АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Дьявол носит «Прада»

На перекрестке Семнадцатой авеню и Бродвея еще не загорелся зеленый сигнал светофора, а целая орава нахальных желтых такси уже с ревом двинулась мимо меня, не обращая ни малейшего внимания на мои бесплодные попытки совладать с автомобилем. Сцепление, газ, теперь переключить скорость (с нейтральной на первую? или с первой на вторую?), отпустить сцепление». Я снова и снова мысленно твердила заклинание, которое очень мало успокаивало и еще менее могло служить руководством к действию среди ревущего потока машин. Маленький автомобильчик дважды взбрыкнул и, вильнув, рванул через перекресток. Сердце у меня так и подпрыгнула Внезапно ход машины выровнялся, и я начала набирать скорость. Да еще как набирать. Я посмотрела вниз, желая убедиться, что действительно включила вторую передачу, – но багажник идущей впереди машины вдруг вырос до угрожающих размеров, мне оставалось только вдавить в пол педаль тормоза – и у меня сломался каблук. Вот черт! Еще одна пара туфель стоимостью семьсот долларов принесена в жертву моему полнейшему неумению изящно разрешать трудные ситуации: уже третий случай за этот месяц. Я испытала почти облегчение, когда машина стала (похоже, во время отчаянного торможения я упустила из виду сцепление). У меня было несколько секунд – вполне спокойных, если не принимать во внимание раздраженное гудение и всяческие вариации со словом «мать», обрушившиеся на меня со всех сторон, – чтобы снять искалеченные туфли от Маноло и швырнуть их на заднее сиденье. Нечем было вытереть потные ладони – разве только о замшевые брюки от Гуччи, которые обхватывали мои бедра так туго, что ноги затекали через несколько минут после того, как я застегивала последнюю кнопку. Мокрые пальцы оставили полосы на мягкой замше. В самый час пик, в центре города, на каждом шагу таящем в себе опасности, я пыталась управлять автомобилем стоимостью восемьдесят четыре тысячи долларов, автомобилем с откидным верхом и механической коробкой передач – тут было не обойтись без сигареты.

– Эй, детка, вали отсюда к чертовой матери! – надрывался смуглый водитель с таким обилием волос на груди, что они торчали из-под майки. – Что тебе здесь, гребаная автошкола? Уйди с дороги!

Я показала ему трясущуюся руку с оттопыренным средним пальцем и больше не обращала на него внимания. Меня занимало одно: как в кратчайший срок наполнить свои сосуды никотином. Ладони у меня опять взмокли, и спички постоянно выскальзывали из пальцев. Зеленый свет загорелся как раз в тот момент, когда я поднесла-таки пламя к кончику сигареты. Сжимая сигарету губами, я вновь попыталась повторить загадочную последовательность действий: сцепление, газ, теперь переключить скорость (с нейтральной на первую? или с первой на вторую?), отпустить сцепление, – при этом с каждым вдохом я глотала дым. Мне пришлось проехать еще три квартала, пока движение машины не стало достаточно ровным, только после этого я могла убрать сигарету, – но было уже слишком поздно: ее длинный хрупкий сгоревший кончик обрушился прямо на темную полосу на моих замшевых брюках. Зрелище весьма плачевное. Но прежде чем я успела осознать, что, считая с туфлями от Маноло, меньше чем за три минуты испортила вещей на три тысячи сто долларов, громко заблеял мобильник. И хотя жизнь в самой своей глубинной сути в этот момент и так казалась отвратительной, определитель подтвердил худшее, что я только могла предположить: это была она. Миранда Пристли. Мой босс.

– Ан-дре-а! Ан-дре-а! Вы слышите меня, Ан-дре-а? – заверещала она в тот момент, как я открыла свою «Моторолу», что потребовало немалой ловкости, ведь мои руки и ноги (босые) были заняты выполнением разнообразных водительских функций. Плечом я прижала телефон к уху и швырнула за окно сигарету, чуть не попав в курьера на велосипеде, и, перед тем как унестись вперед, он несколько раз крайне неоригинально проорал «твою мать».

– Да, Миранда, я слышу вас очень хорошо.

– Ан-дре-а, где моя машина? Вы уже поставили ее в гараж?

Впереди наконец-то зажегся благословенный красный свет, и, похоже, собирался гореть достаточно долго. Автомобиль вздрогнул и остановился, не ударившись ни о кого и ни обо что. Я с облегчением вздохнула:

– Я сейчас как раз в машине, Миранда; через пару минут буду в гараже.

Подумав, что она, возможно, беспокоится о том, все ли в порядке, я постаралась уверить ее, что нет никаких проблем и мы с машиной вот-вот прибудем – обе в отличном состоянии.

– Вот еще что, – резко сказала она, оборвав меня на полуслове, – заберите Митци и отвезите ее ко мне домой, перед тем как вернетесь в офис.

Щелк. Телефон замолчал, и я тупо уставилась на него. До меня не сразу дошло, что она повесила трубку вполне сознательно, поскольку, с ее точки зрения, я получила всю необходимую информацию. Митци. Кто эта чертова Митци? Где она сейчас может быть? Известно ли ей, что я должна ее забрать? Зачем ее надо везти домой к Миранде? И с какой стати Миранда, у которой есть шофер, экономка и няня, взвалила эту заботу на меня?

Вспомнив, что в Нью-Йорке за рулем запрещено говорить по мобильнику, и вполне понимая, что последнее, что мне сейчас нужно, – это столкнуться с каким-нибудь не в меру усердным копом, я перестроилась в правый ряд и включила аварийку. «Вдох-выдох», – я не позволяла себе расслабиться и даже вспомнила, что перед тем, как оттянуть рычаг ручного тормоза, следует убрать ногу с педали ножного. Давненько я не водила автомобиль с механической коробкой передач, а точнее, уже пять лет, с тех пор как в колледже один приятель по собственной инициативе одолжил мне свою машину для нескольких занятий по вождению, на которых я – чего уж греха таить – потерпела полный крах. Но похоже, Миранда вовсе не задумывалась об этом, когда полтора часа назад позвала меня в свой кабинет.

– Ан-дре-а, нужно забрать мою машину и перегнать ее в гараж. Займитесь этим сейчас же. Она понадобится нам сегодня вечером для поездки в Хэмптон. Это все.

Я словно приросла к полу, стоя перед ее чудовищных размеров столом, но она уже не замечала меня. Или так мне казалось.

– Это все, Ан-дре-а. Сделайте это как можно скорее, – добавила она, даже не взглянув на меня.

«Ну конечно, это ведь Миранда», – думала я, выйдя из ее кабинета и пытаясь уяснить, с чего надо начать выполнение поручения, несомненно, таящего в себе тысячи подвохов. Выходило так, что сначала нужно было найти место, откуда следовало забрать машину. Скорее всего она находилась в автосервисе. Но это мог быть любой из миллиона автосервисов в одном из пяти районов Нью-Йорка. Могло быть и так, что Миранда одолжила автомобиль подруге и теперь он занимал тепленькое местечко в гараже со всеми удобствами где-нибудь на Парк-авеню. Ну и конечно, не исключено, что она имела в виду какую-то новую машину – неизвестной марки, – которую только что приобрела и которую еще не успели перегнать к ней домой из автосалона (опять же неизвестного). Мне предстояла отличная работка.

Я начала с того, что позвонила няне детей Миранды, но там работал автоответчик. Следующей по списку была экономка, и это оказалось то, что нужно. Выяснилось, что речь шла не о новой машине неизвестной марки, а о зеленом спортивном авто с откидным верхом, которое обычно стоит в гараже возле дома Миранды. Но экономка понятия не имела, какой она марки и где может находиться. Следующей по списку была секретарша мужа Миранды, которая сообщила, что, насколько ей известно, чета владеет ультрасовременным черным джипом «линкольн-навигатор» и вроде бы еще маленьким зеленым «порше». То, что надо! Я нашла ниточку. После звонка в автосалон «Порше» на Одиннадцатой авеню между Двадцать седьмой и Двадцать восьмой улицами выяснилось, что да, они только что закончили покраску зеленого кабриолета «Каррера-4» для миссис Миранды Пристли и установили в нем новую магнитолу. Прямо в яблочко!

