АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Лорен Вайсбергер 3 страница

Я получила права с первого же раза, и моя жизнь изменилась: наконец-то я ни от кого не зависела и могла свободно перемещаться! Детям тоже понравился этот новый способ передвижения, менее утомительный, чем коляска.

Но с тех пор как я получила права, Жиль стал просто невыносимым. Он считал, что я беру машину лишь для того, чтобы «пошататься». Ему и в голову не приходило, что у меня уйма дел и мне нужно, например, покупать продукты. Отношения между нами были полностью разрушены. Что касается детей, то он окончательно перестал выполнять роль отца.

6
КОНЕЦ ТЕРПЕНИЮ

Жюли все так же требовала особого внимания. Это был очень спокойный и милый ребенок, но у моей крошки постоянно возникали проблемы со здоровьем. Достаточно было увидеть ее медицинскую карточку: в нее постоянно приходилось подшивать листы, чтобы врачи могли сделать необходимые записи! Я уже и не помню, сколько раз паниковала из-за нее. В три месяца она подхватила жуткую пневмонию, температура поднялась до 39 °C. Это было первое из ее многочисленных пребываний в больнице. В частности, я хорошо запомнила ее страшную ветряную оспу. Я никогда не видела такой сыпи: прыщи появлялись один на другом, на Жюли не было и миллиметра здоровой кожи. Когда начались судороги, ее пришлось на неделю госпитализировать. Помимо этого, Жюли с рождения была астматиком. Все началось с постоянных простуд и бронхитов, которые перешли в астму. Она подрастала, а болезнь оставалась. Я уже привыкла к ее приступам удушья, к ингаляторам Вентолин и Бекотид. Она тоже, и больницы стали для нас знакомым местом. Мы с Жилем знали, что, когда Жюли плохо, нужно действовать быстро.

Однажды утром, в начале восьмого, меня разбудил телефонный звонок.

– Мари-Лора? Это Доминик.

Доминик – брат Жиля. Этот утренний звонок был по меньшей мере странным.

– Ты смотрел на часы?

– Дедушка упал, пришлось вызвать «скорую». Его хотели забрать в отделение неотложной помощи, но он отказывается. Нужно оформить документы, а для этого требуются две подписи. Ты можешь попросить Жиля приехать как можно скорее? Медики ждут его, чтобы увезти отца.

У отца Жиля и Доминик был рак, поэтому любые неполадки со здоровьем представляли собой огромную опасность.

– Хорошо, я его сейчас же разбужу.

Сказать легче, чем сделать… Накануне у нас была вечеринка с друзьями, и теперь Жиль спал как убитый.

– Жиль, проснись! С твоим отцом случилось несчастье, и Доминик нужна твоя подпись, чтобы его могли забрать в больницу.

– М-м…

– Жиль!

– Угу… Я буду через десять минут.

Я спустилась в гостиную. Прошло пятнадцать минут, а Жиля все не было, и я снова поднялась в комнату.

– Жиль, проснись!

В ответ послышалось лишь невнятное бормотание из-под одеяла. Я настаивала и наконец получила раздраженный ответ:

– Ну хватит! Я же сказал, что иду!

Спустя двадцать минут он по-прежнему лежал в постели. Доминик, нервничая, позвонил еще раз.

– Мари-Лора! Ну что, Жиль приедет? У врачей много других дел!

– Знаю, но что я могу сделать, если твой брат так пьян, что не может пошевелиться?

– Черт…

– Я сейчас буду.

Мне не хотелось уходить, поскольку Жюли, которой было шесть лет, приболела. Все началось накануне вечером: она почувствовала слабость и у нее заболело горло. На всякий случай я решила разбудить Шарлотту, соседку, и Грегори, сына Магали, своего крестника, который ночевал у нас.

– Послушайте, с отцом Жиля беда, я должна идти. Пожалуйста, спуститесь в гостиную и посидите с Жюли, пока я не вернусь. На всякий случай я оставлю сироп от кашля и Вентолин. Если что, звоните.

