АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Часть 2

Реальность, человеческая природа и общество

Глава 3

«Разум», «тело» и «внешний мир» 1. Ситуация хорошего контакта

С психотерапевтической точки зрения, когда существует хороший контакт (то есть ясная и яркая фигура, свободно получившая энергию из опустевшего фона), тогда нет особенных проблем, связанных с взаимоотношениями «разума» и «тела» или «самости» и «внешнего мира». Конечно же, есть частные проблемы и наблюдения, касающиеся частного функционирования, такие, как кровь, приливающая к лицу, и напряжение челюстей и рук, функционально связанные с чувством гнева, которое, в свою очередь (как и подразумеваемое им действие) функционально связано с разрушением фрустри- рующего препятствия. Но в этом случае общий контекст легко принимается, и нужно всего лишь прояснить соотношение различных частей; а когда проясняются детали, человек снова начинает ощущать взаимосвязь и легко принимает ее.

Разделение, подразумевающее характерные «психосоматические проблемы» или «проблемы внешнего мира», не было правилом в древности. Аристотель называл основными классами действий души вегетативные функции, ощущения и побуждения и связывал их, как «тождественные в действии», с природой пищи, объектов ощущений и так далее. В современной психологии Келер пишет: «Целостный процесс определяется качествами, присущими целостной ситуации; осмысленное поведение можно считать проявлением организации; это же относится и к определенным восприятиям. Ведь сознание - это не самое важное». Другой гештальт-психолог, Вертхаймер, пишет: «Представьте себе танец, полный грации и радости. Какова ситуация при таком танце? Неужели перед нами сумма физического движения конечностей и психического сознания? Нет. Можно обнаружить множество процессов, идентичных по своей динамической форме вне зависимости от вариаций материального характера их элементов».

Однако перед психотерапевтом, осознавшим, что всех этих проблем не существует, немедленно встает следующий вопрос: каким образом в течение столь долгого времени столько добросовестных и разумных людей считают эти несуществующие проблемы такими важными? Ведь как мы уже сказали, подобные расщепления никогда не являются простыми ошибками, которые можно исправить, приведя новые свидетельства. Нет, они сами даны как свидетельство опыта.

2. Фрейд и эти «проблемы»

Психоаналитическая теория Фрейда располагается посередине между ранними представлениями об этих проблемах (которые считались исключительно трудными) и современными психологическими течениями, с легкостью их решающими.

Фрейд основывался на давней традиции (которую он принимал, что выглядело как ее неловкое игнорирование) разделения «разума» и «тела», а также «самости» и «реальности». Эта традиция создала различные способы соединения расщепленного, например, психофизический параллелизм, предустановленную гармонию, редукцию сознания до уровня эпифеномена или иллюзии, или создание и того и другого из нейтрального материала, или (среди лабораторных психологов) отказ рассматривать интроспекцию как научный Метод или объект научных исследований.

Ко всему этому Фрейд прибавил свою знаменитую идею о том, что сознательное и разум, подобно верхушке айсберга, есть только малая часть, выступающая над поверхностью, а девять десятых составляет скрытое под водой бессознательное. Поначалу эта идея только усложняет положение, потому что теперь перед нами не две вещи, а три: сознательное мышление, бессознательное мышление и тело. Если определять «разум» в терминах интроспекции, то термин «бессознательное мышление» приводит в недоумение; но если как Фрейд был уверен, бессознательное логически не зависит от сознания или предшествует ему, мы имеем третий элемент, по своей природе не доступный прямому наблюдению. Однако (как это обычно бывает) усложнение теории, вызванное практической необходимостью (в данном случае медицинской), в конце концов упростило проблему, выявив сущностные функциональные связи.

