АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология

Внутреннее( Я J

Галлюцинации представляют собой переживания, при которых наряду с реальными предметами и явления­ми человек воспринимает несуществу­ющие. Например, видит на столе кры­су и бросает в нее чем попало; слы­шит из-за стены угрозы в свой адрес; ощущает отвратительный вкус или за­пах. В деревнях, откуда далеко ехать до больницы, человека в алкогольном психозе нередко запирают в бане, где он три дня «гоняет чертей по углам веником».

Появление галлюцинаций не связано с деятельностью рецеп­торов и полностью зависит от болезненно измененного вообра­жения. Иногда они входят в картину хронических заболеваний, таких как шизофрения, но могут наблюдаться и при отравлении организма, в частности, токсическими веществами, а также в да­леко зашедших случаях алкоголизма и наркоманий. Галлюцина­ции похмельного периода блестяще описаны художниками слова:

А оно зеленое, пахучее, противное прыгало по комнате, ходило ходуном, Вдруг откуда ни возьмись пенье заунывное. Привиденье оказалось грубым мужиком.

Когда галлюцинаций слишком много, они могут полностью заслонить собой картину мира, лишал человека способности к какому-либо осмыслению действительности. Диагнозы «дели­рий» и «аменция», которые при этом ставят, означают рас-

стройство сознания и необходимость неотложных мер психиат­рической помощи.

Нарушение восприятия внутреннего мира, получившее назва­ние психического автоматизма, состоит в своеобразном ощуще­нии утраты собственной принадлежности переживаний. Мысли, чувства, побуждения кажутся вложенными со стороны, не своими. В обычной жизни человек не имеет аналогов таких расстройств, так что здесь можно ограничиться упоминанием о них.

Воспринятое ассимилируется мыслящим мозгом и становится участником внутренней работы нашего «Я» благодаря памяти. Что при этом происходит в центральной нервной системе, наукой пока не установлено, известно лишь — события жизни фиксируются запоминающими устройствами бодрствующею мозга полностью и непрерывно. Об этом свидетельствует факт воспоминания мельчайших подробностей давно забытого про­шлого при электрической стимуляции коры больших полуша­рий во время хирургических операций. В обыденной жизни человек скользит по поверхности океана информации, будучи не в состоянии усилием воли погрузиться в него на очень значительную глубину.

В начале жизненного пути, пока ум еще не успел развиться, запоминаются не столько события, а тем более слова, сколько действия. Активно работает память привычек, оставляющая твердые стереотипы поведения (попробуйте пройтись не своей походкой или изменить почерк). Информация передается на этом уровне преимущественно посредством настроения (память чувств). И лишь в дальнейшем, по мере развития навыков классификации и распознавания отдельных компонентов про­исходящего, появляется логическая и словесная память, позво­ляющая воспроизводить впечатления (память событий) и вос­станавливать цепь событий с помощью воображения, прибегая к помощи стереотипов формального знания.

Благодаря памяти человек узнает (опознает) и воспроизво­дит (вспоминает) впечатления от событий, происшедших во внешнем и внутреннем мире.

Обычные заблуждения связаны с искажением представлений о прошлом за счет работы воображения. Это и понятно, ведь события проходят безвозвратно, а след, оставшийся от них, постоянно идет в дело. Во-первых, очевидец до того, как будет обязан представить информацию, неоднократно выступает в этой роли перед многими людьми, пересказывая происшедшее. Есте-

ственио, он вольно или невольно, откликается на их ожидания, постепенно дополняя рассказ подробностями, подсказанными ^ Во-вторых, чем выше развитие человека, тем более

охотно пользуется он средствами логической связи для перево­да воспоминаний в долговременную форму, двигаясь от специ­фики случая к типичным признакам аналогичных событий того же вида, рода и класса. Такая дисциплина мышления может не только лишить образ оригинальности, но и подменить связь реальных событий логикой выученных закономерностей, кото­рые сформировали более или менее устойчивые шаблоны мышления.

Иллюзии воспоминаний нередко связаны с характером чело­века, его индивидуальностью, неспособной обуздать воображе­ние рассудком. Психика таких людей часто относится к исте­рическому складу с присущей ему постоянной экзальтацией, стремлением играть роли и непроизвольно становиться залож­ником собственной фантазии. Но иногда воображение предста­ет вне каких-либо определенных дефектов характера в форме, образно говоря, свободно плавающей лживости. Подобные люди, нередко в силу недостаточной критичности мышления, верят в свои выдумки, производя на окружающих впечатление неисправимых лгунов. Лица такого склада зачастую сами не могут отличить правду от вымысла, тогда как нормальный человек, если хочет или вынужден обманывать, ни на минуту не забывает, зачем он это делает. Старые авторы употребляли термин «патологические лгуны», усматривая признак аномаль­ности в абсолютной бесцельности лжи при стопроцентной вероятности разоблачения.

Весьма нередко иллюзии памяти встречаются при ослабле­нии психики старостью, сосудистыми заболевания мозга, его травмами, когда они тесно взаимосвязаны с забывчивостью, или, по словам видного русского психиатра С. С. Корсакова, «неспособностью воспоминания по собственному произволу». Речь идет главным образом о событиях текущего потока впе­чатлений и возникающих на их основе представлений. При этом свободный ход ассоциаций может быть даже активнее обычного и человек производит впечатление болтливого, озвучивая всплы­вающие переживания далекого прошлого. Люди с пораженным мозгом не утрачивают навыки воспоминаний (реминисценции) и стараются воспроизвести события, участниками которых они были недавно, по будучи не в силах восстановить факты, мобилизуют воображение для сохранения логичности своего изложения и адекватности поведения. Такие ложные воспоми-

нания «на пустом месте» получили название конфабуляции. Какое-то время они позволяют восполнять бреши, но затем сами исчезают из памяти и человек теряется в догадках, что он говорил по поводу событий, о которых забыл.

Иллюзии воображения относятся к весьма распространенным признакам психических заболеваний. Возникая под влиянием или в структуре расстройств мышления, они придают воспоми­наниям иные оценку и освещение. Больной начинает по-новому понимать происходившее с ним, «догадывается» об особом значении ранее опущенных вниманием деталей, иначе воспри­нимает значение событий, предает забвению многое из того, что было объективной реальностью. В психиатрии есть даже термин «бред воображения», меняющий ретроспекции в снеге патоло­гии мышления. Одним примером такого рода расстройств может служить повесть Н. В. Гоголя «Записки сумасшедшего», герой которой, мелкий чиновник, переосмысляет отношение к нему людей, обнаружив «несомненные» признаки того, что именно он является наследником испанского престола. Причем такого рода «открытия» совсем необязательно сопровождаются соответствующими притязаниями. Внешне, благодаря двойной ориентировке, человек сохраняет привычно ничтожный образ жизни, понимая «про себя» открывшееся ему значение прошло­го, и если у окружающих недостает проницательности распо­знать смысл его намеков, истинные мотивы неадекватного поведения могут так и остаться нераскрытыми.

Образно говоря, расстройства памяти можно аллегорически сравнить с отклонениями в жизни растения, где соки информа­ции и энергия воображения, как вода и солнечный свет, созда­ют живую ткань человеческого поведения. В роли корней вы­ступают устойчивые привычки, недоступные патологии. С их помощью даже люди с очень серьезными расстройствами пси­хики могут сохранять штампы и стереотипы присущих им манер, не выделяясь толпы нелепыми поступками. Ствол можно пред­ставить себе как память чувств, более гибкую, чем привычки, но все-таки достаточно устойчивую. Человек улавливает ин­формацию, передаваемую настроениями, и безошибочно узнает эмоционально знакомое, что позволяет ему вполне прилично ориентироваться в окружающем несмотря на неспособность разобраться в деталях и признаках событий. Структура памяти, как крона ветвей, удерживается привычкой к логике, расстав­ляющей представления о пережитом в соответствии с закономерностями жизненного опыта и традициями культуры.

