 |
|
АкушерствоАнатомияАнестезиологияВакцинопрофилактикаВалеологияВетеринарияГигиенаЗаболеванияИммунологияКардиологияНеврологияНефрологияОнкологияОториноларингологияОфтальмологияПаразитологияПедиатрияПервая помощьПсихиатрияПульмонологияРеанимацияРевматологияСтоматологияТерапияТоксикологияТравматологияУрологияФармакологияФармацевтикаФизиотерапияФтизиатрияХирургияЭндокринологияЭпидемиология |
ПСИХИЧЕСКОЕ ЗДОРОВЬЕ КАК ЮРИДИЧЕСКАЯ КАТЕГОРИЯАлмазов Б.Н. Судебная психопатология ВВЕДЕНИЕ Сталкиваясь в своей работе с болезненно изменной психикой, юрист, как, впрочем, и любой специалист, обязанный принимать решения за другого человека, испытывает два противоречивых стремления. С одной стороны, у него возникает соблазн передать врачу всю полноту ответственности, тем самым избавившись под благовидным предлогом от необходимости вникать в малоизвестные обстоятельства. С другой --желание избежать вмешательства психиатра, чем сохранить свою профессиональную автономию от вторжения малопонятного, но безапелляционного заключения специалиста. Однако реальная жизнь, как известно, не зависит от наших предпочтений, а естественный порядок вещей состоит в том, что в поступках человека невольное, связанное с болезнью, и умышленное, продиктованное личностью, чаще всего даны не в крайних вариантах, а в известных пропорциях. Измерить их только клиническими приемами или исключительно с помощью здравого смысла во многих случаях просто невозможно. Так что хотел бы он этого или нет, юрист вынужден искать совместное ноле деятельности с психиатром. Например, санкционируя недобровольное оказание психиатрической помощи, он обязан выслушать как врачей, так и самого пациента. Применяя правило реституции по гражданскому, семейному, трудовому, жилищному законодательству относительно обязанностей, взятых на себя больным, но дееспособным лицом, он включается в спор сторон, где мнения специалистов, выступающих в интересах истцов и ответчиков, могут быть прямо противоположными. Выбор способа воздействия на правонарушителя с использованием норм уменьшенной или огра- ничейной вменяемости подразумевает возможность личности корригировать патологические побуждения. Определение ущерба, нанесенного психическому здоровью потерпевшего или истца, невозможно без анализа установок человека, прибегающего к покровительству закона. Даже этот краткий перечень специфических задач правоохранительной деятельности показывает, что сотрудничество юриста с психиатром перешло из разряда сравнительно редких экспертиз с целью выявить душевное заболевание в повседневное сотрудничество но поводу психических недостатков, не исключающих способности лица мыслить рационально и понимать социальные последствия своих действий или бездействия Естественно, что описание фактов и феноменов психопатологии в данном пособии учитывает специфику юридической менталыгости. Ведь в отличие от врача, которому важно установить симптомы, поддающиеся лечению, или психолога, ориентированного на адаптивные возможности личности, юрист руководствуется иными правилами. Во-первых, его интересуют лишь те психические недостатки, которые реально повлияли на волеизъявление человека; во-вторых, он профессионально реагирует на признак патологии только тогда, когда закон обязал его действовать или предоставил ему такое право; в-третьих, содержание болезненных переживаний понимается юристом через призму дисциплин, подготовивших его к восприятию настоящего курса (философии, социологии, криминалистики, виктимологии, криминалистики). У него свой круг исходных понятий, в рамках которых образ психически нездорового человека имеет весьма специфические черты. Они определяют угол зрения, под которым юрист смотрит на факты реальной жизни. Вместе с тем сам источник знаний о содержании психических отклонений находится вне юриспруденции. И с этим приходится считаться. Правосудие пользуется информацией, полученной со стороны и выраженной в понятиях, за которыми стоят иные смыслообразующие дисциплины (анатомия, физиология, биохимия, фармакология, функциональная и дифференциальная психология и др.). Они наполняют лексику своеобразным содержанием. В результате, обмениваясь мнениями относительно, казалось бы, знакомых вещей, юрист и врач могут иметь в виду совершенно разные явления. Например, их представления о критериях ясности сознания, источниках добросовестного заблуждения, субъективном характере психического отражения, волес-пособности, аномалиях личности и девиациях характера могут I песьма существенно расходиться. Чтобы понять врача, юристу приходится если не встать на его точку зрения, то хотя бы ясно представлять, что именно вкладывает тот в свою терминологию. Недаром между представителями этих профессий по мере роста психопатологической культуры наряду со стремлением к сотрудничеству дает о себе знать дух соперничества. Со своей стороны медицина активно осваивает социальное пространство обыденной жизни. Она довольно быстро преодолевает клинический консерватизм и делегирует многочисленных представителей в смежные сферы деятельности: медицинскую психологию, педологию, геронтологию, валеологию (дисциплины, цель которых состоит в оптимизации естественных процессов жизни, а не в лечении болезней). Здесь у нее появляются точки соприкосновения с правоохранительной и пенитенциарной практикой в области, очерченной понятием «психическая средовая дезадаптация». На разработку проблематики смежных с психиатрией областей расходуются немалые интеллектуальные ресурсы. Юриспруденция также не стоит на месте. Законодатель активно устраняет из лексики права медицинскую терминологию, открывая суду перспективы самостоятельных решений в сомни-к-льных случаях; вводит в обиход понятия с широким спектром ik толкования; увеличивает реальные возможности человека участвовать в судебной процедуре несмотря на имеющийся психический недостаток. Мы не исключали вероятности, что настоящее пособие будет полезно и врачам, но основное внимание сосредоточили на моментах, которые, по нашему мнению, полезны и интересны именно юристу и постарались объяснить ему механизмы психиатрического и психологического мышления, справедливо полагая, что любой диалог должен начинаться с представительст-иа. Мы описали методы, с помощью которых специалист извлекает клинический факт из массы впечатлений о поведении человека; но возможности осветили специфические особенности диагностической техники и ознакомили читателя с логикой установления причинно-следственных связей между субъективными и объективными факторами болезненной мотивации поведения. К сожалению, в стремлении к конструктивному сотрудничеству юрист вынужден знакомиться не только с психиатрической феноменологией, но и с многообразными противоречиями ••ще не устоявшихся платформ, течений, школ и направлений внутри самой психопатологии. Прежде всего это относится к взаимодействию психолога и психиатра, которые перед лицом суда все чаще выступают совместно, хотя и сохраняют явное стремление к научному сепаратизму. Достаточно напомнить, что совсем недавно признанный лидер отечественной психиатрии А. В. Снежневский публично заявлял без обиняков: «Машей советской психиатрии не нужны психологи, социологи и прочие "ологи"». И дело здесь вовсе не в научных или корпоративных амбициях. Тяга к изоляции и междоусобные дискуссии свидетельствуют о том, что на сегодняшний день психопатология не имеет теории поведения, способной объединить клиницистов с их смежниками и партнерами по работе с человеком. Так что, приглашая психолога и психиатра к сотрудничеству, юрист вынужден заранее предвидеть неизбежную предвзятость их суждений. Если же в порядке самообразования он захочет ознакомиться с трудами выдающихся специалистов в области пограничной психопатологии, то быстро и воочию убедится, что