АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Лорен Вайсбергер 4 страница

Оставалось лишь поговорить с детьми и предупредить Жиля, что я и сделала.

– Дети, идите сюда, мне нужно с вами поговорить.

– Что случилось?

– Понимаете, ваши папа и мама больше не любят друг друга так, как раньше. Вы согласны жить со мной в Пюизо? Я нашла квартиру на первом этаже. Она не такая большая, как этот дом, но там есть небольшой сад. И ваша школа рядом.

Мое предложение выглядело несколько неожиданным, но Жюли, Тибольт и Матье были единодушны в своем решении:

– Как скажешь, мама, но мы хотим жить с тобой!

Их связь с отцом, который никогда не находил для детей времени, уже давно была разорвана. Оставалось только сообщить Жилю о нашем переезде.

– Жиль, я ухожу от тебя и забираю детей.

– То есть?

– Я нашла дом в Пюизо и переезжаю.

– Уверена?

– Более чем.

– Чего ты хочешь? Чтобы я помогал тебе по дому?

– Я больше ничего не хочу. Каждый раз происходит одно и то же: мы ругаемся, ты обещаешь помогать мне и в течение недели пытаешься что-то делать, а затем все возвращается на круги своя. Мое терпение закончилось. Хватит!

Об алиментах не было и речи. Дом в Бромее был оформлен на имя Жиля, и он оплачивал все счета: он все-таки получал какие-то деньги благодаря страховке, оформленной его родителями. Я сняла половину денег с нашего общего счета, одиннадцать тысяч евро, и положила по две тысячи евро на счет каждого из детей, а остальное оставила на расходы. Следовало быть предусмотрительной, ведь я не знала, чем все закончится. Я переехала 1 июня, мне помогали друзья.

Через три дня начиналась химиотерапия. Я привыкла сама всем заниматься и была готова к этому.

8
ХИМИОТЕРАПИЯ

Дети нашли переезд необыкновенно интересным: им нравилась мысль о смене обстановки, о жизни в Пюизо рядом с друзьями, и они быстро привыкли к нашему новому дому. Эта квартира была меньше, чем дом в Бромее, но мы очень скоро ко всему приспособились. У нас была гостиная и всего лишь две комнаты. Жюли и Марго поселились в комнате справа, а Тибольт и Матье – в комнате слева, где мы поставили двухэтажную кровать. Б о льшую часть времени дети проводили в гостиной, расположенной между двумя комнатами, и там же они расставили свои игрушки и видеокассеты. Что касается меня, то я не изменяла своим привычкам и спала на диване в гостиной. Мне это ничуть не мешало, скорее наоборот: я не могла уснуть без телевизора, он часто работал всю ночь, и дети к этому привыкли.

В то утро будильник зазвонил в семь часов, и я, как меня учили, приклеила под грудной клеткой пластырь, чтобы сделать этот участок кожи бесчувственным: именно туда через несколько часов должны были вводить лекарство. За мной зашла Розелин, санитарка машины «скорой помощи». Дети уселись в машину вместе с нами. Розелин высадила их возле школы, а мы направились в Фонтенбло, где на девять утра была назначена консультация. Там Розелин припарковалась перед зданием больницы, и мы прошли на третий этаж, в отделение онкологии, где меня поместили в одноместную палату, раскрашенную в яркие цвета. Медсестра ввела в катетер иглу, установила резервуар с препаратом над моей головой и… ушла. Все шесть часов, пока я там лежала, за мной ухаживал чудесный персонал отделения.

Вернувшись вечером домой, я прекрасно себя чувствовала и была готова повторить процедуру на следующий день. Но я узнала и о побочном действии лечения. В течение часа заведующая объясняла мне, в чем именно оно может проявиться. Она упомянула ощущение «ползания мурашек» по рукам и ногам, онемение при контакте с чем-нибудь холодным, тошноту и головокружение. Когда я спросила о потере волос, она заверила, что с этой химиотерапией я не рискую увидеть собственную лысину. И, как выяснилось, сказала правду.

