АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Глава вторая. Леса, перелески. Дорога шоссейная

Леса, перелески. Дорога шоссейная. Раннее утро, довольно туманное. И на обочинах – куча на куче и кучей погоняет. По всем приметам – родина. Надо бы отметить, а я вот уже четыре часа за рулём, и ни в одном глазу. Согласно документам, получившим одобрение сначала финских, а затем отечественных пограничников, я шофёр и телохранитель вице‑президента российско‑финской туристической фирмы «SUOMI‑TURS», с правом вождения автомобиля, ношения оружия и имеющий в наличии и то и другое. Выданный мне «боссом» «макаров» уютно пристроился в плечевой кобуре. Вот ведь – мелочь, а приятно. Сам «босс» в податливом окружении двух милых глазу дам возлежит на заднем сиденье и, кажется, дрыхнет, утомлённый праведными трудами. Дамы шефа не интересуют, обе девушки достаточно давно находятся в его прямом подчинении и явно пребывают в чинах не ниже старшего прапорщика. С собой мы их взяли для художественной завершённости образа ошалевшего от доходов «нового русского». Эту роль на двух пограничных постах с блеском исполнил Иван Денисович, сорвав шквал оваций и совершенно, до полной невидимости затмив мою скромную персону. Что, в общем, нам и требовалось. Заодно я стал жгучим блондином, а вместо шрама на правой щеке у меня появилась не сильно приметная родинка. Одна из двух Ванечкиных прелестниц оказалась настоящей колдуньей по части грима. Хотя, наверное, это далеко не всё, что она хорошо умеет делать. Вон как глазами‑то стреляет… Лапочка!

Однако за всё в жизни нужно платить. И теперь в счёт новых документов, полученных взамен оставленных в Финляндии, и новой внешности, которая мне категорически не нравится, я изо всех сил рулю по бескрайним просторам родины, а Иван Денисович нагло дрыхнет на плече светловолосой гурии. Используя, между прочим, служебное положение в личных целях.

Последние часа два, минувшие с момента пересечения контрольного пункта в Ваалимаа, я мучительно пытался уяснить, хотя бы в общих чертах, что же такое происходит вокруг меня, со мной лично и вообще в мире. Складывалось ощущение, что мною злостно оттоптана чья‑то любимая мозоль, причём были основания подозревать, что мозолистых недругов рядом крутится чуть больше, чем один. «Сионские близнецы» и явившиеся вслед за ними полупрофессиональные охотники явно проходили по разным статьям дохода. Когда я звонил из Амстердама Стрекалову, ни о каких сложностях с пересечением границ речь не заходила.

Значит, это старые хвосты. Но тогда вообще получается полный бред. В России я сильно насолил мужчинам, которые перегоняли героин в Европу сотнями килограммов и чудно ориентировались в секретных досье ФСБ. И эти бойкие хлопцы, с лёгкостью вычислившие время и место моего появления в стране, присылают компанию полусонных уголовников, которых только ленивый на завтрак не скушает? Бред какой‑то… Или же, как я уже успел предположить ранее, очень тонкий расчёт большого профессионала, с которым я ещё намаюсь в будущем. Тьфу‑тьфу‑тьфу!

Что же касается оставшихся в отеле попутчиков и «сожителей», внезапно воспылавших жаждой крови, то здесь совсем тёмный лес. Или же меня с кем‑то перепутали, что вряд ли, или они просто дураки. И я – дурак. Потому что совершенно не понимаю, какого рожна им было нужно? А спросить не успел. И в довершение ко всему, оставил в живых эту «Мисс Русскоязычная Америка». Что на меня нашло, зачем… в «длань Господню», простите, не верится, а логика буксует мертво. Но мнилось мне упрямо, что свидеться ещё придётся, обязательно свидимся, всенепременно. М‑да…

Резко ударив по тормозам, я аккуратно прогулял всю честную компанию, заселившую кожаный «вольвовский» салон, от спинок заднего сиденья до спинок переднего.

– А ну, сарынь, на кичку! Атаман гулять хочет!

От такого вступления экипаж моментально проснулся, чем я не замедлил воспользоваться.

– Давай, красавица, садись за руль. У босса твоего кураж пошёл, он шофёру будет доказывать, что любая блядь могёт управлять государством. У тебя права‑то есть, лапушка?

Разумеется, права у неё были. Какой же старший прапорщик без прав? И вот, гениально проведя эту рокировку, я с чувством глубокого удовлетворения пристроился на свободном плече оставшейся на заднем сиденье «труженицы невидимого фронта». Уже засыпая, я подумал, что если бы народа в машине было поменьше, а сил у меня – побольше, то чувство удовлетворения случилось бы куда как более глубоким. Если каждому прапорщику выдать такую грудь… Какая там, в баню, оборона!

Закончилось всё это приключение крайне удачно. Мы приехали. Не то чтобы уж очень ранним, но и не поздним утром две милые девушки и с трудом проснувшийся Иван Денисович выгрузили моё отчаянно протестующее тело на Кронверкской набережной. Честно говоря, когда я окончательно соотнёс себя с местом действия, то что‑то очень важное в моей душе встало боком. Именно в этом доме, населённом в лохматые годы людьми не чуждыми партии и правительству, родился и вырос Борис Кочетов, один из немногих по‑настоящему близких мне людей. Мой друг. С которым мы тоннами жрали соль вперемежку с дерьмом в Афганистане. И которого я лично, пусть и не желая того, убил в Париже. Вот она, родина. Э‑э‑э‑х!

Времена исторического материализма отошли в прошлое, и дом этот, как и любой дом в центре Санкт‑Петербурга, тихо, без лишних слёз и эмоций, давно пошёл по рукам. Спутниковые антенны на балконах, пуленепробиваемые окна – вид на Стрелку Васильевского острова притягивал «новых русских» почище любого магнита. Но и «старым русским» места пока ещё хватало. Ведомственная квартира «принимающей стороны» находилась на третьем этаже, была оборудована двумя стальными дверями с замками сейфовой величины, а также всеми прочими прелестями цивилизации, изрядно, впрочем, подержанными.

Иван Денисович с компанией были тут явно не впервые, так что жизнь стала налаживаться семимильными шагами. Покуда девицы обустраивали постель (меня как‑то сразу задела её «односпальность»), Ваня, как старший по званию, обследовал холодильник и вытащил на свет божий сыр, банку каких‑то рыбных консервов, кетчуп, бутылку водки и палку колбасы «Золотая салями». Мои стародавние коллеги эту колбасу проводили по разряду оперативных разработок вероятного противника: мол, когда юсовцы поняли, что мозговым штурмом им КГБ не одолеть, они решили нас через чёрный вход достать. Закуской.

Мы сели завтракать. После оленины в брусничном соусе колбаса шла неважно, можно сказать, совсем не шла. Разве что с водкой. Тут‑то и выяснилось, что вся честная компания буквально через полчасика возвращается обратно, в Финляндию, так как труба зовёт и враг, понимаешь, не дремлет. Я ужасно расстроился, поняв, что завалить в одноместную казённую койку ни одну из прелестных прапорщиц мне так и не удастся. Да и они, похоже, грядущим подвигом особо не вдохновлялись.

Совместно взгрустнув над оставшейся в бутылке водкой, мы сердечно расстались. Они поехали в свою Суомию, стоять на страже интересов гипотетического россиянина, а я завалился спать в никем не согретую постель.

Проснулся я часам к пяти вечера. Во рту, на душе и вообще в организме ощущения царили мерзопакостнейшие. И не только водка была тому причиной. Опять, в который уже раз, мне снился Борис. Афган, небо, горы, пыль и крошка, выбиваемые пулями из стен, его лицо. Тонкая струйка крови, струящаяся из уголка губ. Последнее слово, сказанное им тогда, в «Бобини». «Вещий». Вещий?

Я выбрался из помятой постели, пошёл в кухню, перерыл там все шкафы и шкафчики в поисках кофе, нашёл. Сварил. Закурил, сел к окошку. Впору было головой об подоконник биться. Вещий… Не понял я тогда, что он хотел этим сказать, внимания не обратил. Скольких ошибок можно было бы избежать… Эх, Борька, Борька.