почти каждый из них, блестяще описывая фактическую сторону явления, старается трактовать его при помощи собственных оригинальных понятий. Обилие авторских импровизаций — самое наглядное подтверждение научной незрелости проблемы. Да и другой показатель стабильности экспертной мысли — статистика заболеваемости, оставляет желать много лучшего. Например, диагноз такого тяжелого заболевания, как шизофрения, безусловно меняющего социальный статус человека, в клинике А. В. Снежневского составлял около 54% от общего числа пациентов, а в клинике, руководимой А. С. Чистови-чем (тоже очень авторитетным психиатром 60-80-х гг.),—лишь 5,4% при общих принципах комплектования лечебных отделений. Можно только предполагать, насколько бестрепетно интересы больных людей могут быть принесены в жертву той или иной теоретической установки*. Аналогичную картину можно наблюдать и за рубежом, где нечеткость границы между личностью и болезнью также не раз приводила к разного рода крайностям, за которые психиатрам приходилось приносить покаяние собственному народу. Так, в 30-е гг. американцы неоправданно увлекались «коррекцией поведения» с помощью психиатрии, что вызвало гневный протест общественности, а тактика «деинституализации» и «интег- * Участникам IV Всесоюзного съезда невропатологов и психиатров 1963г. была предложена анкета с вопросом «Считаете ли вы, что шизофрения является болезнью?» рации в общество» пациентов психиатрических больниц обернулась тем, что в регионах Англии, формально вытолкнувших больных за порог, они составили до 70% обитателей разного рода приютов для бездомных. Как бы огорчительно ни звучало сказанное, юрист, вступая на территорию смежника, обязан знать факты, чтобы ориентироваться в его реальных возможностях без иллюзий и предрассудков. Помня об этом, мы отказались от традиционного акцента на описание отдельных болезней, считая, что такой стиль изложения неоправданно завышает роль клинических признаков. Ведь в конечном счете сам но себе диагноз ничего не говорит юристу. Он лишь символизирует уверенность врача в своем решении. По если и для врача диагноз - не более, чем рабочая гипотеза, с которой он позволяет себе обращаться весьма бесцеремонно, фиксация на нем внимания людей немедицинской профессии вообще теряет смысл. Недаром законодатель все больше отказывается от прямых медицинских формулировок типа «хроническое душевное заболевание», «слабоумие» и вместо них вводит в текст законов универсальное понятие «состояние», ассоциируя его не с фактом биологически измен-иой почвы, а с представлением об ограниченных социальных возможностях людей с психическими недостатками. Эта позиция тем более оправданна, что жизненный опыт научил людей не бояться страшных психиатрических диагнозов, если те не сопровождаются социальной дискриминацией. Все прекрасно понимают, что ^ильная личность и правильное обращение могут компенсировать большинство из перечня поименованных психиатрией заболеваний, тогда как минимальные биологические расстройства в состоянии грубо нарушить средовую адаптацию слабовольного, психически неустойчивого и плохо воспитанного человека. Мы надеемся, что, ознакомившись с пособием, юрист получит не только представление о болезни, но и о тех состояниях, при которых человек, но словам Э. Кречмера, участвует в патологических переживаниях лишь частью своей натуры; что столкнувшись с неадекватным поведением, он сможет различить в поступках и высказываниях феномены болезненного происхождения, а при взаимодействии со специалистами в области психического здоровья - вступить с ними в профессионально достойный диалог. Г1 4 1лива I ПСИХИЧЕСКОЕ ЗДОРОВЬЕ КАК ЮРИДИЧЕСКАЯ КАТЕГОРИЯ /. Границы психического здоровья в юриспруденции Когда слово «психика» соединяется со слоном «патология», для этого имеются, как правило, причины социального свойства, так как душевно нездоровым человек бывает только относительно других людей. Последние и задают параметры, в рамках которых отклонения от общепринятых норм могут считаться общественно приемлемыми чудачествами, вне их — признаками болезни. Обыденная жизнь, не связанная с отправлением правосудия, подтверждает сказанное множеством примеров. Так, школа периода всеобуча распространяла специальные педагогические подходы только на инвалидов и детей с тяжелыми заболеваниями, тогда как педагогическое предпринимательство ввело многоступенчатую шкалу психической неполноценности, оправдывающую разного рода ограничения в сфере образования. Армия, мобилизуя мужчин по закону о всеобщей воинской обязанности, пользуется иными стандартами здоровья, нежели принимал добровольцев по контракту. Это и неудивительно, ибо сам человек склонен по-разному трактовать свои болезненные переживания в зависимости от того, поступает ли он на работу, вступает в брак, рассчитывает на облегчение труда, претендует на инвалидность или использует страдания для того, чтобы изменить психологический климат общения в свою пользу. Было бы вернее исходить из предпосылки, что здоровье, особенно психическое, следует рассматривать не как безусловный факт, а как некую абстракцию или ориентир для выбора позиции между человеком и обществом, регулируемой с помощью и при посредстве врача. Если сопоставить официальные определения психического здоровья, сделанные международными организациями за пос-н'дние десятилетия, то мы получим несколько разноречивых утверждений, сведенных в одном из документов Всемирной Организации Здравоохранения от 1994г. к весьма условной формулировке. «"Расстройство психического здоровья" не является точным термином, но под ним подразумевается клинически определенная группа симптомов или поведенческих признаков, которые в большинстве случаев причиняют страдание и препятствуют личностному функционированию. Изолированные социальные отклонения или конфликты без личностной дисфункции не должны включаться в группу психических расстройств». < этих позиций психическая норма может рассматриваться как Для обыденной жизни из сказанного можно извлечь два ориентира: есть переживание нездоровья, когда запросы человека к своим возможностям не позволяют ему удовлетворять основные жизненные потребности вследствие биологических нарушений в организме, и средовая дезадаптация, делающая человека и силу дефицита приспособительных возможностей лицом, нуждающимся в защите и покровительстве со стороны общества. Государство тоже имеет свою точку зрения^ на психическое здоровье, меняющуюся по мере развития цивилизации. Так, до половины XIX в. закон учитывал лишь те болезненные состояния души, которые исключали участие человека в отношениях, регулируемых правом. «На безумных нет ни суда, ни закона»,— 1ласит указ Александра I, утверждавший административный порядок решения проблем, связанных с лечением, опекой и социальным ограничением больных людей. Такая позиция не про-шворечила укладу жизни, поскольку коллективная ответственность среды обитания за своих членов позволяла компенсиро-иать расстройства, не достигавшие крайней степени, при помощи моральных норм и социальных традиций. Недаром в нашей стране, вернувшей в 1917г. принцип коллективно-общинной В условиях буржуазной демократии, провозгласившей братство и превратившей тяжкий закон о труде в благодетельное право на труд, человек освободился от гнета общины (который К. Маркс называл не иначе, как «идиотизм деревенской жизни»), мнущего и ломающего личность. Вместе с тем гражданин лишился и посредника между собой и обществом. И, будучи, по образному определению А. Герцена, «вытолкнут на свободу, как колодник в степь», больной стал тем более остро чувствовать неравенство перед лицом социальной стихии и равнодушного государства. Обделенный природой, он попадал в невыгодное положение и рассчитывал на покровительство закона, а между фактом