АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Монреальский синдром 18 страница

– Ты занималась делом о похищении детей. Ты охотилась за психопаткой, представлявшей собой чистейший тип извращенки. И я был таким же, как ты, Энебель. Мою жену, мою собственную жену, похитил убийца того же типа за шесть месяцев до того, как она родила Элоизу. Я охотился за ним круглыми сутками, не различая дня и ночи, для меня не существовало на свете ничего, кроме охоты за ним. Пока длилась эта охота, я терял друзей, я видел, как дорогие мне существа гибнут у меня на глазах от руки сумасшедшего. – Он качнул головой в сторону стены. – Моя соседка‑гвианка умерла из‑за меня… Когда я нашел Сюзанну, когда увидел ее привязанной к столу, я едва ее узнал. Она перенесла такое, чего ты, даже ты не сможешь вообразить. Такое… такое, чего не должно случаться ни с одним человеком.

Люси чувствовала, что он на пределе, что еще минута – и рухнет. Но нет, он выдержал, собрался, он был сделан из материала, которого не пробить никакой пуле.

– Больше она никогда уже не была такой, как раньше, и рождение нашей девочки ничего не изменило. Почти все время Сюзанна сидела с пустым, ничего не выражающим взглядом, и даже если между двумя приемами лекарства в глазах и вспыхивала искорка, то тут же гасла.

Мертвая, давящая тишина. Люси было не под силу представить себе, какую боль испытывает этот человек. Одиночество, открытый перелом души, непрерывно кровоточащая рана… Люси подумала, что, может быть, впервые за все последние годы он не хочет больше чувствовать себя одиноким, да, он хочет, чтобы кто‑нибудь побыл с ним, пусть даже совсем недолго, пусть всего лишь с вечера до утра. И как бы ни был темен окружающий его мир, Люси поняла: ей радостно оттого, что сейчас она с ним рядом.

Шарко залпом допил виски и встал.

– Я ходячая пародия на все худшее, что только может испытать полицейский, я битком набит мучениями и таблетками, я убивал и был ранен столько раз, сколько получалось, но я пока держусь. Вот он я, стою перед тобой на собственных ногах.

– Я… я не знаю, что сказать… Мне очень жаль…

– Ну и помолчи, вокруг и без тебя полно скорбных и безутешных.

Люси нерешительно улыбнулась ему:

– Тогда попробую извлечь урок.

– Отлично. А теперь, думаю, пора спать. Завтра у нас тяжелый день.

– Да, пора…

Шарко двинулся было к двери, но задержался.

– Хочу тебя попросить об одном одолжении, Энебель. Об услуге, о которой не мог бы попросить никого, кроме женщины.

– Давайте, а потом я задам еще один вопрос, последний… Говорите – я слушаю.

– Можешь завтра утром, ровно в семь, включить душ в ванной? Тебе не обязательно под него залезать, просто подержи включенным. Да нет, конечно, если хочешь, можешь и залезть под него, я хотел сказать, что мне важно услышать, как в ванной шумит вода.

Люси сначала заколебалась, пытаясь понять, потом сообразила, посмотрела на фотографию Сюзанны и кивнула:

– Хорошо, я это сделаю.

Шарко попробовал улыбнуться:

– Давай теперь ты. Что у тебя за последний вопрос?

– С кем вы говорили там, на вокзале? С кем якобы вели переговоры о том, чтобы я могла переночевать в вашей квартире?

Он ответил только несколько секунд спустя:

– Компьютер в той комнате… Можешь использовать для поиска. Достаточно нажать на «пуск», никаких паролей. Зачем мне пароль?