Почему же Фрейд так настойчиво называл бессознательное ментальным, почему он просто не отнес все не-сознательное к физической сфере, как ^это делали все психиатры до него? (И в самом деле, для того чтобы удовлетворить неврологов, ему пришлось изобрести концепцию «соматической податливости», в которой говорится, что определенное состояние тела предрасполагает разум к тому, чтобы потерять часть своего содержания, переходящую в бессознательное, - так что теперь у него оказалось уже. не три, а четыре элемента!) Дело в том, что влияние, которое «бессознательное» оказывает на разум и тело, обладает качествами, характерными для мышления: это целенаправленная, осмысленная, намеренная, символическая организация опыта. Во влиянии «бессознательного» присутствуют все качества, характерные для мышления, не хватает лишь одного - оно не сознательно. Более того, когда содержание бессознательного попадает в сознание, сознательный опыт изменяется точно так же, как при концентрации внимания на прежде незаметном содержании сознательного мышления, например, при концентрации на воспоминаниях и привычках. Так что, в конце концов Фрейд выявил пять элементов: сознательное мышление, подсознательное мышление (воспоминания и тому подобное), бессознательное мышление, соматическую податливость и соматику. Сознательное - это намерения, которые поддаются интроспекции," подсознание - это намерения, которые находятся за гранью сознания, но могут стать сознательными, если на них обратить внимание, при этом внимание - это сознательная сила; бессознательное - это намерения, которые самость не может сделать сознательными с помощью сознательных действий (вот тут-то и возникла психотерапия, обладающая странной способностью делать известным то, что невозможно узнать в принципе); соматическая податливость и соматика не являются намерениями.

3. Отношение психоанализа и гештальт- психологии к этим «проблемам»

Однако с помощью этого нелогично расширяющегося набора психоанализ сумел создать единое функционирование, хороший контакт, что обеспечило ощутимый контекст, в котором согласуются разные части.

С формальной точки зрения, Фрейду не обязательно было называть бессознательное «мышлением»- Мы видим, что в физической и психологической теории гештальтистов осмысленные целостности существуют повсюду в природе: и в физическом, и в сознательном поведении, и в теле, и в разуме. Они осмыслены в том смысле, что целое объясняет части; они целенаправлены: может быть показана тенденция частей образовывать целое. Вне зависимости от сознания такие целостности каждую секунду возникают в восприятии и поведении, и это все, что можно сказать о «символах». (В основном же, Фрейд называл бессознательное «мышлением», чтобы победить предрассудки, господствовавшие в современной ему неврологии, которая была ассо- циативой и механистичной.)

Но реальные психосоматические проблемы и проблемы во внешнем мире невозможно решить с помощью этих формальных рассуждений; ведь здесь мы имеем дело со свидетельствами такого типа: «Я хочу вытянуть руку, я ее вытягиваю, вот она» или «Я открываю глаза, и сцена либо запечатлевается во мне, либо остается там» и тому подобное; эти вопросы не о том, какие это конкретно целостности, а о том, как связаны одни целостности сознания с Другими. А теоретики гештальта избегают этих вопросов, ведь они, несмотря на постоянное обращение к такой в высшей степени сознательной функции, как «прозрение», «инсайт», склонны считать сознание, да и вообще разум, досадным эпифеноменом, «вторичным» и маловажным. Создается впечатление, что их настолько смущает их собственное нападение на механистические предрассудки, что они постоянно стараются защититься от обвинения в «идеализме» или «витализме».

Что порождает особенности проблематичных отношений, так это данное ощущение отделейности, ощущение, что тело и мир - это «не я сам». И именно такое восприятие психотерапия атаковала с наибольшей силой. Давайте исследуем возникновение этого ощущения и посмотрим, как оно, в конце концов, порождает ошибочные представления.

4. Граница контакта и сознание

Каждый акт контактирования - это целостность, состоящая из осознания, моторной реакции и чувства. Это совместная работа сенсорной, мышечной и вегетативной систем, и происходит она на поверхности — границе в поле организм/среда.

Мы сформулировали это таким причудливым образом, вместо того чтобы просто сказать «на границе между организмом и средой», потому что, как мы уже говорили, описание животного включает в себя и среду его обитания: бессмысленно описывать того, кто дышит, не упоминая про воздух, того, кто идет, - не упоминая про гравитацию и почву, раздраженного - не упоминая про препятствия, и так далее для любой функции животного. Описание организма - это описание поля организм,/сре- да; можно сказать, что контактная граница представляет собой особый орган осознавания новых ситуаций в поле, в противоположность, например, внутренним «органическим» органам метаболизма или циркуляции, которые работают консервативно и не нуждаются в осознавании, произвольности, выборе или отвержении чего-то нового. Такую внутреннюю контактную границу легко понять на примере неподвижного растения, поля организм/ почва, воздух и так далее: осмотическая мембрана является органом взаимодействия организма и среды, и обе стороны активно участвуют в этом процессе. Про сложное подвижное животное можно сказать то же самое, но это труднее понять из-за определенных иллюзий восприятия.

