АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Выражение признательности 2 страница

Эти честолюбивые влечения, сравнительно говоря, наиболее реалистич­ные из экспансивных (или захватнических) влечений. По крайней мере, это справедливо в том смысле, что люди, их имеющие, прикладывают реальные усилия ради достижения превосходства. Эти влечения представляются более реалистичными еще и потому, что при некоторой удаче честолюбцам дей­ствительно удается достичь славы, почестей, влиятельности. Но, с другой стороны, добившись на самом деле больших денег, знаков отличия, власти, они, вместе с тем, приходят к ощущению полной тщетности своей погони. Они не достигают мира в душе, внутреннего спокойствия, довольства жиз­нью. Внутреннее напряжение, ради ослабления которого они и гнались за призраком славы, не ослабевает ни на йоту. И поскольку это не несчаст­ный случай, а неизбежный результат, мы будем правы, заключив, что нере­алистичность всей этой погони за успехом — ее неотъемлемое свойство.

Так как мы живем в соревновательной культуре, эти замечания могут показаться странными или сделанными от незнания жизни. Представление о том, что каждый хочет опередить соседа, быть лучше его, настолько глу­боко внедрилось во всех нас, что мы считаем эти тенденции “естествен-

—37—

Карен Хорни. Невроз и личностный рост

ными”. Но тот факт, что компульсивное стремление к успеху пробуждается только в соревновательной культуре, не делает такое стремление менее невротичным. Даже в соревновательной культуре живет множество людей, для которых другие ценности (например, внутренний рост), важнее, чем соревновательное превосходство над другими.

Последний и самый деструктивный элемент в погоне за славой — это влечение к мстительному торжеству. Оно может быть тесно связано с влечением к реальным достижениям и успеху, но, даже если и так, его главной целью является поражение или посрамление всех других самим своим успехом, или достижение власти через свой подъем на недосягае­мую высоту, или причинение другим страданий, в основном унизитель­ных. С другой стороны, стремление к превосходству может быть сослано в область фантазии, и потребность в мстительном торжестве тогда проявля­ется в основном в виде порыва (часто неудержимого и по большей части — бессознательного) фрустрировать, высмеивать или унижать других в лич­ных отношениях. Я называю это влечение “мстительным” потому, что его движущая сила исходит из побуждения взять реванш за унижения, испы­танные в детстве, из побуждения, которое получает подкрепление в ходе дальнейшего невротического развития. Эти дальнейшие наслоения, возмо­жно, ответственны за путь, на котором потребность во мстительном торже­стве в конце концов становится постоянной составляющей в погоне за сла­вой. Как степень ее силы, так и степень ее осознанности могут изменяться в значительных пределах. Большинство людей или полностью не осознают такую потребность, или отдают себе в ней отчет только в краткие мгно­вения. И все же иногда она обнаруживает себя открыто, и тогда она стано­вится едва прикрытой главной целью жизни. Меж современными историче­скими лицами Гитлер — убедительный пример человека, который, пройдя через унижения, отдал всю жизнь фанатичному стремлению торжествовать над все возрастающей массой людей. В его случае четко очерчен пороч­ный круг, постоянно усиливающий эту потребность. Это проистекает уже из того факта, что он умел думать только в категориях победы и пораже­ния. Тем самым страх поражения делал необходимыми все новые и новые победы. Более того, чувство собственного величия, возраставшее с каждой победой, делало для него все нестерпимее мысль, что какие-нибудь лица или даже какие-нибудь народы не будут признавать его величия.

Многие клинические случаи повторяют данный, хотя и с меньшим раз­махом. Сошлюсь хотя бы на пример из современной литературы: “Человек, который смотрел на проходящие поезда” Жоржа Сименона. Перед нами усерднейший клерк, подчиненный дома, подчиненный на работе, и кажется, что он ни о чем и не думает, кроме как о своих обязанностях. Но вот он узнает о нечестности своего шефа, в результате которой фирма разоряется, и рушится его система ценностей. Искусственное разделение на высших существ, которым все дозволено, и низших, таких же как он, которым оста­вляется узенькая тропка правильного поведения, исчезает. И он тоже,

—38—

Глава I. В погоне за славой

думает клерк, может быть “великим” и “свободным”. Он может иметь любовницу, даже великолепную даму сердца своего шефа. Его самолюбие теперь настолько воспалено, что когда она отвергает его ухаживания, он ее душит. Его ищет полиция, ему страшно, но все же его основное побужде­ние — с торжеством унизить полицию. Это главный мотив даже в его попытке самоубийства.