До автосалона я добралась на служебной машине. Там я предъявила записку с подделанной мной подписью Миранды, согласно которой они должны были отдать машину мне. Никто не задался вопросом, кем я прихожусь Миранде Пристли и с чего бы постороннему лицу заявляться сюда и требовать чужой «порше». Они бросили мне ключи и лишь посмеялись, когда я попросила помочь мне вывести машину из гаража, потому что я не была уверена, что смогу включить заднюю передачу. За полчаса я одолела десять кварталов и сейчас направлялась к району, где жила Миранда и где находился гараж, который мне описала ее экономка. Я все еще не могла сообразить, где мне следует повернуть. Шансы на то, что, продолжая в том же духе, я не нанесу серьезного ущерба себе, автомобилю, велосипедистам, пешеходам и прочим движущимся объектам, были весьма невелики, и этот новый звонок не прибавил мне оптимизма.

Я снова начала обзванивать всех подряд, и на этот раз няня детей Миранды ответила после второго гудка.

– Кара, привет, это я.

– Привет, что там такое? Ты на улице? Тебя почти не слышно.

– Да, вот именно. Мне пришлось забирать из сервиса «порше» Миранды. Я толком и не умею водить спортивные машины. А сейчас она позвонила, хочет, чтобы я забрала какую-то Митци и привезла ее к вам. Кто эта чертова Митци и где она может быть?

Прошло минут десять, пока Кара перестала смеяться:

– Митци – это их французский бульдог, она сейчас у ветеринара. Ее стерилизовали. Предполагалось, что ее заберу я, но только что Миранда позвонила и велела забрать близнецов из школы пораньше, потому что они все вместе собираются в Хэмптон.

– Ты шутишь. Как я смогу привезти эту чертову собаку на этом «порше» и при этом не разбиться? Это просто невозможно.

– Она в ветлечебнице на Пятьдесят второй улице, между Первой и Второй авеню. Извини, Энди, мне сейчас надо за девочками, но ты звони, если что, ладно?

Для того чтобы добраться на упрямой зеленой скотине до нужного места, мне пришлось собрать в кулак всю оставшуюся волю, и к тому времени, когда я доехала до Второй авеню, у меня от напряжения ныло все тело. Ничего худшего случиться уже не может, успокаивала я себя, когда очередная машина тормозила в каких-то миллиметрах от моего бампера. Любая царапина на авто неминуемо означала бы потерю работы (что вполне естественно), но такая прогулка вполне могла стоить мне и жизни. Места для парковки не осталось – полдень! – поэтому я позвонила в лечебницу и попросила вынести мне Митци. Через несколько минут явилась любезная женщина с подвывающей и сопящей собачонкой (мне как раз хватило времени, чтобы ответить на очередной звонок Миранды, которая интересовалась, почему я еще не в офисе). Женщина показала мне швы на животе у Митци и объяснила, что ехать надо очень, очень осторожно, потому что собака «испытывает небольшой дискомфорт». Ну конечно, леди, я поеду очень, очень осторожно, единственно для того, чтобы сохранить свою работу, а может быть, и свою жизнь, – а если собака от этого выиграет, так это только к лучшему.

Когда Митци свернулась калачиком на сиденье, я закурила сигарету и растерла свои онемевшие от холода ступни, чтобы вернуть им способность нажимать на педали. «Сцепление, газ, теперь переключить скорость, отпустить сцепление», – нараспев повторяла я, стараясь не обращать внимания на жалобные стенания собаки, раздававшиеся каждый раз, когда я разгонялась. Собачонка то скулила, то подвывала, то фыркала. К тому времени как мы добрались до места, она была уже на грани истерики. Я попыталась ее погладить, но она почувствовала мою неискренность, да и руки у меня были заняты, чтобы прижимать ее к себе и успокаивать. Вот чем закончились четыре года изучения и подробного разбора книг, постановок, стихов и рассказов: мне вменяется в обязанность с комфортом доставить маленькую, похожую на сардельку белую собачонку и при этом не поцарапать невероятно дорогую чужую машину. Веселенькая у меня жизнь. Как раз то, о чем я мечтала.

Мне удалось вручить собаку и машину привратнику Миранды целыми и невредимыми, но руки у меня продолжали трястись даже после того, как я забралась в служебную машину, которая следовала за мной через весь город.

– Едем назад в «Элиас-Кларк-билдинг», – со вздохом сказала я водителю, он вырулил на проезжую часть, и мы направились на юг, к Парк-авеню. Этим маршрутом я ездила ежедневно, иногда даже по два раза в день, и знала, что у меня всего шесть минут, чтобы перевести дух, собраться с мыслями и придумать, как получше замаскировать пятна от пепла и пота, которые, похоже, стали неотъемлемым украшением моего замшевого наряда от Гуччи. Туфли безнадежны, хотя, может, с ними и сумеют что-нибудь сделать мастера, которых для этого специально держат в «Подиуме». На дорогу на этот раз ушло всего четыре с половиной минуты, и я, будто стреноженный жираф, заковыляла к дверям на единственном уцелевшем каблуке высотой десять сантиметров. Быстренько в кладовую – переобуться в ультрамодные высокие (до колена) темно-бордовые сапоги от Джимми Чу; они здорово смотрелись с юбкой из мягкой кожи, которую я надела, швырнув свои замшевые брюки в груду вещей, ожидающих «суперделикатной чистки» (цены у них от семидесяти пяти долларов). Оставалось только привести в порядок лицо; одна из редакторов в костюмерной, глянув на мой потекший макияж, подтолкнула ко мне коробку с косметикой.

«Совсем неплохо», – подумала я, увидев себя в одном из больших, в человеческий рост, зеркал, которые здесь были повсюду. Даже не догадаешься, что всего пару минут назад я была на волосок от того, чтобы разбиться самой и прикончить любого на моем пути. Я уверенно вошла в роскошное помещение секретариата, откуда вела дверь в апартаменты Миранды, и спокойно заняла свое место, зная, что у меня есть несколько свободных минут, пока она не закончит обедать.

– Ан-дре-а, – позвала она из своего кабинета, от которого, несмотря на продуманную до мелочей обстановку, отчаянно веяло холодом, – Где автомобиль и собака?

Я сорвалась с места и побежала так быстро, как только можно бежать по ворсистому ковровому покрытию на двенадцатисантиметровых каблуках.

– Я передала машину служащему в гараже, а Митци – вашему привратнику, – сказала я, стоя перед ее столом и гордясь тем, что сохранила в целости машину, собаку и даже себя.

– И зачем вы это сделали? – рявкнула она, глянув на меня поверх ежедневного выпуска «Женской одежды» – в первый раз с тех пор, как я вошла. – Ведь я же ясно сказала вам доставить их сюда, сейчас подъедут девочки, и нам понадобится машина.

– Ой, на самом деле я думала, вы сказали, что хотите, чтобы…

– Достаточно. Ваши оправдания интересуют меня меньше всего. Заберите машину и собаку и доставьте сюда. Все должно быть сделано через пятнадцать минут. Вам ясно?

Пятнадцать минут? Бредит она, что ли? Мне понадобится минута или две, чтобы спуститься, еще четыре или шесть – чтобы добраться до ее квартиры, а потом еще примерно часа три, чтобы найти бульдога в восемнадцати комнатах, извлечь со стоянки своенравную колымагу и проехать на ней двадцать кварталов назад к офису.

– Ну конечно, Миранда, через пятнадцать минут.

Меня затрясло сразу же, как я выбежала из ее кабинета; даже стало интересно, можно ли в двадцать три года – в цвете, что называется, лет – получить разрыв сердца. Первая же сигарета, которую я закурила, приземлилась прямо на кончик моего сапога и, вместо того чтобы сразу же упасть на пол, продержалась там достаточно долго, чтобы прожечь аккуратную маленькую дырочку.

– Здорово, – пробормотала я, – все это просто чертовски здорово.

Подведем черту под моими сегодняшними потерями: похоже, это новый персональный рекорд. «Может, она подохнет раньше, чем я вернусь. – Я рассудила, что сейчас самое время подумать о светлой стороне вещей. – Может быть – ведь не исключено же такое, – она сляжет от чего-нибудь редкого, экзотического, и это освободит нас от нее на какое-то время». Я с наслаждением затянулась в последний раз, растоптала окурок и велела себе быть благоразумной. «Ты ведь не хочешь, чтобы она умерла, – думала я, вытягиваясь на заднем сиденье, – ведь если это произойдет, у тебя не останется никакой надежды прикончить ее своими руками. А вот это-то и будет настоящая неприятность».