Много забот доставлял холодильник, когда я пыталась взять из него что-нибудь. Кончики пальцев настолько немели, что я не могла ничего удержать в руках и надо было их растирать. Жюли сама доставала мне из холодильника йогурты. Иногда, довольно редко, меня по утрам тошнило. Если не считать этих небольших неприятностей, я возвращалась после химиотерапии, как после приема у терапевта.

К счастью, дома все было хорошо. Учебный год подходил к концу, дети устали, и им не терпелось отправиться на каникулы. С Жюли вообще не было никаких проблем: б о льшую часть времени она проводила за компьютерными играми. Но Тибольт и Матье вели себя очень шумно, и, если не вмешаться, этот шум становился просто невыносимым. Они знали, что я болею, но, видимо, не осознавали этого, ведь выглядела я отлично, и постоянно донимали меня. Время от времени моя подруга Жислен забирала Тибольта на день-два к себе, чтобы я могла немного передохнуть. В конце июня Тибольт захотел увидеть отца, к которому был привязан больше других детей. Я позвонила Жилю, и он согласился взять их всех на выходные. Жюли вернулась не очень довольная, но мальчишкам, я думаю, эта встреча пошла на пользу.

В середине июля двое старших детей поехали на две недели к морю, в летний лагерь в Бретани. Матье проводил много времени у Сесилии, дома царили тишина и покой. Это было как нельзя кстати, поскольку именно тогда у меня начались боли внизу спины. Боль все усиливалась, по утрам я с трудом вставала с постели. В течение дня почки продолжали напоминать о себе, не позволяя мне жить привычной жизнью. Карим посоветовал обратиться к онкологу, который назначил мне сцинтиграфию, рентген легких и ядерно-магнитную резонансную томографию поясничного отдела позвоночника. На следующий день доктор Пико вызвал меня к себе в кабинет:

– Мадам Мезоннио, обследование обнаружило метастазы в позвоночнике.

– Что такое мегастазы?

– Не мегастазы, а метастазы. Опухоль распространяется. Ваш второй позвонок – как балка, съедаемая термитами: внешне он кажется нетронутым, но болезнь подтачивает его изнутри. Если это продлится, позвонок может не выдержать.

– Что можно сделать?

– Нужно укрепить позвонок с помощью радиотерапии.

– Это что?

– Лечение с помощью лучей для укрепления костей и позвонка в частности.

– Как долго продлится лечение?

– Мы начнем с десяти сеансов.

– Это больно?

– Это абсолютно безболезненно.

– Хорошо.

Я понимала, что рак распространяется, но была настроена оптимистично: в конце концов, химиотерапия еще не закончена. У меня будет время поволноваться, если дальнейшее лечение не даст результатов…

Практические детали значили для меня гораздо больше. В отличие от сеансов химиотерапии, радиотерапия проходила быстро: через три минуты сеанс был окончен. Мне требовалось гораздо больше времени, чтобы добраться до поликлиники в Мелуне, где проходило лечение: для этого нужно было проехать сорок пять километров. Дорога туда занимала у меня около часа, и столько же обратно, а ездила я каждый день, кроме выходных, в течение двух недель. В начале августа дома были только Матье и Марго: Жюли, как и каждый год, отправилась к своей крестной, Тибольт – к крестному, в Аверн. После первого сеанса я не почувствовала никакого облегчения, спина все так же болела. После второго я хотела прекратить лечение, но врачи посоветовали мне быть благоразумной.

– Мадам Мезоннио, наберитесь терпения. Вы почувствуете результат только после пятого или шестого сеанса.