* * *

Был ведь у нас тогда Вещий. Олег Масляков, если я не ошибаюсь. Почему ему подвесили такую кличку, я теперь уже не помню, но вот, что сволочью он был редкостной, это в памяти отложилось хорошо. Вещий командовал у нас в роте третьим взводом, мы их между собой называли «гасильщиками». Крови в отряде никто особо не боялся, не до эмоций было, но по негласному правилу все зачистки, все особенно «чёрные» работы поручались именно третьему взводу. А уж те всегда справлялись на «отлично». Ни следов, ни свидетелей. И ещё Масляков слыл главным специалистом по допросам. Языками он не владел, у него были совершенно другие методы. И ребята говорили, что трудился он в таких случаях не покладая рук, с большой фантазией. Глеб, брат‑близнец Бориса Кочетова, рассказывал, как однажды при захвате небольшого каравана сдался «дух», который на поверку оказался нашим солдатом, из Белоруссии, три года назад попавшим в плен. Там его заставили принять ислам, женили и погнали воевать с неверными. В первом же бою он выкинул автомат и поднял руки. А Вещий приказал посадить его на кол. Что и было исполнено перед всем взводом, прямо там, на месте. После этого с Масляковым мало кто хотел общаться, но, по‑моему, его это не сильно трогало. Даже внешне он был неприятен. Среднего роста, веса, телосложения, абсолютно не запоминающаяся внешность, молчун. Однако, находясь рядом с ним, люди гораздо более сильные, ловкие, влиятельные часто ощущали себя просто дичью, до поры до времени пасущейся рядом с логовом льва. У него были глаза убийцы – холодные, абсолютно бездушные. Не был он за гранью добра и зла, просто для него не существовало этой грани. Мой сослуживец Фарух Ниязов, натура тонкая и поэтическая, сказал как‑то, что если бог смерти существует, то он похож на Вещего.

Вот, значит, кто на меня охотится. Ну, теперь здоровые чувства гуманизма и удивления можно смело откладывать в долгий ящик, в любых играх с Вещим они могут только помешать. Его нельзя убедить. Нельзя напугать. Можно лишь победить. И убить. Такая вот программа‑минимум.

Человек предполагает, зато располагают все кому не лень. Стрекалов позвонил в 18.00, словно выжидал у телефона с секундомером в руках.

– Андрюха, здорово! Как дела? Выспался? Иван доложился, так что не напрягайся, я в курсе твоих заморочек.

– Добрый вечер, Виктор Викторович, – я был холоден и неприступен.

– Ого! Тебя что, в машине продуло? Прямо как дорогая тёлка из «Метелицы». «Добрый вечер, Виктор Викторович…» – передразнил он меня. – Я уже шестьдесят лет Виктор Викторович, из них тебя знаю как минимум десять. Это ты для Ивана – «Мистер Икс», а мне твои примочки по барабану. Кончай ваньку валять!

– Я субординацию соблюдаю, господин генерал.

Довольно удачная шутка, Стрекалов, как и многие его ровесники, терпеть не мог, когда его называли «господином». А я категорически отказывался отзываться на «Андрюху». Так что – «я мстю, и мстя моя страшна». Сердито посопев в трубку, он таки решил сменить гнев на милость, хотя не преминул ворчливым тоном добавить:

– Генерал‑майор, между прочим. Знать надо, в каком чине начальство пребывает.

– Да я своего‑то чина не знаю, – совершенно искренне возмутился я.

– От тоже! Бином Ньютона… Майор. Служба внешней разведки. Приказ от 27 мая сего года. Поздравляю, кстати.

«„Алекс – Юстасу. Вы – *** * * ***“. И Штирлиц понял, что ему присвоено звание Героя Советского Союза». Сказать, что я был просто удивлён, – это ничего не сказать.

– Виктор Викторович, я помню, мне «лейтенанта» и то со скрипом присваивали. Школ ваших специальных я не заканчивал, у меня и образование‑то среднее. Вы, часом, ничего не перепутали?

– Милый ты мой, да кого это трогает? Ты работаешь? Работаешь! Результат даёшь? Даёшь! В конце концов, если я генерал‑майор, почему бы тебе не быть майором? Херня всё это, бирюльки. Раз мне права даны, я их и буду пользовать. Тебе‑то какая разница?

– Да, в общем, никакой, – честно ответил я. – А в полковники произвести можете?

– Не, Андрюха, ты совсем охренел! Давай, говори по делу, некогда мне с тобой лясы точить. Когда в Москве будешь?

Я подобрался. Шутки закончились. Отличать весельчака и балагура Виктора Викторовича от генерала Стрекалова за эти годы я научился.

– Когда прикажете.

– Молодец, – одобрил он. – Тогда слушай. В 23.00 будешь на Московском вокзале…

* * *

Вечер выдался на редкость тёплым и каким‑то особенно удушливым. Ливень, недавно отбушевавший над городом, вместо долгожданной прохлады лишь добавил градусов в эту русскую парную, незатейливо обустроенную природой. Казалось, даже стены домов истекали потом и бессильно разевали тёмные провалы окон в надежде на глоток свежего воздуха.

Шёл уже третий час моих, на первый взгляд бессмысленных, блужданий по областям, окружающим самый что ни на есть центральный вокзал в Питере. Ни по количеству приходящих и уходящих отсюда поездов, ни по специфической биосфере, усиленно паразитирующей на теле этого рукотворного Вавилона, Московский вокзал не имел себе равных в городе. Это был, есть, и похоже, что будет всегда, маленький кусочек большой Москвы, неведомо каким образом просочившийся, выживший и исправно функционирующий в совершенно чуждом ему окружении дворцов, каналов, мостов, Невского проспекта и белых ночей. Я исторически терпеть ненавидел всю эту лихорадочную толчею, расхристанность, всепроникающую грязь, но выданные мне ценные указания вкупе со сложившейся обстановкой никакой самодеятельности не допускали. Или, скажем так, почти не допускали.

И вот, с силу этого самого «почти», я с семи часов вечера болтался по перронам и буфетам, изо всех сил изображая собой местного жителя. Аборигена. В «хитрой квартирке» на Кронверкском нашлось множество различного барахла, способного довести до экстаза любого старьёвщика. Потрёпанные джинсы и многократно стиранная футболка, удачно дополненные очками в классической роговой оправе, помогли мне гениально воссоздать образ «интеллигентного работника бюджетной сферы, регулярно не получающего зарплату». Что довольно обычно для нашего, «самого идущего к очередным рубежам» государства. Затем я, с помощью предусмотрительно прихваченного с собой из Амстердама набора «Сделай сам», в течение получаса из жгучего блондина превратился в не менее жгучего брюнета. Поменяв заодно форму носа, полноту щек и цвет глаз. Зеркало утверждало, что борьба с красотой завершилась полным её поражением. Я аккуратно укутал свой портплед, явно выпадающий за рамки образа, в коричневую упаковочную бумагу и пристроил его на обнаруженную в кладовке тележку. Опознать во мне меня, после всех этих манипуляций, не смог бы даже родной папа. Лишь шрам и пистолет упрямо не желали соответствовать моему персонажу. И если с первым я поделать ничего не мог, то казённый ствол пришлось оставить, утирая скупые мужские слёзы.

Весь этот маскарад я устроил безо всяких на то санкций и указаний, по одной лишь, но крайне веской лично для меня причине: мне ужасненько не нравилось всё то, что происходило в течение последних двух суток вокруг моей скромной персоны. Ещё не паника, но уже очень и очень нехорошие предчувствия… Словно чей‑то кулак завис над темечком. Доложив Стрекалову о своих подозрениях по поводу Вещего, я получил в ответ лишь озадаченное хмыканье и твёрдое обещание разобраться. Поскольку речь тут шла всего‑навсего о таком пустяке, как моя жизнь, то хмыканья и обещаний мне было маловато. Да и сам механизм встречи с очередным сопровождающим, который должен был ждать меня в 23.00 в зале ожидания вокзала на втором этаже, где раньше размещались кассы, мне сразу не понравился.

