АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Массаж для ребенка (детей). Как правильно делать массаж детям (ребенку). Массаж грудным детям (грудному ребенку) 7 страница

Линден берет меня под руку, и мы, минуя розарий, направляемся в апельсиновую рощу. От вчерашнего праздника не осталось и следа, и я наконец вижу, что это за место: неухоженное, дикое и удивительно красивое. Вот бы устроиться здесь на одеяле с книжкой. Теперь ясно, почему Роуз проводила тут столько времени. Интересно, в тот день, когда она впервые потеряла сознание, она сразу догадалась, что больна? Надеялась ли, укрывшись в тени усыпанных нежными белыми цветами апельсиновых деревьев, уйти из этого мира тихо, не мучаясь невыносимыми болями?

Ветер убаюкивает меня, шелестя листвой. На душе становится легко. Я больше не злюсь.

— Она здесь, — как будто читая мои мысли, говорит Линден.

— Угу… — соглашаюсь я.

Мы не торопясь идем по едва различимой тропинке. Хотя тропинка — громко сказано, одна примятая трава да грязь. Здесь нет ни искусственных прудиков, ни скамеек, ни уютных двухместных качелей. Резкие порывы ветра выхватывают слова прямо изо рта. Вижу, что Линден хочет мне что-то сказать. В минуту затишья он останавливается и берет меня за руку. От холода вся кожа у меня на костяшках пальцев потрескалась, а его ладони гладкие и влажные.

— Послушай, — начинает он, в лунном сиянии его глаза мерцают зеленым светом. — Я разделю эту рощу с тобой. Куда бы ты ни захотела поехать, просто скажи, я не буду возражать. Вот только это место для меня свято, понимаешь? Я не позволю тебе использовать его против меня.

Он говорит это спокойно, твердым тоном, но все продолжает сжимать мою руку. Его голова чуть наклонена вперед, взгляд не отрывается от моего лица. Выходит, он все знает. Понял, с какой целью я предложила провести здесь праздник, но руки на меня не поднял, не избил за неповиновение, в отличие от своего отца, жестоко наказавшего Габриеля. Почему? С чего вдруг человек, выкравший трех девушек из их родного дома, решил проявить такую доброту?

Сжимаю обветрившиеся губы, борясь с желанием попросить его, если уж он так расщедрился, отправить меня домой, на Манхэттен. Нельзя, чтобы он догадался о моих надеждах на побег. Узнает — никогда меня не отпустит. Откровенность в мои планы не входит.

— Я правда не хотела сделать тебе больно, — объясняюсь я. — Ревновала, наверное. Ты не обращал на меня никакого внимания, и я подумала, что, если праздник пройдет в роще, тебе станет полегче. Устроим что-нибудь вроде поминок по Роуз. А после ты мог бы начать с нами тремя новую жизнь.

Такого он совсем не ожидал. Моя ложь так его растрогала, что мне на мгновение становится не по себе. Очень жаль, что приходится использовать имя Роуз в то самое время, когда ее остывшее тело кромсают в подвале, без сожалений уродуя, изничтожая ее красоту. Однажды днем Роуз, разметавшись на кровати в лихорадочном полузабытьи и едва-едва сохраняя крупицы сознания, заставила меня пообещать, что я позабочусь о Линдене. Слово то я дала, но сдерживать его не собиралась. Может, хоть эта ложь послужит ему слабым утешением в тяжелую минуту.

— Я хотел ее похоронить, — говорит он, — но отец сказал, что не стоит этого делать. Объяснил, что мы не знаем, может ли ее вирус… — у него перехватывает горло, и он на несколько секунд замолкает, — может ли он заразить почву. Он отдал мне только ее прах.

Жду, что он упомянет ребенка, чьи останки тут развеяны, но Линден молчит. Есть тайны, в которые он меня посвящать не желает. А может, обсуждать этого ребенка просто выше его сил.

— Ты хочешь развеять его здесь? — спрашиваю я.

— Уже, — отвечает он. — Вчера вечером, как закончился праздник. Подумал, это подходящее время с ней попрощаться.

