АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Массаж для ребенка (детей). Как правильно делать массаж детям (ребенку). Массаж грудным детям (грудному ребенку) 16 страница

Из уголка ее глаза выкатывается нечаянная слезинка, клянусь, мне не мерещится, но она поспешно смахивает ее.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашиваю я.

— Нормально.

В эту минуту она кажется мне такой сильной и молодой, что я заставляю себя поверить ее словам.

— Будь добра, подержи его. Я на минутку.

Дженна поднимается и на дрожащих ногах направляется ко мне. Когда она подходит ближе, свет, падающий из коридора, лишает меня последних иллюзий: я ясно вижу бусинки пота, выступившие на ее лице, синие круги под глазами.

Она передает мне ребенка и тихо выходит из спальни. Подобно призраку, Дженна проплывает мимо места, где флиртовала с озадаченным ее поведением слугой и где сотни раз проходила по дороге к себе в комнату, уткнувшись в очередной любовный роман.

Дженна проделывает весь путь до своей спальни, держась за стену. Через считаные секунды после того, как за ней закрывается дверь, из комнаты доносится сдавленный кашель.

Боуэн, нисколько не потревоженный ее уходом, крепко спит. Я завидую его безмятежности. И тем двадцати пяти годам, что у него еще впереди.

Позже я ухожу к себе. Закрываю дверь. Выключаю свет. Вжимаюсь лицом в подушку и отчаянно кричу, ору что есть силы, пока мое тело не охватывает оцепенение и я не перестаю чувствовать руки и ноги, совсем как Дженна. В комнате висит пульсирующая тишина. Роуэн, родители, Роуз, гавань Манхэттена. Вещи, по которым я скучаю. Люди, которых люблю. Все, что осталось в прежней жизни или растворилось в воздухе как мираж. Мне так хочется, чтобы пришла мама и поцеловала меня на ночь. Чтобы отец сыграл на пианино. Чтобы брат посторожил дом, пока я сплю, и дал мне выпить водки, когда боль терпеть уже невмоготу. Я так по нему соскучилась. Долгое время я гнала от себя эти мысли, но сейчас тоска по брату оказывается сильнее любых запретов. Меня душат рыдания. Я так устала. Потеряла все ориентиры. Не знаю, получится ли у меня сбежать. Смогу ли открыть кованые ворота, увенчанные остроконечным цветком. Вытираю слезы платочком Габриеля, который все это время хранила в наволочке. Нащупываю в темноте вышитый уголок и рыдаю так отчаянно, что у меня начинает саднить горло. Я надеюсь, о, как же я надеюсь, что мне все таки удастся вернуться домой.

Мне снится, что меня бросают в море. Я тону, но не сопротивляюсь, не барахтаюсь, а, расслабившись, просто подчиняюсь воле судьбы. Спустя некоторое время сквозь безмолвие глубин до меня доносятся звуки фортепиано, на котором играет отец. И все не так уж и плохо, как кажется.

Утром меня будит заплаканная Сесилия.

— Дженна не может открыть глаза, — сообщает она мне. — И вся горит.

Сесилия склонна к преувеличениям, но, когда я, пошатываясь со сна, вхожу в спальню к Дженне, мне становится ясно, что ее состояние даже хуже, чем я думала. Белая, как мрамор, кожа нашей сестры приобрела ужасный желтоватый оттенок, а на ее шее и руках образовались синяки. Хотя нет, не синяки, скорее загноившиеся раны. Дотрагиваюсь до лба страдалицы, и она издает какой то жалкий хрип.

— Дженна? — шепотом окликаю я ее.

Сесилия меряет шагами комнату, нервно сжимая и разжимая кулаки.

— Я позову Распорядителя Вона, — не выдерживает она.

— Не смей, — я сажусь на кровать и кладу голову Дженны себе на колени. — Лучше намочи мне какую-нибудь тряпочку, — говорю я, стараясь не выдать своего беспокойства.

