронии. — И он тоже последний в роду.

До Слу дошло не сразу. Секунда — и тут он запрокинул голову, рассмеялся хорошо отрепетированным смехом, а затем погрозил пальцем:

— Да, не зря говорят, что ты все схватываешь на лету. Что ж, вернемся к делу.

Часы показывали 23.15, когда Эйдриен наконец добралась до дома. Ей пришлось прождать двадцать минут на автобусной остановке, чтобы, к тому времени как она окажется в Маунт‑Плезант, все еще держаться на ногах.

И как обычно, на углу перед забегаловкой «Диаз‑Кантина» болталась подозрительная компания.

Эйдриен нравилась струящаяся из дверей заведения музыка, но каждый раз становилось не по себе от пристальных взглядов мужчин и приглушенных возгласов: «Ai‑iiii — que chicka sabrosa!».[18] И так она лавировала по пути домой, обходя компанию по другой стороне улицы. Будто не по кварталу шла, а плыла по озеру, огибая подводные скалы.

Эйдриен снимала квартиру на Ламонт‑стрит, располагавшейся в спальном районе города и застроенной добротными одноквартирными домами начала века. Дома как близнецы походили друг на друга и смыкались стенами. Многие здания уже давно поделили на несколько квартир. Первые два квартала некоторое время назад отреставрировали, и теперь они производили хорошее впечатление. Однако дальше от центра, ближе к зоопарку, в квартале, где жила Эйдриен, процесс облагораживания затянулся и происходил очагами. Поэтому уровень цивилизованности местного общества опустился в полном соответствии с ценами на недвижимость. Не стоило называть район плохим, но кражи и налеты не считались здесь редкостью, а пешеходы, в особенности женщины, глядели в оба. Поздно вечером местные жители предпочитали возвращаться домой по центру улицы, избегая тротуаров.

Когда здешние дома только строились, в моду вошли специальные аллеи для хозяйственных нужд, которые целой сетью вились в двориках, параллельно главной улице с каждой стороны. Теперь вдоль «служебных аллей» располагались гаражи, сильно разнившиеся по материалам и дизайну: от хлипких, сколоченных на скорую руку сооружений из древесностружечных плит до основательных кирпичных построек с уличным освещением у входа.

Вход в квартиру на цокольном этаже, где жила Эйдриен, находился во дворе дома, построенного в федеральном стиле и напоминавшего уменьшенный Капитолий. А поскольку попасть туда можно было только через гараж, Эйдриен приходилось идти по аллее. Это не составляло труда при свете дня или когда она возвращалась на машине и могла открыть гараж, не выходя на улицу. Впрочем, последнее случалось крайне редко — подобное удовольствие обходилось в двенадцать долларов в день за место на автостоянке. При свете дня квартиросъемщица возвращалась домой тоже редко, главным образом летом. Поэтому прогулка по аллее представляла собой нечто, с чем приходилось мириться почти ежедневно.

Было жутковато, потому что дом находился прямо в центре квартала и соответственно в центре пресловутой хозяйственной улочки. Эйдриен всегда тщательно осматривалась, прежде чем свернуть в тень деревьев. Если вдруг она замечала выпивающую компанию, то заходила с парадного входа и вызывала миссис Спиарз по домофону, а уж та пропускала ее в квартиру через внутреннюю подвальную дверь. Впрочем, Эйдриен такая процедура не слишком нравилась: почти в половине случаев выяснялось, что домовладелица уже легла и не слышит звонка.

В ту ночь аллея оставалась пустынной — по крайней мере Эйдриен никого не увидела: единственным живым существом во всей округе оказался прогуливающийся по забору кот. Поэтому она без приключений добралась до гаража, пересекла крошечный дворик, примыкавший к задней части дома, и открыла ключом дверь своей квартиры. Дверь представляла собой шедевр уродства: ее обили коричневым дерматином, что само по себе неприятно на вид. Так еще и миссис Спиарз попыталась «скрасить» неказистость двери неким подобием птичьего гнездышка. Ненавистная поделка представляла собой кусочек цветного льна, украшенного тесьмой, в котором помещалось плетенное из прутиков гнездо, куда чья‑то заботливая рука уложила яички из папье‑маше. Будь Эйдриен понаглее да посмелее, она с радостью бы спалила гадкую безделушку. Впрочем, девушка все равно, наверное, удержала бы себя, не желая ранить чувства хозяйки. А потому этот предмет продолжал оскорблять эстетические чувства квартирантки, тешившей себя слабой надеждой, что кому‑нибудь придет в голову украсть похабный объект.