Видимо, сделал это сразу после свидания с Сесилией. Даже ее слепое обожание не может унять его тоску. Не говорю ни слова. Сейчас не время вспоминать Сесилию. Вместо этого мы разворачиваемся и рука об руку, как настоящие супруги, направляемся обратно к увитой плющом громаде особняка. Думаю о листке плюща, что заложила между страницами любовного романа то ли со счастливым, то ли с трагическим концом, но одна мысль мне все не дает покоя: чей же прах на самом деле прошлым вечером развеял Линден?

В последующие дни мы ужинаем все вместе: Линден и три его жены. Ночует он, как правило, у меня. Мы только разговариваем и спим. Ему нравится лежать на моем одеяле и наблюдать за тем, как я натираю кремом руки, расчесываю волосы, задергиваю шторы и пью свой вечерний чай. Я не возражаю против его присутствия. Знаю только, что Дженна бы этого не вынесла. И от Сесилии его лучше держать подальше: она позволит ему сделать с собой все что угодно, а меня так напугало то, какой неожиданно хрупкой она выглядела наутро после праздника. Вижу, как она мучается от ревности, ведь сейчас он остается у меня. По-моему, это ее совершенно не касается, поэтому все расспросы Сесилии предпочитаю пропускать мимо ушей. На самом деле мы с Линденом даже не притрагиваемся друг к другу. Лишь прикосновение его пальцев к моим волосам изредка тревожит тонкое полотно моих сновидений.

Перед сном он часто мне о чем-нибудь рассказывает. Габриель стал приносить мне завтрак в то же время, что и другим женам. Завтрак теперь сервируют на двоих. Линден часто заказывает что-нибудь неожиданное, например чашку сиропа или виноград, который он ест, поднося ко рту целую гроздь и откусывая от нее по ягодке. Мне очень не хватает Джун Бинз, Габриель их больше не приносит. Еще я скучаю по нашим с ним разговорам. Нам остается только обмениваться быстрыми взглядами, потому что Линден стал брать меня на дневные прогулки.

В теплую погоду он приглашает нас троих к бассейну. Дженна загорает, Сесилия прыгает в воду с криками неприкрытого восторга. Они заставляют меня задуматься о нормальном детстве и о свободе, которых она лишена. Большую часть времени я провожу под водой, где наблюдаю за голографическими медузами, скользящими над иллюзией океанского дна. Ко мне устремляются акулы. Проплыв сквозь меня, они уступают место стайкам ярко желтых и оранжевых рыбок, за которыми следуют киты размером с целый бассейн. Иногда я забываю, что все здесь ненастоящее, и, погружаясь все глубже, отправляюсь на поиски Атлантиды, чтобы уткнуться в итоге носом в дно бассейна.

Мы проводим здесь целые дни. Мне нравится, словно я на отдыхе со своими сестрами. Даже Дженна, опустив кончики пальцев в воду, поддается царящему здесь настроению и брызгает на меня водой.

Однажды мы с Сесилией сговариваемся и, неожиданно схватив Дженну за ноги, стаскиваем ее в воду. Дженна протестующе визжит, хватается за край бассейна, кричит, что мы просто отвратительны и что она нас ненавидит. Наконец она успокаивается. Мы ныряем вместе, держась за руки: хотим поймать голографических гуппи.

Сам Линден не плавает, только интересуется время от времени, как нам нравятся голограммы. На нем только плавки, и видно, какой он худой и бледный. Расположившись на влажном полотенце, он погружается в чтение журналов по архитектуре. Наверное, собирается вернуться к работе. Может быть, опять начнет выезжать из поместья. Глядишь, на какую-нибудь вечеринку пригласят. Он решит пойти и меня с собой возьмет. Знаю, что побег нужно тщательно спланировать — в первый же выход в свет у меня вряд ли получится быстро и незаметно раствориться в толпе. А вдруг там будет телевидение? Вот увидит меня Роуэн в какой-нибудь программе, будет знать, что я не умерла.