Сесилия послушно идет в ванную. Сквозь шум льющейся воды до меня доносятся ее всхлипы, но, когда она снова появляется в комнате с полотенцем в руках, лицо ее кажется совершенно спокойным. Она откидывает одеяла и расстегивает верхние пуговки на сорочке Дженны, чтобы немного унять разошедшийся жар, но в глазах ее отражается сумасшедший, едва контролируемый ужас. Интересно, я так же выгляжу со стороны? Вроде бы тихонько сижу себе, перебираю пальцами волосы Дженны, но на самом деле в груди бешено ухает сердце, а желудок сжимается в тугой комок. То, что происходит сейчас, не идет ни в какое сравнение с тем, как уходила Роуз. Мучения Дженны гораздо страшнее.

Проходит не один час, и я начинаю думать, что моя названая сестра больше не очнется. Ее глаза закрылись навсегда. Даже мне не верилось, что конец наступит так быстро.

Сесилия обнимает меня и утыкается носом в шею. Но я не в состоянии сейчас ее успокаивать. Могу думать лишь о том, где взять силы на следующий вдох.

— Нам следует вызвать Распорядителя Вона, — повторяет она то ли в третий, то ли в четвертый раз.

Отрицательно трясу головой:

— Она его терпеть не может.

Вдруг раздается тихий смех, за которым следует невнятное «угу». Мы с Сесилией вздрагиваем от неожиданности и переводим взгляд на Дженну. На ее потемневших губах играет едва заметная улыбка. Веки, чуть дрогнув, приоткрываются, обнаруживая незнакомые, странно отрешенные глаза. Но в их глубине все еще теплится крохотная искорка жизни. Она с нами. Пока.

— Привет, — нараспев произносит Сесилия и, опустившись на колени возле кровати, берет ее руку в свои. — Как ты себя чувствуешь?

— Великолепно, — отзывается Дженна.

Глаза у нее закатываются, и она снова смыкает веки.

— Хочешь чего-нибудь? — спрашиваю я.

— Тоннель на тот свет, — отвечает Дженна, и уголки ее рта поднимаются в слабом подобии усмешки.

— Не говори так. Пожалуйста, не надо, — просит ее Сесилия. — Хочешь, я тебе почитаю? У меня уже неплохо получается.

Дженна открывает глаза и наблюдает за тем, как Сесилия, взяв книжку из большой стопки на прикроватном столике, начинает ее перелистывать; снова смеется, но в этот раз от ее смеха у меня сжимается сердце.

— Не совсем подходящее чтиво для постели умирающей, Сесилия.

Я больше не могу этого вынести. Смотрю на Дженну, а вижу лишь ту мерзость, что ее убивает. Даже голос ее стал каким-то чужим.

— А мне плевать, — упорствует Сесилия, — Я все равно почитаю. Тут в середине есть закладка, отсюда и начну. Ты хотя бы узнаешь, чем все закончится.

— Тогда перепрыгни на последнюю страницу, — говорит Дженна. — Времени у меня осталось не шибко много.

Вдруг ее грудь сотрясает дрожь, и у Дженны открывается рвота с кровью. Поворачиваю ее на бок и поглаживаю по спине, пока она откашливается. Сесилия вся как то съеживается, глаза ее наполняются слезами. Не представляю, как ей еще хватает сил плакать. Я-то едва могу пошевелиться. Даже просто оставаться живой требует от меня такого сверхъестественного напряжения, что я хочу лишь одного — забраться под одеяло и заснуть. То, что я когда то могла ходить, кажется сейчас чудом.

Когда погибли родители, я спала сутками. Неделями. Пока наконец у моего брата не иссякло терпение. Он сказал: «Вставай. Они мертвы. Мы живы. И у нас куча дел».

Дженна задыхается, хватая воздух широко открытым ртом. Сквозь тонкую ткань ее сорочки проступают острые позвонки. Когда же она успела так страшно похудеть? В измученном рвотой и надрывным кашлем теле едва держится жизнь. Перевернувшись на спину, она так и лежит с закрытыми глазами, совсем не двигаясь. Лишь грудь вздымается в такт ее неровному дыханию. Дженна остается совершенно неподвижной, даже когда мы с Сесилией вытаскиваем из-под нее перепачканные простыни.