Фильмы безумца…

Люси чуть ли не полночи шарила по Сети, и эта оценка оказалась единственной, какую она могла бы дать творениям Жака Лакомба, человека со стальным взглядом и прямой, узкой и тонкой, как лезвие, чертой сжатых губ. Оцифрованный снимок выложил в своем блоге один из поклонников Лакомба, датировав его 1950 годом и сообщив, что сделан он на каком‑то вечере, где режиссер появлялся на публике в последний раз. Ослепительный сам по себе смокинг сидит кое‑как, в руке бокал, волосы зализаны назад, а во взгляде прямо в объектив такая сила, что Люси, встретившись с ним, вздрогнула. И не только сила… еще и что‑то губительное…

Некоторые поклонники пытались составить биографию своего кумира, но все попытки заканчивались одним и тем же: в 1951 году, после бурного съемочного периода в Колумбии и проблем с французским правосудием, Жак Лакомб исчез, и исчез бесследно. Только часть его произведений – считалось, что по крайней мере больше половины утрачено, – сохранилась и распространяется в узком кругу его фанатов. От этой темной личности не осталось ничего, кроме нескольких короткометражек, длительность которых чаще всего не превышает десяти минут, и все эти короткометражки, по мнению, киноманов, относились к жанру «crash movies».

«Мусорные фильмы»… Снятые между 1948 и 1950 годом, до отъезда в Колумбию. Судя по комментариям пользователей, знатоков кино, единственной целью серии из девятнадцати короткометражек было показать то, чего до тех пор никогда в кино не показывали, – и фанаты считали это своего рода художественным подвигом. Лакомбу было наплевать на выгоду, которую могли бы принести его работы, его интересовала только реакция публики: останется ли зритель пассивным, видя изображение? Как зритель отнесется к действию на экране, к рассказанной ему истории? Что будет делать во время просмотра? Вуайерист ли он? Гипнотизируют ли его эротические сцены? А кроме того – терпим ли он к форме, которую диктует концептуальный кинематограф. Лакомб менял привычный взгляд на вещи и выворачивал наизнанку все законы кино. Такая вот постоянная необходимость придумывать что‑то новое, нарушать порядок, поражать…

Еще Люси обнаружила, что тот самый белый кружочек справа вверху, на который ей указал в свое время старик‑реставратор, присутствует в каждом из девятнадцати мини‑фильмов, и догадалась, что это, скорее всего, был знак, клеймо изготовителя, выбранное для себя Жаком Лакомбом, его подпись. Роясь в Сети дальше, она нашла описания и нескольких технических приемов режиссера: каше, игра с зеркалами, двойная экспозиция… Кое‑кто выдвигал гипотезу и по поводу белого кружочка. «Слепое пятно» – так они называли его, используя офтальмологический термин, обозначающий небольшой участок сетчатки глаза, где не образуется изображения, поскольку отсутствуют колбочки и палочки: здесь, на этом участке, зрительный нерв только еще соединяется с глазом и пока не делится на мелкие разветвления, снабженные светочувствительными элементами. На сайтах предлагалось даже провести эксперимент:

Если, закрыв левый глаз, правым пристально смотреть на белый квадратик и медленно приближаться к изображению, на расстоянии примерно пятнадцати сантиметров от него вы обнаружите, что черный кружок исчез из виду. Люси была несказанно удивлена таким изъяном человеческого зрения. Не означает ли это, что Жак Лакомб, подписывавший каждый фильм таким образом, хотел сказать: глаз – инструмент несовершенный, и есть немало способов обмануть его? Не заявлял ли он, что, снимая свои ленты, рассчитывает именно на несовершенство органа зрения? По сути, за этими его мини‑фильмами наверняка стоят первые опыты извращенной, больной души. Сознания, одержимого воздействием изображения на человека. Стремящегося доказать его, изображения, силу, его власть, его разрушительную мощь. Фантазер, прорицатель, опередивший время.