Как-то раз я заскакиваю в дом, чтобы взять еще одно полотенце из шкафа прямо за дверью, и с разбегу чуть не налетаю на Габриеля, держащего в руках поднос с изящными бокалами, наполненными апельсиновым соком.

— Ой, прости, — выпаливаю я.

— Ты, я вижу, не скучаешь, — говорит он, смотря куда-то в сторону.

Коротко извинившись, он начинает меня обходить.

— Постой, — прошу я.

Оглядываюсь. Через стеклянную дверь хорошо видна вся наша компания, отдыхающая и резвящаяся у бассейна. Хочу убедиться, что никто из них на нас не смотрит. Габриель оборачивается ко мне.

— Ты на меня за что-то злишься?

— Да нет. Мне просто показалось, что тебе больше не до разговоров со слугами, — отвечает он. Мне не по душе сумрачный блеск его обычно кротких глаз. — Ты же стала настоящей супругой Коменданта.

— Эй, погоди ка! — пытаюсь я его остановить.

— Тут и объяснять нечего, леди Рейн, — продолжает он.

Да, так меня слугам называть и положено, но я, видимо, до такого обращения еще не доросла, и все зовут меня «Рейн», ну, или «блондиночка». Вообще-то Габриель прав. Я уже давно не разговаривала ни с кем, кроме Линдена и сестер. А мне так нравилось сидеть на кухонном столе и болтать с поварами. Я скучаю по нашим с Габриелем разговорам и по Джун Бинз (надо бы пополнить их запасы). Но не могу же я говорить о таких вещах в присутствии Линдена или Распорядителя Вона. А когда я вижу Габриеля, кто-нибудь из них обязательно оказывается поблизости.

— Ну что? — спрашиваю я. — Что я такого сделала?

— Просто я не ожидал, что ты так быстро влюбишься в Коменданта, — отвечает он.

Его предположение настолько нелепо, что меня начинает распирать смех.

— Что? — только и могу вымолвить я.

— Мы ведь все в одном доме живем, — говорит он. — Я тебе каждое утро завтрак приношу.

Он даже представить себе не может, как чудовищно ошибается. Но меня так обидели его слова, что я ему даже объяснять ничего не собираюсь.

— Хочешь сказать, не ожидал, что я буду спать в одной постели со своим собственным мужем? — спрашиваю я.

— Видимо, не ожидал, — отвечает он, открывает раздвижную стеклянную дверь и выходит на залитый солнцем двор.

Я, как была — мокрая, зуб на зуб не попадает, — стою на месте, не в силах пошевелиться. Думаю, что же за человеком я стала в этом проклятом доме.

За ужином не раскрываю рта. Линден спрашивает, нравится ли мне еда. Дождавшись, пока Габриель нальет мне газированной воды, киваю в ответ. Мне не терпится отозвать Габриеля в сторону и все ему рассказать, объяснить, как сильно он заблуждается насчет нас с Линденом. Но за столом сидит Распорядитель Вон, и я не хочу привлекать к себе ненужного внимания.

После ужина Габриель провожает всех нас на лифте до нужного этажа. Стараюсь перехватить его взгляд, но он упорно на меня не смотрит.

Сесилия стоит позади меня, потирая виски.

— Почему здесь такой яркий свет? — спрашивает она.

Двери открываются, и мы с Дженной выходим из лифта. Сесилия не двигается с места.

— Что такое? — спрашиваю я.

И тут вдруг замечаю, какая она бледная, все лицо покрыто потом.

— Мне что-то нехорошо, — говорит она.

Только она заканчивает фразу, как ее глаза закатываются. Габриель едва успевает подхватить на руки ее обмякшее тело.

Отовсюду набегают слуги. Заглянув в комнату Сесилии, они уже через пару секунд выскакивают оттуда с очередным поручением. Весь этаж гудит, как большой муравейник. Приходит Распорядитель Вон. Линден меряет шагами коридор и каждые несколько минут заглядывает к Сесилии, чтобы справиться о ее самочувствии. Нас с Дженной отсылают по своим комнатам. Я сижу перед туалетным столиком, стараясь справиться с потрясением. Из-за всех этих переживаний заснуть мне все равно не удастся.