Она спит все утро. Стянув с нее замусоленную сорочку, мы с Сесилией обтираем ее влажной тканью, но Дженна лишь бормочет что-то едва слышно. Через ее прозрачную бледную кожу просвечивают вены. Она с головы до пят покрыта синяками, и некоторые из них уже начали кровоточить. Выглядит это все так, словно ее тело гниет изнутри. Волосы у нее сильно поредели, выпадают целыми прядями, я то и дело смахиваю их с подушки. Сесилия читает вслух любовный роман. Там сплошное лето, поцелуи и увлеченная друг другом молодая здоровая пара. Время от времени Сесилия прерывается, не в силах более сдерживать рвущие горло рыдания.

Мы перестаем пускать в комнату слуг с лекарствами. Дженна уже так слаба, что не в состоянии проглотить таблетку, а желудок больше ничего не принимает. Ей становится все хуже; у нее путаются мысли, отнимается язык, но стоит ей заслышать приближающиеся по коридору шаги, как она зарывается лицом в подол ночной рубашки моей или Сесилии. Я знаю, что она пытается нам сказать. То же, о чем умоляла Роуз. Она просит дать ей спокойно умереть.

Но она не противится присутствию Эдера, поэтому его мы не прогоняем. Поступь ее помощника легка, а прикосновение ненавязчиво. Он втирает хозяйке в грудь мазь, от которой ей становится легче дышать, и никогда не задерживается больше, чем это необходимо. Эдер всегда превозносил ее красоту до небес и понимает: она не хочет, чтобы в эти страшные минуты ее кто-то рассматривал.

Ближе к вечеру обеспокоенный Линден все же решается нас проведать. Едва он переступает порог спальни, как меняется в лице — ему в нос бьет сладковато зловонная смесь запахов разложения, пота и крови. По его взгляду понимаю, что ему знаком этот гнилостный коктейль: все последние дни он не отходил от постели Роуз. К кровати этой жены он даже не приближается. Для меня не секрет, что Дженна не желала эмоционального сближения с Линденом, и что их брак был построен исключительно на сексе, но не могу не задаться вопросом: не виноват ли отчасти и Линден в однобокости их отношений? Потеряв Роуз, он попросту не захотел влюбляться в еще одну женщину, которая испустит последний вздох на его глазах. Мне осталось ровно столько, сколько и ему, Сесилия переживет нас обоих, а вот что касается Дженны…

Линден стоит у двери с самым жалким и извиняющимся видом. Все три его жены жмутся друг к другу на незастеленном матрасе, одна из них умирает; когда мы вместе, то образуем тесную группку, которая ему не по зубам. Он даже связываться с нами боится.

— Я забыла покормить Боуэна, да? — спрашивает Сесилия, заметив на руках Линдена их сына.

— Все в порядке, любовь моя, — отвечает Линден. — Для этого у нас есть кормилица. Я больше переживаю за тебя.

Не представляю, зачем Линден пришел к нам с сыном, если только ему не слишком одиноко и он не надеялся воспользоваться им как предлогом, чтобы хотя бы ненадолго выманить отсюда Сесилию. Его план проваливается. Сесилия прижимается лицом к плечу Дженны и закрывает глаза. Я делаю то же самое. Мы снова в фургоне Сборщиков, прячемся в темноте, надеясь раствориться в объятиях друг друга.

— Слуги говорят, что вы их к себе не пускаете, — говорит Линден. — Давайте я вам все-таки пришлю кого-нибудь. Пусть вам хотя бы простыни свежие постелют.

— Не надо, — шепчет Сесилия. — Не надо нам никого присылать. Прикажи им всем оставить ее в покое.

— Неужели я ничем не могу помочь? — спрашивает он.

— Ничем, — говорю я.

— Ничем, — вторит мне Сесилия.

Даже с закрытыми глазами чувствую, что муж стоит в дверях, напуганный такой сплоченностью, словно смерть одной из нас может привести к гибели всех трех.