Ещё больше он мне не нравился теперь. Предварительно трижды обойдя все окрестности и придя заблаговременно, я на «мягких лапах» начал обосновываться на предполагаемом месте встречи. В небольшом закутке, занимаемом игровыми автоматами, вместо положенных братков, сидели двое столь же модно подстриженных, но явно очень непростых мужичков. Между собой они не общались, никакого внимание на редких играющих не обращали. И несмотря на жару, стоически парились в наглухо застёгнутых спортивных куртках. Размера на два больше, чем следовало бы. Очень удобно – ни оружия не видно, ни бронежилета. Ещё один такого же типа «ряженый» сидел за женщиной, принимающей деньги на входе в зал ожидания. Количество патрулей на вокзале за последний час увеличилось чуть ли не втрое, и к обычным омоновцам присоединились вооруженные автоматами орлы, при виде которых мне почему‑то вспомнились коллеги из «Вымпела». Тоже, скажу я вам, не самые простые ребятки. И что характерно – нормального для такой ситуации интереса к представителям горских народов у них не было напрочь, а вот лица явно славянской национальности, особливо ярко выраженные блондины, проверяемы были часто и внимательно. Такие, понимаешь, парадоксы.

Я взглянул на часы. Без тринадцати минут десять. Самое время выпить вкусненького. Буфет, предваряющий собою игровые автоматы и зал ожидания, исправно функционировал, кудрявая буфетчица, девица на грани «второй степени свежести», но ещё вполне в материале, призывно улыбалась всем появляющимся вокруг мужикам и шустро поставляла на прилавок подозрительный кофе и не менее подозрительную водку. Ажиотажа вокруг не было, но и особого застоя не наблюдалось. Это я, похоже, удачно зашёл.

Стараясь не особенно привлекать к себе внимание тоскующей Дульсинеи, я с чувством внутреннего содрогания купил бутылку дешёвой водки, пару бутербродов, которые почему‑то нужно было называть «гамбургерами», и пристроился за столиком, дающим максимально полный обзор места предполагаемой мною «Драмы на охоте». Дабы соблюсти статус «дичи» и не нажраться в хлам сомнительного происхождения водкой, я начал было искать себе компанию, но буквально сразу выяснил, что компания у меня уже есть, просто я её не заметил. Она, то есть «компания», скромно стояла чуть поодаль и время от времени с боязливой надеждой поглядывала в мою сторону. Удача улыбалась, восторженно блестя в меня всеми двенадцатью зубами. Неопределённого роста и возраста бомж совершенно логично рассудил, что ТАКУЮ водку приличные люди не покупают, а коль скоро человек не шибко приличный, то может и налить грамульку страдальцу. О таком соседе я мог только мечтать.

Призывно покачав бутылкой, я уже через долю секунды с изумлением наблюдал его стоящим рядом, с готовым к наполнению стаканом в руке. Если бы мне в отрочестве удалось хоть раз продемонстрировать подобную реакцию, старый Коцукэ‑сан был бы просто счастлив. Налив в оба стакана отчаянно вонючей жидкости, я собрался было произнести вялое подобие тоста, но не успел. С той же скоростью бомжина осушил свою ёмкость и уже начал было отчаливать. Но тут я успел его прихватить.

– Стой! – тихо, но грозно рявкнул я. Он завис на одной ноге. – Видишь?

Полбутылки водки произвели на него завораживающее впечатление.

– Выпить хочешь?

Вопрос был риторическим, мужик почти захлёбывался слюной. На произнесение слов сил у него уже не оставалось, энергичный кивок был мне ответом.

– Тогда стой ровно. Мне компания нужна, не могу один пить, а душа горит, – разливая «бальзам» по стаканам, подвёл я идеологическую базу.

– Так ты это… Ё‑моё… Так бы и сказал, это… А я чё… Я с хорошим человеком завсегда… А то это… Понимаешь… Я смотрю – ну чё мужику надо? Не пойму… Может, думаю, это… Передаст какой…

– Сам ты это… ё‑моё, – передразнил я его. – У меня друг бабу отбил, понимаешь?

Это мужик понимал. И беседа наша полилась в полной душевной гармонии и согласии. Персонаж был, надо признать, объёмности нечеловеческой. Глыба. Загадочная русская душа в одном флаконе. Звали его Коляном. Лет Коляну можно было смело давать от двадцати до ста пятидесяти, без базара, ё‑моё. Волосы он носил в меру длинные, абсолютно нечёсаные и грязные до разноцветности. Никакому Дега вкупе с Моне такой колер не снился. Драный, истёртый пиджак, в котором он, как я сперва решил, сразу и родился, оказался от «Iceberg». Этикетка, замусоленная, но ещё вполне читабельная, была продемонстрирована. В руках он всё время тискал какой‑то пакет, по опыту, видимо, зная, как опасно расставаться со своими вещами на вокзале. А в пакете, под разной мягкой рухлядью, на самом дне явственно просматривалась запечатанная бутылка шампанского. После долгого жеманства Колян сознался, что несёт её Катьке, своей любимой женщине. Ну и в довершение ко всему выяснилось, что он завзятый читатель и более всего ценит фантастику. «Ну… Эта… Чтоб рыцари там, драконы… Эти… ельфы… Ну понял, короче?» Особливо уважал Колян писателя Бушкова. «Только не это… Не про рыбу… Эт так, фуйня. Вот про Сварога, эт да!» Ни добавить ни прибавить. Оставалось только снимать шляпу при разливе.

Будучи наиболее примечательной парочкой на всей территории этого заповедника социализма, мы, тем не менее, были надёжнейшим образом защищены от чьего бы то ни было внимания. Именно в силу абсолютной своей непрезентабельности. По чуть‑чуть подливая разговорившемуся Коляну водку и не забывая вовремя вставлять «ё‑моё», я параллельно успевал внимательно следить за окружающей меня действительностью. Поэтому растущее в воздухе напряжение ощущал буквально кожей. Описанный мне Стрекаловым человек в белой футболке с надписью «ELF» и серых брюках по‑прежнему не появлялся. Поскольку я провёл в буфете уже больше часа, то вариантов могло быть только два: или он пришел ещё раньше меня и теперь просто живёт в зале ожидания, невидимый и таинственный, или же его аккуратно изъяли по дороге сюда. Почему‑то второй вариант казался мне гораздо более реальным. Близилось время «Ч».

Блондинистого мужчину с небольшой кожаной сумкой, гордо продефилировавшего мимо застывшего от восторга меня, скрутили ровно в четыре минуты двенадцатого. К троим уже отмеченным мной орлам мгновенно присоединились ещё трое, сидевших, по всей видимости, в зале. Обвисший на руках своих пленителей, он был тихо и без лишней помпы вынесен в обратном порядке, то есть опять‑таки мимо нас с Коляном, торжественно застывших за столиком. В очередной раз логика и интуиция одержали победу над стандартными методами работы. Регулярно, кстати, порицаемыми руководством ФСБ. Или же… Мы опять сыграли в «поддавки».

– Пойдём, Колян, – сказал я. – Мне кажется, что человеков тут унижают.

И мы пошли.

Дальше всё было делом техники. Сердечно расставшись с собутыльником, я зашёл в кассовый зал на первом этаже. Ещё ранним вечером я приметил шустрого молодого человека с лицом «кавказской национальности», который в два счёта решал любые проблемы с билетами, беря за это, естественно, чуть больше номинальной стоимости. И здесь же, не подходя к кассе, приобрёл у него два билета «СВ» на «пятёрку». «Интуристовский эшелон» уже стоял под парами, потеющие продавцы прохладительных напитков сновали по перронам взад и вперёд, а утратившие за годы перестройки былую надменность проводники расхаживали у вагонов, тепло улыбаясь обладателям билетов. До отхода поезда оставалось семь минут. Единственное, что от меня требовалось, это пройти сквозь редкую цепочку людей в камуфляже и штатском, проверяющих документы у особенно понравившихся им граждан. Как правило, светловолосых. По всей видимости, искали блондина со шрамом на правой щеке, совершенно игнорируя всяких там брюнетов. Ну разве можно было этим не воспользоваться?

* * *

Ковровая дорожка, многое перевидавшая на своём веку, услужливо заглушала звук его шагов. В длинном коридоре со множеством казённых дверей без табличек вообще почти всегда было тихо. И малолюдно. Ничто не выдавало той напряжённой работы, которая кипела за плотно закрытыми дверями. У сотрудников этого учреждения, в отличие от многих других «институтов государства», не было привычки бродить по соседним кабинетам, сидеть в курилках, жаловаться друг другу на жизнь и травить байки про начальство. Слишком важным считалось то дело, которому они служили, слишком жёсткими были критерии отбора будущих сотрудников, и слишком сурова была «трудовая дисциплина». На протяжении всего пути майор Дмитриев встретил лишь нескольких человек, торопливо идущих по каким‑то своим, наверняка очень важным, делам. Лицо одного из них показалось майору знакомым, и он на всякий случай кивнул, здороваясь. Кто это был, действительно ли они знали друг друга – в данный момент у него не было ни времени, ни желания задаваться подобными вопросами. Информация, пришедшая вчера вечером из Петербурга, погружала ответственного работника Департамента контрразведки ФСБ России в такую пучину проблем и неприятностей, что ни на что другое в его мыслях просто не оставалось места. А самым противным было то, что к исполнению его прямых служебных обязанностей вся эта беда не имела ровным счётом никакого отношения.