Па этом уровне примитивность мышления, его некритичность, склонность оперировать образами, могут вызвать слабость закрепле­ния впечатлений но механизмам долговременной памяти. Одна­ко по-настоящему патология включается, когда листва феноме­нов кратковременной памяти в атмосфере сознания попадает под свежий ветер воображения. Оно включается в психическую жизнь по мере ослабления воли, организующей правильный поток информации, и тогда лживость, иллюзорные узнавания, нелепые выдумки, причудливые трактовки событий могут стать основой добросовестных заблуждений честных, но психически неполноценных людей.

Активнее всего психопатология вмешивается во внутренний мир человека, расстраивая мышление со свойственным ему по­нятийным представлением о предметах и явлениях окружающе­го мира. Недаром официальный язык законодательства прежде использовал такие термины, как «сумасшествие», «помешатель­ство», «безумие», да и современные кодексы делают акцент именно на способности понимать значение своих действий. Это правильно, ибо разум и рассудок лежат в основе цивилизации, вне которой, как известно, душевных болезней пока не обнару­жено.

Мышление возникает и развивается на базе практической деятельности. Процесс его развития состоит из трех этапов, соответственно которым выделяются виды.

Наглядно-действенное мышление наиболее отчетливо пред­ставлено у ребенка, который ищет выход из проблемной ситуации не внутренними, умственными усилиями, а физичес­кими действиями. Ощупывая предметы, играя ими, он посте­пенно составляет образы, из которых в последующем формиру­ются понятия. По мере взросления этот вид осмысления уступает место более совершенным способам познания мира, не требующим конкретно-чувственного манипулирования предме­тами, однако сам описанный способ остается в арсенале мыш­ления и может составлять основу как называемого «практичес­кого ума».

Наглядно-образное мышление позволяет уловить смысл и зна­чение предметов и отношений в целом. Оно манипулирует комплексами впечатлений, которые извлекает из памяти при совпадении какой-то стороны или качества воспринимаемого предмета с представлением о нем. Наглядно мыслящий человек не раскладывает по полочкам, не классифицирует свои наблю­дения, а удовлетворяется намеком на знакомые обстоятельства,

предоставляя воображению дорисовывать недостающие детали. Образное мышление постоянно требует чувственного подкреп­ления слов и понятий. Например, дети не любят анкет и опросников и предпочитают, чтобы вопросы и ответы принадлежали какому-нибудь персонажу, а они бы включались во взаимодей­ствие с ним.

Отвлеченное (теоретическое) мышление оценивается как показатель общей культуры и степени развития. Оно способно ассоциировать понятия одновременно и в плоскости чувствен­ных представлений соответственно взаимосвязи их носителей в природе, и в свете отчужденных от реальности законов науки и цивилизации. Обладая отвлеченным мышлением, человек без труда может разделить целое на части и ассоциировать их в новой комбинации, другими словами, на основе имеющегося знания создавать новое. Способность отвлечься от свойств и качеств предмета для выделения присущего им общего признака называется абстракцией, а мышление •- абстрактным.

Виды мышления развиваются в процессе обучения и совер­шенствуются по ходу преобразовательной деятельности, состав­ляя основу качеств ума. Глубина ума позволяет Ji3_Mjuorpq64ja^_ зия впечатлений выделять сущность событий, она подразумева­ет развитие аналитических способностей. Широта ума выража­ется в умении взглянуть на конкретное явление с общей точки зрения, определить его место в ряду аналогичных и подобных

"явлений. Гибкость ума дает возможность избегать шаблонов, отказаться от стереотипных подходов к решению проблем, менять манеру поведения в зависимости от обстоятельств. Критичность ума состоит в способности соотносить свои мысли с общими требованиями, видеть собственные ошибки и менять суждения в соответствии с накопленным опытом.

Качества ума в сочетании с инициативностью познающей воли, быстротой мыслительных процессов, активностью в по­исках нового, умением увидеть проблему и найти пути ее решения составляют основу интеллектуальных возможнос­тей человека. Интеллект суть способность применять знания на практике. Этим понятием обозначают адаптационные воз­можности быстро и целесообразно реагировать на новую ситуацию.

Лица с врожденной слабостью ума обладают своеобразной ментальностыо, она зависит от склада интеллекта.

Те, у кого преобладает наглядно-действенный вид мышле­ния, чаще всего бывают недостаточно критичны к своему пониманию окружающего, их ум страдает отсутствием гибкое-

ти. Основные понятия о содержании межличностных отноше­ний совпадают с представлениями о поощрении и наказании; затруднено предвидение последствий своих поступков; слабое развитие отвлеченного мышления не создает ясной перспекти­вы во времени. Действия таких людей отличаются простотой замысла и примитивностью исполнения. Им трудно прогнози­ровать поведение окружающих, поскольку для этого необходи­мо отвлечься от конкретных впечатлений жизни. Дети такого склада, как правило, обучаются в образовательных учреждениях для слаборазвитых учеников, нуждающихся в специальных педагогических подходах.

Невысокий уровень интеллекта в сочетании с наглядно-об­разным мышлением приводит к сильному влиянию фантазии на внутренний мир человека. Недостаточная глубина ума, конкретность понятий и подвижность ассоциаций порождают склонность принимать воображаемое за действительное. Таких людей часто называют пустыми фантазерами. Их мышление оперирует как воображение — образами, а результаты предпола­гаемой деятельности имеют форму ярких представлений. У них часто возникают иллюзии памяти с присущей для воображения агглютинацией (мифологическое «склеивание» разных явлений в одном образе) и гиперболизацией (суждение о предмете но отдельной черте, которой придается неадекватно большое зна­чение). Историки давно обратили внимание, что искренние сторонники самозванцев, в отличие от корыстных последовате­лей, заблуждаются не оттого, что не в состоянии отличить царя от мужика, а потому, что сложившийся у них образ удовлетво­ряется двумя-тремя деталями, тогда как остальное попросту выпадает из поля зрения,

Существует и вариант сочетания низкого интеллекта с от­влеченным мышлением, которое известный русский психолог А. Ф. Лазурский называл резонерским. Для личности с таким складом ума характерна склонность постоянно рассуждать о мо­тивах своего и чужого поведения, но «не обладая необходимым развитием мышления, эти люди медленно и туго соображают и недостаточно осмысливают, из-за чего лишены возможности самостоятельно относиться к явлениям окружающей жизни, по-своему их передумывать и истолковывать. В интеллигент­ном обществе такие неумные резонеры бывают обыкновенно оценены по достоинству, в среде же невежественной, малокуль­турной они нередко слывут за умных людей, в особенности, если общественное положение возвышает их над другими». Подобная глупость не попадает в число объектов судебной

/

психиатрии, но в общей палитре вариантов интеллектуальной недостаточности занимает вполне определенное место.

Утрата ума или деменция имеет свои закономерности дегра­дации интеллекта. Она наступает в результате мозговых де­струкции па почве старости, склероза, травм, опухоли мозга, сифилиса, алкоголизма и др. Для нее характерен регресс к простым способам осмысления реальности. Человеку становится все труднее абстрагироваться от конкретных впечатлений, дви­жение мысли в форме понятий вызывает утомление, и он соскальзывает к более примитивным видам наглядно-образного и наглядно-Действенного мышления. Внешне перестановка ак­центов поначалу кажется легкомыслием или признаком астенического истощения. Ухудшение состояния продолжает примитивизировать кругозор. Широта мышления исчезает; человек перестает распознавать в явлениях жизни тонкие грани; эстети­ческие, нравственные черты пропадают из поля зрения, остав­ляя лишь утилитарный каркас события.