Наконец он выходит из комнаты, не сказав больше ни слова.

Дженна бормочет что-то неразборчиво. Кажется, имя. Наверное, зовет своих сестер.

— Здесь оставаться опасно, — еле слышно говорит она.

Не знаю, к кому она обращается — к сестрам или к нам с Сесилией.

Дженна оказалась права. Она уходит до меня. Мы теряем ее ранним утром первого января, еще до рассвета. В комнате только я и Сесилия. Все, что нам осталось после целой череды дней, проведенных в ее постели, это просто разговаривать с ней, наблюдая, как она силится открыть глаза, а потом в изнеможении их закрывает. Мы стремились дать ей знать: она не одна. И пусть мы с ней столько месяцев провели вместе, будучи замужем за одним и тем же мужчиной, пусть мне так хочется сказать ей напоследок что-нибудь важное, значимое… но, глядя на умирающую Дженну, я могу выдавить из себя лишь несколько слов о погоде.

И вот Дженны больше нет. Ее глаза все еще открыты, но в них более не теплится жизнь. Теперь там только пустота. Словно из говорящей куклы взяли и вытащили батарейки. Большим и указательным пальцами я закрываю ей глаза, целую в лоб. Она все еще теплая. Кажется, вот-вот сделает очередной вдох.

Сесилия встает и, потирая лоб, принимается мерить шагами комнату.

— Не понимаю, — бормочет она, прижимая руки к груди. — Все произошло так быстро.

Вспоминаю ее радость по поводу кончины Роуз и то, как она без колебаний вжилась в роль матери будущего ребенка Линдена. Они уже поговаривают о том, чтобы родить еще одного.

— Распорядитель Вон должен был продлить…

— Не смей даже имя его произносить, — резко обрываю я ее.

И чего я так на нее взъелась? Она меня раздражает с тех пор, как заболела Дженна. А с чем это связано, сама не пойму. Ну да ладно, сейчас не время раздумывать о причинах моей внезапно возникшей неприязни к Сесилии.

Убирая длинные волосы Дженны за уши, пытаюсь осознать, что ее больше нет. Она похожа на восковую фигуру, а ведь всего минуту назад была жива. Сесилия ложится в постель, утыкается Дженне в шею и безостановочно повторяет ее имя. Дженна, Дженна, Дженна. А потом опять и опять, как будто это может хоть что-нибудь изменить.

Вскоре в комнату заявляется Вон, чтобы проверить состояние Дженны. Ему даже не надо подходить к постели. По заплаканному лицу Сесилии и моему невидящему взгляду, устремленному в окно, он тотчас же понимает — наша сестра умерла. Говорит, что сожалеет, но после вчерашнего осмотра ему и так было ясно, что ей осталось недолго.

За Дженной приходят слуги с каталкой, но Сесилия не выпускает ее из объятий. Однако она так раздавлена произошедшим, что не силах сопротивляться, когда ей разжимают пальцы, чтобы высвободить руку Дженны.

— Будь сильной, — только и говорит Сесилия.

Позднее из гостиной доносится знакомая мелодия. Токката и фуга до минор Баха. В звуках оживающего под пальцами Сесилии шедевра мне слышатся быстрые шаги смерти, спешащей по коридору.

Слушаю эту яростную, мощную музыку, лежа на полу в своей спальне. У меня не осталось сил, даже чтобы забраться на кровать. Мне представляется, как величественная мелодия вырывается из маленького тела Сесилии, подобно злобному джинну, спавшему на протяжении многих веков, и окружает ее черно красным облаком.

Жду, когда Сесилия закончит играть, появится у меня в дверях, вся в слезах, и спросит, можно ли ей лечь рядом. Она так поступает всякий раз, когда ее что-то расстраивает.

Но она не приходит. Вместо этого через дверной проем в комнату рвется бурная, не ведающая страха музыка.

Будь сильной, словно призывает она.