Может, надо было рассказать Линдену, как ужасно она выглядела наутро после праздника. Он бы ко мне прислушался. Напомнила бы ему, что она еще совсем ребенок. Он не замечает очевидного, я обязана была вмешаться.

У нее открылось кровотечение? Она умирает? Днем она ни на что не жаловалась.

Прижимаю ухо к двери, пытаюсь разобрать хоть слово, но звуки, доносящиеся из другого конца коридора, сливаются в один сплошной гул. Дверь неожиданно распахивается, и я едва не теряю равновесие. В комнату заглядывает Габриель.

— Прости. Не хотел тебя напугать, — мягко говорит он.

Делаю шаг в сторону. Он входит и прикрывает за собой дверь. Непривычно видеть его в своей спальне без неизменного подноса в руках.

— Зашел убедиться, что ты в порядке, — говорит он с теплотой в голосе.

Взгляд его голубых глаз обрел прежнюю безмятежность. От былой обиды не осталось и следа. Может, он просто решил на время сделать вид, что между нами ничего не изменилось. Ну и ладно. Я настолько рада видеть Габриеля, такого, как раньше, что крепко его обнимаю.

Растерявшись, он напрягается всем телом, но потом тоже крепко меня обнимает и утыкается подбородком мне в макушку.

— Это было ужасно, — говорю я.

— Знаю, — отзывается он.

Чувствую его руки на моей спине. Так близко к нему я еще ни разу не была. Он выше и плотнее Линдена. Тот до того худой, что, кажется, дунь посильнее ветер, и его унесет. От Габриеля пахнет кухней, веет ее шумом и суетой. Сразу вспоминаются дымящиеся кастрюли и теплая выпечка.

— Ничего ты не знаешь, — не соглашаюсь я и немного отстраняюсь, чтобы заглянуть ему в глаза. На его раскрасневшемся лице застыло странное выражение. — Дело не только в Сесилии. Нам всем несладко в этом браке. Знаешь, ведь Дженна ненавидит Линдена. И я замечаю, как он на меня смотрит — словно я Роуз. Но выбора у меня нет, приходится терпеть. Только вот лежать рядом с ним всю ночь и слушать, как он бормочет во сне ее имя… Это просто невыносимо. Кажется, будто он отнимает у меня каждый день по крошечному кусочку, и меня становится все меньше и меньше.

— Такое ему не под силу, — заверяет меня Габриель.

— А тут еще ты, — говорю я. — Не смей больше называть меня леди Рейн! Сегодня я впервые услышала это обращение, и оно мне жутко не понравилось. Совсем мне не подходит.

— Ладно, — говорит он. — Извини. Чем бы вы там с Комендантом ни занимались, меня это совершенно не касается.

— Да все не так! — едва не кричу я и хватаю его за плечи. Понижаю голос до шепота, чтобы нас не было слышно в коридоре. — Скорее ад замерзнет, чем я с ним пересплю, неужели тебе это не ясно?

Меня несет. Я чуть было не рассказываю ему о своем плане побега, но решаю все-таки промолчать. Пусть пока останется моим секретом.

— Ты мне веришь? — спрашиваю я.

— Я никогда и не сомневался, — уверяет меня он. — Но вот увидел его в твоей постели и… Ну, не знаю. Как то проняло меня это зрелище.

— Да уж, знакомые чувства, — отвечаю я с легким смешком.

Габриель тоже коротко смеется. Отхожу от него и сажусь на край кровати.

— Что там с Сесилией?

Он качает головой:

— Не знаю. Здесь Распорядитель Вон. С ним несколько местных врачей.

Видит, что я меняюсь в лице.

— Послушай меня. Я уверен, что все будет хорошо. Если бы с ней было что-то серьезное, они бы уже отправили ее в городскую больницу.

Бросаю взгляд на свои лежащие на коленях руки и тяжело вздыхаю.