И снова мне сказали правду. Неделю спустя я чувствовала себя лучше. После десятого сеанса я уже могла заниматься уборкой, самостоятельно обуваться и даже брать на руки Марго, которая была еще маленькой и, в отличие от Жюли, с удовольствием устраивалась у меня на коленях. Боль прошла. Я была в восторге. Но к сожалению, облегчение было кратковременным. Чтобы убедиться, что все идет хорошо, доктор Пико направил меня на ядерно-магнитную резонансную томографию печени, а также компьютерную томографию. Результат нас разочаровал.

– Мадам Мезоннио, к сожалению, опухоль не уменьшилась.

– Что это значит?

– Химиотерапия не дала результатов.

Это известие сразило меня наповал. В течение двух месяцев, два раза в неделю я приезжала в больницу – и все зря… Чувствуя, как комок встал в горле, я все же попыталась не поддаться унынию.

– И что делать?

Очевидно, врачи из Парижа решили, что продолжать эту химиотерапию бессмысленно, и назначили мне еще одну, «немного другую», как выразился доктор Пико.

– Это лечение более сильное, чем предыдущее, – сказал он.

– И?

– Вы быстрее ощутите результаты лечения. Возможно, вы почувствуете себя уставшей, а также рискуете…

– Потерять волосы?

– Скорее всего, да.

– Я все так же буду приезжать два раза в неделю?

– Нет, вместо двух сеансов в неделю мы перейдем к трем процедурам каждые две недели. Но теперь вы не сможете возвращаться вечером домой, в этот раз вы будете госпитализированы.

«Немного другая»? Лечение было совершенно иное! Но в конце концов, если на кону стояло выздоровление, это того стоило.

– У меня нет выбора, доктор, я согласна.

Предстояло уладить все вопросы с моим маленьким племенем. Мне нужно было найти кого-то, с кем можно было бы оставлять детей на три дня моего отсутствия. Что касается Жюли и Матье, это достаточно просто: они будут у Сесилии. Но я ничего не могла придумать относительно Тибольта и Марго, причем последняя требовала особого внимания. Мелинда, дочь мэра Бромея, которая работала няней, предложила забирать детей к себе в случае необходимости. Когда я позвонила ей, она тут же согласилась заниматься ими в те дни, когда я буду в больнице.

У детей известие о моей новой схеме лечения не вызвало особого энтузиазма, но они хорошо отреагировали на сообщение о том, что будут ночевать у Сесилии и Мелинды, – они поняли, что так нужно. Я не скрывала от них неудачи первой химиотерапии, но оставалась оптимистично настроенной. Дети сделали вывод, что выздоровление их мамы займет чуть больше времени, чем предполагалось ранее, и безропотно повиновались, как обычно и делали. Единственная проблема заключалась в том, что у Мелинды не было возможности оставлять их у себя на ночь. Ситуацию разрешил Союз борьбы с раком, представляя мое дело в суде согласно защите прав матери и ребенка. Я знала о существовании Союза с самого начала болезни. В больнице Фонтенбло в начале июня меня навестила Иветта – энергичная, внимательная женщина. Она рассказала мне об этой организации и проведывала меня каждый раз, когда приезжала в отделение онкологии. Она непременно интересовалась, чем они могут помочь мне. Когда я рассказала о своей тревоге относительно присмотра за детьми, она сделала несколько телефонных звонков, и два дня спустя проблема была решена.