Гораздо чаще стремление к мстительному торжеству утаивают. Факти­чески именно деструктивная природа этого элемента погони за славой при­казывает прятать его как можно глубже. Явным оно становится, наверное, только в случае подлинно безумного честолюбия. Только при анализе нам предоставляется возможность увидеть, что его движущей силой является потребность посрамить и унизить других, поднявшись над ними. Менее вредоносная потребность в превосходстве вбирает в себя более деструктив­ную компульсивную потребность. Это позволяет человеку отыгрывать ее и чувствовать при этом свою правоту.

Конечно же важно распознать особые черты индивидуальных склонно­стей, вовлеченных в погоню за славой, потому что анализу всегда подлежит особая констелляция. Но мы не можем понять ни природу, ни движущую силу этих склонностей, пока не рассмотрим их как части единого целого. Альфред Адлер был первым психоаналитиком, увидевшим это как целост­ное явление и указавшим на его решающее значение при неврозе *.

Есть различные убедительные доказательства тому, что погоня за славой представляет собой всеобъемлющую и единую целостность. В первую оче­редь, мы постоянно встречаем у одного и того же лица все вышеописанные склонности. Конечно, тот или иной элемент может настолько выделяться, что мы с некоторой долей неточности позволяем себе говорить о често­любце или мечтателе. Но главенство одного элемента не означает, что отсутствуют все остальные. Честолюбец мечтает о своем необычайном вели­чии, мечтатель хочет реального превосходства, пусть даже последнее мож­но заметить только по тому, как его самолюбие задевают чужие успехи **.

Далее, все индивидуальные склонности вовлечены в столь тесные взаи­моотношения, что на протяжении жизни человека главная роль может дос­таваться то одной, то другой. От романтических грез он может перейти к стремлению стать совершенным отцом или предпринимателем и потом снова пожелает быть величайшим любовником всех времен.

И наконец, все они имеют две общие главные черты, вполне понятные из генезиса и функций всего явления. Это их компульсивная природа

* См. сравнение с концепцией А.Адлера и концепцией З.Фрейда в главе 15.

** Личности часто выглядят очень по-разному, в зависимости от того, какая склонность возь­мет верх, поэтому велико искушение признать эти склонности самостоятельными. Фрейд рассматривал феномены, подобные данным, как самостоятельные инстинктивные влечения со своими источниками и целями. Когда я сделала первую попытку перечислить компуль-сивные влечения при неврозе, они мне тоже казались самостоятельными “невротическими склонностями”.

—39—

Карен Хорни. Невроз и личностный рост

и вымышленность. Обе черты уже упоминались, но желательно иметь более полную и сжатую картину их значения.

Их компулъсивная природа проистекает из факта, что идеализация себя (и вся погоня за славой, развивающаяся как ее последствие) представ­ляет собой невротическое решение. Когда мы называем влечение компуль-сивным, мы имеем в виду нечто противоположное спонтанным желаниям или стремлениям. Последние — выражение реального Собственного Я;

первые — определяются внутренней необходимостью невротической струк­туры. Человек вынужден подчиняться им невзирая на свои реальные жела­ния, чувства или интересы, иначе он будет мучиться от тревоги, его будут раздирать конфликты и душить чувство вины, отверженности и т. п. Дру­гими словами, различие между спонтанностью и компульсивностью — это различие между “я хочу” и “я должен, чтобы избежать опасности”. Хотя индивид может сознательно считать свои амбиции или свои каноны совер­шенства тем, чего он хочет достичь, на самом деле он вынужден их дости­гать. Нужда в славе берет его в свои клещи. Поскольку он сам не осознает разницы между желанием и вынуждением, эти критерии должны устано­вить мы. Решающим является тот факт, что его словно кто-то тащит по дороге славы, не принимая во внимание ни его самого, ни его главней­шие интересы. (Мне вспоминается здесь честолюбивая девочка, которая в десять лет считала, что ей лучше ослепнуть, чем перестать быть лучшей ученицей.) У нас есть веская причина заинтересоваться: не кладется ли большинство человеческих жизней (в переносном или в буквальном смыс­ле) именно на алтарь славы? Иун Габриель Боркман (герой одноименной драмы Генрика Ибсена) умер, начав сомневаться в ценности своей великой миссии и в возможности ее осуществления. Поистине трагический оттенок виден в нашей картине. Если мы жертвуем собой ради того, что мы (и боль­шинство здоровых людей) считаем стоящим жертвы, с точки зрения обще­человеческих ценностей, это, конечно, трагично, но осмысленно. Если же мы тратим по мелочам нашу жизнь на то, чтобы рабски служить призраку славы, по причинам нам самим совершенно неизвестным, это принимает характер ничем не оправданного трагического расточительства, тем худ­шего, чем более потенциально ценна наша жизнь.