социальной беспомощности, диагнозом психического расстройства и юридическим решением возникло своеобразное пространство, занятое различными состояниями, не подпадающими под прежние тяжелые диагностические шаблоны, но реально препятствующие успешной адаптации в социальной среде. Они были незнакомы ни медицине, ни психологии, ни юриспруденции. Изменение уклада жизни застало науку того времени врасплох, и у законодателя не оставалось иного выхода, как воспользоваться психиатрическими знаниями, основанными хотя и на клиническом, но все-таки эмпирическом опыте. Так началась эпоха психиатрической экспансии в сферу социально неадекватного поведения, отголоски которой не исчезли и в настоящее время. Судебная психопатология конца XIX в. по сути мало отличается от криминальной психологии. Она до предела насыщена описанием индивидуальных особенностей людей, совершивших то или иное антиобщественное деяние. Литературное мастерство представленных наблюдений выше всякой критики. Образы и сейчас стоят перед нами как живые, не оставляя ни малейших сомнений, кого именно видели в своих больницах или на судебных процессах корифеи того времени. Портреты «патологических лгунов», «мошенников», «морально дефективных* лиц в учебниках Э. Креплина, Э. Блейлера, Крафт-Эбинга и сейчас могут претендовать на место в криминологической литературе. С тех пор прошло больше века. Правительства разных стран за это время существенно ограничили возможности насильственного психиатрического вмешательства в частную жизнь людей, обуздав стремление к «коррекции поведения», «превентивному наказанию аномальных», «неоправданному расширению лечебно-исправительной практики», «педологической дифференциации образования» и т.п., тем не менее новейшая классификация психических и поведенческих расстройств, принятая в 1987 г. Всемирной Организацией Здравоохранения ООН, все-таки включает «патологическую склонность к азартным играм» и «социализированные расстройства поведения». В нашей стране реликтовые формы использования психиатрии в целях социальной политики также встречаются до сих пор. Например, в детской психиатрии остается «синдром (?!) ухода из дома и бродяжничества». В 70-е гг. Министерство обороны сделало попытку решить проблему нехватки призывников за счет олигофренов (лиц с врожденной умственной отсталостью), но жизнь быстро заставила отказаться от манипулирования патологией в ведомственных интересах. В начале 90-х гг. Верховный Совет РСФСР официально признал факт неупотребления психиатрией в политических целях. .Лишь последнее время тенденция объявлять все ненормальное патологическим начинает успешно преодолеваться под ц лшнием психологии со свойственными ей представлениями 0 человеке. Для этого есть и вполне определенные историчес Конец XX в. рассеял многие опасения. Крушение тоталитарных государств и режимов вызвало стойкий иммунитет к стрем-н-нию властей манипулировать личностью. Люди перестали поиться физического или морального уничтожения. У них исчез прах контакта с психиатром, вызванный вероятностью попасть 1 списки социально нежелательных лиц. Врач из эксперта Интерес людей к собственной психике стал быстро обгонять реальные возможности психологии как науки, и она, как сто к- г назад, оказалась не готова к переменам в духовной жизни общества. Прежде всего это стало заметно в обыденной практике, где отечественные психотерапевты вынуждены более, а чаще-менее осмысленно копировать зарубежные образцы. Но особенно отчетливо несостоятельность науки дает о себе знать в случаях, когда психолог бывает обязан по должности формулиро-нать свое категоричное заключение. Не всегда перед лицом >акона, но и в системе образования, профессионального отбора, ia и просто в работе с клиентом. К сожалению, пока что можно рассчитывать лишь на общие рассуждения и результаты лично-ю опыта специалиста. Естественно, это не удовлетворяет запро- сы населения, тем более — юриспруденции, когда речь идет об иснолн нии экспертных функций. Недостаток общей теории средов и психологической адаптации, как межа, отделил практических психологов от теоретиков. По словам известного соврел энного медицинского психолога В. Е. Кагана, «в ониса-телык м ряду психическая дезадаптг цчя — скорее мираж, фантом и т, если угодно, интерпретация, руководимая не столько правилами герменевтики, сколько правом одностороннего суждения со стороны». Юриспруденции приходится счит*ться с реалиями научной жизни v, организуя взаимодействие психиатров и психологов перед лицом закона, учитывать как стойкость сложившихся консервативных традиций, так и слабость приходящих им на смену новаций. Другими словами, правовое пространство, очерченное понятием «психический недостаток», отвоеванное культурой у психиатрии, но еще не освоенное психологией, представляет собой очень специфичное поле деятельности юридической мысли, где полагаться на заключение экспертов нужно крайне осторожно, а предпочтительно иметь собственное мнение. В то же время судья не специалист. Он видит перед собой лишь факты поведения и высказывания человека, за которыми стоят непонятные ему мотивообразующие силы. Присутствие их неочевидно, и они становятся заметны лишь в интерпретациях экспертов и свидетелей. Последние могут вызывать доверие или сомнение, выглядеть убедительными или легкомысленными, остается лишь определить, насколько близко каждый из них стоит к истине. Для чего нужно представлять себе стиль и логику мышления источников информации. Психиатр в своих умозаключениях опирается на эмпирический опыт предков, которые за долгие годы наблюдений установили ряд типичных признаков нездоровья, влекущих за собой типичные же последствия. При этом врачебное мышление использует тройственную связь: причина (этиология) — проявление (симптомы) — вид заболевания (нозологическая форма). Виды болезней входят в международные классификации и признаются за факт цивилизованным миром, даже если в вопросах причин и симптомов у представителей науки разных стран имеются расхождения. Это необходимо для унификации лечебных методов и кооперации фармакологии. Самая надежная диагностика опирается на достоверно устанавливаемую причину, например, микроб — возбудитель заболевания. К сожалению, круг психических расстройств, у которых можно было бы найти заведомо ясный источник, очень неве- лик. Разве что сифилис мозга или клещевой энцефалит. В ряде случаев к причинам можно отнести безусловный факт болезни, от которого все остальные признаки будут считаться производными. Например, инфаркт сердца может быть вызван разными обстоятельствами, но с момента закупорки сосуда, питающего сердечную мышцу, последствия укладываются в строго определенную клиническую картину. Признаки инфаркта доступны установлению с помощью объективных методов электродиагностики и представляют собой доказательство, близкое к неопровержимым. Однако и в этом отношении психиатрии нечем похвастать. Лабораторная диагностика заведомо патологических процессов, которые были бы причинно связаны с миром психических переживаний, крайне ограниченна. В какой-то мере речь может идти о грубых нарушениях биоэлектических процессов в мозгу, но и то лишь условно, ибо, как заметил в свое время К. Ясперс, «чем дальше неврология в исследовании мозга шествует, тем дальше психика от нее удаляется». Так что в психопатологии причины большинства заболеваний лишь более или менее достоверно предполагаются, а на лабораторную диагностику всерьез рассчитывать не приходится. Психиатр вынужден строить свои умозаключения, начиная с симптомов болезни, описанных корифеями, чьи имена признаны культурой за эталоны. Тем же, кто полагается на его врачебное искусство, остается лишь надеяться, что во-первых, он знает признаки заболеваний, т.