Образно говоря, впадая в детство, больной идет обратной дорогой интеллектуального развития. Сначала он проходит стадию подростковой порывистости, импульсивности ассоциа­ций, когда логика отходит на второй план, а ведущей силой в расстановке представлений является эмотивность. Затем пре­вращается в односторонне мыслящего отрока с присущей этому возрасту некритичной узостью ума. И далее, если процесс будет продолжаться, вплоть до утраты способности распознавать истинное назначение предметов и отношений. Например, слабо­умные старики, занимающиеся развратными действиями в от­ношении малолетних, нередко бывают не в состоянии отде­лить половую привлекательность объекта от представления о ребенке с вытекающими из него обязанностями взрослою человека (видят женщину, не замечая ребенка). Дальнейшее «запустевание» интеллекта может оставить человеку лишь память привычек, сохраняющих стереотипы самого примитив­ного поведения.

Клинический путь деменции может быть очень коротким (от примитивного интеллекта быстрыми темпами до глубокого слабоумия) под влиянием тяжелой болезни или довольно длинным (с вершин мощного интеллекта) под воздействием медленно текущей патологии. В последнем случае человек долго сохраняет социальную активность и бывает в состоянии влиять на ход событий в зависимости от своего общественного статуса. Тягостным свидетельством разрушения одного из ве­личайших литературных интеллектов является история болезни

•of

Г. Мопассана, заканчивающаяся словами «господин Мопассан превратился в животное».

Расстройства ассоциативного процесса возникают в двух вариантах: изменение скорости мыслительного процесса и связ­ность потока представлений.

В обыденной жизни темп течения ассоциаций задан от рождения и не подчиняется усилию воли. Человек не может заставить себя мыслить быстрее или медленнее, не изменив внутренней среды организма, например приемом алкоголя. В остальном же максимум, на что он способен, это сконцентри­ровать внимание и не отвлекаться от поставленной задачи.

В психопатологии изменение темпа ассоциаций встречается в связи с_ болезненными процессами в сфере эмоций. Так, человек, находящийся в подавленном состоянии духа, медленно переходит от одной мысли к другой. Его ассоциации группиру­ются вокруг доминирующей идеи, например виновности перед своими близкими. Попытки вовлечь больного в занятия или общение с присущим ему как личности темном психических процессов вызывают лишь раздражение, растерянность и усиле­ние депрессии.

При болезнях, которым свойственна эмоциональная экзаль­тация, темп течения ассоциаций увеличивается. Прежние туго­думы или ничем не примечательные в интеллектуальном отно­шении люди испытывают наплыв мыслей, оказываются способ­ными на быстрые отвлечения, отдаленные абстракции, нередко удивляя окружающих своим порывом к возвышенным целям. Однако но прошествии некоторого времени продуктивный период возбуждения мысли заканчивается и уступает место болезненной «скачке идей». Ассоциации, не выдерживая ско­рости течения, рвутся на куски и фрагменты умозаключений. Логика сменяется хаотичным скоплением представлений, несу­щимся в потоке сознания. Речь превращается в набор бессвяз­ных фраз.

Связность ассоциаций при сохранении нормального для человека темпа их течения в обычной жизни зависит от дисциплины мышления! Дети никогда не говорят связно, если их специально не обучать этому, да и в более зрелом возрасте «рассеянно мыслящих» людей гораздо больше, чем способных логично и последовательно развивать свои идеи.

Л. Ф. Кони предупреждал своих коллег о необходимости большого терпения и самообладания, а в какой-то мере навыка и искусства направлять показания свидетеля, не смущая его при этом и не теряя главной мысли. «Мысль никогда нe дви

87жется по прямой дороге, а заходит в тупики и закоулки, цеп­ляясь за второстепенные данные, иногда вовсе не имеющие от­ношения к предмету, на который первоначально было направ­лено внимание».

Как признак болезни расстройство связности ассоциации дает о себе знать разрывом связей между фрагментами мышле­ния, «внутри себя», казалось бы, логичными. Объяснить это явлеиие с помощью литературной речи весьма затруднительно, поэтому мы приводим в качестве иллюстрации отрывок из письма больной лечащему врачу.

«Я болею с 16 августа 1966г., это везде, всегда, при приеме таблеток и без приема. Мне нисколько не трудно было перевести стрелки будильника под подушкой и пожить одной. Я даже в туалет среди ночи сходила, когда жила в общежитии, но так стукнула потом дверью, что сразу появились голоса в коридоре (вахтер пошла, ругаясь, в глубь коридора, и голосов не стало). У меня в то время внешней информации в общежитии не было. Ощущения у меня всегда разные, не все время. Хотя я всегда спокойна, пока у меня в жизни не будет все чисто: стены, бумага, чистое голубое небо, чистые облака. Зрение, как вы меня проверяли, 1 на оба глаза. Я вижу ясно последнюю строку. Я лаборант. Я гипнозов не выдумывала. Я палец о палец не колону, чтобы мне отчитываться и уйти самой. Здоровье мне дороже, чем придуманный гипноз. Да и шпионов я в Трошине и Алмазове не вижу. Они не шпионы, как о них думают другие. Пусть лечат больных...»

И так далее на протяжении 12 страниц убористого текста. Но даже из приведенного отрывка видно, как мысль, начав развиваться, соскальзывает на другую ассоциацию, а больная продолжает рассуждать, не замечая ошибки, что делает текст в целом совершенно бессвязным. Этот феномен получил в пси­хопатологии название «разорванность мышления».

Психопатология заблуждений — самый важный раздел из расстройств мышления. На этой почве возникает большинство конфликтов между больными людьми и обществом. И хотя пребывать в заблуждении — естественное состояние человека, тем не менее есть границы, за которыми индивидуальное своеобразие суждений, присущее личности, сменяется болез­ненным способом установления ассоциаций.

Крайние формы некритичности мышления с узкой ориента­цией на доминирующую идею ведут к своеобразной деформа­ции ассоциативного процесса. Все, что относится к сверхценной идее, начинает ассоциироваться с преимущественным использо ванием образного мышления, когда сознание поворачивает любые события, имеющие к ней (идее) отношение, только

подтверждающей стороной. Вокруг нее возникает своеобразная ассоциативная ниша, внутри которой действуют примитивные способы мышления со свойственными им качествами: отрицанием_ возможности случайных совпадений (жесткий детерми­низм); тенденцией оперировать цельными образами, возникаю­щими сразу но отдельной черте (магичность); склонностью подменять практический анализ верой (мифологичность); чрез­вычайной устойчивостью предрассудков (ригидность). В ос­тальном образованный и хорошо воспитанный человек сохраня­ет логичность поступков, широту ума, его гибкость и критич­ность, что создает у окружающих, не соприкасающихся с его сверхценной идеей, иллюзию полной психической адекватнос­ти. И лишь близкие люди или врачи в состоянии оценить всю глубину этого частичного поражения мышления.