Другая черта компульсивной природы влечения к славе — как и любо­го компульсивного влечения — это его неразборчивость. Так как реальные интересы человека, гоняющегося за славой, не имеют для него значения, он должен быть в центре внимания, должен быть самым привлекательным, самым умным, самым оригинальным — требует того ситуация или нет, может он или нет, при его качествах, быть первым. Он должен выйти победителем из любого спора, неважно, где лежит истина. Его мнение на этот счет прямо противоположно мнению Сократа: “...мы спорим не для того, чтобы победило твое или мое мнение, нет, мы оба должны бороться за то, чтобы победила истина”*. Компульсивность невротической личности

* Диалоги Платона, ”Филе

-40

Глава 1. В погоне за славой

неразборчиво требует превосходства и делает человека равнодушным к истине, касается ли эта истина его самого, других людей или фактов.

Более того, как и любое другое компульсивное влечение, погоня за сла­вой обладает характерной чертой ненасытности. Она должна продолжать­ся, пока личностью движут неведомые (ей самой) силы. Человек может испытать прилив восторга от благосклонного отношения к проделанной им работе, от одержанной победы, от любого знака расположения или восхи­щения — но этот прилив быстро спадает. В первую очередь, успех едва ли переживается им как успех, по крайней мере, он оставляет место для иду­щих вслед за ним уныния или страха. В любом случае, неустанная охота за большим престижем, большими деньгами, большим числом женщин, побед и завоеваний продолжается и продолжается, вряд ли принося хоть какое-то удовлетворение или обещая отдых. И наконец, компульсивная природа вле­чения видна из реакции на его фрустрацию. Чем больше субъективная важность влечения, чем настоятельнее потребность достичь цели, следова­тельно, тем более интенсивна реакция на фрустрацию. Собственно говоря, таким путем и можно установить силу влечения. Хотя это не всегда видно непосредственно, погоня за славой — самое могущественное влечение. Оно похоже на одержимость дьяволом: человека словно поглощает чудо­вище, им же и созданное. Поэтому и должна быть ужасной реакция на фру­страцию. На это указывает ужас перед гибелью и позором, которые для столь многих людей входят в понятие неудачи. Реакции паники, депрессии, отчаяния, ярости по отношению к себе и другим за то, что они полагают “неудачей”, очень часты и совершенно несоразмерны действительной важ­ности происшествия. Фобия высоты — частое внешнее проявление страха упасть с высоты иллюзорного величия. Рассмотрим сновидение одного пациента с фобией высоты. Оно посетило его как раз тогда, когда у него появились сомнения в своем неоспоримом превосходстве, в которое он прежде верил безоговорочно. В сновидении он был на вершине горы, но ему угрожала опасность падения, и он отчаянно цеплялся за гребень пика. “Я не могу подняться выше,— говорил он.— Держаться за это — вот все, что мне остается в жизни”. На сознательном уровне он относил эти слова к своему социальному статусу, но в более глубоком смысле они были верны отно­сительно его иллюзий о себе. Имея (в своем представлении) богоподоб­ное всемогущество и космическое значение, он действительно не мог под­няться выше!