е. обладает профессиональной эрудицией; во-вторых, умеет эти признаки распознавать в поступках и высказываниях человека, т.е. владеет клиническими навыками; в-третьих, умеет влиять на состояние пациента, т. е. располагает клиническим опытом. Недаром законодатель устанавливает процедурные ограничения для специалистов, привлекаемых к экспертной деятельности: стаж по специальности не менее трех лет; наличие документов о последипломной подготовке по профессии. В противном случае у суда есть основания для отвода специалиста, а у последнего — для отказа от выполнения поручений но производству экспертизы. Естественно, никакая подготовка не гарантирует полностью качество врачебного искусства, для которого необходимы еще и личные способности, такие, как умение соотносить теорию г практикой, быть проницательным, распознавать неочевидные признаки, учиться на ошибках и многое другое. Так что судье всегда в известной мере приходится считаться с личностью специалиста. Тем не менее именно психиатр призван интерпре- тировать неочевидные связи между переживаниями и поступками человека, беря на себя ответственность заявлять, что мысли пациента (интеллектуальный фактор) соотносятся с мотивами поведения (волевой фактор) не по законам обыденной жияни, а в соответствии с биологическими изменениями центральной нервной системы. Самому больному эти изменения незаметны, и он не в состоянии почувствовать их роль в своих переживаниях, а значит и противопоставить им силы собственной личности. Другими словами, ни подтвердить, ни опровергнуть мнение врача сам человек не в состоянии, ему остается только подчиниться докторскому решению. (Недаром при зарождении антипсихиатрического движения на Западе одним из аргументов был афоризм «ни один восточный сатрап не обладал такой властью над человеком, как обыкновенный участковый психиатр».) Психолог имеет свой взгляд на природу человеческого поведения. Он также выходит за пределы обыденного житейского опыта в сферу неочевидных причинно-следственных связей. Как и психиатр, он выступает с собственными теориями возникновения неподвластных разумной воле мотивов, однако в отличие от медицины, где преобладает естественно-научная ориентация, психология занимается внутренней жизнью личности. Исходной точкой ее рассуждений выступает несомненный факт, что внешние обстоятельства очень редко действуют по принципу «стимул-реакция», разве что в самых простых или явно экстремальных ситуациях, а в обыденной жизни они, как правило, наталкиваются на упругость личности. Человек по-своему перерабатывает впечатления и нередко реагирует явно вопреки ожиданиям. Одни и те же слова, исходящие от разных людей, способны вызвать и жгучую обиду и снисходительную насмешку, а то и вовсе не задеть внимания, а наклонность отвечать на добро ненавистью, на насилие — любовью, принимать опасность с радостью, а покой — с тревогой издревле ставила людей в тупик. До середины XIX в. взгляды на причины непроизвольных (гипобулических) мотиваций носили на себе изрядный налет мистицизма. Когда же психологию охватило стремление к экспериментам, между раздражителем и поступком начали выстраивать физиологические причинно-следственные связи. Они выглядели вполне убедительно, подтверждались надежными лабораторными методиками и могли служить основой научной точки зрения на уровне отношений «психика—организм». Имена И. М Сеченова и И. П. Павлова по нраву вошли в мировую культуру. Однако объяснять с помощью физиологии свободу I «оли, что, кстати сказать, и пытались сделать эти великие умы, было так же возможно, как, например, строить механику на основе молекулярной теории. XX век ознаменовался мощным интеллектуальным движением, нацеленным на исследование неосознаваемых мотиваций и их проекцию на переживания и поступки. На основе экзистен-циональной философии и теории психоанализа было создано огромное число методик, из которых выдержали испытание практикой немногие, зато они стали транскультурными и за сравнительно короткий срок накопили огромный экспериментальный материал. Имена З.Фрейда, К. Ясперса, Э. Кречмера возглавили список психологов, с работами которых культура связынаег представления о взаимодействии человека с собственным «Я». Конец XX в. по праву может быть назван эпохой экспериментального исследования социальных мотиваций. Объектом изучения стали психологические механизмы зависимости от социальной среды, стремления к сотрудничеству, появления враждебности, принятия и отвержения своей роли в обществе. Неочевидные и недоступные самосознанию закономерности поведения, формирующие нравственно-этическую восприимчивость человека, сделались предметом воистину всеобщего интереса. Люди захотели понять себя, развить способности к эффективному взаимодействию, научиться преодолевать конфликты. Достаточно указать на огромную популярность работ американского психолога Д. Карнеги не только в его стране, но и во всем мире. И хотя лабораторные, т.е. строго научные, методы исследования в этой ctpepe еще только заявляют о своих претензиях на достоверность полученных результатов, такие имена, как Г. Сэлливен, С. Аш, Д. Фестингер известны профессиональным психологам повсеместно. Можно без преувеличения считать, что психолог, востребованный правосудием, принес в юриспруденцию новые, динамичные, еще не до конца устоявшиеся взгляды на природу человека. Па сегодняшний день он в состоянии анализировать индивидуальные особенности на уровне психических процессов, характерологических свойств и личностных установок одновременно, что позволяет ему классифицировать конкретные случаи в соответствии с принятыми типологиями. Остается лишь определить, в какой мере оригинал, т.е. реальный чело-век, изучаемый в интересах правосудия, соответствует образу, сотканному из данных, полученных с помощью психологического исследования. К сожалению, эта часть работы, выпадаю- щая на долю самого суда, может пока строиться исключительно на гипотезах и аналогиях. Как совершенно справедливо заметил К. Леонгард в своей известной работе «Акцентуированные личности», неотъемлемым признаком характера человека является его оригинальность. Любые объединения характера в более или менее устойчивые типологические группы могут опираться лишь на отдельные черты, склонности или специфические особенности. Эти сведения с поправкой на уровень развития интеллекта могут быть использованы для построения версии относительно способности человека понимать значение своих действий или руководить ими, но не более того. Свидетель интерпретирует мотивы поведения исключительно на основе здравого смысла и житейского опыта (если не касаться случаев, когда адвокат прибегает к помощи специалиста в роли осведомленного свидетеля). Чаще всего он руководствуется при этом аналогиями с собственной психикой. И хотя народная мудрость предостерегает от ошибки суждения о ближнем по себе, избежать ее удается далеко не каждому. Л.