Я оставила Жюли, Тибольта и Матье с двумя подростками и убежала. Приехав в дом свекра, я подписала бумаги, и его увезли в больницу. Комната деда оказалась в таком беспорядке, что нужно было хоть немного убрать в ней. Я позвонила домой, трубку взял Грегори.

– Ничего страшного, если я задержусь ненадолго, чтобы навести здесь порядок?

– Не волнуйся, Мари-Лора. Если будет нужно, мы тебе позвоним.

– Как Жюли?

– Пока все в порядке.

Вместе с Доминик мы сняли постельное белье, проветрили и пропылесосили комнату. Около одиннадцати зазвонил мой мобильный. Это был Грегори:

– Мари-Лора, Жюли плохо! Вентолин не помогает, она кашляет все сильнее.

– Я сейчас буду.

Я вернулась так быстро, как только смогла, захватив с собой десятилетнего племянника Микаэля, чтобы его отец смог поехать в больницу проведать деда. Я припарковала машину перед домом, чтобы в случае необходимости мы могли сразу же выехать. В гостиной меня ожидало жуткое зрелище: моя дочь, задыхаясь, корчилась на диване, а Жиль, лежа на том же диване и закинув ноги на стол, смотрел «Телефут», словно ничего не замечая. Он только обернулся, когда я ворвалась в гостиную с криком:

– Черт побери, Жиль, ты с ума сошел! Ты видишь, в каком состоянии ребенок? Ты полный идиот!

Я осмотрела Жюли, глаза которой лихорадочно блестели. Грегори и Шарлотта наскоро рассказали мне все: впрыскивания Вентолина не помогли, Жюли говорила, что не может дышать, что ничего не видит. Когда у нее поднялась температура, они положили ей на лоб мокрое полотенце. Они несколько раз пытались дать ей сироп от кашля и мятные леденцы, чтобы очистить бронхи, но каждый раз, когда Жюли пыталась что-либо проглотить, ее тошнило. Уже час Жюли лежала на диване и сквозь слезы звала отца; уже час Грегори и Шарлотта занимались ею, то и дело вытирая пол возле дивана от рвоты, в то время как Жиль прилип к экрану телевизора. Я думала, что сойду с ума!

Я тут же позвонила терапевту Кариму, который посоветовал мне привезти Жюли. Грегори помог мне перенести дочь в машину, и я помчалась в Пюизо. После осмотра Карим распорядился отправить Жюли в больницу Фонтенбло. В тот день в Малешербе произошла авария, и свободных машин «скорой помощи», чтобы отвезти Жюли, не было. Я снова села за руль и направилась в Фонтенбло. В больнице Жюли сразу же подсоединили к приборам, и медсестра попросила ее медицинскую карточку. Я чуть было не расплакалась: после утреннего стресса и усталости, после ночи, которая была для меня такой короткой, я забыла ее дома. Видя, как я расстроена, медсестра попыталась меня успокоить:

– Ничего страшного, мадам Мезоннио. С вашей дочерью все в порядке, теперь мы за нее отвечаем. Мне нужна ее карточка, но не волнуйтесь, съездите за ней и возвращайтесь.

Я поехала в Бромей. Жиль сидел за столом и выпивал с друзьями, Эрве и Тити. Он даже не спросил о Жюли. Я поднялась наверх, нашла медицинскую карточку и заглянула к Грегори и Шарлотте.

– Я должна вернуться. Я рассчитываю на вас, присмотрите за мальчишками. Если нужно, поменяйте Матье подгузник. И следите за Микаэлем.

– Не волнуйся, тетя.

Я снова отправилась в Фонтенбло. К Жюли был подключен дыхательный аппарат. Медсестра сказала:

– У вашей дочери случился острый астматический катар. Опасность миновала, но мы оставим ее в больнице на четыре-пять дней. Она очень устала и должна восстановить силы. У Жюли есть любимая игрушка?

– Да, но она осталась дома.

– Она спит с ней?

– Да.

– Вас не затруднит привезти ее? Ваша дочь проведет ночь в больнице, и ей будет спокойнее с ней.