Вторая характерная черта, присущая всем элементам погони за сла­вой — это огромная и совершенно особенная роль, которую играет в них воображение. Оно — инструмент процесса самоидеализации. Это решаю­щий фактор настолько, что вся погоня обречена быть проникнута фанта­стичностью. Неважно, насколько человек гордится своей реалистичностью, неважно, насколько на самом деле реалистичен его подход к успеху, тор­жеству, совершенству — его воображение сопутствует ему везде и застав­ляет его принимать миражи за реальность. Нельзя быть нереалистичным по

—41 —

Карен Хорни. Невроз и личностный рост

отношению к себе и оставаться всецело реалистичным в других аспектах. Когда путешественник бредет по пустыне, мучаясь от усталости и жажды, и видит мираж, он иногда делает настоящие усилия, чтобы добраться до него. Мираж в любом случае оборачивается разочарованием, но здесь даже сам мираж славы — уже продукт воображения.

Надо сказать, что воображение входит во все психические и менталь­ные функции здорового человека. Оно позволяет нам чувствовать огорче­ние или радость за друга. Мы желаем, надеемся, боимся, верим, строим планы — и все благодаря возможностям нашего воображения. Но вообра­жение может быть как продуктивным, так и непродуктивным: оно может подвести нас ближе к правде о нас самих (как это часто бывает в сновиде­ниях), а может и увести от нее. Оно может обогатить, а может и обеднить наши реальные переживания. Это и составляет отличие здорового вообра­жения от невротического.

Думая о грандиозных планах, которые строят столь многие невротики. или о фантастической природе их самовозвеличивания и требований, мы можем впасть в искушение и поверить, что они более других одарены коро левским даром воображения, и что по этой самой причине оно легче сби­вается с пути. Мой опыт не подтверждает этого предположения. Общая одаренность бывает столь же различной у невротиков, сколь и у здоровых людей. Но я не нахожу доказательств, что невротик per se от природы ода­рен большим воображением, чем другие.

Тем не менее, это предположение представляет собой неверное заклю­чение, основанное на точных наблюдениях. Фактически воображение дейст­вительно играет большую роль при неврозе. Однако за это ответственны не конституциональные, а функциональные факторы. Воображение невротика работает как и воображение здорового человека, но выполняет дополни­тельные функции, которые не выполняет в норме. Оно ставится на службу невротическим потребностям. Это особенно отчетливо видно в случае по­гони за славой, которая, как мы знаем, вызвана воздействием могущест­венных потребностей. В психиатрической литературе порожденные вообра­жением искажения реальности известны как “желающее мышление”. Это в настоящее время утвердившийся термин, хотя и несколько некоррект­ный, Он слишком узок: точнее было бы говорить не только о мышлении, но и о “желающем” видении мира, “желающих” верованиях и в особенности о “желающем” чувствовании. Более того, мы должны говорить о мышлении (или чувствовании), детерминированном не желаниями, а потребнос­тями. Именно воздействие этих потребностей наделяет воображение теми цепкостью и силой, которыми оно обладает при неврозе и которые делают его столь плодовитым — и неконструктивным.

Роль, которую играет воображение в погоне за славой, можно безоши­бочно и непосредственно проследить по мечтам. В подростковом возрасте они иногда имеют откровенно грандиозный характер. Так, например, роб­кий и замкнутый школьник мечтает стать величайшим атлетом, или гением, или Дон-Жуаном. Люди постарше напоминают мадам Бовари, постоянно

—42—

Глава I. В погоне за славой

мечтая о романтических переживаниях, мистическом совершенстве, не­постижимой святости. Иногда эти мечты принимают форму разговоров, в которых воображаемые собеседники поражены или пристыжены. Другие, более сложной структуры мечты, имеют содержанием позорное или благо­родное страдание в качестве жертвы жестокости и унижения. Часто мечты являются не нарочно сочиняемыми историями, а, скорее, фантастическим сопровождением повседневной рутины. Например, ухаживая за детьми, играя на пианино или расчесывая волосы, женщина может одновременно видеть себя гораздо более нежной матерью, выдающейся пианисткой или потрясающей красавицей, годящейся в кинозвезды. В некоторых случаях такие мечты настолько откровенны, что человек может, как Уолтер Митти, постоянно жить в двух мирах. У других людей, столь же увлеченных пого­ней за славой, мечты такие пугливые и обрывочные, что они могут со всей субъективной честностью утверждать, что они не фантазируют. Излишне говорить, что они заблуждаются. Даже если они только беспокоятся о воз­можных неприятностях, которые могут свалиться на них, это же их вообра­жение рисует им такие возможности.