Троцкий однажды совершенно справедливо заметил, что общечеловеческий здравый смыл — это низшая форма интеллекта, он необходим и достаточен лишь при известных условиях; когда же он пытается выйти за свои законные пределы на арену более спорных отношений, то обнаруживает себя как простой сгусток предрассудков. Вольно или невольно свидетель будет навязывать суду версию осмысленного стремления к цели, которую можно было б предположить, если бы поступки и суждения исходили от здорового человека. И чем менее очевидны признаки психического расстройства, тем это давление будет сильнее. Суд же обязан считаться с общественным мнением и настроением участников процесса. И наконец, человек, предстающий перед судом, претендует на собственную точку зрения. Естественно, доверять ей нужно с оглядкой на заключение специалиста, тем не менее юрист, как правило, получает не только версию случившегося, но и объяснение причин сложившейся ситуации. Оно может быть нелепым полностью или частично, обнаружить явную нелогичность или произвести впечатление связности, за которой присутствие болезненной воли не столь очевидно, но в любом случае считаться с тем, что предъявляется в качестве доказательства, судья обязан. Картина происходящего или происходившего распадается как бы на две сферы. В одной — обстоятельства, делающие человека выразителем неподвластных ему сил: биологических изменений, неосознанных влечений, недоступных пониманию ситуационно-ролевых тенденций. В другой - целенаправлен Другими словами, сегодня юристам не следует рассчитывать на определение психического недостатка, которое можно было бы перенести в правоохранительную деятельность из смежных дисциплин в готовом виде. И законодатель это отлично понимает. В частности, он все меньше связывает представление о «психическом недостатке» с обязательным участием в процессе лица, обладающего специальными познаниями. Так, Верховный Суд (ССР, разъясняя требования Уголовно-процессуального кодек- а, обеспечивающие обвиняемому право на защиту, подчеркнул, что следователь и прокурор самостоятельно решают вопрос относительно участия в деле защитника, если предполагают наличие психических недостатков, затрудняющих реализацию >гого права. Со своей стороны суд вне зависимости от соответ- < твующего экспертного заключения вправе направлять дело на Юриспруденции приходится иметь свою точку зрения на феномен психического недостатка и очерчивать границы его пространства с помощью правовых категорий. 2. Психопатология в юридической лексике В роли исходного представления о психическом недостатке иыступает общечеловечески понятный признак беспомощности как потребности в поддержке и защите со стороны общества, тсударства и права. Иные недостатки, например морального i войства, правосудие не интересуют, ибо это личные свойства, не означающие неравенства гражданина среди соотечественников. * Бюл. Верховного Суда СССР. 1978. № 4. С. 9 Специфическое качество психопатологической беспомощности состоит в уменьшении, искажении или исчезновении волеспособности человека, когда он затрудняется в реализации умысла, что лишает его действия свободы. Причем психопатологическая специфика этого феномена не играет для юриста существенной роли. Будет ли это иное состояние сознания, переносящее мотивы в сферу воображения; утрата мышлением способности соотносить цели поступков с реальными обстоятельствами; появление чуждых личности влечений — в глазах суда они объединены тем, что порождают болезненную мотивацию поведения. Оказавшись под влиянием неподвластных его сознательной воле сил, беспомощный человек попадает в разряд нуждающихся в социальной защите со стороны государства и социальной поддержке со стороны общества. Он может претендовать на снижение ответственности за действия, которые влекут за собой ее появление, и надеяться на помощь в представительстве своих интересов. Соответственно, на него могут распространяться установленные законом социальные ограничения. Рассмотрим психопатологическое содержание этих юридических категорий*. -// Потребность в социальной поддержке и защите возникает как нормальное и обычное следствие ущербности. Уверенность людей в доброжелательном отношении общества и готовности государства защитить человека, попавшего в беду, столь же естественна, как сам способ цивилизованного существования. И мораль, и этика правовой культуры основаны на принципах милосердия, провозглашенных, декларированных и принятых к исполнению мировым сообществом. Тем не менее возможности социальной поддержки не безграничны и ее нерациональное использование небезопасно. История знает времена, когда под влиянием христианской церкви некоторые народы пытались расширить благотворительность, вынеся ее за разумные пределы, за что были наказаны. «Язва нищенства» так подорвала материальные и нравственные устои, что государства вынужденно направили силу принуждения против социально неприспособленных лиц. Потребовалось немало усилий, чтобы уравновесить претензии на общественное милосердие с обязанностью подчиняться разумной воле государственного регулирования. Постепенно установились крите- * О правовом содержании данных категорий см.: Алмазов Б. Н. Судебная психиатрия. Екатеринбург, 1995. рии, определяющие официальный статус лица, нуждающегося и социальной защите. Из них на первом месте безусловно стоит «невозможность удовлетворятъ основные жизненные потребности». И это понятно, ибо угроза физическому существованию в тех случаях, когда человек отказывается от еды, одежды, теряет инстинкт самосохранения, очевидно требует активного вмешательства и его частную жизнь. Хотя всякому правилу есть исключения. Например, юродивый времен Ивана IV Грозного Василий, мощи которого были внесены в Покровский храм на Красной площади Москвы, ходил нагим зимой и летом. В настоящее время подобные случаи пренебрежения телом ио имя (из-за) религиозных побуждений иногда заставляют родственников обращаться в суд с ходатайством об оказании психиатрической помощи в недобровольном порядке. В такой ситуации судье приходится взвешивать, в какой мере аскетизм, рассматриваемый как повод для психиатрического вмешатель-ства в частную жизнь человека, свободен в своей основе. А поскольку санкцию на врачебное освидетельствование в недобро-иолыюм порядке судья дает заочно, ему особенно тщательно следует оценивать по меньшей мере три главных обстоятельст-иа: наличие реальной угрозы для жизни; соответствие поведения человека нормам и правилам, в которых он почерпнул мотив и повод для самоограничений; соотношение присущего данной личности и чуждого ей в общем рисунке поведения. К основным жизненным потребностям относятся не только виталыные, т. е. связанные с физическим существованием. Кроме них человек нуждается в образовании, воспитании, труде, достойном обращении, надлежащем содержании, что люди с психическими недостатками не всегда могут обеспечить себе самостоятельно. Им требуется социальная поддержка, гарантировать которую призвано государство. Для этого оно создает систему учреждений, где психически неполноценные лица могут рассчитывать на средовую адаптацию соответственно своим возможностям и тем ресурсам, которые общество в состоянии затратить на благотворительные цели*. Право пользоваться услугами данной системы предоставляется решением комиссий, создаваемых постановлением правительства, например, медико- * См.: Законы «Об основах социального обслуживания населения в Российской Федерации», <О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании», «О социальной защите инвалидов в Российской Федерации» и др. педагогических, психолого-педагогических, медико-социальных. Отказ < о стороны местной власти предоставить место в учреждении социального обеспечения вопреки принятому решению может служить основанием для судебного иска. При потере трудоспособности человек признается инвалидом комиссией ВТЭ (врачебно-трудоиой экспертизы) и получает пенсию. Помимо этого для вовлечения инвалидов в трудовую деятельность государство предоставляет работодателям ряд весьма существенных привилегий, если они создают на своих предприятиях соответствующие рабочие места. В тяжелых случаях, когда институтов социальной поддержки бывает недостаточно, вступает в силу механизм опеки Опекун обязан ухаживать за больным, обеспечивать ем\ нормальный образ жизни, следить за лечением и с разрешения органа опеки и попечительства распоряжаться его имуществом оУгроза ухудшения психического состояния при неоказании медицинской помощи» влечет за собой несколько юридических последствий. Во-первых, психически больные имеют право на бесплатную медицинскую помощь. Естественно, этот принцип соблюдается в известных границах и его применение зависит от тяжести