Хочу оказаться как можно дальше отсюда, сбежать прямо сейчас. Мне невыносимо дальше оставаться в этом доме. Пока Вон проделывает над телом Дженны одному ему известные манипуляции, нам полагается есть и пить как ни в чем не бывало. Сесилия повсюду таскает с собой Боуэна, словно он не ребенок, а маленькая тряпичная кукла. Лица их обоих покраснели от слез. Это самый капризный младенец на свете. А может, у него просто хорошо развита интуиция.

Всего через несколько часов после смерти Дженны Вон вручает нам ее прах. Предполагается, что мы должны его развеять, но вцепившаяся в урну Сесилия спрашивает, можно ли ей оставить прах Дженны себе. Она поставит урну на полку у себя в комнате. Так ей будет легче перенести потерю. Я говорю, что не возражаю, но на самом деле меня просто коробит от такой легковерности.

Поздно ночью, когда я уже лежу в кровати, раздается тихий стук в дверь. Не шевелюсь. Отчасти потому, что не хочу никого видеть, но в основном из-за того, что нахожусь в этот момент за тысячи миль от земли. Я давно, целую вечность парю в темноте, прислушиваясь к отдаленным рыданиям девушки, завладевшей моим телом.

Постепенно прихожу в себя. Меня душат страшные, просто нечеловеческие крики.

Дверь открывается, и в комнату проникает свет. Я сворачиваюсь клубочком в темном уголке кровати точно так же, как делала это в фургоне. Тело словно налито свинцом, а горло саднит от рыданий. От слез в глазах все расплывается.

— Рейн? — окликает меня Линден смутно знакомым голосом.

Мне не хочется его видеть, и я собираюсь ему об этом сказать, но все, на что меня хватает, это выдавить из себя какие то нечленораздельные звуки. Линден садится на край кровати и поглаживает меня по спине. Пытаюсь стряхнуть с себя его руку, но у меня нет на это сил.

— Милая, ты меня пугаешь. Я никогда не видел тебя такой.

И то правда. Меня зовут Рейн. Я сирота, которую специально готовили ему в невесты, и мне здесь очень нравится. Может, по его разумению, смерть моей сестры должна меня осчастливить. Ведь теперь он сможет уделять мне больше времени. Но я всегда была скорее сестрой Дженне и Сесилии, чем супругой Линдену. Мне трудно представить себя его единственной женой.

— Что мне для тебя сделать?

Он становится на колени у кровати и убирает волосы с моего лица. Смотрю на него сквозь слезы. Отпусти меня, мысленно прошу я его. Верни меня на год назад. Оживи сестер Дженны.

Но я лишь трясу головой и закрываю лицо сжатыми в кулаки руками. Он отводит их назад. Пусть. Я слишком слаба, чтобы сопротивляться.

— Только что наступил Новый год, — говорит он нежно. — Завтра будет вечеринка. Хочешь пойти?

— Нет, — выдыхаю я.

— Уверен, тебе там понравится, — настаивает он. — Дейдре уже вовсю корпит над твоим платьем. А помогает ей Эдер.

Эдер. Что же будет с ним теперь, когда не стало Дженны? Он работал на нее и больше ни на кого. Впрочем, обязанностей у него было не так уж и много. Дженна редко нуждалась в помощи, а поводов принарядиться у нее случалось до обидного мало. Пусть подсобит Дейдре, может, почувствует себя полезным. Не могу же я просто взять и отказаться от его помощи. Сглотнув застрявший в горле комок, киваю в знак согласия.

— Ну вот, так-то лучше, — говорит Линден.

Но по его глазам вижу — он понимает, как мне плохо. Возможно, такую же боль он испытывал, когда потерял Роуз. После ее смерти Линден бросался в слуг вещами и кричал, чтобы мы все убирались вон. Неужели он не понимает, что я сейчас тоже хочу побыть одна?

Судя по всему, нет.

— Подвинься, — мягко просит он и, приподняв одеяло, забирается ко мне в постель.