Будучи патриотом своей страны и исправным служакой «во благо Отечества», он, как и многие его коллеги, с чувством глубочайшего омерзения наблюдал за процессом перехода России на «рыночную систему отношений». На поверхность вылезала вся грязь, вся пена, десятилетиями копившаяся в недрах «оплота коммунизма». Все эти полусумасшедшие правозащитники, ущемленные самолюбцы, демагоги всех мастей, от ярых демократов до красно‑коричневых реставраторов, просто откровенное ворьё – вся эта копошащаяся, пожирающая самое себя масса активно ринулась «во власть», сметая попутно в свои карманы всё, до чего была в состоянии дотянуться. Нет, были, наверное, и другие – люди по‑настоящему честные, искренние в своём желании что‑то изменить к лучшему. Но… «Мильоны вас. Нас – тьмы, и тьмы, и тьмы…» А охранять эту, жирующую на останках страны, свору по‑прежнему были призваны стократно оболганные, затоптанные в грязь органы государственной безопасности.

Служить новым хозяевам так же, как и прежним, не думая и не рассуждая, было уже невозможно. Тот порядок вещей был впитан с молоком матери, единственно возможен и потому непоколебим. Случившаяся в конце восьмидесятых годов революция помимо всех прочих изменений, произведённых в карманах, умах и душах бывшего «советского народа», ещё и научила людей думать. Напрочь разучив при этом верить. Столпы рухнули, догмы перестали быть таковыми, и идея государственности утратила для среднестатистического россиянина почти всякое значение. «Продам родину по сходной цене» – этот девиз строителей российского капитализма стал родным для всех слоёв общества. Начиная, разумеется, с самых верхов. Видя, осознавая всё и будучи совершенно не в силах что‑либо изменить, и сам Дмитриев, и его друзья и коллеги при всём своём желании не могли и не хотели класть жизнь на алтарь ЭТОГО, нового отечества. Дальнейшее существование теряло всякий смысл. Последний удар был нанесён в августе 1991 года. Радость, охватившая его при первом известии о свержении клики Горбачёва, допустившего то, что происходило в стране, разом померкла, едва он увидел людей, которые собирались возглавить государство. Трясущиеся руки Янаева, лица других бесстрашных «революционеров» сказали профессиональному разведчику больше, чем все их манифесты вместе взятые. Даже если бы он ничего не знал об этих людях, и то он не пожелал бы им успеха. А Дмитриев знал много, поскольку службу начинал в «девятке» и мог судить о большинстве участников ГКЧП не понаслышке. Он даже не расстроился, глядя на ликующие толпы победителей. «Те» не могли выиграть. Они боялись играть. Страну просто продали в очередной раз.

Когда один из высших руководителей бывшего Комитета государственной безопасности сделал майору, а тогда ещё капитану, прямое и недвусмысленное предложение, Дмитриев даже не попросил времени на размышления. Ему давали возможность послужить на благо Родины, причём именно той Родины, которой он всегда хотел служить. Даже тайна, окутывавшая все дела организации, в которую он вступил той далёкой осенью, не пугала его поначалу. И лишь со временем, уже изрядно потрудившись на ниве «борьбы за правое дело», он постепенно начал понимать, что всё сделанное им в этом качестве не имело с благом Родины ничего общего. Однако сойти с дистанции Дмитриев уже не мог. Слишком хорошо он успел узнать, что ожидает его в этом случае, а такой вариант никак не устраивал примерного семьянина и отца троих детей. Годы шли, и теперь его гораздо больше привлекала возможность просто жить, дышать, ходить, чем вполне реальная перспектива пасть в борьбе за истину. Хотя именно сегодня сообщение из Петербурга ставило под большое сомнение его право на жизнь. Человек, к которому он шёл на доклад, официально не являлся его начальником. Ни прямым, ни даже косвенным, но это официально. То, что он мог сделать с формально не подчинённым ему майором Дмитриевым, не шло ни в какое сравнение с возможностями непосредственного руководства. Лёгкая смерть была самым малым из возможных наказаний. И майор это прекрасно знал.

Толкнув очередную дверь без таблички, Дмитриев вошёл в небольшую приёмную, обшитую деревянными панелями. Старенькой секретарши, прекрасно вписавшейся бы в потёртый интерьер, не было и в помине. Не было вообще никакой секретарши, ни пожилой, ни молоденькой. Подтянутый, крепкий молодой человек, расположившийся за компьютерным столиком, с большой натяжкой мог бы сойти за секретаря. В таком случае второй крепыш, сидевший на стуле у дверей, был, по всей видимости, «Референтом». При появлении постороннего в приёмной оба «голема» заметно напряглись, но тут же успокоились, признав своего.

– Мне назначено… – стараясь казаться спокойным, сказал Дмитриев. «Секретарь» согласно кивнул, глядя на экран монитора, а «Референт» внимательно, оценивающим взглядом большого профессионала осмотрел костюм майора. Дмитриев знал, что чисто визуальным осмотром дело не ограничивается, параллельно с этим идёт сканирование гостя на предмет скрытого оружия, разного рода «клопов» и прочих технических штучек. И не дай бог входящему в эту приёмную забыть выложить из кармана диктофон.

Удовлетворившись результатами проверки, оба охранника мгновенно потеряли к гостю всякий интерес.

– Входите, – сказал «Секретарь», не отрывая взгляда от монитора. – Вас ждут.

Большая деревянная дверь, словно нож исполинской гильотины, неслышно скользнув, отрезала его от внешнего мира. Внезапно майору стало дурно. Тишина, царящая в кабинете, показалась ему гробовой. Бьющееся в стекло солнце ехидно подмигивало ему сквозь высокие окна, тяжелые портьеры словно притаились в хищном ожидании, готовые броситься и задушить его в своих пыльных объятиях. В этом кабинете не прощали ошибок, а карали за них, и карали строго.

Человек, сидевший за большим пустынным столом, оторвался наконец от листочка бумаги, лежавшего перед ним. Поднял голову. Серые глаза смотрели холодно, без выражения, казалось, что это и не глаза вовсе, а стволы, наведённые на цель. Небольшого роста, неопределённого возраста, этот человек занимал должность начальника Департамента обеспечения деятельности ФСБ. Об этом знали многие. Но мало кто мог даже приблизительно представить размеры его истинного могущества. В легком шевелении его бровей власти было больше, чем во всех распоряжениях самого шефа ФСБ. Он был серым кардиналом, правителем государства в государстве. По крайней мере майор представлял себе это именно так.

–?.. – Вопросительное движение бровей для вошедшего прозвучало громче, нежели заданный вслух вопрос.

– Мы… из Ленинграда сообщили вчера вечером, что… они потеряли объект, – чувствуя, как холодный пот покрывает спину, сказал Дмитриев.

– Почему? – тихим, невыразительным голосом произнёс хозяин.

– Видимо, он почувствовал что‑то и не пошёл на контакт.

– Я спросил «почему?», а не «как?», – уточнил человек, сидящий за столом.

– Операция поручена «Приме». Я думаю… Мне кажется, что он увлёкся игрой с объектом. Согласно нашим данным, объект очень чувствителен к опасности и склонен к нестандартным решениям. Такие люди не поддаются долгой разработке, их нужно нейтрализовать сразу же по установлении. Используя при этом максимально эффективные средства. А «Прима» сделал ставку на дискредитацию Стрекалова, но вместо этого своими действиями насторожил объект и спровоцировал его на отрыв. Кроме того… по нашим данным, в Финляндии против объекта работала ещё одна группа. Два человека, мужчина и женщина. Мужчину он ликвидировал, женщине удалось скрыться. Мы смогли вывезти труп и установили личность погибшего. Это Хаим Бергман, сотрудник Центрального разведывательного управления. Возможно – из отдела внутренней безопасности. Как он мог быть связан с объектом, выяснить не удалось.