(Наш язык насыщен вербальными ловушками. Посмотрите, какой запутанной становится обычная философская речь, когда мы в этом контексте говорим о «внутреннем» и «внешнем». «Внутреннее» означает «внутри кожи», «внешнее» означает «снаружи кожи». Однако те, кто говорят про «внешний мир», считают тело частью внешнего мира, и в этом случае «внутреннее» означает «внутри разума», а не внутри тела.)

И Фрейд и, в особенности, Уильям Джеймс, указывали на то, что сознание появляется, когда откладывается взаимодействие на границе. (Джеймс, конечно же, имел в виду прерванную рефлекторную дугу, но мы будем говорить в терминах гештальт-теории). И тут нельзя не заметить, что у сознания есть своя функция. Ведь при относительно простом пограничном взаимодействии почти нет осознавания, размышлений, моторных приспособлений и произвольных сознательных Действий, а при сложном и запутанном взаимодействии сознание достигает высокого уровня. Усложнение органов чувств порождается потребностью в избирательности, поскольку животное становится более подвижным и чаще сталкивается с новыми явлениями. Таким образом, мы можем расположить следующие процессы в порядке возрастания сложности: фототропизм превращается в сознательное зрение и становится произвольным вниманием; осмос переходит в поедание и затем - в произвольное пищевое поведение.

5. Тенденция к упрощению поля

Все это нужно, в конечном счете, для того, чтобы упростить организацию поля организм/среда и завершить его незавершенные ситуации. Давайте теперь подробнее рассмотрим эту интересную границу контакта.

Восприимчивость, моторные реакции и чувства границы взаимодействия направлены как на среду, так и на организм. С неврологической точки зрения, у границы есть рецепторы и проприоцепторы. Но во время действия, контакта существует единое целое воспринимающе-инициирующего движения, окрашенного чувством. Не само по себе состояние жажды служит сигналом для органов, потребляющих воду; нет, вода одновременно воспринимается как нечто яркое-желанное-притягательное, а отсутствие воды - как нечто отсутствующее-неприятное- проблематичное.

Если вы сконцентрируетесь на «близком» ощущении, например, на вкусе, тогда вам станет очевидно, что вкус еды и ваш рот, ощущающий этот вкус, - это одно и то же, и поэтому такое ощущение не может быть нейтральным, оно всегда приятно или неприятно (однообразие - это тоже неприятное ощущение). Или рассмотрим гениталии при совокуплении: осознавание, моторная реакция и чувство присутствуют одновременно. Однако, если мы обратимся к зрению, то, в том случае, когда присутствует расстояние и сцена неинтересна, единство будет не столь очевидно; но если мы сконцентрируемся на овальном поле зрения, которое мы называем «своим полем зрения», тогда видимое почти сольется со «мной», и сцена обретет эстетическую ценность.

Стремление к наиболее простой структуре поля - это взаимодействие напряжений организма и среды на границе контакта, происходящее, пока не установится относительное равновесие. (Задержка - сознание - затрудняет завершение процесса.) Заметьте, что в ходе этого так называемые афферентные (чувствительные) нервы выполняют далеко не только воспринимающую функцию; они как бы стремятся наружу - вода выглядит яркой и живой, когда вы хотите пить; они не просто реагируют на раздражитель, они реагируют, так сказать, еще до появления раздражителя.

6. Возможности на границе контакта

Давайте рассмотрим различные возможности, возникающие на контактной границе во время взаимодействия:

1) Если равновесие устанавливается относительно легко, то осознавание, моторное приспособление и произвольность ослаблены: животному хорошо, и оно пребывает как бы во сне.