Линден прижимает меня к своей груди. Вот только кому из нас станет легче от этих объятий? Обмякнув в его руках, я опять заливаюсь слезами. Мне так хочется снова покинуть свое тело, исчезнуть из этого жалкого мира хотя бы ненадолго. Но на протяжении всей ночи хрупкий в общем то Линден на удивление крепко меня обнимает. Сплю я беспокойно, то и дело просыпаюсь, но меня ни на секунду не покидает ощущение, что он здесь, рядом, держит меня с силой, о которой я и не подозревала.

Как и ожидалось, на следующий день ко мне в спальню заявляются Дейдре и Эдер с поистине изумительным платьем в руках. Новогодние вечеринки, которые устраивали на Манхэттене, проходили мимо меня. Они в основном организуются для представителей первого поколения, тех, кто здоров и у кого есть причины праздновать наступление очередного года, одного из многих в их долгой жизни. Сироты в этот период пользуются редкой возможностью беспрепятственно забраться в оставленные без присмотра дома, расположенные в более благополучных районах нашего города. Мы с Роуэном первые дни нового года обычно проводили, укрепляя дом от взлома. Ружье всегда держали наготове. Для Сборщиков же наступала долгожданная пора. В парке было полно танцующих или торгующих бенгальскими огнями юных красавиц, нетрезвых и рано потерявших матерей. На улицах становилось так опасно, что Роуэн запрещал мне выходить из дома, даже работу приходилось прогуливать.

Бедный Роуэн. Как он там? Совсем один. Кто, кроме крыс, сменит его на дежурстве?

Появляется группа женщин из первого поколения. Они удаляют с моего тела все волоски, потом натирают его лосьонами и кремами до тех пор, пока кожа не начнет сиять. Затем Дейдре приступает к макияжу, а Эдер в это время завивает мне щипцами волосы. Опять локоны.

— Они привлекают внимание к твоим глазам, — произносит он мечтательно.

Дейдре накладывает на мои губы слой красной помады и просит меня их промокнуть.

Приходит Сесилия. Говорит, что ненадолго. Она садится на диван и оттуда наблюдает за всеми приготовлениями. Вон опять куда то забрал Боуэна: то ли чтобы взять у него кровь, то ли чтобы провести анализ ДНК. Каким бы процедурам он ни подвергал бедного ребенка, делается это исключительно ради одной цели — найти противоядие. Ну а Сесилия без сына сама не своя. На моих глазах она за несколько месяцев превратилась из смущенно хихикающей невесты подростка в беременную женщину. Я и подумать не могла, что из нее выйдет полноценная мать. А теперь вдруг она словно и думать ни о чем, кроме своего материнства, не может.

— Сделаешь ей макияж? — прошу я Эдера, отвлекая его от детального осмотра моего платья. Оно и так идеально. — Может, в оттенках красного или фиолетового?

Что же я несу? Просто мне невыносимо тяжело видеть Сесилию такой грустной.

— Лучше что-нибудь коричневатое, — возражает Дейдре, прикалывая искусственный цветок к моей прическе. — Посмотрите на цвет ее волос. А глаза? Ей точно подойдет сочетание зеленого и коричневого, — она подмигивает мне в зеркало.

Освобождаю на диванчике немного места, чтобы Сесилия могла сесть рядом. Так мы и сидим, спина к спине, пока слуги колдуют над нашими лицами. Сесилия грозится ударить Эдера, если тот попадет ей в глаз кисточкой для туши, но, увидев, как ловко у него все получается, немного успокаивается. Оказывается, это довольно приятно — сидеть вот так, словно мы настоящие сестры, а впереди у нас целая жизнь.

— Как думаешь, что это будет за вечеринка? — спрашивает меня Сесилия, промакивая губы салфеткой, которую ей поднес Эдер.

— Ничего особенного, — отвечаю я, не желая соблазнять ее тем, что ей вряд ли суждено увидеть.

Хотя, когда меня здесь не будет, Линден вполне может брать ее на все эти вечеринки. Сесилии наверняка понравятся фонтаны из шоколада, и что-то подсказывает мне, что ей придется по душе внимание Комендантов и архитекторов, которые будут целовать ее руку и выражать свое восхищение ее красотой.

— Да это просто кучка разряженных богатеев, собравшихся, чтобы обсудить свои дела.