Я была полной невеждой, когда, явившись на свое первое собеседование, вошла в один из прославленных лифтов «Элиас-Кларк»; лифты эти были самым популярным транспортным средством в роскошном мире высокой моды. Я и понятия тогда не имела о том, что наиболее осведомленные журналисты, пишущие для колонок светской хроники, завсегдатаи светских раутов и влиятельные фигуры массмедиа неустанно охотятся за безукоризненно элегантными, одетыми в соответствии с последними веяниями моды пассажирами этих бесшумно скользящих лифтов. Я в жизни не видала женщин с такими сияющими светлыми волосами, не знала, что на поддержание достигнутого эффекта они тратят по шесть тысяч долларов в год и что человек посвященный может определить, какой именно стилист красил эти волосы, лишь мельком глянув на его творение. Я никогда не встречала таких красивых мужчин. Они были в замечательной форме – не слишком мускулисты, ведь это «несексуально», – но, глядя на их трикотажные обтягивающие майки и облегающие кожаные брюки, вы всегда понимаете, что видите перед собой фанатов гимнастических залов. Сумки и туфли, каких не бывает у простых смертных, так и кричали: «Прада! Армани! Версаче!» Я слышала от друга своего друга, помощника редактора журнала «Шик», что частенько те или иные аксессуары встречаются в этих самых лифтах со своими творцами – трогательное свидание, во время которого Миуччиа, Джорджио или Донателла могут еще раз полюбоваться туфлями на шпильках из своей летней коллекции 2002 года или сумочкой из прозрачных бусинок, бывшей частью весенней коллекции. Да, я знала, что жизнь моя изменится, но не была уверена, что к лучшему.

Мне было тогда двадцать три года, я провела их в зауряднейшем американском городке, и существование мое тоже было вполне заурядным. Вырасти в захолустном Эйвоне, штат Коннектикут, означало непременное участие в спортивных состязаниях старшеклассников, школьных диспутах-семинарах и «вечеринках с выпивкой» в милых загородных фермерских домиках, когда чьи-то родители находились в отъезде. У нас были тренировочные брюки для школы, джинсы для субботнего выхода и гофрированные юбки-солнце для «полуофициальных» вечеров с танцами. Что уж говорить об университете! После всего этого он стал для нас открытием нового мира. В университетском городке проводилось бесчисленное множество общественных мероприятий, имелось огромное число факультативов и кружков для всех «талантов», незадачливых оригиналов и компьютерных шизиков, какие только могли уродиться на свет. Даже если избранный вами вид творческой или интеллектуальной деятельности изначально был доступен лишь избранным – даже тогда университет Брауна давал вам возможность проявить себя. Единственным, пожалуй, исключением была высокая мода. Четыре года шатаний по Род-Айленду в майке и кроссовках, изучения французского импрессионизма и кропания бесконечных курсовых и рефератов не дали мне ничего хоть сколько-нибудь полезного для той работы, которую я получила по окончании университета.

Я оттягивала этот момент как только могла. Сразу после выпускного я собрала всю небольшую наличность, какая у меня имелась, и отправилась в путешествие, растянувшееся на пять месяцев. Месяц я колесила по Европе, проводя больше времени на пляжах, чем в музеях, и по глупости не поддерживала связей ни с кем, кроме Алекса, с которым мы были вместе три последних года. Он знал, что недель через пять я непременно почувствую себя одинокой и заброшенной, а его стажировка как раз подходила к концу, и у него оставалось несколько свободных месяцев до назначения на должность учителя в одну из американских школ. Вот так я вышло, что в Амстердаме он преподнес мне сюрприз. Я к тому времени уже достаточно насмотрелась на Европу, он уже совершал подобную поездку прошлым летом, поэтому, пообедав в кафе (не обошлось тогда и без спиртного), мы объединили наши дорожные чеки и купили два билета до Бангкока.

Мы проехали с ним большую часть Юго-Восточной Азии и редко тратили больше десяти долларов в день. Говорили мы в основном о нашем будущем. Ему не терпелось начать преподавать английский в какой-нибудь заурядной городской школе, он горел желанием облагораживать юные умы из самых бедных и самых отверженных слоев населения, так гореть способен был только Алекс. Я же собиралась найти работу в каком-нибудь журнальном издательстве. Конечно, я знала, что в «Нью-Йоркер» [1] меня сразу после учебы скорее всего не возьмут, но я была полна решимости попасть туда в ближайшие пять лет. Это было все, чего я желала для себя, единственное место, где мне на самом деле хотелось работать. Это запало мне в душу еще тогда, когда я услышала разговор своих родителей – они обсуждали только что прочитанную статью, и мама сказала: «Хорошо написано, такого больше нигде не найдешь», а отец согласился: «Да уж, это единственная стоящая вещь во всей сегодняшней макулатуре». Я влюбилась в этот журнал. Я влюбилась в его живые, меткие обзоры и остроумные иллюстрации, в то особое чувство сопричастности, какое он давал своим читателям. Вот уже семь лет я прочитывала каждый номер от корки до корки и знала названия всех разделов, имена всех редакторов и авторов статей.

Мы говорили о том, как мы вступим на новое поприще, и о том, как здорово, что мы делаем это вместе. Мы вовсе не рвались обратно, словно предчувствуя, что это лето – последнее затишье перед бурей, и продлили наши визы в Дели, чтобы иметь возможность еще несколько недель путешествовать по чудесной экзотической Индии.

Что ж, нет лучшего средства, чтобы вернуться из сказки в суровую реальность, чем амебная дизентерия. Неделю я провалялась в замызганной индийской гостинице, умоляя Алекса не оставлять меня умирать в этом забытом Богом месте. Еще через четыре дня мы приземлились в Ньюарке, и моя перепуганная мать уложила меня на заднее сиденье машины и причитала надо мной всю дорогу. Сбылась мечта еврейской матери: у нее появилась законная возможность приглашать в дом одного доктора за другим, пока она совершенно не убедилась в том, что последний мерзкий паразит оставил в покое ее маленькую девочку. Через четыре недели я вновь почувствовала себя человеком, еще через две поняла, что жизнь дома, с родителями, для меня невыносима. Мама и папа были славные, но имели привычку выспрашивать, куда я иду, всякий раз, как я собиралась уходить, и где я была – когда возвращалась, и это очень быстро мне надоело. Я позвонила Лили и спросила, могу ли я рассчитывать на диванчик в ее крохотной квартирке в Гарлеме. По доброте душевной она сказала «да».

Лежа в этой самой крохотной нью-йоркской квартирке, я открыла глаза. Я вся вспотела, голова раскалывалась, в животе бурлило; каждая жилка моего тела дрожала – и эта дрожь была явно не эротического свойства. «О Боже, – с ужасом подумала я, – опять». Паразиты вновь пробрались в мой организм, и я обречена страдать вечно. А может, и того хуже, я подхватила редкую форму тропической лихорадки с длительным инкубационным периодом. Что, если это малярия? Или даже смертельная лихорадка Эбола? Некоторое время я лежала в полной тишине и пыталась примириться с мыслью о грозящей мне неминуемой гибели, потом витающие в воздухе обрывки сновидений вновь овладели моим сознанием. Какой-то прокуренный бар в южном Манхэттене. Слышна негромкая монотонная музыка. Что-то розовое и крепкое в бокале для мартини – ох, только бы перестало тошнить! Друзья поздравляют с возвращением домой. Звучит тост, мы пьем, снова тост. Благодарение Богу, это не редкая форма геморрагической лихорадки, а лишь похмелье. Мне и в голову не пришло, что, потеряв десять килограммов после дизентерии, я больше не смогу безнаказанно выпивать свою прежнюю норму спиртного. Мои без малого метр восемьдесят роста и пятьдесят пять килограммов веса не слишком вписываются в реалии загульных вечеринок, зато, оглядываясь назад, я понимаю, что менеджеров модных журналов мои параметры устраивали совершенно.