Типичным примером сверхценных идей служит ревность, когда речь идет не об элементарной подозрительности, а об изменениях способа.понимания своей роли в супружеских ⁰™2H!*L4^HJ^X- "Будучи с любой другой стороны вполне адаптиро­ванным человеком, ревнивец очень своеобразно переживает спою проблему. Обычно партнер, на которого направлены подозрения, пытается объяснить окружающим, как глубоко регрессировало мышление его супруга, рассказывая, что вооб­ражение у последнего явно оттесняет реальность; что достаточ­но малейшего повода, чтобы запустить весь стереотип ревниво­го поведения; что сгладить конфликт можно только методом отвлечения внимания; что человек активно ищет повода попереживать на этой почве, не пытаясь сопоставить реальные факты, а напротив, отгораживаясь от них, испытывая после эксцесса какое-то странное удовлетворение. Однако встре­тить сочувствие и понимание почти никогда не удается, на­столько описанный портрет не соответствует оригиналу, кото­рый окружающие видят перед собой на работе, в дружеском общении и т. п.

Впрочем, справедливости ради необходимо заметить, что и сами объекты ревности склонны относиться к психическим особенностям своего супруга как к чему-то временному, слу­чайному. Негласное психиатрическое правило свидетельству­ет, что жены ревнивцев никогда не слушают здравых советов. И в чем-то они правы, так как ревность в ее сверхценном ва-рианте действительно не затрагивает фундамента души. Она -сугубо конкретное переживание, которое при исчезновении объекта ревности из поля зрения не доминирует в воспомина­ниях и довольно быстро забывается.

I

· Можно вас на минуту?

· Пожалуйста.

· Посмотрите мне на спину, там ничего такого нет?

· А в чем дело?

- Все оглядываются, смеются за спиной, поначалу думал - навер­
но, что-то на пиджаке, а теперь замечаю, вроде сговариваются между
собой.

· Давно приехали с Севера?

· Вчера, но неделю не мог выехать, билетов не было.

· Пили?

· Естественно.

· Давно не спите?

· Третью ночь, хоть глаз выколи.

· Пойдемте, я вас провожу туда, где вас хорошенько осмотрят
и все объяснят толково (станция «скорой помощи» была в двух квар­
талах).

Иногда бредовые переживания определяют весь стиль пове- -дения и, можно сказать, лежат на поверхности. Они, особенно в сопровождении страха, бывают заметны при простом умении вслушиваться в слова человека и вдумываться в его намерения. Таковы бред преследования, когда больному кажется, будто все сговорились и готовятся расправится с ним, о чем «свидетель­ствуют», например, сигналы автомобильных клаксонов, звонки телефонного аппарата, доносящиеся из соседней квартиры, и т. п. Бред физического воздействия нередко может служить живой иллюстрацией специфики болезненного умозаключения, которое, как известно, не требует ни подтверждения, ни обоснования.

Старушка приходит жаловаться на своих соседей по коммунальной квартире, которые хотят ее извести, чему она находит множество доказательств, в частности, замечает, что вкус ее чая изменился и стал жгучим. У загруженного делами следователя может не хватить внима­ния или терпения выслушать заявительницу до конца, и его фантазия добавит недостающие детали, как если бы он сам был на месте злоумышленников. Он сделает много профессионально ошибочных дей­ствий, пока не догадается задать элементарный вопрос: что будет, если заменить воду в чайнике? И может получить обескураживающий ответ, что толку в этом нет, так как вода из крана течет уже «отрав­ленная».

Такие варианты бредового мышления, вплетающие действи­тельность в болезненные ассоциации, получили название пара­ноидных.

В ином варианте бред существует как бы параллельно действительности, когда воображение создает автономно суще-

ствующий внутренний мир, не меняющий реального поведения столь откровенно. Больной считает себя историческим лицом, носителем потусторонней воли, мессией, lib болезненные ассо­циации, возникнувшие в воображении, туда же и возвращаются, не сцепляясь с уровнем повседневных впечатлений. Разве что иногда, при обострении состояния или профессионально гра­мотно построенной беседе проблески болезненных пережива­ний ясно обозначают истинный характер целеполагающих ассо­циаций.

Для иллюстрации сказанного возьмем пример из области искусства, где художественный образ точно соответствует кли­нической картине. Речь идет о фильме «Цареубийца», главный герой которого, пациент психиатрической больницы, считает себя Я. Юровским, исполнителем расстрела семьи Романовых. Диалог врача с пациентом выглядит примерно так.

· Как самочувствие?
Спасибо, все нормально.

· Как прикажете к вам обращаться?

· Ну что вы, доктор, на самом деле. У меня уже давным-давно
никаких неправильных мыслей нет. Вы лучше обратите внимание на
новою врача (тот решил для провокации назвать себя Николаем II).
Вот у него, мне кажется, не все в порядке с психикой.

· И никто к вам не является больше?

— Никто.

· Может быть, хотите в другую больницу, где режим помягче, да
и выписаться больше перспектив?

· Нет, спасибо, я здесь привык за двадцать лет. Все нормально.

· Ну, идите.

— Только имейте в виду, доктор, девочку мы не трогали.

(Согласно бредовой версии, около расположения конвойпой части, охранявшей царскую семью, потерялась тринадцатилетняя девочка, ходившая мимо в церковь. Факт исторически не подтвержден.)

Такой вариант бреда, инкапсулированного в воображении, получил название парафренного. Нередко больные с этой патологией бывают вполне адаптированны в условиях психиат­рической больницы, дома инвалидов и даже в своеобразной атмосфере отношений мест лишения свободы - везде, где для собственной инициативы нет почти никакого пространства, а круг повседневных обязанностей прост и не допускает отклонений. У неподготовленных людей может возникнуть иллюзия выздо­ровления, однако стоит выписать такого пациента, как, очутив­шись без внешнего контроля в равнодушной социальной среде, он тотчас дезадаптируется и вскоре оказывается в обществе

Чем примитивнее структура личности и менее развит интел­лект, тем больше риск распространения сверхценной идеи на характер в целом: она становится стержнем переживании и способна определять стиль поведения. Такая генерализация идеи влечет за собой достаточно заметные нарушения средовой адаптации в широком диапазоне.

По терминологии старых авторов, лица, готовые перестроить всю свою жизнь в стремлении к борьбе за справедливость как они ее понимают, заваливающие инстанции многочисленными жалобами на незначительные упущения, готовые до конца сражаться за исход множества мелких дел, к которым они стараются быть причастны, получили название «сутяги» или «кверулянты».

Лица, фанатично преданные стремлению найти решение проблем науки, техники, искусства или политики (порою самым примитивным образом), имеющие совершенно недоста­точное образование и не способные с помощью природного интеллекта продвинуться дальше азбучных истин, вынуждают своей активностью говорить о сверхценных идеях изобретатель­ства или реформаторства.

В некоторых случаях неудержимое стремление человека доказать наличие у него болезни, не имеющей места на самом деле, превращает его в пациента многочисленных больниц и по­сетителя множества лабораторий, а то и вовсе делает инвали­дом, когда эта ипохондрическая идея начинает соответствовать термину «сверхценная».

Перечисленные случаи располагаются на границе психоло­гии и психопатологии в зависимости от степени реальной дезадаптации и критичности ума, однако в любом случае они не дают повода и не являются достаточным основанием для социальных ограничений и применения мощных лекарствен­ных средств психиатрической терапии, не говоря уже о шоко­вых методах лечения, которые показаны при душевных заболе­ваниях.