Второй этап моего лечения начался в среду в начале августа. Программа была разработана хорошо. Первый день лечения был посвящен гидратации: в течение всего дня с помощью перфузионной установки в мои почки вводили воду. Я могла вставать благодаря аппарату «Медор», следовавшему за мной, как собака. И это хорошо, так как я бегала в туалет по пятнадцать раз в день. На второй день медсестра начала с того, что ввела лекарство, действие которого было направлено на предупреждение побочных эффектов. На третий день меня оставили в больнице для обследования. Меня отпустили во второй половине дня, около четырех часов, снабдив «бутылкой с соской». Это была наполненная газом емкость размером с детскую бутылку с соской, которую закрепили вокруг моей шеи и которая свисала на живот, в течение пятнадцати часов медленно вводя лекарство в мое тело. Медсестра пришла домой в воскресенье утром, чтобы снять ее. После этих сеансов я отлично себя чувствовала, не было никаких особенных симптомов, вот только усталость… Я знала, что такое физическая и что такое моральная усталость, но эта усталость было абсолютно новой для меня. Она охватывала меня, не давая возможности сопротивляться. В глазах пекло, и если я, надеясь на облегчение, закрывала их на две-три секунды, моя голова тотчас откидывалась назад и я погружалась в сон. У меня было лишь одно желание: проспать все выходные. Жюли и Матье могли остаться у Сесилии, но Мелинда приводила Тибольта и Марго в пятницу вечером. На выходных смену принимала Жислен, чтобы я могла отдохнуть. Со мной была только Марго, иногда оставался Тибольт: старший сын всегда был привязан ко мне больше остальных детей и плохо переносил разлуку. Я забирала детей в воскресенье, во второй половине дня, как следует отдохнув. Для них это все казалось немного странным, но они не жаловались. Более того, они привыкли ночевать у друзей.

Август прошел очень быстро. В сентябре дети отправились в школу: Жюли в шестой класс, Тибольт в СЕ2 класс, Матье – в старшую группу детского сада. Что касается Марго, то я устроила ее в ясли на два дня в неделю. Химиотерапия продолжалась. Она была все такой же утомляющей, но я уже привыкла. Я потеряла много волос. Во время первого курса лечения они были средней длины. Я обрезала их в начале второго этапа, тогда они были очень густыми. Постепенно я стала замечать, что с каждым мытьем теряю около горсти волос. Тогда я решила мыть голову раз в неделю и аккуратно промокала волосы полотенцем, вместо того чтобы тереть. В конце концов я отправила расческу в изгнание… Я была очень внимательна к себе, поскольку боялась обзавестись проплешинами. Мне повезло: за два месяца я утратила только объем, что оказалось совсем нестрашно, поскольку волос у меня было много. Потом они начали отрастать. Я не сомневалась, что скоро наступит выздоровление.

9
ЧЕРНАЯ ПЯТНИЦА

После двух месяцев лечения и пяти госпитализаций, из которых состоял второй курс химиотерапии, доктор Пико снова назначил мне компьютерную томографию. В тот день, в пятницу, 24 октября, я не могла дожидаться результатов: мне нужно было попасть домой, до того как из школы вернутся дети.

В понедельник, не испытывая особого беспокойства, я позвонила доктору Пико, чтобы узнать новости. Он был немногословен:

– Вам нужно ехать в Сальпетриер к профессору Веллану.

В следующую пятницу за мной приехала машина «скорой помощи». Сначала меня высадили возле больницы Фонтенбло, где я забрала результаты томографии, которые следовало показать профессору Веллану. Мне вручили большую папку, на которой черными чернилами было напечатано мое имя: «Мари-Лора Мезоннио». Сидя на переднем сиденье машины, я смотрела на дорогу и не могла думать ни о чем другом, кроме как о результатах обследования. Я прошла два курса химиотерапии, первый из которых был неудачным, и хотела знать, как обстоят дела со вторым. Не выдержав, я просмотрела содержимое папки. В ней находилась пачка огромных листов и снимков, в которых я ничего не понимала. А потом из нее выпал небольшой белый конверт. Нам предстояло ехать еще час, и я сомневалась в том, что смогу дождаться прибытия в Сальпетриер, чтобы узнать, что в нем содержится. Меня волновало то обстоятельство, что конверт был запечатан. Я взглянула на Жоэль, своего шофера. Обычно меня сопровождала Розелин. Я плохо знала Жоэль и сомневалась, стоит ли говорить о том, что меня беспокоило, но не могла больше молчать.

– Мне не нравится этот конверт.

–…

– Я его открою, ты не возражаешь?