Я храбро поднялась с ветхого диванчика, на который неделю назад впервые опустилась, и стала мысленно концентрироваться на том, что мне нельзя болеть. Снова привыкнуть к Америке и ее кухне, типичной манере общения и маниакальному пристрастию к личной гигиене было не особенно трудно, но не следовало злоупотреблять гостеприимством Лили. Я подсчитала, что остатка обращаемых в доллары батов и шекелей мне хватит недели на полторы, после чего финансы иссякнут, а единственный способ получить что-либо от моих родителей – это вернуться к бесконечному пережевыванию сто раз обговоренных проблем. Именно это здравое рассуждение и выгнало меня из постели в некий судьбоносный ноябрьский день, направив туда, где мне предстояло пройти первое в моей жизни собеседование для приема на работу. Всю последнюю неделю, слабая и истощенная, я провалялась на диванчике у Лили; в конце концов она заявила, что я обязана выходить – по крайней мере на несколько часов, но каждый день. Не зная, куда себя девать, я купила карточку для проезда на метро. Сидя в поезде подземки, я безучастно заполняла анкеты для поступающих на работу и оставляла их у охранников всех крупных журнальных издательств – вместе с письмами, в которых без всякого энтузиазма объяснялось, что я желала бы получить место помощника редактора и набраться опыта работы в журнале. Я чувствовала себя совсем слабой и разбитой, и меня очень мало заботило, читает ли кто-нибудь мои послания; на собеседование же я вообще не рассчитывала. Но вот в квартире Лили раздался телефонный звонок и кто-то из служащих «Элиас-Кларк» пригласил меня прийти «пообщаться». Я не была уверена, что это действительно официальное собеседование, но «пообщаться» звучало даже приятнее.

Я запила таблетку анальгина желудочной микстурой и надела жакет и брюки, которые, хоть и не очень сочетались между собой, неплохо сидели на моих тогдашних мощах. Синий кардиган, не слишком игривый конский хвост и несколько поношенные туфли без каблуков довершили мой облик. Нельзя сказать, что я смотрелась великолепно, на самом деле скорее страшновато, но я полагала, что этого достаточно. «Не могут же они принять меня или отказать, ориентируясь только на то, как я одета», – помнится, думала я тогда. Похоже, я была едва в состоянии соображать.

Я пришла к одиннадцати часам, точно в назначенное время, и не чувствовала никакого волнения, пока не натолкнулась на вереницу длинноногих, неимоверно стройных девиц, ожидавших лифта. (Ох уж эти лифты!) «Глубокий вдох, потом выдох, – напомнила я себе. – Ты сумеешь. У тебя все получится».

«Да, разумеется, я бы хотела работать в журнале „Отклик“. Безусловно, „На слуху“ мне вполне подходит. О, что вы сказали? Мне предстоит выбрать? В таком случае мне нужны сутки, чтобы обдумать ваше предложение и приглашение от журнала „Ваш дом“. Восхитительно!»

Спустя некоторое время я прикрепила довольно непритязательную «гостевую» карточку к моему довольно непритязательному псевдокостюму (я не скоро узнала, что люди осведомленные просто наклеивают эти карточки на свои кейсы или вообще тут же их выбрасывают, и только растяпы-неудачники на самом деле носят их). После этого я направилась к лифтам. А потом… я вошла внутрь. Все выше, выше и выше, пронзая пространство и время, возносясь к вершинам безграничной сексуальности, стремилась я… в отдел кадров.

Во время этого бесшумного перелета я позволила себе немного расслабиться. Насыщенный аромат духов смешивался в этих лифтах с запахом дорогой кожи, и это создавало в них почти эротическую атмосферу. Мы скользили между этажами, останавливаясь, чтобы дать выйти красоткам из «Шика», «Мантры», «На слуху» и «Кокетки». Двери раскрывались почтительно, без единого звука, и я видела белоснежные приемные. На шикарную, простых и благородных линий мебель было страшно присесть; казалось, что стоит кому-нибудь – не дай Бог! – плюнуть, как она в ужасе закричит. На стенах при входе чернели названия журналов, и каждая надпись была легкоузнаваема. Внутренние помещения редакций прятались за массивными дверями из матового стекла. Это были названия, знакомые каждому американцу, но никому из американцев и в голову бы не пришло, что все это вертится, крутится, варится под крышкой одного гигантского котла.

Признаться, самое впечатляющее, чем мне до сих пор приходилось заниматься, – это торговать мороженым, однако я достаточно наслушалась рассказов друзей, уже получивших работу, и знала, что настоящая деловая жизнь – нечто совсем иное. Здесь не было отвратительных флюоресцентных ламп и ковровых покрытий, на которых не видна грязь. Вместо вечно неряшливых секретарш всем заправляли элегантно одетые ухоженные девочки с высокими скулами. И в помине не было извечных офисных принадлежностей – органайзеров, корзин для мусора, книг, – их просто не существовало. Я во все глаза смотрела на пролетающее мимо меня белое великолепие, пока – через шесть этажей – не услышала голоса.

– Она. Просто. Стерва. Ну не могу я с ней больше. А кто смог бы? Нет, правда, ну кто такое вынесет? – свистящим шепотом говорила девушка двадцати с небольшим в юбке из змеиной кожи и маечке с глубоким вырезом, больше подходившей для отвязной вечеринки в «Лотосе», чем для офиса (тем более зимой).

– Я знаю. Зна-а-аю. Ты и не представляешь, что мне пришлось вынести в последние шесть месяцев. Ну конечно, она стерва. Да еще у нее такой ужасный вкус, – согласилась ее подруга, энергично тряся очаровательными кудряшками.

К счастью, я уже приехала, и дверь лифта мягко отворилась. Интересно, думала я, если сравнить здешнюю атмосферу с обычной замкнутой жизнью старшеклассницы, неизвестно, что окажется лучше. Можно ли сказать, что все это будоражит и подстегивает воображение? Вряд ли дело в этом. Правда ли, что это приятная, доставляющая радость работа? Нет, конечно же, нет. Но если вы ищете нечто утонченное, изысканное до извращения и стильное до душевных судорог, «Элиаc-Кларк» – как раз то, что вам нужно.

Великолепные драгоценности и безупречный макияж секретарши в отделе кадров нисколько не помогли побороть овладевшее мной чувство собственной неуместности. Девушка попросила меня присесть и «не стесняться, смотреть журналы». Я же вместо этого с маниакальным упорством старалась запомнить имена всех ведущих редакторов, словно мне предстоял экзамен. Ха! Я уже знала Стивена Александера из «Отклика», и мне не составило труда запомнить Таннера Майкла из «На слуху». Больше ничего интересного в журналах я не обнаружила. Тем лучше.

Невысокая худощавая женщина представилась Шэрон.

– Значит, вы хотите работать в журнале? – спросила она, когда мы шли мимо шеренги похожих одна на другую длинноногих девиц в ее несколько безликий и холодный кабинет. – Это не так-то легко сразу после университета. Столько желающих получить здесь работу! А вакантных мест очень мало. И места эти не слишком высокооплачиваемы – надеюсь, вы меня понимаете.

Я посмотрела на свой дешевый костюм и очень неудачные туфли и спросила себя, зачем я вообще все это затеяла. Мне не терпелось вернуться на мой диванчик и, прихватив побольше чипсов с сыром и сигарет, проваляться на нем недельки две. Погруженная в эти мысли, я едва услышала, как она негромко произнесла:

– Но как раз сейчас есть одна замечательная возможность. Конечно, это ненадолго.

Хм… Я насторожилась и попыталась поймать ее взгляд. Возможность? Ненадолго? Мой мозг бешено работал. Она хочет мне помочь? Я ей нравлюсь? Да я еще и рта не раскрывала, когда я успела ей понравиться? И почему вдруг она стала похожа на торговца автомобилями?

– Дорогая, вы знаете, как зовут главного редактора «Подиума»? – спросила она, первый раз за все время глядя прямо на меня.

Пустота. В памяти абсолютная пустота. Ничто не приходит на ум. Я не могу поверить – это и правда экзамен. Я в жизни не прочла ни одной строчки из «Подиума». Вообще-то так прямо она меня об этом и не спрашивала. Да и кому только интересен «Подиум»: это ведь журнал мод. Боже милосердный, в нем, кажется, вообще нет текста, одни фотографии изнуренных диетой топ-моделей да броская реклама. Несколько мгновений я лихорадочно перебирала в памяти имена и фамилии, которые только что силилась запомнить и которые теперь беспорядочно плясали в моем воспаленном мозгу. В глубине души я была уверена, что знаю это имя, да и кто его не знает? Но в голове у меня была сплошная каша.

– Э-э… знаете ли, мне никак не удается сейчас его вспомнить. Но я знаю его, знаю, конечно же. Просто я… э-э… не могу вспомнить прямо сейчас.