Оторвавшись от компьютера, Люси вытянулась на диване и полузакрыла глаза. Теперь она лучше понимала, почему Лакомб так и не пробился, так и не сделал карьеры. Его «мусорные фильмы» никого не заинтересовали, они вызывали только скуку, глухое раздражение, казались странными – и все. Ну, кто пойдет смотреть четырехчасовой фильм под названием «Спящий», в котором и не показывается ничего, кроме спящего человека? Фильм, где движение поднимающегося и опускающегося века, снятое на скорости тысяча кадров в секунду, медленно прокручивается на экране в течение трех с лишним минут? Или вот еще был «Фильм № 12», где подсчитывалась и показывалась каждая из секунд в двенадцати минутах, которые продолжалась лента, сводившаяся в конечном счете к простой демонстрации цифр… Фильмы Лакомба были такие же сдвинутые и такие же недоступные пониманию, как рассудок их автора.

Когда зазвонил будильник, Люси лежала, закинув руки за голову, и смотрела в потолок. 6.55. Хорошо, если она проспала час или два. Обычная ночь полицейского. Она встала и на ощупь двинулась к ванной. Все тело затекло. Она широко, но беззвучно зевнула. День обещал быть трудным.

В невероятно чистой ванной комнате царил безупречный порядок. Новенькая зубная щетка в стаканчике, исключительно ровно сложенные голубые полотенца на вешалке, опасная бритва со сверкающим лезвием, до блеска отмытая ванна с душем на высокой стойке. Есть и аптечка – маленький шкафчик, способный рассказать о жизни куда подробнее, чем долгие объяснения. Люси посмотрелась в зеркало на дверце. Она могла бы заглянуть в аптечку, узнать, какие там лекарства, еще глубже проникнуть в душу Шарко… А правда, что он там прячет, за дверцей? Антидепрессанты? Стимуляторы? Транквилизаторы? Или, может быть, просто витамины и аспирин?

Она вздохнула и включила душ. Вода билась об эмаль ванны с сильным холодным шумом. Люси поняла, зачем Шарко просил ее это сделать: ему хотелось воскресить в себе, когда он будет еще наполовину во власти сна, ощущение присутствия жены.

И поверить, что она здесь – пусть на долю секунды.

Люси оставила воду течь, а сама тихонько пошла в гостиную. Чуть позже услышала, как хлопнула дверь… Душ умолк… Еще двадцать минут, и пошли по рельсам маленькие поезда…

Потом появился элегантно одетый Шарко. Белая рубашка в тонкую голубую полосочку, галстук, серые фланелевые брюки. Он прошел на кухню, оставив в гостиной запах туалетной воды, Люси принюхалась: «Фаренгейт». Франк излучает спокойную силу, он прекрасно держится, ах, как давно ей недостает рядом всего этого… Люси провела по лицу руками и снова беззвучно зевнула.

Шарко включил радио. Зазвучала веселая музыка. «Dire Strait»,[25]это здорово!

– Не спрашиваю, хорошо ли ты спала… Кофе хочешь?

– Черный без сахара, спасибо.

Он вставил капсулу в кофемашину, включил ее, глядя на Люси, как ей показалось, не слишком‑то дружелюбно. Когда их взгляды встретились, отвернулся к кухонному шкафу, достал ложечку.

– Думаю, насчет Лакомба ничего особенного не нашла, а то ведь не постеснялась бы разбудить меня посреди ночи?

Люси с улыбкой подошла к нему.

– В общем‑то да, к тому, что сообщила Жюдит Саньоль, мне добавить почти нечего. Загадочный тип, растворился в воздухе в пятьдесят первом… С тех пор никаких сведений. Я попыталась еще поискать по словам «синдром Е», побывала и на научных, и на медицинских сайтах. Нет, ничего. А раз ничего нельзя найти в Интернете, значит, это очень сильно засекречено.

Шарко протянул ей чашку и отошел к кухонному окну полить комнатное растение.

– Тебе надо немного освежиться. Мне давно не приходилось видеть только что проснувшуюся женщину, но я точно могу сказать, что сегодня ты выглядишь не лучшим образом.