– О нет, Мари-Лора! Этот конверт предназначен не тебе.

– Но ведь речь идет о моем здоровье! Я имею право увидеть заключение, правда?

– Да, но конверт запечатан, и на то есть свои причины.

– Да, ты права. Я его открываю.

Я открыла конверт и вытащила из него лист бумаги, который лихорадочно развернула. Я попыталась понять, что там написано, но взгляд постоянно натыкался на медицинские термины. Внизу я увидела заключение:

«Многочисленные вторичные локализации опухоли в легких. Появление новых вторичных локализаций в печени с левой стороны, а также вторичная позвоночная локализация с частичным проникновением в центральный канал позвоночника».

– Я обречена.

Жоэль взглянула на меня, лицо ее стало мертвенно-бледным. Я даже не заметила, что сказала это вслух, слова вырвались сами собой. Я не поняла и половины, но знала, что «вторичный» означает появление новых проблем. Все началось с опухоли, которая, очевидно, размножилась, затронув легкие, если я все правильно поняла. Кажется, и позвоночник затронут… Это могло означать лишь одно: если опухоль не уменьшилась, а наоборот – распространилась на другие органы, значит, второй этап химиотерапии тоже не дал результатов. В машине повисло молчание. Меня охватил страх, поэтому я решила пошутить, чтобы снять напряжение:

– Похоже, пора готовиться к похоронам. Со всеми этими сеансами химиотерапии я даже не знаю, когда найду на это время.

–…

– Не смотри на меня так, Жоэль. Во всем этом есть и положительная сторона: мне надо подумать о наряде, если я хочу выглядеть красивой в свой великий день!

Женщина принужденно рассмеялась, но главное, что она все-таки рассмеялась. В данный момент я не могла ни о чем думать; я просто хотела избавиться от страха, зарождавшегося внутри. Нужно говорить ерунду, чтобы поднять настроение. Мое же настроение оставляло желать лучшего… Добравшись до больницы Сальпетриер, я с непроницаемым выражением лица вошла в кабинет профессора Веллана и протянула ему толстую папку. Он принялся внимательно исследовать ее содержимое, снимки и записи, и даже не заметил, что в ней не хватает конверта, который оставался у меня в сумке. Но поскольку он был компетентным специалистом, ему не потребовалось заключение, чтобы понять то, что он видит. Он поднял голову и сказал:

– Мадам Мезоннио, боюсь, что опухоль не операбельная. Она очень крупная.

–…

– Сейчас еще рано говорить о чем-то. Сначала я должен обсудить с коллегами все возможные варианты.

Я слушала не перебивая. Я была обречена, и мне было интересно, скажет он об этом или нет. Профессор Веллан ничего больше не сказал, ограничившись обещанием связаться со мной, чтобы предложить новый вариант лечения.

Жоэль, чувствуя себя страшно неловко, отвезла меня в Пюизо. По дороге назад я была менее разговорчивой. Высадив меня возле дома, она поспешно попрощалась, расстроенная моим хмурым выражением лица. Да и у меня не было желания разговаривать – шок был чересчур велик. Вечером я пришла к Кариму, у Марго был отит. Во время приема он ни словом не обмолвился о результатах томографии. Но я знала, что Карим в курсе: он получал результаты обследований в тот же день. Когда он принялся выписывать рецепт для Марго, я сказала:

– Да уж, хорош же ты!

– О чем речь?

Не обращая внимания на его ошеломленный вид, я достала из сумки конверт и положила его на стол.

– А это что такое?

Карим побледнел и растерянно смотрел на меня, ничего не говоря.

– Когда ты узнал обо всем, Карим?

– Несколько дней назад.

Бедняга! Он едва произнес эти слова. Он не осмеливался даже дышать.

– То, что я узнала из этой бумажки, означает одно: мне надо готовиться к похоронам.

– Да, это так.

– И ты не мог сам сообщить мне об этом?