— Принесешь мне эклеров? — просит она.

— Если они там будут — конечно.

Она накрывает мою руку своей ладонью, такой маленькой и теплой, как у ребенка. Ей так хотелось повзрослеть в этом мире, укравшем у человечества самый ценный дар — время, что меня не оставляют вопросы: кем бы она стала, если бы у нее была возможность прожить долгую жизнь? Справится ли с ролью первой жены, когда меня здесь уже не будет? Сможет ли она по-настоящему переродиться из хихикающего подростка во взрослую женщину? Так или иначе, я чувствую себя предательницей по отношению к ней. Ей было так тяжело наблюдать за тем, как угасала Дженна, а теперь и я собираюсь покинуть ее. Меня не может не тревожить ее реакция на мое исчезновение.

Но если не сейчас, это все равно неминуемо произойдет, только позже. Меньше чем через четыре года, она будет стоять у другой постели и наблюдать уже за моей агонией.

— Ты в порядке? — спрашиваю я, сжимая ее руку.

— Да, — в ее голосе слышится улыбка. — Спасибо.

На мне короткое переливающееся платье без бретелек цвета морской волны. Одна его сторона расшита черными жемчужинами так, словно на боку у меня распустился диковинный цветок. Короткое ожерелье из черного жемчуга плотно обхватывает шею. Тонкие черные леггинсы и перчатки не дадут мне замерзнуть в нешуточный январский мороз. Завершает образ черная лента, которую Дейдре повязывает поверх украшающего мои волосы искусственного цветка, и легкое пальто из блестящего материала, которое чем-то напоминает мне свадебное платье Сесилии. Какой же счастливой казалась она в тот вечер, когда, трепеща от возбуждения, чуть не летела впереди меня к беседке.

Сейчас уже она со стороны восхищается моим нарядом. Благодаря искусно наложенному макияжу, выдержанному в рыже коричневых тонах, Сесилия выглядит совсем взрослой. Ей, как и мне, завили локоны. Одним словом, красавица, пусть и в мятой ночной рубашке.

— Потрясающе выглядишь, — с чувством говорит она. — Сегодня вечером произведешь фурор.

Предпочитаю промолчать о том, что, каким бы чудесным ни было платье, у меня нет ни малейшего желания идти на эту вечеринку. Я бы с гораздо большей охотой забралась в кровать, натянула на голову одеяло и поревела от души. Но такое поведение не подобает первой жене. Дейдре, Эдер и Сесилия — все они не сводят с меня глаз, поэтому я им широко улыбаюсь той улыбкой, которую мама обычно приберегала для отца.

Меня пугает то, с какой легкостью мне удается притворяться, что я без ума от этой жизни и мужа, вокруг которого она вращается.

Появляется Линден. На нем простой черный смокинг — парадная униформа для Комендантов. Замечаю, что его лацканы такого же цвета морской волны, как и мое платье. Мы стоим рука об руку перед лифтом, в его металлических дверях отражается идеальная пара. Лифт открывается. Мы заходим внутрь.

— Хорошо повеселиться, — желает нам Сесилия.

Двери закрываются.

— По-моему, она в последнее время какая то странная, не находишь? — спрашивает меня Линден.

Не знаю, что и сказать. Я ведь тоже заметила, что Сесилия переменилась. Еще до смерти Дженны ее охватила странная ко всему безучастность. Но мне кажется, что ее тоска связана с тем, что Вон постоянно забирает у нее Боуэна и непонятно чем с ним занимается. Всем известно, что новорожденные младенцы часто становятся объектом исследований для состоятельных семейств, занятых поисками волшебного противоядия. Но Вон никого в свои действия не посвящает, да и на Боуэне вроде бы ни царапины. Я все не знаю, как сказать Линдену, что с его стороны было эгоистично и несправедливо позволить такой юной девушке забеременеть. Признаюсь, я немного обеспокоена тем, что он опять поднимет вопрос рождения наших общих детей. В свои шестнадцать я, можно сказать, засиделась в девках.