– Потому что всю ночь лежала и думала.

– Понятно.

– Нам надо лететь в Канаду, комиссар…

Шарко поколебался, потом, поставив на подоконник кувшин с водой, сказал хмуро:

– Ты что же думаешь, меня не преследуют лица этих детей? Я видел, как им страшно, видел их обезумевшие глаза, их жесты… Я понимаю, что те, кто стоял за камерой, делали с детьми нечто чудовищное. Но наша работа, Люси, это настоящее время, настоящее – не прошедшее. В настоящем тоже хватает дерьма. А кроме того, пока у нас нет никаких конкретных данных, которые позволили бы узнать, что случилось с детьми дальше.

– Вот именно что есть, я кое‑что отыскала в Сети! В пятидесятых годах Монреаль был очень католическим городом, и там было полно сиротских приютов. Каждого ребенка, который проходил через такое учреждение, регистрировали и заводили на него справочную карточку, которая хранилась в государственном городском архиве. У Монреальского архива есть сайт, где написано, что вход туда свободный и можно на месте просмотреть любые единицы хранения. Там все разобрано, классифицировано, во всем полный порядок…

– Вот только нет никакой гарантии, что поиски надо вести именно в Монреале.

– Фильм снимался в Монреале, анонимный звонок был из Монреаля, манера говорить у девочки, по словам специалистки, тоже монреальская. И не забудьте, что Жюдит Саньоль рассказывала нам о старой заброшенной фабрике под Монреалем. Если ищешь кого‑нибудь в архиве, лучше знать его имя, но иногда достаточно и года. Кроме того, в архивных делах есть фотографии, и мы могли бы…

– Все, что мы имеем, – это год производства старого фильма и несколько фотографий девочки, вернее, распечатанных кадров. Черно‑белых, плохого качества.

– Нет, у нас есть еще имя. Лидия. Полагаю, это девочка, ровесница героини фильма. Может быть, они жили в одной комнате? Год, имя, фотография – это уже немало.

– Ну да…

– Мы продвигаемся черепашьим шагом, но мы тем не менее продвигаемся. Можно распечатать фотографии еще нескольких девочек, тех, что были в комнате с кроликами. На некоторых планах видны качели, столовая, кусочек сада – возможно, это позволит опознать здание приюта. Не так уж много, но лучше, чем ничего. Если нам удастся установить, кто эта девочка или кто ее товарки, появится шанс разобраться и во всем остальном.

Шарко взял в руки свою чашку с кофе и поднес ее к губам. Сделал большой глоток.

– Канада – это далеко, это дорого. Мне надо подумать.

Зазвонил мобильный комиссара. Это был Леклерк.

Глава управления по борьбе с преступлениями против личности сразу, без подходов, взял быка за рога.

– У меня две новости: плохая и хорошая. С какой начинать?

Шарко переключил телефон на громкую связь.

– Со мной сейчас лейтенант Энебель.

– Что?! Она у тебя?!

– Она провела ночь в отеле, но сейчас она тебя слушает. Давай начинай с плохой.

Люси предпочла пропустить его ложь мимо ушей – таковы правила игры. В трубке прозвучал низкий голос, тон был серьезный, без тени улыбки:

– Здравствуйте, лейтенант Энебель.

– Добрый день, месье…

Леклерк откашлялся.

– Я получил ответ из Квебека, из Главного управления полиции. Насчет Жака Лакомба. Он умер в пятьдесят шестом году. В его квартире нашли тогда сильно обгоревшее тело и пришли к выводу, что это был несчастный случай. Лакомб жил в Монреале.

Шарко закусил губу.

– Несчастный случай… А известно, где он был и что делал до того?

– Известно, канадцы кое‑что нарыли. Если коротко, в пятьдесят первом году он обосновался в Вашингтоне и в течение двух лет работал там киномехаником в небольшом кинотеатре. В тысяча девятьсот пятьдесят третьем перебрался в Монреаль и там тоже работал киномехаником.