Но мечты, хотя они важны и изобличают мечтателя, все же не самая вредная работа воображения. Ведь мечтающий человек, в общем, вполне осознает, что он мечтает, то есть воображает то, чего никогда не происхо­дило или не может произойти так, как он переживает это в фантазии. По крайней мере, ему не слишком трудно осознать наличие мечты и ее нереа­листичный характер. Более вредная работа воображения — это тонкие и всеобъемлющие искажения реальности, которые он осуществляет, сам того не осознавая. Идеальный образ себя не создается раз и навсегда еди­ным актом творения: однажды созданный, он нуждается в постоянном вни­мании. Для его актуализации человек должен прилагать непрестанный труд по фальсификации реальности. Он должен превратить свои потребности в добродетели или в более чем справедливые ожидания. Он должен превра­тить свои намерения быть честным или внимательным в факт — да, он чес­тен и внимателен. Неплохие мысли, пришедшие ему в голову для статьи, делают его великим ученым. Потенциальные достижения превращаются в актуальные. Знание “истинных” норм морали делает его нравственным человеком, часто даже образцом нравственности. И конечно же, его вообра­жению приходится работать “сверхурочно”, чтобы уничтожить все непри­ятные доказательства противоположного*.

Воображение меняет и то, во что невротик верит. Ему нужно верить, что другие — замечательные или гадкие,— и пожалуйста! Вот они на пара­де славных ребят или опасных чудовищ. Воображение меняет его чувства. Ему нужно чувствовать себя неуязвимым — и на, держи! Его воображение обладает достаточной силой, чтобы счистить боль и страдание. Ему нужно, чтобы у него были глубокие чувства — доверия, жалости, любви и страда­ния — воображение раздувает испытываемую им жалость, доверие и т. п.

Это можно сравнить с работой Министерства Правды в романе Джорджа Оруэлла “1984”. —43—

Кареч Хорни. Невроз и личностный рост

Восприятие искажении внутренней и внешней реальности, которые может произвести воображение, поставленное на службу погоне за славой, ставит перед нами нелегкий вопрос. Где кончается полет воображения нев­ротика? В конце концов, он все-таки не теряет полностью чувства реаль­ности; где тогда граница, отделяющая его от психотика? Если и существует какая-то граница проделкам воображения, она, конечно же, нерезкая. Мы можем сказать только, что психотик более склонен относится к процес­сам, идущим в его сознании, как к чему-то исключительному, как к единст­венной реальности, с которой следует считаться, тогда как невротик (по каким бы то ни было причинам) сохраняет явный интерес к внешнему мир\ и своему месту в нем и, следовательно, сохраняет явно недурную в нем ори­ентацию *. Тем не менее, нет предела высоте, до которой не могло бы взле­теть его воображение, в то время как обеими ногами он остается вполне на земле, и в способе его функционирования нет очевидных нарушений. Фак­тически это самая яркая черта погони за славой — она идет в мире фанта­стики, в царстве неограниченных возможностей.

Все влечения к славе включают тягу к знаниям, мудрости, добродетели или силе, причем большим, чем те, которыми может обладать человек;

цель здесь — абсолютное, неограниченное, бесконечное. Ничто меньшее, чем абсолютное бесстрашие, мастерство или святость не привлекает невро­тика, одержимого влечением к славе. Он, следовательно, составляет пол­ную противоположность истинно религиозному человеку. Для того — един Бог всемогущ; версия невротика — нет ничего невозможного для Меня. Его сила воли должна совершать чудеса, его разум должен быть непогреши­мым, его предвидение — безошибочным, знание — всеобъемлющим. Здесь появляется тема сделки с дьяволом — она будет звучать на протяжении всей книги. Невротик — это Фауст, которого не устраивает то, что он знает много; он должен знать все.