– Хорошо.

Итак, я в третий раз отправилась в Бромей, а потом снова в Фонтенбло, расстояние между которыми около тридцати километров. Я знала одно: моя дочь в больнице и я должна быть рядом с ней! Я приехала домой после полудня и вышла из машины, не заглушив двигатель. Жиль, Эрве и Тити заканчивали обедать. Огромный деревянный стол в столовой был заставлен тарелками и бутылками, завален грязными салфетками и хлебными крошками, покрыт пятнами от пролитого вина и настолько загроможден, что некуда было даже положить мобильный телефон. Я была на грани отчаянии, разбита, и у меня не было сил всем этим заниматься. Поэтому я перешла к основному:

– Ты даже не спрашиваешь, как состояние твоей дочери!

– Как Жюли?

– Лучше, но она останется в больнице на несколько дней.

– А-а…

– Ты ездил проведать отца?

– Нет.

– По крайней мере, позвонил, чтобы узнать, как он?

– Нет.

Я больше ничего не сказала. Зачем? Шарлотта, которой я позвонила из больницы, уже приготовила пижаму, зубную щетку и игрушки Жюли. Я схватила сумку и уехала, даже не взглянув на детей. Было уже шесть вечера, когда я вошла в палату Жюли. Моя дочь все еще лежала под аппаратом, и я не могла хорошенько рассмотреть ее. К счастью, ее состояние заметно улучшилось.

– Тебе все еще трудно дышать?

– Нет, уже лучше.

– Ты такая смелая, я горжусь тобой!

Мы не вспоминали о Жиле, говорить было нечего. Я предпочитала шутить, чтобы отвлечь ее. После полутора часов я сказала:

– Ну что, моя Жужу, уже поздно. Мне нужно возвращаться, чтобы присмотреть за Тибольтом и Матье. Я могу оставить тебя?

– Да, все хорошо.

Я крепко обняла ее и уехала. Дома, в Бромее, Жиль по-прежнему сидел с друзьями за неубранным столом. Он все еще не протрезвел.

Измученная, я пошла к Грегори и Шарлотте.

– Собирайте вещи, я отвезу вас домой. А как ты, Микаэль?

– Нормально, меня должен забрать папа.

– Хорошо.

Я позвонила Доминик, который был раздосадован; в этот вечер он должен был отвезти Микаэля к своей бывшей жене.

– Мне очень жаль, Мари-Лора, но я должен остаться с отцом, еще не все улажено.

– Хорошо, я займусь Микаэлем.

Я повесила трубку, не имея сил даже возразить, и набрала номер Джо, чтобы попросить его присмотреть за Тибольтом и Матье, пока я развезу остальных по домам. Он уже оставался с детьми, пока меня не было. Поначалу он был другом моего мужа, но потом мы с ним подружились. Когда я выходила из дома с тремя детьми, Жиль даже не взглянул в нашу сторону: он громко смеялся и был совершенно пьян. Я отвезла Грегори, Шарлотту, а затем Микаэля, который жил в Фонтенбло. Высадив его, я подумала, что раз уж оказалась здесь, то должна проведать Жюли. И правильно сделала: она не спала. Я немного посидела с дочкой, чтобы она не чувствовала себя одиноко. В половине двенадцатого мы обе начали засыпать.

– Золотко мое, я пойду. Мне нужно поспать.

– Хорошо.

По ее голосу я догадалась, что она прилагает немало усилий, чтобы сдержаться.

– Я приеду завтра, хорошо?

– Хорошо.

– Спокойной ночи, дорогая.

– Спокойной ночи, мама.

Я ехала обратно на автомате, желудок сводило. Дома был полный кошмар. Пол грязный, на столе немытая посуда. Они даже не потрудились убрать тарелки после завтрака, просто поставили на них в обед другие. Всюду пятна и остатки еды. Жиль не подумал о том, чтобы оставить мне поесть, и я не выдержала:

– Да уж, ничего не скажешь, жизнь в этом доме просто прекрасна!

Жиль взглянул на меня стеклянными глазами.