Шарко минутку подумал.

– Как‑то все очень нелогично получается, если вспомнить, насколько поспешно он уехал из Франции, как хотел сделать карьеру в кино, да и таланта у него не отнимешь… К тому же нам известно, что в пятьдесят пятом он снимал кошмарный фильм с участием детей. Одно с другим не вяжется, и что‑то за этим стоит. Лично я не верю ни в какой несчастный случай. Он погиб в пятьдесят шестом, сразу же после съемок, и это не может быть простым совпадением. Что еще можно узнать о его прошлом? Где еще покопаться? Кто может заняться расследованием обстоятельств этого мифического несчастного случая?

– Никто. Кому это надо? Американцам, канадцам или нам, французам? Придется же открывать дело по факту, имевшему место пятьдесят лет назад! А для того, чтобы открыть дело, сам знаешь, требуется доказанное убийство. Ну и не забудь о сроке давности. Нет, мы ничего не можем сделать.

Шарко вздохнул, оперся на стол.

– Ладно… А хорошая новость?

– Пришли результаты анализов ДНК, и появилась возможность опознать одно из пяти тел. Труп с содранной кожей и пулей в плече.

Люси обратила внимание на то, как засветились глаза комиссара.

– Ну и кто же это такой?

– Мухаммед Абан двадцати шести лет. Досье полтонны весом. Золотая юность расцвечена драками, наркотиками, кражами, рэкетом. В конце концов его посадили на десять лет за изнасилование, совершенное при отягчающих обстоятельствах, плюс тяжкие телесные повреждения.

– Точнее.

– Его жертвой стала женщина двадцати лет, она чуть не погибла: в знак благодарности за проведенную с ним ночь он поджег девушке половые органы. Ему тогда было шестнадцать лет.

– Славный какой мальчик…

– Ему сократили срок за примерное поведение, и одиннадцать месяцев назад он вышел из тюрьмы – той, которая во Френе.

Шарко сжал телефон так, что пальцы побелели. Впервые с тех пор, как началось расследование, у них появилось нечто конкретное.

– Его последний адрес?

– Он жил у брата Хакима в Аньер‑сюр‑Сен.

– Дай мне точный адрес.

– Думаешь, мы только тебя и ждали? Команда Переса уже в пути и скоро будет на месте. Это их работа, не твоя. Приходи лучше сюда, у меня на столе – начало списка гуманитарных организаций, представители которых были в Каире в девяносто четвертом году, когда там убили девочек.

– Это может подождать.

Шарко повесил трубку. Люси бродила по комнате, покусывая палец.

– Ну и что скажешь, Энебель?

– Лакомб погиб во время пожара через год после того, как сделал фильм. В течение года, предшествовавшего его смерти, анонимный даритель прислал копию фильма в канадскую Синематеку. А если Лакомб почувствовал, что его жизни что‑то угрожает? И сделал несколько копий фильма, и разослал эти копии в разные архивы, с одной стороны, чтобы замести следы, а с другой – чтобы это распространялось, как вирус… Мы же видели, с какой скоростью бобина перемещалась из рук в руки, из коллекции в коллекцию.

Шарко кивнул, девчонка явно не бездарна.

– Лакомб на свой лад уберег сотворенное им сокровище. Запустил его путешествовать по свету, дав ему возможность существовать, а стало быть, в один прекрасный день оказаться расшифрованным и понятым. Да, вполне вероятно.

Люси кивнула. Мало‑помалу кусочки пазла становились на свои места, пусть даже пока не разгадать картины в целом. Шарко быстро набрал номер на мобильнике.

– Кому вы звоните?

– Бывшим коллегам по дому тридцать шесть, хочу получить адрес Абана. Не задерживайся в ванной. Через десять минут я доставлю тебя к станции скоростного метро, поедешь домой.