Взлет в безграничное предопределен силой потребностей, стоящих за влечением к славе. Потребности в абсолютном и неограниченном так сильны, что они берут верх над задержками, которые обычно препятствуют отрыву нашего воображения от действительности. Для успешного функци­онирования человеку нужно и представлять себе возможности, бесконечно удаленную перспективу, и понимать существование ограничений, необхо­димости, конкретного. Если мысли и чувства человека сосредоточены в основном на бесконечности, на созерцании возможностей, он теряет чув­ство конкретного, ощущение “здесь и сейчас”. Он теряет способность жить в данную минуту. Он больше не способен подчиниться внутренней необхо­димости, “тому, что можно назвать пределом человека”. Он теряет из виду то, что актуально необходимо, чтобы чего-либо достичь. “Самая маленькая

* Причины этого различия сложны. Стоило бы исследовать, не является ли решающим разли­чием между ними более радикальный отказ психотика от реального Собственного Я и более радикальный сдвиг к идеальному Собственному Я.

Глава I. В погоне за славой

возможность требует времени на то, чтобы стать действительностью”. Его мышление может стать слишком абстрактным. Его знания могут стать “родом бесчеловечного знания, ради которого его человеческое Я расточа­ется точно так же, как расточались человеческие жизни при строительстве пирамид”. Его чувства к другим могут высохнуть до “абстрактного сочув­ствия человечеству”. Если, с другой стороны, человек не заглядывает за узкий горизонт конкретного, необходимого, конечного, он становится “узко мыслящим и подлого духа лицом”. Значит, перед нами стоит не вопрос выбора— “или — или”, а вопрос объединения — “и — и”. Признание огра­ничений, законов и необходимости препятствует тому, чтобы унестись в бесконечное, и тому, чтобы лишь “барахтаться в возможном” *.

В погоне за славой слабеют задержки воображения. Это не означает общей неспособности видеть необходимость и подчиняться ей. Особое направление дальнейшего невротического развития может привести многих к убеждению, что безопаснее ограничить свою жизнь, и в этом случае они могут склониться к тому, что возможность унестись в мир фантастики — опасная возможность, которой следует избегать. Они могут закрыть свое сознание для всего, что кажется им фантастичным, питать отвращение к абстрактному мышлению и сверхтревожно цепляться за все видимое, ося­заемое, конкретное или приносящее сиюсекундную пользу. Но в то время как сознательная установка по отношению к этим материям может быть раз­личной, каждый невротик в глубине души очень неохотно признает огра­ничения в том, чего он от себя ожидает и считает возможным достичь. Его потребность в актуализации своего идеального образа столь императивна, что он вынужден отмахнуться от всех задержек, как от не относящихся к делу или несуществующих.

Чем больше вступает в свои права его иррациональное воображение, тем вероятнее, что он должен уже просто бояться всего реального, опреде­ленного, конкретного или конечного. Он склонен ненавидеть время, пото­му что это нечто определенное; деньги, потому что они конкретны; смерть, потому что она окончательна. Но он может также ненавидеть определен­ность желаний или выбора и, следовательно, избегать определенности в обязательствах или решениях. Вот для иллюстрации одна пациентка, кото­рая лелеяла фантазию стать блуждающим огоньком, пляшущим в луче лун­ного света: ей случалось испытать чувство ужаса, глядя в зеркало — не потому, что она видела какие-то несовершенства, а потому что оно застав­ляло ее понимать, что у нее определенные контуры, она субстанциональна, “пришпилена к конкретному телу”. Зеркало заставляло ее почувствовать себя птичкой, чьи крылья прибиты к доске. И когда такие чувства поднима­лись в ее сознание, ей страшно хотелось разбить зеркало.

Конечно, развитие не всегда доходит до таких крайностей. Но каждый невротик, даже если он может при поверхностном взгляде сойти за здоро-

В данной философской дискуссии я лишь грубо следую мыслям работы С. Кьеркегора “Болезнь к смерти”, написанной им в 1844 году. Все цитаты в данном абзаце взяты из нее

-45-

Карен Хорни. Невроз и личностный рост

вого, ненавидит сверку с очевидным, когда она касается его особых иллюзий о себе самом. Иначе быть не может, потому что в противном случае иллю­зии лопнут. Установка по отношению к внешним законам и правилам может быть различной, но он всегда склонен отрицать законы, действующие внутри него самого, склонен отказываться видеть причинно-следственные связи в физическом мире или то, что один фактор следует из другого или усиливает его.