Мгновение она в упор смотрела на меня, ее большие карие глаза изучали мое лицо, которое тотчас покрылось испариной.

– Миранда Пристли, – почти прошептала она, и в голосе ее слышались благоговение и страх, – ее зовут Миранда Пристли.

Последовало молчание. Почти минуту никто из нас не говорил ни слова, но потом Шэрон, должно быть, приняла решение закрыть глаза на мой чудовищный промах. Я не знала тогда, что она уже отчаялась найти еще одну секретаршу для Миранды, не знала, что Миранда имела обыкновение названивать ей днем и ночью и допрашивать о качествах потенциальных кандидаток. Она отчаялась уже подобрать такую кандидатуру, которую не отвергла бы Миранда. И если у меня был – что весьма сомнительно – хоть маленький шанс получить эту работу и, следовательно, освободить ее, значит, я заслуживала внимания.

Шэрон вымученно улыбнулась и сказала, что теперь мне следует поговорить с одной из двух секретарш Миранды. Две секретарши?

– Ну конечно, – подтвердила Шэрон с некоторым раздражением, – Миранде необходимо иметь двух секретарш. Старшую, Элисон, повысили до редактора в «Подиуме», а младшая, Эмили, займет ее место. Остается открытая вакансия. Андреа, я знаю, что вы только что из университета и, возможно, не вполне знакомы с внутренними делами журнального мира, – она сделала многозначительную паузу, подыскивая нужное слово, – но я чувствую, что это мой долг, моя обязанность, рассказать, что за перспективы открываются перед вами. Миранда Пристли, – она снова сделала паузу, словно мысленно склоняясь перед обладательницей этого имени, – Миранда Пристли – самая влиятельная женщина в модной индустрии и, несомненно, одна из самых известных в мире редакторов модных журналов. В мире! Быть рядом с ней в ее работе, встречаться со знаменитыми авторами и топ-моделями, помогать ей и разделять ее успех – каждый божий день… о, стоит ли говорить о том, что миллионы девушек готовы на все, чтобы заполучить такую работу!

– Хм… да, конечно, это звучит потрясающе, – сказала я, спрашивая себя, почему Шэрон так расхваливает передо мной то, ради чего другие готовы на все. Но времени на размышления не было. Несколько слов по телефону, и вот она уже ведет меня к лифтам знакомиться с двумя секретаршами Миранды Пристли. Мне несколько наскучили однообразные излияния Шэрон, но предстояла еще беседа с Эмили. Я спустилась на нужный этаж и оказалась в белоснежной приемной «Подиума». Через полчаса из-за стеклянной двери наконец появилась высокая стройная девушка. На ней была кожаная юбка до середины икр, а непослушные рыжие волосы не слишком строго, но живописно собраны в узел на макушке. Ее бледная кожа казалась безукоризненной – ни единой веснушки или пигментного пятнышка, ни единой морщинки; у нее были самые высокие скулы, какие я когда-либо видела. Она присела рядом и взглянула на меня внимательно, но без особого интереса и без улыбки. Поверхностный осмотр. И тут же, без всякого вступления, даже не представившись, девушка, которую, как я поняла, звали Эмили, начала рассказывать мне о своей работе. Монотонность ее повествования сказала мне больше, чем сами слова: она явно повторяла это уже в сотый раз, почти не рассчитывая на то, что я могу чем-то отличаться от остальных, а потому не хотела тратить на меня время.

– Не стоит рассчитывать на то, что это легкая работа. Иногда проводишь здесь по четырнадцать часов в день, не так уж часто, конечно, но и не редко, – бубнила она, не глядя на меня. – Необходимо понять, что ваша работа не будет связана с редакторскими функциями. В качестве младшего секретаря Миранды Пристли вы должны будете предугадывать и исполнять ее пожелания; заказывать канцелярские принадлежности ее любимой фирмы, сопровождать ее во время походов по магазинам – это может быть все, что угодно, но это всегда интересно. День за днем, неделю за неделей вы будете проводить рядом с этой удивительной женщиной. А она удивительная женщина! – Тут Эмили слегка оживилась, впервые с момента нашей встречи.

– Звучит здорово, – сказала я, искренне так думая. Мои друзья, которые устроились на работу сразу после выпуска, уже отработали полные шесть месяцев в качестве начинающих, и все, как один, чувствовали себя несчастными. Не важно, чем они занимались – банковским делом, рекламой или книгоиздательством, – все они были разочарованы. Со слезами в голосе они рассказывали о бесконечно тянущихся днях, о сослуживцах, о подковерных интригах, но больше всего – о скуке. По сравнению с учебой в университете то, что они делали теперь, было бессмысленным и никчемным мартышкиным трудом. Долгими часами они забивали цифры в базу данных или обзванивали людей, которые не желали, чтобы им звонили. Неделями они безучастно сортировали информацию в компьютере и узнавали совершенно не относящиеся к делу детали – и их наниматели считали, что они работают вполне продуктивно. Все мои друзья были убеждены, что за короткое время после окончания университета они изрядно поглупели, и никакой надежды на лучшее у них не было. Я, может, и не особенно интересовалась модой, но уж лучше делать что-то интересное, чем умереть от скуки.

– Да, это действительно так. Просто здорово. То есть на самом деле здорово. В любом случае приятно было с вами познакомиться. Сейчас придет Элисон. Она очень славная.

Едва рыжие кудряшки и кожаная юбка исчезли за стеклянной дверью, как оттуда появилась подвижная гибкая фигура.

Эффектная негритянка назвалась Элисон, это была получившая повышение секретарша Миранды. Она была невероятно, нечеловечески стройной (отпечаток, налагаемый институтом благородных девиц), живот у нее был невероятно впалый, а тазовые кости выпирали, но самый факт того, что она открыто демонстрировала свой живот даже на работе, завораживал. На ней были черные узкие кожаные брюки и пушистая (меховая?) белая курточка, обтягивающая грудь и на пять сантиметров не доходящая до верхней кнопки брюк. Ее длинные волосы были черны как смоль и, сияя, ниспадали на плечи. Ногти на руках и ногах, покрытые белым перламутровым лаком, казалось, светились изнутри. Открытые туфли, в которые она была обута, добавляли к ее собственным ста восьмидесяти с лишним сантиметрам еще семь. Она смотрелась крайне сексуально: полуодета и вместе с тем очень элегантна; но меня при взгляде на нее начал бить озноб. В прямом смысле. В конце концов, на дворе была уже середина ноября.

– Привет, я Элисон, как вам, может быть, уже известно, – начала она, снимая белую пушинку со своего кожаного бедра, – меня только что повысили до редактора. Вообще работать на Миранду – это действительно здорово. Работа требует времени и усилий, но она невероятно интересна, и миллионы девушек готовы ради нее на что угодно. А Миранда просто чудесная – как женщина, как редактор, как личность; она по-настоящему заботится о своих сотрудницах. Вам не придется долгие годы карабкаться по служебной лестнице. Если вы успешно проработаете у нее всего год, она поможет вам подняться на самую вершину… – Элисон говорила рассеянно, бесстрастно. Она не показалась мне глупой, просто витала в высотах, доступных лишь посвященным, а может, ей основательно промыли мозги. У меня возникло стойкое ощущение, что я могу сейчас заснуть, начать ковырять в носу или просто уйти – и она даже не заметит.

Когда она наконец закончила и ушла просвещать какого-то другого собеседника, я почти рухнула на один из роскошных диванов в приемной. Все происходило очень быстро, независимо от моей воли, и все же мне это нравилось. Ну и пусть я не знаю, кто такая Миранда Пристли. Все остальные, похоже, о ней очень высокого мнения. Да, конечно, это всего лишь модный журнал, а не что-то более интересное, но ведь во сто крат лучше работать в «Подиуме», чем в каком-то третьесортном издании, разве не так? Упоминание о таком престижном месте в моей анкете придаст мне больше веса, когда я буду наниматься в «Нью-Йоркер», чем если бы я работала, скажем, в «Сам себе мастер». Кроме того, я была уверена, что миллионы девушек на все готовы ради такой работы.