2) Если напряжения с обеих сторон границы было трудно уравновесить, и для этого потребовалось множество произвольных действий и приспособлений, тогда после этого наступает расслабление: возникает прекрасное ощущение эс- тетически-эротического растворения, когда спонтанное осознавание и мышечные движения вливаются во внешний мир и танцуют в нем. Наступает словно бы забытье, но на самом деле начинают ощущаться более глубокие части самости и повышается ценность объекта. Произвольность исчезает, и тогда возникает красота момента, расширяющаяся в гармоничном взаимодействии. Этот момент восстанавливает силы, а затем заканчивается потерей интереса и сном.

3) Опасность: граница становится непереносимо напряженной из-за того, что приходится отвергать внешние силы с помощью чрезмерной избирательности и избегания; и

4) Фрустрация, голод и болезнь: граница становится невыносимо напряженной из-за пропри- оцептивных требований, которые внешний мир не уравновешивает.

В обоих случаях, при чрезмерной опасности и фрустрации, действуют временные функции, которые здоровым образом встречают чрезвычайную ситуацию, защищая чувствительную поверхность. Эти реакции, наблюдаемые у любых животных, бывают двух типов: субнормальные и супернор- мальные. Субнормальные реакции — это паническое «безумное» бегство, шок, анестезия, потеря сознания, «замирание», отрицательная галлюцинация и амнезия. Все это защищает границу, временно лишая ее чувствительности или парализуя до тех пор, пока не закончится чрезвычайная ситуация.

Супернормальные реакции умеряют напряжение, возбуждая саму границу и, тем самым, расходуя некоторое количество энергии. Супернормальные реакции - это галлюцинации и сновидения, живое воображение, навязчивые мысли, мрачное настроение. Все эти реакции сопровождаются моторным беспокойством. По-видимому, субактивные реакции защищают границу от чрезмерной внешней нагрузки, закрываясь от опасности; суперактивные реакции связаны скорее с чрезмерными проприоцеп- тивными функциями, их цель - израсходовать энергию (исключение из этого правила - истощение и болезнь: в этом случае при возникновении опасности происходит потеря сознания).

7. Функция сознания в чрезвычайной ситуации

Таким образом, перед нами появилась еще одна функция сознания: расходование энергии, которую невозможно уравновесить. Однако, обратите внимание, что эта функция, точно так же как и предыдущая, представляет собой задержку, откладывание действия: в предыдущем случае при задержке повышалось осознавание, появлялись тенденция к экспериментам и произвольность; цель такой задержки - решение проблемы. Во втором случае задержка нужна для того, чтобы отступить и отдохнуть, и возникает она в том случае, когда проблему невозможно решить другим способом.

Стремление сознания израсходовать энергию представляет собой сущность теории сновидений Фрейда. Перечислим основные элементы этой теории:

а) в данный момент невозможно манипулировать внешним миром, и потому невозможно «физическое» решение проблемы;

б) определенные проприоцептивные импульсы продолжают создавать напряжение - «сновидение - это исполнение желания»; это латентное сновидение;

в) но явное содержание сновидения - это, по большей части, возбуждение самой сенсорной поверхности, отпечатки дневных событий.

Очень важно обратить внимание на это. Замечательное разделение содержания сновидений на «латентное» и «явное», сделанное Фрейдом, означает, что сновидящее сознание изолировано и от внешнего мира, и от организма; «я», которое осознает сновидец, - это, в основном, всего лишь поверхность-граница. По-другому и быть не может, потому что если бы во время сна что-то иное, помимо границы, принимало участие в формировании целого, то произошли бы практические приспособления, заработали бы мышцы, и животное пробудилось бы. Как это ни парадоксально, сновидение полностью сознательно; вот почему оно такое плоское и похоже на кино. Чем глубже сновидение, тем меньше в нем смутного телесного ощущения, свойственного бодрствующему восприятию. Сновидец не осознает проприоцептивное содержание, смысл которого ему снится; когда такое содержание начинает прорываться в его сон (например, жажда становится слишком сильной), сновидец просыпается; и, последнее,

г) функция сновидения - сохранение сна животного.