состояния. Он безусловно распространяется на больницы и учреждения с круглосуточным содержанием больных, где пациенты получают все, в чем нуждаются, в полном объеме. Для находящихся под диспансерным наблюдением отпускаются бесплатно лишь медикаменты, необходимые для восстановления психического здоровья, а лицам, обратившимся за консультативной помощью, приходится довольствоваться бесплатностью амбулаторного врачебного приема. Тем самым, по мере ухудшения состояния от пациента требуется все меньше усилий для получения помощи. В крайних случаях ее должны оказывать даже помимо его просьбы и вопреки его несогласию. Юристам, осуществляющим надзор за соблюдением гарантий социальной защиты, не следует упускать из вида, что медицинское предпринимательство, рассчитанное на активность пациента, в рамках государственной системы психиатрической помощи, как правило, неуместно. Во-вторых, есть ряд состояний, когда психиатрическая помощь должна быть оказана недобровольно в порядке социальной защиты. Обычно речь идет об усилении симптомов душевного заболевания, но есть еще довольно обширная область психиатрических расстройств, где государство вынуждено вмешиваться в частную жизнь граждан на данном основании. Это случаи физической или психической зависимости от алкоголя или наркотиков. Алкоголизм, наркомания, токсикомания на определенной стадии своего развития приобретают характер заболевания. Рассчитывать на собственную волю человека больше не приходится. Невмешательство в систему отношений человек — наркотик грозит разрушительными последствиями. В такой ситуации суд вправе применить закон «О психиатрической помощи» для принятия в недобровольном порядке экстренных мер медицинского характера. Если же необходимо длительное воздействие на организм и личность алкоголика или наркомана, задача значительно усложняется. Принуждение в данном случае применяется только к уголовным преступникам с реализацией его и местах лишения свободы. В-третьих, неоказание медицинской помощи может ухудшить и социальное положение больного человека, отрицательно повлиять на его средовую адаптацию, а поскольку внешние и внутренние факторы психической жизни человека неразрывно связаны, общество считает своим долгом вмешаться в частную жизнь лица и в случаях «сумасбродного поведения». Например, у некоторых больных расстроена потребность it общении. Они ведут изолированный асоциальный образ жизни, подвергая себя риску стать жертвой криминальной среды и социальной стихии. Государство обязывает психиатрические учреждения осуществлять за ними диспансерное наблюдение, предоставив врачу право самостоятельно решать вопрос о необходимости помещения лица в больницу, а сотрудникам диспан-сера — участвовать в работе органов местного самоуправления, недающих социальным, в том числе жилищным, распределением. Следует лишь уточнить, что сам по себе факт бродяжничества и затворничества не является основанием для назначения психиатрического диспансерного наблюдения, он играет роль при наличии ранее установленного психического заболевания. «Социальная опасность» является серьезнейшим основанием для оказания психиатрической помощи в порядке защиты как самого больного от угрожающих ему последствий, так и общества от нанесения ущерба. Ее житейское содержание в кругу обыденных отношений ясно и недвусмысленно ассоциируется с переживаниями страха, тревоги, растерянности, агрессивности и суицидальными намерениями. Чаще всего так и бывает, и перечисленные случаи составляют повседневную практику специализированной психиатрической бригады «скорой помощи». Опасность может крыться и в ненадежности человеческой фактора во взаимодействии с техникой, поэтом наличие пси-хического заболевания, алкоголизма и наркомании служи основанием для отказа в выполнении ряда профессиональны или социальных функций. Например, вождению транспорт или владению оружием. И это вполне оправданно, так ка непозволительно усиливать за счет патологии естественный источник повышенной опасности. Однако общество может распространять свои опасения и на иные сферы жизни. Так, до недавнего времени, а именно до 1988г., органы здравоохранения наделялись нравом и были обязаны оказывать психиатрическую помощь без согласия пациента лицам, которые «нарушают правила социалистического общежития». Трудно представить себе, каким образом врач устанавливал такого рода факты и с какими правилами он их соотносил, но соответствующая инструкция работала много лет и применялась вполне разумно (в большинстве случаев). Скорее всего, врач ориентировался на здравый смысл, житейский опыт и профессиональную компетентность, а не на букву подзаконного документа. В то же время соблазн, пользуясь нечет-] костью формулировок, подвести политически и социально неже-! лателыюе поведение под разряд социально опасного и объявить! его симптомом душевного заболевания стал причиной многих/ злоупотреблений. Трудно поверить, что искушение властей под видом психи-' атрического милосердия расправляться с оппонентами, ссылаясь на социальную опасность последних, о чем предупреждал еще Юстиниан, может быть изжито окончательно и навсегда. Во всяком случае, мировая история не дает в этом отношении никакого повода для оптимизма. Так что судье, который обязан своим определением санкционировать недобровольное содержание лица в психиатрической больнице по данному основанию, следует очень внимательно анализировать не только клиническую, но и фактическую сторону события. J[) Уменьшение или освобождение от ответственности больных людей является естественной реакцией человеческого общества на силы природы, «карающие безумием». Однако, как и в определении меры социальной защиты, законодатель вынужден придерживаться известных границ. Он не вправе принуждать своих граждан к милосердию и заставлять их приносить собственные интересы в жертву высшим идеалам. Это не его задача. Как в свое время заметил Э. Крепелин, обыватель ожидает от государства не гуманизма, а применения мер, гаран- шрующих его от ущерба со стороны других людей, преступни-и>в или больных—безразлично. Так что праву приходится постоянно соотносить степень и форму ответственности больных людей с готовностью граждан мириться с фактами непредумышленного поведения, затрагивающего их интересы. Прибегая к языку образных сравнений, можно представить себе некую исходную точку, где все ясно: тяжелое душевное шболевание освобождает человека от наказания за противоправные действия, но обрекает на длительную и надежную изоляцию от общества в психиатрической больнице (тот же иариант лишения свободы в широком смысле слова), а за действия, влекущие за собой гражданско-правовую ответственность, рассчитывается либо опекун, если таковой имеется, либо сам истец. Чем менее ярко выражена патология, чем дальше случай от исходной точки, тем больше в деянии участвует шчность человека, а болезнь теряет свои абсолютно доминирующие позиции. Меняется и содержание ответственности, где начинает возрастать роль возмездия, ориентированного на со-шательную волю индивида. Баланс между способами реагиро-нания на социально неадекватное поведение удерживается с помощью категории «юридическая значимость психического недостатка». Например, при феодально-общинном укладе жизни предпочтение отдавалось «сумасбродному поведению», а диагноз мог быть любым. Развитие буржуазной демократии сопровождалось переносом акцентов на состояние сознания (способность отда-нать себе отчет в своих действиях) с учетом волевого фактора (способность руководить своими действиями) при наличии душевного заболевания как такового. Техническая эпоха с присущей ей ориентацией на интеллект (преобладание когни-швной психологии) актуализирует «способность понимать знамение своих действий». Соответственно меняются и позиции иконодателей как в уголовном, так и в гражданском праве. Как отметила в своем отчете «Судебная психиатрия» рабочая группа Всемирной Организации Здравоохранения ООН (Копенгаген, 1978 г.), «необходимы новые формы сотрудничест-на между судебными психиатрами и работниками правоохрани-к'льных органов с позиций организации лечебно-профилактической помощи криминальному контингенту». Этот призыв полностью соответствует реальности, так как жесткое деление правонарушителей на больных и здоровых давно исчерпало себя и его единственным следствием оказалось скопление || местах лишения свободы огромного числа лиц, нуждающихся I в помощи психиатра. Сложные пути средовои дезадаптации психически аномальных людей в современном цивилизованном мире привели к необходимости ввести в теорию исправительного права понятие «особый подход». В частности, в Польше «осужденные, требующие особого подхода (курсив мой.