– Чего ты нервничаешь?

– Нервничаю? Я занималась твоим отцом, пока ты валялся на диване и смотрел свой проклятый «Телефут», твой ребенок чуть не умер у тебя на глазах, я весь день моталась туда-сюда, ничего не ела… А ты абсолютно ничего не делал, только пил, да еще и привел наш дом в омерзительное состояние. Странно, что я нервничаю! Кретин!

– Вот как?

Равнодушие Жиля меня потрясло. Я уже привыкла к его лени, но это было слишком. Падая с ног, взбешенная, я предпочла пойти спать.

На следующий день детям надо было идти в школу. В семь утра прозвонил будильник. Я одела их, отвела Тибольта на автобусную остановку и отвезла Матье к своей подруге Валери, которая работала няней. Потом я отправилась проведать Жюли и пробыла с ней с девяти утра до половины пятого. К пяти часам я должна была вернуться, чтобы встретить Тибольта на остановке. Оказавшись наконец дома, я увидела, что Жиль так и не притронулся к грязной посуде. Освободив уголок стола, я накормила сыновей и в восемь вечера уложила их спать, а сама до часу ночи пылесосила, мыла полы и наводила порядок.

Эти выходные рассеяли мои последние иллюзии относительно Жиля. Я поняла, что никогда не смогу на него положиться. Не знаю, почему я тогда не ушла от него. Наверное, мне это просто в голову не пришло…

Последней каплей стало рождение Марго, и в этот раз даже я не была к этому готова. Несмотря на давление Жиля, я наотрез отказалась делать аборт. Мне было тридцать четыре года, у меня случилось по меньшей мере одиннадцать выкидышей, и мне казалось немыслимым не довести эту беременность до конца. Жюли, которой два брата причиняли довольно много хлопот, сказала: «Если родится мальчик, оставляй его в больнице. Если девочка – привози домой».

Нам повезло, и это была девочка. Марго родилась 8 августа 2006 года, все так же в результате кесарева сечения. Что касается наших взаимоотношений с Жилем, то это была настоящая трагедия. С рождения Матье количество разногласий и нареканий постоянно увеличивалось, и ни одно из них так и не было улажено. С рождением Марго все стало гораздо хуже. Серьезная инфекция после кесарева сечения сильно меня ослабила, и к нам регулярно, на несколько часов в день, стала приходить домработница, чтобы сделать уборку или посидеть с детьми. Однажды утром, собираясь в Немур на консультацию у кардиолога, я зашла к Жилю, который сидел, как обычно, в своей мастерской и чинил очередной радиоприемник.

– Жиль, я уезжаю и оставляю тебе Марго. Через полтора часа придет домработница. Она уберет и даст Марго бутылочку.

– М-м…

Во время консультации кардиолог сказал:

– Мадам Мезоннио, учитывая то обстоятельство, что вы курите, мне нужно провести еще одно обследование. Вы не могли бы выйти, выкурить четыре сигареты и вернуться обратно?

Оказавшись на улице, я позвонила Жилю, чтобы узнать, все ли в порядке с малышкой. Когда он взял трубку, я услышала, как Марго плачет.

– Жиль! Что происходит?

– Мне это уже надоело! Она не замолкает, а домработницы все нет. Я не знаю, что с ней делать!

Меня трясло от ярости. Я позвонила Сесилии, но она не отвечала: должно быть, поехала забирать детей из школы. Потом я позвонила Магали, и на этот раз мне повезло больше: она была дома.

– Магали, это Мари-Лора. Я застряла у врача. Ты не можешь заехать ко мне?

Она тут же отправилась в Бромей.

Я вернулась в кабинет. Но давление у меня так подскочило, что врач не смог провести обследование. Вся издерганная, я вернулась домой, где, к счастью, Магали уже позаботилась о ребенке.

– Я дала ей бутылочку с соской и поменяла подгузник. Все в порядке.