Майор замолчал. Всё, что он мог сделать, было уже сделано. Операция провалилась, пусть и не по его вине. Возглавлял её именно он, и отвечать за результат придётся в любом случае. Мокрая от пота рубашка противно липла к телу, ставший вдруг чрезмерно тугим узел галстука мешал дышать. Хозяин кабинета молчал, задумчиво катая по гладкой поверхности стола не заточенный простой карандаш. Наконец он поднял глаза:

– Разработку объекта прекратить. По линии своего Департамента организуйте отправку рабочей группы в Милан. Задача – ожидать появления там объекта. И охранять его до особых указаний. «Приму» от дел отстранить, восстановить в Управлении собственной безопасности. Группу в Милане должны возглавить вы. Лично. И ещё. Установите контроль за Стрекаловым. Полный контроль, вам ясно?

– Так точно, – внезапно севшим голосом ответил Дмитриев. Задание было сложным. Но… оно означало жизнь. А это было удачей, фантастической, невероятной удачей. Информированность хозяина кабинета потрясала. Но легенды ходили именно о его жестокости.

– Разрешите идти?

– Да. И вот ещё что… майор, подумайте на досуге – чего стоит сотрудник, проваливший подряд два задания?

Холодный, ничего не выражающий взгляд. Тихий, спокойный голос.

– Так точно! – плохо соображая, что говорит, ответил Дмитриев и, дождавшись утвердительного кивка хозяина, буквально вывалился из кабинета. Когда он покидал приёмную, сидевшие там охранники молча переглянулись. У них был богатый, годами наработанный опыт. Ещё задолго до получения приказа они безошибочно узнавали свою будущую жертву.

* * *

Москва встречала меня тёплым, по‑летнему ярким и солнечным утром. Толпы едва проснувшихся пассажиров суетливо сновали по вагонам, шумливыми струйками выливались на перрон, чисто выметенный по случаю нарождающегося дня. Деловые до безобразия носильщики лениво подбирали себе клиентов, воробьи, радостно чирикая, плескались в редких и изрядно обмелевших лужах. Жизнь вокруг била чистым, ещё не замутнённым дневными проблемами ключом.

У меня не было багажа в привычном русскому человеку понимании этого слова, лёгкий портплед вряд ли требовал к себе какого‑то особого внимания. Проснувшись рано утром, я успел привести в порядок свою физиономию, удалив заодно с неё большую часть грима, и переоделся в приличествующий случаю костюм. Не от «Kilgour», конечно, но вполне подходящий для такого дня. Столицу моей, уж и не знаю какой по счёту, родины я посещал достаточно редко, чтобы относиться к этому событию свысока. Хотя, по большому счёту, Москву я не любил. Слишком уж этот город стремился жить. Слишком быстро всё было в нём, слишком много суеты, амбиций, неудовлетворённых потенций и вполне закономерных импотенций. От рождения до смерти один шаг, но в Москве, как мне казалось, этот шаг был либо слишком поспешным, либо чересчур значительным и самодовольным.

Вливаться в стройную толпу вновь прибывших, энергично марширующую к зданию вокзала, я почему‑то не хотел. Ну не нравится мне ходить строем, что уж тут поделаешь. Поэтому я тихо, никуда особенно не торопясь, направился в противоположную сторону. Дошёл до края перрона, спустился вниз и, преодолевая обильно залитую всеми сортами смазок поверхность, перешагивая через шпалы и рельсы, выбрался на платформы пригородных поездов. И уже оттуда преспокойно отправился к выходу в город. Если меня и собирались встречать, то уж явно не с этой стороны.

Всё, что произошло вчера, было достаточно неприятно. Но вовсе не потрясающе. По крайней мере чувство глубокого изумления умом и коварством противника во мне отсутствовало напрочь. Да, в каком‑то смысле – «ужас». Но ведь не «ужас, ужас!». Кому‑то очень нужно было убедить меня в том, что всё пропало и каждый мой шаг известен врагу. То есть – что меня подставляют с такой страшной силой, которая свойственна лишь высокому руководству, или, конкретизируя – Виктору Викторовичу Стрекалову. А я почему‑то в этом сомневался. И дело даже не в том, что я ему верил. Просто я знал, что будет, если он и в самом деле решит меня подставить. Небо и земля, господа, а не просто большая разница.

Выходить из игры было уже поздно, но дело даже не в этом. Стрекалов явно залез в чей‑то огород, причём из тех, в которые и камни‑то кидать опасно. Бросать его теперь в гордом одиночестве? Как‑то это… Неспортивно. Следовательно, единственно разумным шагом являлось мерное и поступательное движение по дороге, ведущей неизвестно куда. Авось и выберусь в людное место. Хотя я вполне допускал вероятность того, что место это окажется вовсе не людным, а лобным.

И вообще, мне уже сильно хотелось пожить в более или менее цивилизованных условиях. Всю ночь я провёл в состоянии, которое лишь с очень большой натяжкой можно было назвать «сонным». Бдительность и осторожность весьма полезны для здоровья в принципе, они здорово помогают сохранить то, о чём потом можно заботиться, но спать‑то всё равно хочется невыносимо. Жизнь настойчиво требовала определённости, и мне пришлось пойти у неё на поводу. Проигнорировав общественный транспорт, битком набитый москвичами и гостями столицы, я отловил подержанную «шестёрку» и за совершенно фантастическую сумму добрался до гостиницы «Украина». Впрочем, пардон – отеля «Украина».

Ветераны КГБ с карточками «секьюрити» на лацканах потёртых пиджаков и застарелым запахом перегара изо рта. Деловые тётки (не женщины – тётки) за стойкой администраторов, упрямо не желающие видеть во мне клиента. Запах манной каши пополам с селёдкой, идущий из того, что здесь принято было называть рестораном. Да, этот «отель» был как минимум о восьми звёздах. Не меньше. Сервис они обещали прямо‑таки потрясающий, вплоть до бесплатных завтраков и регулярной уборки в номерах. К несчастью, я уже имел дело с этим флагманом гостиничной индустрии во время гастролей Камерного Драматического театра в Москве и во все эти глупости не верил ни на грош. Качество обслуживания зависло здесь где‑то на уровне бронзового века, и такая приверженность традициям всячески поощрялась и культивировалась. Главной достопримечательностью заведения являлись откормленные несколькими поколениями постояльцев тараканы, которые по праву считали себя хозяевами в этом доме, на людей особого внимания не обращали и очень обижались на любые попытки унизить их чувство собственного достоинства. Были у «отеля» и другие хозяева, намного более многочисленные и неприятные, чем тараканы. Здесь, судя по всему, располагалась одна из штаб‑квартир сильной группировки «лиц кавказской национальности». Что касается многочисленности, то иногда вообще было непонятно, остался на их исторической родине кто‑нибудь живой или вся республика в полном составе переселилась в Москву. По крайней мере чувствовали они себя здесь столь же уверенно, как и в родных горах. Несмотря на ранний час, молодые джигиты в роскошных нарядах по‑хозяйски разгуливали в большом вестибюле, кучковались в ресторане, подъезжали и отъезжали на навороченных иномарках и вообще всячески демонстрировали свою крутизну и независимость. Я сердцем чуял возможный конфликт, но менять решения не собирался. Все гостиницы этого класса были охвачены вниманием той или иной «мафии», а в более престижном заведении я, с моими непрезентабельными документами, выглядел бы белой вороной. Как говорится, кесарю – кесарево, а слесарю – слесарево. Будем бороться с трудностями по мере их поступления.

Пока я заполнял всяческие официальные бумажки и регулировал взаимоотношения с неприступной администраторшей, за моей спиной все время маячил какой‑то горный орёл, усердно пытаясь поучаствовать в процессе. Его назойливое любопытство явно было вызвано не врождённой любознательностью, а чем‑то гораздо более прозаическим. С трудом поборов растущее желание слегка подправить фасад неуёмного горца, я, наконец, получил ключи от одноместного номера на шестом этаже и отправился к лифту. Однако, пройдя метров двадцать, не вытерпел и оглянулся. Ну, естественно. Мигом подрастеряв свою величавость, женщина за стойкой докладывала о чём‑то гостю с далёкого Кавказа, а тот очень внимательно её слушал. Похоже, что проблемы ждать себя не заставят. Ну и хорошо. Раньше сядешь – раньше выйдешь. Разберёмся как‑нибудь.