ЭТУ же функцию сознания (разрядку энергии) можно с легкость наблюдать, как подчеркивал Вильгельм Райх, на примере ярких сексуальных образов, возникающих при временной сексуальной фрустрации. И в самом деле, этот пример демонстрирует нам полную картину простого функционирования сознания-поверхности: органическая потребность обостряет восприятие и вызывает стремление к цели. Если цель в данный момент недостижима, возникает произвольное сдерживание и поиск подходящих средств. Если наступает удовлетворение, образ тут же тускнеет, но при фрустрации энергия стремится к разрядке, и образ становится еще более ярким.

Таким образом, на чрезвычайную ситуацию на контактной границе могут возникнуть две реакции: вычеркивание и галлюцинация. Мы подчеркиваем, что это здоровые временные функции в сложном поле организм/среда.

8. Научная пригодность вышеприведенной концепции

Теперь, наконец, мы можем, в рамках разработанной нами идеи о том, что сознание - это контактная функция в сложном поле организм/среда, объяснить удивительное представление о «разуме», противостоящем «телу» и «внешнему миру».

Эта концепция является современной версией Аристотелевских чувственной и рациональной душ, и поэтому не содержит особых научных трудностей. Существуют определенные, наблюдаемые и экспериментально проверяемые, функциональные связи между одним и другим объектом. Например, критерием «хорошего контакта» является единственность, ясность и законченность фигуры/фона: грация и сила движений, спонтанность и интенсивность чувств. Кроме того, при «хорошем контакте» наблюдается формальное сходство наблюдаемых структур осознавания, движения и чувства в целом, а также отсутствие противоречий между разными смыслами и целями. При аналитическом и экспериментальном рассмотрении отклонений от норм «хорошего контакта» становится ясно, что они включают в себя как причинные, так и следственные связи со средовыми и соматическими отклонениями от нормы.

Несмотря на это, мы должны продемонстрировать, что представление о «разуме», как об уникальной изолированной сущности sui generis, не только генетически объяснимо, но является неизбежной иллюзией, эмпирически данной в усредненном опыте.

9. Невротическая возможность на границе контакта

Давайте рассмотрим, что еще может произойти на контактной границе. Допустим, что при чрезмерной опасности и фрустрации равновесие не было восстановлено, но и не возникло вычеркивания или галлюцинации. Вместо этого возникает постоянное неравновесное состояние с низким уровнем напряжения, постоянное ощущение опасности и фрустрации, которое рассеивается на время острого кризиса, но никогда полностью не исчезает.

Это очень мрачная гипотеза, но, к сожалению, для большинства из нас это жизненный факт. Заметьте, что мы говорим о том, что именно двойное напряжение низкого уровня - опасность и фрустрация - вызывает хроническую перегрузку как рецепторов, так и проприоцепторов. Маловероятно (хотя, конечно, возможно), что хроническая опасность и хроническая фрустрация могут долго существовать независимо друг от друга. Ведь при возникновении опасности труднее приспособиться к полю, а значит, уменьшается и вероятность получить удовлетворение; следовательно, фрустрация увеличивается. Но фрустрация усиливает стремление к исследованию и уменьшает возможность тщательного отбора; фрустрация порождает иллюзии и чрезмерную целенаправленность, тем самым усиливая опасность. (Все терапевты, и те, которые считают наиболее важным чувство небезопасности, и те, кто отдает предпочтение инстинктивной тревоге, согласятся, что подобные процессы, усиливая друг друга, неизбежно приводят к неврозу.)

Какой же характер контактной границы ведет к возможному упрощению поля при вышеописанной хронической чрезвычайной ситуации низкого уровня напряжения? В действие приводятся обе чрезвычайные функции, произвольное вычеркивание и непроизвольная гиперактивность. Реакция в этом случае отличается от таковой на острую чрезвычайную ситуацию: внимание перестает концентрироваться на проприоцептивных сигналах, и ощущение «тела-как-части-себя» почти исчезает. Это происходит потому, что проприоцептивные возбуждения являются более контролируемой частью системы взаимно осложняющих воздействий. С другой стороны, если возникает более явная внешняя Угроза, внимание обостряется и концентрируется, чтобы во всеоружии встретить опасность, даже если ее нет. Но все, что достигается с помощью такого повышенного внимания, воспринимается как нечто «чуждое» и несоответствующее самоосознанию,

поскольку проприоцептивные функции сведены до минимума. При такой бдительности чувства (рецепторы) не тянутся активно во внешний мир, а, скорее, уклоняются от предполагаемого удара; таким образом, если этот процесс затягивается, состояние целенаправленной бдительности превращается скорее в состояние мышечной готовности, чем чувственного восприятия: человек пристально смотрит, но вовсе не видит от этого лучше, а через некоторое время начинает видеть хуже. Этому сопутствует привычная готовность к бегству, но бегство никогда не осуществляется, и мышечное напряжение не ослабевает.