Как это безответственно: позволить собственной дочери два часа разрываться от крика лишь потому, что лень дать ей соску и сменить подгузник! Я была потрясена. Именно тогда я начала спать на диване. Я неоднократно пыталась поговорить с Жилем, но выбрать подходящий момент было непросто. Б о льшую часть времени я была с детьми и не хотела, чтобы они слышали, как мы ругаемся. Я пыталась выбрать момент, пока они в школе, но безуспешно: всякий раз, когда я хотела поговорить с мужем, он обращался в бегство. Если он не усаживался перед телевизором, то уходил из дому, хлопнув дверью. Моя злость все накапливалась, и я уже не испытывала к Жилю ничего, кроме презрения. Однажды я не выдержала. Это было летом 2007 года. Марго почти исполнился годик, а я по-прежнему спала на диване. К нам приехали друзья Жиля, чтобы помочь с ремонтом столовой, и я отправилась в Мелун за краской под цвет дерева, чтобы подкрасить балки, покрытые пятнами. Когда я вернулась, Жиль проворчал:

– Следовало быть повнимательнее: ты купила не ту краску.

Он был прав, и я снова поехала в магазин, чтобы поменять ее. Я вернулась домой в половине девятого, как раз подошло время ужина. Все сидели за столом в саду и выпивали. Жиль, разгоряченный выпивкой, небрежно спросил:

– А что у нас сегодня на ужин?

– Ничего. Позволь тебе напомнить, что я провела в дороге полдня.

– Ну да, ты хотела сказать, что провела полдня, где-то шатаясь!

Я слышала эти слова вот уже год: Жиль считал, что мне не нужна машина, что мое место дома. Он прекрасно знал, что на этот раз я ездила за краской, но это ничего не меняло. Не знаю почему, но в тот день я взорвалась. Дети спали на диване, в доме были друзья Жиля – Джо, Серж и Мишель. Мои нервы просто не выдержали. Я встала так резко, что стул упал. Я подняла его и швырнула на газон. Стул ударился о решетку. Я бросилась к Жилю, намереваясь, очевидно, ударить его, но Серж меня удержал. Жиль принялся орать как ненормальный:

– Посмотри на себя, истеричка!

Что этот кретин о себе вообразил? Я не смогла сдержаться. Обзывая его, я поняла, что кричу. Мы орали друг на друга на глазах у друзей, которые смотрели на нас, не осмеливаясь вмешаться. Я не могла не призвать их в свидетели.

– Плевать ты хотел на всех! Джо, Серж и Мишель приходят сюда каждую неделю, чтобы помочь нам, а ты что делаешь? Ты бродишь по старьевщикам, а они в это время ремонтируют твою гостиную! Другие вкалывают, а ты, как обычно, валяешься на диване! Заметь, тебе еще повезло найти идиотов, которые работают совершенно бесплатно, а ты этим даже не можешь воспользоваться! А еще у тебя есть жена, которая полностью занимается детьми!

В тот день я выложила ему все, что думала, хотя должна была сделать это гораздо раньше. И закончила словами:

– Предупреждаю тебя, Жиль: если будет продолжаться в том же духе, мы разойдемся.

– Пожалуй, ты права…

– Вот увидишь.

7
БОЛЕЗНЬ

Я никогда не запоминаю сны. К тому же они мне редко снятся, последний я видела больше года назад. В тот день я водила детей в цирк Пиндер в Париже, и нас просто потряс номер со львами. Ночью я проснулась, подскочив от ужаса: в моем кошмаре меня съедали львы. По инерции я проверила, цела ли. Какое ужасное ощущение… Я встала, чтобы выпить стакан воды, успокоилась и, посмеявшись над собственными страхами, снова легла. Возможно, я нашла бы этот сон пророческим, если бы в тот момент могла представить себе, что действительно буду съедена. Но не львом, а болезнью.