Бредовые идеи представляют собой не крайние варианты обычного ассоциативного процесса, а качественно новые спосо­бы существования мысли, при которых энергичное психиатри­ческое вмешательство не только уместно, но и совершенно необходимо. Однако распознать бред, отличить его от заблуж­дений другого рода, когда слова и мысли внешне почти не отличаются, задача не из легких, особенно в случаях, требую­щих решения вопроса о недобровольном оказании психиатри­ческой помощи,

В своем типичном варианте бред —это наитие, откровение, догадка, возникающие вне связи с предшествующим опытом личности и реальной социальной ситуацией. Лежащие в его основе ассоциации возникают в мозгу в результате биохимичес­ких изменений, соединяющих представления (как сферы, зоны или очаги нервного возбуждения) таким способом, который зависит от появления химически активных веществ в ненадле­жащем месте. Можно предположить, что продукты болезненно измененного синтеза и распада белковых тел, поддерживающих энергию мозга (адреналин, ацетилхолин, серотонин), образно говоря, засоряют каналы естественной циркуляции информаци­онных процессов.

Человек более или менее неожиданно для себя обнаружива­ет, что является объектом слежки, сговора о нанесении ему ущерба, повышенного внимания в связи с высоким происхож­дением, гипнотического воздействия и т. д. Чаще всего такому «прояснению» в мыслях предшествует период предбредового настроения, когда больной начинает ощущать очень своеобраз­ное чувство потери нейтральности социального фона, с одной стороны, и своеобразной открытости своего внутреннего мира для окружающих — с другой. События, обычно скользящие мимо внимания, наполняются скрытым, но угрожающим смыслом. Личность реагирует поначалу вполне естественно, т. е. пытает-ся найти тревоге сколько-нибудь рациональное обоснование. Какое-то время здоровое и болезненное начала находятся в равновесии. Это может создать у неискушенного человека иллюзию, что бредовое заблуждение — просто реакция на тре­вогу. На самом деле, вникнув в обстоятельства и оценив ход мысли, нетрудно заметить, что к своему бредовому убеждению человек приходит не путем логических операций, а просто период сомнений внезапно заканчивается неким «откровени­ем», после которого все становится для больного «на свои места». Произошла, говоря языком психиатрической термино­логии, «кристаллизация бреда».

Переход ощущения недоброжелательного внимания в бред можно проиллюстрировать незамысловатым случаем из прак­тики.

Лето. Жара, народу на улице немного. Навстречу психиатру (в данном случае — обычному прохожему) движется мужчина средних лет, одетый не по сезону в темный теплый костюм, выдающий в нем приезжего из более холодных краев. Встречая внимательный и добро­желательно-уверенный взгляд врача, мужчина устремляется к нему с выражением беспокойства на лице.

социально запущенных элементов, ведущих примитивный образ жизни, а то и вовсе становится жертвой уличной стихии.

Описанные варианты бредовых изменений мышления, когда личность существует в двух ипостасях, обычно не вызывают проблем и затруднений с юридической точки зрения. Совер­шенно ясно, что человек с «расколотым» «Я» не может рас­сматриваться как субъект проявления свободной воли, даже если его рациональное начало позволяет ориентироваться в оо-становке более или менее целесообразно.

Третий вариант переживаний, получивший название паранояльного бреда, в корне отличается от первых двух, так что появление этого термина в медицинских документах, использу­емых судом в качестве доказательств и аргументов по делу, должно настораживать юриста. Здесь он не может однозначно положиться на врачебное заключение и обязан позаботиться о собственном мнении по существу вопроса.

В данном случае речь идет не о иной роли в окружающем мире, а об.одностороннем заострении мотивообразования, рез­ком сужении критичности мышления, когда сами по себе отдельные мыслительные операции не нарушены, но оконча­тельные выводы оказываются неадекватными как обстановке жизни, так и собственным интересам человека. Образно говоря, патология смещается в личностные структуры, не раскалывая, а переориентируя «Я». При этом, как указывают А. А. Портнов и Д. Д. Федотов, авторы популярного отечественного учебника по психиатрии, больной не фигурирует в своих переживаниях в качестве страдающей стороны, он убежден в собственном превосходстве, энергичен и настойчив в реализации своих идей. Его отличает крайняя застойность (ригидность) мышления, зацикленного на довольно узком круге идей. Это напоминает сверхценное мотивообразование, но с одной дополнительной чертой, вынуждающей психиатров классифицировать данное явление в ряду психопатологических феноменов. Речь идет о присоединении к основополагающим идеям, например изо­бретения, мыслей о преследовании, ущербе, т.е. переживаний из круга параноидных. Человек начинает «замечать», что его окружают враги, недоброжелатели, завистники, желающие вос­пользоваться плодами его «открытий»; их намерения оценива­ются все более тревожно и из «преследователя» он превраща­ется в «преследуемого».

Такова классическая схема превращения индивидуальных особенностей мышления в симптом заболевания. Однако пси­хиатров зачастую привлекают и на более ранних стадиях (до

параноидной перестройки мироощущения) к обоснованию мер по преимуществу профилактического характера. Здесь нужно быть предельно осторожным.

Корифеи прошлого, описывая паранояльные расстройства мышления, по привычке пользовались литературным языком образных сравнений, не стесняясь в выражениях для описания еще расплывчатых представлений. В частности, по их словам, особенностью такого рода психического заболевания бывает, при сохранении формальной логики, потеря «смысла» индивидуаль­ного бытия, утрата человеком социально приемлемых и лично рациональных «целей» психической активности. В XIX в. эти формулировки не вызывали особого резонанса, но дальнейшая жизнь таких категорий, как «смысл» и «цель» в психиатричес­кой лексике привела к результатам, сомнительным с любой точки зрения.

Во-первых, в официальной практике закрепились такие по­нятия, как бред реформаторства (стремление пересмотреть осно­вополагающие идеи существующей государственности); изобре­тательства (пробивающего дорогу банальным мыслям); сутяж-ничестна (как форма борьбы с бюрократизмом). Естественно, что за терминами последовали и вполне определенные обязан­ности психиатрической службы по обеспечению нормальной работы государственных служащих, не имеющие к медицине ни малейшего отношения.

Во-вторых, врачи, взявшие на себя обязанности влиять на личность до того, как появились основания к фармакологичес­кому вмешательству, невольно переняли установки пенитенци­арной системы.

В-третьих, неуместное вмешательство в мир частной жизни человека (пусть даже не совсем гармоничной, но не потерявшей внутреннего единства) методами психиатрического ограничения социальных перспектив стоило жизни многим врачам, в том числе выдающимся представителям своей профессии.

Суммируя впечатления о способности человека понимать зна­чение своих действий, юристу следует ориентироваться на некую грань между отражением и воображением и в случаях, когда становится очевидным, что восприятие, ассоциации и умозаклю­чения перестали нуждаться в подтверждении практикой и су­ществуют не оглядываясь па реакцию социума, предположение о вероятности заболевания вполне уместно.

2. Мотивация деятельности

«Лишь постольку, поскольку я проявляю себя... я вступаю в сферу, подвластную законодателю,— писал К. Маркс в одной из своих ранних работ, помимо своих действий я совершенно не существую для закона, совершенно не являюсь его объек­том». До последнего времени эта фраза звучала в отечественной юридической литературе как аксиома и исчерпывала обязаннос­ти правоохранительных органов относительно мотивов несосто­явшегося поступка. Однако Закон о психиатрической помощи и гарантиях нрав граждан при ее оказании существенно расши­рил границы вмешательства суда в частную жизнь человека, обязав санкционировать недобровольное психиатрическое воз­действие до наступления фактических последствий заболева­ния. Тем самым юридической мысли помимо реакций на деяния приписано углубиться в мотивы его формирований

Начало волевого акта можно представить себе как ощущение недовольства настоящим состоянием, внутреннего дискомфорта, которое на языке психологии обозначают термином arousal -пробуждение, а в литературе оно отражено прекрасной метафо­рой А. С. Пушкина: «когда б не смутное томленье чего-то жаж­дущей души».