И хотя «бомбоубежище», как называли квартирку Эйдриен друзья‑приятели по Джорджтауну, не украсило бы уже ничто, она радовалась своему пусть убогому, темному и тесному, но все равно жилищу, которое ни с кем не приходилось делить. Главное — дешево, сердито и в меру чисто.

Наконец изможденная пчелка‑трудяга оказалась дома, скинула пальто, забросила на диван портфель и тяжело вздохнула. Ее взгляд ненароком упал на пакет из темной оберточной бумаги, что стоял в углу и где по‑прежнему находился прах Никки. Эйдриен мысленно упрекнула себя, что до сих пор даже не распаковала останки сестры. Она вынула деревянный ящичек из пакета и достала урну, а после долго ходила с ней по квартире, пытаясь отыскать подходящее место. В итоге «контейнер с прахом», пользуясь терминологией директора похоронного бюро, оказался возле самой двери на книжном шкафу, а последняя представительница семьи сбросила туфли и отправилась на кухню. Здесь на нее с новой силой нахлынуло чувство утраты: на полу у холодильника стояла пустая миска Джека. Хотя четвероногий питомец пробыл у Эйдриен совсем ничего, она успела привязаться к нему и теперь тосковала по рыжей бестии. Понятно, у Рамона псу гораздо лучше. Но и ей тоже было хорошо с этим мохнатым проказником, который не давал задумываться о грустном — например, куда деть прах Никки. Да, обязательно надо устроить какую‑нибудь церемонию. Это должно быть что‑то личное — только она, сестра, вода и ветер… Но уже не сегодня.

Эйдриен пошла в спальню, надела пижаму и приготовила одежду на утро. Забралась в постель, спряталась под одеялом и пультом включила телевизор — смотреть нечего. Да, после трех чашек настоящего обжаренного кофе в зернах, выпитых при подготовке бумаг к допросу свидетеля, и эспрессо на ужине со Слу так просто не уснешь. На тумбочке у кровати лежала книга — «Ночной поезд» Мартина Амиса. Небольшую тоненькую книжонку Эйдриен читала уже не одну неделю и все не могла закончить — сюжет завязан на суициде: полицейский, друг семьи, пытается докопаться до скрытых мотивов самоубийства женщины. В итоге выясняется, что никакой тайной подоплеки вообще не существует, просто обладательнице прекрасной работы и любящей семьи стало неинтересно жить. Вот такая трагедия.

И опять мысли вернулись к Никки. А каковы были ее мотивы? Это что, из‑за тех гнусных выдумок психотерапевта, который намеренно прививал ей чувство вины и недовольства жизнью? Или Никки с чего‑то вдруг решила, что она — это уже не она и никогда не будет собой после того случая в Европе, когда все пошло кувырком и в душе что‑то надломилось? Или она столкнула в воду обогреватель из‑за чего‑то другого? Скажем, из‑за винтовки в шкафу… Интересно, откуда она взялась и умела ли Никки с ней обращаться? Эйдриен сочла это маловероятным. И вдруг ей пришло в голову, что сестра, убив себя, помешала чему‑нибудь более страшному, например… Предположение не замедлило явиться: «Оружие приобретают для того, чтобы убивать. Возможно, даже не одного человека, а много или очень много — как там, в Колорадо, когда погибли дети. А если сестра попросту возненавидела мир, в котором она была так несчастна, и задумала устроить настоящую бойню, но, ужаснувшись своим желаниям, убила себя?»