Однажды ночью в начале марта 2008 года я проснулась от жуткого ощущения удушья. Напрасно я открывала рот, пытаясь сделать вдох. Я решила, что умираю. Инстинктивно я согнулась, пытаясь восстановить дыхание и не поддаться панике, и почувствовала, как мои легкие начинают понемногу увеличиваться в объеме. Я подождала, пока снова стала нормально дышать, и легла в постель. Мое сердце бешено стучало в груди. В ту ночь я очень испугалась. Удушье продолжалось всего несколько минут, и наутро я отлично себя чувствовала, но случившееся довольно сильно взволновало меня, и я решила сходить к врачу. Я была знакома с Каримом уже двенадцать лет, и он стал моим хорошим другом. Но поскольку он был в отпуске, меня приняла одна из его коллег. Прослушивание ничего не обнаружило, и врач выписала мне направление на анализ крови и рентген легких, а после сказала:

– Я не вижу ничего, что было бы не так, Мари-Лора. На снимке все выглядит нормально, анализ крови также ничего не выявил. Возможно, это было просто волнение. Может быть, приступ страха. На всякий случай я выпишу тебе легкий антидепрессант.

Неделю спустя, во время обеда, я почувствовала в желудке нечто вроде огромного шара, который сдавливал мои внутренности, причиняя такую боль, что я не могла ничего проглотить. Я тотчас же отправилась к Кариму.

– Гм… Если я правильно понимаю, это никак не связано со случаем на прошлой неделе. Но эти два приступа слишком близки по времени, что уже странно. На всякий случай я выпишу тебе направление на эхографию грудной клетки.

Через четыре дня, когда после обследования я одевалась в холодном кабинете, ко мне подошел врач-эхограф с огромным прозрачным снимком в руках. Он был явно взволнован.

– Судя по вашему виду, что-то не так, – сказала я.

– Так и есть. Видите, вот здесь, на уровне печени, виднеется небольшой разрыв, а вот здесь – маленькие узелки. Для дальнейшего обследования необходимо пройти компьютерную томографию. Я сейчас же позвоню вашему терапевту, чтобы он выписал направление.

Разрыв? Узелки? Я впервые в жизни слышала эти слова, но сразу поняла, что это что-то серьезное. Тем не менее я не особенно волновалась: если врач сказал, что необходимо сделать еще одно обследование, значит, еще не все ясно.

Полчаса спустя Карим выписал направление. После томографии я снова выслушала врача-эхографа.

– Мадам Мезоннио, результаты не очень хорошие. Томография подтвердила то, что ранее определил рентген: на уровне печени действительно есть разрыв.

– Что такое разрыв?

– Это опухоль.

Опухоль… Это слово я знала: Этьен и Жерар, два моих дяди по линии отца, умерли от рака легких, всю свою жизнь они дышали асбестом на заводе. Я знала, что существует два вида опухолей – доброкачественные и злокачественные, поэтому не особенно встревожилась. В тот же день я пришла в кабинет Карима. Он открыл конверт с результатами и изменился в лице.

– Ну что, Карим? Что ты об этом думаешь?

– Не знаю, Мари-Лора. Опухоль небольшая, но это ни о чем не говорит. Я назначу тебе консультацию с гастроэнтерологом и гепатологом для обследования печени.

5 мая машина «скорой помощи» перевезла меня из Бромея в больницу Сальпетриер в Париже. В Фонтенбло были врачи-гепатологи, но в таких серьезных случаях, как мой, требовалась консультация светил науки. В Сальпетриер меня провели в кабинет профессора Веллана.

– Мадам Мезоннио, мы сделаем биопсию, чтобы взять на анализ частичку опухоли. Эта операция проходит под анестезией, вы ничего не почувствуете.

Десять дней спустя я вернулась в больницу. Меня провели в операционный зал, где врач сделал мне укол анестезии в живот. Второй сделал надрез и взял трубку длиной около тридцати сантиметров, на конце которой были маленькие зубчики.

– Видите этот прибор? Он позволит нам взять частичку опухоли. Вы услышите звук наподобие «клац» в тот момент, когда я отрежу эту частичку. Не волнуйтесь, лежите совершенно неподвижно, чтобы операция прошла успешно. Постарайтесь не дергаться.

В действительности шум этих миниатюрных челюстей, отрывающих кусочек моей опухоли, был необычайно впечатляющим, но я лежала относительно спокойно, хотя и испытала жуткую боль. Несколько дней спустя Карим попросил меня зайти к нему. Он получил результаты биопсии.