— Она просто устала, — отвечаю я ему. — Тебе следует больше помогать ей с ребенком.

— Да я бы с удовольствием, — оправдывается Линден. — Но он то с Сесилией, то у моего отца, так что я рад уже тому, что могу узнать собственного сына в лицо.

— Линден, как ты думаешь, что твой отец делает с вашим ребенком все это время? — осторожно интересуюсь я.

— Полагаю, проверяет работу сердца, берет анализы крови, чтобы убедиться, что малыш здоров, — пожимает плечами Линден.

— И ты считаешь это нормальным? — не отступаю я.

— А что ты понимаешь под «нормальным»? — спрашивает он. — В течение двадцати лет первое поколение даже не подозревало, что их дети обречены на скорую смерть. Кто знает, что случится с нашими детьми?

В его словах есть доля правды. Разглядываю сверкающие каблуки своих туфель. Пока я красуюсь здесь в прелестном платье, вокруг меня рушится мир. В голове звучит голос Дженны, повторяющий: «Не смей забывать, как ты здесь оказалась. Не смей!»

Линден хватает меня за руку. В такие моменты мне кажется, что он напуган не меньше моего. Улыбаюсь ему едва заметно, уголками рта, а он в ответ тихонько толкает меня в плечо. Моя улыбка становится шире.

— Ну вот, так-то лучше, — довольно говорит он.

В лимузине он наливает нам по бокалу шампанского, но я свой не допиваю и Линдена тоже прошу повременить с алкоголем.

— На вечеринке нас ждет целое море шампанского, — говорю я ему.

— Слова настоящей первой жены, — смеется он и целует меня в висок.

Невольно заливаюсь румянцем. Он впервые произнес эти слова вслух. Первая жена. Мне осталось ею быть всего несколько дней. Но ему об этом знать совсем не обязательно.

— Как ты думаешь, там будут камеры? — спрашиваю я.

— Да, и много, — отвечает он и с озабоченным видом продолжает: — Наверное, мне следовало попросить тебя надеть те зеленые контактные линзы. Не хочу, чтобы весь мир узнал, насколько ты удивительная.

— Это из-за моих глаз ты считаешь меня такой привлекательной? — спрашиваю я, поправляя ему галстук.

— Нет, — отвечает он и отводит локоны с моего лица. — Они лишь верхушка айсберга, — добавляет он мягким, мечтательным голосом.

Расплываюсь в улыбке. На какое-то мгновение мне кажется, что подобные чувства отец испытывал к моей матери, я даже могла бы поклясться, что мы с Линденом состоим в настоящем браке. Любой прохожий, взглянув на нас, наверняка решил бы, что мы уже много лет женаты и собираемся провести остаток нашей жизни вместе. Я всегда знала, что вру я мастерски. Но никогда не догадывалась, что смогу обмануть саму себя.

Мы приходим на вечеринку, держась за руки. Музыка играет так громко, что наше появление проходит незамеченным. Это какой-то элитный бар, который может похвастаться несколькими сценами и винтовой лестницей. Две основные площадки в нем сделаны из стекла, прозрачного только с одной стороны, так что мы видим людей под нами, но не тех, кто наверху. Поняв, что никто не сможет заглянуть мне под платье, вздыхаю с облегчением. Чутье подсказывает мне — некоторые из Комендантов не преминули бы это сделать.

Не проходит и двух минут, как к нам приближается один из коллег Вона. На нем висят две хихикающие брюнетки, на вид не намного старше Сесилии, со светящимися неоном бокалами в руках. На девушках похожие платья ярко розового цвета, которые плотно, как целлофановая упаковка, облегают их нескладные тела. Мужчина представляет их нам как своих жен. Они близняшки, и обе беременны. Когда он целует мне руку, каждая считает своим долгом смерить меня презрительным взглядом.

— Завидуют твоей красоте, — шепчет мне Линден, когда все трое удаляются. — Выглядишь ты, между прочим, просто великолепно. Держись ко мне поближе, а то украдут еще ненароком.

Дата добавления: 2014-12-11 | Просмотры: 632 | Нарушение авторских прав