Эйдриен взяла другую книгу, не обещавшую никаких зверств. Все равно она так устала, что уже не смогла бы заснуть. Попыталась читать, но мысли постоянно возвращались к Никки. А ведь Бонилла был прав: она действительно почти ничего не знает о сестре, не понимает ее мотивов. Уйдя в могилу, Нико так и осталась для нее тайной за семью печатями. А вспоминая, какие между ними складывались отношения в последнее время, Эйдриен вообще стало совестно. Ведь даже в тот вечер, когда Нико умерла, она втайне порадовалась, что та не открывает дверь. Эйдриен предположила, что Никки забыла об их встрече и отошла куда‑нибудь. Как же она ошибалась!

На тот момент от дружбы двух сестер остались лишь совместные ужины. Да и то каждый раз они ссорились из‑за этих нелепых, извращенных фантазий о сатанистах. Никки ни о чем другом и думать не могла, она все говорила и говорила, как заведенная. В итоге старшая сестра начинала настаивать, что Эйдриен просто прячется от воспоминаний: «Ты не помнишь, потому что не хочешь помнить! Это так типично!» Она ошибалась. Никогда, ни на минуту, Эйдриен не поставила под сомнение правдивость собственных воспоминаний. С ее памятью все в порядке, и она уж точно ни от чего не отказывалась. Перед ее мысленным взором живо представали неизгладимые, абсолютно точные картины прошлого: приемный отец подбрасывает ее на руках; она сидит у него на шее, а он несет ее, придерживая за ноги, и говорит: «Ну, пошли, крошка, только держись крепче». Иногда Эйдриен просила покружить ее, отец брал девочку за руки и кружился вместе с ней, пока у нее в голове не начинало плыть. Порой Дек брал приемную дочь за руки, и она взбиралась ему на грудь, делала кувырок через голову и снова становилась на ноги. В какие только игры они не играли! Эйдриен как наяву слышала тихий грудной голос Марлены, певшую ей колыбельную и укачивавшую в люльке, когда она не могла заснуть: «Тише, малышка, усни».

Неужели эти самые люди в воображении Никки исполняли ритуалы со свечами и снимали на камеру порнографические фильмы о настоящем убийстве? Было бы смешно, если бы не так грустно. И из‑за этого, сама того не желая, Эйдриен вновь и вновь прокручивала в уме бесчисленные эпизоды с участием родителей, изучала их придирчивым оком прокурора, задаваясь вопросом: насколько невинен каждый приходящий на память эпизод? Вот Марлена говорит: «Дай поцелую, и все пройдет…» Было ли это… чем‑то другим? Или когда Эйдриен скакала «на лошадках» на колене Дека и он пел: «Вот как скачут крошки‑леди, иго‑иго‑го». Невинная игра или нечто большее?

«Да, — отвечала себе Эйдриен. — Обычная игра». И несмотря на то, что девушка старалась быть предубежденной, перебирая в памяти картинки из своего детства, они оставались невинны. Дек и Марлена чисты, а их любовь незапятнанна. Она почти ненавидела сестру за то, что приходится смотреть на детство сквозь призму подозрительности. Это само по себе уже является предательством по отношению к Деку и Марлене, осквернением доброй памяти о них.

Эйдриен откинулась на взбитые подушки и вернулась к книге, но та, увы, уже перестала ее занимать. Поэтому не оставалось ничего другого, как заложить страницу закладкой и улечься спать. Эйдриен щелкнула выключателем и задумалась о родственных отношениях и близости сестер. По аллее тихо прошуршали шины, отсветы фар скользнули вверх по стене и пробежали по потолку.

«Не пора ли наконец выкинуть этого Дюрана из головы? Пусть им занимается полиция!» Гражданский иск, по всей видимости, пустая трата времени. Кем бы ни оказался этот человек на самом деле, он не станет выжидать. Теперь ему в городе делать нечего — не сидеть же, в самом деле, дожидаясь разоблачения. Он, наверное, прямо сейчас вещи упаковывает.