Через полчаса, проведенных в подобных размышлениях, в приемную вошла еще одна высокая и невероятно худая девушка. Она назвала мне свое имя, но я не могла сосредоточиться ни на чем, глядя на ее тело. На ней были обтягивающая юбка из кусочков джинсовой ткани, прозрачная белая блузка и босоножки из серебристых ремешков. Великолепный загар, маникюр и полное пренебрежение к наступившей зиме. Она жестом пригласила меня следовать за ней, я встала и в этот момент пронзительно ощутила, что на мне ужасно неподходящий к случаю костюм, что волосы мои не уложены и у меня нет ни аксессуаров, ни драгоценностей, ни внешнего лоска. И по сей день мысль о том, как я была одета, и о том, что в руках у меня был какой-то нелепый портфель, не дает мне покоя, а лицо пылает, стоит мне вспомнить, какой клушей я казалась среди самых стильных женщин Нью-Йорка. Позже, когда я приблизилась к тому, чтобы стать одной из них, я узнала, как они потешались надо мной тогда.

После такого предварительного ознакомления меня отвели в кабинет Шерил Керстен, исполнительного редактора «Подиума», – очень симпатичной, хотя и несколько странной. Она тоже долго говорила со мной, но на этот раз я действительно слушала. Я слушала, потому что она, очевидно, действительно любила свое дело, поскольку восторженно распространялась о «текстовом» аспекте журнала, о «чудесном материале», который она готовит к печати, об авторах, с которыми имеет дело, о редакторах, за работой которых следит.

– Я не имею никакого отношения к тому, что хоть как-то связано с модой, – гордо заявила она, – поэтому если у вас есть подобные вопросы, задайте их кому-нибудь другому.

Я сказала ей, что меня больше всего увлекает именно ее работа и я не особенно интересуюсь всякими закулисными делами мира моды. Ее лицо засияло от удовольствия.

– В таком случае, Андреа, возможно, вы как раз то, что нам нужно. Я думаю, вам пора познакомиться с Мирандой. Вы позволите дать вам небольшой совет? Смотрите ей прямо в глаза и постарайтесь хорошо себя подать. Торгуйтесь – она это оценит.

Тут же, словно услышав эти слова, появилась ее секретарша, чтобы препроводить меня в кабинет Миранды. Это заняло всего полминуты, но, пока мы шли, я чувствовала, как все глаза устремились на меня. На меня смотрели из-за матовых стеклянных дверей редакторских кабинетов и из-за перегородок, окружающих столы секретарей. Смазливый паренек у копировального аппарата повернул голову в мою сторону, то же сделал потрясающе красивый мужчина, по всей видимости, гей, которого заинтересовала только моя экипировка. В тот момент, когда я входила в дверь, отделяющую приемную от кабинета Миранды, Эмили выхватила у меня из рук портфельчик и затолкала под свой стол. Я мгновенно поняла, что это означало: «Если вы внесете такое внутрь, доверия вам не будет». И вот я уже стою в ее кабинете. Помню огромные окна и заливающий просторную комнату свет, никаких деталей обстановки память моя в тот день не сохранила: я смотрела только на нее.

Мне никогда не приходилось видеть Миранду Пристли, даже на фотографии, и в тот момент я была потрясена тем, какая она тощая. Ее рука, которую она мне подала, была маленькая, женственная, мягкая. Ей пришлось поднять голову, чтобы посмотреть мне в глаза, но она не встала. Ее искусно выкрашенные светлые волосы были собраны в шикарный узел, умышленно небрежный для придания эффекта естественности, но при этом в высшей степени аккуратный. Она не улыбалась, и в ней не было ничего особенно пугающего. Она казалась вполне милой и какой-то очень маленькой за своим зловещим черным столом, и, хотя она не пригласила меня сесть, я совершенно непринужденно расположилась на одном из неудобных черных стульев. И тут я заметила, что она пристально наблюдает за мной, мысленно отмечая мои потуги продемонстрировать знание светских манер, и, кажется, все это ее изрядно забавляет. «Много мнит о себе, и характер неуживчивый, – подумала я, – но не особенно сволочная». Она заговорила первая.

– Что привело вас в «Подиум», Ан-дре-а? – спросила она с британским акцентом – свидетельством ее принадлежности к высшему обществу, – не отводя своих глаз от моих.

– Ну, я говорила с Шэрон, и она сказала, что вы ищете секретаря, – начала я с легкой дрожью в голосе. Она кивнула, и я почувствовала себя немного увереннее. – А сейчас, после беседы с Эмили, Элисон и Шерил, я почувствовала, что знаю, какой человек вам нужен, и уверена, что отлично вам подойду, – продолжала я, припоминая слова Шерил. Ее это, казалось, позабавило, но она оставалась совершенно невозмутимой.

В ту минуту я начала страстно желать получить эту работу, – так люди жаждут вещей, которые не надеются иметь. Это было, конечно, совсем не то, что поступление на юрфак или публикации в университетском журнале. Это был настоящий вызов для моего жаждущего успеха сознания – еще и потому, что я была самозванкой, причем даже не очень искушенной. С той самой минуты, как ступила на порог «Подиума», я знала, что не гожусь на эту должность. Не теми, что нужно, были мои волосы и одежда, но самое главное – не той была моя жизненная позиция. Я ничего не знала о модельном бизнесе, да и не хотела знать. Нисколько. А значит, я должна получить эту работу. К тому же миллионы девушек готовы ради нее на что угодно.

Я отвечала на ее вопросы о моей жизни открыто и уверенно, чего сама от себя не ожидала. Бояться было некогда. Она вела себя достаточно любезно, и, как ни странно, ничего неприятного в ней я тогда не заметила. Небольшая заминка возникла, когда она спросила, какими иностранными языками я владею. Я ответила, что знаю иврит, она помолчала, прижала ладони к столу и проговорила ледяным тоном:

– Иврит? Я надеялась, вы знаете французский или хоть что-нибудь более полезное.

Мне почти захотелось извиниться, но я вовремя сдержалась.

– К сожалению, я совсем не говорю по-французски, но уверена, что с этим не будет никаких проблем.

Она сжала ладони.

– Здесь написано, что вы учились в университете Брауна.

– Да, э… я специализировалась по английскому языку, точнее, писательскому мастерству. Это всегда было моей страстью. – Что за пошлость! Неужели я не могла обойтись без слова «страсть»?

– Что касается вашей приверженности к писательству, не означает ли это, что вы мало интересуетесь модельным бизнесом? – Она глотнула какой-то шипучей жидкости из стакана и спокойно поставила его на место. Одного взгляда на стакан хватило, чтобы убедиться: эта женщина умеет пить, не оставляя отвратительных следов губной помады. Ее губы всегда безупречно накрашены, в любое время дня и ночи.

– Ах, ну конечно, я обожаю модельный бизнес, – отважно солгала я, – мне бы очень хотелось узнать о нем побольше, чтобы когда-нибудь иметь возможность писать о моде.

Где я только этого набралась? Инстинктивно я начала говорить чужие слова.

Так все и шло достаточно гладко, пока она не задала свой заключительный вопрос: какие журналы я обычно читаю? Я с готовностью наклонилась вперед и начала перечислять:

– Ну, я подписываюсь только на «Нью-Йоркер» и «Ньюс-уик», но нередко читаю «На слуху». Иногда «Тайм», но он слишком официален, а «Ю-эс ньюс» слишком консервативен. Еще, от нечего делать, я листаю «Шик», а с тех пор как я вернулась из-за границы, читаю все журналы о путешествиях и…

– А вы читаете «Подиум», Ан-дре-а? – перебила она, тоже наклоняясь вперед и глядя на меня еще внимательнее, чем прежде.

Это было так внезапно, так неожиданно, что я была застигнута врасплох. Я не лгала, не выкручивалась, даже не пыталась оправдаться:

– Нет.

Последовали десять секунд ледяного молчания, после чего она позвала Эмили и приказала ей проводить меня. Я поняла, что получила работу.

– Не очень-то похоже, что ты получила работу, – мягко сказал Алекс, поигрывая моими волосами, когда я, положив голову к нему на колени, отдыхала от всех треволнений дня.

Сразу после собеседования я поехала к нему в Бруклин: не захотела оставаться еще на ночь у Лили, к тому же мне необходимо было поделиться с ним всем, что со мной произошло.

– Я даже не знаю, зачем тебе это нужно, – продолжил он, немного помолчав.

– Ну, это, кажется, и впрямь очень заманчиво. Если эта девушка, Элисон, начинала как помощница Миранды, а теперь уже редактор, то мне бы это очень подошло. Дело того стоит.