Осознание влечения, его «опредмечивание» формирует же­лание. Работа воображения превращает желание в намерение, которое может навсегда остаться в области фантазий, не получив реального воплощения, однако уже подразумевает постановку цели и направление мышления в его логической форме к оценке вероятности осуществления.

Дальнейшее усиление волевого потенциала ведет к форми­рованию решения. Эта стадия протекает в борьбе между не­сколькими намерениями (борьбе мотивов). Источники чувств, поддерживающих стремления, относятся к нравственным ориентациям личности. В столкновении стремлений жить реально и жить достойно и состоят, по сути, мотивообразующие силы, определяющие выбор линии поведения.

Ясное представление цели и понимание средств, ведущих к ее достижению, облегчает принятие решения. Одновременное присутствие взаимоисключающих намерений затягивает стадию борьбы мотивов и лишает уверенности в необходимости дейст­вовать вообще. Воплощение стремления в действие требует усилия воли, направленного на преодоление внешних и внут­ренних препятствий.

Слабовольному человеку свойственны недостаточная актив­ность влечений, незавершенность намерений, колебания в вы-

боре мотивов и пассивное отношение к затруднениям, возника­ющим на пути исполнения решений. Быстрый переход к действию без учета его целесообразности называется импуль­сивностью, иногда — упрямством. Когда внешние обстоятельст­ва имеют слишком большое влияние на выбор мотива и могут изменить решение по ходу его реализации, говорят о повышен­ной внушаемости. Ведущим волевым навыком личности явля­ется дисциплина, т.е. способность подчинять свои стремления интересам общества и руководствоваться в выборе решений соображениями долга.

Психопатология может вмешиваться в реализацию волевого процесса в разных стадиях. В частности, она иногда дает о себе знать общим снижением волевого потенциала или апатичностью.

Внешне напоминающая лень, недостаточность энергетическо­го потенциала воспринимается окружающими, как правило, настороженно. Им кажется, что на человека можно повлиять принуждением, страхом или соблазном, но когда все усилия «подхлестнуть» вялую волю только увеличивают стремление больного избежать активности любой ценой, настороженность сменяется разочарованием, не лишенным оттенка враждебнос­ти. Вместе с тем больные, не способные к потенциальной активности несмотря на сохранность психического отражения, воображения и сознания, заслуживают сочувствия не меньше других. Будучи предоставлены сами себе, они неизбежно опус­каются в социальном, материальном и гигиеническом отноше­ниях.

Образ жизни таких людей отличается от существования деградированных лиц, впавших в социальный паразитизм. Им не свойственны ленивая тупость чувств, жадность до удоволь­ствий, сочетание праздности и корысти, мстительность. Неред­ко на фоне товарищей по социальному приюту или приемнику-распределителю их грамотная речь, сложность умозаключений и чувство собственного достоинства явно контрастируют с внеш­ним обликом. Недаром в свое время известный отечественный психиатр П. Ф. Малкин заметил в одном из своих клинических разборов подобного случая: «Шизофреники — благородные люди» (речь шла именно об этом заболевании).

Гораздо более сложными выглядят переживания и поступки человека, психический недостаток которого состоит в одно­стороннем заострении влечений, неприемлемых личностью-извращенных влечений, когда стремления явно противоречат нравственным установкам личности. Например, честный чело­век мучается желанием украсть ненужные ему, по сути, вещи

(клептомания); нормально воспитанный член приличной семьи время от времени испытывает страсть к бесцельному бродяж­ничеству (дромомания); добродушный по натуре субъект одер­жим стремлением к поджогам (пиромания); респектабельный гражданин, рискуя репутацией, не может удержаться от жела­ния обнажить свои половые органы в присутствии женщин (эксгибиционизм); мало примечательного обывателя одолевает влечение мучить людей (садизм).

По своему содержанию перечисленные побуждения не бо­лезненны. Более того, факты отклоняющегося поведения, счи­тавшиеся раньше безусловными признаками аномалии (гомо­сексуализм, половое влечение к детям), получили неожиданный импульс к легализации в искусстве. Так что дело не в откло­нении от общепринятых норм поведения. Речь должна идти об отношении человека к собственному влечению. Оно пережива­ется личностью как нечто нежелательное, враждебное, но со­блазнительное, несмотря на возмущение разума и сердца. Лич­ность пытается вытеснить из воображения чуждые ей намере­ния сознательным усилием воли, но наталкивается на сопро­тивление. Возникает изматывающая силы борьба мотивов, на которую уходит все больше энергии, и в какой-то момент соблазн перевешивает страх и стыд.

Когда сопротивление личности преодолено и человек в по­исках покоя идет на уступку извращению, возникает очень опасная ситуация. Нарушение норм (хорошо, если не закона) совершается человеком, не вызывающим подозрений, ибо никто не рискует делиться своими проблемами, если они самому про­тивны. На откровенность можно рассчитывать позднее, когда человеку придется примириться со своим новым статусом, нравственными ориентациями и найти для себя когнитивное оправдание. Деградация личности в таких случаях неизбежна. Раскаяние подобных людей всегда убедительно смотрится, но оставляет серьезные сомнения относительно его искренности.

Психология, а в известной мере и психопатология, знает и иного рода состояния, когда влечение, не противоречащее лич­ности, направлено на неприемлемые объекты. Обычный пример -вдруг всплывающий позыв прыгнуть с балкона у человека, вышедшего подышать свежим воздухом. Для появления такого влечения бывает достаточно сильного утомления и душевного перенапряжения. Гораздо реже встречается влечение к объектам, вызывающим в нормальном состоянии отвращение. И. II. Павлов объяснял такие контрасты парадоксальной реакцией нервной системы, истощенной или истощаемой по своему складу. Сти-

мул вместо возбуждения вызывает торможение и наоборот. В разделе, посвященном психопатиям, мы осветим этот вопрос более подробно.

В отличие от влечений, покушающихся на мотивы поведе­ния, навязчивости только раздражают человека. Они всплыва­ют _в сознании. помимо желания в самый неподходящий момент и вмешиваются в естественный ход психической жизни, как правило, некстати. Для их вытеснения приходится отвлекать внимание, не получая при этом никакого удовольствия. Ну что может быть хорошего, если человека преследует опасение брыз­нуть слюной в собеседника; если ощущение, что рукав запачкан пылью, требует немедленно почистить костюм, хотя это абсо­лютно неприлично в данной ситуации; если суеверная боязнь наступить на стык между каменными плитами при подходе к де­ловому дому лишает походку естественности, а настроение — уверенности? Вариантов такого рода переживаний, связанных с настоятельной потребностью делать абсолютно ненужные вещи, великое множество. Часто мы относимся к ним как к суевери­ям, заслуживающим разве что насмешливого снисхождения. Но иногда с ними приходится считаться всерьез.

Речь идет о состояниях, когда навязчивости стали привычка­ми, которые человек не может нарушить без страха. Заложен­ная в их основу тревога представляет собой осколок пережито­го, но не осмысленного поражения, впечатления от которого погрузились в подсознание на недосягаемую для самоанализа глубину. Оттуда они побуждают человека избегать ситуаций, «запускающих» привычное беспокойство, а в случае, когда такая ситуация возникла волей обстоятельств, стремиться прочь, забывая порой о здравом смысле и элементарных приличиях.

Сами по себе мотивы, продиктованные навязчивостями, редко попадают в поле зрения юриста, так как доставляют страдания самим носителям патологии, не создавая предмета отношений, нуждающихся в правовом регулировании, тем не менее как вероятный источник недостаточно обоснованных поступков их не следует упускать из вида.