«Упаковывает вещи!» — осенило Эйдриен, и она вскочила, вылезла из кровати и включила свет. Если психиатр уедет, он заберет с собой все: одежду, мебель, бумаги. А среди них и историю болезни Никки. Либо заберет, либо уничтожит, а Эйдриен очень хотела получить этот документ. К тому же, как ближайшая родственница, она имела на подобную информацию полное право. Что же делать? Если позвонить Дюрану, попросить историю болезни или послать письменный запрос, у него будет предостаточно времени, чтобы подчистить документ и отдать его в безупречном виде. Оставалось одно: навестить негодяя лично и попросить документ тут же, в его кабинете, не дав найти причины для отказа. Через минуту неплохо подкованная в юриспруденции специалистка придумала и повод для визита.

Эйдриен вылезла из постели, вытащила из портфеля свой фирменный ежедневник «Филофакс», нашла телефон Дюрана и набрала номер. Часы на ночном столике показывали 0.15, и она немало удивилась, когда психиатр поднял трубку после первого же гудка.

— Алло?

«Дурацкая идея, — подумала Эйдриен. — Смахивает на хулиганство».

— Алло? — повторил Дюран.

Она хотела повесить трубку, но вовремя одумалась. Ведь он мог выяснить номер звонящего через справочную, и тогда Эйдриен оказалась бы в весьма неприятной ситуации: истица совершила анонимный звонок в середине ночи.

— Мистер Дюран?

— Да, я слушаю.

— Это Эйдриен Коуп.

— Ах вот как.

— Не хотела вас будить.

— Вы не разбудили: я все равно смотрел телевизор.

— Поверьте, не стану злоупотреблять столь поздними звонками, просто я подолгу задерживаюсь на работе.

— Понятно. — Эйдриен молчала, и Дюран прервал затянувшуюся паузу: — Вы хотели о чем‑то поговорить?

«Давай выкладывай, раз уж заварила кашу», — сказала она себе.

— Во‑первых, я хотела поблагодарить вас за сотрудничество, — снова заговорила Эйдриен.

— Я рад помочь, — ответил психотерапевт.

— Вы не обязаны были соглашаться…

— Мне нечего скрывать, — заверил доктор.

— Я звоню для того, чтобы сообщить вам, что… у меня для вас чек.

— Простите, что у вас?

— Я должна передать вам чек. Видите ли, я ближайшая родственница Никки, и она назначила меня, так сказать, душеприказчицей. Так что я занимаюсь разделом наследуемого имущества, это деньги с ее счета.

— А при чем здесь я?

— Дело в том, что вы упоминаетесь в завещании.

На том конце провода наступила тишина. Наконец Дюран произнес:

— Почему бы вам не оставить чек у себя? Мне совестно принимать эти деньги — как бы там ни было, а пациентку я подвел.

«Да что ты!» — эти слова так и норовили сорваться с языка, однако вслух Эйдриен сказала:

— Я вас очень хорошо понимаю, но, если ваша позиция такова, вы можете пожертвовать эту сумму на благотворительность. В любом случае я хотела бы заскочить и передать вам чек.

Доктор помедлил с ответом и наконец проговорил:

— Вам не сложно будет просто кинуть его в почтовый ящик?

— Не исключено, что именно так я бы и поступила, но у меня к вам еще одно дело. Вы не против, если я зайду в субботу? Всего на пару минут?

На заднем плане кто‑то заливисто рассмеялся: в комнате работал телевизор.

После некоторых раздумий собеседник ответил.

— Какова вторая причина? — сказал он ничего не выражающим голосом, точно робот.

Эйдриен глубоко вздохнула и, к своему собственному удивлению, ответила:

— Вообще‑то я хотела отказаться от иска — просто поговорим о Никки.

Психиатр некоторое время не отвечал — Эйдриен даже показалось, что он больше поглощен происходящим на телеэкране, чем беседой по телефону. Затем он отозвался:

— Завтра мне надо уехать по делам с самого утра, а потом до ленча у меня прием.

— Вы к часу освободитесь?

— Скорее всего да, — ответил Дюран, и в трубке послышался очередной взрыв смеха.

— Тогда до встречи, — бодро проговорила Эйдриен. — Ровно в час.

Дата добавления: 2015-05-19 | Просмотры: 484 | Нарушение авторских прав