– Мне очень жаль, Мари-Лора, но речь идет о злокачественной опухоли. Это значит, что дело очень серьезное.

– Насколько серьезное?

– Не знаю. Это внутрипеченочный холангиогенный рак, который редко бывает у женщин твоего возраста. Обычно он встречается у мужчин шестидесяти-семидесяти лет.

– Из-за чего он бывает?

– Точно сказать нельзя, но определяющих факторов множество, начиная от употребления испорченного мяса и заканчивая генетикой.

Я подумала о позеленевшем цыпленке, которым нас накормил отец…

– Но есть и хорошая новость, Мари-Лора. Теперь, когда диагноз установлен, мы можем перейти к лечению.

– А именно?

– Я думаю, это будет химиотерапия. Но тебе все объяснит профессор Веллан.

Известие, что моя опухоль оказалась злокачественной и что она занимает половину моей печени, переварить было трудно. Но я не думала о смерти. Я была настроена оптимистично: то обстоятельство, что я могу выздороветь, давало надежду. Хотя я опасалась химиотерапии. Я видела, в какое состояние она привела братьев моего отца: до болезни они были крепкими, можно даже сказать, сильными мужчинами, а по ходу лечения только худели и бледнели. У них выпадали волосы, их постоянно тошнило, они с трудом передвигались. От подобной перспективы мне становилось не по себе.

В Сальпетриер профессор Веллан подтвердил необходимость химиотерапии и направил меня к доктору Жану-Мари Пико, онкологу в больнице Фонтенбло. Когда я вошла в его кабинет, энтузиазм мой несколько поиссяк: этот человек, которому было около пятидесяти пяти лет, выглядел чересчур серьезным. «С ним вряд ли будет легко», – подумала я, усаживаясь напротив. Он просмотрел какие-то бумаги, положил руки на стол, взглянул на меня и принялся объяснять схему лечения. Несколько минут я молча вслушивалась в медицинскую терминологию, не понимая ни слова, а потом перебила его:

– Не могли бы вы говорить по-французски?

Доктор Пико не обиделся и снова приступил к объяснениям, время от времени останавливаясь, чтобы убедиться, что я его понимаю. В конце концов мы смогли обо всем поговорить. Я поняла, что целью этой процедуры является уменьшение опухоли, что химиотерапия представляет собой инъекции вещества, атакующего больную зону, что сеансы инъекций продолжаются семь часов и будут проходить два раза в неделю в течение пяти месяцев.

– А после этого я выздоровею?

– Химиотерапия не может полностью уничтожить опухоль. В начале ноября, если опухоль уменьшится, мы сможем госпитализировать вас, чтобы приступить к удалению оставшейся ее части.

– Значит, к декабрю я смогу полностью выздороветь?

– Мы на это надеемся.

– Когда мы начинаем?

– Как только решим вопрос с палатой.

– Палатой? Но у меня уже есть палата.

Я понимала, что он говорит о чем-то другом, но, учитывая ситуацию, считала, что имею право немного пошутить… Доктор Пико доброжелательно улыбнулся и терпеливо объяснил:

– Речь идет о пластиковом катетере, который вам введут под кожу, в яремную вену, в области груди. Через него будут делать инъекции.

– А как его вводят?

– Операция продлится не более сорока пяти минут. Вы ничего не почувствуете.

Установка этого проклятого катетера длилась три с половиной часа: моя яремная вена была очень тонкой, поэтому мне сделали укол, чтобы расширить сосуды, и неоднократно пытались установить эту дурацкую треугольную пластмасску. Со временем действие анестезии закончилось, тупая боль пронзила мою грудь и не отпускала до конца операции.

Наконец я вернулась домой. Ноги у меня отекли, спина страшно болела, ведь я несколько часов пролежала на операционном столе. И я была уставшей, такой уставшей…

Я еле нашла в себе силы забрать детей с автобусной остановки после уроков. Увидев повязку у меня на шее и свисающие трубочки, они засыпали меня вопросами:

– Что это за повязка? А что под ней? Тебе больно? Что тебе делали? Ты выздоровела?