— Тебе принести что-нибудь? — спрашивает Габриель. — Может, чай? Или клубнику? Ты почти ничего не ела за ужином.

Не хочу я ни чая, ни клубники. Одного хочу: чтобы Габриель был мне не слугой, а другом, чтобы он мог здесь со мной немного посидеть и ему бы за это потом не попало. Мечтаю, чтобы мы оба оказались свободны.

Может, если я придумаю хороший план побега, смогу взять Габриеля с собой. Думаю, ему понравится наша гавань.

Не знаю, как сказать ему об этом так, чтобы он не подумал, что я бесхарактерная. Единственное, что приходит в голову:

— Расскажи мне о себе.

— О себе? — растерянно переспрашивает он.

— Да, — отвечаю я и жестом приглашаю его сесть рядом.

— Ты уже все знаешь, — говорит он, присаживаясь.

— Ничего подобного, — возражаю я. — Где ты родился? Какое время года больше всего любишь? Да все что угодно.

— Здесь. Во Флориде, — отвечает он. — Помню женщину в красном платье с темными вьющимися волосами. Маму, наверное, но я не уверен. Люблю лето. А ты? — спрашивает он, улыбаясь.

Улыбки не часто освещают его лицо, поэтому каждую из них я считаю своей маленькой победой.

— Обожаю осень, — отвечаю я.

Он уже знает про Манхэттен и о том, что мои родители умерли, когда мне было двенадцать.

Когда раздается стук в дверь, я обдумываю следующий вопрос. Габриель встает и разглаживает покрывало с того края, где он сидел. Хватаю с туалетного столика пустой стакан на случай, если понадобится предлог для присутствия в моей комнате слуги.

— Войдите, — говорю я.

Это Эль, помощница Сесилии. Ее глаза горят от возбуждения.

— Знаете, что у меня за новости? — спрашивает она. — Никогда не догадаетесь. У Сесилии будет маленький!

В течение нескольких следующих недель Линден находится при Сесилии почти неотлучно, и я снова превращаюсь в невидимку. Понимаю, что из-за сложившейся ситуации с побегом придется повременить, но пока без постоянного присутствия Линдена мне даже дышится как то легче. У нас с Габриелем опять есть возможность разговаривать по утрам, когда он приходит ко мне с завтраком. Так как его обязанность — приносить нам еду, ко мне он может зайти пораньше, пока остальные жены еще не проснулись. Правда, из-за беременности спать Сесилия стала совсем плохо.

Проводить время с Габриелем совсем не то, что отбывать положенные часы с Линденом. С Габриелем можно быть откровенной, и я рассказываю ему о том, как сильно я скучаю по Манхэттену. Прежде он мне казался просто огромным, а сейчас превратился в маленькую точку на карте.

— Раньше весь город был разделен на пять районов — Бруклин, вроде бы Квинс и еще несколько. Потом, когда построили маяки, оборудовали гавани, всех их стали называть Манхэттен. Сейчас районы отличаются друг от друга по тому, что в них производят. Мой, например, это заводы и перевозки. В западном районе занимаются рыболовством, а на востоке расположены жилые кварталы.

— Как так получилось? — спрашивает Габриель, жуя тост с моего подноса.

Он сидит на диванчике у окна, и лучи утреннего солнца высвечивают пронзительную голубизну его глаз.

— Не знаю, — отвечаю я, переворачиваюсь на живот, руки кладу себе под подбородок. — Может, из-за прежних названий постоянно возникала путаница. Ведь промышленные постройки заняли все районы, кроме одного. Наверное, президенту недосуг было запоминать, что где находится.

— Тесновато у вас там, — говорит он.

— Есть немного, — соглашаюсь я, — но некоторым зданиям несколько сотен лет. Когда я была маленькой, то часто представляла себе, как будто выхожу за дверь и попадаю в прошлое. Представляла…

Умолкаю на полуслове. Провожу пальцем по строчкам на одеяле.

— Что такое? — спрашивает Габриель, наклоняясь ко мне.