Люси расправила измятую майку.

– Нет, не думаю. Лучше поеду с вами.

Аньер‑сюр‑Сен… Чистенький городок, симпатичный центр, славные магазинчики… Вокруг и выше – куда менее радостно: вместо зелени – бетон, в небе – стальные птицы, взлетевшие с аэродрома Руасси, бесконечные ряды мышино‑серых домов, закрывающие горизонт. Парижский пригород во всей красе. И посередине – река…

Шарко и Люси вышли из метро на станции «Габриэль‑Пери» и, торопясь, двинулись к западу. Хаким Абан, брат одного из пяти убитых под Граваншоном, не имел судимостей и работал ночным сторожем в большом супермаркете. Этот, по‑видимому, вполне нормальный парень, жил на четвертом этаже мрачного, малопривлекательного дома. Подростки, валявшиеся на клочке поросшей травой земли у подножия башни, отметили появление Люси свистом, впрочем вполне беззлобным.

Черты лица человека, открывшего им дверь, были резкими, заостренными, такие часто встречаются у жителей Средиземноморья. Лицо словно высеченное из камня, а тело – крепкое, мускулистое. Судя по всему – любитель тяжелой атлетики и культуризма. Шарко заговорил первым:

– Хаким Абан?

– А вы кто такой?

К великому удовольствию Шарко, парни из судебной полиции здесь еще не побывали. Он мысленно похвалил себя за скорость и достал служебное удостоверение. Абан был в шортах и белой футболке с надписью: «Зеленый след в Фонтене».[26]

– Мне надо задать вам несколько вопросов о вашем брате Мухаммеде.

Араб не сдвинулся с места, так и стоял, загораживая собой вход в квартиру.

– Что он еще натворил?

– Он умер.

Хаким Абан пошатнулся, потом сжал кулаки и изо всей силы ударил ими о притолоку.

– Отчего?

Шарко не стал входить в детали:

– Похоже, от пули. Его тело нашли зарытым в землю в промышленной зоне департамента Сен‑Маритим. Можно теперь войти?

Хозяин квартиры чуть сдвинулся, пропуская незваных гостей в прихожую.

– Сен‑Маритим… Как его туда занесло?

Ни слезинки, но видно было, что новость потрясла Хакима – на мгновение ноги отказали, и он вынужден был присесть на кушетку у стены.

Полицейские, не дожидаясь приглашения, прошли в комнату.

– Это рано или поздно должно было случиться… Кто его убил?

– Пока не знаем. А у вас нет никаких мыслей по этому поводу?

– Нет… У него было столько врагов – и здесь в городе, и в других местах.

Люси быстро огляделась. Телевизор с плоским экраном, игровая приставка, везде гири, гантели, диски для штанги… слишком много всего для такой маленькой квартирки. Она заметила рамку с фотографией, подошла ближе, посмотрела, нахмурилась:

– Вы с братом – близнецы?

– Нет, погодки. Мухаммед на год младше меня и на два или три сантиметра выше. Но лицом мы похожи – да, как две капли воды… Когда я говорю «мы похожи», речь идет только о внешнем сходстве, что же до всего остального – у меня нет и никогда не было с ним ничего общего. У Мухаммеда чердак давно был не в порядке, он много глупостей делал.

– Когда вы виделись в последний раз?

Хаким Абан смотрел в пол, и глаза его были пустыми.

– Месяца через два или три после того, как он вышел из тюрьмы. Да… вскоре после Нового года. Мухаммед явился сюда, он плакался мне в жилетку и говорил, что хочет измениться, вернуться на путь истинный. Но я никогда всерьез в такое не верил. Этого быть не могло.

Вскоре после Нового года… Значит, тела в промышленной зоне под Граваншоном были закопаны меньше семи месяцев назад. Шарко догадывался, какой ответ получит на следующий вопрос, но все‑таки хотел услышать эти слова из уст брата Мухаммеда.