Содержимое номера оказалось более чем стандартным. Скрипучая кровать, письменный стол со следами былых сражений по всей крышке; телевизор, шибко цветной, однако; холодильник. Как бонус – вид на Белый дом из давно не мытого окна. И тараканы, разумеется. Закрыв хлипкую входную дверь на едва живые замки и защелки, я отключил телефон и, сбросив с себя все покровы, буквально вломился в ванную комнату. Минут десять, тихонько стеная и повизгивая от восторга, отмокал под неуёмно холодным душем, а затем завалился спать, наплевав на неподходящее время суток, все проблемы и тревоги вместе взятые.

Проснулся я от громкого стука в дверь. Гуманистами в этом «отеле» и не пахло, поспать мне дали всего три с половиной часа. Впрочем, и то хорошо. Судя по нарастающей силе ударов, обрушивающихся на многострадальную дверь номера, люди с той стороны были настроены решительно и ожидания не выносили. Довольно наглые ребята. Я, не торопясь, выбрался из кровати, натянул брюки, рубашку. Подошёл к дверям. Прислушался. Ничего, кроме сердитого сопения, перемежающего стук, мне услышать не удалось. Хорошо. Если вы так настаиваете, будем общаться теснее.

– Кто стучится в дверь моя? – игриво поинтересовался я у таинственных «стукачей». – Видишь – нету никого.

С чувством юмора у незваных гостей было, похоже, как‑то не очень. Шуток они понимать не хотели.

– Давай, открывай, а то без дверей останешься. Базар есть.

– Базар так базар, – покладисто согласился я. – Ботинки только надену.

С той стороны горячо выразили своё неодобрение. Им явно было всё равно, в каком виде я их приму. Что ж, можно понять. Но я‑то воспитанный человек, на мои манеры денег было больше потрачено, чем эти обломы видели за всю свою жизнь. Я просто не мог поступиться приличиями и этикетом. Поэтому не только обулся, но и повязал галстук. Гости за дверью были близки к истерике.

Когда я открыл дверь, вид у двоих истомившихся в коридоре молодцов был откровенно праздничный. Они хотели меня кушать, причём без гарнира и десерта.

– Ты чё, козёл, косяки порешь? – прямо с порога разразился тот, который казался покрупнее. Я его мигом про себя окрестил Винни‑Пухом. – Тебе, бля, сказали – базар есть, мигом сорваться обязан! Ты чё, бля, крутой? Не просекаешь? Щас я те разложу по полкам, лошина!

Второй, помоложе и порозовее, типичный Пятачок, молча прикрыл дверь и остался стоять возле неё, лениво взирая на происходящее. Сценка, которую они сейчас играли, была давно и хорошо отрепетирована, сорвала не один шквал аплодисментов, а исполнители до того привыкли к бешеному успеху, что мысль о возможном провале просто не могла прийти в их бритые головушки. Смешные люди. Кстати, обе физиономии были стопроцентно славянскими, никаких тебе орлиных носов и чернявых шевелюр. Вот вам и капиталистическая интеграция в действии.

Крепенький «Винни», заводя сам себя, утробно рычал про какую‑то братву, что надо делиться, и даже предлагал готовую схему передела собственности: мол, ты, лох, выкладывай, чего имеешь, а мы долю сами выберем. Всё это становилось скучным и неинтересным буквально на глазах. Эту сову я уже разъяснил.

– Любезный, хочешь фокус покажу? – Простенький вопрос совершенно вышиб приватизатора из привычной колеи. Он даже рот забыл закрыть от удивления. Тут я ему и показал фокус. Удобства ради человеческое тело некоторыми знающими людьми делится на три уровня: верхний, средний и, соответственно, нижний. Шесть ударов, проведённых по этим трём уровням с максимальной резкостью и минимальной жалостью, приводят обычно объект в состояние, в котором не то чтобы говорить – даже думать, и то больно. Мужчина рухнул там же, где стоял, судорожно пытаясь выдавить из разом отказавшегося повиноваться тела хоть какое‑то подобие вопля. «Пятачок» у входа застыл в немом восторге. Ласково улыбаясь, я обеими ладошками сделал жест «приглашения и дружелюбия». Мол, иди сюда, я всё прощу.

– Ну, сынок? Иди сюда, мы же вроде делиться собирались?

Отреагировал он как‑то странно, похоже, вопрос о разделе имущества утратил в его глазах былую притягательность. Попятился, не сводя с меня испуганного взгляда, распахнул дверь и так же, спиной вперёд, вывалился в коридор, явно собираясь дать тягу. А затем, с каким‑то диким отчаянием выдрав из кармана нож‑бабочку и ловко раскрутив его, бросился ко мне с гортанным кличем, призванным напрочь деморализовать противника. Вот ведь глупыш. Не испытывая особых угрызений совести, я сломал ему руку в двух местах и, развернув на 180 градусов, сильным пинком отправил в сторону входной двери. Но даже в неё он умудрился не попасть. Гулкий удар, сопровождавший столкновение его лба с косяком, совпал во времени с появлением в коридоре двух крепких молодцев в одинаковых синих костюмах. Гостиничная служба безопасности зорко стояла на страже порядка и появилась именно тогда, когда было нужно. То есть – когда всё закончилось.

– Это всё потому, что у кого‑то слишком узкие двери, – с грустью в голосе прокомментировал я.

– Что здесь происходит? – ошалело взирая на разложенные в причудливом беспорядке тела павших экспроприаторов, выдавил из себя «синий костюм». Вопрос был дурацким по определению, уж ему ли не знать, что здесь происходит. Но когда годами отрабатываемая, привычная ситуация разрешается таким вот непривычным образом, поневоле начнёшь задавать дурацкие вопросы.

– Да вот, шли братки по коридору, плохо им стало. Зашли ко мне, я им таблеток дал. А они не помогают. Может, вы им доктора вызовете?

Отельный секьюрити смотрел на меня с плохо скрываемым ужасом.

– Какие таблетки? Ты что, мужик, рехнулся? Тебя же замочат!

– Серьёзно? Ай‑ай, досадно‑то как… Вы лучше братков из номера заберите, я к ним претензий не имею, а вот докторам, наверное, взглянуть будет интересно. Да, и, если их мамочку встретите, передайте, пусть зайдёт. Объясниться бы не мешало. Ладненько?

Вытащив стенающие останки в коридор и вызвав по рации подкрепление, старший «костюм» тихо сказал, усиленно глядя в противоположную от меня сторону:

– Ну смотри, мужик, ты знаешь, что делаешь. Если совсем туго будет, звони, номер там, у аппарата, написан. Ментов я вызову, обещаю. Нам тут жмурики не нужны. Больше помочь ничем не могу.

– Робкие вы тут все больно, – так же тихо заметил я.

– Я посмотрю, что от тебя останется, смелый! – немедленно окрысился он.

– Ладно, не напрягайся. Я обычно такие проблемы решаю, – успокоил я его и, подумав, уточнил: – Так или иначе.

В брошенном им на прощание взгляде явственно читалось: «Ну‑ну…» Не похоже, что он мне поверил.

«Мамочка» появилась не так чтобы уж очень быстро. Но и ждал я не долго. В предусмотрительно незапертую дверь, без стука и глупых вопросов вошёл моложавый кавказец, одетый именно так, как и должны одеваться «новые кавказцы». Дорогой костюм, намного лучше, чем мой, белая рубашка, галстук. Лёгкий аромат «Trussardi Uomo» поплыл по комнате, сразу ставшей на порядок хуже и грязнее от такого соседства. Смуглое лицо, коротко подстриженные волосы. На меня он взглянул так, как я сам сегодня утром смотрел на тараканов, живущих в холодильнике, – с брезгливым любопытством. Аккуратно прикрыв за собой дверь, он прошёл в комнату и, внимательно оглядевшись, уселся в кресло. Без всякого приглашения, разумеется. То, как он двигался, выдавало в нём человека, не чуждого физической культуре и, в любом случае, гораздо более опасного, нежели мои первые визитёры. Такой вряд ли купится на предложение посмотреть фокус.

Я присел на кровати, которую до того усиленно плющил, и закурил, без особого интереса рассматривая гостя. Подумаешь, Шамиль. Лучше бы он бронежилет надел, пижон.