— Я об этом еще никому не рассказывала, — признаюсь я, сама себе удивляясь. — Так вот, я представляла, что вдруг оказываюсь в двадцать первом веке. Там встречаю на улицах людей разного возраста и сама могу стать взрослой, такой, как они.

Наступает долгая тишина. Увлеченно рассматриваю одеяло. На самом деле прячу глаза, теряясь под пристальным взглядом Габриеля. Чуть помедлив, он подходит к кровати с моей стороны; матрас слегка прогибается под его весом.

— Ладно, брось, — говорю я с вымученным смешком. — Ерунда это все.

— Нет, — возражает он. — Не ерунда.

Его палец повторяет движения моего, двигаясь вверх вниз по соседним строчкам. Наши руки почти соприкасаются. По моему телу пробегает теплая волна, губы сами раздвигаются в улыбке. Знаю, что никогда не буду взрослой, все мечты об этом остались в далеком прошлом. Мне бы даже в голову не пришло рассказать о своих фантазиях родителям, они бы очень расстроились, или брату, он бы назвал их глупыми. Поэтому я держала их при себе, уговаривала себя забыть о них. Но в эту минуту, наблюдая за тем, как наши руки двигаются по одеялу, словно следуя заранее установленным правилам и подчиняясь определенному ритму, я разрешаю себе вернуться в мир грез. Однажды я покину этот особняк и найду за его стенами целый мир. Здоровый, цветущий мир, где проживу прекрасную долгую жизнь.

— Ты обязательно должен его увидеть, — говорю я. — Ну, город то есть.

— Я бы с удовольствием, — отвечает он тихо.

Раздается стук. Из-за закрытой двери слышится голос Сесилии:

— Линден у тебя? Он должен был принести мне горячего шоколада.

— Нет, — отвечаю я.

— Но я слышала голоса, — настаивает она. — Кто там с тобой?

Габриель поднимается. Я разглаживаю одеяло, он тем временем подхватывает с туалетного столика поднос с моим завтраком.

— Попробуй позвонить на кухню, — советую я ей. — Может, там знают, где он сейчас. Или вызови Эль.

Недолгое молчание. Снова стук в дверь.

— Можно войти?

Сажусь на кровати, быстрым движением набрасываю на матрас одеяло, расправляю его, взбиваю подушки. Я не сделала ничего дурного, но мне почему то неловко оттого, что она застанет у меня Габриеля. Пересекаю комнату и открываю дверь.

— Чего тебе надо? — спрашиваю я.

Протолкнувшись мимо меня, она впивается взглядом в Габриеля. Ее карие глаза ничего не упускают.

— Я пойду, надо отнести эти тарелки на кухню. — Видно, что Габриелю неловко.

Выглядываю из-за спины Сесилии. Хочу дать ему понять, что мне жаль, что все так получилось, но он в мою сторону даже не смотрит. Все его внимание приковано к своим туфлям.

— Раз так, принеси мне тогда горячего шоколада, — распоряжается Сесилия. — Обжигающе горячего. И не клади в него зефиринки. Вечно ты их добавляешь, а они тают и становятся противными, потому что ты слишком долго сюда поднимаешься. Положи их рядом на отдельное блюдце. А еще лучше, захвати целый пакет.

Он кивает и, пройдя мимо нас, выходит из комнаты. Сесилия высовывает голову в коридор и провожает Габриеля долгим взглядом. Когда за его спиной закрываются двери лифта, она резко оборачивает ко мне.

— Почему дверь была закрыта?

— Не твое дело, — огрызаюсь я.

Знаю, как подозрительно могли прозвучать мои слова, но ничего не могу с собой поделать. Разговоры с Габриелем — одно из редких доступных мне удовольствий. Нет у моих сестер никакого права вмешиваться в мою жизнь! Правда, и воспрепятствовать я им не в силах.

В раздражении сажусь на диванчик и делаю вид, что перебираю верхний ящик, где у меня хранятся заколки для волос.