Он очень старался показать, что на самом деле рад за меня. Мы встречались с первого курса, и я успела изучить каждое изменение его интонации, выражения лица и все его жесты. Вот уже несколько недель он работал в муниципальной средней школе в Бронксе и так уставал, что едва мог говорить по вечерам. Хотя его ученикам было всего по девять-десять лет, он был поражен их цинизмом. Ему внушало отвращение и то, как свободно они говорят об «отсосах», и то, что они знают не менее десяти жаргонных названий марихуаны, и то, как они хвалятся тем, что им удавалось украсть, и родственниками, не вылезающими из тюрем строгого режима. «Тюремные эксперты» – так начал называть их Алекс. «Любой из них сумел бы написать книгу о всех преимуществах отсидки в „Синг-Синге“ по сравнению с „Райкерз-Айлендом“, но не умеет ни читать, ни писать по-английски». Он пытался понять, чем может им помочь.

Я просунула руку под его майку и стала легонько поглаживать ему спину. Бедненький. Он выглядел таким несчастным, что я почувствовала себя виноватой, что досаждаю ему разговорами о своем собеседовании, но мне просто необходимо было с кем-то это обсудить.

– Я понимаю, что мне не светит никакой редакторской работы, но через несколько месяцев я начну писать, я уверена, – сказала я. – Ты ведь не думаешь, что я хватаюсь за что попало, раз собираюсь работать в журнале мод, правда?

Он сжал мою руку и прилег рядом со мной.

– Детка, у тебя чудесный, большой писательский талант, и я знаю, что у тебя получится все, чем бы ты ни занималась. И конечно же, ты не хватаешься за что попало. Это поможет тебе встать на ноги. Ты ведь говоришь, что, если поработаешь годик для «Подиума», тебе не придется три года надрываться где-то еще.

Я кивнула:

– Эмили и Элисон говорят, что это само собой разумеется. «Поработай годик на Миранду так, чтобы тебя не уволили, и она устроит тебя на любое место, на какое только пожелаешь».

– Чего же тогда колебаться? Серьезно, Энди, поработаешь с год и устроишься в «Нью-Йоркер». Ты ведь всегда этого хотела. И похоже, так ты добьешься этого быстрее всего.

– Ты прав, ну конечно, ты прав.

– И потом, это означает, что ты переедешь в Нью-Йорк, а мне бы очень этого хотелось, правда. – Он поцеловал меня одним из тех долгих, ленивых поцелуев, во время которых нам казалось, что мы созданы друг для друга. – И не волнуйся так сильно. Ты ведь сама говоришь, что еще не уверена, что получила эту работу. Поживем – увидим.

Мы приготовили простой ужин и заснули как раз посередине шоу Леттермана. Мне снились отвратительные девятилетние детишки, которые занимались сексом на спортплощадке, хлестали дрянное виски и орали на моего дорогого любимого Алекса, когда внезапно зазвонил телефон.

Алекс, не открывая глаз и не говоря ни слова, снял трубку, поднес к уху – и тут же перебросил мне. Я не была уверена, что справлюсь с ней.

– Да, – пробормотала я, глядя на часы, – всего четверть восьмого. У кого хватает совести звонить мне в этот час?

– Это я! – сердито рявкнула в трубку Лили.

– Привет, все в порядке?

– Ты думаешь, я стала бы звонить, если бы все было в порядке? У меня дикое похмелье, того и гляди помру. Я едва проблевалась, еле-еле заснула – и тут меня будит какая-то жутко наглая тетка, которая говорит, что она из отдела кадров «Элиас-Кларк» и разыскивает тебя. В четверть восьмого утра. Перезвони ей немедленно. И скажи, чтобы она забыла мой номер телефона.

– Прости, Лили. Я дала им твой номер, поскольку у меня еще нет сотового. Странно, что она позвонила так рано. Интересно, хорошо это или плохо? – Я взяла телефон, тихонько вышла из спальни и осторожно прикрыла за собой дверь.

– Да ладно. Удачи. Дай знать, когда все выяснится. Только не в ближайшие четыре часа, идет?

– Ну конечно. Спасибо. Еще раз извини.

Я снова взглянула на часы: не верилось, что мне вот-вот предстоит начать деловой разговор. Я поставила варить кофе и, подождав, пока он будет готов, отнесла чашку к диванчику. Пора было звонить, выбора у меня не было.

– Здравствуйте, это Андреа Сакс, – сказала я твердо, хоть и предательски сиплым со сна голосом.

– Доброе утро, Андреа! Надеюсь, я позвонила вам не слишком рано! – радостно запела трубка. – Уверена, что нет, ведь вы и сами скоро станете ранней пташкой. У меня прекрасные новости. Вы произвели на Миранду очень хорошее впечатление; она сказала, что весьма заинтересована в работе с вами. Разве это не чудесно?! Поздравляю, дорогая! Ну и как вы чувствуете себя в новом качестве? Могу представить себе, вы просто…

У меня закружилась голова. Я хотела подняться с диванчика и налить себе кофе, воды – чего угодно, лишь бы в голове у меня прояснилось и я начала наконец понимать, о чем говорит эта женщина, – но я лишь еще глубже зарылась в подушки. Она спрашивает, довольна ли я? Или делает официальное предложение? Из сказанного ею я не уловила ровным счетом ничего – ничего, кроме того, что понравилась Миранде Пристли.

– …восхищены этим известием. Как тут не восхититься, не правда ли? Что ж, вы можете приступить в понедельник, идет? Придете ко мне за некоторыми общими указаниями, а потом сразу отправитесь в офис Миранды. Вообще-то она будет в Париже на показе, но это самое подходящее время. У вас будет возможность познакомиться с девочками, они все такие милые!

Общие указания? Что? Приступить в понедельник? Милые девочки? Мой неповоротливый мозг отказывался это понимать. Я не без труда выразила свое отношение к происходящему.

– Э… знаете… не думаю, что смогу в понедельник, – тихо сказала я, надеясь на то, что мои слова звучат осмысленно. Весь этот разговор свалился на меня как снег на голову. Вчера я впервые в жизни вошла в двери «Элиас-Кларк», и вот сейчас кто-то будит меня и говорит, что мне следует приступить к работе через три дня. Сегодня пятница – проклятущие семь утра, – а они хотят, чтобы я начала с понедельника? Все это ни в какие ворота не лезет. К чему такая безумная спешка?

Неужто эта женщина так загружена работой, что без меня ей не обойтись? И почему, судя по голосу, Шэрон так боится Миранды?

Приступить к работе в понедельник невозможно. Мне негде жить. Моим постоянным местом жительства был дом моих родителей в Эйвоне, куда я неохотно вернулась после окончания университета и где оставалась большая часть моих вещей, пока я путешествовала летом. Вся моя одежда валялась на диванчике у Лили, я старалась сама мыть посуду, вытряхивала пепельницы и покупала мороженое в огромных количествах, поэтому она терпела меня, но я думала, что будет только справедливо дать ей отдохнуть от моего набившего оскомину присутствия, и перебралась на уик-энд к Алексу. Таким образом, вся моя выходная одежда и косметика были у Алекса в Бруклине, мои разношерстные костюмы – у Лили в Гарлеме, а все остальное добро – у родителей в Эйвоне. У меня не было жилья в Нью-Йорке, и я никак не могла понять, почему все окружающие уверены в том, что Мэдисон-авеню ведет к окраине, а Бродвей – к центру города. Мне даже не вполне было ясно, что такое «окраина». И она хочет, чтобы я приступила к работе в понедельник?!

– Э… понимаете… я не уверена, что смогу с понедельника, ведь у меня в Нью-Йорке нет постоянного жилья, – быстро говорила я, сжимая в руке телефонную трубку. – Мне нужно несколько дней, чтобы найти квартиру, купить какую-то мебель, переехать.

– О, ну тогда конечно. Думаю, среда подойдет, – бросила она.

Поторговавшись еще несколько минут, мы сошлись на следующем понедельнике, семнадцатом ноября. Таким образом, у меня оставалось чуть больше восьми дней, чтобы найти и обставить квартиру на одном из самых безумных рынков жилья в мире.