Итак, перед нами типичная картина невроза: нео- сознавание проприоцептивных, а в конце концов, и рецептивных сигналов, чрезмерная произвольность и гипертонус мускулатуры. (Однако, мы хотим еще раз подчеркнуть, что такое состояние не является дисфункциональным при данной хронической чрезвычайной ситуации низкого уровня, поскольку все, что видится и чувствуется, действительно неинтересно, поскольку чуждо, и провоцирует опасность, искушая чего-то желать; опасность действительно надвигается.)

Тем временем, однако, защитная функция сознания (разрядка внутренних напряжений с помощью активности на границе) увеличивается до максимума - возникают сновидения, тщетные желания, иллюзии (проекции, предрассудки, навязчивые мысли и тому подобное). Но заметьте, что эта функция может работать, лишь будучи изолированной от остальной системы. Сновидения спонтанны и непроизвольны, но для того, чтобы дневные мечты не перешли в действия, необходимы произвольные усилия.

При хронической чрезвычайной ситуации низкого уровня, которую мы только что описали, ощущения, зарождение движений и чувства неизбежно предстают в виде «разума», уникальной изолированной системы. Давайте еще раз рассмотрим ситуацию с этой точки зрения:

1) Проприоцепция уменьшается или избирательно вычеркивается (например, при сжимании челюстей, втягивании груди или живота и тому подобного). Таким образом, функциональная связь органов и сознания перестает ощущаться напрямую, но на возникающие возбуждения нужно «реагировать» (вот тогда-то и изобретаются абстрактные теории, например, эта).

2) Расщепляется единство «желаемое-восприни- маемое»; ощущение не выходит наружу ни до, ни после, фигура теряет живость. Вследствие этого, функциональное единство организма и среды перестает быть одновременно осознаваемым и моторным. «Внешний мир» воспринимается как чуждый, «нейтральный» и потому пропитанный враждебностью, ведь «любой чужак - это враг». (Именно это расщепление несет ответственность за одержимое и параноидальное «стерилизующее» поведение позитивистской науки.)

3) Привычная произвольность и нерасслабляю- щееся самоограничение окрашивают весь фон осознавания и порождают преувеличенное ощущение использования «воли», которая считается неотъемлемой принадлежностью самости. Когда «я хочу пошевелить рукой», я чувствую

волю к действию, но не чувствую свою руку; но рука двигается, следовательно, воля - это что-то, где-то находящееся, — по всей видимости, в уме.

4) Мечты и размышления возрастают до максимального уровня и начинают играть непропорционально большую роль в самоосознавании организма. Откладывающие, просчитывающие и восстанавливающие функции границы становятся основными и окончательными действиями разума.

Мы не считаем, что концепции Тела, Разума, Мира, Воли, Идей являются обычными ошибками, которые можно исправить с помощью новых гипотез и проверок; и также не считаем, что это просто семантически неправильное употребление терминов. Скорее, они даны в непосредственном опыте определенного сорта и могут потерять свою реальность и весомость лишь в том случае, если условия опыта изменятся.

Нам хотелось бы подчеркнуть важность психологии для логики. Если определенное напряжение нарушает непрерывность и, тем самым, изменяет фигуру, привычно присутствующую в восприятии, то именно на этих восприятиях будут основываться логические построения данного человека. Обращение к новым «протоколам» не сможет быстро и легко изменить всю картину, поскольку они будут по-прежнему восприниматься через призму старых привычек. Поэтому социально-психологический характер наблюдателя должен учитываться как часть контекста, в котором происходит наблюдение. Утверждать это означает признать «генетическую ошибку» и, что еще хуже, особен-

но оскорбительную форму аргументации ad hominem (применительно к человеку): однако, дело обстоит именно так.