– Почему не верили?

– Потому что такие парни, как он, не способны остановиться. Мне показывали фотографии той девушки, которой он сжег все между ног. Это было давно, но фотографии так и засели у меня в башке. То, что сделал мой брат, бесчеловечно! – Хаким вздохнул. – Последний раз брат жил тут у меня примерно неделю, да, да, как раз неделю… Он ушел с несколькими шмотками в рюкзаке где‑то в середине января…

Араб помолчал.

– Никогда, ни на секунду я не верил, что он это сделает. И не ошибся.

– Что он сделает – что?

Хаким Абан опять вздохнул, встал, выдвинул ящик, достал оттуда измятую брошюрку и протянул ее Шарко.

Сердце комиссара на миг замерло, потом забилось снова.

Все прояснилось за долю секунды.

В брошюрке воспевались подвиги Иностранного легиона.

Шарко встретился взглядом с глазами потрясенной не меньше его самого Люси.

Хаким вернулся на кушетку, бессильно свесил руки между могучих бедер.

– Когда Мухаммед был еще в тюрьме, он нашел эту книжонку в каком‑то глянцевом журнале, знаете, как рекламные буклеты туда вставляют… Ну и все. Послушать его – так не захочешь, а поверишь, что рука судьбы, что откровение, все такое. В общем, он решил записаться в этот Легион. Покончить с прошлым – как не бывало. Сменить имя и все начать с нуля. Как же, как же…

Он взял в руки фотографию с братом, долго в нее всматривался.

– Дурачок, зачем ты умер?

В глубине души Шарко ликовал. Иностранный легион!.. До чего же четко все соответствует открытиям последних дней!.. Люси тем временем продолжала допрос:

– Есть ли у вас хоть какие‑то доказательства, что брат записался в легионеры? Он с кем‑то переписывался, кому‑то звонил, или ему звонили? Покупал железнодорожные билеты… на юг?

– Например, в Обань?[27]– уточнил Шарко.

Араб покачал головой:

– Нет, я же только что сказал, никуда он не завербовался. Я знал, что он на это не способен. Чересчур неуравновешенный, непоследовательный. Для него не было никаких авторитетов, Мухаммед просто не выносил, когда им командуют. Ну разве можно представить его легионером? Вот как‑то возвращаюсь я с работы, а Мухаммеда и след простыл. Даже брошюру свою не взял с собой. Не попрощался со мной, ничего… Я так и знал, что рано или поздно, но полиция ко мне наверняка нагрянет…

Комиссар играл желваками, уставившись на страницу рекламного проспекта с фотографией солдата в белой форменной фуражке. Легионер – вся грудь в медалях – гордо позировал перед камерой. Шарко был уверен, что парень все‑таки записался в Легион, но ему не хватало убедительных доказательств. Наверняка записался, пусть даже брат думает, что такого не может быть!

– У вас есть родственник, может быть, друг или хороший знакомый, к которому Мухаммед мог отправиться, уйдя отсюда, или с кем мог хотя бы поговорить перед отъездом?

– Никого, кроме пропащих парней, у него в друзьях даже и не представляю…

Шарко продолжал размышлять. Все постепенно становилось на свои места, но оставалось одно противоречие: зачем отрезать кисти рук, срезать татуировки и вырывать зубы у человека, которого так легко опознать по ДНК? Как бы там ни было, в Легионе не могли не знать, что за Мухаммедом тянется шлейф тяжких преступлений. Конечно, они пренебрегают прошлым своих рекрутов, но тем не менее тщательно проверяют их, прежде чем оформить документы о вступлении. Наверняка им было известно и о том, что все данные об этом парне есть в Национальной картотеке, и о том, что именно он успел совершить.

Разве только…

Темные глаза Шарко снова обратились к фотографии двух братьев.