– Мне очень жаль…

Карим – превосходный человек, но очень чувствительный. Плохие известия буквально терзают его. Если ему предстоит сообщить что-то нерадостное, его лицо вытягивается и он становится похож на грустного спаниеля. В отчаянии он не может оторвать взгляд от пола, как будто ожидая, что вот-вот случится чудо. За все время, что мы знакомы, он стал частью нашей семьи, и эта новость, должно быть, очень его огорчила. Он уже видел смерть первой жены Роже, скончавшейся от рака молочной железы, и знал, как это тяжело для всех. Я прекрасно понимала, какой пыткой для него стал разговор со мной.

– Как ты считаешь, сколько мне осталось жить?

– Я не знаю…

– Ну же, Карим!

– Я не знаю… Я думаю, что не очень долго. Но сколько именно…

– Что значит «не очень долго»?

– Я бы сказал, что это дело месяца.

– А-а…

– Я не настолько компетентен, чтобы дать ответ на этот вопрос. Доктор Пико расскажет тебе все гораздо лучше меня.

– М-м…

– Мне очень жаль, Мари-Лора…

– Не стоит так огорчаться, Карим. Ты мог бы сказать мне обо всем раньше, но я не сержусь.

Я взяла Марго на руки и вернулась домой. Джо уже накормил детей. Я уложила их спать, поцеловав на ночь, как обычно это делала, и села к нему за стол: было уже поздно, и мне хотелось есть. Даже то обстоятельство, что я обречена, не испортило мне аппетит. У меня уже появлялись мысли о смерти. После первого этапа химиотерапии, узнав, что лечение не дало результатов, я подумала: «А что, если я умру?» Я даже пыталась подсчитать, сколько может стоить гроб. Любопытно то, что я не думала о своих детях: смерть казалась мне настолько нереальной, что в глубине души я была уверена, что мне удастся выздороветь. Но на этот раз я понимала, что выздоровление не наступит. Я не знала, сколько времени проживу, но независимо от срока финал был неизбежен. Мысль о смерти не вызвала у меня слез. Ребенком я плакала, как и все. Мои первые настоящие рыдания были по бабушке, когда она умерла. Но когда я стала подростком, мои глаза оставались сухими. И только боль, которую я испытывала при кесаревых сечениях, вызывала у меня слезы. С тех пор я больше не плакала. Я боялась боли больше, чем смерти.

Впервые я задумалась над будущим своих детей. Мои крошки – это единственное хорошее в моей жизни. Мне была безразлична смерть, но их будущее меня пугало. Что с ними будет? Что свалится на их головы после моей смерти? Они так беззащитны! Жюли было одиннадцать лет, Тибольту – девять, Матье – пять, а Марго – всего лишь два года. Кто будет заниматься ими после моей смерти? Жиль? Исключено. Но кто тогда? Мой отец умер, матери у меня не было. Родители Жиля тоже умерли. У моих друзей были собственные дети. Мари-Те, их любимая бабушка, тоже не сможет позаботиться о них. Итак, их судьбу нужно было как-то решить. Определить их в какую-нибудь семью? Останутся ли они вместе? Не так-то просто пристроить четверых детей! Все эти вопросы занимали мои мысли. Однако я не могу долго думать: я не думаю, а действую – это мой способ жизни.

На следующий день была суббота. После обеда я позвонила Джо.

– Привет, это Мари-Лора!

– Привет!

– Мне нужно кое-что уладить сегодня вечером. Ты можешь посидеть с детьми?

– Без проблем.