— Он же слуга, — говорит Сесилия, неторопливыми шагами меряя мою комнату и ведя пальчиком по одной из стен. — Да и мозги у него куриные. Когда бы ни принес чай, всегда чего-нибудь не хватает: то сахара мало, то сливок. И двигается еле-еле: вечность пройдет, пока он к нам с кухни доберется! Все приходится есть холодным.

— Все у него в порядке с мозгами, — встреваю я. — Ты просто обожаешь жаловаться.

— Жаловаться? — У нее даже дыхание перехватывает от возмущения. — Жаловаться? Не тебя каждое утро выворачивает завтраком! Не ты торчишь весь день в постели, как привязанная. И все из-за этой дурацкой беременности. Не слишком многого я и прошу. Все, что требуется от этих недотеп, это выполнять свою работу — приносить мне все, чего я хочу.

Она плюхается на мой матрас и с вызовом скрещивает руки на груди: все высказала.

Со своего места я ясно вижу небольшой бугорок под легкой тканью ее ночной сорочки. Тонкий аромат духов не в силах замаскировать слабый, но стойкий запах рвоты, исходящий от девушки. Ее волосы растрепаны, лицо бледное. Хоть и не хочется в этом признаваться, но я понимаю причину ее раздражительности. Не должна столь юная девушка проходить через такое.

— Вот, держи, — вытащив из ящика один из красных леденцов, что подарила мне на свадьбу леди Роуз, я протягиваю ей. — Поможет успокоить желудок.

Она берет леденец, отправляет его в рот и удовлетворенно вздыхает.

— Знаешь, а ведь рожать больно, — говорит она. — Я даже умереть могу.

— Ничего с тобой не случится, — успокаиваю ее я, стараясь не думать о том, что мать Линдена умерла при родах.

— Но я могу умереть, — настаивает она.

На этот раз никакого вызова в голосе, теперь в нем звучат нотки страха. Она рассматривает фантик, который держит в руке.

— Поэтому они должны мне приносить все, что я хочу.

Сажусь рядом, обнимаю ее одной рукой. Она кладет мне голову на плечо.

— Ладно, — соглашаюсь я. — Они должны тебе приносить все, что ты захочешь. Но знаешь, ласковый теленок двух маток сосет.

— Что это значит?

— Так часто говорила моя мама, — объясняю я ей. — Смысл в том, что, если будешь к людям добрее, они станут охотнее выполнять твои просьбы. Может даже, сделают что-нибудь, о чем ты их специально и не просила.

— Вот почему ты с ним так сюсюкаешь? — интересуется она.

— С кем?

— С этим слугой. Ты постоянно с ним разговариваешь.

— Наверное, — отвечаю я.

Чувствую, как у меня начинают пылать щеки. Хорошо, что Сесилия на меня не смотрит.

— Просто стараюсь быть милой.

— Не надо, — говорит она. — Это могут неправильно понять.

Сесилия беременна, и Линден так и сияет от радости, весь дом в приподнятом настроении, и мы получаем свободу передвижения. В пределах поместья, конечно. Когда никого нет рядом, я пытаюсь отыскать на территории хоть какую-нибудь дорожку, ведущую во внешний мир. Но мне не везет даже с тропинкой. Распорядитель Вон иногда уезжает из особняка на работу в больницу, но газоны, наверное, чем то опрыскивают, потому что на траве у гаража нет и следов шин. Габриель недаром назвал это место бескрайним. Мне начинает казаться, что так оно и есть. Нет у него ни начала, ни конца. Куда бы ни пошла, неизменно возвращаюсь к задней части дома.

Отец часто рассказывал мне о ярмарках с аттракционами. Говорил, что ярмарка — это праздник ради праздника и ей повод не нужен. Ребенком он ходил в парки развлечений, чтобы за десять долларов посетить комнату смеха или «дом зеркал». Он много раз мне описывал, как проходит между выпуклыми и вогнутыми зеркалами и смотрит в них на свое отражение: тут он великан, там совсем крошка. Помимо кривых, были там еще и плоские зеркала; они были поставлены друг напротив друга так, чтобы создать иллюзию бесконечного коридора. Отец рассказывал, что изнутри дом всегда казался огромным, хотя в действительности был размером с обычный сарай. Весь фокус заключался в том, чтобы не поддаться иллюзии, выход то на самом деле был совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки.