Реализация внутренних импульсов к действию вне личности относится к патологии психотического ранга: психомоторному возбуждению и ступору (обездвиживанию).

При возбуждении человека трудно удержать на месте, если ему дать свободу действий, его поступки будут выглядеть хаотически (выкрики отдельных фраз, нанесение ударов окру­жающим, травмирование самого себя, попытки бежать и т. п.). Такая активность не вызывает у окружающих сомнений в ее

болезненном происхождении и необходимости применения мер неотложной психиатрической помощи.

Ступор — застывание в однообразной позе - препятствует лю­бой целенаправленной деятельности. Больно!! часами и днями лежит или сидит, не испытывая потребности изменить позу. Он принимает пищу с посторонней помощью, что иногда требует усилия со стороны персонала больницы, но если его оставить в покое — может умереть от голода. Например, когда ступор принимается за апатию или упрямство, а больною не находят нужным показать психиатру, проходят недели, пока истощение не станет катастрофическим и у окружающих не возникнет предположение, что отказ от пищи может быть признаком психического заболевания. Такие больные безусловно нуждают­ся в психиатрическом лечении в недобровольном порядке с ис­пользованием лечебных приемов, допускающих применение медицинского насилия.

Эти два психотических варианта расстройства воли заканчи­вают обзор патологии, проистекающей из внутренних побужде­ний, когда состояние центральной нервной системы, фенотипи-ческие особенности индивидуального склада или душевное за­болевание являются источниками импульса к влечению или дей­ствию. Однако в общей характеристике воли есть еще и такая черта, как независимость волеизъявления от внешних обстоя­тельств.

Излишняя зависимость от среды обитания, склонность чер­пать мотивы поведения из обстоятельств, неуверенность в соб­ственных устремлениях получили название внушаемость. С этим феноменом юристу приходится сталкиваться довольно часто, так что остановимся на нем подробнее.

Прежде всего речь идет о пассивной готовности следовать социально отрицательным примерам лиц, отличающихся сла­бостью интеллекта: недостаточно развитых, слабоумных от рождения, дементных. И это понятно, так как осознанная воля реализуется в осмысленной ситуации. Недаром человек ин­стинктивно старается держаться когнитивно освоенного про­странства. Он избегает нового, как только содержание свежей информации выходит за приемлемые пределы, а изменившиеся условия жизни угрожают удалить его от освоенных стереотипов поведения и сложившихся отношений на опасную дистанцию.

Больным людям, умственные возможности которых недораз­виты или разрушены, приходится довольствоваться очень ма­леньким пространством когнитивно доступного. Их привычные стереотипы поведения замкнуты в узком кругу межличностных

отношений, где индивидуальные различия распознаются по очень несложным показателям. Внутри этой среды, если под­строиться к ее языку, содержанию представлений и характеру ассоциаций, можно наладить вполне конструктивные отношения. Так и бывает, когда социальная среда состоит из одинаково примитивных лиц. Например, непосвященный человек, зайдя во вспомогательную школу для умственно отсталых детей, видит отличия от обычных учеников разве что в лучшую сторону, так как на переменах нет привычного гвалта, пока не убедится, каким трудом дается учащимся самая простая задача, с которой обычные дети справляются за несколько секунд.

К сожалению (для психиатров), став взрослыми, умственно ослабленные люди вынуждены жить в обычной социальной среде, которая относится к ним без должного снисхождения. Особенно же драматична их судьба, когда они против воли ока­зываются вообще без какой-либо поддержки в совершенно не­знакомой ситуации. Например, будучи призваны в армию или помещены в места лишения свободы. Чувство растерянности от обыденнейших требований быстро переводит их мышление на магические способы понимания действительности. Человек по­падает в сильную зависимость от конкретных людей, владею­щих ситуацией, и ему остается лишь надеяться, что эта зависи­мость будет хоть в чем-то благожелательной. Чаще всего ему обеспечено положение помыкаемого с изрядной долей издева­тельств. Стоит взглянуть в глаза олигофрену, осужденному на второй срок лишения свободы, чтобы понять, какие мучения этот приговор добавляет к номинальному наказанию.

Внушаемость интеллектуально развитого человека бывает, как правило, частичной и связана с обостренным воображением в рамках психологии комплексно значимого переживания. Имен­но там гнездятся рудиментарные ассоциации, подверженные мистическому и магическому воздействию предрассудков.

Внушаемость может быть целенаправленно усилена метода­ми воздействия, ориентированными на подсознание, типичным примером которых является гипноз. По своей физиологии это фазовое состояние центральной нервной системы, при котором возможность воспринимать окружающее частично сохраняется, но способность самостоятельно действовать либо исключается, либо резко ограничивается. Эффект внушения в состоянии гипнотического сна известен прежде всего по данным врачеб­ных наблюдений, ибо до последних лет требовалось професси­ональное лицензирование на право заниматься такого рода практикой. Гипноз считался лечебной процедурой, по ходу

которой врач помогал пациенту избавиться от опасений, стра­хов, навязчивостей. Злоупотребления беспомощным состоянием пациента встречались и время от времени привлекали внимание широкой общественности и правосудия наряду с иными форма­ми врачебных преступлений, однако это не выходило за рамки узко профессиональных проблем.

В настоящее время в общество хлынул поток методов «психотехники» самого сомнительного свойства. Психотерапев­тическое знахарство и самодеятельность людей в манипулиро­вании подсознанием вошли в моду и стали популярны. Нуж­дающиеся в помощи и просто любопытные граждане без опасений, очень уместных в этом случае, отдают себя в руки лиц, зачастую не обладающих ни профессиональной подготов­кой, ни элементарной порядочностью. Естественно, что грань, за которой начинаются вредные последствия неосмысляемого внушения, стала преодолеваться, порою незаметно ни для пациента, ни для его манипулятора, не говоря уже о случаях злонамеренного использования последним тех преимуществ, которые он на какое-то время получает.

В судах возросло количество дел о нанесении ущерба в не­обычном состоянии сознания, лишающем человека воли к со­противлению. Чаще всего речь идет о простейшем удовлетворе­нии похоти или элементарном вымогательстве, но со временем предмет судебного рассмотрения усложняется. Внушенные откло­нения физического здоровья, психические расстройства вслед­ствие неумелого манипулирования подсознанием и даже изме­нение установок личности в результате массированного и дли­тельного использования механизмов медитации в религиозных целях ставят перед правосудием очень сложные в экспертном отношении задачи.

В отличие от психологии обвиняемых или ответчиков, где речь идет о таких понятиях, как свобода воли, реакция осознанной воли, разумное волеизъявление, в психологии по­терпевших приходится считаться и с источниками неосознан­ных волевых побуждений. В частности, иметь в виду возмож­ность и реальность их существования.

Так называемая гипобулическая воля, по словам Э. Кречме-ра, «мрачный двойник, который при необходимости жизненно важных решений отталкивает своего младшего брата (осознан­ную волю) и занимает его место», отличается тем, что ее источником выступают инстинкты; пробуждается к действию она передачей настроения; существует в формах ритуалов и привычек; окрашена чувством тревоги. Будучи вызвана ис-

кусственно, она не оставляет свидетельств своего движения, которые могли бы быть зафиксированы памятью и предъявле­ны правосудию. Суду приходится ориентироваться только на результат, а не на способ его достижения. Этого, как правило, бывает явно недостаточно для однозначного решения, тем более, что для использования внушения в интересах внушаю­щего нужно хотя бы на первых шагах добровольное сотрудни­чество.

Жизнь и деятельность воли вне сознания — клинический факт психологии, ранее известный лишь узкому кругу специа­листов, стал достоянием общественного бытия. Он вышел за пределы частной жизни конкретного человека и все решитель­нее заявляет о своем праве на существование в юридическом пространстве. С этим приходится считаться.