Вот такой этот Джо: всегда готов оказать услугу. Мы с Сесилией прозвали его космонавтом из-за немного «лунного» вида благодаря длинным волосам и мохнатой бороде, закрывавшей лицо. По профессии он кровельщик, но на самом деле умеет делать все: ремонтировать сантехнику, красить и даже, если нужно, менять подгузники… Со временем Джо стал членом нашей семьи. У него самого было нелегкое детство. Он был пятым ребенком из семи, и родители, по его же словам, не особо его любили. Если он получал плохие оценки, мать его била. Ему многое пришлось пережить, прежде чем он смог получить стабильную работу, даже провел несколько месяцев на улице и тайком спал в грузовике шефа. Он так и не женился, и детей у него не было. Должно быть, у нас он нашел некое подобие семьи. На первый взгляд, из-за огромного роста и накачанных мышц, он напоминал дикаря, но на самом деле был очень добрым. Когда я переехала в Пюизо, Джо стал появляться в нашей квартире все чаще и чаще, а вскоре начал заходить к нам каждый день после работы, около семи вечера. Когда я водила Жюли, Тибольта или Матье на дзюдо (а их занятия не совпадали), он оставался дома с остальными детьми и кормил их. Когда у меня начались боли в спине, он взял на себя домашние дела и всегда находил время для того, чтобы пропылесосить, протереть полы или вымыть посуду, пока меня не было. После того как дети ложились спать, мы вместе ужинали. Потом я доставала пакетики с конфетами, он – бутылку виски, и весь вечер мы играли в «Скрабл».

В ту субботу, как только он появился в квартире, я отправилась в Бромей. Мне нужно было как можно скорее встретиться с Жилем. Как обычно, я сразу же заговорила о главном:

– Пришли результаты обследований. У меня метастазы, и жить мне осталось недолго.

– Черт!

– Ты это уже говорил. Что будем делать с детьми?

– Не знаю! Но у меня нет возможности заботиться о них.

– Договорились.

– И что?

– Тогда нужно найти людей, которые о них позаботятся. Причем быстро.

Мне предстояло узнать обо всех возможных вариантах. Я еще не представляла, до какой степени это срочно. В следующую среду я наконец встретилась с доктором Пико. Карим сказал ему, что я открыла конверт и поняла, что меня ждет. Без лишних предисловий врач перешел к существу вопроса. Он повторил то, что перед этим мне сообщил профессор Веллан, и предложил задать все вопросы, которые только придут мне в голову.

– Итак, у меня обширный рак… А конкретнее?

– У вас обнаружили метастазы в легких и позвоночнике.

– Нет никаких шансов на выздоровление?

– Боюсь, что нет.

– Но я прекрасно себя чувствую!

– Это ничего не значит. Ваши органы больны, и вы почувствуете, что ваше здоровье ухудшается. Это лишь вопрос времени.

– Даже если я проявлю силу воли? Ведь говорят, что душевное состояние может излечить тело от болезни. Я могу бороться!

– Сила воли ничего не изменит. Поймите, ваше тело умирает изнутри.

– Мы прекращаем химиотерапию?

– Да, пока что мы ее прервем. Я подумаю о возможном лечении.

– Я буду страдать?

– Не обязательно. Вы будете под действием морфина, и, если боль усилится, достаточно просто увеличить его дозу.

– У меня остался лишь один вопрос.

– Я догадываюсь, какой именно.

– Тогда дайте мне ответ.

– Я бы сказал, в январе. В лучшем случае.

В январе… Карим не был так точен. Несомненно, он не решился сказать мне правду. Сейчас было начало ноября, и жить мне оставалось два месяца. В лучшем случае, как уточнил доктор Пико. Известие ошеломило меня. Я даже хотела умереть… В конце концов, каждый человек однажды умирает, но как быстро это происходит? Я тут же подумала о своих детях. Возможно, я не смогу отпраздновать с ними Рождество. Возможно, я даже не увижу, как 15 декабря Тибольт будет задувать свечи на праздничном торте. Эти мысли казались невыносимыми, но была еще одна, гораздо хуже: кто позаботится о моих детях? Нужно было срочно искать выход. Я не хотела умереть, не устроив так или иначе их будущее.

Я предположила, что смогу получить консультацию в Организации по защите прав матери и ребенка, и на следующий же день позвонила в ее отделение в Питивьер.