– Думаю, мой вопрос покажется вам странным, но ответьте: у вас не пропало примерно тогда же, когда и брат, удостоверение личности?

Хаким кивнул:

– Действительно, пропало. Потерял его на работе или на улице. А как вы догадались?

Шарко не ответил. Люси была поражена не меньше, чем хозяин квартиры. А у комиссара теперь все сходилось, на все вопросы нашлись ответы, его уверенность росла. Он протянул руку арабу, попрощался с ним. Люси тоже.

– Скоро к вам придут наши коллеги из Руана, они зададут куда больше вопросов и все запишут. Не беспокойтесь – это нормально.

Прежде чем выйти вслед за Люси, он обернулся к Хакиму, который так и сидел на кушетке:

– Кстати… У вашего брата нашли под кожей в районе шеи крошечный кусочек пластика. Не знаете – какие‑то хирургические операции он перенес?

– Нет‑нет.

– А в больнице лежал когда‑нибудь?

– Не думаю. Нет, ничего об этом не знаю.

– Спасибо. Обещаю, что вы все узнаете. И виновные за все заплатят, я лично прослежу за этим.

Шарко тихо закрыл за собой дверь.

Люси и Шарко сидели за столом на кухне в Л’Аи‑ле‑Роз. По дороге они накупили выпечки, и, пока комиссар, выбравший себе шоколадную булочку, аккуратно обмакивал ее в кофе, Люси принялась за круассан. Впервые за несколько дней по небу за окном плыли белоснежные облака.

Проглотив очередной кусок сдобы, Шарко заговорил:

– Ну что ж, все сходится. Тела, которые невозможно опознать, – это, безусловно, трупы иностранцев, приехавших за свой счет во Францию с единственной целью: во что бы то ни стало стать легионерами. Частый случай для Иностранного легиона.

– Угу, убийцы, постаравшиеся сделать идентификацию своих жертв невозможной, действовали вполне профессионально, да и трупы спрятали продуманно… И то, как Люк Шпильман описал своего посетителя, человека в армейских ботинках… Да, это дело рук военных.

– И не забывай, что, судя по анализу волос, трое из убитых незадолго до смерти перестали употреблять наркотики. Это ясно говорит о том, что парни покончили с прошлым и что с некоторых пор ими управляли железной рукой. С тех пор, как началась их проверка в вербовочном пункте. Документы при входе отбираются, и, пока длятся проверки, кандидатам в легионеры не дозволяются никакие отношения с внешним миром. Новобранцы.

Комиссар прикончил свою булочку. Он выглядел вполне здоровым и даже почти счастливым.

– А что за история с пропавшим удостоверением личности? – спросила Люси.

– Так ведь ясно! Все вполне логично. Мухаммед Абан был человеком неуравновешенным, с таким, как у него, количеством судимостей никто его в Легион не принял бы. Вербовщики в Обани не обращают внимания на практически любые правонарушения, но их не устраивают те, кто совершил тяжкие преступления: убийства, грабежи, разбой, не устраивают люди с серьезными извращениями. Они не хотят проблем с Интерполом. Ну и Абан схитрил, подменил документы.

– Украв удостоверение брата?

– Да конечно же! Все, что нужно предъявить в приемном пункте Иностранного легиона, – это удостоверение личности, выданное государственным учреждением и действительное на данный момент. Не более того. Это удостоверение и остается на срок контракта единственной связью между прошлым и будущим легионера. Потому Мухаммед Абан недолго думая выдал себя за брата. Они похожи как две капли воды, вербовщикам даже в голову не пришло что‑то заподозрить: перед ними стоял человек с идеальной биографией, без единой судимости.

Шарко сиял. Люси вдруг увидела его уверенным в себе, жизнерадостным, снова обретшим вкус к расследованию, рвущимся на поле боя. А он между тем, прихлебывая кофе, задумался снова:

Дата добавления: 2015-05-19 | Просмотры: 527 | Нарушение авторских прав