Раньше я не понимала, что он имел в виду. Брожу по розарию, теннисным кортам, садовым лабиринтам, думаю, что бы сказал отец. Представляю, как он наблюдает за мной сверху, как за муравьишкой, мечущимся в панике по клочку земли и не замечающим выхода прямо у себя под носом.

— Ну, подскажи мне, — прошу я его, стоя в апельсиновой роще.

В ответ слышится только шум ветра, колышущего высокую траву. Никогда не умела разгадывать шарады, это у брата получалось собрать кубик Рубика с первой попытки. Пока я разглядывала картинки, он интересовался, как все вокруг устроено, выспрашивал у отца подробности из истории уничтоженных стран.

Представляю себе, как из-за апельсинового дерева выходит брат.

«Не надо было тебе отзываться на то объявление, — сказал бы он. — Ты никогда не слушаешь, что я тебе говорю. Ну и что прикажешь мне с тобой делать?»

Он взял бы меня за руку и отвел домой.

— Роуэн…

Звук его имени тонет в потоке горячих слез. Только ветерок шелестит в ответ. Брат не появится. Нет на белом свете такой тропинки, что привела бы его ко мне.

Когда у меня не остается больше сил совершать эти бесцельные прогулки, я решаю сделать перерыв и поддаться искушениям, которыми может похвастать моя тюрьма. Ныряю в «морские» глубины нашего бассейна. Кто-то из прислуги показывает мне, как менять голограммы, и теперь я могу проплыть под арктическим айсбергом или управлять затонувшим «Титаником». Компанию мне составляют дельфины афалины. После купания мы с Дженной, мокрые и пахнущие хлоркой, лежим на траве и потягиваем разноцветные коктейли из бокалов, украшенных ананасовыми дольками. Потом играем в мини гольф на площадке, которая, наверное, была построена для Линдена, когда он был ребенком, или еще раньше, для его умершего брата. Счет не ведем, объединяем наши усилия и, несмотря на все старания вертящегося у последней лунки игрушечного клоуна, загоняем в нее мяч. Пробуем свои силы в теннисе, но надолго нас не хватает, и мы решаем остановиться на кидании теннисных мячиков в стенку. У нас обеих это неплохо получается.

На кухне объедаюсь Джун Бинз. Еще, усевшись на кухонный стол, помогаю Габриелю чистить картошку и слушаю разговоры поваров. Кажется, у них две любимые темы: погода и то, как здорово было бы как-нибудь скормить избалованной маленькой женушке вонючий носок. Даже Габриель, добрая душа, и то соглашается, что Сесилия в последнее время перегибает палку. Кто-то предлагает подать ей на обед жареную крысу в качестве основного блюда, но тут вмешивается старшая повариха:

— Попридержи язык! Что за разговоры о крысах на моей кухне!

Линден понимает, что совсем перестал уделять нам с Дженной внимание. Спрашивает нас, чего бы нам хотелось — мы можем выбрать все что угодно. Чуть было не прошу у него ящик Джун Бинз. Я недавно слышала, как на кухне жаловались, что утром продукты привозят слишком рано. С тех пор меня не покидает идея сбежать, спрятавшись в продуктовом грузовике. Но затем я думаю о том, как многого я добилась в отношениях с Линденом и как легко я потеряю его доверие, если меня поймают. В последнем я почти уверена. Ведь Распорядитель Вон в курсе всего, что происходит в этом доме.

Дженна просит большой батут. На следующее утро он уже стоит в розарии. Мы прыгаем на нем, пока нам не кажется, что сердце вот-вот вырвется из груди. Тогда мы ложимся в самый его центр и какое то время рассматриваем облака.

— Не самое плохое место, чтобы умереть, — вдруг откровенничает Дженна.

Она приподнимается на локте, из-за чего чуть-чуть скатывается ко мне.

Дата добавления: 2014-12-11 | Просмотры: 598 | Нарушение авторских прав