Тот, видимо, понял, что поразить безвестного «русского барана» своей красотой и крутизной не случилось, и, перед тем как сменить тактику, тоже позволил себе расслабиться. Зря, кстати. Вытащив из кармана чёрную пачку сигарет «Davidoff», он прикурил от золотой зажигалки «Ronson» и, выпустив очень изящную струйку дыма, воззрился на меня так, словно это я пришёл к нему в гости.

– Ты крутой? – спросил он с интонацией утвердительной.

– Очень крутой, – не желая спорить, согласился я.

«Мамочка» снисходительно улыбнулся.

– Ты моих людей обидел. Теперь врачам платить надо.

– А тебе что, на врачей денег не хватает?

Все развивалось как в плохом американском боевике. Сейчас он будет кричать, что я подорвал его авторитет, а потом начнёт меня убивать. Или бить, что у них там сейчас модно, я не знаю. Всё это было скучно и банально. Моё замечание задело его за живое, глаза стали злыми, а зубы оскалились в недоброй улыбке. Фарфоровые зубки у братка, дорогие.

– Ты, лох, жить не хочешь? – И полез, полез под пиджак. Какая‑то стрелялка у него там была, это я сразу отметил. Но – разве в этом дело? Обзываться зачем‑то начал. Грубый.

Зажигалка фирмы «Zippo» – это очень хорошая, надёжная вещь. Крепкая и увесистая. Если такая штука попадает в лоб человеку, сидящему на шатком гостиничном кресле, то он в большинстве случаев просто падает, вместе с креслом и со всеми своими горными понтами. Так всё и сложилось – я не промахнулся, а у него и выбора не было. Дальше пола не улетишь. Так‑то, генацвале…

Я встал и, подойдя к нему, первым делом отыскал свою зажигалку. В принципе, свалить его я мог чем угодно, вплоть до зубочистки, просто зажигалка оказалась ближе всего. Потом обшарил карманы. В кобуре обнаружился «ТТ», чешский скорее всего. И, конечно же, без какого‑либо разрешения на ношение. Был «мандат» помощника депутата, паспорт. Пара тысяч долларов в сотнях, немного рублей. На ноге, в специальной кобуре, нашёлся ещё один пистолетик, «Браунинг», которому я лично обрадовался гораздо больше, чем громоздкому «токареву». Я, в отличие от этого абрека, воевать пока ни с кем не собирался, а таскать с собой «на всякий случай» лучше что‑нибудь миниатюрное.

Тем временем сознание стало потихоньку возвращаться в ушибленную голову моего гостя. Пока он силился понять, что привело его, такого красивого, на этот грязный гостиничный ковёр, я успел оттащить кресло на нейтральное расстояние и занял призовое место, держа пистолет на уровне его глаз. Постепенно пикантность ситуации дошла и до горца. Заворожённым, хотя и по‑прежнему злым взглядом он уставился на меня, не упуская, впрочем, из вида и тёмный зрачок пистолета.

– Слушай меня, дорогой, слушай внимательно. Я с вами ссоры не искал, вы ко мне пришли. И сильно ошиблись. Ты влез в операцию Федеральной службы безопасности, а тебе нужны эти проблемы?

Говорил я тихо, но доходчиво, это явственно читалось по его лицу. Такого рода неприятности кавказскому господину были не нужны абсолютно.

– Ты можешь идти. Своим людям говори что хочешь, но чтобы ко мне больше ни одна тварь близко не подошла. Иначе весь ваш клоповник вычистим к едрене фене, одни зубы по коврам останутся. И молчи, я тебя прошу. Если завалится операция, я лично тебя найду и убью. Понял, кацо?

Откуда ему было знать, что я блефовал. В чьих руках ствол, тот и прав, а осложнять себе жизнь, и без того достаточно не простую, восточному господину совсем не хотелось. Здесь он был человеком уважаемым и влиятельным, а на порушенной войной родине стал бы одним из многих, голодных и злых соотечественников. Нет, такие проблемы ему были совершенно ни к чему. И хотя злость распирала его, подмывая броситься на наглеца и разорвать ему глотку, горец смог пересилить себя и согласно кивнул.

– Вот и чудненько, – мягко и дружелюбно сказал я, всё время держа его на прицеле. – Теперь медленно встань и спокойно, без резких движений ступай к дверям.

Уже стоя на пороге, гость, с трудом превозмогая рвущуюся злобу, кривя тонкие губы, спросил:

– А ствол? Вернёшь?

– А разрешение – покажешь? – в тон ему поинтересовался я. – Хочешь, приходи на Лубянку, оформим изъятие по всем правилам. А если нет, то сделай милость, иди отсюда. Быстро.

Зыркнув с бессильной ненавистью, «горный орёл» с силой захлопнул дверь.

Отчего‑то я сильно сомневался в том, что судьба сведёт нас ещё раз. Разве что в Краю Вечной Охоты.

* * *

Благодушно и одиноко сидел я за небольшим столиком. Вокруг стояла торжественная тишина, лишь изредка нарушаемая лёгким звоном столовых приборов. За спиной моей непоколебимо возвышалась мраморная колонна, надёжно прикрывая тылы, необъятных размеров зал был почти пуст, и я бы даже сказал – пустынен. Редкие столики терялись в его роскошном пространстве, обильно изукрашенном позолотой, скульптурами каких‑то не узнанных мною божеств, фонарными столбами и целиком прикрытом от суетной Москвы огромным витражным потолком. Посередине зала тихо изливался фонтан, а в нём лениво плавали золотые рыбки. Удовольствие, которое я испытывал от этого заведения, было абсолютно законченным и комплексным по сути, ибо обед, приятным грузом лежавший на дне меня, был вполне достоин того шикарного интерьера, в котором я его поглощал. Ароматная, нежная донская солянка с речной рыбой, осетрина «броше» с соусом «Тартар», в сочетании с бокалом «Chateau les Hebras» 1991 года и кусочком торта «Черный лес» на десерт, привели меня в состояние совершенно непристойного умиления. Удобно раскинувшись в мягком кресле, я по очереди воздавал должное то малюсенькой чашечке с крепчайшим кофе, то изумительному «Martell L’Or de Martell», который местные умельцы наливали в хрупкий бокал, а затем специальный человек на моих глазах слегка нагревал его на специальной же горелке. Любовь к жизни переполняла меня, я просто лучился положительными эмоциями. Как совершенно верно подметил один английский писатель, количество прегрешений, которые человек готов простить миру после хорошего обеда, до обеда привело бы того же самого человека в ужас. Все мы рабы желудка в той или иной степени, и я отнюдь не являлся исключением. Сидя в грязной яме в Пешаваре, я часто вспоминал дом, отца, близких людей. Но то, с какой интенсивностью я вспоминал кухню тетушки Франсуазы, не шло ни в какое сравнение со всем остальным. И ничего поделать с этим я не мог. Да, честно говоря, и не пытался.

Откровенно говоря, чудный обед был, пожалуй, единственным приятным событием за весь прошедший день. Всё остальное скорее огорчало, нежели радовало. Дом Стрекалова находился под очень жёстким контролем, об этом говорило уже то, что я заметил наблюдателей, едва успев появиться на Фрунзенской набережной. Стрекалов всю свою московскую жизнь прожил в этом престижном доме, в просторной четырехкомнатной квартире с видом на парк имени Горького. Сначала вдвоём с женой, а после её смерти и вовсе один. Люди, присматривающие за генералом СВР, были настолько уверены в себе и своих покровителях, что даже не пытались прятаться. Две машины стояли во дворе, ещё одна маячила прямо на набережной, рядом с жёлтым грузовиком автодорожной службы, явно из тех, что до отказа нафаршированы хитрой электроникой. На засаду это походило в той же мере, как если бы они запалили костры вокруг дома и выставили зазывающие дичь плакаты, типа – «Проход для сайгаков. WELCOME!». Я слишком уважительно относился к своей персоне, чтобы предположить, что меня хотят отловить таким вот странным образом. Но парадоксальность ситуации заключалась в том, что за людьми уровня Стрекалова ТАК тоже никогда не следят. Или я сильно отстал от жизни? Москва, конечно, город контрастов, но не настолько же…

Нет, жизнь явно дала трещину. Посредством каких‑то неизвестных спецслужб, навтыкавших глухих заборов по всем тропинкам. Может, я вообще зря сюда приехал? Вариантов дальнейшего развития событий существовало великое множество, от визита в стиле «ниндзя» домой к Стрекалову до выхода на Красную площадь с плакатом «Вот он я». К сожалению, разумным мне казался только один. Нужно было звонить. У меня имелось четыре телефонных номера: домашний и рабочий самого Стрекалова, телефон моего куратора, по которому я всё это время раз в год сообщал о себе, и ещё один номер. Первые три отпадали по определению, а вот четвёртый был мне выдан лично Виктором Викторовичем и являлся, по сути, прямым способом связаться с ним, и только с ним в экстренных случаях. Как именно функционировала эта линия, я не знал, но наверняка первоначальный звонок проходил через приличную цепь подставных лиц и номеров. Я здорово рисковал, ведь если Стрекалов действительно задался целью погубить мой молодой организм из зависти или вредности, то я просто шёл ему навстречу, доверчиво задрав лапки. Но… Как любит говорить Рихо Арвович Эвер: «Если ты сто раз проверил человека и не убедился в том, что он полное дерьмо, то он, наверное, и вправду не полное дерьмо». Логика, конечно, чисто эстонская, но своя правда в ней присутствовала. Попытка не пытка, верно, Лаврентий Павлович?