И нужно было как-то объяснить Марго, которой исполнилось всего полтора годика, что «мама бобо» и не стоит ее тревожить. Хотя бедняжка не осмеливалась даже подойти ко мне… Я ответила на все вопросы детей. Я никогда не скрывала от них, что у меня рак. Я обо всем рассказала им в тот день, когда у меня в печени обнаружили опухоль. Они и прежде слышали слово «рак» и очень боялись, что я умру.

– Как им заболевают, мама?

– Никто не знает, моя Жужу.

– А у нас он может быть?

– Исключено.

– Но тогда почему это произошло с тобой?

– Это просто невезение.

Чтобы они поняли, что со мной, я взяла из холодильника кусок сыра и разделила его на четыре части.

– Представьте себе, что сыр – это моя печень. Вот эта часть больная, а остальные три – здоровые. Химиотерапия направлена на то, чтобы уменьшить больную часть, после чего можно будет удалить ее остаток.

– А это больно, химиотерапия?

– Нет, я ничего не почувствую. Мне под кожу поставили небольшой пластмассовый треугольник, чтобы безболезненно вводить через него лекарство. Я буду часто ходить в больницу, а возвращаясь, чувствовать себя уставшей.

Жюли, Тибольт и Матье сразу поняли, что время от времени меня не будет дома, но для меня так будет лучше. Они были взволнованы и хотели все знать. Их реакция была гораздо более нормальной, чем Жиля. Когда я только узнала, что больна, он отправился со мной к Кариму, и тот попытался поговорить с ним:

– Жиль, Мари-Лоре следует поберечься. Было бы неплохо, если бы ты помогал жене по дому, поскольку ей желательно не перетруждаться.

– Никаких проблем, буду помогать.

Я до сих пор жду его помощи. Рак ничего не изменил: Жиль по-прежнему ничего не делал. Когда я сказала ему, что опухоль злокачественная, он ограничился словами:

– Черт побери! Не хотел бы я оказаться на твоем месте!

– Спасибо, Жиль. Мне приятно это слышать.

По правде говоря, я была на грани. За два года отношения между нами так и не сдвинулись с мертвой точки: я все так же спала на диване в гостиной, он продолжал ковыряться в своих радиоприемниках и по-прежнему не занимался детьми. Слова доктора Пико подтолкнули меня к решительным действиям:

– Химиотерапия может быть очень утомительной, как морально, так и физически. Именно поэтому приступать к лечению рекомендуется на свежую голову. Постарайтесь как можно меньше переживать и помогайте сами себе.

Было очевидно: прежде чем приступить к химиотерапии, мне следовало расстаться с Жилем. И я приняла решение. Не говоря никому ни слова, я осмотрела несколько домов в окрестностях Пюизо, куда дети ходили в школу и где работал мой врач. На первом этаже дома возле моста через дорогу, как раз напротив бистро, я нашла небольшую квартиру с садом. Подписывая арендный договор, я встретилась с владельцем, и он, узнав о моей болезни, отменил внесение залога:

– Считайте это небольшим вкладом в ваше выздоровление.

Это было щедро с его стороны, поскольку переезд стоил немало денег. Но я могла себе это позволить: семейные пособия почти покрывали арендную плату. У меня было также пособие на отпуск по уходу за ребенком, который я оформила после рождения Марго. В целом, я располагала тысячей евро в месяц, а этого было достаточно. Из Бромея я забрала только стиральную машину и старый буфет, доставшийся мне от отца и принадлежавший еще моей прабабушке. Компьютер я оставила Жилю. Что касается необходимых вещей, то мне помогли друзья. Арендный договор вступал в силу с 1 июня, и я, пока не выселились предыдущие жильцы, поставила холодильник, телевизор, стол и кровати в погреб, а почту распорядилась переправлять на новый адрес.

Дата добавления: 2014-12-11 | Просмотры: 495 | Нарушение авторских прав