(Из дальнейшего станет очевидно, почему психотерапия не является обучением правдивой теории о самом себе - как обучить ей, не опираясь на доказательства собственных ощущений обучаемого? Психотерапия позволяет создать жизненные ситуации в экспериментальных условиях. Сами по себе эти ситуации можно считать достаточно рискованными, поскольку это исследование темного и отъединенного в себе, однако, в то же самое время, они безопасны, так что сознательный контроль может быть ослаблен.)

11. Абстрагирование и вербализация как действия «разума»

Пока мы говорили об элементарном (рудиментарном) сознании, которое мы разделяем с грубыми обитателями поля и леса. Позвольте теперь несколько расцветить картину и представить более возвышенные примеры: такие, как процессы абстрагирования и вербализации (и даже писание для ученых журналов).

С психологической точки зрения, абстрагирование означает создание определенной относительно стабильной активности, существующей ради более эффективной мобилизации в других действиях. Это могут быть сенсорные, телесные,,образные, словесные, идеальные, институциональные и другие виды абстракций. Абстракции — относительно фиксированные части в целостной деятельности; внутренняя структура таких частей остается без внимания и становится привычной (статичность — основа движения). При этом целое интереснее ц больше, чем возможно для того, чтобы быть управляемым; и, конечно же, именно целое выбирает, обездвиживает и организует свои части. Рассмотрим, например, тысячи фиксированных образов, которые участвуют в процессе, приводящем к тому, что читатель обнаруживает (мы надеемся) смысл (мы надеемся) этих предложений: абстракции детской вербализации и возможностей коммуникации, школьной посещаемости, орфографии и домашних заданий; типографий и изготовления книг. Эти образы состоят также из стиля и жанра произведений литературы, из ожиданий аудитории; из архитектуры и расположения читальных залов; из знания, считающегося при академическом обучении само собой разумеющимся, и допущений, принятых как безусловные. На всем этом мы практически не задерживаемся, поскольку главным для нас является приводимый аргумент. Можно было бы обратить на них внимание, но это ни к чему, если только нет помех, типографских ошибок или штампов в книге, неуместных шуток или плохого освещения, или, скажем, растяжения мышц шеи. Все это - общее место. (Абстракция, по определению, эффективна и «нормальна»; однако нельзя отрицать, что фактически к «буквально тысячам абстракций» — а количество и образует различие, — неизменно прибегает жесткое обучение и функционирование, вербализующий характер, который действительно не может быть внимательным к целостному событию, а только к теории.)

Предположим теперь, что источник, находящийся на дне словесной абстракции, в ранних своих частях, где символическая речь близка к невербальному воображению и чувству, и крикам - предположим, что на этом элементарном уровне источник должен сохраниться, стертый из осознания и обездвиженный. Затем появляются связи, на которые индивидуум не может обращать внимание. Например (возьмем пример из работ Вашингтонской Школы Психиатрии), у ребенка, который учится говорить, злая мать. Он обнаруживает, что некоторые слова, или темы, или даже лепет сам по себе являются опасными; это заставляет его искажать, скрывать или подавлять свою экспрессию. В конечном счете, он запинается, а затем, поскольку это слишком смущает его, преодолевает этот дефект и учится говорить вновь, используя другие, не предусмотренные для этого части рта. Общепринято положение, что история речевых привычек важным образом иллюстрирует расщепление личности человека. Но мы здесь хотим привлечь внимание не к судьбе личности, а к судьбе речи. По мере того, как расширяется его опыт в обществе, искусствах и науках, говорящий создает более широкие и возвышенные словесные абстракции. Этого не произойдет в том случае, если человек все еще стирает осознание и парализует выражение низших довербальных связей. Тогда он будет иметь неполноценный контакт с актуальным функционированием высших абстракций, как в том, что они значат для него, так и в том, чем они являются в действительности. Абстракции, контакт с которыми нарушен, безусловно, имеют смысл, они даже существуют, но, в конечном счете, не имеют силы. Они «умственные».