Я расплатился по счёту, разом попав на сумму, просто вопиющую в условиях бюджетного дефицита, и покинул этот дорогостоящий очаг гуманизма и человеколюбия. Заодно я заказал столик в соседнем ресторане «Европейский», благо далеко для этого ходить было не нужно. Бог его знает, как сложится вечер.

Купив телефонную карточку (сплошные расходы, как они тут живут?), я с большим трудом нашёл на улице работающий телефон и набрал номер. Трубку сняла женщина. Кокетничать с ней я не собирался, поэтому был деловит и краток до неприличия:

– Вариант три‑один.

– Вариант три‑один, – послушно повторила она, и я положил трубку. Засечь моё местоположениё было не под силу даже сказочному персонажу, а таковых в отечественных спецслужбах и не водилось. Совершенно условная фраза, сказанная мной неизвестной женщине, означала следующее: «Прошу о встрече завтра, в три часа дня у первого (левого) эскалатора на станции метро „Октябрьская“». Бред сивой кобылы, зато легко скрыться в толпе, если всё пойдет не так, как хочется. Эту китайскую грамоту также придумал Стрекалов, чья светлая голова никогда не давала покоя своему хозяину. А может, он просто больше знал и, соответственно, лучше готовился? Вот уж не в курсе…

Час был не поздний и не ранний, 17.20, дел у меня, кроме сохранения самого себя в первозданной целостности, тоже особых не было, и я отправился гулять, дыша выхлопными газами и по возможности уворачиваясь от многочисленных москвичей и гостей столицы. В отличие от булгаковского Воланда, я почти с ходу обнаружил, что город изменился, причём не только внешне, став намного опрятнее и чище, но и внутренне, через людей, населяющих его. Не у большинства, но у многих, очень многих мужчин и женщин, встречавшихся мне по пути, глаза сильно походили на машинку для определения штрих‑кода и, соответственно, стоимости идущего навстречу товара. Уж не знаю, как нынче в Москве обстояли дела с жилищной проблемой, но материальный вопрос испортил жителей этого города напрочь. Мне доводилось видеть деловые кварталы западных столиц, по улицам которых шли толпы молчаливых людей, раз и навсегда зацикленных на добывании денег. Но это было совсем другое, их поглощала работа, а здесь была страсть. Страсть голодных людей, желающих всего разом и оценивающих других исключительно по тем деньгам, которые они уже успели сделать своими. Критерием являлось количество, а никак не качество. По‑моему, впервые в жизни я столкнулся с тем, что девушки, идущие мне навстречу, окидывали меня оценивающим взглядом. Не как мужчину, нет, это как раз было бы привычно и нормально, я сам никогда не упускал случая пристально рассмотреть красивую женщину. Москвички оценивали НЕ МЕНЯ. Их интересовало то, что было на мне надето. Взгляд обычно скользил от обуви, затем критическому анализу подвергался костюм, галстук и, в завершение осмотра, прическа. В смысле, как подстрижен. Качество. И уж только потом мельком смотрели, не горбат ли я и сколько у меня глаз. Большинство столичных дам сходились на том, что дело со мной иметь можно, и, встретив мой взгляд, они мило и плотоядно улыбались. Может быть, я старомоден, глуп, просто болен, но меня передёргивало от их призывных улыбок. Возможно, это и правильно, когда оценка человека идет с позиции – сколько денег, таков и он; но от мысли, что мне всегда придётся общаться с людьми, которым абсолютно плевать на содержание, а важна лишь форма, мне лично становилось дурно.

На Новом Арбате я закончил эту экскурсию. Надоело. Взял такси и поехал в гостиницу.

* * *

Конфедерация горских народов, окопавшаяся в буфете второго этажа, при моём появлении оживилась, но как‑то подозрительно быстро затихла, лишь изредка постреливая в мою сторону заинтересованными глазами. Не обращая на них внимания, я гордо продефилировал через просторный холл и остановился у лифта. Наверху опять началась какая‑то возня, но в этот момент створки транспортного средства распахнулись, и громкоговорящие иностранные туристы гурьбой повалили на свет божий, заглушая всё и вся на своём пути. Я занял их место. Когда едва‑едва стартовавший лифт остановился на втором этаже, у меня не возникло и тени сомнения в том, что грядёт визит, и грядёт он именно по мою душу. Маленький «Браунинг» уютно лежал во внутреннем кармане пиджака, переложить его во внешний было делом элементарным и недолгим.

Миниатюрная группа товарищей, решившая нанести мне визит, выглядела исключительно миролюбиво. По крайней мере открывать боевые действия в таком составе было бы чистейшей воды безумием. Пожилой высокий аксакал в сопровождении юного джигита, смотревшего на меня с откровенной ненавистью. Странная парочка деликатно просочилась в маленькую каморку лифта, двери закрылись, и мы дружно поплыли вверх. Где‑то между четвёртым и пятым этажом старик, глядя по‑прежнему в сторону, вдруг кивнул головой, словно соглашаясь с какой‑то из своих мыслей, особенно мудрой и своевременной. В ту же секунду молодой надавил кнопку «Стоп», подвесив нашу тёплую компанию между небом и полом, и сунул руку под куртку, явно собираясь достать оттуда что‑то очень весомое, способное придать будущим переговорам небывалую значимость. От удара в висок его голова дёрнулась, стукнулась о стенку, и начинающий абрек, закатив глаза, начал тихо оседать вниз. Виновато улыбаясь, я потирал правой рукой, с зажатым в ней пистолетом, костяшки пальцев руки левой. Той, которой бил.

– Вы уж простите, не удержался. Напугал меня ваш мальчик, – признался я.

Старик долю секунды смотрел на меня чёрными провалами глаз, затем опять отвернулся. Эмоций – ноль. Словно бы меня вообще здесь не было.

– Ты и вправду крутой, – словно продолжая давно начатый разговор, произнёс он. Говорил товарищ чисто, никакого акцента не было и в помине.

– То, что человека нашего отпустил, – это хорошо. Плохо, что вещь чужую взял. Нехорошая вещь, грязная, много горя человеку причинить может. – В мою сторону он не смотрел. Зато я изучал его внимательно, и надо признать, не без удовольствия. Холёный мужчина, видный. Крупные черты лица, орлиный нос, мощный подбородок – он не был старым, он был зрелым. Глубокие морщины бороздили кожу, словно следы от множества житейских бурь, перенесённых за долгие годы. Он был очень просто одет, но я знал, сколько стоит эта простота. Где‑то на улице его наверняка ждал очень навороченный «Мерседес», но не деньги определяли облик этого мужчины. Что‑то в нём неуловимо напоминало мне отца: та же скрытая сила, властность в каждом движении, манере говорить, держаться. Такого человека хотелось слушать, и ему, похоже, можно было верить.

– У Ахмеда в кармане десять тысяч. Если бы ты не ударил его, он отдал бы их тебе. За ту большую вещь, которая была у нашего друга. Возьмёшь? – так же тихо и размеренно продолжил он.

– Нет, – честно признался я.

– Мало?

– Нет. Нормально. Просто ни к чему. Я выкинул в реку то, о чём вы беспокоитесь.

Он впервые взглянул на меня с интересом.

– Зачем?

– Я же сказал – мы не ищем ссоры.

Дата добавления: 2015-05-19 | Просмотры: 590 | Нарушение авторских прав