– Здравствуйте, мадам! Чем мы можем быть вам полезны?

– Здравствуйте, меня зовут Мари-Лора Мезоннио. Я скоро умру от рака, поэтому хотела бы знать, что станет с моими детьми после моей смерти.

– Если никто из родственников не сможет позаботиться о ваших детях, им найдут приемных родителей.

– У меня четверо детей, и я хотела бы, чтобы они остались вместе.

– Я понимаю. Есть и другой вариант. Вы когда-нибудь слышали об Ассоциации СОС и детских поселках?

– Не припоминаю. А это позволит моим детям остаться вместе?

– Эти поселки созданы как раз для того, чтобы позволить братьям и сестрам расти вместе.

– А есть такой поселок поблизости Пюизо?

– Есть один под Орлеаном.

– Гм… Что ж, благодарю вас, мадам. Я подумаю.

Орлеан? Он находится в шестидесяти пяти километрах отсюда, а мог бы и в тысяче – это ничего не меняло. Там моим детям пришлось бы начинать все сначала. Я представила, как они приедут в этот незнакомый город, как будут жить с незнакомыми людьми, которых я увижу, в лучшем случае, только один раз. Представила, как они будут засыпать в новой для них комнате, заводить новых друзей…

А после я подумала о том, как я могу обречь их на все это! В Пюизо их жизнь сможет оставаться прежней: здесь были их друзья, школа – все, к чему они привыкли. Кое-что для них, конечно, изменится, но мне хотелось, чтобы изменения эти были минимальными. Я подумала, что им будет легче, если у них останется все то, к чему они привыкли. Они уже привыкли ночевать у знакомых и всех тех, кто жил поблизости: у Сесилии, Мари-Те, Кристелль, а также у своего отца…

Позже благодаря Интернету я разузнала кое-что об этих детских поселках. Я узнала, что детей, живущих там, могут запросто разлучить через несколько лет. Никто не давал гарантии, что они будут расти вместе до достижения совершеннолетия. Организация социальной помощи детям может отправить одних на север страны, а других – на юг. Я не хотела даже слышать об этом! Дети, потерявшие родителей, – это ужасно, но дети, которых вдобавок разлучили с братьями и сестрами, просто обречены. А потом еще удивляются, что из них не получается ничего хорошего… Я даже представить не могу, что бы произошло со мной, если бы после ухода матери меня разлучили с Ричардом и Кристелль. То, что я потеряла с утратой матери, я попыталась восстановить, поддерживая отношения со сводными братьями, существование которых от меня скрывали.

И речи не было о том, чтобы моих детей постигла участь нашей соседки Розы. Она была ребенком из Ведомственного управления здравоохранения и социальных дел. Девочку, предоставленную самой себе, тело которой представляло собой кости, обтянутые кожей, забрали у родителей в возрасте пяти лет. Она была двенадцатым ребенком в семье из тринадцати детей, и их всех поместили в разные дома. Она так и не смогла увидеть свое личное дело и долго ничего не знала ни о родителях, ни о братьях и сестрах. В течение многих лет ее передавали из одной приемной семьи в другую. К ней плохо относились, ей даже приходилось спать на улице. В девятнадцать лет ей повезло, и она смогла наконец разыскать своих родителей. К сожалению, вскоре они умерли. Потом она отыскала одну из сестер: она просто обзванивала людей с такой же фамилией, живущих в округе. Их встреча была чрезвычайно трогательной. Чуть позже Роза стала крестной матерью своей племянницы. Что касается остальных братьев и сестер, то она никогда о них не слышала и даже забыла имена большинства из них. Но и сейчас, в пятьдесят девять лет, она продолжает постоянно думать о них: ей кажется, что они не умерли и живут где-то, только никто не может сказать, где именно…

Дата добавления: 2014-12-11 | Просмотры: 594 | Нарушение авторских прав