Я положила трубку и повалилась на диван. Руки у меня тряслись, телефон упал на пол. Неделя. Через неделю я приступлю к работе и стану помощницей Миранды Пристли. Подождите-ка! Один момент… Ведь на самом деле я еще не получила работу, потому что официального предложения не было. Шэрон даже не произнесла обычное в таких случаях «мы бы хотели предложить вам» – похоже, у нее не было и тени сомнения, что любой, у кого в голове есть хоть капля ума, не сможет дать отрицательного ответа. Я чуть не расхохоталась. Что это, какая-то тактическая операция, которую они блестяще провернули? Подождали, пока жертва после беспокойной ночи погрузится в глубокий сон, а потом набросились на нее с ошеломляющим судьбоносным известием? А может, она просто рассудила, что делать традиционное предложение и ожидать ответа – это бессмысленная трата времени и сил? Ведь это же «Подиум»! Шэрон не сомневалась, что я не упущу такой возможности, что я взволнована ею до глубины души. И она оказалась права, как все они в «Элиас-Кларк» всегда оказываются правы. События развивались с фантастической быстротой, и у меня не было времени все обдумать, как это мне обычно свойственно. Но кроме того, я почувствовала, что это действительно шанс. Глупо было бы упускать его, ведь он мог потом помочь попасть в «Нью-Йоркер». Я обязана попробовать. Мне повезло.

Вновь воодушевившись, я залпом допила кофе, сварила еще одну чашку для Алекса, быстренько приняла горячий душ. Когда я вернулась в комнату, он только что проснулся.

– Ты уже оделась? – спросил он, нащупывая маленькие очки в тонкой оправе, без которых почти ничего не видел. – Утром кто-то звонил или мне приснилось?

– Не приснилось, – сказала я, забираясь под одеяло, хотя на мне были джинсы и свитер. Я старалась, чтобы мои мокрые волосы не касались его подушки. – Это была Лили. Женщина из отдела кадров «Элиас-Кларк» позвонила ей, потому что я оставила им ее номер. Ну и что ты думаешь?

– Ты получила работу?

– Я получила работу.

– Ого! Ну иди ко мне, – сказал он, приподнимаясь и обнимая меня. – Я так тобой горжусь! Это здорово, правда здорово.

– Значит, ты думаешь, из этого выйдет толк? Мы уже говорили об этом, но сейчас они даже не дали мне возможности решить. Они просто не сомневались, что я хочу получить эту работу.

– Все складывается удачно. Модельный бизнес не самая плохая вещь на свете. Может, тебе даже понравится.

Я закатила глаза.

– Ну ладно. Но упоминание «Подиума» в твоей анкете и рекомендация этой женщины, Миранды, а может, даже несколько блестящих материалов, которые ты к тому времени тиснешь, – черт, да ты сможешь все, что угодно. «Нью-Йоркер» будет охотиться за тобой.

– Хотелось бы верить, да, хотелось бы. – Я соскочила с кровати и начала собирать свои вещи в рюкзачок. – Ты по-прежнему не возражаешь, если я возьму твою машину? Чем скорее я попаду домой, тем скорее вернусь. Тут ничего такого, ведь я все равно переезжаю в Нью-Йорк. Это дело решенное.

Алекс дважды в неделю ездил домой в Уэстчестер, чтобы посидеть с младшим братишкой в дни, когда его мама работа допоздна. Поэтому она отдала ему свой старый автомобиль. Но машина понадобится ему только во вторник, к тому времени я уже вернусь. Я в любом случае планировала смотаться домой в эти выходные, а сейчас у меня к тому же хорошие новости.

– Ну конечно. Какие проблемы?… Она в полуквартале отсюда, на Гранд-стрит. Ключи на кухонном столе. Звякни, когда доедешь, ладно?

– Обязательно. А ты не хочешь поехать? Будет потрясающий обед – ты же знаешь, моя мама заказывает все самое лучшее.

– Звучит заманчиво. Я хотел бы, но мы договорились с молодыми учителями завтра вечером собраться – повеселиться. Мне кажется, это поможет нам сработаться. Я не могу не пойти.

– Ах ты, несчастный филантроп. Все творишь добро, повсюду, где бы ни появился. Я бы тебя возненавидела, если бы не любила так сильно. – Я наклонилась и поцеловала его.

– Смейся-смейся. Ну, хороших тебе выходных.

– И тебе тоже. Пока.

Я сразу же нашла его маленькую зеленую «джетту» и всего через двадцать минут выехала на шоссе, где почти не было машин. Похолодало, столбик термометра упал ниже нуля, и на обочинах виднелись замерзшие лужицы. Но зимнее солнце светило вовсю, так что глаза с непривычки слезились, в легкие вливался чистый холодный воздух. Весь путь я проделала с опущенным стеклом и несколько раз прослушала песню «Солнечный свет» группы «Линен». Я собрала свои влажные волосы в конский хвост, чтобы они не падали на глаза, и дула на руки, чтобы они согрелись – по крайней мере согрелись настолько, чтобы держать руль. После университета прошло всего полгода, и вот уже в моей жизни грядут великие перемены. Миранда Пристли, женщина, которую я до вчерашнего дня не знала, но, безусловно, наделенная большой властью, выбрала меня для работы в своем журнале. Теперь я с полным основанием могу покинуть Коннектикут и переехать – совсем одна, прямо как взрослая, – на Манхэттен и поселиться там. Я ехала в город своего детства, и радостное волнение переполняло мое сердце. Щеки у меня раскраснелись и горели от ветра, волосы развевались. На моем лице не было косметики, и я испачкала джинсы, когда пробиралась через городскую слякоть, но в тот момент я чувствовала себя красавицей. Вот такая – ненакрашенная, холодная – бросилась я открывать входную дверь и позвала маму. Мне было тогда так легко, как не было уже больше никогда.

– Через неделю? Солнышко, я не представляю, как ты можешь начать работать через неделю, – сказала мама, помешивая ложечкой чай. Мы, как обычно, сидели за кухонным столом; мама, как всегда, пила чай без кофеина с сахарозаменителем, я – «Английский завтрак» с сахаром. Я не жила дома уже четыре года, но двух больших кружек чая и вазочки с арахисовым маслом хватило, чтобы мне показалось, что я отсюда и не уезжала.

– Выбора у меня нет, и, если честно, мне повезло. Ты бы слышала эту женщину, как она говорила по телефону. – Мама молча посмотрела на меня – ну и что с того?… – Я все-таки буду работать в очень известном журнале, у одной из самых влиятельных женщин в этой отрасли. Да за такую работу миллионы девушек готовы на что угодно!

Мы улыбнулись друг дружке, только ее улыбка была печальной.

– Я так рада за тебя, – сказала она. – Совсем взрослая красавица дочь. Солнышко, ведь для тебя начинается такое чудесное, замечательное время. Ах, помню, как я окончила колледж и приехала в Нью-Йорк. Совсем одна, а город такой большой – безумный город. Пугающий, но такой волнующий. Я хочу, чтобы ты наслаждалась каждой минутой, проведенной в Нью-Йорке, чтобы тебе понравились его спектакли и фильмы, его люди, его книги, его магазины. Ты вступаешь в лучшую пору своей жизни – я знаю это по себе. – Она положила свою руку на мою, что делала нечасто. – Я так тобой горжусь.

– Спасибо, мамочка. А ты, случайно, не настолько гордишься мной, чтобы купить мне квартиру, мебель и помочь обновить гардероб?

– Вот-вот, – сказала она и, шлепнув меня по голове журналом, направилась к микроволновке, чтобы налить еще две чашки чаю. Она мне не отказала, но и за чековой книжкой тоже не потянулась.

Остаток вечера я связывалась по электронной почте со всеми своими знакомыми и спрашивала, не нужен ли им компаньон, чтобы вместе снимать квартиру, и не знают ли они тех, кому это нужно. Я отправляла послания и звонила людям, с которыми не общалась месяцами. Безрезультатно. Я решила, что, если я не хочу застрять на диванчике у Лили и неизбежно разрушить нашу дружбу или поселиться у Алекса, к чему ни он, ни я не были готовы, мне остается только одно – снять что-нибудь на короткий срок, пока я не начну ориентироваться в городе. Надо подыскать себе комнату, и желательно меблированную, чтобы не возиться с этим.

Около полуночи зазвонил телефон, я рывком потянулась к нему и чуть не свалилась со своей детской кровати. Со стены улыбалась вставленная в рамку фотография теннисистки Крис Эверт – кумира моего детства – с ее автографом; над ней все еще висели журнальные вырезки с актером Керком Камероном, который был моим первым детским увлечением.

Дата добавления: 2014-12-11 | Просмотры: 440 | Нарушение авторских прав