Существует бесконечное множество путей для того, чтобы не считаться с очевидным, которое не хочется видеть. Он его забывает; “это не счита­ется”; “это случайность”; “это из-за сложившихся обстоятельств”; “это меня заставили”; “а что я тут мог поделать”; “это естественно”. Как мошенничающий счетовод, он заходит сколь угодно далеко, чтобы продол­жать вести двойной счет; но в отличие от мошенника, он заносит на свой счет только то, что в его пользу, и притворяется, что не знает о другом. Я еще не видела пациента, у которого открытый бунт против реальности (как он выражен в “Харви”: “Двадцать лет я боролся с реальностью и на­конец преодолел ее”) не играл бы на той же струне. Или, вновь цитируя классическое высказывание пациента: “Если бы не реальность, все у меня было бы в полном порядке”.

Остается с большей четкостью провести различие между погоней за славой и здоровыми человеческими стремлениями. Внешне они обманчиво похожи, причем настолько, что кажется — отличается только их степень. Это выглядит так, как если бы невротик был просто более честолюбив, более озабочен властью, престижем и успехом, чем здоровый человек; как если бы его моральные стандарты просто были выше или жестче обычных;

как если бы он был лишь более самонадеянным или считал себя более важ­ной персоной, чем обычно считают себя люди. И действительно, кто риск­нет провести определенную линию и скажет: “Здесь кончается здоровье и начинается невроз”?

Подобие здоровых стремлений и невротических влечений существует, поскольку они имеют общие корни в возможностях, заложенных в любом человеке. Умственные способности позволяют человеку выйти за границы себя. В отличие от животных он может воображать и планировать. Различ­ными путями он может постепенно расширять свои умения и, как показы­вает история, действительно их расширяет. То же самое верно и для жизни отдельного индивида. Не существует жестких границ тому, с чем он может справиться в своей жизни, тем качествам и умениям, которые он может в себе развить, и его творческим способностям. Учитывая эти факты, кажет­ся неизбежным, что человек не знает своих границ и, следовательно, легко ставит себе слишком малые или слишком высокие цели. Это незнание — та основа, без которой и не могла бы, видимо, начаться погоня за славой.

Базальное различие между здоровыми стремлениями и невротическим влечением к славе лежит в их побудительных мотивах. Здоровые стремле­ния проистекают из присущей человеку склонности к развитию заложенных

—46 -

Глава 1 В погоне за славой

в нем способностей. Уверенность во внутренней потребности роста всегда была основным принципом нашего теоретического и терапевтического под­хода *. И эта уверенность только увеличивалась по мере накопления опыта. Единственное, что мне сейчас кажется необходимым уточнить, это форму­лировку. Теперь я бы сказала (повторяя сказанное на первых страницах книги), что живые силы реального Собственного Я толкают каждую лич­ность к самореализации.

Погоня за славой, напротив, возникает из потребности в актуализации идеального Собственного Я. Это различие фундаментальное, потому что все прочие проистекают уже из него. Поскольку самоидеализация — невро­тическое решение, и как таковое — компульсивна по своему характеру, то все влечения, которые являются ее результатом, тоже неизбежно компуль-сивны. Поскольку невротик, пока он вынужден держаться за свои иллюзии о себе, не в состоянии признать ограничения, погоня за славой уходит в неограниченное. Поскольку его основная цель — это достижение славы, его перестает интересовать процесс обучения, дела или продвижения шаг за шагом, фактически он склонен презирать подобное. Он не хочет взбираться на гору, он хочет сразу оказаться на вершине. Следовательно, он теряет представление о том, что означает эволюция или рост, даже пускаясь в рас­суждения о них. И наконец, поскольку сотворение идеального Собствен­ного Я возможно только за счет правды о себе, а его актуализация требует дальнейшего ее искажения, воображение с охотой приходит на помощь. Таким образом, в большей или меньшей степени, но он теряет на этом пути интерес к истине и умение отличать правду от неправды — и эта утрата, среди прочих, тоже ответственна за его трудности в различении между искренними чувствами, верованиями, стремлениями и их искусственными эквивалентами (бессознательными претензиями) в себе самом и в других. Ударение смещается с “быть” на “казаться”.

Дата добавления: 2015-09-03 | Просмотры: 568 | Нарушение авторских прав