Реакции на внешние обстоятельства, с которыми осознанная воля «не может справиться», также могут выходить на грань психопатологии и приравниваться к болезненным состояниям.

Прежде всего речь идет о панике в ответ на сигнал опасно­сти. Обычно ее представляют в форме массовой реакции, когда на человека действует не только страх, но и пантомимика толпы. Однако и человек, изолированный от окружающих, мо­жет поддаться панике. Это будет выражаться в редукции воле­вых механизмов поведения на уровень инстинктивных гипобу-лических способов реагирования: мнимой смерти, когда двига­тельная скованность заставляет отказываться от движения, и моторной фуги, когда живое существо мечется без явного плана из расчета попасть на выход волей случая. Э. Кречмер сравнивал панические реакции с поведением насекомого, ока­завшегося в замкнутом пространстве, когда оно либо надает замертво, либо бьется о стены.

Психиатры, занимавшиеся проблемой массовых неуправляе­мых стремлений,, еще в конце прошлого века отметили, что среди причин появления такого рода феноменов большую часть играют индивидуальные предрасполагающие свойства характе­ра и интеллекта людей, оказавшихся под давлением опасности.

Во-первых, осознанная воля не дается человеку от рожде­ния. Она формируется в процессе воспитания и степень ее развития зависит от общей культуры, ясности ума, умения абстрагироваться от конкретных впечатлений. Несовершенно­летние, престарелые и примитивные люди больше подвержены панике, это общеизвестно.

Во-вторых, гипобулическая воля может быть сильной изна­чально, по складу характера, и использовать любой более или

менее подходящий повод для того, чтобы столкнуть человека с узкой тропинки разума на торную дорогу инстинкта. Люди такого склада в повседневном общении предстают истеричными субъектами, но их, скорее всего, по словам Э. Кречмера, следует считать инфантильными, односторонне недоразвитыми в сфере воли.

В-третьих, весьма вероятной причиной паники бывает неос­ведомленность. Например, феномен «мяречения» — массового подражания нелепому поведению психически неполноценных лиц — наблюдался в прошлом веке в сибирских воинских час­тях, новобранцы которых были жителями таежных поселков, когда, говоря современным языком, их когнитивные способы организации сотрудничества и взаимодействия не годились в новых обстоятельствах.

В повседневной жизни сейчас с паническими реакциями приходится сталкиваться у несовершеннолетних, вовлекаемых в криминальную ситуацию в качестве потерпевших, а порою -и соучастников. Одновременное влияние психической незрелос­ти, подростковой истероидности и наивности зачастую ставят в тупик работников правосудия или педагогов, добивающихся от подростка объяснений, как и почему он действовал именно этим способом, а не иначе. Получить исчерпывающие объясне­ния им, как правило, не удается, так как участнику событий и самому невдомек, каким образом формировался мотив по­ступка. Образно говоря, воля шла мимо сознания, оставляя тому лишь констатирующую функцию постороннего наблюда­теля.

Недаром для пресечения паники используются не увещева­ния, а встречные эмоциональные воздействия большой силы, твердая организация, точная информация и простота распоря­жений.

Иногда правосудию приходится заниматься и экстремальны­ми ситуациями, возникающими в результате катастроф, когда эксцессы принимают характер противоправного поведения. К со­жалению, пример гибели «Титаника», когда полторы тысячи мужчин, усадив в шлюпки женщин и детей, ушли под воду, со­храняя присутствие духа до последней минуты, не часто повто­ряется в жизни. 11асилие ради выживания, преступное бегство со своего поста, извращенная реакция на команду и т. п. вы­нуждают суды вникать в психологическое состояние человека и сопоставлять «то психическую устойчивость, силу характера, уровень развития и совершенство личности с обстоятельствами, в которых все эти качества пришлось продемонстрировать.

Импульсивные действия как результат истощения волевых усилий, направленных на подавление стремлений, возникаю­щих в ответ на стечение тяжелых личных обстоятельств, весьма нередко становятся объектом судебно-психиатрической экспер­тизы. Особенно в условиях нашего времени, когда необходи­мость подавлять сиюминутные интересы в пользу более важ­ных, но отдаленных целей вызывает хотя и не очень значитель­ное, но постоянно действующее психическое напряжение.

Если же человек бывает вынужден подавлять сильное стрем­ление, вызванное повторяющимся импульсом, например, уни­жением достоинства, страхом физической расправы, издева­тельским отношением сплоченного большинства, его сознатель­ная воля, вооруженная чувством долга, надеждой на будущее, страхом наказания или потери идентичности собственного «Я», вполне может истощиться. Побеги из воинских частей психи­чески незрелых и характерологически неустойчивых солдат, попавших под пресс неуставных отношений, служат тому убедительным и, к сожалению, часто встречающимся примером. Неудачный брак, где достоинство человека попирается с цинич­ной откровенностью, также может приводить к эксцессам, когда агрессивное действие совершается без какой-либо предвари­тельной подготовки, без колебаний, со стопроцентной вероят­ностью разоблачения, оставляя после себя чувство облегчения и недоумения по отношению к своему поступку. С. С. Корсаков обозначал такие состояния как «уменьшение влияния высших задержек».

Принимая к рассмотрению случаи, когда есть основания предполагать расстройство разумной воли, судья должен опи­раться в своих суждениях на ориентиры, более или менее достоверно разделяющие нормальное и психопатологическое мотивообразование. Из них мы рекомендуем сосредоточить внимание на системе ценностей, принадлежащих личности конкретного человека.

Позыв к деятельности, равно как и оценка действительнос­ти, на которую направлен интерес, диктуются условиями обще­ственной жизни. Часть ее норм принимаются личностью в сис­тему внутренних смыслов и входят в структуру ценностей как ограничители поступков, которым нет оправдания, или побуди­тели инициативы в стремлении к желаемому. Так что если у суда имеются веские основания считать, что социально не-

адекватное, неприветствуемое, нежелательное или враждебно! поведение не противоречит собственным установкам человека, о психопатологии говорить преждевременно. Пока между и иди видом и обществом остается такой посредник, как личность, воля всегда бывает в той или иной мере осмысленной.

Естественно, выполнить эту рекомендацию можно лишь в том случае, когда индивидуальные свойства человека, пред ставшего перед лицом правосудия, доподлинно известны. Однако здесь мы хотели бы предупредить юристов от излишне самоуверенности. Дело в том, что внешние атрибуты поведения, манеры, привычки и, в особенности, слова и объяснении очень редко позволяют достоверно судить о реальных убеждениях, истинных нравственных ориентациях и фактических социаль­ных ценностях. Личность может деградировать, а изменения, направленные внутрь характера, останутся незаметны окружаю щим. В таком случае поступки человека кажутся совершенно неожиданными, противоестественными и даже аномальным» но своему происхождению.

Для иллюстрации сказанного мы приводим пример и про манического по форме, но криминального но психологии пове­дения.

В небольшом городке, застроенном преимущественно деревянными домами, в летнее время стали часто вспыхивать пожары, носившие явные признаки поджога. Горели главным образом хозяйстве ни и»¹ постройки, не принося большого вреда, но создавая серьезную опас­ность жилищу. Причем было совершено ясно, что это дело рук кого--т из жителей, не испугавшегося даже отряда самообороны, созданного i людьми для охоты на поджигателя. Дерзость поведения наталкивали на мысль о психической аномальности злоумышленника.

Дата добавления: 2015-11-02 | Просмотры: 543 | Нарушение авторских прав