— Б. А.) в связи с отклонениями от нормы в области психики, отбывают наказание в специальных пенитенциарных учреждениях* (ст. 44 УПК). Па Кубе «границы санкции лишения свободы уменьшаются наполовину, если в момент совершения преступления обвиняемый обладал сниженной способностью понимать последствия своих действий или управлять поведением» (ст. 20 УК). В нашей стране категория ограниченной вменяемости дает суду право альтернативного применения наказания или принудительного лечения, а также сочетания этих мер в местах лишения свободы. Более легкие нарушения здоровья могут рассматриваться как смягчающие вину обстоятельства, причем круг такого рода состояний вообще невозможно определить с помощью медицинской терминологии. Недаром законодатель позволяет суду исходить в своем решении не из факта психического недостатка, а из мотивов поведения, не свойственных данному лицу в обычном состоянии. Последний термин выделен специально, чтобы подчеркнуть - он относится исключительно к лексике литературной и не свойствен ни психиатрии, ни психологии. Параллельно меняются ориентиры и в гражданском законодательстве, где жесткие установки на отсутствие способности понимать значение своих действий и руководить ими уступает место новому подходу с позиций «свободной основы» в выборе действий или бездействия. Право на отказ от принятых обязательств при совершении сделки, вступлении в брак, увольнении с работы, обмене жилой площади еще связывают по традиции с состоянием психического здоровья, но эта связь носит скорее смысловой, нежели формальный характер. Закон не дает прямых указаний на обязательное присутствие медицинского критерия в мотивах судебного решения. Если же учесть, что варианты злонамеренного введения в заблуждение лица, с которым вступают в гражданско-правовые отношения, с целью лишить его возможности понимать последствия своих поступков, специально оговорены отдельными нормами, остается предположить, что законодатель целенаправленно открыл доступ юридической мысли к неболезненным или частично болезненным формам социально неадекватного поведения. He будучи скован ссылкой на диагноз, судья имеет возможность принимать во внимание общий уровень развития интеллекта, специфику мышления формирующейся или разрушающейся личности, индивидуальные особенности мироощущения человека. Более того, закон не предусмотрел даже обязательного участия специалистов в судебной процедуре при рассмотрении оспоримых сделок. Он утвердил лишь право истца ходатайствовать о назначении экспертизы, предварительно оплатив работу по ее проведению, не уточняя профессии эксперта (психиатр, психолог, педагог и др.). Суд обязан анализировать не состояние здоровья, а возможности мышления и воли во всем спектре причин, которые могут ослабить или исключить из поведения эти психические свойства. Аналогично решается вопрос и об освобождении от возмещения ущерба. Представительство интересов психически нездоровых лиц перед законом, государством и обществом входит в число современных и актуальных юридических проблем. Естественное право человека выступать от собственного имени сталкивается со стремлением государства решать вопросы правового и административного характера за его спиной. При этом возникает неизбежный соблазн манипулировать человеком в интересах ведомств и столь же естественный протест со стороны тех, кто по хочет быть жертвой «распоряжающегося гуманизма». Проще всего выглядит процессуальный статус недееспособного лица. Человек не вправе предпринимать самостоятельно каких-либо действий, которые влекут за собой юридические обязательства; никакой ответственности за содеянное он не несет; в обсуждении своей жизни и судьбы не участвует. Казалось бы, он вообще не действует по гражданскому законодательству, да и по уголовному его личная роль невелика, тем.ц> менее кое-какие возможности у него остаются. Он живет среди людей, и государство не обязывает его носить символический знак, который уберегал бы окружающих от общения с ним. Тем самым, обыденное поведение недееспособного может пить весьма разнообразным. Например, в маленьких селениях с крестьянским трудом недееспособные лица выполняют нередко довольно сложные работы, за которые полагается вознаграждение. Более того, законодатель даже предусмотрел для недееспособных элементы официальной ответственности. В частнос-п1, согласно Семейному кодексу брак, заключенный недееспособным лицом, признается недействительным, но интересам детей, родившихся в этом браке, отдается предпочтение и они получают право на социальное обеспечение со стороны недееспособного родителя. Гораздо сложнее вопрос представительства интересов психически больного, но дееспособного человека. Право личного участия в судебном заседании, когда объектом рассмотрения является психический недостаток, необходимо осветить в четырех вариантах: признание лица недееспособным; назначение принудительного лечения; применение реституатинных санкций; разрешение на оказание психиатрической помощи в недобровольном порядке. Каждый из них имеет свои особенности. Признание человека недееспособным начинается с заявления в суд со стороны близких родственников, администрации психиатрического учреждения, где находится больной, органа опеки и попечительства, прокурора. По содержанию этот документ должен подтверждать наличие заболевания или слабоумия, беспомощность лица и неадекватность его поведения. Естественно, ни текст заявления, ни факт обращения в суд согласованию с человеком, в отношении которого ставится вопрос о недееспособности, не подлежат. Судье предстоит самому разобраться, какие мотивы побудили инициативу заяви телей и в какой мере субъект заявления может понимать значение своих действий и руководить ими. Порядок его работы прост, но не совсем современен. Основы действующего процессуального законодательства закладывались в период, когда наше общество отказалось от частной собственности, максимально очистив социальную поддержку (в том числе опекунство) от материальных расчетов. В такой ситуации люди, берущие на себя заботу о психически больном человеке, ничего не выигрывали для себя лично. От них и не требовалось ничего, кроме доброй воли. С самим же больным обращались довольно бесцеремонно. И тому тоже были причины. До 1961 г. вопрос о недееспособности решался органами здравоохранения, хорошо знавшими человека по диспансерному наблюдению, так что врачи и не испытывали необходимости выслушивать его собственное мнение. После введения судебной процедуры административно-патриархальный дух, когда все настроены в пользу беспомощного лица, перекочевал в Гражданский процессуальный кодекс. Судья в своем решении полагается на заключение судебно-психиатрической экспертизы, которую он вправе назначить в недобровольном порядке (ст. 263 ГПК РФ), и не обязан лично знакомиться с лицом, в отношении которого решается вопрос. Гарантами защиты интересов