Основное предположение сделано. Важность для субъекта (например, степень весомости, которая позволяет некоторым свидетельствам выделяться из поля, быть замеченными или пропущенными им)

з- никогда не может быть сведена к определенному поведению или явлению. Другие наблюдатели могут заметить вещи, которых он не замечает, но, к сожалению, они вовлечены в общий заговор против него и относятся с презрением к его «личным» предпочтениям, не являющимся частью природной системы. Он изначально академически приучен приходить к консенсусу, однако, не может допустить, что остаток смысла есть ничто; он знает, что это — кое-что. Prima facie, эти буквально беспочвенные, но не пустые абстракции чувственно представлены в «сознании», возможно, в «личном» сознании. Наряду с волей, они составляют основное доказательство разума.

В зависимости от собственного характера, он совершает различные «подгонки» абстракций к другому опыту и договоренностям. (Заметим, что этот разум чрезвычайно занят разрядкой напряжения в процессе спекуляций.) Отмечая несоизмеримость своих абстракций и внешнего мира, он может обращаться к различным уловкам: имея сухой и бесстрастный синдром позитивиста, он находит их абсурдом, и все больше презирает себя. Будучи одержим эйфорической поэтической манией, он воспринимает это расхождение как черную метку, врученную внешнему миру, и отдает мир своим идеям путем их рифмования. Человек с гештальт-толстокожестью (Gestalt pachydermatitis) барахтается в болоте грязной терминологии. И так далее.

12. Психосоматические болезни

«Неизбежное заблуждение» хронической чрезвычайной ситуации низкой интенсивности, состоящее в том, что существует такая вещь, как «ра

зум», становится более пугающим, когда некто начинает страдать от психосоматических болезней.

Прочно укорененный в своем любящем или презирающем разуме, человек не осознает, что произвольно контролирует свое тело. Это — его тело, с которым он имеет определенные внешние контакты, но это — не он; он не чувствует себя. Заметим теперь, что он имеет много поводов поплакать. Однако, расстраиваясь почти до слез, он никогда не «чувствует себя плачущим», и не плачет: потому, что он за долгое время отучил себя осознавать, как он мускульными усилиями подавляет эту функцию и отключает чувство - когда-то давно слезы приводили к стыду или даже побоям.

Вместо этого, он теперь страдает от головной боли, одышки или синусита (так что поводов плакать стало гораздо больше). Глазные мышцы, горло и диафрагма обездвижены для того, чтобы предотвратить экспрессию и осознание начинающегося плача. Но эти самоскручивания и самоудушения, в свою очередь, увеличивают возбуждение (боли, раздражения или стремления к бегству), которое, опять же, должно быть скрыто, ведь для человека более важны искусства и науки для его разума, чем искусство жизни и дельфийское самопознание.

В конце концов, когда он становится совершенно больным, с серьезными головными болями, астмой и приступами головокружения, удар настигает его со стороны абсолютно чуждого ему мира, из его собственного тела. Он страдает от головной боли, от астмы, и т. д.; он не говорит: «Я сам являюсь причиной моей головной боли и задержек дыхания, хотя и не знаю, как я делаю это или почему я Делаю это».

Хорошо. Его тело причиняет ему вред, и он идет к врачу. Предполагается, что все эти проявления — «просто функциональные», то есть, пока еще нет крупных анатомических или физиологических разрушений: доктор решает, что ничего серьезного нет, и дает ему аспирин. Потому что доктор также полагает, что тело - это бесчувственная физиологическая система. Крупные учебные учреждения основывают свои программы на том, что есть тело, и есть разум. Хотя отмечено, что более 60 % посетителей в медицинских учреждениях не имеют никакого определенного повода туда обращаться; но с ними определенно что-то случилось.

К счастью, так или иначе, болезнь вытесняет все прочие дела, на которые следовало бы обратить внимание, и у человека появляется новый жизненный интерес. Остатки его индивидуальности все в большей степени становятся фоном для всепоглощающего интереса к собственному телу. Сознание и тело, наконец, сводят знакомство, и человек начинает говорить: «мои головные боли, моя астма и т.д.». Болезнь - это незавершенная ситуация, она может быть завершена лишь смертью или излечением.

Дата добавления: 2015-02-02 | Просмотры: 645 | Нарушение авторских прав