последнего выступают прокурор и представитель органа опеки и попечительства, участие которых в судебном заседании обязательно. Нет ни малейшего сомнения, что при господстве частной собственности и политическом плюрализме тот здравый смысл, на котором основана заочная процедура установления недееспособности, окажется действительно не более чем «сгустком предрассудков», так как на человека, еще не лишенного дееспособности, не могут распространяться ограничения, возникающие после судебного решения. Назначение принудительного лечения невменяемым, находящимся иод следствием, осужденным (равно как и освобождение этих лиц но тем же основаниям) также не требует обязательного участия больного человека в судебной процедуре, «если этому препятствует состояние здоровья». УПК РФ никак не расшифровывает содержание понятия «препятствует» и не ограничивает решение судьи необходимостью заручиться экспертным заключением с ответом на вопрос «может ли данное лицо по своему состоянию здоровья участвовать в судебном заседании?». А поскольку речь идет, как правило, о дееспособных людях, такое доъерие законодателя к суду может поставить подсудимого в сомнительное положение. Он вынужден действовать при посредстве адвоката и своего законного представителя, что далеко не всегда обеспечивает надежную защиту именно тех интересов, которые он хотел бы отстоять. Можно не сомневаться, что дальнейшее развитие представлений о юридически значимом психическом недостатке придет в противоречие с этой устаревшей нормой, когда человек может быть выведен из процесса практически без всяких объективных обоснований. Представительство интересов в стремлении признать недействительными взятые на себя обязательства имеет лишь один сложный, спорный и не до конца выясненный компонент. Речь идет о способности лица понимать значение своих действий и руководить ими в момент выдачи поручения другому лицу права действовать в его интересах. Когда в суд обращается человек, который, будучи больным, вступал в гражданско-правовые отношения, а теперь по выздоровлении или улучшении состояния хотел бы оспорить взятые на себя обязательства, особых проблем не возникает. Он дееспособен, лично заинтересован в судебном решении, обязан сам заботиться о защите своих интересов. Если же он все еще болен и перспективы его выздоровления остаются сомнительными длительное время, восстановление социальной справедли- вости может неоправданно затянуться. Поэтому вполне понятно стремление близких родственников, администрации психиатрического учреждения, где находится больной, помочь ему вернуть утраченное. Они берутся защищать его интересы, получив от больного человека соответствующее поручительство которое, как правило, верно отражает его желание. 1см не менее, хотя суд и не обязан устанавливать психическое состояние поручителя, но с помощью экспертизы, проведение которой обязательно по факту оспариваемой сделки, он может составить мнение, насколько свободным в своей основе было >то поручение. Не следует упускать из вида факт процессуальной дееспособности как обстоятельство, которое может существенно влиять на позиции сторон. Санкционировапие недобровольного оказания психиатрической помощи ставит перед судом новые проблемы. Здесь человек вправе отстаивать свои интересы перед лицом суда и никто не может отказать ему в этом ни по каким обстоятельствам. Юрист же обязан вникать в суть очень своеобычного дела: медицинское учреждение выступает в интересах пациента, не понимающего своей пользы, и сам больной отстаивает их же, отказываясь от государственного милосердия в Предлагаемой ему форме. Получается спор сторон, где обе они на одной стороне. В такой ситуации суд поставлен перед необходимостью взвешивать доказательства из сферы клинического мышления и сравнивать их с состоянием психической средоиой адаптации. Он вправе требовать от врача объяснений, на каком основании тот истолковывает поступки и высказывания человека как признаки болезни и чего общество должно опасаться, если больной останется вне психиатрической больницы. Со своей стороны, пациент обладает реальной возможностью продемонстрировать суду, что болезнь, если таковая имеется, не охватила полностью его натуры и он не утратил способности адекватно реагировать на требования и условия реальной жизни. Судья не скован какими-либо дополнительными процессуальными рамками сверх обычных: он может выслушивать мнения сторон; привлекать свидетелей; консультироваться у специалистов; назначать экспертизу. Он вправе заслушать врача и пациента в открытом диалоге, и если это не делается, то h:i соображений профессиональной этики, а не но букве закона. По сути, судья обязан взвесить роль личности и болезни в моги пах социально неадекватного поведения человека. Это очень ответ-ственная задача, она предъявляет высокие требования к психопатологической эрудиции юриста. Представительство интересов лиц с психическими недостатками вне судебной процедуры охватывает широкий круг отношений человека с обществом и государством. Во главе системы социальной защиты, обладающей правом решать за больного или представлять его интересы, стоит орган опеки и попечительства, роль которого возложена на местную администрацию. Для недееспособных людей он выступает как властная инстанция, регулирующая взаимодействие опекуна и подопечного. Ему подведомственны подразделения психиатрической службы, занимающиеся социальной поддержкой. Штаты таких кабинетов или отделений обычно укомплектовываются социальными работниками, в чьи задачи входит ходатайствовать по делам, контролировать образ жизни и представлять интересы диспансерных больных в комиссиях органов местного самоуправления, например жилищной. Они призваны проявлять инициативу за людей, чья воля к жизни ослаблена или подорвана болезнью. В качестве примера можно сослаться на такое банальное и повсеместно встречающееся ущемление прав больных людей, месяцами и годами пребывающих в клиниках, как задержки выплаты пенсий до момента выписки и прибытия к месту жительства. Правом представлять интересы больных без специального на то разрешения обладают и общественные организации, чьи уставы предусматривают такие задачи. В частности, закон «О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании» разрешил им входить в психиатрические учреждения с контрольными функциями, соблюдая единственное ограничение — сохранение врачебной тайны. Если же будут выявлены нарушения нрав человека со стороны медицинского персонала — выступать в защиту прав больных перед лицом официальных инстанций вплоть до суда. Ограничения социальных и профессиональных функций могут быть истолкованы как вопреки, так и в пользу интересам человека. Все зависит от установки на конкретную цель. Так, отказ в получении водительских прав будет безусловным лишением, а признание негодным к военной службе при определенных обстоятельствах может расцениваться как несомненная удача. Соответственно меняются и позиции граждан-от протеста в связи с ограничениями до уклонения от выполнения общественно значимых обязанностей под предлогом психического недостатка. Здесь у юристов имеется достаточно широкое поле деятельности и им нужно ориентироваться в критериях и показателях здоровья. Одним из наиболее распространенных оснований является диагноз заболевания. Он сформулирован предельно четко в соответствии с международной и национальной классификациями и не должен содержать никаких импровизаций или двусмысленных формулировок. Таковы требования правительства к заключению медицинских комиссий, выполняющих функции отбора (врачебно-трудовых, военно-врачебных и т. п.). В соответствии с названием болезни формулируются конкретные противопоказания, обязательные к исполнению. Дата добавления: 2015-11-02 | Просмотры: 621 | Нарушение авторских прав |